Место первоначального захоронения М. Ю. Лермонтова на пятигорском кладбище

А. И. Арнольди, 1841

 

Был жаркий июльский день

Чтобы узнать, как начинался в Пятигорске день 15 июля, не нужно много воображения. Достаточно хоть раз побывать на российском юге жарким летним утром, чтобы без труда представить себе лишенные утренней прохлады рассветные часы, выползающее из-за горизонта багрово пылающее солнце, полнейшее безветрие и банную духоту, особенно неприятную в Горячеводской долине, среди раскаленных скал обнимающих ее машукских отрогов.

Да, с утра день 15 июля ничем не выделялся из череды таких же жарких июльских дней. И жизнь курортная в Пятигорске началась такая же, как вчера, позавчера и неделю назад. Едва выглянуло солнце, больные потянулись к источникам. Выпивали положенное число стаканов, гуляли вокруг колодцев, потом отправлялись на ванны.

И все же происходило в то утро кое-что не совсем обычное. Смотрите: по дороге, ведущей из Пятигорска в Железноводск, рано утром катят легкие дрожки с одиноким седоком. Левая рука, висящая на перевязи, вынуждает его управляться с вожжами одной правой, что не так-то просто. Зачем же пустился в этот нелегкий путь юноша-офицер, в котором молодые люди из лермонтовской компании без труда узнали бы Михаила Глебова? Правда, их нет в этот ранний час на железноводской дороге. Впрочем, погодите! Вот и они – Лев Пушкин, Михаил Дмитриевский, Александр Бенкендорф – рысят потихоньку, сопровождая коляску, где сидят Катя Быховец и ее тетка Обыденная. Правда, полной уверенности в том, что эта компания действительно проезжала тем утром по железноводской дороге, у нас нет, но очень хотелось бы верить, что такая поездка имела место.

Заглянем теперь в гостиную Верзилиных, чтобы не пропустить момент, о котором рассказала Эмилия Александровна, падчерица генерала: «Пятнадцатого июля пришли к нам утром кн. Васильчиков и еще кто-то, не помню, в самом пасмурном виде; даже maman заметила и, не подозревая ничего, допрашивала их, отчего они в таком дурном настроении, как никогда она их не видала. Они тотчас замяли этот разговор вопросом о предстоящем князя Голицына бале, а так как никто из них приглашен не был, то просили нас прийти на горку смотреть фейерверк и позволить им явиться туда инкогнито. Жаль было, что лучших танцоров и самых интересных кавалеров не будет на балу, где предполагалось так много удовольствий».

Почему же так пасмурны князь Васильчиков и его спутник, которым был, вернее всего, Сергей Трубецкой? Да потому, что знают: сегодня к вечеру должен состояться поединок Мишеля Лермонтова с Николаем Мартыновым. И очень расстроены этим. Эмилию же, которой тоже о дуэли известно, куда больше огорчает ожидаемое отсутствие на предстоящем празднике у князя Голицына «интересных кавалеров»…

Если мы теперь вернемся к источникам, то вместо обычных толков, пересудов и сплетен услышим сегодня совсем другое! Вы думаете – о предстоящей дуэли, как уверяют нас почтенные биографы Лермонтова и следующие им авторы? Нет-нет! У всех на устах – праздник, который устраивает князь Владимир Сергеевич Голицын.

Постоянным посетителям Вод он хорошо известен – не раз приезжал сюда лечиться от полноты и частенько радовал «водяное общество» своими придумками – веселыми праздниками, различными забавами, эффектными зрелищами вроде фейерверков или иллюминаций. А нынче князь с помощью горячих вод лечит рану, полученную в боях с горцами. Но остается таким же веселым и жизнерадостным, как обычно. И праздник в честь своих именин задумал грандиозный. Днем – роскошный обед в Ресторации для избранного общества, вечером – бал, да такой, какого еще не бывало в Пятигорске. В Казенном саду для него уже специально построен просторный павильон – с зеркальными стенами, украшенный зеленью и цветами. Нет, наверное, в городе человека – приезжего или местного, – который не побывал бы в Казенном саду, чтобы взглянуть на это диво.

Чем же занимается именинник? Он с самого утра принимает визитеров. Всех, кто приходит к нему с поздравлениями, лично зовет на праздничный обед, а вечером на бал. Тем же, приятным ему, особам, которые не смогли явиться, князь разослал письменные приглашения. Отправлены они и капитану Столыпину с поручиком Лермонтовым.

Может ли такое быть? Ведь по многим источникам известно, что отношения поэта с князем испортила размолвка, связанная с организацией бала у Грота Дианы. Но нам уже известно, что пошли такие разговоры от Раевского, написавшего с чужих слови о конфликте Лермонтова с Голицыным и о некоем «противопоставлении балов», которое усердно смакуется доныне. А вот о том, что Лермонтов и Столыпин тоже получили от Голицына приглашения на праздник, сообщает Мартьянов со слов их квартирного хозяина В. И. Чилаева, человека хорошо осведомленного и заслуживающего доверия. Впрочем, и без того ясно, что Голицыну, солидному, хорошо воспитанному человеку, смешно было бы обижаться на «мальчишек», одного из которых он, к тому же, высоко ценил как талантливого поэта и храброго офицера. Ясно нам и то, что приглашения Лермонтову и Столыпину вручены не были, поскольку оба еще накануне уехали в Железноводск: Столыпин – чтобы начать, а Лермонтов – продолжить уже начатое там лечение.

Давайте-ка отправимся вслед за ними к подножию горы Железной, где среди густого леса стоит всего десяток-другой домов, большей частью турлучных или деревянных, и красуются ванны в войлочной кибитке. Мы встретим там немногочисленных жителей и редких лечащихся. Из знакомых нам лиц, кроме Лермонтова со Столыпиным, увидим только женскую половину семейства Арнольди – мачеху Александра и его сестру, которые с нетерпением ждут в гости своего лихого гусара. Он пока еще лечится в Пятигорске, но сегодня обещал навестить их и, быть может, уже тронулся в путь.

Чем были заняты Лермонтов со Столыпиным? Прибыв накануне, они явно отдыхали после дороги. И пошли покупать билеты на ванны лишь сегодня поутру. Вот уж это мы знаем совершенно точно. В «Книге дирекции Кавказских Минеральных Вод на записку прихода и расхода купаленных билетов» имеется запись, сделанная именно 15 июля: «г. поручику Лермонтову пять билетов на ванны №№ 1 и 2 по 50 коп. билет на 2 руб. 50 коп.». Следом – запись о приобретении пяти билетов капитаном Столыпиным. Так что мы можем быть уверены: о предстоящей дуэли они не знают и собираются спокойно, без помех, заняться лечением.

О том, что Мартынов жаждет немедленной дуэли, которая должна состояться сегодня же, им сообщает Михаил Глебов. В литературе о дуэли встречаются суждения, что Лермонтовде был извещен о дуэли запиской, посланной со слугой или кем-то из навестивших его знакомых. Но, согласитесь, доверять столь деликатную информацию слуге – верх легкомыслия! И посвящать в тайну знакомых – значит подвергать лишних людей опасности судебного преследования. Недонесение о готовящейся дуэли, как мы знаем, по законам Российской империи считалось уголовным преступлением.

Нет, это обязательно должен был сделать секундант. Потому-то Глебов, несмотря на больную руку, и отправился в путь, чтобы сообщить Лермонтову оговоренные им с Васильчиковым условия, время и место поединка, а также пункт, где они, дуэлянт и его секундант, должны встретиться, чтобы вместе явиться на поединок. Для этой цели был выбран ресторан Рошке в колонии Каррас – так было удобнее всего.

И еще одно дело привело Глебова в Железноводск – необходимость договориться со Столыпиным об имевшихся у того дуэльных пистолетах. Представляется, что Столыпин, как и Лермонтов, не слишком верил в то, что дуэль состоится, и не стал брать с собой в Железноводск ящик с пистолетами. А значит, вынужден был отправиться с Глебовым в Пятигорск, чтобы взять их на оставленной пока за собой квартире и передать секундантам. Но не исключено, что пистолеты все же находились в Железноводске, и тогда Глебов со Столыпиным выехали оттуда, прихватив их с собой. Говорить с уверенностью и о приезде Глебова в Железноводск, и о его возвращении вместе со Столыпиным позволяет свидетельство Александра Арнольди, который видел их обоих, едущих из Железноводска в Пятигорск.

Помните: знакомясь с этим гусаром-гродненцем, мы отмечали, что его воспоминания кажутся противоречащими достоверно известным фактам. Но это случилось из-за перепутанного им (писал-то он воспоминания сорок лет спустя) времени своего выезда из Пятигорска. Если же исправить время вояжа Арнольди, то все становится на свои места. Тогда не подлежит сомнению, что на дороге в Железноводск он встретил Глебова и Столыпина, ехавших оттуда.

Мы забежали несколько вперед – ведь утро в Железноводске еще продолжается. И к Лермонтову, очень возможно, приехали еще гости – те самые, которых мы видели рано утром по железноводской дороге. Об этой поездке мы узнаём из письма Екатерины Быховец – «прекрасной смуглянки», как называл ее Михаил Юрьевич. Если письмо подлинное, во что хотелось бы верить, то мы можем с уверенностью назвать гостей, посетивших Лермонтова в то утро. Кроме самой Кати и ее тетки Обыденной это Михаил Васильевич Дмитриевский, Лев Сергеевич Пушкин и юнкер Александр Бенкендорф.

Здесь нужно рассказать об этом письме, до сих пор порождающем немало споров, подробнее.

Оно было обнаружено через полвека после событий. В 1891 году на толкучке в Самаре ученик реального училища В. Акерблом приобрел у букиниста какую-то книгу, в которую было вложено письмо, завернутое в листок бумаги с надписью «Письмо Катеньки Быховец, ныне госпожи Ивановской с описанием последних дней жизни Лермонтова». Письмо было отправлено редактору журнала «Русская старина» М. Семевскому. Тот опубликовал его, предварительно показав биографу Лермонтова Висковатову, который нашел письмо интересным и не выразил никаких сомнений в его подлинности. Зато такие сомнения высказал тогда же другой биограф поэта, Мартьянов, правда все же использовав в своем биографическом труде кое-какие факты, описанные Катей.

С тех пор практически все исследователи и биографы Лермонтова в своих работах опирались на письмо Быховец, не подвергая сомнениям приведенные в нем факты. Лишь в 80-х годах минувшего века появились материалы, утверждающие, что письмо это – позднейшая подделка. Их авторы – Е. Рябов и Д. Алексеев – ссылались на странные обстоятельства его обнаружения, на некоторые противоречия и несуразности в тексте, на несоответствие приведенных в нем фактов тем, что известны по воспоминаниям других мемуаристов. Был указан даже наиболее вероятный автор подделки – П. П. Вяземский, ранее сфабриковавший и опубликовавший фиктивные письма и воспоминания француженки-путешественницы Адель Омер де Гелль, которая якобы была последней любовью Лермонтова. В последнее время противником подлинности письма Кати Быховец выступил Н. Н. Серафимов.

Нужно признать: убедительно доказанная версия о том, что письмо Кати Быховец – поддельное, нанесла бы лермонтоведению тяжелый удар. Понятно поэтому, что появились и защитники подлинности письма Кати, во главе которых выступил известный лермонтовед В. А. Захаров. Любопытно, что в наши дни ведущие биографы поэта снова оказались по поводу этого письма на противоположных полюсах мнений. Правда, сегодня обе стороны вооружены фактами, которыми не располагали Висковатов и Мартьянов. Но спор так и остался незавершенным. Вероятно, все дело в том, что большинство аргументов каждой стороны ее противники способны оспорить.

