Уэбб нацарапал свою подпись на пачке бумаг, потом вручил их секретарше.

— Спасибо, мисс Первис, вы прекрасно выполнили всю работу. Я был бы очень вам обязан, если бы вы отправили по почте это письмо компании «Уиллис и Джоунс» прямо сейчас.

— Да, сэр. — Мисс Первис кивнула и, взяв конверт, вышла из конторы.

Когда дверь за ней закрылась, Уэбб потянулся, потом, откинувшись в мягком кожаном кресле, закинул ноги на стол и вынул из кармана тонкую сигару. Поводив сигарой под носом, он вдохнул аромат прекрасного табака, свежего, только что пришедшего с Кубы, купленного у Хейден-хеймера всего через час после выгрузки на причале накануне днем.

Теперь Уэбб жил жизнью, к которой любой мужчина легко привыкает. Развалиться в кресле чертовски удобнее, чем несколько часов сидеть в седле. Хотя капитан не готов был поменять свою лучшую ковбойскую шляпу на котелок, ему нравилось носить новые костюмы и свежие рубашки, и он просто влюбился в мягкую перину в доме Тристы, как и в чудесную кухню Мэри.

Он также был вовсе не против остаться управляющим делами Тристы, на чем она настаивала, предлагая платить столько, сколько ему не снилось даже в самых радужных снах; однако такое вряд ли могло случиться, особенно когда Сахарная Энн выяснит, что он обманул ее.

Уэбб зажег сигару и направил дым к потолку. Проклятие. Он уверен, что ему здесь нравится. Нравятся люди, нравится город, нравится то, что он делает.

Очень нравится, вероятно, даже слишком в данных обстоятельствах. Особенно он наслаждался тем, что работает мозгами, а не держит палец на спусковом крючке. Возможно, его характер стал более мягким, или он сам сделался староват для рейнджера, но Уэбб провел последние двадцать лет сам с собой, как почтовый столб, и теперь готов осесть и наслаждаться удобствами.

Сахарная Энн вывезла плетеное инвалидное кресло, которое сделал Дональд, на веранду.

— Ты не устала? — спросила она Тристу. — Выйдем на улицу, или ты хочешь посидеть здесь?

— О, лучше на улицу — погода чудо как хороша, и наша прогулка не утомила меня нисколько. Кстати, Флора уже должна появиться. Куда она запропастилась?

— Помнится, Флора хотела пойти к миссис Котье и посмотреть новые шляпы. Думаю, она скоро придет. — Сахарная Энн так развернула кресло на колесиках, что Триста оказалась лицом к улице. — Хочешь чаю?

— Чай — это прекрасно. Попроси Мэри принести нам.

Немного позже, когда они допивали по второй чашке чая, Триста сказала:

— Я каждый день благодарю Бога за то, что ты вернулась в мою жизнь. Мало того, что я ужасно тосковала по тебе, но если бы ты… если бы ты не приехала, меня сейчас уже заперли бы в приюте, а бедной Флоре, как и всем остальным, пришлось бы убираться на улицу и снова бороться с нищетой…

Сахарная Энн почувствовала себя неловко. Она не рассказала старушке об истинной причине своего появления в Галвестоне, как и о вероломстве Эдварда, и теперь ей представлялась хорошая возможность для этого. Хотя Триста не совсем оправилась от болезни, она стала намного сильнее, ум ее был ясным и острым, и она уже могла сделать шаг-другой без посторонней помощи. Доктор Айкен не уставал ей удивляться, а Флора уповала на чудодейственную силу китайского масла и трав, которые она использовала для массажа, каждый день добросовестно трудясь над спиной Тристы.

— Моя дорогая. — Триста смахнула крошки печенья с коленей. — Я должна тебе кое-что сообщить, кое-что важное, но не знаю, как начать.

Сахарная Энн улыбнулась:

— И я тоже должна тебе рассказать нечто важное. Но прежде ты. Дедушка Джейкоб обычно говорил, что надо начинать сначала.

Голова Тристы откинулась назад, на высокую спинку кресла, веки опустились.

