А дальше я забыл
Когда я проснулся, крови на туфлях не оказалось. Должно быть, кто-то ночью зашел в комнату, взял их, тщательно вычистил и утром вернул на место.
Меня разбудил Шкода – он мучил пишущую машинку, медленно и усердно выстукивая по клавишам. Сказал, что пишет обвинительное письмо хозяйке ресторана, куда он вчера вечером пришел устроить погром. Его вышибли оттуда прежде, чем он успел перевернуть хотя бы полдюжины столиков.
– А куда ходил Война? – спросил я сонно.
– Громил соседнее заведение.
Шкода сказал, что, как закончит письмо, сразу спустится в столовую. Когда я уже собрался выходить, он сообщил, что Война роется на складе в поисках снаряжения, а Мор тестирует в лаборатории рвотное снадобье средней силы, так что они к завтраку не явятся. Я поблагодарил его и закрыл за собой дверь.
По пути в столовую мною вдруг овладело одно воспоминание, настолько яркое и сильное, что я застыл как вкопанный. Оно касалось той снежно-белой женщины, которую я видел во вторник в фойе кинотеатра.
* * *
До моей смерти девять месяцев. Я вглядываюсь в полумрак у дальней стены кафе «Иерихон» в поисках свободного места. За последним столиком замечаю одинокую женщину – ее голова опущена, лицо освещено приглушенным светом. Нахмурив брови, она смотрит в чашку с капуччино и вяло ковыряет шоколадное пирожное с орехами. Поскольку других свободных мест в кафе нет, я подхожу к ней и прошу разрешения присесть рядом.
– Пожалуйста, – отвечает она, – мне все равно.
Ее прямота звучит как вызов. И я столь же прямо говорю ей слова, которые сам однажды услышал во времена своего срыва и которые могли бы вывести ее на разговор:
– Не унывайте – может, все обойдется. Она поднимает глаза и произносит с едкой усмешкой:
– Уже не обошлось.
Глубоко внутри своего панциря я ощутил первое прикосновение любви. Я стал влюбляться в ее темные, пронзительные, печальные глаза, измученную душу и даже в простую черную одежду. И я спросил, как ни в чем не бывало:
– Так что произошло?
Ее звали Люси, и мой роман с ней развивался по той же схеме, что и все остальные за последние два года. Я искал женщину, чтобы воссоздать образ матери и эксгумировать чувство защищенности. Но защищенность вскоре оборачивалась скукой, и я начинал хотеть риска – эмоционального, физического или душевного. Но с риском приходила угроза боли, и тогда я начинал искать пути к отступлению. Порочный круг замыкался.
Должно быть, за последние годы я пресытился окончательно. Я хотел, чтобы все мои отношения походили на контракт. Разговоры, письма, выражения, жесты, прикосновения – все по контракту. Мне хотелось, чтобы условия контракта были настолько продуманы, настолько совершенны, настолько безопасны, чтобы еще до первого поцелуя мы с партнершей лишь зеркально отражали друг друга. Не совершали никаких действий, помимо оговоренных в контракте; каждый только повторял то, что говорил или делал другой. Когда моя любовница наконец дарила мне поцелуй, я тоже отвечал поцелуем, вкладывая в него ровно столько страсти, сколько и она. Когда же она говорила, что любит меня, я, словно попугай, повторял ей эти слова.
Но подобные отношения сродни трупам: чем дальше, тем менее приятными становятся. Пытаясь остановить гниение, кто-то из нас брал ответственность за пересмотр условий контракта – предлагал варианты новых действий, возможность отказа от чего-либо или жестко отстаивал свою позицию. Но это не помогало, ведь наша связь представляла собой не более чем ряд контрадикторных поправок и дисклеймеров, приписок и словесных уловок – пока контракт сам себя не изживал.
Как я мог так жить?
Мое тело зомби, все еще неподвижное, свела жестокая судорога. Моя память совершила прыжок вперед во времени от нашей первой встречи.
Пару недель мы с Люси регулярно встречались – поначалу на неформальной основе, потом заключив негласный договор. Я подхожу к моменту, когда выбрался из панциря и сказал:
– Кажется, я начинаю в тебя влюбляться.
– Я тоже, – ответила она.
Еще один скачок во времени. Еще один спазм.
– Я тебя люблю, – говорю ей.
Она улыбается и спрашивает:
– Где ты будешь этой ночью?
От этого воспоминания до сих пор закипает моя кровь зомби.
* * *
– Роботы, – произнес Смерть, когда я входил в столовую. Он завтракал, Глад молча наблюдал. – Долгосрочный план Шефа. Пройдет еще сотни две лет, и они завоюют Землю. Каждый, кто не будет уничтожен, станет их рабом. Каждый, отказавшийся быть рабом, будет уничтожен. Его очередное рацпредложение. Он намерен на три четверти сократить нам нагрузку. На мой взгляд, полная чушь. О… доброе утро.
Я тоже поздоровался, сел за стол и принялся за еду.
– Чем сегодня будешь заниматься? – спросил у меня Глад.
– Не знаю, – ответил я с набитым ртом.
– Тебя вообще ставят в известность?
– Перед выходом на задание.
– А тебе самому не интересно?
– Будто я могу решать.
– Можешь.
Это было неправдой. С того момента, как я покинул гроб, мне предложили возможность выбора лишь в двух ситуациях: в качестве награды я мог выбрать, каким способом умру в конце недели и что мне надеть в тот или иной день. Сегодня, к примеру, на мне красовался тот же костюм и туфли, что и вчера, трусы в красную розочку, носки цвета морской волны, на которых распластались малиновые осьминоги, и кроваво-красная футболка с лживым девизом: «ТРУПЫ ДЕЛАЮТ ЭТО ЛЕЖА».
– Никто ничего не решает, – сумрачно возразил Смерть. – Мы все кому-то служим.
Завтрак продолжился в задумчивой тишине, которую нарушил Шкода. Он с грохотом вломился в двери, ухватил банан и объявил, что ему надо на почту.
Смерть кивнул:
– Но не забудь до обеда почистить машину. Чтобы ни единой собачьей шерстинки не осталось. А не так, как в прошлый раз.
Шкода хлопнул дверью.
– Так чем вы сегодня будете заниматься. – повторил свой вопрос Глад.
– Выберемся на природу, – ответил Смерть и обернулся ко мне. – Но перед этим я хочу познакомить тебя с моими друзьями. Они находятся в подчинении Войны, но я иногда беру их, если Шеф заказывает чистую и эффективную смерть. – Он накрыл мою руку ладонью. – Ты нам поможешь их найти?
– А что именно?
– Большой коричневый пакет с маленькой красной буквой… – Он задумался. – Или маленький красный пакет с большой коричневой цифрой.
– Так что именно?
Смерть почесал двумя пальцами подбородок:
– Знаешь, я не помню.
* * *
Еще при жизни моя память постоянно меня надувала. Я забывал то, что хотел запомнить, и помнил то, что хотел забыть. Иногда я забывал, что собирался о чем-то помнить, и вспоминал об этом слишком поздно. Я не принадлежал к тем редким счастливцам, которые забывают то, что им не нравится, а помнят только приятное. Часто это меня удручало, особенно когда я начинал думать об Эми.
Я не раз хотел улучшить свою память, прочел кучу книг о ее механизмах. Узнал, что ощущения, получаемые через органы чувств, преобразуются в нервные импульсы. Сами импульсы и пути, по которым они распространяются в мозгу, способны мгновенно воссоздаваться – это кратковременная память. Долговременная память образуется в результате повторяющейся передачи импульсов по соответствующим путям, после чего в мозгу образуются постоянные анатомические и биохимические каналы, которые…
Дальше я забыл.