А нельзя ли отыскать такие, против которых спорить трудно? Например, изложенные в письме факты, которые могли или, наоборот, не могли быть известны мистификатору. Так, описывая поездку в Железноводск, состоявшуюся 15 июля, Быховец называет среди своих спутников Дмитриевского, Льва Сергеевича Пушкина и юнкера Бенкендорфа. На обратном пути, по словам Кати, все они вместе с Лермонтовым обедали в колонии Каррас.

О том, что Лев Пушкин обедал с Лермонтовым за несколько часов до его гибели, никто из современников не упоминал, кроме некоего Полеводина, письмо которого стало известно в XX столетии. Мистификатор об этом, естественно, никак не мог знать. Как и о том, что поэта в Железноводске посетил Дмитриевский. Этот факт стал известен только из воспоминаний однополчанина Лермонтова по Гродненскому гусарскому полку А. Арнольди, которые в те годы, когда могла быть изготовлена фальшивка, еще не были опубликованы и, следовательно, не могли быть известны мистификатору. Что касается юнкера Бенкендорфа, то в одном из воспоминаний, опубликованных в 70-е годы XIX века, вскользь говорится о том, что к вечеру 15 июля этому болезненному молодому человеку было плохо после верховой прогулки в жаркий день. «Выудить» из массы публикаций той поры столь мелкий факт только для того, чтобы назвать среди спутников Кати мало значащую для поэта фигуру, мистификатор, конечно, мог, но зачем бы стал это делать? Едва ли ему было известно и о родстве Екатерины Быховец с упоминаемой в письме Обыденной – вникнуть в такие тонкости Катиной биографии, пожалуй, было не под силу даже многомудрому Вяземскому.

Зато он должен был хорошо знать, что, как совершенно недвусмысленно заявил в те годы князь Васильчиков, секундантов в дуэли Лермонтова с Мартыновым было четверо. Между тем в письме говорится о «двух молодых мальчиках», ставших секундантами. Опытный мистификатор, каким считается Вяземский, скорее всего повторил бы заявление князя, ставшее тогда своего рода сенсацией. Конечно, подобные аргументы тоже нельзя считать «железными», но все же они добавляют уверенности, что Катя это письмо действительно писала.

Как выглядела ее встреча с Лермонтовым? «Как приехали на Железные, Лермонтов сейчас прибежал; мы пошли в рощу и все там гуляли», – рассказывает Катя. Приехала компания, надо полагать, довольно поздно. Ведь по дороге они останавливали у Рошке – пили кофе, завтракали, конечно же, особенно не торопясь. Ко времени их приезда Глебов со Столыпиным, возможно, уже отбыли из Железноводска. Если нет, то Лермонтов оставил их ради гостей.

Пошла компания, естественно, в парк – единственное место в Железноводске, достойное внимания приезжих. В отличие от других парков Кавказских Минеральных Вод, его создавали, не сажая деревья, а прорубая аллеи в густых зарослях естественного леса, на который парк остается похож и сегодня. В те же времена его аллеи, подобные лесным дорожкам, удивляли дикой красотой и свежестью, спасавшей от ужасной жары и духоты, которые в тот день особенно мучили курортную публику в Пятигорске.

Время идет. Где-то над горами уже собирается гроза, но в Железноводске еще ярко светит солнце. Лермонтов, шагая под руку со своей кузиной, смеется, шутит, лишь иногда, оставшись с ней наедине, становится грустным и задумчивым. Да, дуэль уже близка! Но пока на тенистых аллеях он переживает последние безмятежные часы своей жизни. «Я все с ним ходила под руку. На мне было бандо. Уж не знаю, какими судьбами коса моя распустилась и бандо свалилось, которое он взял и спрятал в карман… с полными глазами слез [он меня]] благодарил, что я приехала, умаливал, чтоб я пришла к нему на квартиру закусить, но я не согласилась; поехали назад, он поехал тоже с нами».

Арнольди хорошо запомнил, что навстречу ему, через некоторое время после Глебова со Столыпиным, проехали на извозчичьих дрожках Лермонтов и Дмитриевский. Это кажется странным, если считать письмо Быховец подлинным, – ведь, по словам Кати, ее спутники были верхами. Впрочем, объяснение можно найти: скажем, тот же юнкер Бенкендорф мог повести лошадь Дмитриевского в поводу, если Михаил Васильевич захотел проехать с Лермонтовым в извозчичьем экипаже, чтобы поговорить по душам.

Ну а если письмо Быховец – все-таки подделка, станут ли наши знания о последнем дне Михаила Юрьевича скуднее? Безусловно! И все же кое-что мы можем выяснить и без la belle noire. Так, почти не подлежит сомнению, что в гостях у Лермонтова в тот день действительно был Михаил Васильевич Дмитриевский, поскольку Арнольди совершенно незачем было придумывать, что видел его едущим с Михаилом Юрьевичем. И то, что Лермонтов обедал у Рошке перед дуэлью, тоже подтверждают многие современники. А коль он ехал в Шотландку с Дмитриевским, то вполне логично, что и за стол они сели вместе. И то, что Лев Пушкин обедал с ним в этот день, известно не только из письма Кати Быховец, но и некоего петербуржца Полеводина. К тому же близ колонии Каррас Пушкина видел в тот день Любим Тарасенко-Отрешков. И выезд из города юнкера Бенкендорфа в день дуэли подтверждается им же. Обед же Кати с «кузеном» у Рошке – факт, отмеченный несколькими свидетельствами. Так что, независимо от того, существовало письмо Кати или было сфальсифицировано, можно уверенно говорить о том, что Лермонтов перед дуэлью находился в компании симпатичных ему людей и вместе с ними обедал у Рошке.

«За столом разговор оживился, – сообщает об этом обеде Мартьянов. – Дамы рассказывали о великолепии устроенного князем Голицыным вечера, о выписанном из Ставрополя оркестре музыки, о роскошном убранстве павильона, о лицах, получавших приглашение».

Катя Быховец сообщает в письме подруге:

«В колонке обедали. Уезжавши, он целует несколько раз мою руку и говорит:

– Кузина, душенька, счастливее этого часа не будет больше в моей жизни».

Стоит отметить, что вокруг этого обеда нагорожено и немало небылиц. Разные «свидетели», а за ними и биографы поэта кого только не отправляли к Рошке – и целую толпу приятелей-офицеров, и конюха Евграфа Чалова, который держал их лошадей, и князя Васильчикова, и даже… Мартынова, которого там якобы хотели помирить с Лермонтовым.

Но мы опять торопим события. Давайте посмотрим, что происходило днем в Пятигорске. Столыпин, уехавший туда вместе с Глебовым, по приезде в Пятигорск, надо полагать, нашел у себя на квартире приглашение именинника князя Голицына. О том, что происходило далее, мы узнаем от Мартьянова, описавшего этот эпизод со слов Чилаева. У нас нет оснований ему не верить, поскольку Василий Иванович, как лицо довольно значительное в масштабах Пятигорска, был явно приглашен Голицыным на обед и вполне мог находиться где-то поблизости к князю при появлении Столыпина:

«Столыпин, получив… приглашение, поехал поздравить князя и поблагодарить за внимание. …У именинника Столыпин нашел большое общество, все выдающиеся его представители были в сборе. Князь Владимир Сергеевич принял его с особенным радушием и гостеприимством. Осведомился о Лермонтове и, узнав, что он ждет его из Железноводска, выразил надежду, что он, вероятно, также не побрезгует хлебом-солью старика. Наконец, при дальнейших разговорах так расположил к себе Алексея Аркадьевича, что он изъявил согласие провести у князя весь день. Князь С. В. Трубецкой получил также приглашение и находился тут же. Около четырех часов начался обед…»

Вероятно, около этого же времени состоялся и обед у Рошке, который закончился, если верить Кате, в пять часов. Говоря о дальнейшем, мы должны обратить внимание на яркое погодное явление – сильнейшую грозу.

Поскольку она случилась в тот самый день, когда у подножия горы Машук произошла роковая дуэль, в сознании людском эти два из ряда вон выходящих события слились воедино. И потому любой рассказ о дуэли Лермонтова с Мартыновым неизменно «украшается» (если, конечно, здесь уместно это слово) картинами неукротимой стихии, разбушевавшейся как раз в то время. Сверкали в черном небе ослепительно-яркие молнии, грозно грохотал гром, порывы ветра гнули и трепали ветви деревьев… Нередко описанием подобных страстей грешат не только беллетристы, но и авторы научных сочинений, игнорируя тем самым реальное положение дел.

Нужно сказать, что погода в год тысяча восемьсот сорок первый выдалась на юге России очень беспокойной. После суровой зимы, какой не помнили старожилы, и мокрой, с обложными дождями весны пришли небывалая жара и сушь. Южане хорошо знают, как это выглядит в жизни: раскаленное солнце день за днем висит в пыльно-голубом небе, обрушивая на землю потоки зноя, от которого нет спасения даже в самых прохладных уголках садов и парков. Горячий ветер гоняет по улицам пыльные вихри, срывает с деревьев до времени пожелтевшие листья. Имейте в виду, что небывалая жара и сушь на юге России тем летом – вовсе не плод авторской фантазии, они отмечены в «Тысячелетней летописи необычайных явлений природы».

Такое лето обычно бывает чревато сильными грозами, которые и в 1841 году случались не раз. Мы знаем, что сильная буря предшествовала приезду Лермонтова в Пятигорск и была даже отмечена им в записной книжке, подаренной Одоевским. Сильнейшая гроза случилась 6 июля. Тогда в соседнем Георгиевске молния поразила одного из казаков, встречавших полковника Траскина и сопровождаемую им супругу генерала Граббе. «Ужасная буря, подобной которой издавна не запомнили старожилы», случилась и позднее, в октябре. Ну а природный катаклизм 15 июля был описан многими очевидцами. Большинство их отмечает, что гроза была довольно длительной и случилась во время дуэли или сразу после нее.

«Одесский вестник» за 1841 г., № 63: «Пятигорск. 15 июля около 5 часов вечера разразилась ужасная буря с молнией и громом: в это самое время между горами Машуком и Бештау скончался лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов».

Полеводин: «Странная игра природы. За полчаса до дуэли из тихой и прекрасной погоды вдруг сделалась величайшая буря; весь город и окрестности были покрыты пылью, так что ничего нельзя было видеть. Буря утихла, и через пять минут пошел проливной дождь. Секунданты говорят, что как скоро утихла буря, то тут же началась дуэль, и лишь только Лермонтов испустил последний вздох – пошел проливной дождь».

А. Меринский: «15 июля, с утра еще, над городом Пятигорском и горой Машук собиралась туча, и, как нарочно, сильная гроза разразилась ударом грома в то самое мгновенье, как выстрел из пистолета поверг Лермонтова на землю (в пятом часу пополудни). Буря и ливень так усилились, что несколько минут препятствовали положить тело убитого в экипаж».

М. Федоров: «Дуэль была во время сильной грозы… все обвиняют секундантов, которые, если не могли отклонить дуэли, могли бы отложить, когда пройдет дождь».

