Начиная с декабря 1941 года, Германия не могла выиграть войну военными средствами. Превосходство коалиции в составе Англии — СССР — Америки было подавляющим, и все военные усилия Германии, в том числе и наступления, являлись с точки зрения глобальной стратегии ничем иным, как операциями, лишь оттягивающими исход войны.

Но война не была еще проиграна. У Германии было два козыря, которые при правильном розыгрыше обеспечивали пусть не победу, но самоутверждение. Одним из них было завоеванное в начале войны господство над Западной Европой, другим — чрезвычайно высокая чувствительность и хрупкость «неестественного» союза между — Советским Союзом и западными державами. С декабря 1941 года исход войны зависел исключительно от того, сумеет ли Германия использовать содержавшиеся в этих козырях возможности.

Если бы Гитлеру удалось примирить, умиротворить и привлечь на свою сторону оккупированную Европу, Германия не только получила бы значительное материальное подкрепление, но и психологически разоружила и парализовала другую сторону, прежде всего западные державы. Если бы удалось, и это было еще важнее, взорвать, как это было в первую мировую войну, превосходящую коалицию противника путем заключения сепаратного мира с СССР, то стало бы возможным успешно защищаться на Западе. Для обоих вариантов в 1942 году имелись хорошие возможности.

Эти возможности исчезли зимой 1942/43 года, когда Сталинград, Эль-Аламейн и англо-американский десант в Северной Африке сигнализировали о повороте войны. В Европе это означало поворот от готовности примириться к сопротивлению. Советский Союз не проявлял готовности заключить сепаратный мир с Гитлером; в лучшем случае он мог бы еще пойти на это с другим германским правительством, которое полностью порвало бы с гитлеровским режимом. Однако Германская империя была в это время не в состоянии произвести такое правительство, и тем самым она приблизила свой закат. Чтобы предупредить такую возможность, Америка и Англия сразу же после своих первых успешных наступательных действий в январе 1943 года выдвинули требование о безоговорочном подчинении Германской империи своим будущим победителям. Осенью 1943 года, после того как созданный в Москве Национальный комитет «Свободная Германия» не привлек в рейхе внимания, СССР тоже присоединился к этому требованию.

Возникновение и исчезновение таких возможностей, а не военные действия на фронтах, которые в конечном счете уже ничего не могли изменить, были решающими моментами во время средней фазы войны. В большинстве работ о второй мировой войне это показано недостаточно полно и поэтому заслуживает более подробного рассмотрения и разъяснения.

Причины и последствия полной политической несостоятельности Германии как оккупирующей державы в Европе, имевшей значение не только для хода и исхода войны, но и до сих пор продолжающей отягощать европейскую политику ФРГ, изучены пока слабо. Считается нормальным, что побежденные и оккупанты остаются врагами. Однако это не совсем нормально, и особенно бросается в глаза, когда сравниваешь Европу Гитлера с Европой Наполеона.

Наполеон, так же как Гитлер, сначала силой захватил и подчинил большинство европейских стран. Наполеон, как и Гитлер, считал необходимым использовать завоеванные страны для ведения дальнейших войн. Наполеону удалось это: «его» Европа функционировала как система, пока не была разбита извне. Из побежденного противника он умел как по мановению волшебной палочки делать союзника. В его армиях в 1812 и 1813 годах сражалось больше немцев, итальянцев и поляков, чем французов, и надо сказать, что сражались они хорошо.

В Европе Гитлера ничего подобного не было. Напротив, первоначально союзные страны — Италия, Словакия, Венгрия, Румыния, Болгария, Финляндия — в ходе войны одна за другой отпадали или превращались в оккупированные страны, которые приходилось удерживать силой.

Следует сказать, что в 1940–1942 годах почти во всех захваченных странах, особенно во Франции, имелась широкая готовность оправиться от поражения и послушно включиться в германский «новый порядок» в Европе. В Европе 1940 года фашизм везде имел своих сторонников, а огромное впечатление от молниеносных побед Германии делало свое дело.

Если Германская империя имела бы в 1940 году какие-либо конструктивные идеи для Европы, пусть даже для фашистской Европы, если бы она действительно установила «новый порядок», пусть даже и реакционный, у нее были бы неплохие возможности в годы ее призрачной военной непобедимости объединить под своим руководством Европу. Но таких идей не было, и ее «новый порядок» вскоре оказался пустой пропагандистской фразой.