Красная армия
Дверь на склад уже была открыта, и по грудь в куче маленьких коричневых пакетов мы увидели Войну. Тот громко чертыхался.
Смерть кашлянул. Война раздраженно уставился на него.
– Чего надо?
– Пришли предложить тебе руку помощи.
– Сдалась мне ваша рука. Глаза – вот что надо.
– Глаза тоже есть.
Неловкая пауза.
– Я ищу пакет, – мрачно признался Война.
– Какой именно?
– Большой, красный. Не помню, что на нем написано.
Смерть потер подбородок ладонью, оглядывая комнату. Война надул губы, словно ребенок устрашающих размеров, и вернулся к своим поискам.
Склад сверху донизу был забит пакетами, мешками, тюками, свертками, техникой, приборами, приспособлениями, запчастями и просто хламом. Все на этом складе служило опорой всему – вытащишь маленький пакет из какой-нибудь груды в одном конце комнаты, и в другом конце все рухнет, или достанешь мешок с вершины какой-нибудь кучи, и вся куча необратимо потеряет устойчивость. Стены и пол скрывались под частями неопознанных объектов, а четыре окна, загороженные штабелями и грудами, почти не пропускали света. Дверь, которая вела прямо в Отделение Болезней, оказалась забаррикадирована шаткими колоннами неподписанных картонных коробок. Я в жизни не встречал более загроможденного, хаотичного и невнятного пространства. Это была самая настоящая пещера контрабандистов, дьявольская мастерская, шалаш чародея. Просто удивительно, как тут можно найти хоть что-нибудь.
Вот и Смерть столкнулся с трудностями.
– Я не могу поднять этот ящик, – окликнул он Войну. – Ты не видел, как бишь его?…
– Чего не видел? – переспросил Война.
– Как же его… Штукенция. Наподобие рычага.
– Сам толком не знаешь, чего тебе.
Смерть встал с расстроенным видом. Окинул взором склад в поисках предмета своих желаний. Война медленно покачал головой и уставился на него, как на сумасшедшего.
– Вот он, – Смерть зарылся в кучу обшарпанных картонок, извлек небольшой домкрат, подвел его под ящик и приподнял. Затем протиснул руку под самое дно и достал покореженный коричневый пакет.
– Какого цвета, говоришь?
– Красного, – напомнил Война. – И раз в десять больше этого.
– А что в нем? – спросил я.
– Снаряжение, – ответил Война и беспокойно добавил: – Если ты его найдешь, не тряси. А то раздергаешь их к чертям собачьим.
Большая часть хлама не имела обозначения – ни бирок, ни ярлыков, ни этикеток, ни наклеек. Я ограничил зону поиска правой от двери стеной. Сначала перекладывал вещи очень осторожно, но через полчаса бесплодных исканий принялся смело разгребать хламовые джунгли.
– Нашел что-нибудь?
Смерть склонился надо мной с усталым видом. В левой руке он держал большую банку с консервированной собачьей едой. Правая рука была сплошь вымазана сажей и каким-то салом. Война все так же энергично рылся в дальнем углу комнаты.
Я покачал головой.
Смерть вздохнул и вернулся к мешкам. Все они были серыми, пустыми и без единой пометки.
На меня снова накатила волна воспоминаний.
Мы с Эми сидим в кафе «Иерихон» и смотрим в окно, за которым идет дождь. Полчаса назад я признался ей в любви под мокрым кустом бузины, а через девять лет за этим же столиком я то же самое скажу Люси. Наши волосы и одежда вымокли. И мы пьем один капуччино на двоих.
– Ты правда меня любишь? – говорит она.
Да, я люблю ее – непреодолимо, словно волна, бегущая к берегу; безвозвратно, будто комета, притянутая звездой; безотчетно, аки пес, смакующий кость; собственнически, вроде клоуна, трясущегося над своей шуткой; наивно, как ребенок, радующийся подарку; безнадежно, как идиот, мечтающий быть гением; забавно, как нога, поскользнувшаяся на банановой кожуре; вызывающе, как кулак перед лицом врага; отчаянно, как голодный, тянущийся к еде.
Я люблю ее меньше, чем мог бы, но гораздо больше, чем могу выразить.
А время все идет.
– Да.
А время все идет.
* * *
– Нашел!
Смерть взмахнул над головой красным пакетом, радуясь совсем по-детски.
– Э, поосторожней, – крикнул Война. – Он, может, плохо завязан.
Смерть его будто не расслышал, высоко подбросил свою находку, затем кинул ее в центр комнаты. Ярко-красный пакет размером с овцу упал и заколыхался, точно медуза. На лицевой стороне коричневыми чернилами была кое-как отпечатана загадочная надпись: «А. М. Числ. 10 000. Обращаться осторожно». В расстроенных чувствах Война бухнул кулаком по башне картонных упаковок, которые внимательно изучал. Башня накренилась, однако устояла.
– Так что же в нем такое? – снова спросил я.
– Наша сегодняшняя миссия, – величественно изрек Смерть, подбирая пакет. – Это и есть мои друзья. Десять тысяч муравьев.
Он развязал шнур и осторожно заглянул внутрь.
– Армия муравьев, если точнее. Пожирают все на своем пути. И беспрекословно подчиняются королеве. – Он улыбнулся Войне.
Война мгновенно перестал дуться и тоже заглянул в пакет. Я думал, что сейчас оттуда хлынет волна насекомых и начнет сеять по окрестностям разруху, но Война нашептал какое-то успокоительное заклинание, и внутри все притихло.
– Что ты им сказал? – спросил я.
Он взглянул на меня:
– Все равно не поймешь.
* * *
Мой зомбированный разум забит ерундой. То я думаю о любви, то в следующую секунду вспоминаю бесполезные сведения из любимой «Энциклопедии всякой чепухи». Поэтому как только Смерть произнес слово «муравей», мозг принялся искать основные различия между муравьем и трупом. Остановить этот процесс было невозможно. И вот что в итоге получилось:
Муравей может поднимать и переносить тяжести, в триста раз превышающие его собственный вес. Труп не способен поднимать или переносить что-либо, поскольку он мертв.
У муравья пять носов. У трупа один (да и то не всегда).
Муравьев используют для лечения некоторых болезней. Раствором из муравьиных яиц вперемешку с соком лука излечивают глухоту, а эфирные масла, полученные из давленых красных муравьев, по свидетельствам очевидцев, помогают при обычной простуде. Труп же, со своей стороны, сам является следствием или причиной заболевания.
В поисках воды некоторые муравьи способны прорывать ходы на глубину до восьмидесяти футов. Трупы не могут опуститься под землю ниже шести.
Муравей гораздо меньше трупа.
На что мне сдался такой ум? За что он со мной так?
Тест Роршаха
Тот вечер, когда я пошел к Эми за своим оборудованием, стал вечером моей смерти. До недавних пор зрительные образы, связанные с этим событием, слагались в некую тайнопись, а звуки напоминали беспорядочные эфирные шумы. Но теперь я вижу четкую связь между ними. Я знаю, как я умер.
Стоял сырой вечер позднего лета. После первого звонка Эми прошло семь недель. Несколько дней назад она опять связалась со мной, сообщила, что можно забрать камеру и оборудование, и попросила отчет о расследовании. Я ответил, что работа закончена, и уверил в том, что результатами она останется более чем довольна.
За две недели я, наверное, раз десять пересмотрел кадры со сценой извращенного насилия. Тяга к этой пленке и нежелание признаваться себе в ее истинных причинах подтвердили мое давнее подозрение: я – человеческий паразит. Но это меня не остановило. Не могу сказать, что увиденное хоть сколько-нибудь возбуждало – я даже не уверен, что двигала мною именно похоть, – но я слишком близко подошел к пониманию своих желаний, и мне стало неуютно. В конце концов, презрев все принципы, я взломал пластиковый футляр, выдрал магнитную пленку и сжег эту улику.
