На фотографии – черно-белая кошка, нежно вылизывающая четырех маленьких черных котят. Моя подруга Пенни, с которой мы когда-то делали куличики из песка на заднем дворе нашей фермы, прислала мне этот снимок. Каждый кошатник знает, как нелегко найти дом для котят, особенно для черных. Лучший способ найти котятам хозяев – разослать их фотографии. Кто сможет устоять перед снимком с котятами?

Пенни и Дэвид подобрали черно-белую кошку в Уэльсе, в городке Огогоронви. Они назвали ее Эронви, откинув причудливое «огого». Эронви и несколько других кошек сидели на вегетарианской диете, но, поскольку они имели возможность охотиться на мышей, то не слишком страдали от подобного эксцентричного образа питания. Кошки были стройными и вполне здоровыми.

– Эронви – нежная, покладистая кошка, отличная мать, – вспоминает Пенни. – Мне понравилось, как она позвала помочь справиться с родами. Я поставила для Эронви уютную коробку, уселась рядом и гладила кошку, пока не появился первый котенок. Потом она занялась котятами, непрерывно мурлыча. Кошка была такой очаровательной, что я позволила ей завести пятнадцать котят.

Нелегко найти дом для такого количества котят. Неудивительно, что Пенни активно уговаривала друзей взять хотя бы одного, рассылая им фотографии.

– Ронни, посмотри только на этот снимок, – сказала я за ужином. – У Пенни появились котята.

На ужин мы ели тушеное мясо с картошкой по-ланкаширски: Ронни просто обожал такую еду. Мне хотелось показать ему фотографию, когда у него будет хорошее настроение, а если Ронни вернется домой расстроенным и ворчливым, то об этом просто не заговорю. Муж принял Аду и даже научился о ней заботиться, но я боялась, что любовь к свободе от обязательств может перевесить весьма скромное желание завести другую кошку.

– Знаю, к чему ты клонишь, – ответил Ронни. – Отлично вижу, что вы с Пенни задумали.

– Они такие очаровательные, Ронни. Ты полюбишь котенка. Я знаю, ты обязательно его полюбишь.

Такое откровенно неправильное толкование эмоционального состояния партнера было частью моей стратегии управления. В сложные моменты решительный шаг вперед мог оказаться весьма позитивным. Сработала ли моя уловка?

– Я сказала, мы приедем к ней в субботу и посмотрим на котят, – сказала я самым теплым и нежным голосом, какой только был в моем репертуаре. Тон очень важен при дрессировке собак, кошек и мужей!

– Думаю, мы сможем съездить, – ответил Ронни.

Тут я сменила тему. Мне хотелось думать, что муж согласился не только из любви ко мне, но и потому что вполне допускал возможность, что котенок ему понравится. Как бы то ни было, цель была достигнута. Мы отправились посмотреть на котят и вернулись домой с одним из них. Разве это странно?

Маленькая Мурлыка не была уличной кошкой. Она появилась на свет в хорошем доме, отличалась и физическим, и эмоциональным здоровьем.

Ту ночь я провела в обществе котенка, а не с собственным мужем.

– Она такая крошка, – сказала я Ронни. – Мурлыка скучает по маме.

– Котенок для тебя важнее любимого мужа, – воскликнул Ронни, наполовину шутливо, наполовину серьезно. – Это добром не кончится.

Я совершила первую ошибку в общении с новым котенком, когда пустила Мурлыку в свою постель. С этого момента кошка стала всегда спать в постели со мной. Она даже меняла позу, когда я поворачивалась во сне. Я чувствовала, как кошка карабкается по моему телу, выискивая удобное местечко возле моих рук, а не у спины. Я боялась случайно придавить ее, но этого не случилось.

Казалось, кошка предугадывает мои движения и подстраивается под них.

В этом был и серьезный недостаток. Мурлыка сворачивалась рядом со мной на кровати и успокаивалась, когда была чем-то напугана или просто находилась в состоянии стресса. То есть, когда она заболевала или, например, съедала что-то неподходящее, то лезла в постель, чтобы расстаться с этой гадостью.

