Вам понравится в Англии
— Эй, приятель! — крикнул забияка на спортплощадке Уиллу, когда тот в первый раз пришел в школу Эйвон-Хит.
Уилл, которого никогда прежде не называли «приятелем», промолчал. Ни чуточки не смутившись, мальчишка подкрался к Уиллу и крикнул ему в самое ухо, обдав его горячим, зловонным дыханием:
— Эй, приятель, ты откуда?
— Из Африки.
Хищное лицо забияки вытянулось от изумления.
— Из Африки? Почему же ты не черный?
— Потому что белый, — ответил Уилл.
Веснушчатый забияка прищурился. Оглядел Уилла с головы до ног, будто несколько дюймов черной кожи между шортами и носками объяснили бы противоречие. Йен Риллкок был одного роста с Уиллом и тоже в школьной форме: серые шорты, белая рубашка, синий с золотом галстук. Яичное пятно на куртке почти скрывало школьную эмблему.
Черные туфли Риллкока были сношены до дыр, коленки содраны. Зубы мелкие и острые, как спичечные головки.
— Я тебя вздую, как пить дать! — рявкнул он, замахнувшись кулаком в цыпках, ногти у него были с черной каймой.
— За что?
— Как — за что? Только вякни — вздую!
Их отвлек дежурный — старшеклассник, бежавший по школьному двору с колокольчиком, возвещая начало урока. Риллкок, позабыв о своей угрозе, вместе с оравой мальчишек пустился за дежурным вдогонку. Уилл смотрел, как тот вывел своих преследователей прямо навстречу старичку-учителю. Хором извинившись, они повернули назад и ворвались в двери школы.
— Представься, пожалуйста, — велел Уиллу учитель, мистер Бро, — великан с малюсенькой головой, в серых очках и со складками на шее, которым позавидовал бы пеликан.
— Уилл Ламент.
— А я тебя вздую! — раздался голос с задней парты.
— Кто тут разговаривает? — пролаял мистер Бро. Никто не сознался, и всему классу велено было писать предложение «Я не буду разговаривать на уроке». — Пишем сто раз, — зловещим шепотом сказал мистер Бро.
Уилл поднял руку.
— Что, Ламент?
— И мне тоже писать?
— Всем до одного, мистер Ламент. Всем до одного.
— Но я не…
— Если никто не сознался, пишут все, мистер Ламент. Ясно?
Дисциплина в классе мистера Бро была строгая. Как убедился Уилл через неделю на уроке истории, она еще и зависела от капризов учителя.
— Лучший способ запомнить жен Генриха VIII, — объяснял мистер Бро, — «развелся — казнил — умерла; развелся — казнил — осталась жива».
С первой парты раздался судорожный смешок Рэймонда Тагвуда. Тут же с задней парты полетела тряпка. Чуть не задев Уилла, она угодила в Тагвуда, оставив у него на затылке меловой след, который держался до конца дня. Оглянувшись, Уилл увидел злорадный прищур Риллкока.
— Кто разговаривает? И кто кидается? — строго спросил мистер Бро.
— Я разговаривал, сэр, — хихикнул Тагвуд.
Мистер Бро, прищурившись, оглядел учеников на задних партах, но Риллкока не увидел.
— Значит, кидался мистер Икс? Разговоров в классе я не допущу. — Учитель глянул на Тагвуда: — По-твоему, смешно, когда отрубают голову?
— Нет, сэр. — Тагвуд взволнованно теребил прядь волос на виске.
— Хочешь испытать на себе?
Рэймонд Тагвуд взглянул на метровую линейку в руках мистера Бро и опять судорожно хихикнул.
— Кто желает обезглавить юного мистера Тагвуда? — прорычал мистер Бро. — Может быть, мистер Риллкок?
— С удовольствием, сэр!
— Молодчина, — сказал нараспев мистер Бро, тряся складками на шее.
Тагвуд, которому велено было встать, изо всех сил теребил прядь волос.
— Иди сюда, Тагвуд.
Тагвуд опустился на колени, положил голову на самодельный эшафот, сложенный из двух томов Британской Энциклопедии. Риллкок радостно вышел к доске и занес над Тагвудом метр. Мистер Бро завязал Тагвуду глаза черным шарфом.
