Именно Уильям по-настоящему покорил сердце Ронни и превратил его в истинного кошатника. Те, кто ненавидит кошек, решат, что Ронни перешел на темную сторону, но я предпочитаю считать, что он выбрал свет и радость. Из человека, который не интересовался кошками, он превратился в того, кто научился сначала любить двух конкретных кошек, Аду и Мурлыку, а потом полюбил весь кошачий род.

Говорят, мужчин не переделаешь. Женщинам не советуют выходить замуж в надежде на то, что мужчину удастся изменить. Я не меняла Ронни, но моим кошкам это удалось, а Уильям стал котом, окончательно завершившим этот процесс. После него Ронни стал полноправным членом бригады мужчин, любящих кошек.

Сильные, смелые мужчины тоже могут любить кошек, уж поверьте!

Весь секрет заключался в грациозности и красоте Уильяма. Перед ними невозможно было устоять. Серо-белый Уильям отличался невероятным обаянием – длинношерстный, с великолепными золотыми глазами, обведенными черной каймой. Казалось, что он пользовался подводкой для ресниц.

К нам кот попал от заводчика, поэтому обладал хорошо развитыми навыками общения с другими кошками. Когда к нам принесли крохотного котенка, Уильям сразу же попытался подружиться с Мурлыкой, но ей эта идея совсем не понравилась – она вовсе не хотела ни с кем дружить.

Я поселила Уильяма в кошачьем домике в гостиной, поэтому Мурлыка могла общаться с котенком в любой момент. Однако кошка предпочитала полностью его игнорировать и вообще практически переселилась наверх, чтобы находиться от Уильяма как можно дальше. Первые пять дней Мурлыка просидела на кровати в одной из свободных комнат, отказываясь признавать тот факт, что в доме появился новый обитатель. По ночам котенок оставался внизу, поэтому кошка могла спокойно спать в моей постели. В первую ночь после появления у нас Уильяма она отказалась присоединиться ко мне, впервые решив спать где-то в другом месте.

Я не понимала реакции кошки, так как в то время еще слишком мало знала о кошачьих повадках. Я думала, она обрадуется новому приятелю или, по крайней мере, доброжелательно примет маленького, симпатичного котенка. Одна из соседских кошек, полосатая Винчестер, сразу же приняла котенка и начала вылизывать его через час после знакомства. Я надеялась, что и Мурлыка станет матерью для Уильяма. Но Мурлыка ясно дала понять, что ей это не нравится, она несчастна и смертельно обижена. Ее реакция заставила меня понять две вещи: у каждой кошки свой характер, и я совсем ничего о них не знаю. В том числе факт, что можно было познакомить ее с Уильямом с помощью запахов: нужно заранее сделать так, чтобы новый обитатель дома обладал семейным, а не каким-то чужим запахом. Короче говоря, я подвергла Мурлыку слишком сильному стрессу, хотя могла этого избежать.

Мурлыка так никогда и не полюбила Уильяма. Как большинство кошек, она научилась жить рядом с ним, стараясь максимально игнорировать кота, избегать его общества и спать в другом месте. Я даже не понимала, что нужно кормить кошек в разных местах, чтобы они не пересекались во время еды, но Мурлыка все же ела из общей миски, когда Уильяма не было поблизости. Это сработало, потому что в нашей миске еда была всегда, и кошки могли подойти перекусить в любое время.

Теоретически кошки могут регулировать потребление пищи. Большинство моих кошек этой теории не понимали. Им и в голову ничего подобного не приходило. Мурлыка вообще не умела себя контролировать. С возрастом, а Уильям появился у нас, когда ей было восемь лет, кошка превратилась в настоящую обжору и выросла до впечатляющих размеров. Лично я думаю, что это наследственное, поскольку ее мать, Эронви, была маленькой, но очень толстой кошкой – пушистым вариантом маленькой валлийки, слишком увлекающейся уэльскими кексами.

Неограниченный доступ к пище следовало прекратить. Я перевела Мурлыку на диетический корм и попыталась кормить своих любимцев отдельно. Мурлыка так и не похудела, но после перехода на диетический корм перестала быть тучной. Впрочем, это не оказало благотворного влияния на ее характер. С этого момента она жила, чтобы есть.