Многие котовладельцы проклинают момент, когда, поднимаясь с постели, они случайно наступают босой ногой на маленький комочек шерсти. Мурлыка оставляла такие комочки прямо на моей груди в моей собственной постели! С того времени я перестала позволять своим кошкам спать под моим одеялом.

Я совершила еще одну ошибку – позволила Мурлыке грызть и кусать мои пальцы. Она была такой крохотной, что я просто не могла устоять перед напором кошки. Я шевелила пальцами, и она набрасывалась на них, хватая пальцы маленькими коготками, а иногда и крохотными зубками. Я заваливала Мурлыку на спинку, а она отбивалась. Кому могут повредить зубки крохотного котенка?

Через полгода зубы и когти котенка-подростка впивались в мои пальцы весьма ощутимо. Мурлыка играла со мной так, как я ее научила – выпустив когти и оскалив зубы, а все мои руки покрылись полузажившими царапинами и укусами.

Со временем игры Мурлыки стали настолько неприятными, что мне пришлось избрать новую тактику. Я запихивала кошку в наволочку и играла с ней, обеспечив рукам хоть какую-то защиту. Кошке это безумно нравилось, и она напрашивалась на игры каждый раз, когда я меняла постельное белье. Сегодня, когда я уже многое знаю о кошках, я понимаю, что смогла бы научить ее не выпускать когти, но тогда еще не знала, как это сделать.

Удивительно, но именно эта агрессивность котенка и завоевала сердце Ронни.

Мурлыка постоянно охотилась на него, подстерегая в засаде: пряталась за дверью и набрасывалась на мужа, а иногда прыгала на него с высокой мебели. Муж искренне восхищался ее смелостью.

– Не могу поверить, что такая малышка осмеливается нападать на меня! – восклицал он, отбиваясь от очередной атаки.

Больше всего Мурлыке нравилось прыгать на спящего Ронни с книжного шкафа. Кошка всегда целилась в пах – самую чувствительную зону. Если ей это удавалось, то просыпался Ронни мгновенно.

Когда Мурлыка подросла и стала понимать, что нападать на тех, кто больше ее, неблагоразумно, она перестала бросаться на Ронни. К этому времени муж успел много от нее натерпеться. Мурлыка стала довольно робкой маленькой кошечкой. Она не любила посторонних и совсем не была ручной – даже на коленях не любила сидеть. Мурлыка унаследовала застенчивость матери.

Зато кошка с удовольствием путешествовала с нами в загородный коттедж в Сомерсете. Я спросила у профессора Питера Невилла, считавшегося признанным специалистом по кошачьему поведению, как приучить кошку спокойно путешествовать в машине. Профессор посоветовал взять двухмесячного котенка и сразу же приучать его к машине.

Именно так я и поступила с Мурлыкой. С первой недели, как она появилась в нашем доме, я стала брать кошку с собой в короткие поездки, и скоро она совершенно спокойно путешествовала с нами в своей переноске. И в Лондоне, и в Сомерсете кошка чувствовала себя как дома. За городом было замечательно охотиться, а в Лондоне – греться на батарее. Приучив Мурлыку к машине с самого раннего возраста, мы смогли сделать так, что она чувствовала себя в машине в безопасности. В самые первые недели жизни кошка привыкла к машине и приноровилась кусать меня за пальцы, и эти привычки остались с ней навсегда.

Когда Мурлыке было около пятнадцати недель, я попыталась приучить ее к шлейке, но не знала, как это сделать. Стоило мне водрузить на кошку шлейку, она сразу приобретала несчастный вид и отказывалась гулять. Я не понимала, что шлейку нужно сопровождать лакомствами. Если бы я это сделала, то, скорее всего, кошка привыкла бы к шлейке точно так же, как и к машине.