— По обычаю, жертве завязывали глаза, — пробурчал мистер Бро. — Готов, Риллкок?
Класс тупо смотрел на Риллкока — тот закусил губу, радуясь случаю поиздеваться над Тагвудом.
— На счет «три» Риллкок казнит Тагвуда так же, как была казнена Анна Болейн на Тауэрском холме в 1536 году. Понятно?
— Да, сэр, — отозвался Риллкок.
— Раз.
Уилл заметил, что Рэймонд Тагвуд наматывает на палец шнурок ботинка. Глаз его не было видно, но рот был разинут от страха, а пальцы побелели.
— Два.
Риллкок поднял повыше метр, и Уиллу вдруг вспомнилась рассказанная отцом страшная история, где жертву напугали до смерти всего-навсего булавочным уколом.
Темное пятно расплылось на брюках Тагвуда, возле ног растеклась лужа.
— Три.
Но едва Риллкок взмахнул линейкой, учитель схватил с полки третий том Британской Энциклопедии и обрушил на голову Риллкока все от «корпускулы» до «монархизма». От страшного удара Риллкок отлетел в угол.
— Вот, дружок, что бывает с теми, кто кидается и не сознается!
Скорчившись на полу и весь дрожа, Риллкок горестно всхлипнул и на глазах у изумленного Уилла и его одноклассников изверг наружу свой завтрак: вареное яйцо, ветчину, поджаренный хлеб и немного зеленого горошка с морковью.
Словно в жутком балагане, где провалились два номера подряд, дети переводили хмурые, изумленные взгляды с исторгнутого завтрака Риллкока в одном углу на лужу в другом.
На следующее утро на спортплощадке появилась мать Тагвуда. Сухопарая женщина с туго повязанным вокруг головы шарфом схватила Рэймонда за руку и, брызжа слюной, погрозила мальчишкам кулаком.
— Не трожьте моего сына, поганцы! — кричала она, коверкая слова, а Рэймонд теребил прядь волос у виска.
Наказание лишь толкнуло Риллкока на новые выходки. В «тубзике» — мужском туалете, знаменитом своим длинным водосточным желобом, обмазанным черным блестящим дегтем, — он без конца напевал одну и ту же песенку:
При всем при том, Риллкок пробудил у Уилла интерес к родословной. Блуждая с мамой по новому супермаркету на Хай-стрит, Уилл спросил:
— Мамочка, раз мы из Африки, почему мы не черные?
Мама ответила Уиллу печальным взглядом, зная, что его вопрос — всего лишь верхушка айсберга.
— Понимаешь, сынок, большинство людей, кто родом из Африки, — чернокожие. Но твои предки были ирландцы, они колонизировали Африку на рубеже веков, — значит, ты белый африканец.
— Так я ирландец?
— Нет, сынок, не совсем. Наши предки — английские поселенцы: их отправили в Северную Ирландию, чтобы установить там британское присутствие. Для настоящих ирландцев мы британцы.
— Понял, я британец!
— Не совсем, сынок. Ведь дело было много-много лет назад, британцы назвали бы тебя жителем колоний.
— Жителем колоний?
— Да, выходцем из колоний.
— Так кто же я, мамочка?
— Скажем так, ты из Южной Родезии.
— Так вот я откуда.
— А я кто, мама? — спросил Маркус.
— Ты поганец, — ответил Джулиус, слышавший тираду миссис Тагвуд на спортплощадке.
— Замолчи, Джулиус! — одернула его мама.
И тут в отделе полуфабрикатов мелькнуло знакомое лицо: кошачьи повадки, зубы стиснуты, волосы дыбом.
— Эй, приятель! Я тебя…
Но его перебила разъяренная женщина с крашеными кудельками, и от ее громового рыка задрожали рыбные палочки на полках:
— Йен! Помоги же мне, а не то надеру уши!
Притихший забияка погрозил Уиллу кулаком и поспешил к матери, грузившей в тележку банки фасоли.
— Это твой друг, Уилл?
— Нет, враг.
— Он же назвал тебя приятелем!
Уилл вздохнул: а ведь правда странно.
— «Приятель» здесь — и друг, и враг.
