Георгий положился на судьбу. Уж если люди не поверят ему, решил он, то так тому и быть. Порядок еще проявит себя. В этом Соколов не сомневался. Однако ожидания священника не оправдались. Никто не фыркнул и не обозвал его безумцем. Напротив, пришедшая в себя Ирина, как и Влад, слушали внимательно.

— И вот, когда Голос сказал что не стоит бояться волков, я как бы потерял контроль над своим телом. Мои руки схватили распятье, а из горла вырвался крик. Я думаю.… Думаю, это Он прогнал зверей. — меряя шагами землю, предположил Георгий.

В отличие от взбудораженного священника, его новые знакомые спокойно сидели на желтоватой травке у обочины дороги. На том самом месте, где их чуть было не настигла смерть. Через пару минут, что-то обдумав, Ирина задала неожиданный для святого отца вопрос:

— То есть выходит, вы кто-то вроде пророка?

— Постойте. Вы что, верите мне? Разве это не похоже на бред? — удивился Георгий.

— Я своими глазами видела, как вы прогнали трех самых опасных лесных хищников. И не оружием! — воскликнула Ирина. — Распятьем! Вы прогнали их распятьем! И то, что происходило вчера… Вчера все было куда бредовее.

— И я вам верю, отче. Даже самый злейший скептик уверует в духа после чаепития с ним. — поддержал Ирину, Влад.

Наступила минута молчания. Соколов был в замешательстве. Ведь он был готов оправдываться. Был готов отбиваться от нападок, как обычно это бывает, если человек рассказывает небылицы. Но, видимо, слишком многое изменилось за последние сутки, и уставшие люди без тени сомнения приняли его невероятную историю.

Слегка успокоившись, Соколов присел рядом со своими новыми знакомыми.

— Я был уверен, что вы примите меня за сумасшедшего. — честно признался он.

— Сумасшествие происходило вчера. — ответила Ира.

— Да, и я не за что не поверю, что вчера обошлось без вмешательства каких-то сил. — согласился с женщиной Сычев. — А самое главное: за мгновение до встречи с волками вы буквально предсказали их появление.

— Да, я чувствовал, что Порядок не позволит вам уйти. Я словно знал, что произойдет нечто. — вспомнил Соколов как был он уверен, когда попросил Влада отпустить женщину.

Все замолчали, обдумывая произошедшее. Соколов понимал, что больше ответов у него нет и дабы не заводить разговор в тупик, спросил:

— Может, есть хотите?

Женщина оказалась прожорливой, о чем неоднократно пошутил священник, когда Ирина расправлялась с захваченным из Каблуково провиантом. Прошло около полу часа, когда отлежавшись после обеда на травке, компания решила выдвинуться в путь.

— Вы говорите, нужно в Тверь. И я пойду с вами. — произнесла Смолова и с грустью добавила: — Моя семья погибла, и целей в жизни больше нет…

— Пойдете с нами? Передумали себя убивать? — съязвил Влад.

— Мне нечего терять. Да и после того, что я видела, мне даже интересно посмотреть развитие событий. А убивать себя, вы правы, глупо. — ответила Ира, и, повернувшись к святому отцу, добавила: — Вот только как вы думаете войти в город?

Георгий понял вопрос женщины. С того места, где они сейчас находились, в Тверь можно было попасть двумя путями: обойти деревню Савватьево, что стояла на севере, или же отправиться на юг, в сторону поселка Поддубье. На запад же, Георгий твердо решил не идти. Ведь Ира сказала, что Тверской посад мертв, а значит и в Синтетике им вряд ли попадутся люди.

— Выйдем на широкую дорогу и пойдем на юг, в Поддубье. Оттуда до переправы, а на том берегу Волги уже Тверь. — подумав, выбрал маршрут Соколов.

— Как скажите, — смиренно ответил Владислав.

Взглянув на женщину, Георгий прочитал в ее глазах согласие. И священник понял: отныне его голос свят.

Бодрова Ева, девушка двадцати пяти лет, вынырнула из приятных сновидений. Из мира, где не было боли. Ева открыла глаза. Холодный пот, скатываясь по лбу, солеными каплями заливал глаза. Она лежала на спине. На старом паркете своей маленькой комнатки. Повернув голову вправо, девушка все поняла. Веревка была слишком трухлявой. Она нашла ее в сарае, и, понадеявшись на свой маленький вес, решила, что подгнивший трос ее выдержит. Однако она ошиблась.