Н. Мартынов (в передаче Бетлинга): «На нашу общую беду, шел резкий дождь и прямо бил в лицо секундантам…»

А. Васильчиков (статья «Несколько слов о кончине М. Ю. Лермонтова…»): «Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу».

М. Глебов (в передаче Э. Шан-Гирей): «…темно, кони привязанные ржут, рвутся, бьют копытами о землю, молния и гром беспрерывно…»

Но есть и другие свидетельства. Они утверждают, во-первых, что ливень в тот день был хоть и очень сильным, но не слишком продолжительным. А главное – что он не только начался, но и окончился еще до дуэли. Так, А. Арнольди, как мы знаем, ехавший в Железноводск задолго до вечера, утверждал: «Проехав колонию Шотландку… я торопился в Железноводск, так как огромная туча застилала горизонт, нагоняя меня от Пятигорска, и крупные капли дождя падали на ярко освещенную солнцем местность. …я приударил коня и пустился… вскачь, так как дождь усилился».

Э. Шан-Гирей: «…с четырех начинает накрапывать мелкий дождь; надеясь, что он пройдет, мы принарядились, а дождь все сильнее да сильнее и разразился ливнем с сильнейшей грозой; удары грома повторялись один за другим, а раскаты в горах не умолкали…»

Полагаясь на опыт и практику, можно утверждать, что на Кавказе гроза с сильным ливнем действительно не бывает долгой – редко длится более тридцати – сорока минут. Не бывает длительным и мелкий дождик, иногда предшествующий ливню. Так что если, по словам Э. Шан-Гирей, такой дождик начался в четыре часа, то ливень должен был хлынуть уже в пятом часу и мог продолжаться от силы до половины шестого.

Гроза, правда, могла бушевать еще некоторое время. В Пятигорске нередко бывает и так: дождь уже перестал, а в небе еще клубятся черные тучи, в них еще сверкают молнии и гремит, постепенно удаляясь, гром. Если подобное наблюдалось к началу дуэли, то, рассказывая об этом много лет спустя, тот же Васильчиков мог «для пущего страху» добавить, что непогода и сопутствовала самой дуэли, и продолжалась после нее.

Дабы драматизировать ситуацию, могли расписывать погодные страсти и остальные очевидцы, не задумываясь о том, что гибель на дуэли великого поэта – событие само по себе настолько драматичное, что не нуждается ни в каких дополнительных «страшилках», которых, кстати, на самом деле и не было. Ведь в протоколе следственной комиссии об осмотре места дуэли черным по белому написано: «На месте, где Лермонтов упал и лежал мертвый, приметна кровь, из него истекшая». Здравый смысл и жизненные наблюдения говорят: какой бы малый уклон ни имела поверхность, по ней сразу же после начала дождя побегут ручейки. При сильном же ливне, который, по свидетельству многих, в тот день обрушился на Пятигорск и его окрестности, по земле, особенно у подошвы Машука, имеющей приличный наклон, должны были течь бурные потоки, которые в момент смыли бы кровь. И раз она осталась, то никакие документы не нужны, чтобы понять: ливень к моменту выстрела Мартынова уже кончился.

Выяснение обстоятельств, связанных с грозой, нам необходимо, чтобы правильно представить себе саму дуэль, время которой неуклонно приближается. Вот уже и Васильчиков с Мартыновым выехали из Пятигорска, направляясь к назначенному месту.

 

«В шесть часов пополудни…»

Где нам искать это место, чтобы вслед за участниками поединка побывать там? Для людей приезжих, да и многих жителей Пятигорска сомнений тут нет: всем известен памятный уголок у подножия Машука, где печально-траурные ели окружают обелиск с барельефом Лермонтова и оградой из цепей, с фигурами грифов по углам. Сюда приходят бесчисленные почитатели поэта, приезжают многочисленные экскурсии, и даже молодожены в день свадьбы кладут букеты цветов. Но кое-кто в Пятигорске уже давно считает, что обелиск, отмечающий скорбную точку, установлен вовсе не там, где пролилась кровь поэта. Как такое могло случиться?

Вопрос о том, где стрелялись Лермонтов с Мартыновым, многие годы после дуэли никого не интересовал. Лишь в конце 70-х годов XIX века, когда в России начался сбор средств на памятник Лермонтову, арендатор кавказских курортов А. М. Байков решил отметить место поединка крестом. Но где оно находится? Споры на эту тему были настолько острыми, что в 1881 году А. П. Свистунов, атаман Терской области, куда входили и курорты Кавказских Минеральных Вод, распорядился создать специальную комиссию для определения места дуэли. Кроме официальных лиц, представлявших местные власти, в нее вошел и приехавший в Пятигорск профессор П. А. Висковатов, который как раз в то время находился на Кавказе, собирая материалы к биографии поэта.

Не обнаружив документов, связанных с дуэлью, и не сумев привлечь к поискам еще живых тогда родственников поэта – А. П. Шан-Гирея и А. А. Хастатова, комиссия вынуждена была обраться к двум пятигорским старожилам, имевшим хоть какое-то отношение к событиям 15 июля 1841 года. Это были Иван Чухнин, брат извозчика, якобы перевозившего тело Лермонтова с места дуэли, и Евграф Чалов, якобы державший во время дуэли лошадей ее участников. Словом «якобы» подчеркиваем твердую уверенность, что ни тот ни другой в 1841 году на месте дуэли не были, а все «достоверные» сведения о ней они почерпнули из позднейших разговоров горожан, а может быть, и сочинили сами. Отсюда и неспособность их правильно указать нужное место, что отмечали уже и некоторые их современники.

Между тем многие в Пятигорске знали, что дуэль состоялась вблизи так называемой Перкальской скалы. Хотя в лермонтовские времена она еще не носила этого наименования, но была хорошо известна всему «водяному обществу»: во-первых, как удобный панорамный пункт для обзора местности, а во-вторых – благодаря расположенной рядом сторожке лесника Перхальского, куда компании приезжали на пикники. Искаженная фамилия лесника и дала позднее имя скале, а также источнику рядом с ней и ближайшей поляне, которую старожилы Пятигорска до сей поры зовут «Перхаловкой» или «Перхалкой».

Скала – точнее, небольшая возвышенность, стоящая отдельно от Машука, у самой дороги, как раз на полпути между Пятигорском и Каррасом, – удобна как ориентир, не заметить который невозможно. И потому секунданты, надо полагать, наметили встречу участников поединка около нее. О том, что дуэль произошла именно там, заявлял, например, сотник Волгского казачьего полка Кузьминский, отмечал в своем дневнике гимназист Диков (племянник по мужу дочери генерала Верзилина Аграфены). Об этом знал фотограф Ланге, снявший предполагаемое место дуэли с вершины Перкальской скалы. Об этом слышал от старожилов, а возможно от самого Перхальского, некий Илья Алексеев. В 1870 году «Листок для посетителей кавказских минеральных вод» опубликовал его довольно безграмотные вирши, помещенные на стене лермонтовского грота. Там были строки:

Наконец, тот же «Листок» в номере за 11 июля 1881 года, сообщая о том, что 15 июля будет широко отмечаться сорокалетие гибели Лермонтова, писал: «В этот день он был убит на дуэли у подножия горы Машуки, около так называемой Перкальской караулки». Указано достаточно определенно. И когда? Всего за несколько недель до начала работы комиссии! Но на это не обратили внимания ни входившие в нее официальные лица, ни досточтимый профессор, предпочтя «свидетельства» Чухнина и Чалова. И в точке, выбранной комиссией на основании их показаний, тогда же, в 1881 году, была поставлена небольшая каменная пирамида, которую в начале XX столетия сменили временные памятники, а в 1915 году – величественный обелиск с оградой. Его монументальность как бы утвердила решение комиссии и надолго отвратила поклонников поэта от поисков истинного места поединка.

Но в середине 50-х годов прошлого века сотрудник музея «Домик Лермонтова» С. И. Недумов стал внимательно изучать протокол осмотра следственной комиссией места дуэли, в свое время уже частично опубликованный, но не привлекший внимания общественности и специалистов. Содержащиеся в нем данные почти не оставляли сомнения в том, что поединок состоялся именно вблизи Перкальской скалы. За минувшие годы версия обрела множество весьма солидных сторонников, и сегодня уже почти ни у кого не вызывает возражений, хотя некоторые «знатоки» все еще норовят забить в различных местах машукского подножия свой собственный «колышек», утверждая, что именно там упал поэт, сраженный пулей Мартынова.

Итак, участники поединка отправились к Перкальской скале. А когда прибыли туда? Как и на чем добирались? Относительно времени особых расхождений в сохранившихся свидетельствах нет – почти все они указывают на время, близкое к шести часам пополудни. А вот относительно того, кто и как добирался, существуют по крайней мере две основные версии плюс еще несколько их вариантов.

Одна версия была представлена следствию – ответами Мартынова, Васильчикова и Глебова на вопросы следственной комиссии. Согласно ей, все четверо выехали на дуэль из своих пятигорских квартир – Лермонтов, Мартынов и Васильчиков верхом, Глебов на беговых дрожках, принадлежавших Мартынову. В черновике своего ответа Мартынов «озвучил» было иной вариант, написав, что на дрожках вместе с Глебовым ехал и Васильчиков. Но секундантов это не устраивало (опасались, что их заподозрят в сговоре), и они в своей записке рекомендовали ему указать, что Глебов ехал на дрожках один. Мартынов, переписывая ответы начисто, так и сделал. Эта версия, видимо, не устроила проводивших следствие: позже они неоднократно переспрашивали подследственных по этому поводу, видимо зная, что Лермонтов в день дуэли находился в Железноводске. Почему это обязательно надо было скрывать от следствия? Ни в воспоминаниях современников, ни в трудах современных лермонтоведов пока что нет вразумительного объяснения.

Зато отсутствие Лермонтова в Пятигорске учитывает еще один «дополнительный» вариант, появившийся позднее, – мол, на дуэль поехали в дрожках Мартынов с Васильчиковым, а Глебов отправился верхом встречать Лермонтова в Каррас. Его находим в воспоминаниях Раевского и трудах Мартьянова, которым, видимо, было неизвестно, что Глебов избегал садиться на лошадь и весь этот день разъезжал в экипаже Мартынова – вспомним хотя бы свидетельство Арнольди о встрече по дороге с Глебовым и Столыпиным, ехавшими из Железноводска именно на дрожках.

Вторая версия, увы, не имеет твердой документальной основы, но все же может быть уверенно выстроена на основании более или менее достоверных данных. Мы знаем почти наверное, что в Железноводск утром того дня Глебов приезжал как секундант Лермонтова – сообщить ему о времени и месте поединка. Мы знаем также, что Лермонтов в середине дня выехал из Железноводска в Каррас на извозчичьем экипаже вместе с Дмитриевским. Надо полагать, он знал, что из Карраса его доставит к месту дуэли Глебов на мартыновских дрожках и на них же отвезет после дуэли (если она кончится благополучно) в Пятигорск или Железноводск – смотря по обстоятельствам. В Каррасе, в ресторане Рошке – мы говорили об этом – Лермонтов обедал в компании с Катей Быховец, Дмитриевским, Пушкиным, Бенкендорфом.