Военный захват Европы не был целью Гитлера. Она ему нужна была в войне против Англии. Его заветной целью было лишь порабощение Советского Союза. Европа его не интересовала. Правда, иногда он говорил с подчеркнутым недовольством, что надо «как можно скорее ликвидировать имеющуюся еще в Европе рухлядь мелких государств». На практике же он сам создал новую «рухлядь мелких государств», как это имело место, например, при разделе Чехословакии и Югославии. В годы германского господства нигде даже не было начальных форм или частичного объединения Европы. Не думал Гитлер серьезно и о примирении и мире, не говоря уже о союзе с оккупированными государствами, в том числе и в тех случаях, когда эти государства сами предлагали это победителю, как, например, Франция Петэна.

Все, что оккупированная Европа получила от победительницы — Германской империи, было несколько смягченной формой германского колониального господства. В Польше и оккупированных районах Советского Союза был введен ужасающий террор: принудительный угон рабочих, незаконные аресты, террор гестапо и расстрел заложников. Единственным «общеевропейским достижением» Гитлера было массовое уничтожение евреев, в рамках которого «Европа была прочищена с Запада на Восток» и от которого Гитлер, кажется, серьезно ожидал пропагандистского эффекта. «Наш антисемитизм, — заявил он 22 июня 1944 года перед генералами и офицерами, — распространится на весь мир, так же как в свое время идеи французской революции предшествовали французским армиям и облегчали победы Наполеона. Так же будет и у нас…»

Перед лицом такой мешанины безыдейности, эксплуатации, насилия и преступлений не удивительно, что первоначальная готовность подчиниться и сотрудничать очень скоро остыла во всей Европе и превратилась в сопротивление и партизанскую войну, когда германская непобедимость канула в прошлое и приближавшееся поражение Германии стало очевидным для всех. На рубеже 1942–1943 годов такой поворот стал фактом, возможность «развернуть» захваченную Европу окончательно отпала.

Примерно в это же время отпала и другая, более реальная возможность: досрочный распад большой коалиции. В 1942 году союз между западными державами и Советским Союзом не раз подвергался серьезным испытаниям, и нельзя сказать, что в оценке возможности взрыва «противоестественного» союза между Востоком и Западом Гитлер был так же слеп, как в оценке возможностей проведения конструктивной политики в Европе. Напротив, объявление войны Америке как раз и служило достижению столкновения между Востоком и Западом в Европе и из-за нее, что должно было обеспечить Германии возможность стать арбитром у чаши весов. Если военная политика Гитлера с декабря 1941 года вообще еще имела какую-либо рациональную основу, то таковой был расчет на отсутствие единства среди союзников. Однако Гитлер смотрел, как загипнотизированный, не в ту сторону.

Ему мерещилось, что он вынудит западные державы стать союзниками Германии. Но на это не было ни малейшей надежды до тех пор, пока они не могли активно и решительно включиться в войну против Германии. Гитлер не понимал или не хотел понимать, что единственной державой, у которой в 1942 и 1943 годах могла быть причина выйти из союза, чтобы освободиться от войны, был Советский Союз.

В 1942 году Советский Союз практически один нес на своих плечах всю тяжесть войны против Германии. Как для Америки, так и в известной степени для Англии 1942 год был скорее годом подготовки к войне, чем годом ведения войны. И в 1943 году СССР продолжал нести основное бремя войны. Англия и Америка участвовали в войне лишь частью своих вооруженных сил, причем больше против Италии и Японии, чем Германии. СССР же в эти годы вел войну на своей территории, по-прежнему напрягая все силы в борьбе за свою жизнь и истекая кровью.

Не удивительно, что все это время Советский Союз громко взывал о помощи, об открытии «второго фронта» в Европе, посредством которого Англия и Америка должны были оттянуть германские армии с Восточного Фронта и взять на себя часть бремени. Не удивительно также, что половинчатые обещания и неоднократный перенос срока открытия второго фронта в 1942 и 1943 годах вызывали у СССР подозрения. Одни лишь поставки вооружения не могли его удовлетворить.

