Небольшого роста, рано начавший полнеть, Рашид Гаджиев был чрезвычайно подвижен, энергичен, казался безмерно влюбленным в свое дело. В не меньшей степени он боготворил Панина. Было прямо-таки неудобно при посещениях электроцентрали встречать восхищенный взгляд выпуклых и темных, как вишни, глаз инженера реакторной защиты. Виктору Сергеевичу претила угодливость Рашида, было что-то заискивающее в позах и движениях. Профессионально Гаджиев был безупречен.
Сейчас, садясь в гермовагон после очередного инспекционного визита, Панин не мог отделаться от мысли, что Гаджиев знает больше, чем говорит. Неужели заразили подозрительностью приезжие детективы? Да нет, вероятно, подозрения командира основаны на фактах биографии Рашида. Потомок азербайджанских эмигрантов, бедняков из городка на Апшероне, когда-то, до Октябрьской революции, в поисках счастья осевших за океаном. Отец и по сей день держит магазин в Луисвилле. Там, на юге Штатов, пустил корни прадед, ибо климат напомнил ему родину… Рашид с детства увлекался космонавтикой, атомной энергетикой, мечтал построить термоядерный звездолет. Так, во всяком случае, писали о нем газеты. А как же! Однажды за него как следует взялась пресса, он даже по центральному телевидению выступал. Причиной послужил отъезд Гаджиева из Америки и его просьба о предоставлении советского подданства.
В тех же газетных и телевизионных интервью Рашид говорил о том, что, побывав в СССР, он бесповоротно решил возвратиться на родину предков. Рашид не скрывал своего восхищения советской наукой и техникой и своего сокровенного желания принять участие в «грандиознейшем мероприятии века» —создании орбитальной станции на астероиде. Он согласен на самую скромную роль — только бы туда, поближе к атомному сердцу станции. Ему, Гаджиеву, совершенно ясно, что только в Советском Союзе, в краю дерзких проектов и всенародного энтузиазма, возможно осуществление его мечты о звездолетах.
Вроде бы и правильные вещи говорил репатриант. И разных подозрительных личностей, подъезжавших к нему с заманчивыми предложениями, гнал от себя нещадно (Виктор Сергеевич знал об этом, ибо, конечно же, знакомился с личным делом Гаджиева). Но, может быть, все это лишь отличная бутафория? Уж слишком много шума…
«Прицепилась лихорадка», — насмешливо думал Панин, косясь через иллюминатор на приевшиеся рыже-черные скалы в блестках, на пролетающие опоры дороги. Сотрудники почтительно молчали, видя, как погружен в себя шеф. «Ну, что он сегодня такого сделал, Гаджиев? Почему я на него взъелся?
Да если он действительно хорошо скрытый диверсант, я своими придирками только испорчу дело, заставлю его насторожиться…»
…Находясь в диспетчерской электроцентрали — фарфоровом, неправдоподобно чистом зале с подковой пультов, разноцветных и мигающих, как новогодние елки, Виктор Сергеевич захотел непременно побывать в реакторном помещении. Несмотря на то, что главный бридер-реактор на быстрых нейтронах — замечательная машина, «съедавшая» одно ядерное топливо и дававшая взамен другое, ничем не худшее, — был прекрасно виден на гигантском телеэкране, а разрез его переливался огнями посреди мнемо-схемы, командир впервые пожелал увидеть «котел» вблизи. Чем это было вызвано, Виктор Сергеевич и сам не знал. То ли природной дотошностью, то ли намерением пристрожить персонал — мало ли что, привыкнут надеяться на средства связи и забудут дорогу в святая святых… Одним словом, Панин высказал свою волю и ждал возражений сопровождающих, уговоров начальника энергостанции. А Гаджиев, едва сомкнулись командирские губы, помчался, взлетая над полом, открывать кладовую противорадиационных костюмов. Не его это была обязанность. И Виктор Сергеевич, ощущая, что срывается, но уже не в силах сдержать себя, сказал на всю диспетчерскую неприятным, наждачным голосом:
— Товарищ инженер реакторной защиты, будьте так любезны, вернитесь на свое рабочее место! — Затем, увидев, как понуро, чуть не плача, возвращается к пульту Гаджиев, командир почувствовал укол совести и попытался смягчить удар. — Можно подумать, Рашид, что у вас здесь что-то не в порядке и вы пытаетесь нас спровадить!
Шутка тоже вышла неудачной. Еще ниже опустилась голова Рашида, задрожали ресницы, и он, пробормотав какое-то извинение, довольно явственно всхлипнул.
— Э-э, не раскисать! — вмешался начальник централи, Повилайтис, человек педантичный и жесткий. — Вам сейчас предстоит удвоить внимание, люди идут к реактору!
И пришлось Виктору Сергеевичу уже буквально с отвращением облачаться в неуклюжий усиленный скафандр с приборами на запястьях и проплавленными в скале коридорами следовать к бридеру, и слушать чрезмерно специальные объяснения Повилайтиса, стоя возле круглой стальной стены, за которой бушевала сила, способная разметать весь поселок. Хотелось поскорее выйти отсюда, разобраться в самом себе, в своих симпатиях и антипатиях. Успокоить нервы.
Надо бы позвонить Бергсону… Нет, сначала посидеть хоть полчаса в кабинете Марины, выпить кофе, заглянуть в ее ласковые глаза. Пусть полечит от сыскной лихорадки…
Олаф Бергсон бредил космическими пришельцами, и бредил так основательно, что об этом знали многие. Тому способствовала громкая профессиональная известность Олафа. Несмотря на молодость, он слыл одним из крупнейших астрофизиков Скандинавии. В научных журналах с некоторых пор фигурировали даже «радиогалактики Бергсона». Поэтому восторженные полузнайки, каковых немало на всех континентах, внимательно следили за выступлениями Олафа в печати. «Уж если такой человек верит в инопланетный разум, значит, что-то есть!»
Впрочем, события последних месяцев заставили зашевелиться даже скептиков. Над Землей прошли два «объекта», сфотографированных многими обсерваториями. На вызовы с орбитальных станций НЛО не ответили. Некоторое время пресса мусолила эту тему, потом успокоилась. Солидный американский еженедельник опубликовал статью, доказывавшую как дважды два, что мнимые «космолеты» есть всего лишь пустые баки от горючего, сброшенные огромным кораблем «Вашингтон», недавно стартовавшим с заатмосферной площадки к Юпитеру. Журналу не верили только самые заядлые «тарелочники» и искатели следов марсиан. В их числе, как ни странно, и Олаф.
Бергсон собрал в своем доме близ фиорда мощную радиостанцию. Второй этаж каменного здания, выстроенного в стиле ранней готики, был набит приемопередающей аппаратурой. Олаф, сам прекрасный конструктор и более того, практик-умелец, непрерывно совершенствовал известные схемы. Запатентовал способ приема сверхдальних радиопередач с помощью сужения приемного радиолуча. У него скопилось за несколько лет с десяток «ничейных» посылок из Вселенной, весьма похожих на осмысленный код. Всерьез заняться расшифровкой, как говорится, руки не доходили. Наконец, выбрал время: тихий северный июнь. Как раз в те дни, когда на астероиде погиб Рам Ананд, и заварилось сложнейшее расследование, Бергсон сел на втором этаже своей крепости и отключил все средства связи, кроме экстренного канала, известного лишь матери, близким друзьям и руководству. Больше он оттуда не выходил, благо позволяли честно заработанный отпуск и гора продуктов в холодильнике.
Дом Олафа, как и большинство хорошо оборудованных личных мастерских и лабораторий начала нового века, вмещал целый вычислительный центр. Конечно, процессоры «умных» машин занимали немного места; самыми крупными предметами в комнате были универсальное печатающее устройство, дисплей и графопостроитель. Составив программы расшифровки накопленных сигналов, Бергсон ввел их в компьютеры и уже через несколько минут убедился, что путь, взятый им, неверен. До вечера маялся, составляя новый пакет. Не окончив, махнул рукой и пошел вниз заваривать кофе. Такой, какой он любил, — угольно-черный.