Я не настаивала, потому что связывала неприязнь Мурлыки к шлейке со страхом перед машинами. В Лондоне у нашего дома есть небольшой задний дворик, входная дверь которого открывается на проезжую улицу. Однажды я вышла с кошкой на руках, но надела на нее шлейку для безопасности. Однако Мурлыка была в полном ужасе.

Сегодня я понимаю, что глупо приучать кошку к дорожному движению. Гулять она могла и на закрытом со всех сторон заднем дворике. На нашей улице жил черно-белый кот, любивший сидеть у порога дома, гулять по улице и забираться на игровые поля соседней Вестминстерской школы. А однажды он исчез – его сбила машина. Хотя Мурлыка спокойно путешествовала в машине, было неплохо для нее бояться всех остальных машин на улице.

* * *

В первый год жизни Мурлыки умер мой отец – не в больнице, а дома. Я находилась у него накануне, но мне позволили провести рядом с отцом всего час. Мачеха выгнала меня из комнаты, где он лежал: она хотела, чтобы отец не осознавал свою смерть, и боялась, что я могу проговориться или он сам поймет свое положение из-за моего приезда. Такими были отрицание и страх смерти в нашем обществе.

Папа не возражал бы, скажи я что-то подобное. Он очень спокойно и трезво относился к смерти, и я всегда этим восхищалась. Отец понимал, что конец неизбежен. За год до его смерти я приехала к отцу в гости, увидела отслаивающиеся обои в гостиной и сказала:

– Тебе нужно переклеить обои, папа.

– Да ладно, – отмахнулся он. – Я все равно скоро умру. Они увидят, как меня выносят.

К счастью, в тот день мачеха отправилась к своей тоже больной матери, поэтому я смогла побыть с папой подольше.

– Не бойся смерти, – сказал мне Ронни, когда я собиралась к отцу. Он-то видел немало смертей, когда служил в армии. – В мертвецах нет ничего страшного. Ты видишь тело и понимаешь, что человека уже нет здесь.

Через день мой отец умер, но меня не было рядом с ним. Мачеха оставила отца для себя.

Похорон в традиционном смысле слова не было. В завещании папа написал, чтобы с его телом «обошлись максимально дешево, насколько позволяет человеческое достоинство». Уважая его последнюю волю, мы отправились в крематорий и наблюдали, как гроб исчезает за дверцами. Не было произнесено ни одного слова прощания. Моя мачеха, брат и мы с Ронни вошли, сели, увидели, как гроб исчезает, и разошлись.

Момент смерти отца совпал с превращением Мурлыки в опытную и опасную охотницу. Казалось, она унаследовала эту страсть папы: в молодости он много охотился при любой возможности, в среднем возрасте шесть дней в неделю. У нас были две стаи гончих, которые чередовались. Уверена, при возможности отец занимался бы этим и по воскресеньям. Я не одобряю охоту – ни у людей, ни у кошек, но понимаю, что у кошек нет морального выбора: охотничий инстинкт у них врожденный.

В Лондоне Мурлыка поймала только подбитого голубя. Возможно, там просто нечего было ловить. В Сомерсете же она начала охотиться на мышей. Крыс кошка никогда не трогала, а кролики жили на холме в двух полях от нас, и эту территорию охотница не считала своей. Так что животные были в безопасности.

Одно лето мы провели не в Сомерсете, а в Оксфордшире, и там Мурлыка открыла для себя фазанов. Местный фермер каждый год выпускал в лес сотни фазанов для охоты. Первые недели жизни они проводили в специальных загонах, а потом могли жить, где хотели. Птицы были совершенно не приспособлены для существования в природе, и большинство из них никогда не видело кошек.

Поскольку фазаны привыкли, что люди регулярно их кормят, они приходили к нашему дому и часами бродили в саду как обычные куры, а не как охотничья дичь. Мурлыка была от них в восторге. Все лето она безжалостно бросалась на фазанов, как только они оказывались в пределах досягаемости. Затем кошка останавливалась, отряхивалась и шла прочь, словно ей и в голову не приходило никого ловить.