Может быть, западные державы сознательно хотели обескровить Советский Союз? От такого подозрения до мысли, что от скорого мира на основе статус-кво СССР может выиграть больше, чем от борьбы до победного конца, тяготы которой должны были нести русские и результаты которой могли быть зачеркнуты отдохнувшими и непострадавшими западными державами, был лишь один шаг.

То, что в эти годы в СССР над этим задумывались, не вызывает сомнений. В Вашингтоне и Лондоне это учитывали и были озабочены, как предупредить русско-германский сепаратный мир. Основным плодом этих размышлений явилось требование о безоговорочной капитуляции Германии.

Автор не ставит перед собой задачу показать правильность и ошибочность споров по вопросу о втором фронте. (В 1942 году у западных держав были уважительные причины для сдержанной позиции, в 1943 году, оценивая положение с точки зрения русских, причины были менее уважительные.) Решающим моментом для Германии было то, что взрывчатый материал, который был внесен из-за этих споров в союз, был действенным лишь в России, и поэтому, так же как и в первую мировую войну, союзников можно было расколоть лишь путем заключения сепаратного мира на Востоке, а не на Западе.

В своем известном приказе от 23 февраля 1942 года (из которого по-прежнему любят цитировать фразу, что «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается») Сталин давал ему очередной аванс: Советский Союз не ставит себе целью «уничтожить германское государство… Красная Армия имеет своей целью изгнать немецких оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецко-фашистских захватчиков». Только это, и не больше. В этом приказе Сталин назвал «вероятным» и «желательным», если война за освобождение советской земли приведет также к свержению «клики Гитлера». Тем самым эти задачи не были обязательными целями войны и условием для заключения мира.

Еще один человек предлагал Гитлеру в 1942 году (6 декабря) закончить «главу бессмысленной отныне войны против России новым Брест-Литовским миром». Им был Муссолини. Реакция Гитлера была характерной: «Если русские получат хотя бы на полгода перемирие для реорганизации своих сил, возникнет новая русская сила, против которой Германии опять придется выступить». (Именно так, а не наоборот: «которая выступит тогда против Германии»; Гитлер сам не верил в то, что говорил.)

Гитлер был и оказался рабом своей бредовой идеи о колонизации Советского Союза. До тех пор, пока на востоке от Германии находилось русское государство, Германия «должна» была выступить против него, если даже была возможность одновременного удара с Запада и опасность быть раздавленной или разорванной Советским Союзом и западными державами.

Гитлера никогда не покидала мысль, что Запад, даже враждебный, всегда является своего рода непроизвольным, невольным союзником Германии. Советский Союз, даже мирный, является неизбежным врагом и его предрешенной жертвой. Это была та бредовая идея, которая лишила Германскую империю последнего шанса пережить войну и в конечном счете вычеркнула ее из списка государств. Рузвельт и Черчилль могли опасаться в 1942–1943 годах сепаратного мира между Германией и Россией. Однако Гитлер сам сделал излишними такие опасения.

Рузвельт и Черчилль не знали этого и, если бы им об этом сказали, не поверили бы. Для них был непостижим и недоступен образ мышления, который скорее ставил на карту существование своей страны, чем отказ от уже явно недостижимой цели завоеваний. Они не только опасались, что из-за затяжки с открытием второго фронта Сталин может пойти на мир, чтобы вырваться из войны, но и предполагали, что Гитлер, особенно после Сталинграда, наверняка ухватится двумя руками за такую возможность спасения. Они не могли и думать, что Германская империя скорее совершит самоубийство, чем откажется от своих планов в отношении СССР. Они серьезно думали о том, как предупредить преждевременный распад большой военной коалиции. Результатом их размышлений явилось требование о безоговорочной капитуляции Германии, которое было провозглашено 23 января 1943 года на совещании в верхах западных держав в Касабланке, приглашение на которое Сталин отклонил.

Это требование исключало любое перемирие или переговоры о мире со стороны западных держав не только с Гитлером, но и с любым другим германским правительством. Оно означало, что война должна вестись до полной победы, что после победы государственная власть в побежденной Германии перейдет в руки держав-победительниц, что дальнейшее существование Германской империи будет зависеть от воли этих держав. Подобного рода требование в межгосударственных, уже не говоря о гражданских, отношениях было беспрецедентным. Однако оно явилось результатом определенной вынужденной логики, обусловленной положением западных держав в январе 1943 года, которое Германия создала сама.