Из этого следует практически однозначный вывод: Лермонтов выехал на дуэль из Железноводска, затем, пробыв некоторое время в Каррасе, пообедал там и встретился со своим секундантом Михаилом Глебовым. То, что из Карраса они ехали к месту дуэли вместе, подтверждает Мартьянов со слов Чилаева, который имел возможность говорить о дуэльных событиях с Глебовым. Итак, вторая версия: Лермонтов с Глебовым прибыли на место дуэли со стороны Карраса на дрожках Мартынова, а сам Мартынов с Васильчиковым – верхами из Пятигорска.

Логично предположить, что и те и другие отправились в путь, переждав если не грозу, то, во всяком случае, ливень. Но, возможно, найдутся желающие утверждать, что все или некоторые участники поединка выехали еще до того, как началось ненастье, или даже во время него. Такое полностью исключить нельзя. Тогда прибывшим неизбежно пришлось бы где-то пережидать ливень, во время которого стреляться едва ли возможно. Не говоря уже о неприятных ощущениях, которые испытывают вконец вымокшие люди, сильный дождь просто не позволил бы секундантам зарядить пистолеты, что обязательно следовало делать только перед самым поединком. Надо сказать, что подходящее укрытие имелось поблизости намеченного места дуэли, всего в нескольких сотнях шагов от дороги. Это была сторожка лесного объездчика Перхальского, которую все они прекрасно знали, поскольку бывали здесь раньше на пикниках.

Ливень мог закончиться, как мы предположили, приблизительно от половины шестого до шести часов. Значит, в любом случае – подъехав сразу или пересидев его в сторожке – около шести часов пополудни оба дуэлянта с секундантами оказались на месте, выбранном для поединка. Если мы захотим проехать туда вслед за Мартыновым и Васильчиковым, то без особого труда сможем это сделать, отыскав со стороны Пятигорска остатки старой дороги в Каррас – ее можно видеть рядом с современным кольцевым шоссе вокруг Машука. Путь Лермонтова повторить сложнее: со стороны Карраса (сегодня – Иноземцево) следы дороги затерялись в лесной чаще на территории нынешнего Перкальского арборетума, но они все же существуют, и желающие могут пройти оттуда по этим следам до самой Перкальской скалы, близ которой и собрались участники поединка.

Много ли их было? Думается, доказательств, приведенных в предыдущих главах, достаточно, чтобы поверить: секундантов было только двое – Глебов и Васильчиков, и, стало быть, на поляне находились всего четыре человека. Однако справедливости ради следует указать: некоторые из современников были убеждены, что там присутствовало гораздо больше людей, в том числе и многочисленные наблюдатели. Сколько? Кто?

Безусловно, анекдотичными выглядят слова, приведенные в рукописи сына Н. С. Мартынова и якобы принадлежащие его отцу: «Надо тебе сказать, что кроме официальных секундантов на месте дуэли собралась вся бывшая в то время в Пятигорске молодежь, числом до сорока человек». Как тут не согласиться с реакцией на эти слова лермонтоведа Д. А. Алексеева: «Вы только представьте себе такую фантастическую картину: вереница из десяти – двенадцати экипажей направляется за город к месту дуэли, а дуэлянты не начинают поединок, пока не соберутся все зрители!»

Подобным хотя и не вполне научным, но вполне убедительным аргументом можно ответить и на слова А. Арнольди: «Я полагаю, что, кроме двух секундантов, Глебова и Александра Васильчикова, вся молодежь, с которою Лермонтов водился, присутствовала скрытно на дуэли…» А также – на утверждение находившегося в услужении у Лермонтова Х. Саникидзе: «Всех присутствовавших молодых людей было около двенадцати человек».

Тем, кого не убедит нелепость появления в тех условиях «вереницы экипажей», стоит подумать о том, что едва ли удалось бы скрыть от судебного преследования такое большое количество людей, знавших о дуэли и не сообщивших о ней властям. Кроме того, огромное количество свидетелей поединка во много раз увеличило бы поток сплетен, толков, пересудов, что, несомненно, отразилось бы в мемуарной литературе.

Гораздо труднее оспорить утверждения о присутствии на дуэли отдельных посторонних лиц вроде Руфина Дорохова или державшего лошадей Евграфа Чалова. По свидетельству супруги священника П. Александровского, Дорохов в день дуэли попросил у ее мужа лошадь, но вечером вернул ее не заморенной. А представьте, если бы он стал свидетелем гибели Лермонтова: каким бешеным аллюром гнал бы он коня, чтобы сообщить в городе о случившемся? Что же касается Чалова, то едва ли участники дуэли стали бы брать с собой «лишние глаза и уши», совершенно в таком деликатном деле, как дуэль, ненужные, тем более что и лошадей-то было немного – две верховые да одна запряженная в дрожки. Привязать их к кустам – и дело с концом! Так что будем считать, что участников дуэли было четверо. А если согласиться с участием Столыпина и Трубецкого, то шестеро. И только!

Итак, шесть часов пополудни, плюс-минус несколько минут. Дуэлянты с секундантами находятся в оговоренном месте – близ Перкальской скалы, на дороге, ведущей из Пятигорска в колонию Каррас. Что они видят там? В сторону горы Машук, изгибаясь, уходят заросли кустарников, которые образуют поляну, поросшую высокой травой. Сегодня эта поляна, хорошо заметная еще в середине прошлого века, сплошь покрыта молодыми деревьями и кустарниками. Очень трудно разглядеть в их густых зарослях следы старой дороги, но они все же сохранились. Во время ливня по этой дороге бежали бурные потоки. Но к моменту прибытия участников поединка они уже иссякли. А вот с кустов на мокрую траву еще обильно стекает дождевая вода. В густых черных тучах продолжают полыхать молнии, сопровождаемые раскатами грома. Не исключено, что дождь может хлынуть вновь – такое тоже не редкость.

Как должны вести себя в таких условиях секунданты? Нам, конечно, не так-то просто представить себя на их месте, но все же попробуем решить, что стали бы делать мы? Как попытались бы организовать поединок? Наверное, для того, чтобы создать дуэлянтам мало-мальски удобные условия, выбрали бы достаточно сухое место. А его можно найти только на дороге: достаточно каменистая, она не слишком размокла, и по ней можно ходить, не рискуя утонуть в грязи или до колен вымочить ноги. Правда, поскольку дождь кончился, по дороге могут проехать те, кто пережидал его в каком-нибудь недальнем укрытии. Но придется рисковать – не забираться же в истекающие влагой кусты! Да и по напитанной водою траве топтаться не слишком приятно. Так наверняка рассуждали и участники дуэли, ибо доподлинно известно, что произошла она на дороге.

Далее: поскольку существует опасность быть застигнутыми случайными проезжими, а также ввиду возможного повторения ливня, следует максимально сократить время поединка, пусть даже для этого придется изменить его условия. Что ж, и это, скорее всего, было тоже сделано, о чем свидетельствует следующее. Как собирался сообщить судьям Мартынов (в черновом варианте, забракованном Глебовым и Васильчиковым), условия дуэли предполагали возможность каждого дуэлянта сделать по три выстрела. Но почему один из секундантов крикнул: «Стреляйте или я вас разведу!»? Если бы условие трех выстрелов сохранилось, секунданты могли не торопить дуэлянтов (законно это или не законно – другой разговор), а просто развести их для второго и третьего выстрела. Поэтому возглас «Стреляйте!» явно означал желание сделать дуэль все-таки результативной, поскольку второй возможности для выстрела новые, изменившиеся на месте условия дуэлянтам, скорее всего, не предоставляли.

Однако мы немного забежали вперед. Вернемся к началу поединка. Итак, место выбрано, изменения в условиях обсуждены, и дуэлянты с ними согласились. Пора ставить их на места. Каким образом? Висковатов утверждал, что Лермонтов был поставлен выше по склону, представляя собой тем самым более удобную мишень. Вслед за профессором все сторонники «теории заговора» твердили о том, что поэту специально создали худшие условия. Правда, Раевский (вероятно, со слов Глебова) утверждал, что, наоборот, «вверх… труднее целить». Н. М. Серафимов считает, что положение дуэлянтов «разумеется, было определено жребием». Но вообще-то современные исследователи не склонны принимать во внимание разность высот, о которой никто, кроме Висковатого и Раевского, не говорит. И члены следственной комиссии не зафиксировали при осмотре места дуэли каких-либо неправильностей в расстановке противников, отметив лишь, что Мартынов был обращен лицом к югу, Лермонтов – к северу. Да и мы с вами, рассматривая остатки старой дороги Пятигорск – Каррас, видим, что вблизи Перкальской скалы она не имеет особых вертикальных отклонений, которые начинаются восточнее, ближе к Перкальскому арборетуму.

На каком расстоянии были поставлены дуэлянты? Тут, как и во многих вопросах, связанных с дуэлью, видим полнейший разнобой свидетельств. Лица, на дуэли не присутствовавшие, называют цифры порой самые фантастические.

Н. Раевский: «Больше 30-ти шагов – не шутка! Тут хотя бы и из ружья стрелять». Впрочем, подобной «щедрости» более ни у кого не встретим. Наоборот…

Н. Мартынов: «Был отмерен барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону еще по десяти. Мы стали на крайних точках».

М. Глебов: «Дуэлисты стрелялись… на расстоянии 15-ти шагов и сходились на барьер по данному мной знаку. По обе стороны от барьера было отмерено по 10-ти шагов».

А. Васильчиков: «…майор Мартынов и поручик Лермонтов стали на свои места; от сих мест были отмерены десять шагов с каждой стороны до барьера, а между барьерами пятнадцать». В позднейших рассказах о дуэли князь сократил расстояние между барьерами до десяти шагов.

Да, расстояние от десяти до пятнадцати шагов – наиболее реально. Из чего можно исходить, предполагая это? Пять-шесть шагов означали бы гарантированный смертельный исход, на который явно не рассчитывали секунданты, хорошие приятели Лермонтова и Мартынова. Расстояние в двадцать и более шагов сделало бы поединок несерьезным, с чем не согласился бы Мартынов. Десять – пятнадцать шагов, по мнению специалистов, уравнивают шансы стрелков и хорошего, и неважного. Таким и был якобы Мартынов: Глебов в своей записке к нему упоминал (намекая, что об этом следует написать в своих ответах) о том, что его адресат стрелял из пистолета всего три раза в жизни.

Но это явно не соответствуют действительности, как и утверждение Раевского: «Николай Соломонович метил в забор, а попал в корову». Оспаривать эти утверждения позволяет не только соображение о том, что в юнкерской школе, конечно же, будущих офицеров хорошо учили всем видам военного искусства, в том числе и стрельбе из пистолета.

По свидетельству Васильчикова, Мартынов держал пистолет курком в сторону, называя это «стрелять по-французски». Специалисты считают, что это делалось вовсе не ради оригинальности. Боевые пистолеты (да и дуэльные, видимо, тоже) давали при выстреле большую отдачу, порой высоко подбрасывая руку, отчего пуля часто уходила выше цели. Из повернутого боком пистолета пуля уходила не вверх, а в сторону. При стрельбе по одиночной цели вероятность попадания, конечно, уменьшалась, но в бою, когда противников много, ушедшая в сторону пуля обязательно поражает кого-то из них. Применение Мартыновым стрельбы «по-французски» свидетельствует, что он выработал к ней привычку, а значит, немало пострелял, принимая участие в боевых действиях – и в 1837, и в 1840 годах. И, надо полагать, был уверен, что обязательно попадет даже при таком, не слишком удобном для дуэли, способе держать пистолет. Значит, был все же не таким уж плохим стрелком, каким его представляют в некоторых трудах о дуэли.