Фазаны были для нее слишком крупными. Я буквально видела, как над головой Мурлыки появлялся пузырь, словно в комиксе, с надписью: «Лучше не стоит!» Я всегда веселилась, наблюдая за смущенным отступлением кошки, она отступала с видом оскорбленного достоинства, стараясь не встречаться со мной глазами. Мой смех ей явно не нравился.

Мурлыка оставалась маленькой по общим размерам, но животик у нее был большой. Другими словами, она была пухленькой. У меня уже имелась Толстая Ада, а теперь появилась другая такая же. Еще у меня был тучный муж. «Плотный, но крепкий», – каждый раз поправлял меня Ронни. Он был очень крупным, но у мужа не было большого живота. Скорее, он напоминал большое дерево с мощным стволом – от плеч до бедер.

– Во мне 115 килограммов сплошных мышц, – заявлял муж, когда я предлагала Ронни сесть на диету.

Толстая кошка и толстый муж были на моей совести, поскольку еду готовила именно я. Я начала разрабатывать план здорового питания. Мы стали есть много зеленых овощей, хлеб из муки грубого помола и пасту. Мяса я готовила немного, и никакого сливочного масла или сливок. Я немного постройнела, а со мной и Мурлыка. Ронни вообще не похудел. Я заметила, что муж просто стал есть больше, да еще и подкармливал Мурлыку со стола! Это было ужасно. Постепенно в наш рацион вернулось сливочное масло, потом мясо, а за ним и сливки. Я проиграла эту битву.

Мурлыка остерегалась посторонних котов, но в Оксфордшире у нее появился друг. В нашем саду стал появляться большой черный кот. Его шерсть всегда была покрыта пылью, словно он спал в грязи. Впервые я встретила этого кота на стене сада, выходящей на улицу. Я как раз несла небольшой пирог с мясом, поэтому отщипнула кусочек и положила на стенку. Кот мгновенно набросился на еду.

Соседка, жившая за несколько домов от нас, спросила, не хочу ли я зайти посмотреть на котят. Она не успела вовремя кастрировать новую кошку, и у нее появились пять котят – разумеется, все черные. Я устояла перед искушением взять еще одного котеночка. Маленькие черные котята были похожи как две капли воды на нового приятеля Мурлыки. Кот времени даром не терял. В один из домов он попросту вломился и съел всю еду, приготовленную для домашней кошки.

Естественно, я подкармливала кота при любой возможности, и скоро он стал наведываться в наш сад регулярно. Людей незваный гость недолюбливал и никогда не подходил близко, чтобы его не поймали. К этому времени я уже знала о кошках достаточно, поэтому понимала, что кот представляет потенциальную угрозу для Мурлыки. От него моя кошка не только набиралась блох, но еще и могла заразиться вирусом кошачьего иммунодефицита, если они подерутся.

Вряд ли животные подрались бы, потому что Мурлыка явно с ним заигрывала. Летом она сидела на пороге при открытых дверях и любовалась котом, расхаживающим перед ней по дорожке. Он ее очень интересовал. Мне казалось, кошка в восторге от мужественности кота. Конечно, я уже ее стерилизовала, но способность восхищаться котами осталась. Он снизошел до того, чтобы ее заметить, но заинтересовать гостя Мурлыке не удалось.

Мне нужно было обеспечить безопасность своей кошке и помочь выжить бродячему животному. Некастрированные коты ведут довольно опасную жизнь. Они слоняются по улицам в поисках нестерилизованных кошек, постоянно рискуя оказаться под колесами машины, дерутся друг с другом и вламываются в чужие дома, а по ночам громко орут. Те, кто не любит кошек, кидаются в котов тяжелыми предметами. В результате жизнь их оказывается недолгой.

Кастрация повышает шансы котов на выживание, даже если они остаются на улице. Большинство кастрированных животных в первые месяцы после операции набирают вес. Поскольку выработка мужских гормонов уменьшается, они начинают вести более спокойный образ жизни, перестают драться и не так часто попадают под машины. Дикие коты после кастрации прибиваются к какой-нибудь ферме, и это самый верный способ спасти им жизнь.