Уильям, которого было трудно назвать обжорой, увлекался совсем другим – охотился на мышей, кроликов и даже на ласок. Мурлыка же совсем забросила мышиную охоту, целиком сосредоточившись на краже еды. Ронни тоже любил поесть и фигурой напоминал Мурлыку. Он никак не мог устоять перед ее обаянием и постоянно незаметно от меня подкармливал кошку, а я вечно забывала, что миску Уильяма нужно ставить в недосягаемости для Мурлыки.

Надеюсь, камни в мочевом пузыре у Мурлыки образовались не из-за отсутствия пищевой дисциплины. Их у нее обнаружили через неделю после того, как я решила отказаться от медицинской страховки животных. К счастью, я оказалась слишком забывчивой, чтобы сделать это. Страховка все еще действовала. Забывчивость пошла мне на пользу, ведь Мурлыке понадобилась операция – избавиться от камня с помощью диеты не удалось бы. Плата за операцию, а мы делали это в Лондоне, превысила тысячу фунтов, поэтому после нее Мурлыку пожизненно следовало держать на диете.

Новым кормом для кошки стали консервы с весьма неприятным запахом. Я смешала новый корм со старым и стала постепенно увеличивать пропорцию нового питания. Постепенно Мурлыка привыкла к нему, но потом произошла беда. Я обнаружила в саду полусъеденный труп птички, а у Мурлыки начались серьезные проблемы с желудком.

Пришлось снова ехать к ветеринару. К несчастью, страховщик не оплатил даже части прошлого лечения. Ветеринар предположил, что кошка чем-то отравилась, возможно, птицей. Реакция Мурлыки оказалась неожиданной. Получив новый особый консервированный корм, она наотрез отказалась даже попробовать его – руководствовалась инстинктом, который есть у нас всех – и у кошек, и у людей. Если мы отравились чем-то после того, как что-то ели, то убеждены в том, что причиной отравления была именно эта еда. Большинство из нас больше никогда к ней не прикасается. Мурлыка решила, что вся проблема заключалась в кошачьем корме, а не в дохлой птице, и больше его есть не желала.

Все было еще хуже – она вообще перестала что-либо есть. Я отправилась к ветеринару и получила прописанный кошке корм в сухом виде. Мурлыка съела пару штучек и больше не стала. Несколько часов я скармливала ей по две штучки сухого корма каждые двадцать минут. На следующий день аппетит у кошки улучшился, и она стала съедать по четыре штучки за раз. Я смогла кормить ее раз в полчаса. На третий день она стала есть нормально. Самое главное – она согласилась есть специальный корм, который должен был защитить ее от мочекаменной болезни в будущем.

Кошка старела, Уильям же расцветал на глазах. Он неважно начал и ухитрился собрать практически всех паразитов, известных ветеринарам. Наверное, это было связано с тем, что Уильям вырос в доме, где жили еще пятьдесят четыре кошки. Зато такое воспитание привило ему навыки, которыми не обладает большинство кошек. Уильям никогда не проявлял враждебности в ответ на враждебность Мурлыки.

Кот сумел справиться даже с соседским котом Гизмо, наводившим ужас на всех котов в округе и на несчастную толстую Мурлыку в том числе.

Гизмо был настоящим деспотом, атаковал без жалости. Убегавшую прочь Мурлыку Гизмо кусал за хвост, и у нее образовались большие абсцессы. После этого Мурлыка категорически отказалась выходить на улицу без меня. В то время кошек еще не чипировали, и я не могла сделать кошачью дверцу с электронным управлением, поэтому в мой дом могли входить и выходить из него любые кошки.

Хотя Уильям был уравновешенным котом, он сумел справиться с Гизмо. Уильям никогда не убегал, когда тот пытался на него наброситься, а просто падал на бок и демонстрировал все свои когти и зубы, показывая, что готов защищаться. В таком поведении был элемент покорности. Гизмо видел, что перед ним слишком маленький кот для нападения. В то же время подобная поза показывала, что этот маленький кот обладает зубами и когтями и будет отбиваться, если на него нападут. Мы мало знаем о кошачьем языке телодвижений, чтобы понять, какой из сигналов играл более важную роль.