Кстати, а что это был за пистолет? Впоследствии исследователи уделяли большое внимание подмене пистолетов во время следствия, усматривая в этом козни врагов поэта. Для оценки самого поединка факт последующей подмены не столь уж важен. Иное дело – тип пистолетов, из которых стрелялись дуэлянты. Дело в том, что как раз в это время в России происходила замена пистолетов гладкоствольных на нарезные – кремневых на капсюльные. Новые отличались большей надежностью и точностью стрельбы. Какие именно были в руках Лермонтова и Мартынова? На этот счет точных сведений нет.

Н. М. Серафимов считает, что «для дуэли были взяты гладкоствольные капсюльные пистолеты, по всей вероятности, оружейного мастера Андреаса Кухенройтера». В неопубликованной статье сына Мартынова находим упоминание о нарезных пистолетах. Д. Алексеев, детально изучивший вопрос, отмечает, что в подавляющем большинстве пистолеты, изготовленные после 1820 года, были нарезными. Ну а Столыпин вряд ли стал бы держать старье. Косвенным доказательством того, что пистолеты были нарезными, можно считать и удивительно меткий выстрел Мартынова, вряд ли возможный при использовании гладкоствольного оружия, а также характер ранения поэта, предполагающий, что пуля в полете вращалась.

Но выстрел еще не прозвучал. Не наступили даже предшествовавшие ему…

 

Роковые мгновения

Итак, секунданты расставили противников, вручили им заряженные пистолеты. Пора начинать дуэль. Но какую? Странный вопрос, скажете вы, а что, дуэли разные бывают? Представьте себе, бывают. Чтобы убедиться в этом, познакомимся с дуэльными правилами.

Своего писаного дуэльного кодекса у российского дворянства не было – приходилось пользоваться выпущенным во Франции в 1836 году дуэльным кодексом графа де Шатовиллара. Согласно утверждению Д. Алексеева, он свободно продавался во французском книжном магазине Белизара на Невском проспекте и был доступен любому желающему. Считается, что русские дворяне не только хорошо его знали, но и, как водится, переложили на свой лад. Как выглядело это переложение, можно представить себе, читая приведенный в книге Я. Гордина «Дуэли и дуэлянты» (СПб., 1996) дуэльный кодекс, составленный Францем фон Болгаром. В предисловии указано, что он «основан на французском кодексе 1830-х годов и воспроизводит те правила, которые регулировали поведение дуэлянтов в пушкинские, да и более ранние времена. Этот кодекс суммировал неписаные правила европейской дуэли».

Так вот, дуэльный кодекс Франца Болгара насчитывает семь вариантов обмена выстрелами. Все они относились к одному из двух типов дуэли, которые можно условно назвать «дуэль с места» и «дуэль с движением». При первой противники расставлялись на определенном расстоянии и со своего места сходить не имели права. Порядок стрельбы в разных вариантах «дуэли с места» определялся либо исходя из того, что первый выстрел принадлежит оскорбленному (запомним это обстоятельство!), либо по жребию, либо одновременно – по команде. Был и такой вариант: подавалась команда «Огонь!», и далее велся счет «Раз, два, три!», иногда заменяемый хлопками в ладоши. В этом случае стрелять надо было не ранее счета «два» или двух хлопков и не позднее счета «три» или трех хлопков. После этого дуэль считалась оконченной, выстреливший позднее (как и ранее счета «два») признавался нарушителем, а в случае смерти противника – убийцей.

При «дуэли с движением» отмеривалось расстояние между так называемыми барьерами, то есть точками, ближе которых дуэлянты не могли подходить друг к другу. От них в каждую сторону отмерялось еще по несколько шагов (как правило, по десять), и на этих крайних точках ставились дуэлянты. Подавалась одна-единственная команда «Сходись!», после которой дуэлянты начинали движение к барьерам. Оно могло происходить по-разному – прямо или зигзагами, навстречу друг другу или по параллельным линиям, с остановками или без них. И стрелять дуэлянты в этом случае могли «когда им заблагорассудится», то есть в любой момент. Ограничения во времени касались только того, кто стрелял вторым, – ему давалось на ответный выстрел от полминуты до минуты, после чего дуэль прекращалась.

Какой же тип был избран для поединка Лермонтова и Мартынова? Тут и начинаются загадки.

Согласно материалам следствия, под Машуком имела место «дуэль с движением». Мартынов и секунданты в своих ответах говорят о расстоянии между барьерами (каком – вопрос отдельный), о том, что стрелять можно было «когда заблагорассудится». В протоколе осмотра места дуэли записано – конечно же, со слов секундантов – о четырех «шапках», которыми были отмечены барьеры и крайние точки. В своей статье о дуэли Васильчиков упоминает, что прозвучала команда «Сходись!», подаваемая при дуэли «с движения».

Но вот странность… Многие современники, рассказывая в письмах и дневниках о дуэли, упорно говорят о праве Лермонтова на первый выстрел:

«Первый выстрел принадлежал Лермонтову» (Н. Туровский);

«Лермонтову должно стрелять первому» (К. Любомирский);

«…ему (Лермонтову) надо было первому стрелять» (Е. Быховец);

«Сказал М[артынову]], что отдает ему свой выстрел» (В. Ржевский в передаче Т. Бакуниной);

«Надлежало начинать Лермонтову» (А. Булгаков. Из дневника);

«Судьба ему предоставляла первый выстрел» (А. Булгаков. Из письма к П. А. Вяземскому);

«Лермонтов сказал, что не будет стрелять и станет ждать выстрела Мартынова» (А. Траскин из письма к П. Граббе).

Пусть эти строки написаны с чужих слов, задумаемся все же: как могли возникнуть разговоры о праве на первый выстрел, если бы все знали, что была дуэль «с движения», при которой никто из дуэлянтов не имеет преимущества? Еще более усиливает сомнения такой факт: в записи беседы Васильчикова с Семевским есть такие слова: «Столыпин скомандовал 3 раза». И в книге Висковатова, где использованы сведения, сообщенные Васильчиковым, читаем: «„Раз… Два… Три!“ – командовал между тем Глебов». Наконец, в воспоминаниях Н. Раевского, где события дуэли описаны явно со слов Глебова, говорится: «Глебов просчитал до трех раз». В данном случае нам пока не важно, кто произносил команду. Важно, что появились эти самые «Раз, два, три!», которых никоим образом не должно было быть при дуэли «с движения», где подается одна-единственная команда: «Сходись!»

Вариант смешанный, который описывает Висковатов – «Каждый мог стрелять, стоя на месте, или подойдя к барьеру, или на ходу, но непременно между командою два и три», – выглядит совершенной нелепостью даже для «кавказских дуэлей», отличавшихся известной вольностью в соблюдении дуэльного кодекса. Как могли определить секунданты момент, когда дуэлянты собираются стрелять, если, скажем, один уже подошел к барьеру, а другой только начал движение? Или – один еще идет, второй же решил стрелять с места, не подходя к барьеру? Где же тут равенство условий? Если оба уже подошли к барьерам, то чем такой поединок будет отличаться от «дуэли с места»? Тогда зачем такие сложности с барьерами, движением к ним и прочим? Да и вообще – семь вариантов поединка, предусмотренных дуэльным кодексом, давали широкие возможности для обмена выстрелами, и ни к чему было придумывать еще что-то!

Д. Алексеев высказывает предположение: «А если допустить, что Мартынов и секунданты решили на следствии переменить условия поединка, дабы надежно „похоронить“ таким образом все свои прегрешения, повлекшие гибель поэта!» Развивая эту мысль и опираясь на вышеприведенные соображения, можно предположить, что первоначально условия предусматривали дуэль «с движения». Но ввиду экстремальной ситуации – сырость и грязь, возможность продолжения ливня, ожидаемые проезды по дороге – секунданты, скорее всего, решили провести «дуэль с места», требующую гораздо меньше времени.

Когда же после выстрела Мартынова Лермонтов упал и стало ясно, что рана его смертельна, было, вероятно, решено преподнести публике, а главное суду, вариант, позволяющий скрыть роковую ошибку секундантов. Ведь при дуэли «с движения» вопрос времени стоит не так остро – его строгий счет пойдет только после первого выстрела. А пока он не прозвучал, можно ждать и ждать. Но, с другой стороны, нельзя же тянуть до бесконечности! И тут, как говорится, не столь уж великий грех – подогнать медлящих дуэлянтов.

Все это кто-то – скорее всего, юридически грамотный, уже бывавший на дуэлях Васильчиков – мог объяснить остальным участникам поединка тут же. И предложил показывать на следствии тот вариант, который был оговорен заранее, а значит, хорошо известен остальным – неслучайно же Мартынов в черновике ответов на вопросы следствия написал об условиях дуэли: «…1-е – каждый имеет право стрелять когда ему угодно, стоя на месте или подходя к барьеру…» Указывая именно этот тип дуэли, подследственные избегали расхождений в своих показаниях, на которых судьи могли их поймать. Забыли, правда, или не успели договориться насчет трех выстрелов – об этом Мартынов написал в черновике ответов, и пришлось поправлять его.

Так что очень возможно: упрощая на месте условия поединка, секунданты изменили и его тип на более короткий по времени.

Но, как бы то ни было, дуэль началась, и по прошествии некоторого, довольно короткого, времени – несколько большего, если Мартынов шел к барьеру после команды «Сходись!», или меньшего, если для стоявших на месте дуэлянтов последовала команда «Раз… два…», – оба дуэлянта оказались перед необходимостью стрелять. Прозвучало и «Три!», а выстрелов так и не последовало. Если бы секунданты после этого, как полагалось, остановили дуэль и развели противников, все могло кончиться благополучно.

Но тут наступили те самые роковые мгновения, которые решили судьбу поэта. Люди, попадавшие в экстремальные условия, уверяют, что в таких случаях время как бы растягивается. Так что и мы вправе продлить эти несколько секунд, чтобы внимательно рассмотреть происшедшее после счета «Три!».

Лермонтов – и это подтверждают как участники дуэли, так и, видимо с их слов, все окружающие – заранее отказался от своего выстрела:

«Лермонтов будто бы прежде сказал секунданту, что стрелять не будет» (Э. Шан-Гирей);

«Он сказал… что целить не будет, на воздух выстрелит» (Н. Раевский);

«Лермонтов заявил, что стрелять в Мартынова не будет» (П. Полеводин);

«Лермонтов говорил, что не хочет стрелять в него» (К. Любомирский);

«Не хочет стреляться с ним» (В. Ржевский в передаче Бакуниной);

«Рука моя не поднимается, стреляй ты, если хочешь» (Н. Туровский);

«Не хочет стрелять» (А. Булгаков).

Васильчиков утверждал: «Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукою и локтем по всем правилам опытного дуэлиста». В литературе о Лермонтове можно встретить утверждение, что поэт, стоя под дулом мартыновского пистолета, демонстративно лакомился вишнями. Объявилась даже «казачка Алка», у которой он якобы эти вишни купил по дороге на поединок. Впрочем, каждый, читавший пушкинскую «Дуэль», понимает: эффектная сцена подсказана ею.