На другой день Риллкок увязался за Уиллом по дороге домой — приплясывал, махал кулаками, но, стоило Уиллу обернуться, отскакивал в сторону.
Когда Уилл свернул в сад, Риллкок застыл у ограды и, ликуя, крикнул ему вслед:
— Теперь я знаю, где ты живешь, приятель! Созову всех ребят и…
— И что? — выпалил с досадой Уилл. — Наблюешь на меня?
— Не миновать вам драки, — сказал за ужином Говард.
Близнецы, покончив с едой, носились вокруг стола, пока Говард, Джулия и Уилл пытались поговорить. Кончилось тем, что Маркус споткнулся, а сверху на него плюхнулся Джулиус.
— Неужели речь о юных англичанах? — удивлялась Джулия. — Кто эти маленькие дикари?
— Просто мальчишки, — объяснил Говард.
Джулиус на глазах у родителей укусил Маркуса за ногу, тот завизжал.
— Без драки он от тебя не отстанет, Уилл, — продолжал Говард.
— Кулаками дела не решишь, — отрезала Джулия, разняв близнецов и придерживая Джулиуса, чтобы промыть укус на ноге Маркуса.
— Видишь ли, — объяснил Говард, — этот парень явно хочет помериться силой. Если Уилл станет молча терпеть, паршивец будет весь год его изводить.
— Значит, придется мне драться? — спросил Уилл.
— Да, придется, — подтвердил Говард.
— Нет! — возразила Джулия.
Говард, прищурившись, взглянул на нее:
— Если он не будет драться, он станет изгоем, отверженным.
— Ты рассуждаешь так, будто мы все еще в Африке. Здесь тебе не глушь, не отсталая страна!
— Отсталость тут ни при чем, — возразил Говард. — Просто мальчишки — те же мужчины на ранней стадии развития: дикие, жестокие.
— Лучше бы у меня родились девочки, — вздохнула Джулия.
— Лучше бы мы не уезжали, — сказал Уилл.
— Выше нос, — подбодрил сына Говард. — Всего-то нужно задать перцу этому парню.
Чтобы помочь сыну прижиться на новом месте, закалить волю, стать настоящим англичанином, Говард предложил давать ему на заднем дворе уроки бокса. Под звонкие крики близнецов Говард учил Уилла обманным выпадам, защите и ударам. Джулия наблюдала издали, скрестив на груди руки, поджав губы, покуда ее терпение не лопнуло.
— А близнецы? Их тоже надо учить, как задать кому-то перцу?
— Близнецы не такие, — сердито возразил Говард. — Не завидую тому паршивцу, кто посмеет их тронуть!
Тут Уилл опустил кулаки, отец подсек его, и Уилл отлетел к двери старого угольного сарая.
— Надо прикрываться, Уилл! Вставай!
Уилл с трудом поднялся и, избегая взгляда отца, бросился в дом. Джулия услыхала топот, грохот хлопнувшей двери.
— Ну, что я говорил? — обратился к ней Говард. — Рохля!
Джулия подняла взгляд на окно Уилла.
— Говард, не напоминай ему, что он не такой, как все.
— То есть как?
— Он видит себя в зеркало. У Маркуса волосы как у меня. Джулиус — вылитый ты. Мне кажется, Уилл чувствует себя лишним.
— Научится драться — прекрасно здесь приживется.
Джулия пристально посмотрела на мужа.
— Говард, а ты как прижился? — спросила она. — Я про работу. Ты ничего не рассказываешь.
— Отлично, — заверил Говард. — Все хорошо, родная.
За два месяца до приезда в Саутгемптон Говард летал в Англию искать работу. Найджел Барр, предложивший ему место, не отличался восторженностью, как Гордон Снифтер или Симус Тэтчер. Мистер Барр не колесил по свету, он просто сидел в главной конторе «Пан-Европы» и каждые двадцать минут принимал нового кандидата.
— Еще один южноафриканец, — зевнул он и, нажав кнопку шахматных часов, отделанных деревом и медью, начал собеседование: — Ламент, так? В школе мы ставили спектакль «Ламентации» по книге «Плач Иеремии». Слыхали?