Впрочем, Гизмо все понимал и после пары демонстративных поз – выгнутая спина, распушенный хвост и подкрадывание к изготовившемуся к обороне Уильяму – он просто уходил прочь. Секрет успеха Уильяма заключался в том, что он никогда не убегал.

Выждав какое-то время и убедившись, что Гизмо не вернется, Уильям поднимался на лапы и продолжал жить собственной жизнью. Я думала, что Уильям отличается образцовым поведением, пока, навещая соседку, не увидела, как он с жадностью поедает корм Гизмо! Кот спокойно пробирался в дом через кошачью дверцу. Я убедилась, что Уильям обладает еще и удивительной пронырливостью и почти крысиной хитростью. Он прекрасно умел получать то, что ему нужно, и ему за это ничего не было. Такие качества присущи любому хорошему журналисту, и любовь Ронни к новому коту еще более усилилась, когда он почувствовал в нем столь характерные для журналистов особенности.

Единственными, кого Уильям не терпел, были ветеринары. Особенно кот не выносил, когда ему измеряли температуру под хвостом. Однажды, когда Уильям сожрал около сотни витаминных таблеток, скинув флакон с кухонного стола, мне пришлось везти его к ветеринару, ведь он мог отравиться. Как только ветеринар поставил Уильяму термометр, тот ловко извернулся и весьма ощутимо укусил «мучителя». «Вряд ли он уж настолько болен», – заметил ветеринар, бинтуя руку. С этого времени я стала предупреждать врачей о враждебном поведении кота в ответ на столь неприятную и унизительную для него процедуру. Ни одна из моих кошек не любила, когда ей мерили температуру, но кусался только Уильям.

Кот и меня однажды укусил, когда я, поднимая его с пола, случайно причинила коту боль. Впрочем, укусив, Уильям начал мурлыкать и лизать меня в знак извинений. Выяснилось, что у него был абсцесс, возникший на месте укуса. Может, его укусила крыса, а может, Уильям неожиданно наткнулся на Гизмо и не успел подготовиться к встрече. С гордостью могу сказать, что абсцесс находился на передней части его тела – он встретил своего врага грудью и не сбежал, как трусливая Мурлыка. Ее абсцессы всегда находились в области хвоста. Уильям был котом доброжелательным, но доброжелательность эта проистекала из уверенности и силы.

Мурлыка, в конце концов, начала видеть в нем члена семьи, хотя и не самого любимого. Я была ее любимицей, за мной шел Ронни, а Уильям занимал последнее место. Его она скорее терпела, чем любила.

* * *

Следующая болезнь Мурлыки началась с полной потери аппетита. Еда всегда была для нее важнее всего. Я поняла, что нужно ехать к ветеринару, когда Мурлыка начала есть совсем чуть-чуть и, спрыгивая с постели, жалобно мяукала, словно это движение причиняло ей боль. Кошки редко плачут от боли, поэтому это ее состояние меня встревожило.

– Как вы думаете, что с ней не так? – спросила я с тревогой, когда ветеринар поставил кошку на пол для наблюдения за походкой Мурлыки. По его мнению, кошка явно испытывала дискомфорт. Кошки редко хромают, но Мурлыка шла неестественно напряженно.

– Нужно сделать рентген, – предложил ветеринар.

Рентген показал, что у Мурлыки обострение артрита, и ей прописали болеутоляющие препараты. Аппетит вернулся к кошке. До этого она не могла есть из-за постоянной боли. Мурлыка стала с большим интересом относиться к жизни, меньше времени проводить на кровати и чаще выбираться на улицу, но, конечно, в моем присутствии.