Но, так или иначе, Лермонтов ждал выстрела Мартынова. И выстрел прозвучал, как показывают участники поединка, тут же. Не поверим их словам, ибо задержка была. И вполне понятно, почему. В душе Мартынова явно происходила борьба. С одной стороны, всплывали в памяти какие-то старые обиды, умноженные последними злыми шутками и насмешками, ревнивое чувство победителя, которому несчастливый соперник портит кровь. С другой – его останавливали если не дружеские, то добрые приятельские чувства, которые они испытывали друг к другу на протяжении нескольких последних лет, воспоминания о совместном веселом времяпрепровождении в имении Мартыновых и юнкерской школе, в Москве и на Кавказе. И Николай Соломонович колебался, не решаясь спустить курок. Задержка получилась настолько долгой, что вызвала у секундантов желание поторопить события. Раздался возглас: «Стреляйте! Или я вас разведу!»

После этого могло произойти следующее. Лермонтов, посчитав, что поединок окончен – ведь уже прозвучало «Три!», – поднял пистолет и выстрелил, как было принято говорить у дуэлянтов, «на воздух». Доводы в пользу того, что Лермонтов все же выстрелил, хоть и не бесспорны, но довольно многочисленны и убедительны. В пользу выстрела говорит и заявление Васильчикова следствию, что пистолет Лермонтова он позже разрядил выстрелом в воздух – этим он явно хотел объяснить, почему оружие убитого оказалось пустым, но с нагаром в стволе. И уклончивый ответ Мартынова о том, что у пистолета Лермонтова осечки-де не было – на вопрос следствия, стрелял ли Лермонтов и не было ли у его пистолета осечки. И фраза в письме Е. Ростопчиной о раздавшихся во время дуэли двух выстрелах.

Особо весомым аргументом может служить письмо А. А. Кикина, отнюдь не питавшего к Лермонтову дружеских чувств. Вскоре после дуэли он посетил мать Мартынова и с ее слов, явно подсказанных письмом сына, рассказал о дуэли в своем письме: «Хотел и тут отделаться, как с Барантом прежде… выстрелил вверх, и тогда они с Барантом поцеловались и напились шампанским. Сделал то же и с Мартыновым, но этот, несмотря на то, убил его». Придумывать что-то ни Кикину, ни самому Мартынову было совершенно ни к чему – письма не предназначались для посторонних лиц, писали для своих.

Не исключена, впрочем, и другая ситуация: Лермонтов все-таки только собирался выстрелить, и для этого «он, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по прежнему кверху же направляя дуло пистолета». Так заявил Васильчиков в беседе с П. Висковатовым.

«Предположение, что выстрел Мартынова застал Лермонтова стоящим с высоко поднятым в правой руке пистолетом, – говорит Д. Алексеев, детально разбиравшийся с этой ситуацией, – отчасти находит подтверждение и в экспертизе раны убитого, которую на следующий день после дуэли провел врач И. Барклай-де-Толли».

Движение, описанное Васильчиковым, считает Д. Алексеев, весьма красноречиво свидетельствует о желании Лермонтова «выстрелить на воздух». И в данном случае для Мартынова оно было равносильно самому выстрелу. А дуэльный кодекс накладывал определенные запреты на первый выстрел в воздух: если нарушитель был вызван своим соперником, то его считали уклоняющимся от поединка. Выстрелить первым на воздух считалось за трусость, намерение сорвать дуэль и, следовательно, оскорбить всех участников. Такая норма имела силу закона только на время поединка. «После его формального окончания, – замечает Д. Алексеев, – выстрел на воздух не считался уже нарушением правил, а любой из противников, вздумай он воспользоваться своим правом на ответный выстрел, сам совершал бесчестный поступок и в общественном мнении причислялся к преступникам». Добавим: в случае гибели противника он считался убийцей.

Но когда в руках дуэлянтов – заряженные пистолеты, а следовательно, и жизнь противника, то рассуждать нечего – надо беспрекословно слушаться секундантов. И команда – пусть неоговоренная и незаконная – позволила Мартынову считать, по мнению Алексеева, что дуэль продолжается. И потому, утверждает он: «…стрелять в воздух имеет право только противник, стреляющий вторым. Он, Мартынов, вызвал на дуэль обидчика Лермонтова, и, значит, поэт своим поступком нанес ему новое жестокое оскорбление». То есть опять намеренно оскорбил его, как год назад Баранта, и выставил на посмешище, как Грушницкого. «А раз так, он, Мартынов, имеет право на „законное мщение“».

Не исключен и такой вариант поведения Лермонтова после команды «Стреляйте!». По свидетельству Васильчикова, Лермонтов, видимо, в ответ на эту самую команду громко сказал: «Стану я стрелять в такого дурака!» Впервые эта фраза была обнародована в 1881 году Стоюниным со слов самого Васильчикова, в некрологе, посвященном князю. Вторично воспроизвел ее в 1882 году А. Голубев в своей книге о Васильчикове. Наконец, в 1973 году она попадает в книгу Л. Келли, который ссылается на воспоминания сына Васильчикова.

Тут важно отметить следующее. Если эта фраза все-таки прозвучала, мы получаем еще одно свидетельство того, что дуэль была «с места». Ибо при «дуэли с движением» Лермонтов, оставшись на месте, находился бы от противника в 20 или даже 25 шагах (10 или 15 шагов между барьерами плюс 10 не пройденных Михаилом Юрьевичем до своего барьера). При дуэли же с места дуэлянты должны были стоять в 10–15 шагах друг от друга. Согласитесь, услышать даже громко сказанное за 20–25 шагов намного труднее, чем за 10–15, или вообще невозможно, когда гремит гром и шумит ветер.

Произнесение фразы о «дураке» не бесспорно, у этой версии есть и противники. Но если фраза действительно была сказана, то вполне могла озлобить Мартынова гораздо больше, чем выстрел в воздух или попытка сделать его. Вполне вероятно, что она и стала той последней каплей, которая переполнила чашу терпения Мартынова, умело подогретого стараниями Эмилии Александровны. Презрение, явственно ощущаемое в лермонтовских словах, хлестнуло его словно плетью, и он спустил курок…

Какой вариант поведения Лермонтова имел место в действительности, мы с вами сказать не сможем. Не исключены и два поступка одновременно: сказал про «дурака» и выстрелил в воздух. Или сказал и поднял руку, собираясь выстрелить. Ясно только одно: в эти самые мгновения, в результате неоговоренной команды «Стреляйте!», решилась его судьба. Прозвучал выстрел, Лермонтов упал.

Кто подал команду? Васильчиков в разных вариантах своих воспоминаний объясняет это по-разному. В беседе с Семевским он утверждает, что ее выкрикнул Трубецкой, в журнальной статье этот вопрос обходит, в рассказе Висковатову указывает на Столыпина. Думается, что, называя этих лиц, князь стремился переложить вину за неоговоренную команду, повлекшую гибель поэта, с себя и Глебова на людей, давно ушедших из жизни. А разнобой явно вызван тем, что князь не сразу решил, кого сделать виновным.

Ну а кто же был виноват в действительности? Командовал дуэлью Глебов – это отмечает и он сам, и Васильчиков, и, с их слов, другие современники. Чилаев, который имел возможность беседовать с Глебовым после дуэли, по свидетельству Мартьянова, прямо заявлял: «…Мартынов, подойдя к барьеру, так долго целил в Лермонтова, что Глебов должен был крикнуть: „Стреляйте!.. или я разведу вас!..“»

Да, Глебов – не Столыпин! Монго, опытный и рассудительный человек, участвовавший в дуэлях и наверняка не раз попадавший в острые ситуации, едва ли мог произнести столь нелепую в данных условиях и, можно даже сказать, преступную команду. Находясь на дуэльной площадке, он бы прекрасно увидел и оценил ситуацию, когда Лермонтов направил пистолет дулом вверх, явно не собираясь стрелять, а Мартынов старательно целился в него и готов был вот-вот спустить курок. Крикнуть «Стреляйте!» в данных условиях означало бы спровоцировать выстрел, способный обречь Лермонтова на смерть. Что касается Васильчикова, то он и ранее старательно дистанцировался от происходящего, и на дуэльной площадке предпочел не вмешиваться. Вот и свалилось на Глебова все тяжкое бремя ответственности. Юный, неопытный, он, конечно же, просто растерялся, оказавшись в столь неприятной, пугающей ситуации.

Попробуем поставить себя на его место: гроза еще не кончилась, гром продолжает греметь, молнии сверкают. Вокруг мокро, грязно. Дождь, похоже, вот-вот хлынет снова. Да и по дороге может кто-то проехать. Надо спешить, а дуэлянты почему-то медлят. Уже и команда «Три!» прозвучала, а выстрела – нет! Тут, как говорится, хочешь не хочешь, а крикнешь невольно: «Да стреляйте же, черт возьми!»

Не исключено и другое: добросовестный секундант посчитал: поссорившиеся приятели должны иметь возможность разрядить выстрелами свои эмоции. Так пусть же они прозвучат, эти выстрелы! Большой беды от них не будет – Мартынов промахнется, Лермонтов пальнет «на воздух». Зато потом со спокойной совестью можно будет мирить противников. Наконец, все происходившее могло показаться ему просто некой игрой, которая должна бы уже закончиться, но почему-то никак не кончается. И Глебов в нетерпении «ляпнул», не подумавши: «Стреляйте!» Так это было или не так? Кто знает?..

Одно можно сказать с уверенностью: Глебов, а вместе с ним и Васильчиков очень скоро осознали свою вину за неоговоренную команду, спровоцировавшую выстрел Мартынова. Не признавая ее публично, Глебов в записке Мартынову, не предназначавшейся для посторонних глаз, тем не менее, написал: «Я и Васильчиков не только по обязанности защищаем тебя везде и всем, но и потому, что не видим ничего дурного с твоей стороны в деле Лермонтова».

Итак, подводя итоги наших поисков, мы можем с большей или меньшей долей уверенности сказать, что роковой исход последнего акта трагедии 15 июля был вызван, с одной стороны, экстремальными условиями, существовавшими как раз в те самые недолгие моменты, когда происходила дуэль. С другой стороны – вызванной ими растерянностью молодых, неопытных секундантов, на плечи которых легла неимоверная тяжесть разрешения острого конфликта. А может быть – и психологической неготовностью их понять всю его серьезность и отношением к происходящему как к приятельской размолвке, которая обязательно должна кончиться примирением после соблюдения обязательных, «ритуальных» требований дуэли.

Непосредственным же толчком, вызвавшим гибель поэта, стала пресловутая команда «Стреляйте!» и, возможно, последовавшая за ней злополучная лермонтовская фраза насчет «дурака», которая обусловила роковой выстрел…

 

«К девяти часам все утихло…»

Выстрел Мартынова прозвучал, отдавшись эхом о недалекий склон Машука. Наступила тишина. Зловещая тишина, когда в течение нескольких мгновений, наверное, никто не мог понять, что же произошло. А затем до собравшихся дошел страшный смысл случившегося. «Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненые или ушибленные». Так писал позднее об этом трагическом моменте князь Васильчиков. Можно только догадываться, какие чувства владели тогда им и остальными участниками дуэли. Поэтому никто из них толком не описал те, самые первые, минуты.

Зато нет недостатка в таких описаниях, сделанных людьми сторонними. Так, Раевский, знавший о дуэли, вероятно, со слов Глебова, отметил в первую очередь его действия: «Глебов первый подбежал к нему и видит, что как раз в правый бок и, руку задевши, навылет (примерно так показал и сам Глебов, отвечая на вопросы следствия. – Авт.). И последние слова свои Михаил Юрьевич ему сказал:

– Миша, умираю…

Тут и Мартынов подошел, земно поклонился и сказал:

– Прости меня, Михаил Юрьевич!»