С каждой секундой боль набирала свои обороты. Сперва она пронзила живот, отчего к горлу подступила тошнота. Затем боль вывихнула ей все суставы, проникла в каждую косточку ее тела. Через некоторое время затрещала голова, и, стиснув ноющие зубы, девушка заорала.

Абстиненция, синдром отмены, она прекрасно знала, что это такое. Вчера, примерно в полдень, Бодрова наконец решилась избавиться от этой боли. Пошла в сарай, нашла бечевку, поставила старенький табурет и повисла на прочной перекладине для штор. Вчера все это казалось выходом. И, содрогаясь от озноба и боли, покрывающей все ее тело, Ева рыдала, проклиная порвавшуюся веревку. Взглянув на старые часы с кукушкой, девушка обнаружила, что пробыла без сознания целые сутки. Ей показалось странным, что никто не выломал запертую изнутри дверь, никто не попытался выяснить ее состояние. И от этого на сердце Евы стало как-то особенно тоскливо.

Девушка согнулась в позу эмбриона. Ей показалось, что в этом положении боль не так сильна. Чтобы подняться и идти не было и речи.

“Нужно переждать.… Переждать, а потом уже наверняка отправить себя в ад”. — думала Ева.

Скрутившись на полу, девушка попробовала отвлечься от злой боли. Она вспоминала детство. Вспоминала те странные и такие далекие ей дни счастья. Когда она вместе с матерью приезжала на выходные к бабушке. Сюда, в Поддубье. Тогда все было другим. Не было боли. Мать была жива. А в небе светило солнце, на которое тогда, девушка еще обращала внимание.

Но два года назад, когда Ева оканчивала университет, все изменилось. Глупая смерть ее матери повлекла за собой необратимые изменения в жизни девушки. Она не могла сказать, что все это было лишь из-за горя. Нет, просто, когда тело ее матери нашли распластанным на земле среди осколков стекла оконной рамы вместе с которым она и выпала с шестого этажа, циничность судьбы и выбила Еву из колеи.

“Мама мыла раму”. — вспомнила она в тот день логопедический стишок.

И по иронии судьбы детская скороговорка легла в сюжет некролога ее матери.

После похорон Ева начала тонуть в море алкоголя и наркотиков. Сначала была водка и обыкновенная травка, потом — химия и барбитураты. А через полгода, когда подходило время получить диплом психолога, ее выгнали из университета, и небо над Евой совсем почернело. Ее падение становилось все стремительней. Родных, кроме дряхлой бабушки в Поддубье, у девушки не осталось, и некому было подставить плечо. И когда прошлой зимой пошел снег, а в почерневшей от копоти стальной ложке, плавился похожий на него порошок, она загудела на принудительное лечение.

Три месяца в клинике были самым жутким для нее временем. С наркотиков она, конечно же, так и не соскочила (ведь нигде так хорошо не развита торговля запрещенными препаратами, как в стенах “лечебного” учреждения), зато заработала гепатит, ширяясь грязной иглой в больничном туалете. За те двенадцать недель Бодрова пережила многое. И насилие толстобрюхих врачей за дозу и прочие издевательства. Оказавшись на свободе, Ева была вынуждена распроститься с последним воспоминанием о своей матери: перешедшая к ней квартира была продана за долги. Это был последний, завершающий шаг в пропасть. И тогда Ева поняла: все мосты уже давно сгорели.

Так она оказалась в деревне. Бабушка, конечно же, приняла бедную внучку. Дел по хозяйству было много, а старушка едва держалась на этой земле. Посла Ева скотину, кормила кур, убиралась, и раз в неделю, вытаскивая несколько купюр из тайника с оставшимися от продажи квартиры деньгами, ездила в город за очередной порцией ядовитого порошка. Дряни, без которой она разучилась жить.

Несколько раз она пробовала завязать, но ни спокойствие деревенской жизни, ни свежий воздух и живописные просторы, ничто не помогало разомкнуть смертельные путы. Будучи знатоком человеческих душ, она отлично понимала в чем суть привыкания, но знание не всегда сила. Опиатные рецепторы были повреждены, и всякий раз, когда ломка начинала выкручивать ей суставы, а холодный пот заливал глаза, она не выдерживала и поднимала белый флаг. И по венам опять бежал сладкий яд.