Но не давал покоя последний кадр с ее странной улыбкой. Почему она улыбалась? Пленка не могла стать убедительным доказательством по факту насилия: любой законник сказал бы, что вся сцена представляет собой типичный случай садомазохистской игры, пусть и с некоторым перебором. Тогда, может, Эми улыбалась тому, что получила возможность контролировать Ральфа? Если бы она раскрыла его секрет определенному кругу лиц, то получила бы над ним ответную власть. Но вопрос: насколько сильно эта пленка могла его испугать? Я уверен, что ему куда больше стоило опасаться других свидетельств, которые мне удалось собрать.
Так, может, ее улыбка предназначалась мне? Весьма нескромная мысль… Возможно, Эми в глубине души желала продемонстрировать, как далеко она зашла, как далеко ей удалось раздвинуть границы дозволенного. Вполне вероятно, что этим странным способом она хотела напомнить, каким я был когда-то, и заставить ревновать к тому, что я утратил.
Но я не ревновал. Я был сам себе противен.
Эми открыла дверь, держа в руках полупустой стакан апельсинового сока. Я заметил, что она сняла оба кольца с правой руки. В гостиной на кофейном столике лежал начатый пакет крекеров «Ритц». Когда она запирала дверь, я обернулся и снова увидел крохотную ямочку у затылка на ее шее. Я увидел, как мой палец ныряет в эту впадинку, пробегает по бугоркам позвоночника и снова ныряет в такую же впадинку на пояснице. Видел, как Эми перекатывается на спину, шепчет слова любви, ощутил ее губы на своих… Но с тех пор прошло семь лет, и сейчас я на дне столь глубокой пропасти, что свет не проникает ко мне.
Я распахнул стеклянную балконную дверь и вышел на воздух, к холодному сиянию луны. Простой узкий балкон с невысоким бордюром из желтого котсуолдского камня – с него открывается вид на пустынную площадь. Я отодвинулся от бордюра. Лишь тонкий слой бетона защищал меня от падения с высоты в семьдесят футов.
Прислонившись к двери, я спиной почувствовал Эми. Обернулся и увидел в ее глазах блики уличных огней. Спросить она решилась не сразу, боясь услышать ответ.
– Ты нашел еще что-нибудь?
– Нашел, – ответил я.
– Это не совсем то… – Она отвернулась и вздохнула. – Но спасибо тебе.
Я пожал плечами.
– Потому я и здесь.
– Не только.
Ума не приложу, что она вкладывала в эту нарочито двусмысленную фразу. Так она могла выражать свое желание или же просто обольщать. Прочитав на моем лице смущение, она горько усмехнулась и ушла с балкона.
Стал накрапывать дождик.
Мы были влюблены еще со школы. В пятнадцать лет познакомились, дружили до самого выпускного и вскоре полюбили друг друга. Наши дома в Оксфорде стояли в двух милях друг от друга, и я чуть ли не каждый вечер приезжал к ней на велосипеде. А еще я писал письма – дважды в неделю, два года подряд. Страстные письма, полные желания и безграничного восторга.
Первая любовь…
– Улики я оставил в камере хранения вокзала. Там микрокассета и несколько фотографий. – Я протянул ей ключ. – Фотографии запечатаны в коричневый пакет на тот случай, если ты не захочешь их видеть. – Я достал из внутреннего кармана листок бумаги: – Вот список всего, что мне удалось обнаружить. Голые факты – но это должно его убедить.
– Спасибо.
Она спрятала ключ и записку в гардеробе, после чего вытащила мою аппаратуру из-под стопки свитеров. Я ничего не узнал из ее одежды, и меня слегка уколола ревность. Непонятно, почему.
– Счет я вышлю на следующей неделе… Хотя постой, кто открывает почтовый ящик – он?
Она покачала головой.
– После расчета все, что я снял, на полном законном основании переходит в твою собственность. Разумеется, ты можешь воспользоваться этим и раньше…
Она кивнула.
– Ну, если это все, то я…
– Ты хоть немного скучал?
Ее вопрос застал меня врасплох, но я постарался этого не выдать.
– Ну конечно.
– Мог бы и позвонить. Хотя бы раз…
– Я… исчезал на какое-то время.
– Я рада, что ты вернулся.
Я почувствовал, что панцирь мой слабеет. Сейчас я играл по ее правилам.
– Ты тоже могла бы позвонить.
Она рассмеялась.
– Ты бы не смог дать мне то, что я хочу. Спорим, даже сейчас…
– Давай не будем об этом.
Хмуро посмотрев друг на друга, мы замолкли и стали слушать, как дождь стучит по круглой башне.
– Почему ты за него вышла?
– Тебя это не касается. – Она встряхнула головой, потом вздохнула. – Это была ошибка… Хотя, конечно, не сразу. – Она улыбнулась. – К тому же я ничего не знала о его прошлом. Он никогда не рассказывал мне. Да и сейчас…
– Но ты же не слепая.
– Тогда он был другим. Просто замечательным. Именно тем, о ком я мечтала.
Молчание и шум дождя.
– Как ты можешь просто лежать, когда он с тобой такое делает? – Отвращение мое относилось к себе самому, к своему желанию.
– Ты же видел, какой он.
– От этого зрелища меня всего переворачивало…
– Мне неинтересно, что с тобой было.
– Не понимаю, что ты нашла в нем.
– Ты не смеешь… – Она делает глубокий вдох, потом стремительно подходит и сжимает мое лицо в ладонях. – Ни слова о нем больше. Не хочу даже слышать.
Она притягивает меня к себе, и мы сплетаемся в поцелуе. Мы сомкнуты лбом, носом и губами, руками и грудью, пахом, бедрами и ногами. Мы целиком поглощены поцелуем, преданы друг другу телом и душой настолько, что становимся единым духом, единым порывом страсти. Ее рот сладок, словно апельсин, и на миг мне представляется, что языки наши – это его плоть, а губы – мягкая гладкая кожура. И когда мы вот так стояли, под светом розовой лампы, мой панцирь треснул.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– Не глупи, – ответила она.
Мы лежали в постели, когда вдруг раздался звонок.
– О, черт. Черт. – Она подскочила, оправляя на себе одежду – Это он. Точно он.
Когда я подошел к двери, она уже стояла у домофона.
– Да?
– Это я. Потерял ключи.
– Подожди. Сейчас спущусь.
– На хрена? Открой дверь. – И понизив голос: – Тупая корова.
Она запаниковала.
– Нет. Слушай, а давай мы куда-нибудь сегодня выберемся. Куда угодно. Давай…
– Ты что, у себя кого-то прячешь? Если так…
– Нет.
– Ну так открывай, бля, дверь.
Она нажала маленькую черную кнопку на панели домофона, и через секунду далеко внизу раздался звук захлопывающейся двери.
– Быстрее, – дернула меня она, открывая засов. – Скорее уходи.
Я поправил галстук и прислушался к звукам, которых бы сейчас предпочел не слышать. Но что было, то было: с лестницы доносились гулкие шаги.
– Езжай на лифте.
Меня передернуло.
– Не могу.
– Это еще почему?
– Не могу на лифте. Я их с детства…
– Но здесь тебе нельзя оставаться, – перебила она и в панике огляделась. – Он уже заподозрил. Я его знаю. Весь дом обшарит, не иначе…
Я был полностью согласен, но времени на преодоление боязни лифтов больше не осталось. Лифт стоял на первом этаже, а Ральф взбирался по лестнице очень быстро, отрезая мне путь к единственному выходу из дома. Он будет здесь раньше, чем поднимется лифт. Я сказал, что могу просто пробежать мимо него по лестнице. Но Эми покачала головой и выдала ошеломляющее известие.