— Ах да, Джейкоб. Я думаю, с него-то и надо начать. — Она глубоко вздохнула, потом, помолчав несколько секунд, заговорила снова: — Когда мне исполнилось шестнадцать, меня отправили жить к Джейкобу в Новый Орлеан, компаньонкой Маделайн, чтобы заботиться о ней во время ее беременности. Моя семья была очень бедной, и хотя нельзя сказать, что семья Маделайн была слишком богатой, но они жили с комфортом, Джейкоб хорошо зарабатывал. Мы превосходно поладили, я была в полном восторге оттого, что у меня новые платья, без заплаток, и вкусная еда. Маделайн переживала свою третью беременность — две прежние закончились ужасно, и она старалась быть как можно более осторожной: много времени проводила в постели, избегала возможных волнений. Я была счастлива выполнять все ее просьбы и любила ее нежно. Но потом произошла ужасная вещь. — Триста вздрогнула. — Я думаю, лучше сказать прямо. Джейкоб… Он совратил меня.

— О нет!

— Да, моя дорогая. Он это сделал, и не один раз; я напугалась, но куда мне было деваться? Джейкоб пригрозил, что если я пойду к священнику или к властям, то он все станет отрицать. Кроме того, он напомнил мне, что из-за нервного стресса у Маделайн непременно произойдет выкидыш.

— Старый ублюдок! — выпалила Сахарная Энн, вскакивая на ноги. Весь накопившийся гнев готов был тут же выплеснуться из нее. — Может быть, мне стыдно так говорить о собственном деде, но он был корыстным, властным тираном — все детство продержал меня в школах-интернатах, а потом, уже на смертном одре, заставил выйти замуж за Эдварда Херндона, который оказался самым настоящим ничтожеством! Теперь ясно, почему он не хотел, чтобы я общалась с тобой. — Она опустилась на колени. — О Триста, мне так жаль, что Джейкоб сделал такое!

— У этой истории есть продолжение, причем гораздо более серьезное. Маделайн снова потерпела неудачу, а я забеременела.

Сахарная Энн задохнулась, услышав неожиданную новость, но не усомнилась ни на секунду, что Триста говорит правду.

— Как это ужасно для тебя. Как страшно. Что же ты сделала?

— Джейкоб отослал меня в женский монастырь, чтобы я там родила, а потом они с Маделайн взяли моего мальчика.

— Значит, родился мальчик? — Сахарная Энн почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. — Мой… мой отец?

Триста кивнула:

— Маделайн никогда не знала об истинных обстоятельствах рождения ребенка. Ей только сказали, что его матерью была молодая незамужняя женщина из приличного рода. Вскоре они переехали в Галвестон. Джейкоб дал мне значительную сумму денег и велел больше никогда не показываться ему на глаза. Думаю, здесь никто не знал, что твой отец был приемным сыном, а Маделайн обращалась с ним как с родным.

Стоя на коленях возле кресла Тристы, Сахарная Энн взяла ее слабые руки в свои и сказала:

— Тогда ты — моя бабушка…

— Бабушка по крови. Но Маделайн была твоей бабушкой по сердцу. Она очень любила тебя, и ты тоже любила ее.

Сахарная Энн положил голову на плечо Тристы.

— Да, я любила ее, обожала. Она была такая приятная и добрая, мне было тепло в ее объятиях. Я тоскую без нее до сих пор. По бабушке, папе, маме и Джону. Джон сейчас был бы взрослым мужчиной. — Она посмотрела на грустное, спокойное лицо Тристы. — Ты никогда не приезжала, чтобы увидеть папу?

Триста покачала головой:

— Я обещала Джейкобу не вмешиваться в жизнь твоего отца и никогда не говорить с Маделайн, никогда больше не видеться с ней и сдержала клятву. Я знала, что мой сын женился на твоей маме, знала о тебе и о Джоне, но никогда не пыталась увидеть никого из вас. Только услышав об этой ужасной смерти из-за эпидемии желтой лихорадки, я приехала в Галвестон, чтобы попрощаться с сыном и моей дорогой кузиной, с моим внуком и моей невесткой.

— Вот почему в тот день ты пришла на кладбище, где я впервые увидела тебя.

— Да. Я прощалась с незнакомцами, которые были моей семьей. — Триста погладила Сахарную Энн по голове, как ребенка, которого хотела утешить. — Я расстроила тебя, моя дорогая?

— Нет. Да. Конечно, это меня разволновало, но не потому, почему ты думаешь. — Она поцеловала бледные руки Тристы и улыбнулась ей. — Я очень счастлива, что у меня есть вторая бабушка, и просто потрясена тем, что сотворил с тобой дедушка Джейкоб, — ты ведь была совсем молоденькая и находилась под его защитой. Он поступил ужасно и теперь должен кипеть в прогорклом масле или в чем-то таком же мерзком. Когда я думаю…

— Ш-ш. — Триста погладила ее по голове. — Да, я признаю, это было ужасно, но если бы не случайность, ни тебя, ни твоего отца не было бы на свете. — Она улыбнулась так нежно, что сердце Энн дрогнуло. — Я очень, очень счастлива, что ты родилась. Стоит только взглянуть на тебя, как радость омывает мое старое сердце.