И вот вчера она сдалась. Деньги подходили к концу, и тучи уже собирались на горизонте. Несколько раз девушка уже попадала под хлысты таких бурь, и она прекрасно понимала: впереди ее ожидают только болезненные страдания.

“Уж лучше сразу в ад, чем здесь еще мучиться”, — подумала Бодрова, перед тем как повиснуть на пожелтевшей веревке.

Но судьба рассудила по-своему. Ад не принял Еву. Никто ее не хотел. И корчась на полу своей маленькой комнатушки, девушка плакала, а безысходность все больше прожигала ее сердце.

— Ку-ку, ку-ку. — вырвалась деревянная птица из старых часов на стене.

— Два часа. — перевела Ева.

Она была уже готова плюнуть на свой сговор со смертью и достать из тайника последний шприц с разведенным веществом.

— Не смей! — сквозь слезы заорала себе девушка. — Подожди немного, а когда сможешь встать — убей себя!

Напрягая каждую измученную мышцу тела, она попробовала приподняться. Получилось сесть на колени и тут же ее вырвало. Вытерев лицо от слизи и прилипших волос, Ева взглянула в окно. Солнце издевательски светило, и судя по сквозняку, на дворе играл осенний ветер. И вдруг ей померещилось нечто странное: на дороге, в пяти метрах от дома лежало несколько тел. Присмотревшись, Ева удивилась:

“Что-то рановато для местных”, — подумала девушка о сельских пьянчужках.

Превозмогая боль, она все-таки поднялась на ноги, и, подобрав с журнального столика очки, вернулась к окну. Воспаленные глаза теперь видели лучше. Тонкие линзы привнесли в окружающую действительность четкость. Она смотрела и не могла понять: то ли уставший разум ее обманывает, то ли ей все же удалось отправить себя в ад. Открывающиеся из окна виды были настолько неправдоподобны, что девушка даже несколько раз хлопнула себя по щеке. Но видение не думало растворяться. Дымились обугленные скелеты соседских домов, а на маленькой сельской улочке лежали мертвые люди. Из щелей подгнившей оконной рамы свистел ветер, донося до ее ноздрей запах гари и сладковатую трупную вонь.

Из оцепенения девушку вырвал долетевший до нее скрип старенького деревянного крыльца. А затем заскулили входные двери бабушкиного дома. Отвернувшись от окна, пошатываясь и обхватив руками живот, который то и дело пронзали острые спазмы, Бодрова подошла к двери своей комнаты. Ева прислушалась. Судя по голосам проникнувших в ее дом людей было несколько, и один из тембров однозначно принадлежал женщине.

“На кухню. Беги туда”, — вспомнила она о запасном выходе из дома.

Кухонное помещение выходило на веранду, за которой был задний двор. Закусив губу, Ева открыла дверь своей спальни и побрела по коридору. Бежать у нее не получилось. Голова кружилась, и пришлось буквально ползти, опираясь на стены. И как она не торопилась подгоняя свое непокорное тело, голоса все приближались. Когда девушка оказалась на кухне, стало ясно, что незаметно покинуть дом она не успеет — шаги чужаков были уже совсем близко. Выбора не было, и, схватив самый большой нож, Бодрова забралась под широкий обеденный стол. В детстве она часто любила прятаться под этим четырехногим стариком и незаметно для всех слушать, как взрослые перемывают своим друзьям и близким кости. С самого нежного возраста ей нравилось капаться в людских душах. Нравилось искать причины их переживаний. Вот только со своими Ева справиться не смогла.

Через минуту три пары ног затопали вокруг стола.

— Ничего. — услышала девушка разочарованный мужской голос.

— Влад, раздобудь еды. Я на второй этаж, проверю. — произнес второй мужчина и добавил: — Ирина побудьте здесь. Не разделяемся.

Когда одна пара ног ушла вглубь дома, Бодрова почувствовала резкую боль в правой руке. Скованная страхом, она не заметила, что вместе с рукоятью ножа, сжала краешек лезвия. Да так сильно, что оцарапала кожу на ладони. Стекая по блестящему лезвию ножа, крупные капли темной крови падали на голубоватую керамическую плитку. Но Ева этого не видела. Скрытая низким подолом скатерти, Бодрова сидела на коленях и едва дышала. И так бы осталась она сидеть, если бы тонкая струйка крови предательски показавшаяся из-под стола, не выдала ее.

— А это еще что? — удивился мужской голос.

И это было последнее, что услышала Ева перед собственным криком.