– Кажется, он знает тебя. Засек во время слежки.
Ничего не поделаешь – пришлось остаться и искать выход из положения. Оружие я не взял, он же, судя по наблюдениям, был вооружен всегда, и это сильно усложняло дело. Но я мог бы рискнуть. Пару раз такое со мной уже случалось.
Она отмела эту идею напрочь, как только я ее изложил.
– Нет. Ради бога. Ты должен уйти. Ты не понимаешь…
Я захлопнул входную дверь и осмотрел гостиную в поисках чего-то, что могло бы помочь, почти не слушая отчаянные извинения Эми. Я не мог выйти, не мог и спрятаться в квартире. Что же делать?
Дождь стучал по круглой крыше дальней угловой башенки. И я обратил внимание на светлое пятно на ковре – бледный квадрат лунного света, проникающего сквозь потолочный люк. Внутри квадрата плясали странные симметричные тени – это капли дождя текли по стеклу.
То был миг красоты в минуту страха. Квадрат напоминал тест Роршаха, который определяет особенности личности, предлагая увидеть осмысленный образ в абстрактных контурах чернильных пятен.
И видел я только одно – образ собственной гибели.
Секс и Смерть
– Зачем мы все это делаем?
Я сидел на заднем сиденье и глядел в спину Смерти, пока тот говорил. Его черные волосы вились от самой макушки до затылка. Голова Войны была существенно крупнее, в рыжей шевелюре проглядывали ржавые прядки, а завитки волос пружинками усеивали его бычий череп.
– Я уже говорил. Без нас было бы хуже.
Смерть рассеянно погладил подбородок, на какой-то миг отвлекся от дороги и съехал в придорожную канаву.
– Но как же я раньше об этом не задумывался?
– Бывает, что поделать.
– Никак из головы не выходит.
Он вставил в плеер кассету без надписи, видимо, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей. Это оказался пиратский сборник группы «Джой Дивижн», который я слушал подростком. Война сообщил, что это кассета Шкоды, которую он, вероятно, забыл, когда прибирался в салоне. Я почти сразу узнал нехарактерно бодренькую первую песню – «Любовь разорвет нас на части». Никаких глубинных ассоциаций она, впрочем, не вызвала, поэтому я откинулся на спинку и стал смотреть на небо в окне. Мысли мои вновь унесло.
Унесло их в направлении решения, которое придется принимать через два дня: какой метод смерти предпочесть? В начале недели я бы согласился на все, лишь бы вернуться в гроб, но чем больше я видел жизнь вне его стенок, тем яснее понимал, что с этим решением я не должен ошибиться. Однако на данный момент меня не устраивала ни одна из смертей, свидетелем которых я стал.
А если я так ничего и не решу?
– Ты взял муравьев? – спросил Смерть у Войны.
Этот вопрос вернул меня из мыслей о будущем в настоящее. Я снова оказался в мире с грубой обивкой сиденья подо мной, двумя телами впереди, ярким солнечным светом и шумом двигателя.
– Они в багажнике.
– Я не видел, чтобы ты их туда клал.
– Да ты, черт подрал, и не смотрел.
– Я смотрел. Но не помню этого.
– Твой четырехкодовый видел. Спроси у него.
Смерть повернулся ко мне, одновременно надавив на газ и свернув на объездную дорогу.
– Это правда? – спросил он.
– Да, – ответил я быстро. Он повернулся лицом к дороге, затормозил, резко вывернул руль влево и чудом не врезался в фургон с мороженым, который ехал по внутренней полосе движения.
На самом деле я тоже не помнил.
* * *
Стрелка указателя температуры заползла на красную отметку. Из-под капота со свистом и шипением вырывался пар. Салон заполнился едким дымом. Двигатель по-прежнему работал вхолостую.
– Эти ваши «метро» – развалюхи дребаные, а не машины, – произнес Война презрительно.
Смерть выключил мотор.
– Она довезла нас куда надо.
– Дерьмо собачье, а не машина.
Он вылез из салона и два раза пнул переднее колесо, потом замолотил кулаком по капоту, оставляя небольшие вмятины. После чего слегка передохнул и выместил злость на заднем бампере.
– Сядь на место. Клиенты могут появиться с минуты на минуту.
Война капитулировал и с надутым видом уселся в машину.
Мы стояли у ворот на краю зеленой лужайки. Впереди виднелся спуск в ложбину и рощица. Справа от низины простирался темный лес, конца и края которого не было видно. Откуда-то пришло название: «Гора вепря». Однажды я приехал сюда с Эми. Мы болтали о пустяках и занимались на заднем сиденье любовью – да так, что стекла машины запотели.
– А сколько их сегодня? – поинтересовался я.
– Двое, – ответил Смерть. – Мужчина и женщина.
* * *
Он сообщил, что женщине сорок два года, мужчине – сорок девять. Я быстро подсчитал, что если сложить их возраст, они прожили на шестьдесят три года больше меня. Я бы с радостью поменялся с любым из них, лишь бы хоть на четверть часа ощутить вкус жизни.
Они были знакомы девять месяцев. Работали вместе в компании по производству пластмасс. Он – бухгалтер, она – руководитель проекта. В двадцать лет ему хотелось быть художником, но по совету родителей он выбрал более денежное поприще. Она же и в двадцать лет хотела стать руководителем проекта, но не думала, что придется ждать так долго. Оба состояли в браке, но не друг с другом.
С первой встречи у них возник взаимный интерес. Она его покорила своей непоседливостью. Он же привлек ее своим творческим началом. Это начало проявлялось в том, что он рисовал ей шаржики, оставлял записки и сочинял анекдоты. А ее непоседливости хватало как раз на то, чтобы не давать ему расслабиться, но и не раздражать его.
Нескрываемое, неудержимое сексуальное влечение пришло уже потом.
В их офисе работала женщина, покончившая с собой в понедельник. Эти люди хоть и не знали ее толком, но пошли на похороны во вторник – отдать последние почести.
За рулем катафалка с ее гробом сидел компаньон того хронического неудачника, которого в среду затравил Цербер. За исключением того, что один из носильщиков поскользнулся, едва не выронив гроб, особых эксцессов во время траурной церемонии не было.
Седьмым по счету близким другом женщины оказался бородач, изувеченный на ярмарке и пребывающий в настоящее время в кладовке Агентства. Эта женщина классифицировала всех своих друзей согласно сложной системе исчисления характера в целом, чувства юмора, интеллекта, харизмы, социальных навыков, общей гармонии, внешней привлекательности и чистоплотности.
Никто из них не был знаком с той парой, которая могла (или не успела) заразиться болезнью во вторник.
– Сколько вам лет? – спросил я у Смерти.
Мы все еще сидели в машине. Прошло уже полчаса после того, как мы припарковались, и я пытался скоротать время в легкой беседе. Война ковырял в зубах швейцарским складным ножом.
– Для меня этот вопрос не имеет смысла, – ответил Смерть.
* * *
В нашу сторону шли, держась за руки, двое. Мужчина широко улыбался, женщина смеялась. На таком расстоянии слышен был только общий ритм разговора и интонация. Мужчина нес клетчатую серо-голубую подстилку для пикника. Направившись к лесу, они мельком, ничего не подозревая, взглянули на бежевую «метро» и расцепили руки, только когда перебирались по ступенькам через ограду. Первым поднялся он и обернулся ей помочь. Она, кажется, не возражала. Пока он ею занимался, между двух бугорков его зада скользнул яркий солнечный зайчик.