Буйнобородый, с маленькими глазками под выпуклыми круглыми стеклами, Олаф стоял у плиты и напевал какую-то мелодию. За узким высоким окном, прорубленным в толстой стене, уходили под уклон свинцовые скалы, испятнанные рыже-зеленым лишайником. Из глубоких расселин доносились ритмичные всхрапы волн, порой взлетали брызги. Дальше, словно брезентовое полотно, чуть колыхалось море — тусклое, неприветливое под сплошным ковром туч, но столь дорогое душе северянина.
Плита у астрофизика была прадедовская, с газовыми баллонами и конфорками, не чета современным высокочастотным, снабженным элегантными панелями управления. Но один прибор возле плиты все же имелся, хотя и не причастный к жарке-варке. Прямо перед глазами Олафа висел на стене электрический звонок с лампочкой. Он сигналил, когда антенна «кинжального» действия, день и ночь вращавшаяся на коньке двускатной крыши, ловила очередной голос из космоса.
И вот, когда шапкой поднялась в кованой турке рыжая пена и следовало как можно скорее выключить огонь, звонок испустил оглушительную трель, и замигала лампочка. Хотя Олаф постоянно ожидал чудес, но это было так неожиданно, что он замешкался, и кофейный водопад с шипением погасил конфорку. Звонок помолчал и грянул вторично.
Почему-то он сразу сопоставил передачу с двумя загадочными спутниками Земли. Узкополосная приемная аппаратура была столь чувствительна, что могла выделить слабый радиошум, доходивший от отдаленных галактик. Луч антенны описывал медленные круги, а компьютер с лихорадочной быстротой отсекал все знакомое: писк межзвездного газа и бормотание тысяч солнц, перекличку пилотируемых автоматических спутников, сигналы лунной обсерватории. Передачи-загадки, редкие жемчужные зерна из черного бездонного омута, записывались в машинной памяти.
Через несколько минут, прослушав две серии четкой морзянки и получив из печатающего устройства широкую ленту с двумя колонками цифр, Олаф окончательно убедился, что перед ним сенсация. Два объекта, летевших по параллельным траекториям, неведомым шифром передавали что-то на Землю. Значит, вернулись, описав гигантскую замкнутую кривую. Конечно, это могли быть не только безликие близнецы, впопыхах объявленные пустыми танками из-под стартового топлива «Вашингтона». Но уж больно маловероятным казалось совпадение.
Олаф тотчас же перевел антенну в режим поиска, и в компьютер потекли данные…
Расшифровка давешних передач была забыта начисто, как и священнодействие над туркой. Бергсон сидел неподвижно возле машины, пока та не просчитала новое задание. А тогда вдруг сорвалась с места и заерзала по листу бумаги шина графопостроителя, начали выскакивать слова и цифры на экране дисплея. Вскоре Олаф уже любовался безупречно вычерченной схемой: кривизна земного шара, положение летящих объектов над ним… «Пришельцы» тоже работали узким лучом — только не приемным, разумеется, а передающим. Компьютер смог определить, куда направлены радиощупальца близнецов. Объекты посылали сигналы на юго-восток Тихого океана. Широта и долгота участка маняще подмигивали с экрана.
Пока одна из машин рассчитывала дальнейший курс «пришельцев», Олаф через терминал связался с единым банком данных, давно заменившим все справочные бюро страны. Теперь даже домохозяйки пользовались терминальными линиями; запрашивали банк, чтобы на экранах кухонных дисплеев прочесть рецепт праздничного торта.
Ответ пришел незамедлительно. Электронный «карандаш» вычертил карту. В искомом участке раскинулся пустой океан. Только цепочка небольших островов тянулась на востоке — забытый богом архипелаг, окраина большого государства. А в центре квадрата зияла многокилометровая впадина, провал океанского дна…
В груди уже щемило от азартных предчувствий, и ноги сами порывались бежать куда-то. Олаф заставил себя ждать, потому что компьютер уже выдал свое предсказание. Близнецы двигались по вытянутой, яйцевидной орбите; в узком конце «яйца» находилась Земля. Через несколько часов можно было снова ловить таинственную морзянку. (Неужели в иных мирах пользуются тем же кодом: «точка — тире»?! Действительно, это просто и удобно… Или все-таки на орбите — земные корабли, запущенные вне национальных и международных программ? Странно, что никто не засек взлет.)
Он развлекался пайкой каких-то совершенно ненужных контактов, пил кофе, искал в книгах фотографии южных морей, пока опять не разразился короткими гудками приемник. Направление радиолучей было прежним. Безликие «говорили» с тропическим океаном. Может быть, там плавает судно, оборудованное для космической связи?
Олаф неожиданно представил себе южное море во всей его романтической пышности. Золотую чешую волн под полуденным солнцем, и уютные заливы с диковинными раковинами на дне, и путаницу райских островов, и вулканы, и каноэ, и звездчатые тени пальм на белых песках. То, о чем грезил над страницами авантюрных повестей. Представил и понял, что не успокоится, пока не побывает там, в квадрате, куда пара космических бродяг втыкает острые, как спицы, радиолучи.
Позвонить в редакцию одной из газет, на телевидение? Собрать большую экспедицию? О нет! Бергсон не станет спешить. Тайна сделала его жизнь яркой и насыщенной. Сдержанный внешне, флегматичный потомок викингов, Олаф с детства ждал приключения, достойного далеких предков, на парусных ладьях дошедших до пределов мира. Оттого, наверное, и занимался таким «несерьезным» делом, как инопланетный разум.
Олафу хотелось быть первооткрывателем. Вот когда он доведет поиск до конца и выяснит, что за корабли или станции кружат высоко над Землей, кто ведет передачи с их борта и кому их адресует, тогда можно будет и сделать сообщение. Поразить землян.
Он предупредил только одного человека, весьма далекого от журналистских кругов, Виктора Сергеевича Панина. Разумеется, и ему не сказал всего, тем более по радио. Сообщил, что уезжает на несколько дней в район Полинезии, а когда вернется — возможно, привезет кое-что интересное именно для космонавтов… С Паниным Бергсон познакомился незадолго до основания поселка на астероиде, во время одного из конгрессов, посвященных поиску внеземных цивилизаций. Виктор Сергеевич сидел в президиуме в качестве почетного гостя, ерзал и нередко смотрел на часы — кажется, не было в зале человека, более равнодушного к «братьям по разуму». Но громкая слава марсианского Колумба, ловца малых планет подействовала на Олафа. Они познакомились и подружились. Видели друг друга очень редко, куда чаще с удовольствием болтали на расстоянии. Астрофизик обещал быть примерно через неделю.
За это время Олаф собирался воспользоваться любезностью другого своего приятеля, бывшего однокашника по университету, доктора Теруатеа.
Доктор командовал плавучей гидробиологической базой, снабженной десятком батискафов. Взяв билет в столичном аэропорту, Бергсон за считанные часы перенесся из туманной страны фиордов в благословенный край кокосов и хлебного дерева. Затем старенький самолетик с разноцветными заплатами на крыльях чуть не рассыпался в воздухе, доставив потомка викингов на крошечный островок, возле которого дрейфовала база. И, наконец, Олафа принял на борт катер на воздушной подушке — один из тех легких «ховеркрафтов», которые рыскали по мелководным лагунам в поисках интересной живности.