Когда лес выпустил людей из своих объятий, трое вышли на широкую каменистую дорогу между двумя ближайшими селами. Как и было решено, они выбрали южное направление и зашагали в сторону Поддубья. Шли они молча. Георгий думал о Голосе, Ирина также была во власти тяжелых мыслей, и только Влад, насвистывая что-то себе под нос, выглядел необычайно спокойно.

— Чего такой веселый? — спросила Смолова мужчину с перебинтованной головой.

— А толку грустить? Мне кажется, что худшее мы уже пережили. — пожал плечами Сычев.

И пнул торчащий из земли булыжник.

— Мне бы твое спокойствие. Так и стоят лица детей перед глазами. — вздохнула женщина.

— Мы все чего-то лишились. — не отрывая глаз от горизонта, на котором уже виднелись первые сельские дома, отстраненно произнес священник.

— Но вы не видели, как близкий вам человек… Вы этого не видели. — едва сдерживая себя, понизила голос Ирина. — Отец. Я с вами. До конца с вами. Но, даже понимая, что это все было испытанием моей веры, мне легче не станет. Просто нужно время.

Георгий видел, как тяжело ей давалось сдерживать свой гнев и священник решил, что разумнее будет уйти от разговора. Однако Влад его опередил.

— А вы, Ирина, чем занимались? Я вот, всю жизнь свою играл в войну. А пару лет назад одумался. А кем были… — запнулся мужчина. — Кем были вы, в прошлой жизни?

— Думаете найти связь. — вымучено улыбнулась Смолова. — Работала я на заводе, химиком. Это, да и семья — все, что было у меня в жизни.

— Подождите, а на каком заводе вы работали? — отчего-то удивился Владислав.

— На “Хиволокне”. — ответила Ира.

— Это который тут рядом, на той стороне Волги? Или ближе к центру? -

— Нет, здесь недалеко институт синтетического волокна, а я на “Химволокне”. На самом заводе работала.

— Надо же, тесен мир. У меня мать там работала. Тоже химиком. — ухмыльнулся Сычев.

— Ну, не думаю, что это божий замысел. Просто Тверь — маленький город, а завод большой. — отмахнулась Ирина.

— Кто знает. — подражая задумчивой манере Георгия, произнес Влад.

И трое засмеялись.

Но хорошее настроение ненадолго задержалось в сердцах людей. Они приближались к селу, и с каждой пройденной сотней метров на дороге все чаще стали попадаться покойники, а крик, кружащих над Поддубьем черных ворон, становился все громче. Когда начался дырявый асфальт поселка, и люди зашагали вдоль пепелищ и редких, уцелевших домов, Соколов предложил обыскивать нетронутые огнем постройки. В одной из деревянных изб Ирина обзавелась теплым драповым пальто, которое она одела вместо своего изорванного, и длинным двуствольным ружьем.

— Знаете, как обращаться? — спросил Сычев.

— Догадываюсь. — улыбнулась Ира, лихо зарядив оружие.

На вопросительный взгляд Владислава женщина коротко ответила:

— Супруг мой ружья любил.

Через десяток обысканных домов Георгий и его новая паства совсем потеряли надежду.

— Да никого здесь нет. Пойдемте, отче. — недовольно высказалась Смолова, когда компания вышла из очередного уцелевшего дома.

— Имей терпение. — в своем духе ответил священник, нервно подергивая краешек бороды.

— Да какое тут, к черту, терпение? Трупы, пепелища, птицы, которые эти самые трупы и жрут. — вспылила женщина.

— Осталось всего-то пару домов. Не оставлять же. — вмешался Влад.

И вскоре их терпение окупилось.

Очередной ничем не примечательный дом встретил их скрипом несмазанных дверных петель и трупной затхлостью. Внутри оказалось просторно. Прихожая, гостиная, лестница на второй этаж, дальше коридор с двумя спальными помещениями. Ни трупов, ни, тем более, выживших. В конце коридора была широкая кухня, двери которой выходили на садовый участок позади дома.

— Ничего. — огорченно сказал Влад.

Оставалось только проверить второй этаж, и, попросив Сычева поискать чего-нибудь съестного, святой отец понуро пошел к лестнице. Без всяких надежд Соколов ступил на первую ее ступень. И вдруг позади, в стороне кухни, раздался женский крик. Немедля, Георгий метнулся обратно по коридору. Голос не принадлежал Ирине, а значит: они наконец кого-то нашли.