Смерть кашлянул.
– Последуем за ними.
Они ушли вперед на полсотни ярдов. У мужчины были седые волосы средней длины, жесткие, словно шерсть старой гончей. Волосы женщины были светлыми и волнистыми, как у белого вест-хайлендского терьера. Он держал себя в сносной форме – для пятидесятилетнего человека, который ведет малоподвижный образ жизни, любит хорошо поесть, частенько выпивает и много курит, забыл о физкультуре и имеет нарушенный обмен веществ. У женщины тоже были излишки веса.
Война вынул из капота пакет с муравьями и поднес его к уху.
– О, они уже щелкают челюстями. Видно, учуяли запах еды.
– Муравьи не чуют запахов, – поправил его я. – Они ищут еду по химическим следам, которые…
Тут меня заклинило, и я безвозвратно потерял мысль.
Мы перебрались через ограду и углубились в лес по следам пары. Деревья – в основном сосны и ели – росли очень плотно, поэтому пришлось идти гуськом. Впереди мелькали силуэты клиентов, которые пробирались между деревьями, поднимаясь по длинному склону. В лесной тиши звенел их веселый смех. Под шелестящими ветвями было прохладно и темно.
– Скоро они сделают привал, – объявил Смерть, упираясь костлявым пальцем в карту. – Тут неподалеку поляна.
Он ткнул куда-то в зеленое пятно между двумя линиями координатной сетки, где карандашом был нацарапан большой красный крест.
– Они придут на полянку, осмотрятся, пару минут будут целоваться, расстелят покрывало, разденутся и займутся сексом. На каком-то этапе этого процесса мы выпустим наших друзей. – Он ткнул пальцем в пакет. – И как только муравьи сделают свою работу, надо будет их всех до единого собрать.
Мы зашли в лес еще глубже – Смерть в авангарде, Война прикрывал тылы. Смех умолк, и только ветки трещали под ногами. Лесные сумерки сгустились, ряды деревьев уплотнились. Небо пряталось за высоким сводом ветвей.
– Едрить-колотить твою мать…
Я обернулся. Зажав рукой левый глаз, Война беспорядочно отмахивался от качающейся ветки.
– Сволочной задрюченный сучок, – продолжал он.
– Что случилось? – спросил я.
– Смотри себе под ноги.
По предложению Смерти, он возглавил шествие и двинулся вперед, прикрывая ладонью задетый глаз и преувеличенно резво уклоняясь от нависающих веток.
Я старался не думать о происходящем. Мы поднялись еще выше, углубились в лес еще дальше, и в голову полезла разная ахинея, как тогда, на складе. Я стал вспоминать все, что в «Энциклопедии всякой чепухи» говорилось на тему секса. Я убеждал себя в том, что это поможет лучше выполнить предстоящую задачу. Однако мне удалось вспомнить лишь разрозненные факты.
У самки кита соски расположены на спине.
В 1914 году на смену корсетам из китовой кости пришли бюстгальтеры.
У четвертого императора из династии Великих Моголов Джахангира было триста жен и пять тысяч наложниц.
Или наоборот?
Пенис гиены, как и человеческий, не имеет кости.
Сифилис передается половым путем, проникая через кожу и слизистые оболочки в кости, мышцы и мозг.
Кардинала Вулси обвинили в том, что он заразил сифилисом Генриха VIII посредством нашептывания на ухо.
И, кстати говоря, существует лишь один вид секса, доступный трупам, – некрофилия. Но всем известно, что мертвые не спариваются.
Ну и к чему это все?
* * *
Когда я вспоминал, что в 1772 году Донасьен Альфонс Франсуа де Сад был приговорен к смерти за «безнравственное поведение» (в своей книжке «Сто дней Содома» он описал около шестисот различных сексуальных техник), мы пробрались через заросли на поляну. Свет после тьмы, простор после плена, теплый ветерок после колкой прохлады. Аккуратная заплатка земли размером с небольшой домик, покрытая редкой травкой и устланная сухой потемневшей хвоей. Мы вышли на поляну, под яркие лучи полуденного солнца, которое, не создавая теней, делало все цвета более насыщенными.
Наша пара тем временем уже переплелась всеми конечностями. Ее руки обвивали его шею, его руки обнимали ее талию. Их лица тоже были тесно прижаты. Когда они отрывались друг от друга, рты их захлопывались, как маленькие розовые раковины, когда же они снова смыкались, губы их словно разрывались по швам. Они бессвязно лопотали, то и дело прерывая свои пневматические лобзания: мокрые десны, блики света на зубах, влажные языки, с которых экстатически стекала слюна.
– Отвратительно, – произнес Смерть мрачно, не обращаясь ни к кому конкретно. – Жалкие потуги избежать забвения.
– Не всегда, – сказал я ему. – Иногда это случается просто так.
– Но это же бессмысленно, – возразил он. – Люди – всего лишь звенья непрерывной цепи бытия. Цепи, в которой нет ни структуры, ни смысла. Твоя смерть ничего не значит. Где-нибудь выкуют новые звенья, и цепь продолжится. – Он поднял с земли сухой лист и разломил его надвое. – Жизнь так коротка, так зависит от случайностей и обстоятельств, которые неподвластны воле. Она просто иллюзия. – Он отбросил поломанный лист. – Не могу понять, как при этом вы еще и смеетесь.
– Бывают хорошие анекдоты, – сказал я.
– Слушайте, – прервал нас Война, который все еще держался за глаз, – сколько можно, к едрене фене? Муравьи жрать хотят.
– Еще пару минут, – ответил Смерть. – Уже скоро.
Бухгалтер счел, что наступил подходящий момент застелить лесной ковер одеялом. Руководитель проекта оценила, что у данной встречи, проводимой на взаимовыгодной основе, неплохие перспективы. Отказавшись делегировать партнеру ответственность по раздеванию, она сняла блузку, скинула туфли и расстегнула юбку. Он прикинул, что если последует ее инициативе по снятию одежды, то извлечет одну лишь выгоду, и сбросил рубашку, сандалии и широкие штаны. По обоюдному согласию выдержав паузу и решив, что дальнейшее обсуждение или пересмотр условий встречи излишни, они сорвали друг с друга нижнее белье.
Они сжимали и мяли друг друга, стонали, стенали, мычали, рычали, сцепившись, слепившись, скалились, валились, вились, содрогались, трахались, содрогались и трахались, трахались и содрогались. О своей мертвой коллеге они и не вспомнили. Им было все равно, что подстилка такая жесткая. Их не отвлекали иголки хвои, жгучее солнце и запах пота. На это они просто не обращали внимания, потому что в тот краткий, яркий, блаженный миг они жили по-настоящему.
Я смотрел на них, и от воспоминаний о похоти у меня потекли слюни. Я ощутил в паху неясное томление. Однако приснопамятный дефект моего тела отсекал любую надежду утолить это желание. И все у падали упало.
– Если мы их сейчас не выпустим, они прогрызут пакет к едрене фене.
В борьбе со жгучим полуденным солнцем силы парочки стали иссякать, а желание слабеть. Их стенание, мычание, содрогание и траханье замедлились. Ягодицы счетовода ярко розовели, бедра руководителя проекта дрожали от возбуждения. Они находились на грани между экстазом и рутиной.
– Пожалуй, ты прав.
Война потер глаз.
– Еще бы не прав.
Скольжение и бешеное чмоканье тел замедлилось до ровных фрикций и замерло. Любовники сменили позицию и продолжили встречу на новом уровне.
Затем еще и еще.
Военные трофеи
Они лежали обнаженные, бесцеремонно голые, беззащитные. Глядя на светлый покой их живой сплетенной плоти, я увидел Эми.