Плавучая база не походила на обыкновенный корабль. Белоснежная, обширная, плоская, она лежала на зыбкой синеве, точно льдина, занесенная от берегов Антарктики. Легкие прозрачные надстройки были отнесены к узкой корме; палубу, просторную, как поле стадиона, занимали ряды катеров и вертолетов. С немалым трудом можно было разобрать в абрисе гидробиологического судна «Тритон» черты былого авианосца. Разоружили его когда-то, сняли броню с бортов, заменили бомбардировщики мирным исследовательским транспортом, и вот который год уже ходит в горячих широтах движущийся остров-лаборатория…
Рене Теруатеа встретил Олафа как нельзя более радушно. В первые секунды встречи желто-коричневое, широкоскулое и плосконосое лицо доктора расплылось счастливой улыбкой. Так улыбка на нем и осталась до конца встречи. Не то чтобы так уж увлекался гидробиолог пресловутыми «зелеными человечками» или их космолетами. Просто был он чувствителен, сентиментален и пылок, как положено полинезийцу, даже и высокоученому. Да к тому же несколько месяцев не видел нового лица… Оттого, вероятно, таскал бы Теруатеа дорогого гостя по своему хозяйству и день, и три, и пять, хвастался бы стеклом и хромом лабораторий, и аквариумами, и вычислительной техникой, поил бы в кабинете ледяными коктейлями, если бы уже на второе утро Бергсон не поставил точку над «и».
— Явление, с которым мы столкнулись, носит, если угодно, характер чуда, — строго заявил он озадаченному доктору над блюдом креветок, отставив недопитый бокал «королевского джуса». — Если это действительно космические аппараты неземного происхождения, ты представляешь, насколько важно выявить их земного партнера по переговорам? Может быть, у них здесь давным-давно действует какой-нибудь пост… или колония!
— Но где? — едва успел вставить слово Теруатеа. — Ведь в том районе нет ничего, кроме воды и нескольких обломков рифов, мне прекрасно известных…
— Я уверен; что их поселение под водой! — не унимался Олаф, совсем позабыв о завтраке. — Как знать, не океан ли — привычная среда их обитания?
— В таком случае, эта пара звездолетов не более чем громадные соленые ванны… — попытался свести разговор на шутку доктор, опечаленный пренебрежением к своим кулинарным шедеврам. Однако северянин игры не поддержал и по замечательнейшему салату из морских гребешков со свежими водорослями так скользнул взглядом, словно перед ним поставили блюдо с песком. Тогда Теруатеа сделался серьезным:
— Подумай хорошенько, Олаф! Ведь, положа руку на сердце… не так уж много шансов на то, что это именно они, те, кого ищут и ждут уже сотни лет!.. Скорее всего корабли имеют сугубо земное происхождение. Может быть, секретные. И здесь их передачи ловит подводная лодка, экипажу которой ты вовсе не понравишься, если сунешься туда на батискафе.
— Какая секретность после разоружения? — взорвался Бергсон, ударяя вилкой по столу. — Забыл, что ли, на каком корабле сам плаваешь?! Да все военные субмарины, если не пошли в переплавку, так возят спешные грузы в непогоду или служат науке…
— Это может быть предприятие, затеянное частными лицами, —многозначительно понизив голос, ответил доктор. И Олаф разом помрачнел, надулся, стал погнутой вилкой ковырять салат.
Он отлично понимал, на что намекает Теруатеа, и не мог не признать высокой вероятности догадки. Пусть давно демонтированы многомегатонные пугала, и бывшие зенитные ракеты рассеивают тучи, несущие град, и зловещие авианосцы ходят под командой глубоко штатских «очкариков», — борьба с жестоким прошлым не окончена. Недаром так бдителен Комитет контроля над разоружением — единственная на Земле организация, располагающая войсками и арсеналом… Впрочем, единственная ли? Бергсон знал о «факторе икс», о предпринятой «Обществом Адама» попытке разложить изнутри астероидную общину. А Коллинзова секта, ныне запрещенная, существовала именно на средства «невидимых империй» (Во время последнего сеанса связи Панин ничего не сказал приятелю о диверсии, жертвой которой пал Рам Ананд. Командира попросили молчать об этом до конца расследования.)
Многим не по нраву пришлось разоружение. Черный фронт консолидировался против светлого; разрушение — против созидания.
Потому и призадумался Олаф, что припомнил некоторые сенсационные репортажи, фотографии в газетах, кадры телепередач, дрожащие, точно от испуга. Внезапно разрушенные вокзалы и рынки — лишь бы сразу уложить побольше народу. Обломки мирных авиалайнеров. Трупы похищенных политических деятелей со следами зверских пыток…
Холодок тронул спину Бергсона. Даже заиндевевший бокал с «королевским джусом» по контрасту показался теплым. Какова же должна быть мощь подполья, владеющего ракетным флотом! Да… Слишком уж большая сила, чтобы ее не заметили электронные глаза Комитета контроля…
То ли природная беспечность одержала тогда верх в душе Олафа: мол, «с кем угодно может случиться беда, только не со мной». То ли опять-таки взыграла бесстрашная кровь викингов. А может быть, и то, и другое, и что-нибудь третье вроде законного чувства противоречия сработало в подсознании гостя. Но заботливому и слегка растерянному доктору Бергсон ответил уверенно и веско:
— Сегодня частное лицо не может владеть парой космических кораблей и гонять их по Солнечной системе. Не те средства обнаружения, Рене… Засекли бы и такую колоссальную перекачку денег, и сборку ракет, и пуск.
Так что, полагаю, мы с тобой все-таки на пороге сенсационного открытия!
Бергсон почти убедил легковерного, внушаемого Теруатеа. Навсегда останется неизвестным, был ли полностью убежден своими рассуждениями сам астрофизик.
…Отступить не позволило самолюбие. Батискаф лежал на скользком полотне бортового слипа. Стоя у края спуска в окружении белозубой возбужденной толпы матросов и ученых, ласковыми черными глазами следил доктор Теруатеа, как медведем забирается в люк коренастый неуклюжий Бергсон. Солнце на миг уподобило языку пламени его золотистую воинственную бороду. Олаф задержался, стоя по пояс в люке, словно хотел сказать что-то очень важное, и даже руку протянул к Рене. Тот так и подался вперед… Нет. Принужденно улыбнувшись, гость помахал на прощание и скрылся. Крышка медленно завинчивалась. Там, внутри чуть приплюснутой стальной сигары, похожей на торпеду с притороченными по бокам толстостенными баллонами, глянул на приборы веселый парнишка Ким Дхак — и подал сигнал оператору за пультом «Тритона». Язык слипа со скрежетом опустился к самой воде. Торпеда заскользила, будто судно, сходящее со стапелей, и с громким плеском исчезла в слепящих волнах. Теруатеа вытер глаза и поспешил к телеэкрану.
Батискаф был испытанный, надежный, но не слишком новый. Его постройку финансировало еще военное ведомство. Нет худа без добра — нынешнее исследовательское судно являлось, по сути, достаточно резвой сверхглубоководной субмариной с могучими аккумуляторами и многосуточным запасом хода. В нем отсутствовало сходство с масляными и бензиновыми «поплавками» более ранних времен, однако при этом батискаф мог повторить рекорд Пикара, штурмовав хотя бы и десятикилометровую глубину. Предвидя — в случае отсрочки всеобщего мира — появление донных ракетных установок или иных сюрпризов с ядерной начинкой, упрятанных в океанской пропасти, конструкторы создали бронированную акулу очень широких возможностей.
Впрочем, сейчас на ней отсутствовало вооружение.
Великая тишина царила в темно-зеленой пропасти. Конечно, при желании Бергсон мог бы включить сонар и послушать «переговоры» далеких рыбьих косяков, может быть, знаменитый щебет дельфинов, в котором можно различить искаженные человеческие слова. Но ему хотелось насладиться безмолвием. Родное северное море даже в безветренные дни рокотало в теснине фиорда, и тяжелые вздохи его заставляли вздрагивать стекла дома. Здесь же был мир, подобный космосу. Нет — более тихий! Олаф мог сравнивать, ибо не однажды посещал на орбитальном самолете гигантский телескоп-спутник. Там, вне Земли, кричали и бормотали сотни радиоголосов; вопреки видимой пустоте, простор казался густонаселенным. Да и в самолете что-то все время взревывало, посвистывало, болтали на разных языках и смеялись пассажиры… А здесь — ничего. Океанская впадина пустынна, далеки многолюдные «города» подводных ферм. Аккумуляторный батискаф бесшумен, как рыба. Плавно совершается падение в глубину, точно спуск по невидимому пологому склону.