— А что произошло после того, как он отослал тебя? Твоя семья плохо к тебе отнеслась?

— Домой я не вернулась — просто не могла появиться на глаза своей бедной матери, да им и не нужен был лишний рот, который надо кормить, особенно девочку, испорченную, недостойную стать женой порядочного мужчины.

— И куда ты пошла? Что делала? Сколько тебе было тогда, семнадцать?

— Ах да, семнадцать. Боже, неужели и я когда-то была так молода? Я чувствовала себя намного старше в то время и осталась в Новом Орлеане ненадолго — шпионила за Маделайн и мальчиком, когда они гуляли в парке. Я наблюдала за ними, как бедный ребенок, прижавшись носом к стеклу магазина, разглядывает сверкающие игрушки. Потом, узнав, что они переехали в Галвестон, я была подавлена, так как не могла туда поехать. Галвестон слишком маленький город, чтобы остаться в нем незамеченной. Я жила в Новом Орлеане несколько лет, а когда в Калифорнии нашли золото, села на пароход и поехала в Сан-Франциско. Я была красивая и решительная, а в Сан-Франциско в те дни человек легко мог сделать кучу денег. Разумно воспользовавшись деньгами, которые дал мне Джейкоб, и теми, которые накопила сама, я сумела хорошо устроиться. Под опекой нескольких влиятельных и очень проницательных… знакомых я сколотила… небольшое состояние и тогда узнала, что деньги — это власть, сила, которые необходимы для того, чтобы женщина выжила в мире мужчин. Никогда не забывай об этом.

— Не забуду. В последнее время я сама получила несколько уроков, но лучше мы обсудим это в другой раз. А теперь я хочу узнать о каждой детали твоей жизни в Калифорнии.

— Нет, моя дорогая, этого ты никогда не узнаешь. Я делала кое-что такое, чем не стоит гордиться, так что прошлое пусть в прошлом и останется.

— Я современная женщина, Триста, то есть… бабушка; меня нелегко потрясти чем-то или заставить чего-то стыдиться.

Триста засмеялась.

— Ты — невинный ягненок, Сахарная Энн, и я предпочла бы, чтобы ты такой и оставалась. Мне нравится, как ты называешь меня бабушкой. — Она взяла в ладони лицо внучки. — Но в память о Маделайн называй меня по-прежнему Тристой. Так что за важное дело, о котором ты хотела мне рассказать?

— Мы оставим его на потом. Сюда идет Флора, и мне кажется, она сильно волнуется. Ты пока отдохни немного перед обедом, а я найду Дональда и попрошу отнести тебя наверх.

— Флора, ты уверена? — спросила Триста и взглянула на дверь спальни, желая еще раз убедиться, что она заперта.

— Конечно, я уверена. Мое зрение, может, и не такое острое, как раньше, но я не настолько слепа, чтобы не узнать мужчину, который живет под одной крышей со мной. Именно поэтому я помчалась сюда. Я не хотела, чтобы Сахарная Энн увидела капитана с той актрисой.

— Откуда ты знаешь, что она актриса? Возможно, просто деловой партнер или кто-то еще, столь же невинный.

Флора закатила глаза.

— Клянусь Богом, Триста, для женщины, которая видела все в этой жизни и знает мужскую породу как никто, ты ведешь себя ну словно… словно размазня! Или удар нанес тебе больший вред, чем мы думали? Пойми, она держится как женщина, привыкшая к сцене: не идет, а скользит, высоко держит подбородок, хвастаясь шеей. Надо сказать, у нее самая длинная шея, которую я только видела, — лебединая. Так говорят, если память мне не изменяет. И потом, ее портрет висит у входа в оперный театр. Она хорошая актриса, вот что плохо: такая женщина вскружит голову любому. Я уже не раз советовала Сахарной Энн не попадаться на удочку красивому мужчине и никогда не доверять таким. Я ее предупреждала. Теперь он разобьет ей сердце.

— Флора, успокойся. — Триста поморщилась. — И прекрати ходить по комнате. С чего ты взяла, что Сахарной Энн не все равно, с кем развлекается капитан Маккуиллан?