Я постоянно терзалась чувством вины. Когда она была котенком, я часто кормила кошку то сырой курицей, то сырым мясом. Я думала, что питание Мурлыки в первый год жизни не позволило ей получить все необходимое для здорового развития костей. Может быть, это стало причиной кошачьего артрита? Теперь я стала внимательно следить за питанием котят, кормила их только специальным сбалансированным кормом, не увлекаясь неподходящими лакомствами. Здоровое питание – вопрос слишком сложный, и обычным котовладельцам трудно справиться с ним.

Я превратила наш дом в удобное для кошки-инвалида жилище. Сначала я купила обогреватель для котов. Это была специальная металлическая труба, напоминавшая торпеду с лазом для кошки. Такое устройство сейчас уже не продается. В нем Мурлыка могла спать в тепле и уюте, а Уильям не мог тревожить кошку по ночам. Рядом со своей кроватью я поставила мягкий пуфик, чтобы кошка могла спрыгивать и запрыгивать на кровать в несколько приемов, но постепенно Мурлыка стала предпочитать обогреватель моей постели.

Я купила два пандуса для кошек: один вел на диван, где я устроила специальную мягкую лежанку из старого одеяла, обшитого специальной тканью, другой – на мой стол. На столе располагалась еще одна кошачья лежанка без трубы, но с электрическим подогревом, а подогреваемый пол покрывала мягкая ткань. Мурлыка теперь могла дремать рядом со мной, пока я работала на компьютере. Это было удобно и мне, поскольку кошка больше не мешала печатать, предпочитая нежиться в тепле.

До появления артрита Мурлыка любила валяться на солнышке на подоконнике в гостиной. Я уже установила пандусы на диван и стол, и покупать еще один к подоконнику мне не хотелось. Дом был битком набит приспособлениями для кошки-инвалида, поэтому я подвинула к окну кресло, а рядом с ним поставила еще один мягкий пуф. Теперь кошка могла добраться до подоконника за несколько невысоких прыжков.

Пришлось подумать и о лотках. Для каждой кошки у меня был свой лоток. Людям-инвалидам часто нужно высокое сиденье для унитаза, однако кошкам-инвалидам требуется другое – низкий лоток. Мурлыка могла пользоваться своим, но ей было трудно в него забираться, поэтому я сняла с лотка крышку.

– Наш дом превратился в кошачий госпиталь, – как-то раз заметил Ронни, оглядев гостиную.

Он был прав. Полка над камином превратилась в кошачью аптеку. Там лежало средство от запоров и небольшая коробочка с жидким обезболивающим. На диване, к которому вел специальный пандус, расположилась очень большая и мягкая кошачья лежанка. Мягкий пуф располагался у кресла, стоявшего у окна. Здесь мы устроили еще одну мягкую лежанку. На журнальном столике лежали щетки – мягкая и жесткая – и расческа для ухода за теми участками, до которых Мурлыка больше не могла дотянуться.

Все это обустройство так насмешило Ронни, что он даже написал книгу «Сто способов жить с заядлой кошатницей» и в ней рассказал обо мне!

Книга совсем не походила на его прежние книги о террористах. Ронни с недоумением и раздражением узнал, что продается она так же хорошо, если не лучше, как и его серьезные труды.

Тогда я смеялась над мужем, но сегодня при этом воспоминании слезы наворачиваются на глаза. Прошло десять лет, и наш дом превратился в госпиталь для самого Ронни – лифт для инвалидного кресла, ходунки вверху и внизу, специальное кресло, с которого ему удобнее было подниматься, и даже больничная кровать. К этому времени муж постоянно жил с болью, как когда-то Мурлыка, и даже обезболивающие не всегда ему помогали.

Мурлыке, как и самому Ронни, все эти приспособления – пандусы, теплые лежанки и обезболивающие – позволили прожить еще три года вполне достойно. Она стала ближе ко мне: счастливой Мурлыка себя чувствовала только в одной комнате со мной, кошка переходила следом за мной из комнаты в комнату, несмотря на боль и необходимые усилия.

Потом Мурлыка перестала есть в третий – и последний – раз.

– Боюсь, у нее что-то с почками, – вынес свой вердикт ветеринар. – Если вы оставите ее на двое суток, мы сможем промыть ее почки, и она проживет еще месяца три.