Ким, опытный, несмотря на юность, рулевой-механик даже головы не повернул от штурвала, когда в большом, чуть вогнутом и наклонном иллюминаторе промелькнула первая «живность». Зато Бергсон так и подобрался, увидев стаю длинных, головастых, резко сужающихся к хвосту рыб. Ах, если бы он мог узнавать подводную фауну! Вильнув и чуть не коснувшись окна, рыбы исчезли за рамой.
Некоторое время их преследовало странное широкоротое существо, с одиноким длинным усом посреди бородавчатого лба и как бы обвешанное тряпьем. Трепеща, оно спускалось, точно не в силах оторвать взгляд от освещенного нутра лодки. Глядя в выпученные зрачки рыбины, Олаф, как положено, вспоминал страшные рассказы и фильмы о глубоководных спусках, где в самый неожиданный момент появлялся великан-осьминог или даже уцелевший под морской толщей плезиозавр и увлекал аппарат в свое логово на дне…
Но до дна было еще ох как далеко. И бродяга тряпичник отстал, взмахнув оборками, погнался за более доступной добычей. Несколько раз рябила какая-то серебристая мелочь, будто туча стрел, посланных навстречу. Потом все живое пропало. Один в темнеющих массах воды, мчался наискось вниз батискаф. Порою Ким Дхак, надев наушники, отрывисто переговаривался с кем-то на «Тритоне»; пару раз Теруатеа захотел поболтать с Бергсоном, все больше о пустяках: не давят ли, мол, на плечи два километра океанской толщи… три километра…
Когда сгустилась вокруг настоящая мгла, Ким зажег носовой прожектор. Загипнотизированный тишиной и быстрым плавным движением, Олаф погрузился в созерцание дымчатого тоннеля, пробитого лучом далеко вперед. Теперь стало видно, сколько живой мути клубится у них на пути; какая взвесь крошечных снующих созданий расходится перед носом «акулы». Вот что-то более крупное пересекло тоннель, похожее на лилию венчиком назад…
Тут Бергсон сообразил, что Ким уже не первый раз обращается к нему. Услышав, наконец, что предлагает рулевой, Олаф сдвинул шторку донного иллюминатора, на которую до сих пор ставил ноги. И сразу весь «гипноз» выбило новым, еще более сильным ощущением. У ног астрофизика, напоминая о космосе, лежала сплошная чернота, отделенная лишь парой сантиметров стекла. Он невольно убрал ступни под кресло — не задеть, не разбить… В провале кружился рой нежно сиявших огней. Мелькали настоящие люстры, окруженные пепельным ореолом…
— Плохо, — сказал Ким, понаблюдав с минуту вместе с пассажиром.
— Что плохо? — скорее удивился, чем испугался Олаф.
— Мало света, — сказал Ким, поднимая личико серьезного ребенка с бровями-крыльями, как бы нарисованными углем.
— А что, раньше было больше?
— Раньше летом здесь прожектор зажигать не надо было. Как полнолуние! — назидательно поднял палец рулевой-механик.
Олаф еще раз посмотрел на полную мягкого мерцания феерию под ногами — и вдруг защемило сердце. Сразу стало жарко, и захотелось прочь из тесного салона с розовой стеганой обивкой. Приближалось оно. Приключение. То, чего бессознательно ждал он с детских лет, с тех пор, как в необычно знойный для его родины полдень увидел над синим хребтом моря ртутную каплю «летающей тарелки». (Так Олаф и не узнал потом, что тогда видели они с матерью.)
— Что же это такое? — невинно поинтересовался Бергсон. — Отчего вдруг планктон может уменьшить свечение?
Ким оскалился, эта гримаса у него соответствовала пожатию плечами.
— Не знаю. Вулкан. Цунами. Электрический феномен. Вон, на острове Нараинга целая деревня видела, как из воды огненные столбы поднимались и гром гремел. Это рядом тут, считайте — по нашему курсу. Может, врут. Хотя из деревни человек двадцать сбежало в глубь острова…
«Что же ты раньше молчал!» — чуть не крикнул Олаф, вцепляясь в подлокотники. «А впрочем, откуда тебе знать, что я ищу, о чем говорил с Теруатеа. Я-то для тебя просто досужий европейский экскурсант…».
Сдержавшись, Бергсон спросил:
— Давно видели?
— Что?
— Да столбы эти. Огненные…
— Точно не скажу. С месяц, наверное. Недавно.
Олаф уже раскрыл было рот, чтобы попросить соединить его с Теруатеа.
Бог с ней, с тайной. Ким — человек надежный. Но тут подошло расчетное время. И сработал прибор, аналогичный кухонному звонку Олафа, только с более изысканным, мелодичным звоном. Это значило, что антенны «Тритона» приняли радиолуч близнецов.
Включив по просьбе пассажира динамик, Ким с хмурым недоумением слушал отрывистую морзянку. Отныне роль рулевого сводилась к малому: вмешиваться в управление батискафом при явной опасности. «Акулу» вела электронная машина. Туда, вглубь, где скрещивались в непостижимом фокусе узконаправленные лучи антенн безликих кораблей.
И, покуда неслась ко дну одной из величайших на планете водяных «ям» бесстрашная стальная скорлупка, Олаф допрашивал Кима, как положено солидному специалисту по НЛО. Не иначе как позабыл на время запальчивый викинг, что не перед своим камином сидит он рядом с нахохленным рулевым, и не в надежных стенах обсерватории…
6700 метров глубины. 6850…
— А еще раньше, в прошлые годы, здесь никто не наблюдал подобных феноменов?
— Я не слышал, врать не буду.
— Ну, может быть, что-нибудь другое… Скажем, летающие объекты, или какое-нибудь необычное свечение…
— Тарелки, что ли?
— Необязательно. Просто что-нибудь непривычное.
— Всякое говорят. Всего не упомнишь. Мы в разных районах плаваем. Океан, он большой…
7100 метров. 7300. Намерение связаться с Теруатеа забыто. Олаф увлеченно расспрашивает, а Ким, не в силах отказать настырному пассажиру, отделывается все более скупыми, отрывистыми репликами. Батискаф вырван из рук рулевого, им командует машина, а по сути, этот рыжебородый сорокалетний мальчишка; в душу Кима, склонную к фатализму, закрадывается гнетущее предчувствие.
7800 метров. 8000. 8230…
— Ну а вам-то, Ким, лично вам, не доводилось ничего такого встречать во время плаваний? На воде или под водой?
— Ничего.
— Вы уверены в этом?
— Уверен.
— А скажем, в районе Бермудских островов…
8680 метров. 8810…
Ким уже не отрывает глаз от окошка глубиномера, где выскакивают цифры, как на счетчике такси. Несведущий наблюдатель мог бы подумать, что идет отсчет перед неким тревожным и ответственным стартом или началом опыта.
На отметке 9025 метров замигал алый глазок посреди пульта: ультразвуковой локатор предупреждал о препятствии. Олаф замолчал. Краска отлила от его щек. Луч света уперся в заглаженную скальную стену, скользнул ниже. Ким ринулся к штурвалу — разворачивать батискаф. Бергсон непонятно закричал на родном языке, вцепился в плечи рулевого. Тусклый блик бежал по дну впадины, по ребрам чего-то круглого, выпуклого, будто крышка чудовищного бака.
Не обращая внимания на крики и мольбы пассажира, Ким Дхак отшвырнул его в угол салона и дал форсированный подъем.
Вслед возносящейся «акуле» вспыхнуло кольцо хищных прожекторных глаз по ободу крышки. Олаф, упавший вниз лицом, успел увидеть в донном иллюминаторе, на фоне слепящей световой завесы, черную, непреклонно идущую на сближение сигару торпеды.
Тщетно насиловал передатчик плачущий Рене Теруатеа.
Тщетно вызывал в этот вечер Олафа Бергсона по экстренному каналу связи утомленный собственными детективными страстями Виктор Сергеевич Панин.