Это положение определялось двумя моментами: выигранной русскими гигантской битвой на уничтожение под Сталинградом, которая, как это стало ясно каждому, означала окончательный поворот войны на Востоке, и принятием на военном совещании в Касабланке решения вновь отложить высадку англо-американских войск во Франции.

По мнению Рузвельта и Черчилля, такая ситуация была чревата двумя опасностями: непосредственной и несколько отдаленной, но также вполне зримой. Непосредственная опасность состояла в том, что у Сталина окончательно лопнет терпение в отношении своих союзников и он может предложить Германии мир на основе статус-кво, который, как они полагали, Гитлер примет в сложившихся условиях с большим облегчением.

Отдаленная опасность состояла в том, что СССР один выиграет войну еще до того, как западные союзники сумеют включиться в нее в полную силу, и тогда к Англии и Америке начнется паника и она породит стремление спасти гитлеровскую Германию от поражения, чтобы сохранить ее как «бастион против большевизма».

Требование о безоговорочной капитуляции было логичным ответом на обе опасности. Для СССР оно должно было явиться своего рода моральным эрзацем за второй фронт, а для Англии и Америки — средством отрезать самим себе любой выход из союза и войны. Кроме того, оно содержало еще и ту выгоду, что можно было отложить до конца войны дискуссии о целях войны и условиях мира, которые способствовали развитию конфликта среди союзников.

Оглядываясь назад, можно сказать, что требование о безоговорочной капитуляции обеспечивало достижение указанных трех целей. Благодаря ему союз между Востоком и Западом действительно продержался до полной победы над Германией. Нельзя также не признать, что ситуация, которая заставила западные державы прибегнуть к этому радикальному средству для спасения находившегося под угрозой союза, была создана самой Германией. Совершенно очевидно также, что тем самым был окончательно предрешен вопрос о существовании Германской империи. После безоговорочной капитуляции она могла на первом этапе существовать лишь как империя держав-победительниц. В случае если бы после победы это единство распалось, как это обычно имело место во всех союзах, Германская империя распалась бы тоже.

Такой представляется картина прошлого в наши дни. Однако в 1943 году еще длительное время было сомнительным, спасли ли действительно Рузвельт и Черчилль своей политикой о безоговорочной капитуляции союз и предотвратили ли сепаратный мир между Германий и СССР. Правда, в своем приказе по случаю 1 мая 1943 года Сталин совершенно определенно поддержал требование западных держав. Однако в июле, после своей крупной победы в грандиозной битве под Курском, русские открыто и демонстративно вновь отмежевались от этой политики: они сделали это одновременно с созданием Национального комитета «Свободная Германия», которое предусматривало предложение о ведении «нормальных» переговоров о мире, правда теперь уже не с Гитлером, а с такой Германией, которая нашла бы в себе силы и разум освободиться от Гитлера.

Позже создание Национального комитета «Свободная Германия» было пренебрежительно оценено лишь как пропагандистская акция. А зря. В условиях 1943 года оно было весьма серьезным политическим актом, с помощью которого Советский Союз подвергал самой серьезной проверке западный союз. Одобренный русскими Манифест Национального комитета читается как сплошная полемика против политики «безоговорочной капитуляции». Многое в нем звучит ныне пророчески: «Если германский народ по-прежнему безропотно и покорно допустит, чтобы его вели на гибель, то с каждым днем войны не только будут истощаться и иссякать его силы, но будет возрастать и виновность его. Тогда Гитлер будет свергнут лишь силой армии коалиции. Но это будет означать конец нашей национальной независимости, нашего государственного существования, расчленение нашего отечества. И пенять нам придется тогда только на самих себя.

Если германский народ вовремя обретет в себе мужество и докажет делом, что он хочет быть свободным народом и что он преисполнен решимости освободить Германию от Гитлера, то он завоюет себе право самому решать свою судьбу и другие народы будут считаться с ним. Это единственный путь к спасению самого существования, свободы и чести германской нации.

Германский народ нуждается в немедленном мире и жаждет его.

Но с Гитлером мира никто не заключит… никто с ним и переговоры не станет вести. Поэтому образование подлинно национального немецкого правительства является неотложнейшей задачей нашего народа… Верные родине и народу силы в армии должны при этом сыграть решающую роль.