Лицо ее – луна с глубокими кратерами очей, детская тарелка с носом-морковкой, снежный ком с улыбкой из пяти гладышей. Волосы ее подобны межзвездной мгле.
Тело ее – сложение отрицаний: ни маленькое, ни высокое, ни толстое, ни худое, ни красивое, ни безобразное, ни гладкое, ни грубое. Оно – все сразу, оно гибко, как угорь, бледно, как пепел, округло, как прибрежная галька. Я улыбаюсь, глядя на ее бедра с рябью целлюлита, на ее небольшие и широкие забавные ступни, на просвет между большим пальцем и остальными.
Она – это кожа, что ее покрывает, мускулы и кости, что ее поддерживают, жилы, по которым струится ее кровь. Но она – нечто большее, чем сложение этих образов, большее, чем их поверхность и тень.
Она – нечто большее, ведь она – та, кого я люблю.
– Ну вот, – сказал Смерть, – они опять за свое.
Розовые ягодицы и дрожащие ноги еще раз слиплись, от их энергичного трения смазка стала плотной и густой. Я ощутил слабость в животе, покалывание в спине и давление в легких. Меня пугали воспоминания.
– Всякий раз, когда это вижу, меня воротит. – Война передернулся. – Столько сил хратят зазря, к едрене в жопу фене. Так и хочется наподдать.
– Я, признаться, часто задавался вопросом, каково им, – произнес Смерть.
– Пошли бы лучше и подрались с кем-нибудь.
Смерть пожал плечами.
Война открыл пакет.
Я уже не мог себя контролировать. Дыхание ускорилось, пульс участился, нервы напряглись до предела. Мой закостенелый позвоночник дрожал, желудок подпрыгивал, плечи сотрясались от наслаждения. Ноющая память о сексуальном возбуждении пронзила все тело.
Секс для меня – гораздо больше, чем набор определенных действий. Больше, чем разговор, встреча глаз, прикосновение, поцелуи, объятия, проникновение, пульсация, изъятие, прикосновение, поцелуи, разъединение. Больше, чем просто физическое влечение, расширенные зрачки, открытые рты, вытекающая смазка, экстаз до боли, содрогающаяся от наслаждения плоть, смешные синяки на бедрах, потрескавшиеся губы и спина в ссадинах. Больше, чем химическая основа влечения, больше, чем рутина, его подавляющая, больше, чем рождение и угасание любви и непостоянство времени.
Секс – одна из тех вещей, ради которых стоит жить.
Два последних года своей жизни я хотел с его помощью уничтожить следы невинности, познавая границы собственного вожделения. С его помощью я также мстил: родителям – за то, что не подготовили меня к взрослой жизни, Эми – за то, что бросила меня, и себе – за наивность.
Секс был орудием мести.
* * *
Крупный солдат-муравей подскочил к моему левому башмаку, поразмыслил, не стоит ли совершить диверсию и отхватить кусок моей воскрешенной плоти, затем бросился выполнять основное задание.
Десять тысяч муравьев ринулись следом.
Я отошел в сторону. Разбухший пакет обмяк, как только красная волна выплеснулась на зеленую гладь леса. Темное покрывало муравьиных тел, сложный организм, состоящий из кусачих кислотных единиц, прогрызало путь к подстилке. Авангард армии незаметно взобрался на бухгалтерскую ступню, покорил вершину пятки, расчистил путь сквозь заросли волос на икрах и остановился в подколенной ложбинке. Рука бухгалтера потянулась смахнуть назойливое насекомое, но это лишь на миг сбило разведчика с пути. Муравьи продвигались вперед, к ним подтягивались новые силы. Они пересекли равнину бедра, перебрались на ягодицы, не обращая внимания на бреющий полет руки противника, захватили весь зад, прорвались через обширную поясницу и двинулись к плечам. Армия переливалась на теле, словно патока, стекала с боков, постепенно перебираясь на пухлые бока женщины. Бурлящая, трепещущая река жизни, заполнив собой все низины и высоты, разливалась и поднималась.
Сигнал тревоги, изданный бухгалтером, и эхом отозвавшийся панический вопль руководителя проекта не возымели действия на атакующих. Они произвели двойной захват и заметно укрепили свои позиции, после чего подавили противников стремительной атакой на руки и шеи. Муравьи оккупировали каждую пядь спорной территории: лезли своим врагам в рот и глотку, буравили кожу, брали их высоты, оскверняли их сокровенные места.
– Пока все идет неплохо, – мирно заметил Война, почесывая висок. – Правда, некоторые больно уж разгорячились – от жары, видать.
Смерть сидел рядом на корточках с выражением глубокого разочарования на лице.
– Я уже не понимаю, что делаю.
– Все как всегда. Завтрак, подготовка, обед, кончина, ужин, сон. Что тут сложного?
– Но ведь должен быть смысл.
Тоска Смерти утомила Войну, и он сменил тему:
– Что сегодня на ужин?
– Не помню.
– Только бы не курица опять.
Смерть взглянул на него безучастно.
Враг рассыпался на два фронта: первый представлял собой вопящий муравьиный ковер, переходящий с места на место (мужчина), второй – визжащий муравьиный ковер, перекатывающийся по земле (женщина). Оба были обречены. Ковер-мужчина, размахивая трясущимися руками и пошатываясь, продвигался к лесу; ковер-женщина удачно раздавила часть захватчиков, но совершила роковую ошибку – открыла глаза, на которые тут же накинулись элитные подразделения муравьиной армии.
– Гляди за ним в оба, – велел мне Война, показывая на бухгалтера, бредущего к деревьям. – Если он уйдет далеко, приведи его назад.
– А если они и на меня набросятся?
– Не бойся, – засмеялся он. – У тебя совсем другой запах.
Но повода для беспокойства уже не оказалось. Бухгалтер завалился на землю у края поляны, поверженный массированной атакой. А руководитель проекта, тщетно перекатившись несколько раз, остановилась у наших ног. Попытки сопротивления противника были сломлены, и муравьи одержали блистательную победу.
Они приступили к разделу военных трофеев, поровну распределяя добычу. Медленно, методично армия обдирала полоски кожи и жира, обнажая кровавые клубки мышц, обдирала мышцы, обнажая кости и внутренности, пожирала внутренности, обнажая скелет. Все кости были обглоданы дочиста. Осталось лишь несколько беспризорных клочков волос.
Наших клиентов опустошили, иссушили, выскоблили. От них остались каркасы, модели, чертежи. Воспоминания, отголоски, искаженные копии.
– Смотри-ка, – произнес Война, – а внутри они все одинаковые, к едрене фене. Значит, все их отличия не в сути. А в отделке.
В ответ меня вырвало. И снова этот жгучий, едкий, кислый запах… Полная опустошенность и желание умереть.
Уже второй раз за последние два дня.
* * *
Безумное пиршество прекратилось. Фрагменты бурой массы стали расползаться. Некоторые муравьиные особи уже скрылись в лесу. Не успел я вытереть рот, как Война вручил мне небольшой коричневый пакет.
– Подбери сперва самых прытких.
Смерть двинулся к левому краю поляны, я – к правому. Война подчищал центр, перешагнув по ходу свежий скелет руководителя проекта. Его техника собирательства заключалась в том, чтобы сгрести как можно больше муравьев своими ручищами и высыпать в пакет. Смерть выдергивал их из травы поодиночке, улыбался каждому перед отправкой в пакет, после чего снова мрачнел. Я вооружился обоими методами, но сгребал, только когда был уверен, что мою воскрешенную плоть не отъедят от моих воскрешенных костей. Это была тяжелая и утомительная работа. Сбор десяти тысяч юрких насекомых любому покажется изнуряющим трудом, а покойнику и подавно.