И он не ошибся.

— Выметайтесь от сюда, суки! — срывая голос, орала светловолосая девушка.

Отгородившись от людей большим обеденным столом, она сжимала крупный нож, и что есть мочи надрывала глотку. Влад, как и Смолова, с поднятыми в знак добрых намерений руками, пробовали войти в контакт. Но выходило это у них плохо.

Человек был изможденного вида. Синяки под глазами, порезы на локтях, а самое главное, Соколов приметил странный темный обруч, словно от удушья, который огибал шею девушки. Подобраться близко к бьющейся в истерике не было возможности. Во всю размахивая большим лезвием ножа, она никого к себе не подпускала.

— Отдайте. Поранитесь же. — наивно старался уговорить девушку Владислав.

— Мы друзья. — сделав шаг вперед, твердым голосом произнес Георгий.

— Суки, убью. — опять завопила девушка, и священник отступил обратно к стене кухни.

— Как вам помочь? — вдруг крикнула Ирина. — Что нам сделать?

— Кто вы? — уже более сознательно спросила белокурая.

— Друзья. Мы — друзья. — повторила Смолова слова священника.

Георгий видел, как замерла странная девушка. Она колебалась, балансировала между известными лишь ей одной ответами. В конце концов решившись, она произнесла — Принесите ящик. Под креслом-качалкой, в гостиной. Деревянный ящик.

— Хорошо. — кивнула Ира и выбежала из кухни.

Ева уже видела себя такой. В клинике она не раз срывалась, и однажды, находясь примерно в таком же состоянии как сейчас, синдром отмены чуть было не довел ее до убийства невинного человека. То был второй день пребывания в лечебнице. Ее ломало и злость кипела в жилах. Обо всех тонкостях добычи порошка в стенах реабилитационного центра Бодрова еще не знала. И когда молодой медбрат зашел в ее палату со шприцом метадона, Ева выкрутилась, и, приставив иглу к шее юноши, начала самые заправские переговоры с начальством отделения. Тогда ей и объяснили местные расценки дозы и что помимо денег от нее будет требоваться. С тех пор, девушка знала, до чего может довести ломка. И сейчас, зажав в кровоточащей руке кухонный нож, Бодрова прекрасно понимала, что без укола она не успеет опомниться, как наворотит дел.

— Принесите ящик. Под креслом-качалкой, в гостиной. Деревянный ящик. — наконец сдалась Ева.

Ее слова моментом аннулировали сделку со смертью. Девушка осознавала: после укола она еще часов десять не сможет решиться наложить на себя руки. Боль была отличным мотивом для самоубийства, а без нее желание уйти из жизни уже не будет столь сильным.

Когда женщина принесла проклятую коробку с оставшейся дозой белого яда, Бодрова нерешительно открыла крышку.

— Там на улице, я видела.… Там что-то произошло, ведь так? — колеблясь, спросила Ева.

Слова давались ей с трудом. Словно неоперившиеся птенцы, они слетали с ее вялых губ, и не в состоянии расправить крылья, тут же стремительно разбивались о землю.

— Да, произошло. Но об этом позже. Что вы делаете? Зачем вам коробка? — низким голосом поинтересовался бородатый мужчина, из-под ватника которого торчал подол священнических одеяний.

— Произошло, говорите.… Да еще и батюшка здесь, значит меня ожидает нечто интересное. — Измученно улыбнулась девушка, и, достав из ящика блестящий шприц, добавила: Я остаюсь. Через часик буду с вами.

Из рук выпал шприц, и ее глаза закатились.

…Мягкое, убаюкивающее тепло разлилось по телу девушки. Кровеносная система понесла яд по всем направлениям. Последовал выброс гистамина, и Бодрова ощутила такое желанное чувство подъема и окрыленности. Героин продолжал свое победное шествие, и, достигнув непреодолимого для простых опиатов барьера между кровью и нервной тканью мозга, проникнул прямиком в серое вещество.

От прикосновения старого друга опиатные рецепторы задрожали. Они уже давно разучились работать самостоятельно. Без героина организм уже давно разучился радоваться, и вот, очередная доза живительного яда вернула рецепторы к работе.

В глазах Евы тысячами искр рассыпались разноцветные узоры. Она видела силуэты, которые распадались яркими лоскутами, видела небо, по которому бежали белогривые волны. Видела счастье…