Полтора месяца я ставила миску с едой все ближе и ближе к себе. В конце концов, кот подошел достаточно близко, чтобы я смогла его поймать. В миску я положила совсем немного еды. К моему удивлению, кот особо не сопротивлялся, когда был схвачен, и я без труда запихнула его в переноску. Далее я отправилась к ветеринару, чтобы его кастрировали, потом попросила ветеринара обработать кота от блох и глистов и сделать ему первую прививку.

Мы вернулись домой, вышли в сад, я выпустила пленника из переноски и ждала, что он стремглав бросится прочь, в свою пыльную нору, но кот спокойно вышел из переноски и сразу же направился к миске с едой. Я незатейливо назвала его Чернышом. Он был не диким, а очень голодным. Из-за подготовки к кастрации кот пропустил свой завтрак!

Итак, теперь у меня было два питомца – кошка, жившая в доме, и кот, обитавший где-то еще, но проводивший много времени в моем саду. Я прорезала для него лаз в стенке уличного туалета – реликта викторианских времен, который больше не использовался по прямому назначению, но стал полезным кошачьим убежищем. По выходным, когда мы приезжали за город, я ставила там миску с едой и миску с водой, а также устроила для него лежанку. Черныш отъелся и избавился от пыли на шерсти, но по-прежнему старался держаться подальше от меня. Может быть, он помнил, что в прошлый раз, когда я его поймала, коту пришлось расстаться со своей мужественностью!

Мне казалось, что он никогда не станет настоящим домашним котом, ведь кот отличался довольно суровым нравом. Однажды, когда я сидела во дворе, он неожиданно прыгнул мне на колени с громким мурлыканьем. Это был решительный переход от страха и осторожности к настоящей любви. Я не раз видела, как запуганные кошки обретали уверенность, и каждый раз это доставляло мне искреннее наслаждение.

Черныш оказался очень ласковым котом и гораздо уютней Мурлыки.

Для этого ему достаточно было просто избавиться от страха.

Я отвезла кота для повторной прививки. Наконец-то был готов результат анализа на вирус кошачьего иммунодефицита, и Черныш оказался совершенно здоровым.

Свою привлекательность для Мурлыки он потерял. Кошка больше не смотрела на кота с восхищением и не любовалась проделками Черныша. Она ясно дала понять, что теперь, когда кот лишился мужественности, для него нет места в ее жизни. Возможно, раньше Черныш привлекал ее своим сильным запахом, а теперь запах заметно ослабел. Кошки различают друзей и врагов по запаху, и сильный запах самца, как запах лосьона после бритья, остается привлекательным даже для стерилизованных кошек.

Конечно, Черныш в глазах Мурлыки и для ее носа изменился к худшему. Несмотря на то что сексом она вовсе не интересовалась, этот новый асексуальный самец ей вовсе не нравился. Теперь кошка отворачивалась от кота, хотя раньше ее к нему тянуло. Как бы то ни было, я знала, что не смогу взять его в свой дом, хотя Черныш туда явно стремился. Он постоянно сидел возле задней двери с самым печальным и умильным выражением на мордашке.

К счастью, кот понадобился моему племяннику. Конечно, сам он об этом не догадывался, но когда я попросила племянника присмотреть за Чернышом, пока мы съездим на месяц в отпуск, он согласился. Я знала, что в детстве племянник обожал книжку «Уличная кошка», в которой рассказывалось о кошке, мечтавшей стать домашней.

Племянник оказался идеальной целью для моего плана. К концу месяца он переименовал черного кота в Мака и согласился со мной, что для уюта и радости в доме ему не хватало только этого кота. Мак долго и счастливо жил у него – и все благодаря нечестной игре одной тетушки, то есть меня!

Без него Мурлыка стала счастливее, да и Ронни тогда еще не был эмоционально готов ко второму коту. Толстая Ада и Толстая Мурлыка приучили его любить себя. Ронни любил обеих, но еще не превратился в преданного кошатника, готового влюбиться в любое пушистое создание с пышным хвостом. Он любил конкретных кошек, а не весь кошачий род. Мне было над чем раздумывать, вырабатывая в муже нежное отношение к кошачьим.