Сообщение о гибели известного астрофизика, решившего совершить экскурсию в глубины тропического океана, появилось в печати три дня спустя. Когда вертолет-рыборазведчик обнаружил в открытом море куски розовой обивки салона батискафа.
Дэви стояла перед ним — совсем не такая, какой он знал ее прежде. Она не изменилась внешне: та же гладкая ореховая кожа, и гордая головка на высокой шее, и тяжелые смоляные волосы, откинутые на спину. Виктор Сергеевич ожидал увидеть ее в темной одежде, а не в привычном белом комбинезоне. Но затем вспомнил где-то вычитанное: в Индии траурный цвет — белый…
Что же все-таки столь неузнаваемо преобразило девушку? Настолько, что даже прежнее чувство Виктора Сергеевича к Дэви — странная тяга, родственная ощущению человека, стоящего над пропастью, — сменилось более мягким, теплым, чуть ли не отеческим?
Он присмотрелся и понял.
Не потеряв ни скульптурной своей красоты, ни царственной осанки, Дэви в горе обрела то, чего раньше была лишена напрочь: незащищенность. Глаза ее больше не казались снисходительно мудрыми. Стоя перед командиром, Дэви искренне и серьезно ожидала его поддержки.
— Садитесь, — сказал Панин, обрывая долгую паузу.
Они снова испытующе посмотрели друг на друга, и губы Дэви тронула легкая улыбка.
— Так и есть! — воскликнул командир, припечатывая ладонью бумаги на столе. — Я смотрю вам в глаза и отлично понимаю, чего вы от меня хотите; а вы знаете наперед, что я собираюсь сказать. Может быть, мы с вами попробуем вообще обходиться без слов?
— Боюсь, что у вас на первых порах это не получится, — ответила Дэви. И голос ее прозвучал совсем не так, как раньше: чуть смущенно, с забавным и очень женственным акцентом.
— Жаль. А мне почему-то казалось, что у нас хороший мысленный контакт.
Дэви покорно опустила глухие шторы ресниц. Поистине, она сегодня робела перед Паниным и была готова, как девочка-школьница, послушно ответить на все вопросы.
— Да, командир, у нас есть созвучие. И месяцев через шесть мы уже могли бы обходиться без слов. Но вам пришлось бы потратить много сил, чтобы достигнуть этого.
— Понятно, — кивнул Панин. — Специальные упражнения?
— Это лишь оболочка, — еще ниже опуская ресницы и склоняя голову, ответила Дэви. — Никакие упражнения не помогут, если нет главного — цели.
Нужно стремиться к достижению высшего, а не просто принуждать тело и дух.
— Так, — сказал Виктор Сергеевич. — Значит, вы прошли этот путь?
— Его нельзя пройти до конца; путь к совершенству продолжается и за пределами нынешней жизни.
— Там же и ваша цель?
— Нет, — все так же терпеливо и тихо возразила она. — На каждой ступени — своя цель. Есть ближние и дальние, и есть главная, недостижимая в отдельном существовании: растворение конечного в бесконечном…
— Вы, надеюсь, простите меня, если я перейду к более конкретным вопросам, — чуть строже сказал Панин. Ему показалось, что Дэви намеренно уводит разговор от, конечно же, заранее известной ей темы. — Но вы должны меня понять…
Он хотел еще многое объяснить девушке: что он глубоко сочувствует Дэви, и просит прощения за свою настойчивость, но, как начальник орбитального комплекса, ответственный за жизнь сотен людей и работу всемирной важности, не имеет права не поинтересоваться причинами поступка Рама Ананда и явной осведомленностью Рама и Дэви о готовившейся диверсии, и…
— Не надо, командир, — сказала Дэви, вдруг посмотрев на Панина с прежней своей высоты. — Я вас отлично понимаю и признаю за вами любое право. Поверьте, я сумею выдержать какие угодно вопросы и, если смогу, дам полный ответ на них.
— Легко с вами, — вздохнул командир. — Сделайте милость, расскажите все сами. Вы в английском сильнее меня, стало быть, и вопросы сформулируете лучше, чем я бы это сделал…
Не повышая голоса и держа руки смирно сложенными на коленях, Дэви принялась рассказывать, точно дисциплинированная пациентка на приеме у врача. История была не такой уж сложной, но показалась Панину самой удивительной из всех, которые он смог припомнить на своем веку. Порой, слушая Дэви, он ловил себя на мысли, что все это — выдумка, бредни девочки-сказочницы, выросшей среди индийских мифов, на земле Вед и таинственных ашрамов. Тогда Дэви на мгновение запиналась, и брови ее укоризненно сходились на переносице.
Мифы были растворены во всей ее жизни. Они обрели плоть, когда ее, ученицу младшей группы в маленькой школе, выделил из числа прочих старик учитель, потомок браминов, и стал объяснять ей и еще двум-трем детям основы сокровенного знания. Тогда-то Дэви впервые услышала, что степень владения скрытыми силами всецело зависит от того, насколько предан человек своей цели, чем готов жертвовать для ее достижения. Дэви страдала, ибо никак не могла решить, для чего же она живет? К чему следует стремиться, какому идеалу служить? Религиозное подвижничество девочку не привлекало, нирвана — венец всех воплощений — виделась чем-то неопределенным, сугубо умозрительным. Хотелось отдать себя захватывающему земному делу, пусть даже мудрые книги называют видимый мир «покрывалом Майи», обманом чувств…
В пятнадцать лет ей встретился Рам Ананд. Они почувствовали неодолимое влечение друг к другу и — втайне от других — стали мужем и женой.
Незадолго до того как раз завершилось атомное разоружение. Джайпуру, родному городу Дэви, выдали изрядную сумму на покрытие первостепенных нужд. На окраине быстро поднялась новенькая, великолепно оснащенная больница. Первым приехал работать в ней выпускник столичного университета, двадцатидвухлетний Рам Ананд.
Рама неодолимо влекло в космос, и этим влечением он полностью заразил Дэви. Врач также пытался раскрыть тайники внутренней силы, и ушел дальше, чем его юная возлюбленная. Многое мог Рам из того, что поражает непосвященных, и больные боготворили его. Кроме того, говорили, что он умел читать чужие мысли и передавать свои, правда, не кому угодно, а столь же подготовленному человеку. Космос, по объяснению Рама, был не только безграничным пространством, но и духовной родиной людей. Там, в царстве могучих раскрепощенных сил, будущим поколениям суждено обрести всемогущество. Там и только там конечное сливается с бесконечным, крошечное «я» со всеобъемлющей душой мира.
При всем своем стремлении разделить мысли и заботы любимого Дэви не сразу поняла философию Рама. Усвоив же, приняла не рассудком, а сердцем, как великую мечту о свободе от природных ограничений. Это она первая восхитилась приходом «Вихря» с астероидом на буксире, предложением Панина строить поселок на летающей горе. Рам, оценив по достоинству предприятие «вихревцев», назвал его духовным подвигом. Вскоре он стал усиленно готовиться к международному конкурсу на занятие вакансии в экипаже «Вихря-2», а Дэви поступила на курсы операторов вычислительной техники. Цель жизни была найдена: рядом с Рамом шагать все дальше от уютной Земли, осваивая грядущую родину. Утихли тревоги, в душе воцарилось согласие. Дэви была счастлива.
Но тут в ее жизнь диссонансом ворвался мотив, словно взятый из старинной индийской драмы. Родители, до сих пор видевшие во встречах Дэви и Рама лишь невинную юношескую дружбу, после поступления девушки на курсы заподозрили что-то неладное и пожелали как можно скорее выдать дочь замуж. Открыться немедленно было невозможно: мать тяжело болела, любое волнение могло убить ее, и даже Рам не имел сил помочь измученной женщине.
Пришел день, когда отец позвал Дэви и сказал, что скоро она увидит своего жениха. Если Дэви не хочет убить свою мать, то она должна подчиниться воле родителей. Жених был сыном богатого коммерсанта, выходца из Индии. Семья жениха, как и сам он, жила постоянно где-то на Ближнем Востоке, но часто приезжала на свою бывшую родину.