– Не могли бы вы дать мне это лекарство с собой, чтобы я могла забрать Мурлыку домой и она провела двое суток дома? – спросила я.

Маленькой Мурлыке к этому времени было уже тринадцать лет. Она почти оглохла и очень нервничала, оказываясь вне дома. Кошка настолько зависела от меня, что хотела постоянно меня видеть, да и я не хотела оставлять ее на двое суток в ветеринарной клинике – пугающие воспоминания, странные запахи, соседство с собаками причинили бы ей страдания.

– Мне не хотелось бы подвергать ее лишним испытаниям, – сказала я. – Давайте все сделаем сейчас.

На этот раз я все сделала правильно. Я не могла объяснить кошке необходимость лечения, любая ветеринарная процедура – испытание, потому что животное не понимает ее смысла. Я начала мириться с тем фактом, что все кошки и все люди умирают. Важно то, как это происходит, а не почему. Я держала маленькую Мурлыку, когда та переходила от жизни к смерти, туда, где нет скорби и страданий, где больше никогда не придется плакать от боли.

* * *

Мы с Ронни страшно скучали по нашей кошечке. Я снова замечала ее движения уголком глаза, как это было с Толстой Адой. Мне казалось, что я слышу шаги кошки на лестнице. Это приносило мне утешение, потому что Мурлыка покинула нас не навсегда. Наверное, ее дух остался в нашем доме. Нам повезло – у нас в тот момент был Уильям.

К этому времени я стала активно помогать местному кошачьему приюту. Я знала, как необходимы дома нежеланным кошкам и котятам, знала, что нам нужна еще одна кошка – лучше всего котенок, чтобы Уильям быстрее и легче мог с ним поладить, и не стала мешкать с решением. Я подумала, стоит взять кошечку, а не кота, но когда это сообщение появилось на моем сайте, я не смогла реализовать свой замысел. Желание завести еще одного кота перевесило все соображения здравого смысла.

В нашей семье появился Джордж. Его вместе с братьями и сестрами подобрали в амбаре, когда кошка-мать бросила своих котят. Джорджа выкормили из бутылочки, он был маленьким, черненьким и очень смешным.

Поскольку выкормили Джорджа люди, то всех людей он просто обожал. Когда к нам пришел газовщик проверять отопительный котел, котенок проверял его вместе с рабочим. Он сел рядом, серьезно посмотрел на котел так, словно сам мог сказать, что нужно проверить или заменить. Порой казалось, что Джордж подражает нам, людям. Возможно, он и сам считал себя человеком.

Джордж был абсолютно бесстрашным – маленьким котенком он смело запрыгивал на сиденье унитаза, скакал там, а потом проваливался. К счастью, я всегда находилась под рукой, чтобы спасти его, но с того времени сиденье нам приходилось закрывать крышкой ради безопасности котенка. Джорджа очаровывал шум спускаемой в туалете воды, он вообще очень любил играть с водой и часто залезал в кухонную раковину.

Когда котенок стал чуть старше, то провалился под лед на пруду. К счастью, я снова оказалась рядом и сумела вытащить его специальным сачком. Потом Джордж стал сам запрыгивать в этот сачок – посмотреть, что выйдет. Я позволила ему плавать в пруду, зная, что смогу вытащить. Как-то раз кот прыгнул в пруд, так как почувствовал, что я не наблюдаю за его смелым поступком, а я к этому времени уже знала, что он умеет плавать, но больше он ничего подобного не повторял.

Джордж обожал лужи – он непременно подходил к ним, любовался собственным отражением или мешал воду лапой. Иногда даже опускал в лужу хвост! Котенка страшно интересовала грязь. Он любил по ней ходить, а потом с разбегу прыгать Ронни на колени. Крик «Убери немедленно этого чертова кота!» Джорджа совершенно не пугал: для него это была часть веселья.

Он с разбегу забирался на большой дуб в нашем саду. Котенком Уильям делал то же самое: добирался до первой ветки, а потом шагал по ней до тонкого конца, пока тот не начинал прогибаться под весом кота. Несколько секунд котенок беспомощно висел на ветке, а потом с жалобным писком падал на землю и спокойно приземлялся на лапки.