* * *

Образ жизни Ронни не располагал любить домашних животных. Хотя он по-прежнему выезжал в горячие точки, характер этих командировок изменился. Теперь муж занимался темой угонов самолетов. Террористы поняли, что стоит угнать самолет, и они привлекут к себе всеобщее международное внимание. Не все угоны заканчивались гибелью пассажиров, поскольку большинство террористов в то время вовсе не собирались заканчивать жизнь самоубийством. Тогда терроризм был политическим, а не религиозным.

Ронни и его друг Крис Добсон делали репортажи с пары угонов. Это подтолкнуло друзей к идее написать книгу о терроризме – «Комплекс Карлоса». Позже темой занялись разные американские специалисты, но именно Ронни был одним из первых, кто обратил внимание на эту проблему.

Работая над книгой, муж много времени проводил дома, конечно, в промежутке между командировками, и у него появилось больше времени для дневного ухода за кошкой. Когда моей матери поставили диагноз «рак», я смогла три дня в неделю проводить с ней. В мое отсутствие Мурлыка спала вместе с Ронни и, похоже, получала львиную долю его еды: мужу страшно нравилось кормить кошку с вилки. Мое отсутствие пагубно сказалось на ее фигуре!

Болезнь матери научила меня мириться со смертью во всей ее чудовищной силе. Наше общество не умеет принимать смерть. Когда-то большинство людей умирало дома, и друзья приходили к ним проститься. Сегодня люди умирают изолированными от всех за стенами больниц, домов престарелых или, если им повезет, в хосписах. Лично я испытывала необдуманный оптимизм относительно способности медицины снимать боль и облегчать страдания.

Мамина смерть стала для меня шоком, неприятным открытием того, как умирают люди. Мама упала осенью и со Дня святого Валентина находилась в медицинском доме престарелых. Официально ее диагноз звучал так: «плоскоклеточный рак языка». Через неделю врачи сказали мне, что ей не становится лучше. Похоже, рак распространился на какой-то внутренний орган, возможно, поджелудочную железу. Попытки выяснить это были бы слишком мучительны для умирающей 80-летней женщины.

Мама категорически не хотела признавать, что у нее рак в терминальной стадии, и поэтому слышать не хотела о хосписе. В результате она умирала медленно и мучительно: день за днем, час за часом у мамы отказывали разные органы. Она умерла через семь дней и четыре часа после того момента, когда перестала пить воду. Я дежурила у маминой постели, и это были худшие дни в моей жизни. Я не готовилась к такой смерти, однако весь этот мучительный процесс и агония проходили на моих глазах.

Мы с братом сидели у материнской постели день и ночь, прислушиваясь к ее дыханию, и ожидали конца. Иногда к нам присоединялась местная черепаховая кошка Кэнди. Она садилась в изножье постели и мурлыкала, а иногда просто спала. Ее глаза открывались, моргали и закрывались снова. Кэнди была настоящим утешением для моей матери, пока та еще находилась в сознании. Теперь присутствие кошки успокаивало нас с братом.

Мамины глаза ввалились, кожа обтянула скулы. Зубной протез вынули, поэтому ввалились и щеки, нос заострился – стал «острым, как перо», по выражению Шекспира. Постепенно индивидуальные черты, которые делали эту женщину моей матерью, стирались и заменялись чем-то абсолютно безличным. Кожа на лице сначала была белой. Потом дни сменяли друг друга, и кожа желтела, превращаясь в старый пергамент. На щеках появились красные пятна. Такие же пятна появились и во внутренних уголках глаз.