Говард покачал головой — роковая ошибка, поскольку мистер Барр принялся пересказывать сюжет, а заодно описал свою краткую актерскую карьеру.
— Я был самым юным капитаном Крюком за всю историю. В пятнадцать лет у меня прорезался баритон и я стал незаменим в пантомиме!
Вскоре баритон мистера Барра умолк: звякнули шахматные часы, в дверь постучал очередной кандидат.
Говард сделал последнюю попытку заговорить, когда мистер Барр указал ему на дверь.
— Я согласен даже на небольшую зарплату, — проронил он.
— Все согласны! — рявкнул Барр.
Говард прошел еще семь собеседований, но работу ему предлагать не спешили. Он боялся, что во всех компаниях его опережает таинственный южноафриканец, на которого намекал мистер Барр. Поэтому, когда из «Пан-Европы» ему прислали письмо и пригласили работать в дэнхемский филиал, Говард не раздумывал и тут же заказал для всей семьи билеты в Англию.
Зарплату предложили по английским меркам скромную. Чуть больше, чем в медной компании, зато в Альбо не надо было платить за дом и машину и можно было нанять повара и садовника. В Англии только богачи могли держать прислугу.
«Пан-Европа» поставляла нефть и газ во все концы континента. Эта фирма-гигант была известна всем и каждому, как «Датч Ойл». Ее эмблема красовалась всюду — на грузовиках, бензобаках, рекламах в метро, — но на сей раз Говард не чувствовал гордости. Дэнхемское отделение находилось в бункере: ряды картотечных шкафов и голые стены, не считая чучела окуня на подставке над столом Говарда; в дождливую погоду рыбина будто ухмылялась — должно быть, вспоминала лучшие дни. По крайней мере, так казалось Говарду. В «Пан-Европе» он ничего не проектировал — на это хватало молодых талантов. Говарду поручили разбирать жалобы клиентов. Он проверял стыки труб, осматривал неисправные клапаны и поручал ремонт опытным инженерам «Пан-Европы». Из списка инженеров на двадцать папок он выбирал нужного и давал ему точные указания.
Когда клиенты жаловались на неисправную технику, в ответ полагалось быть безупречно вежливым. Бедняга Говард Ламент! Ему досталась работа не для творца, а для бюрократа. Что сталось с его планом орошения Сахары? А с моделью искусственного сердца? Как мог он — блестящий молодой инженер, бунтарь — пустить под откос свою карьеру? Он избавил сыновей от сомнительной чести быть привилегированными белыми в нищей африканской стране (а заодно от опасности вместе со сверстниками примкнуть к очередному расистскому режиму). Безбедную жизнь он променял на полдома в Эйвон-Хит (с видом на бреющегося соседа) и подержанный «моррис», который не заводился в дождь, то есть девять дней из десяти. И самое страшное, он чуял нутром, что попал в ловушку.
Радовали Говарда лишь любящая жена и трое здоровых ребятишек. И отчасти то, что ему всего тридцать пять и он еще молод. А значит, дела пойдут на лад.
Да поможет Бог Риллкоку
По пятницам в школьной столовой устраивали утреннюю службу. Пока хор пел «Иерусалим», Уилл пробовал представить, что за Иерусалим получился бы здесь, среди унылых муниципальных домов на Рэтклифф-стрит, с газончиками размером с почтовую марку и покосившимися антеннами. Накануне он, забравшись на кедр на заднем дворе, разглядывал бесконечные ряды двухквартирных домиков — как нарезанный хлеб: отдельные, но так близко друг к другу, что между ними прошло бы лишь лезвие ножа. Немудрено, что британцы расселились по всему земному шару — хотели убраться подальше от этих гадких домишек с узкими лестницами, сиреневыми обоями в цветочек и булькающим водопроводом.
Мистер Бро читал из Ветхого Завета, пока повара громыхали кастрюлями, а из кухни неслись незабываемые ароматы. Пятничное меню было форменным издевательством: замороженные рыбные котлеты, клейкая подливка, безвкусный горох, а на десерт — желе: непонятное вещество, похожее на взбитый вазелин, тошнотворно-сладкое, ядовито-лилового цвета, который через несколько лет станет последним писком моды на Карнаби-стрит.