Джордж был смелее и любопытнее. Он не останавливался на первой ветке, а забирался все выше и выше, пока не оказывался примерно в восьми метрах над землей. Это его совершенно не беспокоило, зато беспокоило меня! Однажды Джордж забрался на дуб в морозный день, и я не могла дождаться, когда он спустится самостоятельно.

– Джорджи, Джорджи! – звала я.

Кот посмотрел на меня сверху вниз, словно говоря: «Посмотри-ка на меня!», и забрался еще на несколько веток выше, чтобы показать мне, что он умеет. Ни я – в силу боязни высоты, ни Ронни, которому было уже за восемьдесят, не смогли бы залезть туда за Джорджем.

Примерно полчаса я трясла под деревом мисками и контейнером с сухим кормом, но тщетно, и уже начала отчаиваться, как вдруг услышала, что мимо проезжает трактор – прямо по дорожке, ведущей к нашему дому. Я энергично замахала, и он остановился.

– Вы не могли бы помочь мне с котом? – спросила я у мужчины.

– Что случилось? – спросил он, вылезая из кабины.

– Мой котенок забрался на дуб и не может спуститься.

Тракторист – благослови его Бог! – согласился спасти Джорджа. Он забрался на восемь метров и спустился, пользуясь всего одной рукой, поскольку другая была занята Джорджем, кстати, совсем не сопротивлявшимся. Этот опыт котенка ничему не научил. Джордж был преисполнен чувства удовлетворения и спокойно наблюдал, как я от всего сердца благодарю отважного тракториста.

Палка, с которой ходил Ронни, немного беспокоила Уильяма, а Джордж обожал с ней играть. Он забегал вперед, потом разворачивался и несся назад, стараясь пробежать между Ронни и его палкой. Джордж запрыгивал на ворота, чтобы его погладили во время их открытия. Он обожал, когда его гладила почтальон. В первые четыре недели в нашем доме я познакомила Джорджа с разными людьми. Кот настолько привык к людям, что полюбил их всех – и никакого страха!

В воспитании кошек я металась из одной крайности в другую. Маленькой Мурлыке я позволяла кусать себя за пальцы и почти ее не воспитывала. Джорджа я превратила в ласкового котика, обожавшего людей.

Ронни по-прежнему предпочитал полосатого красавца Уильяма с золотыми глазами с темным ободком, а я без памяти влюбилась в стройного черного Джорджа. Он был невероятный забавник!

Я увлекаюсь садоводством и обычно устраиваю в саду теплицы для ранних овощей. Джордж очень быстро их обнаружил и устроил подкоп, чтобы проникнуть внутрь. Кот хотел посмотреть мою реакцию, когда я увижу его среди только что высаженной рассады. Когда я засмеялась, Джордж почувствовал свой долг исполненным.

Ему нравилось привлекать к себе мое внимание. Если я бросала на газон мышь, набитую кошачьей мятой, кот начинал играть с ней, подкрадываться, бить лапой, подбрасывать в воздух, совершать невероятные прыжки, выворачиваясь самым невообразимым образом перед тем, как приземлиться на лапы. Иногда Джордж падал на бок, зажав мышку в передних лапах, а потом перехватывал ее задними.

Джордж всегда веселил меня до слез, но стоило мне перестать смотреть на него, кот тут же бросал свою мышку. Если же я смотрела и, еще лучше, смеялась, Джордж удваивал свои усилия. Он любил прятать мышку в странных местах – в кроличьей норе или в щелях между планками садовой скамейки. Однажды кот даже ухитрился засунуть ее в расщелину на центральной ножке садового стола, а потом падал на спину и старался вытащить мышку лапой, глядя на нее снизу вверх.