Этот переход от жизни к смерти был непростым. Мама отказалась пить, поэтому не могла принимать обезболивающие препараты. Я заказала для нее морфиновую помпу, но возникла задержка с доставкой самого морфина. С большим трудом я уговорила маму выпить растворенные в воде обезболивающие через соломинку. За прошлый год я часто насильно заставляла ее есть и пить, и на этот раз мама, к счастью, согласилась сделать для меня то, на что ее не могли уговорить медсестры и врачи.

Я не знала, что ее перевели на «ливерпульский уход». Согласно этому методу, человеку не дают есть и пить, и ему становится легче умереть. В доме престарелых меня попросили больше не давать маме воды. Я боялась дать ей воду, так как она могла подавиться. Мне нужно было не обращать внимания на ее приказы, то есть слушать врачей и сестер.

Я сидела рядом с мамой, и морфиновая помпа иногда вздыхала. Каждый такой звук означал, что мама получает очередную дозу наркотика. Я не знала этого, а некоторые сестры не умели обращаться с помпой. Поэтому я рассказала о звуках и спросила, все ли нормально.

Маме делали дополнительные инъекции какого-то обезболивающего в связи с ненадежной работой помпы. Действие укола длилось четыре часа, и все это время мама спала, а приходила в сознание, только когда не делали уколов.

Мамина речь была неразборчивой, хотя однажды она попыталась мне подпевать, когда я запела колыбельную: хотела, чтобы она снова заснула. Некоторым гостям мама улыбалась. Мне казалось, она о чем-то умоляет.

У мамы пересох рот, и она пыталась облизать губы. Язык распух, покрылся сухими чешуйками. На внутренней стороне щеки образовалась огромная серая язва. Я пыталась смачивать мамины губы смесью сидра с лимонным соком и купила для этого в аптеке маленькую кисточку. Жидкости оказалось слишком много, и мама начала давиться.

В тот момент я могла думать только об одном: я хотела, чтобы мама умерла поскорее и ее страдания закончились. Конечно, я могла положить им конец сознательно, ведь маме достаточно было просто подавиться. Однако я не могла решиться убить ее таким образом. Я перестала давать ей жидкость, но мне было мучительно видеть, как мама страдает от жажды.

Я до сих пор виню себя за то, что позволила врачам и сестрам контролировать ее умирание. Я должна была хоть как-то помочь маме.

Каждые четыре часа сестры двигали ее для ослабления давления на страдающее тело. В эти моменты я выходила из комнаты, но слышала, как она говорила: «Не делайте мне больно» и «Я не могу продолжать». Я видела, как мама страдает, когда мочится в постель, наклонялась к ней и говорила: «Все нормально, мама, не волнуйся», но мама очень нервничала и протягивала ко мне свои тонкие, как спички, руки, отчаянно пытаясь подняться. Запрет мочиться в неположенном месте усваивается в первые месяцы жизни. Даже умирание не ослабляет его силы.

Мне пришлось попросить сделать маме еще один обезболивающий укол. Однажды сестра ответила мне: «Как только смогу, сразу сделаю». Этого было достаточно для нее, но не для меня. Брат справлялся с мамиными страданиями лучше, чем я. Он чувствовал, что она не испытывает физической боли, хотя явно несчастна.

Я спорила с братом – не позволила бы ни одной кошке или собаке умирать так медленно и мучительно. К счастью, для них эвтаназия вполне доступна. Врачи же не обладают той свободой, что ветеринары. В чем бы ни заключался «ливерпульский уход», но «ухода» в нем было слишком мало.

Этот кошмарный переход от жизни к смерти стал мучительным не только для мамы, но и для меня. К этому времени мама была сильно обезвожена. Ее ресницы слиплись. Когда-то она называла это «сонями». Когда мама открывала глаза, веки поднимались очень медленно, так как ресницы слипались от высохших слез.

Мама уже три дня находилась без жидкости. Ее хрупкое, старое тело должно было уже умереть, но не умирало. Ее «слабое» сердце билось ровно, температура поднималась. По-видимому, в мочеполовом тракте развивалась инфекция. Врач согласился не лечить ее, чтобы ускорить конец, но когда я просила, чтобы последние мамины дни были спокойными и комфортными, я вовсе не хотела продления ее жизни… Без антибиотиков у мамы поднялась очень высокая температура.