Через десять минут ползания под палящим солнцем я присел у головы бывшего бухгалтера и положил руку на его оскаленный череп.
Смерть шел ко мне с усталой улыбкой. Он продолжал подбирать муравьев, словно лесные ягоды, и разговаривать с ними. Сев рядом, он приобнял меня за плечи.
– Отдыхаешь?
Я кивнул.
– Отдыхай.
– Почему нужно собрать их всех?
Он улыбнулся.
– Каждый муравей несет в себе маленький фрагмент тел наших клиентов, поэтому важно подобрать всех до единого. В каждом из них часть целого. Миниатюрный слепок. Вместе они образуют систему закодированных сообщений, которые стыкуются, словно части мозаики. Из этих посланий при необходимости можно воссоздать разобранную пару.
– Но даже если подобрать всех муравьев, как извлечь из них то, что они съели?
– Микрохирургия, – ответил он.
Я вернулся к операции по сбору, обползая полянку вокруг и выискивая беглецов. Остановился у скелета женщины и заглянул в безжизненные лунки черепа. Ее голова была совершенно пуста, словно ковш на дне высохшего колодца, ее неподвижные, изгрызенные в бою кости медленно высыхали на солнце. Опустившись на колени, я погладил ее по макушке. Из уголка оскаленного рта выполз солдат муравьиной армии и засеменил по скуле. Ухватив его, я какое-то время смотрел, как он беспомощно извивается, затем раздавил большим и указательным пальцами.
– Сколько уже собрал? – спросил Война у Смерти.
– Наверное, тысячи полторы. А ты?
– Около семи тысяч, – ответил Война и обернулся ко мне: – Сколько?
– Не знаю, – я заглянул в пакет и покачал головой.
– Ну-ка дай.
Он выхватил пакет, внимательно изучил содержимое и огласил свой вердикт:
– Сотни три-четыре, не больше. – Он недобро улыбался, с темных кудрей капал пот и стекал по красным щекам. – Но, по крайней мере, все они живы.
Он высыпал этих муравьев в свой пакет, а мой вернул.
С этого момента я давил каждого муравья, которого находил.
Солнце стало клониться к закату. Тени деревьев наползли на поляну, повеяло легкой прохладой. Я находил муравьев все реже и реже. Пакет Войны весь раздулся от собранной живности.
В голове роились воспоминания, неуловимые, непостижимые образы. Я не знал, относились они к моему прошлому или к тому, что меня ожидает в будущем. Эми, Люси, решение, которое надо принять, загробное существование – все вертелось так стремительно, что сосредоточиться на чем-то одном, выделить его из хаоса было совершенно невозможно. Эти яркие мелькающие насекомые никак не давались мне в руки.
– Ну что, всех собрали? – спросил Смерть, высыпая своих муравьев в пакет Войны.
Война встряхнул пакет и посмотрел в мою сторону:
– Сколько?
– Четыре.
– Где-то двадцати не хватает… На одно ухо. Не стоит из-за этого морочиться.
Я вручил ему собранных муравьев, не сказав, что всех раздавил.
Когда мы покидали полянку, Смерть внезапно остановился и жестом попросил нас подождать. Опустившись на колени, он что-то подобрал в траве, внимательно изучил и вернул на место.
– Что, еще один? – полюбопытствовал Война.
– Нет, – ответил Смерть.
Окно на крыше
– В соседнем здании должен быть аварийный люк. Несколько ярдов по крыше, не больше. Прошу тебя, иди.
Времени на раздумья или протест у меня в любом случае не осталось. Через пару секунд Ральф будет у двери. Поэтому я поспешил в круглую башню, смахнул со стеллажа пару рядов кассет с порнофильмами и, удостоверившись, что тот стоит прочно, стал на него взбираться.
– Быстрее. Он совсем охренел.
Пока я карабкался, мозг отказался думать на практические темы вроде: а вдруг мне не удастся спастись? Или – как я буду лезть по крыше? Или – неужели головокружение лучше оскорблений и побоев? Вместо этого он меня известил, что данное ругательство из уст Эми я слышу впервые.
Забравшись на верхнюю полку, я оглядел потолочный люк – два квадратных окна, образующих прямоугольник в человеческий рост. Задвижка – вне досягаемости, но не успел я попросить Эми о помощи, как она сама подбежала с длинным деревянным шестом и надавила им на раму.
Люк приоткрылся дюйма на три. Я попытался расширить зазор, но латунные петли не поддавались.
Из передней донеслись глухие удары в дверь.
Оставался один выход – разбить стекло. Ухватившись за верхнюю полку левой рукой, я двинул правой по стеклу, натянув для защиты рукав. Первый удар оказался недостаточно сильным. Второй раз я промахнулся и стукнул по косому потолку, едва не потеряв равновесие. Эми поняла, что я хочу сделать, и тоже попробовала разбить нижнее окно. Стекло треснуло. Она громко выругалась и ударила сильнее. Стекло разлетелось вдребезги.
Рефлекторно отвернувшись, я успел уберечь лицо. Между грохотом разбитого окна и легким хрустом осколков, упавших на ковер, на миг повисла нереальная тишина. В ответ послышались мощные удары кулака в дверь, тот же отборный мат и угрозы, что я записал на микрокассету, лежавшую в камере хранения вокзала.
Дождь падал в черную дыру с острыми краями. Эми слабо улыбнулась мне и направилась к двери. Под ее туфлями потрескивало стекло.
Я вытащил оставшиеся стекла, расчистив себе путь к спасению: деревянную раму площадью два квадратных фута. Руку начало саднить. На тыльной стороне я обнаружил с дюжину мелких порезов и несколько более глубоких ран, из которых торчали осколки. Рукав рубашки был разорван и заляпан кровью. Мелким осколкам я не придал значения и занялся самым крупным, впившимся в запястье. Как только я его извлек, из раны к локтю поползла алая струйка, зловещая в лунном свете. При виде крови мне стало дурно, но я заставил себя не смотреть. Я привстал, продвинулся немного вперед, потянулся к мокрому темному небу и ухватился за оконную раму. От дождя потеки крови превратились в бледно-розовые ручейки, которые закапали на ковер. Но меня куда больше пугал хлеставший в лицо ливень. Я придвинулся еще ближе к раме и просунул в нее голову.
Мокрый черепичный скат круто шел вниз от потолочного люка и срывался в кромешную тьму. Там, где черепица плавно переходила в плоский тонкий край, угол наклона был не таким пугающим. Я крепко ухватился за раму, не обращая внимания на резь в руке. И в тот момент, когда щелкнул дверной замок, я рванулся вперед, оставив стеллаж внизу. Рама сдвинулась в закрытое положение, и я чуть не отцепился, но быстрым толчком преодолел короткий опасный путь через люк и оказался на скользкой черепице.
Вечер был холодный, сырой и ветреный. Солнце уже село, и скат крыши оказался в глубокой черной тени. Я почти ничего не видел в этом мраке, мною овладели паника и страх – дурманящая смесь головокружения и слепого ужаса. Я сделал три глубоких вдоха и осторожно ступил на скользкий скат, держась кончиками пальцев за раму. Почувствовав себя более-менее в безопасности, я посмотрел вправо: где круглая крыша башни соединяется с основной крышей? До стыка оказалось чуть больше пяти ярдов, а еще чуть дальше находилось отверстие – не иначе, аварийный выход.
Мне снова стало дурно. Я знал, что, если посмотрю вниз, у меня закружится голова, руки ослабнут и я упаду. И только сейчас, когда уже поздно что-либо менять, я понял, что принял абсолютно неверное решение.