Девушке он показался странным: рослым, но с чуть писклявым тихим голосом, с упрямым бычьим лбом и могучими руками. Глубоко посаженные глаза смотрели пронзительно. Он с трудом изобразил восхищение при виде красавицы. «Фанатик», — подумала Дэви. Благодаря Раму она уже начинала чувствовать сущность человека после нескольких секунд знакомства.
Если отрешиться от неприязни, которую Дэви испытывала к человеку, навязанному ей силой, «жених», пожалуй, был интересен. При всей своей скрытности умел развлечь беседой, представлялся содержательным и остроумным. С благословения родителей Дэви посещала с ним кинотеатры, бывала в компании его немногочисленных друзей, таких же, как и он, эмигрантов.
Как правило, они собирались в просторном доме, который приобрел отец жениха. Здесь часто говорили о политике, о международных событиях. Но больше всего, как ни странно, об освоении космоса. Только не восторженно и вдохновенно, как Рам. Попытки многих стран, в том числе и их бывшей родины — Индии, основать внеземные поселения объявлялись здесь безумными, бессмысленными и неоправданно опасными. Жених даже заговаривал о кощунстве против «верховного разума», правящего Вселенной, и с ним соглашались.
Во время одной из редких, тайных, болезненно-коротких встреч с любимым Дэви рассказала ему о последней вечеринке в компании жениха. Точнее, о загадочном разговоре, состоявшемся после ухода большинства гостей, когда она и жених остались в роскошной курительной комнате. Изрядно подвыпивший сын новоиспеченного богача пустился в откровенность. Сидя на тигровой шкуре и посасывая мундштук антикварного кальяна, он усиленно намекал, что движение борцов против «безумия и святотатства» скоро от слов перейдет к действиям. У «космоборцев» есть высокие покровители, об этом он узнал от отца. Недалек день решительного удара по твердыне безбожников, развращающих народы, — дьявольской небесной горе… Дэви, по юному неразумию поступившая на операторские курсы и не желающая бросать их, несмотря на родительский гнев, может искупить невольный грех. Для нее найдется парочка ответственных поручений. В уме и энергии девушки люди, по поручению которых он говорит, не сомневаются; яркая же красота Дэви поможет ей выполнить задания надлежащим образом…
Дэви захотелось бежать куда глаза глядят от липкого, кошмарного разговора. Но сработала выучка, приобретенная в школе и позднее, под руководством Рама. Даже мускул не дрогнул на смуглом лице Дэви. Она поняла, что существует организация, и жених, возможно, только пешка… Как знать, не его ли хозяева устроили сватовство к ней?!
…К ее удивлению, Рам отнесся спокойно к рассказу Дэви. Молча ходил по номеру пригородной гостиницы, о чем-то размышлял. А затем попросил Дэви, во имя их любви и высших целей, делать вид, что она соглашается на предложения «космоборцев».
Вначале Дэви возмутилась. Ведь ожидала совсем другого: покоя в крепких объятиях любимого, слов утешения и совета. Может быть, гневной вспышки Рама, рыцарского единоборства с черными силами. Потом поняла, что Рам прав. Обнажить шпагу сейчас означало бы бесславную гибель их обоих. Попытка разоблачить «космоборцев» перед властями дала бы немногим лучший результат: фанатики, судя по всему, действительно пользуются чьей-то сильной поддержкой. Никаких доказательств у Дэви нет: и она и Рам предстанут фантазерами, болтунами… Скандал прежде всего убьет больную мать, а затем для обоих правдолюбов найдется пуля, или бомба в самолете, или автобус, выскочивший из-за угла. Бежать тоже бессмысленно: найдут.
В течение нескольких недель ее не беспокоили, жених разглагольствовал о пустяках и водил на американские вестерны. Одновременно Рам (с невероятными ухищрениями, чтобы сохранить в секрете их встречи) тренировал Дэви в практике мыслеобмена, передавал удивительные своей простотой и действенностью приемы немого общения на расстоянии. Он должен был стать постоянным свидетелем действий жены во вражеском лагере.
Однажды жених пригласил Дэви к себе в дом на какое-то семейное торжество. На сей раз беседу в курительной повел сам хозяин, а сын лишь смиренно поддакивал. Дэви предлагалось остаться на курсах. Она должна преуспеть в учебе, заслужить отличную оценку учителей; после окончания — принять участие в конкурсе операторов, желающих попасть на астероид. В ее победе на этом конкурсе он не сомневается…
Дэви, как они с Рамом задумали, согласилась.
Она была в числе первых на конкурсе операторов в Международном космоцентре и стала незаменимой помощницей Глебова, начальника стартового комплекса астероида.
Перед отлетом в орбитальный поселок Дэви сумела настоять перед коммерсантом, чтобы его сын оставил ее в покое. Обручение распалось. Успев по-настоящему влюбиться, «жених» изрядно страдал, но на это, видимо, никто из его хозяев не обратил внимания.
Позже произошла трагедия, известная всей Земле. Дэви узнала от своих «хозяев» о предстоящем запуске двух космических кораблей, предназначенных для диверсий и уничтожения станции. Она сумела передать эти сведения Раму, который вошел в состав интернационального экипажа «Вихря-2». Рам словно предчувствовал моменты наибольшей опасности. Ценою жизни Рам Ананд спас «вихревцев», отвел первый удар от астероида. Да, она знала, что Рам может погибнуть. Да, она волевым усилием заставила Панина не мешать мужу. Это был, по их мнению, единственный выход.
Что? Она слышит незаданный, вертящийся на языке вопрос командира. Связь с «космоборцами» Дэви поддерживает постоянно. У нее есть радиопередатчик. О близости Дэви и Рама так никто и не узнал; хозяева кораблей-убийц, один из которых послал сигнал разгерметизации скафандров, приписали неудачу простой случайности. Теперь от «агента» ожидают весьма значительной услуги. Очевидно, предстоит прямое нападение на астероид. Задача оператора — по команде с Земли торпедировать грузовыми ракетами пассажирские корабли, находящиеся в порту, после этого вывести пусковые площадки из строя. Спасение самой Дэви гарантируют.
…Нет, ни о сроках операции, ни о том, какими силами она будет произведена, Дэви ничего не знает. На таком расстоянии она могла угадывать только мысли Рама, да и то, когда он адресовал их жене. Ей известна лишь цель: физическое уничтожение поселка. Может быть, просто бомбардировка с кораблей или удар лазерного луча… Хотя вряд ли. Скорее всего диверсанты попытаются создать видимость самопроизвольной катастрофы. Чтобы неповадно было землянам и через сотню лет осваивать астероид, чреватый смертельными сюрпризами.
…Нисколько не стесняясь тем, что Дэви, по-видимому, действительно могла читать его мысли, Виктор Сергеевич ходил взад-вперед по кабинету, думал, взвешивал и отбрасывал варианты. Да, положение! Сообщить все на Землю? А вдруг у них налажен перехват радио- и телесвязи? Не исключено, что налажен… Даже наверняка. Придется своими силами… Своими…
…Но все-таки с чего они начнут? Когда и откуда ждать тревоги? У станции много уязвимых мест. Построены грандиозные установки, хранящие колоссальный запас энергии; любая из них, выйдя из нормального режима работы, станет не менее опасной, чем ядерная мина. Та же солнечная ловушка: достаточно сместить фокус наводки — способна хлестнуть огненным бичом по поселку. Таят угрозу склады горючего, двигатели ракет, котлы плазменных буровых машин… Наконец, электроцентраль. Реактор-бридер, один из самых могучих на Земле. Уж он-то, перестав подчиняться, не замедлит обратить астероид в мертвую радиоактивную болванку…
— Огромное вам спасибо, Дэви, — сказал Панин, вставая с оседланного стула. — Вы даже не представляете, чем мы все вам обязаны… Вам и Раму. Не знаю, насколько это вас утешит, но, когда окончится эта мерзкая история, я поставлю здесь, перед командным пунктом, обелиск в честь героя. — Он взял обеими руками ее сухую, шелковистую, чуть дрожащую руку. Неожиданно женщина всхлипнула, уткнулась лбом в плечо командира. Несколько секунд он гладил ее роскошные, электрически потрескивающие волосы, приговаривал ласковую бессмыслицу. Овладев собой, Дэви резко, почти враждебно отстранилась. Она стояла, расправив плечи и вскинув подбородок, на полголовы выше командира, — и ожидала распоряжений.