Став старше, Джордж начал приставать к Уильяму. Он вообще довольно агрессивно относился к другим котам. Возможно, это было связано с тем, что кота выкормили и вырастили люди. Джордж был точно убежден в своей человеческой сущности, причем сущности человека, который ненавидит кошек. Уильям стал осторожным и запуганным. Конечно, до кровавых драк не доходило, но стычки были. Более мелкий и спокойный Уильям заболел – на почве стресса у него развился кошачий идиопатический синдром.

К этому времени я уже настолько влюбилась в Джорджа, что и подумать не могла, чтобы отдать его кому-то другому. Да и Ронни тоже не требовал от меня этого. Я постаралась отделить котов друг от друга: кормила их в разных местах и запирала Джорджа в спальне на ночь, чтобы Уильям мог спокойно гулять по дому, не боясь наткнуться на него. Я так привязалась к Джорджу, что порой под утро выскальзывала из нашей постели и уходила в свободную комнату к нему.

Этот кот превратился в настоящего охотника. К сожалению, его первой настоящей добычей стала маленькая птичка-зеленушка. Если бы это была мышь, кот, наверное, сосредоточился бы на мелких млекопитающих, но это была птичка, и Джордж стал настоящим охотником на птиц – ни одно пернатое не могло чувствовать себя рядом с ним в безопасности. Кот охотился на зеленушек, зарянок, дроздов, куропаток… Однажды он даже убил очень крупного и неповоротливого фазана.

Я приходила домой и видела сад, весь засыпанный перьями. А иногда перья залетали даже на кухню. Это было ужасно. Я ничего не могла сделать, разве что запереть Джорджа дома. Я пыталась выпускать его после заката и запирать в доме днем, чтобы обезопасить дневных птичек, натягивала проволочную сетку под кустарниками, где он устраивал засады на дроздов.

Когда Джордж не смог больше прятаться в кустах, он заинтересовался кроликами. В то время в нашем саду жила довольно большая колония. Джордж начал с маленьких крольчат и постепенно перешел на подростков. Порой кот ловил и убивал настолько крупных кроликов, что притащить их домой ему удавалось с трудом.

Я люблю птичек, а кроликов просто обожаю. Каждый раз, когда я видела, как Джордж тащит большого кролика, останавливается, чтобы перевести дух, а потом тащит его дальше, я терзалась чувством вины. Как я могу любить этого серийного убийцу? Почему я позволяю ему убивать диких животных? Почему я даже испытываю извращенную гордость за охотничьи таланты моей маленькой черной пантеры?

На кошачьем корме в сочетании с сырой крольчатиной Джордж вырос в крупного, стройного, сильного и бесстрашного кота. Я кормила котов по вечерам: звала их из сада, а потом запирала кошачью дверцу на ночь. Уильям приходил беспрекословно, однако Джордж стал приходить все позже и позже. Еда ему была не нужна – он сам мог добыть себе ужин.

Кот стал приходить часа в три ночи, прыгал на мою постель и будил меня. Его усы подрагивали от возбуждения после ночной охоты в лунном свете. Где был кот и чем занимался, я не имела ни малейшего представления. Как нервная жена мужа-гуляки, я долго звала его в темноте. Джордж редко возвращался, да и не слышал меня, потому что охотился на ежей в трех полях от нашего дома.

Однажды вечером Джордж вообще не вернулся.

Я плохо спала, ожидая хлопка кошачьей дверцы, и представляла, как стройная черная фигура выскальзывает из темного сада. Кот так и не пришел. В четыре утра я встала, оделась и отправилась по дороге с фонариком. Я звала Джорджа и светила фонариком под кусты, но нигде не блеснули кошачьи глаза. Кота нигде не было.

Я вернулась в постель и с трудом задремала до утра. Джордж не пришел и утром, правда, он иногда задерживался надолго, но к завтраку всегда приходил.

Кот исчез.

Всю следующую неделю я бродила по окрестностям, разыскивая Джорджа. Я облазила все овраги и заглянула под все изгороди. Я надеялась, что кот лежит где-нибудь раненый. Может быть, он попал под машину… Я надеялась просто найти тельце Джорджа, чтобы больше не мучить себя мыслями о том, как кот медленно умирает без моей помощи. За это время я прошла, наверное, миль двадцать пять, обошла все поля и соседнюю рощу. И все звала и звала Джорджа.