Из квартиры донесся крик.
– Что тут, блядь, творится?
– Вор! – выпалила Эми, – в ее голосе звучали убедительные нотки страха. – Он хотел…
– Где он? Он трогал тебя?
Тишина, прерываемая всхлипами. Показала она на окно в потолке или нет – путь моего бегства очевиден.
– У него было оружие?
Всхлипы стали громче. Должно быть, она лишь покачала головой, хотя лучше бы кивнула. В моем положении это принесло бы больше пользы.
– Я убью его.
– Нет! – вскрикнула она – Давай вызовем полицию…
– На хуй полицию!
Разговор смолк. Я услышал, как с грохотом распахнулась и захлопнулась дверь, затем раздался лязг металла. Я стал подтягиваться, пока моя голова не оказалась вровень с люком, и заглянул внутрь. Эми сидела на ковре, скрестив ноги, закрыв лицо руками. Ее трясло. Вокруг сверкали осколки. Странно – мне вдруг вспомнилось, что она всегда так сидела, когда была расстроена… Я отвел взгляд и увидел Ральфа. Он шел к люку с алюминиевой стремянкой в руках, словно собирался что-то ремонтировать. Он заметил меня в окне, и хотя из-за стука дождя по черепице я не слышал его слов, по губам я прочел вполне отчетливое:
– Мудак.
Я инстинктивно отдернул голову, но из-за резкого движения потерял равновесие, и рука соскочила с рамы. Я начал неудержимо сползать вниз. Приступ паники полностью лишил меня способности действовать.
Я громко закричал от ужаса.
Глад
Покончив со своей скудной трапезой, я сложил тарелки на поднос. Смерть предложил мне пообедать в столовой, но я предпочел уединение. Я сделал себе тосты и ушел в спальню, надеясь, что еда поможет избавиться от накатывающей тошноты. Но после еды стало только хуже.
Я поставил поднос в центр комнаты. Пол приподнялся ему навстречу. Из коридора долетели раскаты хохота. Смеялся Война. Когда мы возвращались к машине, он запугал ребенка, отнял у него бутылку воды и залил минералку в радиатор «метро». При воспоминании об этом к горлу подступил комок желчи. Я встал, потолок опустился. Я направился к шкафу с одеждой, и на меня со всех сторон медленно двинулись стены, приближаясь дюйм за дюймом; и не успел я открыть дверцу, чтобы выбрать одежду на следующий день, как упал в обморок.
* * *
Меня привел в чувство стук – такой слабый, что я решил, будто показалось, пока не постучали еще раз. Я не отвечал. Я все так же лежал на полу в позе эмбриона. Я видел во сне смерть сегодняшних клиентов, и ощущение от сна не проходило. В душе я понимал, что такой конец – не самая подходящая кульминация моей службы в Агентстве. Разум нашептывал какие-то дурацкие метафоры: безумная страсть, выход за грань, саморазрушение, но у меня были веские причины не слушать его. Во-первых, сильное ощущение, что примерно так оборвалась моя жизнь много лет назад, а во-вторых, мне совершенно не хотелось пережить это снова.
Постучали в третий раз.
– Кто там?
– Глад.
– Минутку. – Я встал на колени, затем медленно поднялся. – Входите.
Он отпер дверь, слегка приоткрыл ее и протиснулся в щель.
– С тобой все в порядке?
– Да, все отлично.
В ответ он мило улыбнулся. Вылитый Носферату под «прозаком».
* * *
Бог, каким я его видел в детстве, был очень похож на Глада. Я не желал видеть Бога в классическом образе седого старичка с пушистой бородой, в длинной белой тоге и кожаных сандалиях. Я предпочитал представлять его утонченным лысеющим джентльменом-интеллектуалом, небрежно одетым, несколько зловещим, с извращенным чувством юмора… С тех пор я всегда имел собственный взгляд на мир и болезненно воспринимал все, что ему противоречило.
Когда я вырос, мой образ Бога изменился. Постепенно его лицо скрылось под маской – жесткой, с застывшим выражением, огромной и могущественной маской. Лет в пятнадцать я понял, что я больше не вижу самого Бога – лишь его твердокаменную личину. С той поры и до самой смерти я так и не понял, то ли Он умер, то ли просто играет со мной в прятки. Отвлеченная вера у меня еще оставалась – слишком стойким оказался образ джентльмена-интеллектуала. Но она была очень уязвимой и значения уже не имела.
Вот так. Живешь, умираешь, ищешь истину, а истина в том, чего я по-прежнему не знаю. Как и все люди, мертвые тоже дожидаются подтверждения, что Бог существует. Жизнь после смерти, конечно, есть, но вот есть ли в ней бородатый в сандалиях, я сказать не могу.
Какое разочарование!
* * *
– Завтра мы будем работать вместе, – сказал наконец Глад.
Он был так бледен, что я заподозрил, не загримировал ли он те места, где оставались хоть какие-то следы здоровья.
– Решил тебя проведать.
– Нуда…
– Нас толком и не познакомили, – сказал он, протягивая растопыренные пальцы. Его пожатие было таким слабым, будто я пожимал перчатку. – Признаться, друзей у меня немного.
– В этом мы похожи.
Он засмеялся, но так коротко и вымученно, будто вздохнул.
– Тяжело быть зомби, когда привык лежать в гробу.
Я кивнул и сел на кровать.
– Как тебе здесь?
– Даже не знаю. – Я подавил приступ тошноты. – Все такое… запутанное.
– Так всегда. У новых стажеров. Это понятно.
– Но больше всего меня смущает то, почему я здесь. В смысле – почему я?
– Дело случая, – ответил он. – Дьявольская лотерея. Выпал твой номер.
Он облизал губы розовым тонким, словно змеиным, языком.
– И Гадес, конечно. – Он глянул на меня искоса, наверное, пытаясь понять, интересно ли мне.
– Я слышал.
– Разодрали в клочья. Кишки наружу.
– Жуткая история.
– Хуже того. Один из редких способов, которым можно убить бессмертного.
– Бедняга.
Он согласно кивнул и присел на край кресла.
– Темная история. Сначала казалось, что это дело зубов Цербера, но не все так просто. Кто-то его натравил. – Он понизил голос: – Смерть Гадеса не любил. Не выносил, что тот ходит за ним повсюду. Шкода в то утро приготовил медовый пряник с маком. Наверное, от него до сих пор пахнет… Война вышел к завтраку только в пол-одиннадцатого. Так и не сказал толком, где пропадал… В одиннадцать Мор играл с Цербером в саду. – Он опять перешел на нормальный тон. – Мог быть любой из них.
– А если это просто несчастный случай?
– Нет. Редкий случай – несчастный.
Я помолчал.
– А чем вы были заняты?
Мой вопрос его не задел.
– Готовил завтрак. Гадес не был мне ни врагом, ни другом. Как и все.
Я подумал, узнаю ли я когда-нибудь правду о бывшем помощнике Смерти. У меня имелись подозрения, но точные обстоятельства его гибели все еще оставались загадкой.
– Я вижу, ты закончил, – сказал Глад, указывая на поднос. Я кивнул, и он поднял его. Когда он направился к двери, я неудержимо захотел с ним чем-нибудь поделиться. Я ощутил – без всякой видимой причины – духовное родство с ним.
– Рассказать мой самый любимый при жизни анекдот?
Он остановился. Улыбнулся.
– Люблю анекдоты. Расскажи.
– Значит, так, – начал я, прокашлявшись. – Крокодил заходит в бар и заказывает выпивку. Бармен ему говорит… «Чего морду вытянул?»
Я подождал.
– Когда нужно было смеяться? – спросил он.