Глаза Дэви угасли, стали сухи и непроницаемы, как черный агат. Непостижимым образом Виктор Сергеевич вдруг увидел в них судьбу погубителей Рама.
— Будьте любезны, возьмите на столе программу, — отогнав видение, будничным тоном сказал Панин. — Я приготовил ее для вас. Здесь серия стендовых испытаний ракет-носителей для спутников геологоразведки. Извольте сообщить Глебову и остальным, что я вас вызывал именно по этому поводу.
Дэви послушно спрятала маленький медно-желтый диск. Разговор был окончен.
Но на пороге она обернулась еще раз и сказала, разом выловив основное в потоке бурных, разрозненных мыслей командира:
— В нашей службе нет сообщников тех. За весь штат астероида я не ручаюсь. Иногда мне чудится какое-то злое, темное дуновение… От кого оно исходит — определить не могу. Рам тоже чувствовал — и не мог определить.
— Что нужно для того, чтобы вы нашли… этого человека? — мгновенно подобравшись, спросил Панин.
— Мне? Хотя бы раз прикоснуться к каждому из жителей поселка. К руке или ко лбу. Придумайте предлог, какой-нибудь поголовный тест или осмотр… Впрочем, я же не медик, это будет подозрительно…
— Не беспокойтесь. Техническую сторону я беру на себя.
Изящно и покорно кивнув, небесная танцовщица выплыла из кабинета.
Закрылась за ней мнимо хрупкая, покрытая морозным узором дверь-переборка. Виктор Сергеевич постоял еще немного на ковре, широко расставив ноги и засунув руки в карманы. Затем сказал несколько слов по-русски, которые наверняка смутили бы Марину…
Выйти на связь с Землей по поводу «близнецов» ему так и не довелось. Реактор-размножитель на быстрых нейтронах, или бридер, не только потребляет топливо, но и производит его. Горючим бридеру служит смесь плутония с ураном-238. При использовании быстрых нейтронов каждые три распавшихся атома урана-238 производят один атом плутония…
Сидя в своем закутке, возле торца подковообразной панели, Рашид Гаджиев сонно слушал осточертевшие объяснения начальника централи. Опять экскурсия. На сей раз какие-то престарелые миссис, из числа тех сухопарых и утомительно-любопытных англосаксонских дам, которые толкутся вокруг всех достопримечательностей планеты и везде чувствуют себя как дома. Как же, нужны им твои нейтроны! Только для того, чтобы потом хвастаться за чаем перед менее предприимчивыми подругами набором собственных фото в скафандрах, на фоне жуткой черноты, наняли богатые бездельницы экскурсионный корабль НАСА и теперь делают вид, что им интересно, тянут иссохшие, в куриной коже шеи…
Слава богу! Волоча ноги в непривычной магнитной обуви, заторопились к выходу. Визит окончен. Приближается условная «ночь». Повилайтис прощается с Рашидом покровительственным взмахом руки. Гаджиев сегодня дежурный. Закрылась тяжелая освинцованная плита двери. Все. Он один.
Рашид встал, чтобы немного размять мышцы. Прошелся вдоль подковы, уютно и празднично мерцавшей бесчисленными огоньками, экранами, символами. Стены круглого зала — глухие, гладкие, незаметно переходившие в такой же кремовый купол — создавали впечатление незыблемой прочности. Здесь было спокойно работать. Смутную тревогу рождал только огромный телеэкран, где, как в синеватом сумеречном окне, виднелась цилиндрическая громада бридера, точно ствол гигантского дерева, оплетенный удавами трубопроводов. Во время одиноких ночей дежурства, подобных сегодняшней, Гаджиев частенько останавливался против экрана и силился представить, как бесшумно и непрерывно «разбухает» тело реактора под ливнем нейтронов. Да, это был факт, хотя и похожий на чудо, — конструкции бридера обрастали новым металлом, постепенно теряя строгость форм. Если не принимать меры, через сколько-то лет заглохнут проводящие пути, безобразные опухоли расползутся по кожуху…
Рашид оторвался от созерцания реактора, чтобы набить из зеленого шелкового кисета черную обгрызенную трубку (то и другое — память об отце), тщательно примять табак большим пальцем, раскурить и прикрыть жар узорной крышечкой. Добрый азербайджанский табак спасал от сна куда лучше, чем кофе или чай.
Гаджиев снова прогулялся перед изогнутой панелью, там щелкнул тумблером, здесь утопил клавишу… В общем, все шло нормально. На красочной, точно неоновая реклама, подробной мнемосхеме горели яркие цвета: графитовые стержни, обозначенные синим, были надлежащим образом внедрены в алую активную зону: вишневым потоком струился пар, вращая генераторы; мерцало голубизной, мерно текло кольцо охлаждения. Астероид требовал энергии круглые сутки. В том числе и новенькая гостиница, где теперь спали обогреваемые самым дорогим в мире теплом, овеваемые самым дорогим в мире воздухом старушки-путешественницы.
Он опустился на свой «штатный» стул в конце полукруга пустых сидений и не без злости подумал, что тощие леди, по крайней мере большинство из них, никогда в жизни не знали настоящих забот или печалей. Вечно за чьей-то спиной, под чьей-то опекой — родительской, мужниной… Туго набитые кошельки, масса свободного времени, раболепные горничные, массажисты, врачи, водители, пилоты ракет… хм… начальники централей… Старые девчонки, мелочные, невежественные и капризные. А ему, оставившему родительский дом ради благородного дела, ему, самому пылкому обожателю астероида, самому старательному работнику не доверяет командир! То есть, конечно, виду не подает, Виктор Сергеевич для этого слишком умен и сдержан, но ведь он-то, Рашид, чует… «Можно подумать, Рашид, что у вас здесь что-то не в порядке…» Отравленной иголкой засели эти слова, небрежно брошенные Паниным неделю назад. Повилайтис, службист, робот, с его всегда брезгливо поджатыми губами, тоже понимает отношение командира к Гаджиеву. Оттого никогда не похвалит, не улыбнется, не спросит о делах или здоровье. Только сухие распоряжения, официальный тон и выговоры — очень корректные, но едкие, обидные… За что?! Особенно в последние дни…
Встретили командира возле пускового «корыта» — сразу глаза-щелочки под шлемом и колючий вопрос: «А вы чем изволите здесь заниматься, товарищ инженер реакторной защиты?» Объяснил ему, что тренируется, закаляет себя пешими прогулками по космическому острову, что хочет через некоторое время получить квалификацию бортинженера атомных дальнорейсовых кораблей.
Опять-таки не поверил. Многозначительно переглянулся с кем-то из помощников, скупо кивнул, ушел осматривать снизу опоры стартовых «желобов»…
Для того ли Рашид покинул Штаты, чтобы никак, ну никак не сделаться полностью «своим» на Родине?
Совсем загрустив, он в очередной раз встал и, крепко затянувшись, поплелся к одному из блоков пульта. Надо было отвлечься от тяжелых мыслей, и чем основательней, тем лучше. Для этой цели Гаджиев придумал проверку дублирующих электроцепей. Ну-ка, изобразим маленькую аварию, скажем, с клапаном сброса давления пара… Удастся ли запасным цепям принять на себя всю нагрузку?
Он протянул руку к рубильнику и тут же невольно вскрикнул. Показалось, что именно из-за его незавершенного жеста вдруг заиграли блеском пожара целые ряды датчиков и подала голос монотонная выматывающая сирена.
И вдруг все погасло и умолкло.
Рашид впервые в жизни очутился лицом к лицу с мертвым пультом.