На всех досках объявлений и фонарных столбах я расклеила объявления о пропаже кота. Я объехала всех соседних ветеринаров, перерыла Интернет, оставила сообщения на разных сайтах, поговорила со всеми соседями. Когда почтальон сказал мне, что видел черного кота в соседней деревушке, я отправилась туда.

– Он живет у нас уже четыре года, – сказали мне.

Я так хотела вернуть Джорджа, что не поверила им. Кот выглядел в точности как Джордж. Впрочем, похож он был и на всех остальных черных котов в округе. Я даже хотела изловить местных черных котов, отвезти их к ветеринару и проверить на чип Джорджа, но потом поняла, что тем самым не только разозлю хозяев, но еще и причиню им те же страдания, что испытываю сама.

Боль от потери кота несравнима с той болью, которую чувствовала я из-за незнания, что случилось с Джорджем. Раньше я даже не понимала, насколько нам, людям, нужна определенность. Мы должны знать исход трагедии.

Из-за неизвестности меня мучили кошмары: мне снилось, что я вижу Джорджа в капкане, поставленном охотниками, снилось, как он медленно ползет по колее, волоча за собой парализованные задние лапы, снилось, что кота заперли в каком-то амбаре, где он медленно умирает от жажды.

– Я не могу больше выносить неизвестности, – сказала я Ронни, когда тот обнял меня.

Муж заплакал. Мой большой, смелый Ронни плакал по коту!

Уильям тоже нервничал. Он стал очень осторожным и, прежде чем войти через кошачью дверцу, заглядывал внутрь. Кот обходил все кусты в нашем саду, тщательно принюхиваясь и помечая определенные точки, чего раньше никогда не делал.

– Думаю, он скучает по Джорджу, – сказал Ронни.

– Вряд ли, – ответила я. – Может, он просто проверяет, не устроил ли Джордж на него очередную засаду.

Примерно через месяц стало ясно, что права я. Уильям не только не скучал по Джорджу, а был счастлив, что тот исчез. Кот стал более жизнерадостным, катался по ковру у наших ног в гостиной, а раньше лишь просто прыгал и сидел на подоконнике, стал залезать к нам в постель. Он пришел в себя, если можно так сказать. Прежнюю осторожность сменила расслабленная уверенность.

Впервые в жизни Уильям был единственным котом и не собирался упустить ни минуты этого счастья.

Ему очень нравилось фотографироваться. Когда меня фотографировали для того, чтобы разместить фотографию в статье или на обложке книги, Уильям непременно должен был стать частью снимка. Он просто приходил и оставался.

Помню, как давала интервью о кошках небольшой телевизионной компании. Они прислали оператора, который и снимал, и задавал вопросы. Впрочем, тому мужчине мало что удалось – оператор просто перестал снимать меня и целиком сосредоточился на Уильяме. Кот и сидел, и катался, и забирался на камеру. Он был счастлив стать звездой этого шоу. Я так и не увидела, что вышло из той съемки. Если ее кто-то и использовал, то зрители увидели лишь исключительно красивого серо-белого кота и услышали не столь красивый женский голос за кадром.

От потери Джорджа Ронни оправился быстрее, чем я. Он всегда отдавал предпочтение Уильяму – тот был ему дороже любой кошки, хотя Джордж его часто веселил.

К этому времени муж стал плохо ходить, а Джордж вечно крутился у него под ногами, и это заставляло Ронни нервничать. Уильям был старше и спокойнее. Они с Ронни часто уходили прогуливаться по проселочной дороге: оба шли медленно, и это устраивало обоих. Уильям иногда задерживался, чтобы разнюхать, что творится за очередной оградой, но потом обязательно догонял Ронни.

Последние месяцы жизни Уильяма – это череда сказочных закатов, которые бросали золотистые отблески на его шкурку и посверкивали в его золотых глазах. Я отдала бы все на свете, лишь бы вернуть их обоих – увидеть, как эти коты идут ко мне по проселочной дороге и закатное солнце светит им в спину…