По другим сведениям, Мартынов не был столь официален и, бросившись к лежавшему, прокричал в отчаянии: «Миша, прости мне!» Арнольди передавал слышанное им – что якобы присутствовавший на дуэли Столыпин сказал Мартынову по-французски: «Уходите, вы сделали свое дело».

По мере того как проходило время, ситуация, возникшая сразу после выстрела Мартынова, все более обрастала душераздирающими подробностями. Так, писарь комендантского управления К. Карпов рассказывал журналисту С. Филиппову: «Дождь хлестал, как из ведра; тяжелые серые облака ползли по небу, закутали вершину Машука и почти совсем скрыли из глаз трехголового Бештау… Около великого мертвеца стояла понурая кучка людей – все товарищи почившего. Бледные перепуганные лица истомились и ожиданием, и непогодой, не говоря уже о случившемся. То, что еще недавно носило имя Лермонтова, лежало безжизненной массой, прикрытое от дождя шинелью…»

Недалеко от писаря ушел и профессор П. Висковатов: «В смерть не верилось. Как растерянные, стояли вокруг павшего, на устах которого продолжала играть улыбка презрения. Глебов сел на землю и положил голову поэта к себе на колени. Тело быстро холодело… Васильчиков уехал за доктором; Мартынов – доложить коменданту о случившемся и отдать себя в руки правосудия…»

Другой биограф поэта, П. Мартьянов, не преминул съязвить по поводу этих писаний соперника, основанных на воспоминаниях Васильчикова: «Как это все прекрасно, чувствительно и человечно! Целая эпопея доблестей. Товарищи окружают труп поэта под грозой и страшным ливнем, голова его покоится у одного из них на коленях, соперник, совершив земной поклон убитому, спешит отдаться в руки правосудия, один секундант скачет за доктором (к мертвецу), другой – за экипажем и, ничего не найдя, возвращаются и сидят вокруг тела, пока не прибывает телега, посланная полицией, и на ней они везут его на квартиру. Какая преданность! какое самоотвержение! Сотни тысяч людей прочитали эту эпопею и умилялись над нею. И что же вдруг оказывается? Во всей этой Ксандриаде нет ни слова правды! Тело поэта (а может быть, он был еще и жив?) было брошено, друзья ускакали, к коменданту явился не Мартынов, а Глебов, и тело привезли в город не товарищи, а слуги…»

Действительно, заглянув в воспоминания Васильчикова, увидим, что немногие крупицы правды в них обильно разбавлены выдумкой:

«Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы решили позвать доктора. По предварительному нашему приглашению присутствовать при дуэли доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка по случаю дурной погоды (шел проливной дождь) они ехать не могут, а приедут на квартиру, когда привезут раненого.

Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал на том же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли.

Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу.

Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким оставили при убитом. Как теперь, помню странный эпизод этого рокового вечера; наше сидение в поле при трупе Лермонтова продолжалось очень долго, потому что извозчики, следуя примеру храбрости гг. докторов, тоже отказались один за другим ехать для перевозки тела убитого. Наступила ночь, ливень не прекращался… Вдруг мы услышали дальний топот лошадей по той же тропинке, где лежало тело, и, чтобы оттащить его в сторону, хотели его приподнять; от этого движения, как обыкновенно случается, спертый воздух выступил из груди, но с таким звуком, что нам показалось, что это живой и болезный вздох, и мы несколько минут были уверены, что Лермонтов еще жив».

Правдой здесь является лишь то, что и сам Васильчиков, и Мартынов сразу же, как только увидели, что у Лермонтова «признаки жизни уже видимо исчезли», покинули место дуэли. Покинули явно второпях, Мартынов даже оставил на месте поединка свою черкеску, что лишний раз свидетельствует: дождя во время дуэли не было – иначе не забыл бы надеть.

Не вызывают сомнения и объявленные ими остающемуся у тела Глебову мотивы столь поспешного отъезда: Васильчиков заявил, что едет за доктором, Мартынов – чтобы сообщить коменданту о дуэли. Но ни тот ни другой этого не сделали. Мы знаем, что коменданту о дуэли сообщил позднее сам Глебов. Васильчиков – возможно, и поездив по городу – вернулся к себе на квартиру.

Все остальное в этом рассказе – выдумка. Неправда, что там находились Столыпин и Трубецкой. Ведь известно, что у тела погибшего оставался один Глебов. Во-первых, именно он был секундантом Лермонтова и, конечно же, считал своим долгом не оставлять его. Во-вторых, на этот счет имеется свидетельство Эмилии Шан-Гирей, беседовавшей с ним. Да и Раевский отмечает, что сначала с места дуэли вернулись Мартынов с Васильчиковам, а Глебов приехал позже.

Не соответствует истине утверждение князя, что доктора отказались ехать, ссылаясь на проливной дождь, – ведь он уже давно кончился. И конечно же – то, что Васильчиков вернулся к месту дуэли, да еще вместе с Трубецким сидел у мертвого тела. Вообще, нужно сказать, что выполнение этой печальной миссии, кроме Глебова и Васильчикова, приписывали еще и Столыпину. Мы уже говорили о некоем анониме, скрывшимся за тремя «звездочками» – ***. Еще раз напомним, что его рассказ появился в печати уже после того, как были опубликованы материалы Васильчикова, описавшего свое, якобы имевшее место, печальное сидение около мертвого тела в наступившей темноте, при бушующей грозе, а также воспоминания Э. А. Шан-Гирей, где она тоже говорит о подобном сидении – но уже Глебова. Позаимствовать эти описания (придуманные, кстати сказать, авторами воспоминаний исключительно для драматизации ситуации) и приписать их Столыпину не составляло труда.

Да и о вздохе, который вырвался из груди Лермонтова, когда его перекладывали с места на место, Васильчиков мог услышать от Глебова, который, вполне вероятно, какое-то время действительно держал голову своего приятеля на коленях, думая, что тот жив. Кстати сказать, о том, что Лермонтов умер не сразу, говорили и некоторые из его современников, и кое-кто из нынешних медиков, анализировавших результаты врачебного осмотра тела. Прислуживавший Лермонтову Христофор Саникидзе, например, заявлял: «Не успели отъехать от места поединка и двух верст, как Лермонтов тут же по дороге и скончался, лежа на руках у меня». Но любой, прочитавший его воспоминания, сразу увидит тут лишь одну из множества выдумок, которыми грешит этот «мемуарист».

Что же касается смерти Лермонтова, то ординатор пятигорского военного госпиталя Барклай-де-Толли, производивший освидетельствование тела, отметил: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкие, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого плеча, от которой раны поручик Лермонтов мгновенно на месте поединка помер». Здравый смысл говорит, что, получив такое ранение, Михаил Юрьевич умер если не мгновенно, то через несколько минут – от колоссальной потери крови.

Итак, спустя непродолжительное время – скорее всего, уже через несколько минут – после выстрела Мартынова на месте поединка остался лишь Глебов, державший на коленях голову погибшего поэта. У нас имеется весьма красочное описание происходившего, сделанное Эмилией Шан-Гирей: «Глебов рассказывал мне, какие мучительные часы провел он, оставшись один в лесу, сидя на траве под проливным дождем. Голова убитого поэта покоилась у него на коленях – темно, кони привязанные ржут, рвутся, бьют копытами о землю, молния и гром беспрерывно; необъяснимо страшно стало! И Глебов хотел осторожно спустить голову на шинель, но при этом движении Лермонтов судорожно зевнул. Глебов остался недвижим и так пробыл, пока приехали дрожки, на которых и привезли бедного Лермонтова на его квартиру».

Сейчас трудно сказать, чья неуемная фантазия нарисовала столь живописную и трагическую картину – Эмилии Александровны или самого Глебова, желавшего порисоваться своими чувствами перед «Розой Кавказа». У многих, писавших впоследствии о дуэли Лермонтова с Мартыновым, эта картина нашла отклик, и потому мы встречаемся с подобным нагнетанием страстей чуть ли не в каждом втором материале. Увы, ничего общего с действительностью она не имеет. О дожде, который перестал лить, мы уже говорили. Гром, может быть, еще погромыхивал, но, скорее всего, в отдалении – гроза уходила. Что касается «коней», то представляла их одна-единственная лошаденка, запряженная в дрожки и едва ли способная создать столь пугающую обстановку. Теперь относительно темноты: всякий, побывавший летом в Пятигорске, может убедиться, что в июле полная темнота наступает никак не раньше девяти часов вечера, а дуэль происходила, как известно, около шести.

Кто-то скажет, что Глебов, мол, провел у тела поэта, по словам Эмилии, «мучительные часы» и, стало быть, все же досидел до наступления темноты. Это – тоже фантазия! Как и всё, что сопровождает рассказы о последующей доставке убитого поэта с места дуэли на его квартиру. По разным версиям, в перевозке тела участвовало до десятка разных людей – тут и Васильчиков, и Столыпин, и живший по соседству полковник Зельмиц, и слуги Лермонтова, Мартынова, поручика Раевского, и прислуживавший Лермонтову грузин Саникидзе. И даже «биржевой извозчик», якобы вернувшийся с полдороги, потому что «колеса вязнут, ехать невозможно».

Но вернемся к «мучительным часам» и прикинем, сколько времени действительно Глебов мог провести у подножия Машука. Тело было доставлено на квартиру к десяти часам. Это отмечено в акте осмотра места дуэли следственной комиссией и подтверждено показаниями самого Глебова, хотя в иных источниках называются и девять, одиннадцать часов, и даже полночь. И все же будем исходить из того, что тело было привезено к десяти часам. Доставили тело крепостные слуги Лермонтова и Мартынова, причем по указанию Глебова, приехавшего с места дуэли в усадьбу Чилаева, – об этом имеются вполне достоверные документальные свидетельства, содержащиеся, в частности, в военно-судном деле о дуэли: «Спрошенные под присягою крепостные люди… показали… Корнет Глебов приехал с места происшествия в квартиру и приказал из них Илье Козлову и Ивану Вертюкову ехать за телом Лермантова».

Как все это конкретно могло выглядеть? Пробыв какое-то время у тела, Глебов отправился в Пятигорск. Там он приказал слуге Лермонтова ехать за телом господина. Видимо, узнавший об этом Мартынов послал на место дуэли и своего слугу – подобрать оставленную впопыхах черкеску, заодно помочь в погрузке тела. Слуги исполнили приказание.

Теперь считаем. Пешее путешествие от «Домика Лермонтова», расположенного в усадьбе Чилаева, до Перкальской скалы занимает не менее сорока минут. Поездку в одноконном экипаже в наши дни никто не совершал и, тем более, не замерял ее продолжительность. Но будем считать, что езда в гору займет примерно столько же времени, сколько пешее хождение, а обратно, под горку, – несколько меньше, скажем, полчаса. Учтем, что в тот вечер дорога была мокрая и местами грязная, что замедляло скорость езды. Так что Глебов добрался до квартиры Лермонтова почти за час. Слуги ехали оттуда до места дуэли, допустим, столько же. Обратная езда с телом потребовала больше времени. Суммируем: все поездки туда и обратно заняли около трех часов. Прибавим какое-то время на сборы в дорогу и погрузку тела. И отнимем получившееся от десяти часов, когда тело оказалось на квартире, – получится, что все поездки начались значительно раньше семи часов. Дуэль – еще раз повторим – состоялась около шести. Отсюда следует: «мучительные часы» сидения Глебова у тела убитого сократятся до получаса, а то и пятнадцати – двадцати минут.