Весь день у нее было дыхание Чейн-Стокса. При таком дыхании за глубоким вдохом следует несколько мелких вдохов, а потом кажется, что дыхание прекращается вовсе. Сразу за моментом тишины следует новый глубокий вдох. В горле у мамы начало что-то трещать. Мы посчитали это окончательной агонией, и брат устроил так, чтобы следующие сутки быть рядом с ней.

Во вторник температура поднялась еще больше, и, по-видимому, развилась пневмония. Ее тело сотрясали периодические спазмы. Так иногда случается перед засыпанием, когда человеку кажется, что он падает. Дыхание мамы стало шумным, иногда вдох превращался в глубокий стон, но этот звук был бессознательным.

Медсестра сказала мне не отходить от мамы ни на минуту – смерть может наступить в любой момент, но смерть никак не приходила. Священник пришел соборовать маму. Помолиться за нее пришел местный викарий и еще одна близкая подруга. Третий полуслепой викарий, которому и самому было за 80, приезжал на автобусе через весь Оксфорд два-три раза в день, чтобы посидеть с мамой и дать мне возможность передохнуть. Викарий сидел и читал псалмы на английском языке.

Я много раз смеялась над англиканскими викариями. Мне нравились глупые викарии в романах Барбары Пим. Теперь я оказалась в том месте и в тот момент жизни, когда они были мне необходимы. В отличие от других посетителей, которые приходили и уходили потрясенными, напуганными и в слезах, эти люди сохраняли невозмутимость и были полны сочувствия. Они принимали смерть и загробную жизнь как должное.

В среду случилось маленькое чудо. Мамина рука лежала на одеяле. Кожа на руке приобрела синеватый оттенок. Я взяла маму за руку и почувствовала легкое пожатие. Лицо мамы напоминало лицо призрака, глаза были плотно закрыты. Ничто не выдавало, что она в сознании, но она точно держала меня за руку.

Я почувствовала глубокую радость. Мы просидели так шесть часов. Я говорила с ней, рассказывала о своей любви, обещала счастье впереди. Я верила, что она меня слышит. Мамина рука из синеватой стала розовой, и мама не умерла. Я не собиралась задерживать ее уход, наоборот, но в тот момент я бессознательно укрепила ее связь с жизнью.

В четверг брату пришлось вернуться на работу, а мама еще жила. Дыхание перестало быть шумным, стало поверхностным. Медсестры восхищались ее выносливостью. К моей глубокой радости, больничная кошка Кэнди снова пришла на мамину постель. Врачи перестали предсказывать, когда мама умрет. Она должна была умереть три дня назад. Без присутствия Кэнди не знаю как бы я выдержала эту мучительную вахту.

Следующие сутки я провела рядом с мамой, ожидая конца. Иногда я пела гимны – немного ее порадовать. Мама никак не показывала, что слышит меня. Только легкие движения в ответ на мои слова или слова других людей свидетельствовали, что мама все еще слышит нас.

Наступил четверг. В восемь вечера что-то изменилось. Я не знаю, что это было. Дыхание и тело мамы остались прежними, но к этому времени я предельно настроилась на странный язык ее умирания, поэтому улавливала мельчайшие изменения тона.

Я подошла к ней и взяла за руку. Запястье было холодным. Мертвенно холодным. Этот холод совсем не напоминал холод живой руки, касавшейся меня в детстве. Проходившая мимо сестра померила ей давление и сказала, что давление упало. Я спела маме гимн и сказала, как сильно люблю ее. Потом спела детскую колыбельную «Сладкий сон целует твои глазки». Еще один глубокий вдох – и мама перестала дышать навсегда.

Я не смогла помочь маме, когда она больше всего нуждалась в моей помощи. Я ушла из дома престарелых, предоставив им самим организовывать погребение. Это была уже не моя мать.

Клянусь, я никогда больше не позволю никому из своих любимых умирать подобным образом!