Подкова сразу стала хмурой, громоздкой и, как ослепший гигант, ловила человека расставленными руками.
Самое страшное было то, что умерла мнемосхема — черный зеркальный чертеж в окружении словно бы перегоревших лампочек. Мутным зеркалом стал и главный экран…
Держась за поручень, чтобы не вспорхнуть, Гаджиев бросился к тому единственному блоку, который не переставал жить и после отключения электрических связей. «И при железной дороге не забывай двуколку» — это присловье любит вспоминать Повилайтис. Там добрый старый манометр, стеклянная трубка термометра с ртутным шариком на дне. Надежные старики-приборы соединены трубками с реактором. Трубками, а не проводами…
…«И при железной дороге…» Затрепетав, как желтые мотыльки, потухли осветительные плафоны на куполе. Вместо них разлили синеватое сияние химические светильники. Кто-то предусмотрел подобный случай.
Он смотрел, не веря себе, как дружно ползут к красной черте опасности стрелка манометра и столбик ртути. Рашид, выросший среди точнейшей электроники, подсознательно не доверял «железкам» паровозного века.
…Значит, нельзя никому позвонить, никого предупредить. Дороги для тока перерезаны.
…Систему жизнеобеспечения поселка будут еще долго питать аварийные батареи. Они в каждом здании. Даже чуткие приезжие миссис не проснутся от холода и удушья.
…Долго ли? Охлаждение, понятно, не работает. Скоро вода в замкнутом контуре превратится в перегретый пар. Будет взрыв. Если бы бридер стоял в атмосфере, взрывная волна разворотила бы к дьяволу активную зону. В безвоздушье реактор уцелеет. Что дальше? Рабочие парогенераторы, ранее дававшие энергию, также перегреваются и, вероятно, разделят участь охлаждения. Активная зона продолжает раскаляться. Наконец, плавится ураново-плутониевая смесь. Ручейки металла сливаются в лужу на дне бридера и тут же застывают. Критическая масса невелика. Сколько минут пройдет — пять, семь, — прежде чем на месте централи вспыхнет, стремительно раздуваясь, белое ядерное солнце?..
Более не раздумывая, Гаджиев одним прыжком-полетом перенесся к дверям кладовой. Лихорадочно натянул защитный костюм, срастил швы. Разумеется, электрический замок на входе в шлюз тоже не действовал; но и здесь не была забыта «двуколка», и Рашид, сцепив зубы, повернул тугое колесо…
В эти самые минуты всей кожей почувствовал юный первогодок-диспетчер, дежурный по стартовому комплексу, как кто-то бесшумно вошел на командный пункт. Рывком обернулся и облегченно вздохнул.
— Что тебе, Дэви? Не спится?
Она смотрела сверху вниз, какая-то особенно прямая, неподвижная, будто пораженная шоком. Потом, снова повергая в трепет белобрысого диспетчера, механическим жестом протянула руку к пульту:
— Пересядь, пожалуйста, Юрген.
Когда юноша подчинился, Дэви быстро привела в действие портовый телескоп, дала машине команду поиска. Не прошло и тридцати секунд, как в раму одного из малых экранов вплыло что-то массивное, темное, без огней. Точно неслыханный звездный кашалот, хищник, замерший перед нападением на безоружный поселок.
— Что ты делаешь, Дэви?! Надо звонить Глебову, командиру, на Землю… — беспомощно лепетал Юрген, глядя на ее окаменевший профиль, на руки, с пугающей быстротой и точностью снующие по панели. Повинуясь движениям вдохновенных пальцев, пробуждались озаренные сухим светом прожекторов орудия на дне каменного «корыта», поднимали блестящие стволы. Все ракеты, все, сколько их было на астероиде, — почтовые, метеорологические, с контейнерами ископаемых, назначенными к отправке на Землю, — уже висели в захватах кранов.
— Да как же, Дэви…
Юрген бросился к ней — и точно налетел на невидимую стену. Нет, она не остановила его ни рукой, ни словом, ни взглядом. Просто ходу дальше не было. Отброшенный непонятной силой, диспетчер забарахтался в воздухе, хватаясь за спинки кресел.
Суставчатые лапы рычагов прижали тела ракет к желобам. Первая восьмерка готова. Вспыхивают едва заметными венчиками пусковые патроны.
…Он шевелится, почти неразличимый хищник на экране телескопа.
Учуял! Багрово полыхнули боковые дюзы. Начинается разворот.
И одновременно, будто единственный бледный глаз моргает посреди круглого чела. «Кашалот» защищается, он отстреливается от неуклонно мчащейся стаи.
…Что они могут, мирные ракеты, тонкостенные жестянки? Вот цифры и знаки дисплея свидетельствуют, что одна из посланниц Дэви взорвана в пути… Другая…
Юрген с ужасом, переходящим в настоящий мальчишеский восторг, смотрит, как летящие факелы, боясь атаковать в лоб, обходят со всех сторон неуклюжего хищника. Еще одна ракета рассыпалась искристым фейерверком… Тщетно! Стаей руководят гениальные руки. Дэви в одиночку исполняет работу целого штата диспетчерской, и как исполняет!
На скорости в несколько километров в секунду любая жестянка становится сокрушительным тараном. «Кашалот» уходит, но как-то неуверенно, боком. Возможно, он уже поврежден обломками одной из взорвавшихся ракет. Траектории полета стаи, чуть разойдясь, снова смыкаются вокруг кормы пришельца.
Диспетчер победоносно кричит и барабанит ладонями по коленям. Есть! Кольцевая радуга с черным ядром расплывается по экрану, наискось прочерчивает его какой-то бесформенный раскаленный осколок…
— Ну вот и все, Юрген, — говорит слегка вспотевшая Дэви, совсем «домашним» жестом сдвигая прядь со лба. Больше нет никакой стены, и можно схватить чуть дрожащую руку волшебницы, и сбивчиво высказать ей свое восхищение. А потом спросить, кого же это, собственно, мы с тобой уничтожили сегодня ночью в трех сотнях миль от астероида?
Немного отойдя от крышки колодца, Рашид почувствовал, что колени его слабеют. Перед глазами сгустилась темнота, что-то немилосердно обожгло горло. Медленно, как пузырь с горячим воздухом, опустился Гаджиев на ребристые плиты пола. Неужели уже действует? Очень возможно, доза страшная, никакой костюм не спасет, счетчик на рукаве прямо пылает…
Хотелось слизнуть капли, собравшиеся изнутри на стекле шлема. Может быть, его дыхание тоже радиоактивно?..
…Надо бы отползти подальше, да нет сил. Вон лежат штабелем огромных, грубых брусьев твэлы — тепловыделяющие элементы бридера, которые он только что выволок из горячего колодца. На Земле эти пятиметровые «заряды» реактора не выволок бы без электроподъемника весь личный состав централи. А здесь, у края колодца, все тот же неизвестный благодетель, сторонник спасительной «двуколки» предусмотрел узенькие кольцевые рельсы и ручной кран. На такой вот случай, как сегодня, — жестокий случай, крайний, когда либо один погибай, либо со всем астероидом…
Рашид лежал вверх лицом, отчужденно глядя, как реют под фермами потолка, кружатся, сталкиваются стеклянные шары. Это вода из колодца, которую прежде удерживали крышка и молекулярная пленка.
Нараставшее оцепенение ненадолго отступило, когда вместо холодных квадратов химического света сверкнули веселые плафоны. Централь больше не мертва, включились аккумуляторные резервы.
Откуда было знать Гаджиеву, что за несколько мгновений до этого был разрушен мирными ракетами корабль-хищник, висевший над астероидом?.. Как не знала и Дэви, что руки ее прервали узкий поток магнитных волн, падавший с борта пирата на купол централи; луч, парализовавший все электрические связи…
Он еще успел ощутить прилив гордости. Стало легко. Светильники расплылись, растянулись золотыми крыльями…
Рашид не увидел лица Марины Стрижовой, склонившейся над ним; не почувствовал рук, поднявших его с пола…