Не исключена и еще одна основательная задержка при транспортировке тела. И Мартьянов, и Висковатов пишут о том, что по приказу коменданта, еще не знавшего, что Лермонтов убит, его, как преступника, должны были доставить на гауптвахту. «Разумеется, на гауптвахту его сдать было нельзя, – рассказывал дальше Висковатов, – и, постояв перед нею несколько минут (пока выяснилось, что поручик Тенгинского полка Лермонтов мертв), его повезли дальше. Кто-то именем коменданта опять-таки остановил поезд перед церковью, сообщив, что домой его везти нельзя. Опять произошло замедление. Наконец смоченный кровью и омытый дождем труп был привезен на квартиру…»

Насчет гауптвахты – это опять чья-то фантазия, а вот к церкви его вполне могли повезти. И этому есть весомое свидетельство – воспоминания священника Василия Эрастова, как известно, испытывавшего к Лермонтову великую неприязнь: «Видел, как его везли возле окон моих. Арба короткая… Ноги вперед висят, голова сзади болтается». Отец Василий жил тогда, снимая квартиру в усадьбе коллежского советника Давыдова, расположенной неподалеку от дороги к Скорбященской церкви. Так что видеть, как везли туда или оттуда мертвого поэта, он вполне мог. И если это действительно было, то время на дорогу следует увеличить.

Весьма короткое время пребывания Глебова у мертвого тела дает нам возможность обсудить один очень деликатный вопрос. В адрес Глебова не раз высказывались упреки в том, что он будто бы бросил убитого приятеля лежать одного в лесу. Впервые заговорил об этом еще в XIX столетии Мартьянов. В прошлом веке об этом писали многие, утверждая, что какое-то время никто не оставался у тела убитого поэта. В такое никак не верится. Человек благородный и сугубо порядочный, Глебов, являясь к тому же секундантом убитого, не мог просто так взять и уехать – разве что оставив у тела надежную охрану… И, между прочим, существует убедительное предположение – его высказал краевед Ф. Просужих и поддержал видный лермонтовед С. Чекалин – что такая охрана была оставлена.

Мы уже отмечали, что поблизости от Перкальской скалы, где происходила дуэль, располагалась караулка Перхальского. По мнению Ф. Просужиха и С. Чекалина, лесник, услышав выстрел, тут же явился на место дуэли и увидел лежавшее там тело поэта. Он-то и был поставлен Глебовым около убитого – сторожить, пока не приедут забрать. Говорить об этом с большой долей уверенности позволяет некое письмо, случайно обнаруженное в Геленджике до Великой Отечественной войны, но в военные годы, к сожалению, утраченное. Его автор пишет своему знакомому о том, что, возвращаясь 15 июля, под вечер, в Пятигорск, он увидел лежащего у дороги мертвого Лермонтова и стоящего рядом солдата с ружьем. Ф. Просужих и С. Чекалин считают, что это и был лесник Перхальский. Некоторые сведения о Перхальском позволяют в подтверждение этой версии добавить, что ссыльный поляк, скорее всего, был взят в лесники из солдат согласно указанию лесного ведомства, последовавшего в 1832 году. Вполне вероятно, что он еще донашивал свой мундир, отчего и походил на солдата.

Еще одно соображение в пользу этой версии. Вспомним вирши Ильи Алексеева:

Известный уже нам К. Карпов утверждал, что Перхальский «зарабатывал порядочно, показывая любопытным место дуэли». Скорее всего, рассказ лесника о виденном в тот роковой вечер услышал и Илья Алексеев, а потому и написал в своем стихотворении не «убит», а именно – «лежал убитый».

Вполне вероятное появление Перхальского на месте дуэли помогает объяснить и кратковременность сидения Глебова с убитым. Ведь леснику, услышавшему выстрел, требовалось всего несколько минут, чтобы добраться до дуэльной поляны. А после его появления у Глебова не было причины задерживаться около мертвого тела и следовало поторопиться с его перевозкой. Описанная ситуация позволяет читателю сделать еще один, последний в данном расследовании, выбор: поверить в то, что тело Лермонтова было оставлено Глебовым под надежной охраной. Или считать того подлецом, бросившим тело убитого друга.

Что происходило в Пятигорске, пока у подножия Машука разыгрывалась дуэльная трагедия? Э. Шан-Гирей в своих воспоминаниях, сразу после слов о неумолкающих раскатах грома, говорит: «Приходит Дмитриевский и, видя нас в вечерних туалетах, предлагает позвать этих господ всех сюда и устроить свой бал; не успел он докончить, как вбегает в залу полковник Зельмиц (он жил в одном доме с Мартыновым и Глебовым) с растрепанными длинными седыми волосами, с испуганным лицом, размахивает руками и кричит: „Один наповал, другой под арестом!“ Мы бросились к нему – что такое, кто наповал, где? „Лермонтов убит!“ Такое известие и столь внезапное до того поразило матушку, что с ней сделалась истерика; едва могли ее успокоить».

Кстати сказать, по словам Эмилии получается, что и Дмитриевский пришел к Верзилиным во время грозы, и Зельмиц прибежал тогда же. Но если появление Зельмица, потрясенного трагической вестью, еще возможно во время даже сильного ливня, то приход Дмитриевского и его предложение «позвать этих господ» едва ли могли произойти, если снаружи хлестали дождевые струи. Да и о смерти Лермонтова в городе стало известно лишь после возвращения с места дуэли Мартынова и Васильчикова, то есть около семи часов, когда дождь уже давно кончился.

Согласно утверждению Мартьянова – Чилаева, именно во время грозы узнали о гибели Лермонтова и участники парадного обеда: «…когда лилось шампанское рекой, а на дворе бушевали стихии: гремел гром, зигзагами вилась молния и хляби небесные разверзлись потоками дождя, – было получено известие о дуэли и смерти М. Ю. Лермонтова. Нужно ли говорить, как поразило оно пирующих!»

Сказано очень красиво, но, опять-таки, насколько верно? Вспомним Любима Тарасенко-Отрешкова, писавшего: «Перед вечером мы заехали к Монго-Столыпину, где было пять-шесть человек знакомых; оттуда верхом с братом отправились мы к источнику. В сумерки приходят сказать нам, что почти умирает Александр Бенкендорф… Но оказалось, что с ним только сделался обморок от излишней усталости в знойный день… Пока мы были у него, прискакивает Дорохов и с видом отчаяния объявляет: „Вы знаете, господа, Лермонтов убит!“»

Мы уже отмечали, что оснований искажать факты у Любима явно не было. Да и о гибели Лермонтова, как мы выяснили, стало известно в Пятигорске уже после того, как ливень закончился. И слова Любима еще раз подтверждают это: дождь помешал бы и Столыпину вернуться к себе, и братьям Тарасенко-Отрешковым заехать к нему, а потом отправиться к источнику и навестить упавшего в обморок Бенкендорфа, что, кстати сказать, произошло, по словам Любима, уже «в сумерки». К тому времени Мартынов и Васильчиков уже давно вернулись из-под Машука и вполне могли рассказать о случившемся Дорохову, что-то слышавшему о дуэли и с волнением ждавшему вестей.

Как и когда о гибели поручика Лермонтова стало известно властям? Вот рассказ Мартьянова: «Вечером, часов в 7, по рассказу В. И. Чилаева, явился к коменданту Глебов, весь мокрый и в грязи. Когда он доложил ему, что явился прямо с дуэли и что Лермонтов ранен смертельно, полковник Ильяшенков совершенно потерялся. Он бегал из одной комнаты в другую, хватался за волосы и плакал, причитывая: „Мальчишки, мальчишки, что вы надо мной наделали?“ Потом, немного оправясь, он закричал: „Послать ко мне плац-майора!“ – и, едва подполковник Унтилов показался в дверях, бросился к нему навстречу и выпалил: „Под арест! Сейчас под арест! Всех, всех под арест!“ Плац-майор поманил за собой Глебова и хотел выйти. „Постойте, – остановил он Унтилова, – корнет Глебов еще ничего не рассказал о дуэли, где, что и как происходило. Пусть расскажет, а вы прислушайтесь, составьте краткое конфиденциальное уведомление начальнику штаба и сейчас же отправьте его по эстафете!“ Глебов рассказал, что знал о событиях дня, и донесение было в тот же вечер отправлено. Мартынов, по приказанию коменданта, был арестован плац-адъютантом и помещен, как отставной, в городской тюрьме».

Оставим на совести биографа этот живописный рассказ. Отметим лишь, что Глебов, по словам Чилаева, пришел к коменданту в семь часов, и это полностью подтверждает наше предположение, что с места дуэли он уехал вскоре после шести часов. То же указывает и рапорт коменданта, отправленный, кстати, не в тот же вечер, а на следующий день: «Лейб-гвардии конного полка корнет Глебов, вчерашнего числа к вечеру (не „вечером“, а именно „к вечеру“! – Авт.) пришед ко мне на квартиру, объявил, что в 6 часов вечера у подножия Машука была дуэль между отставным майором Мартыновым и Тенгинского пехотного полка поручиком Лермонтовым, на коей сей последний был убит». Этот документ стал первым в потоке бумаг, который породила гибель поэта.

Вспомним попутно об утверждении Раевского, что перед дуэлью было специально закуплено шампанское: «А мы дома пир готовим, шампанского накупили, чтобы примирение друзей отпраздновать». Хорошо изучив преддуэльную ситуацию, подумаем, кто бы мог готовить этот пир? Глебов и Васильчиков участвовали в дуэли. Трубецкой и Столыпин, если принять версию об их участии в поединке, находились там же, а если нет, то сидели на пиру Голицына. Раевского, как мы убедились, в это время в Пятигорске не было – о готовящемся пире он мог услышать позднее, среди прочих слухов и фантазий, возникших после дуэли. Все же прочие о дуэли попросту не знали – об этом достаточно подробно говорится в приведенных выше воспоминаниях Чилаева и Эмилии Шан-Гирей.

Ей же доверим рассказать, как закончился этот печальный вечер, да и весь день 15 июля: «К девяти часам все утихло. Вечер был чудный, тишина в воздухе необыкновенная, луна светила как день. Роковая весть быстро разнеслась по городу. Дуэль – неслыханная вещь в Пятигорске! Многие ходили смотреть на убитого поэта из любопытства; знакомые же его из участия и желания узнать о причине дуэли спрашивали нас, но мы и сами ничего не знали тогда верного. Это хождение туда-сюда продолжалось до полуночи».

Почтенная мемуаристка несколько преувеличила ночной ажиотаж, в чем ее можно поправить, опираясь на бесхитростный рассказ армейского знакомого Лермонтова, А. Чарыкова, находившегося тогда в Пятигорске: «…Вхожу в сени, налево дверь затворенная, а направо, в открытую дверь, увидел труп поэта, покрытый простыней, на столе; под ним медный таз; на дне его алела кровь, которая несколько часов еще сочилась из груди его. Но вот что меня поразило тогда: я ожидал тут встретить толпу поклонников погибшего поэта и, к величайшему удивлению моему, не застал ни одной души».

Так завершился последний день жизни великого поэта. Дальнейшая жизнь на земле продолжалась уже без него, ушедшего в бессмертие.