— Я сама видела, как они целовались — Сахарная Энн и рейнджер: это был серьезный поцелуй, Триста. Ты знаешь, Сахарная Энн не такая женщина, чтобы целоваться просто так. А как они смотрят друг на друга, разве ты не заметила?

— Хорошо, допустим, я заметила, что между ними есть симпатия.

— Симпатия? Да это же динамит, и он вот-вот взорвется. А теперь появилась актриса! Капитан слишком зрелый мужчина, чтобы не ответить на предложение. Они пошли к миссис Гленн, которая сдает комнаты актерам и актрисам. Не думаю, что они собирались там чаю попить.

Триста, сдвинув брови, покачала головой:

— Я тоже так не думаю, но нам ничего не сделать с капитаном. Мужчины всегда получат то удовольствие, которое хотят получить.

— Если Сахарная Энн узнает, что он с другой женщиной, это разобьет ей сердце!

— Но мы не скажем ей, не так ли? По крайней мере пока. Давай посмотрим, как станут развиваться события. Может быть, из этого ничего не выйдет, и нам незачем беспокоиться понапрасну.

— Если он огорчит нашу Сахарную Энн, — сказала Флора, воинственно подбоченившись, — я ему покажу. Устрою ему веселенькую жизнь! А может, свяжем ему руки, всыплем как следует и привяжем к фонарному столбу? Никогда не забуду того старого банкира, который стоял на углу Карни-стрит и Саттер-стрит с табличкой на шее.

— Будем надеяться, что все обойдется, Флора, но мне бы, конечно, нисколько не понравилось, если бы мою внучку кто-то посмел обидеть. Я рассказала ей, ты знаешь. Сегодня днем. Рассказала про Джейкоба и про ее отца.

— Как она приняла новость?

— Очень хорошо. — Улыбка Тристы осветила спальню почти так же ярко, как новая электрическая люстра. — Я даже сказала бы — с радостью.

Флора обняла свою старую подругу.

— Видишь, я говорила тебе, что у девочки не просто хорошенькое личико и манеры, но и кое-что еще. А что она думает насчет остального? О комнатах и о твоей профессии в Сан-Франциско?

При этих словах в комнате стало настолько тихо, что Флора могла слышать тиканье причудливых фарфоровых часов Тристы.

— Ты еще не все выложила ей?

— Еще нет, но я скажу. Скоро.

— Смотри, а то тайны имеют обыкновение раскрываться в самое неподходящее время, так что и заранее не придумаешь.

От всей души надеясь, что никто не видел, как он выходил из этого дома, Уэбб приподнял шляпу и попрощался. Она засмеялась и поцеловала его в щеку. Он боялся, что агентство Пинкертона потеряет терпение и бросит одного из постоянных оперативных работников на это дело.

После свидания со своим старым другом Уэбб почувствовал себя увереннее и, испытывая прилив сил, бодро зашагал вниз… но вдруг резко остановился.

Прислонившись к столбу у ворот, на него смотрел Вилли Джонс и, ухмыляясь, чистил банан.

— Добрый вечер, дяденька.

— Вилли! Что ты тут делаешь?

— Вас жду. Увидел, как вы сюда вошли, и подумал, что могли бы домой вместе пойти, когда вы кончите. С какой же красивой конфеткой вы были! Нет ничего лучше для мужчины, чем завернуть на часок в такое заведение. Настроение поднимает.

— Стоп, приятель. Она никакая не конфетка, а леди, и я был у нее по делу. — Уэбб нахмурился. — К тому же кто бы говорил о девчонках — тебе ведь всего десять лет.

— Зато я много чего знаю. Моя мать занималась той же профессией, что и Фиби. А если я мал по возрасту, чтобы самому заниматься с девчонками, это вовсе не значит, будто мне не известно что и как.

Капитану стало не по себе. Этот мальчишка слишком быстро вырос, а его детство оказалось таким же неважнецким, как и детство самого Уэбба.

Он потрепал Вилли по светлым волосам.

— Ты слишком догадлив, дружок, но я и вправду говорил с леди о делах, а поэтому хотел бы, чтобы ты не упоминал о том, что видел нас вместе.

Вилли бросил шкурку от банана в кусты роз и, заложив большие пальцы за петли на поясе, как только что делал Уэбб, многозначительно подмигнул ему:

— Не волнуйтесь, капитан. Мой рот крепко запечатан, а значит, ни одна живая душа ничего не узнает.