Это правительство тотчас же прекратит военные действия, отзовет германские войска на имперские границы и вступит в переговоры о мире, отказавшись от всяких завоеваний. Так оно добьется мира и возвратит Германию в среду равноправных народов. Только оно создаст для германского народа возможность свободного волеизъявления в условиях мира и суверенного разрешения вопроса о государственном устройстве».

Это была антипрограмма на «unconditional surrender» . Она свидетельствовала о готовности России к переговорам о мире с теми силами в Германии, которые сотрудничали в Национальном комитете: коммунистами и военными, которые, как утверждалось в манифесте, «еще год назад считали бы невозможным такое сотрудничество». Было ясно (в манифесте об этом говорилось совершенно недвусмысленно), что не коммунистам, а военным предназначалась «решающая роль». Русские были реалистами. Комитет работал под черно-бело-красными знаменами.

Таким образом, еще в 1943 году Советский Союз открыто говорил о мире с Германией, которая избавилась бы от Гитлера, о мире, который оставил бы неприкосновенными существование и суверенитет Германской империи. Очевидно, что и в июле 1943 года, когда военная победа русских, даже без «второго фронта», была лишь вопросом времени, скорый мир с Германией без Гитлера был для них по-прежнему приемлемее достигнутой в результате неисчислимых человеческих жертв полной победы, которая неизбежно столкнула бы их непосредственно с англичанами и американцами и которая таила в себе новые возможности конфликтов.

Между тем Манифест Национального комитета не нашел отклика в Германии. И тогда в октябре, после трех месяцев напрасного ожидания, русские присоединились на конференции министров иностранных дел в Москве к требованию об «unconditional surrender». Месяц спустя главы правительств трех держав твердо договорились в Тегеране о высадке западных войск во Франции. Длительный кризис в стане союзников был тем самым окончательно снят.

Ничто так отчетливо не свидетельствовало о своеобразной внутренней слабости казавшейся внешне такой сильной Германской империи, как плачевно кончившийся отказ от этого последнего шанса на спасение. Поучительно сравнение с Италией. Она спасла в том же июле 1943 года своё государственное существование с помощью того, что могло бы, возможно, еще позволить и Германии спасти свое существование как государства: путем своевременной смены правительства, которая лишила бы власти диктатора и придала стране возможность выступать на международных переговорах. Италия тоже была фашистским государством, но она, как показали события в июле 1943 года, была еще государством. Она имела все институты: монархию, фашистский Большой совет, армию, которые в момент наивысшего кризиса в вопросе о существовании придали ей необходимую внутреннюю функциональную способность.

Как ни странно это звучит, в свое последнее десятилетие Германская империя прекратила в строгом смысле слова свое существование как государство. На заключительном этапе ее конституционный правопорядок был больше похож на банду, чем на государство, а Гитлер был больше боссом гангстеров, нежели главой государства или правительства.

Смена правительства, слабая или запоздалая попытка осуществить которую была предпринята через год, 20 июля 1944 года, была возможна в Германской империи лишь с помощью убийства.

После того как кризис в союзе великих держав улегся, началась координация союзнической стратегии и было достигнуто единство Америки, Англии и СССР в вопросе о цели войны в форме безоговорочной капитуляции, Германия потеряла осенью 1943 года последний шанс выйти из войны как суверенное государство и хозяин своей собственной судьбы. Полгода спустя, в июле 1944 года, три события положили начало финалу: англо-американский прорыв в Нормандии и русский — на Центральном фронте сухопутных войск, которые приближали превосходящие армии союзников с Запада и Востока к границам Германии; неудача покушения Штауфенберга, которая дала Гитлеру возможность продолжить войну до «последней минуты».

Для Германии это было, конечно, несчастье, а для Гитлера — успех. Ведь лишь такой финал войны, который происходил на территории Германии и нанес ужасный ущерб стране, создавал наконец ситуацию, на которую начиная с декабря 1941 года была направлена вся стратегия Гитлера. Именно в это время, когда Германия уже погрузилась в пучину тотального поражения, он ожидал столкновения западных держав и русских на немецкой земле, которого, как он надеялся, ему удалось достичь, втянув в войну Америку, и от которого он ожидал воскресения уже погибшей Германии и наконец, осуществления своей сокровенной и постоянной концепции: покорения СССР в союзе с Западом.