Когда мистер Бро умолк, настала очередь Тагвуда читать отрывок из Нового Завета.
— «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень», — прочел Тагвуд.
И, точно по подсказке, через весь зал пролетел молочный пакет и угодил Тагвуду по затылку. Мистер Бро, холодно улыбаясь, устремил взгляд на задний ряд: нарушитель дисциплины еще поплатится!
Уилл уже готов был схватиться с Риллкоком, но проповедь заставила его призадуматься. Ведь он тоже первым бросает камень? Чем досадил ему Риллкок, кроме угроз? Разве его возьмут в царствие небесное, если он задаст Риллкоку перцу? В самый разгар размышлений Уилл приметил злобную ухмылку в углу зала.
— Я тебя вздую! — донеслось оттуда.
В Новом Завете не сказано, как поступил бы Иисус с хулиганом, вздумай тот приставать к нему по дороге из школы. Уилл попробовал представить, как Христос колошматит обидчика. Нет, Иисус попросил бы совета у Бога Отца. А что сказал бы Бог? «Подставь другую щеку»? А вдруг маленький свинтус не уймется? Что заставило бы Всевышнего сказать: «Задай ему перцу, сын мой»?
После окончания службы Риллкок вонзил локоть в бок Тагвуду, тот заскулил. Мистер Бро ухватил обоих за уши и поволок по площадке.
В среду Джулия собралась в город сдавать машину в мастерскую, а Уилла попросила забрать близнецов после уроков. Обычно, завидев Уилла, близнецы удирали, но на этот раз они смирно ждали у дверей класса, заговорщицки переглядываясь.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничё. Ничё не случилось, — ответил Маркус. (Близнецы избавились от родезийского акцента, переняв выговор кокни.) Маркус почему-то прикрывал ладонью щеку.
— Ничё не случилось, — подхватил Джулиус.
Маркус кивнул:
— Ничё.
Уилл отвел руку Маркуса от щеки: под правым глазом жирным полумесяцем лиловел синяк.
— А это что?
— Ничё.
Уилл строго глянул на Джулиуса:
— Ты его ударил?
— Нет, не я, — ответил Джулиус и добавил, глядя в сторону: — И не Риллкок.
— Что? — переспросил Уилл.
Близнецы переглянулись.
— Так, ничё, — сказал Джулиус.
— Точно не Риллкок?
— Точно. Я ведь ему обещал не говорить, — честно признался Маркус.
В квартале от школы Уилл увидел Риллкока: тот, размахивая кулаками и приплясывая, описывал драку с Маркусом двум приятелям. Уилл узнал Дигли, всеобщего белокурого любимца с челкой до бровей, и Айерса, щуплого паренька с хитрой усмешкой, у которого из-под коротких брюк вечно выглядывали тощие лодыжки.
Уилл застыл в нерешительности: когда все на одного, хуже не придумаешь. Если на него навалятся толпой, ходить ему под себя весь год. Но Уилл взглянул на подбитый глаз Маркуса, и его вновь захлестнула волна ярости. Не прав был отец — близнецов надо защищать. Итак, совесть его чиста, кровь кипит, и да поможет Бог Риллкоку!
— Чего тебе? — спросил Риллкок.
— Ты ударил моего брата.
— Кто, я? — Риллкок сощурился.
Уилл повернулся к близнецам:
— Маркус, это он тебя НЕ бил?
Маркус вконец запутался.
— М-м… да.
— Погоди, это значит не я, — сказал Риллкок.
— Маркус, он просил сказать, что не бил тебя, так?
— Да, — подтвердил Маркус.
— Дурак! — заорал Риллкок. — Я сказал, чтобы ты…
— Так, — выдохнул Уилл и, не успев осознать, что делает, замахнулся на Риллкока. Тот сразу рухнул на колени, Уилл даже не понял, задел ли его. Риллкок согнулся пополам, губы у него стали красные-красные.
Уилл в ужасе смотрел на свою жертву. В горле у Риллкока застрял крик — как свист у чайника, готового закипеть.
— Отвести его к врачу?
— Нет, все нормально. Он всегда так, — пояснил Дигли.
Айерс подмигнул Уиллу:
— Самое интересное — когда он визжит. В футбол играешь?
— Да, — ответил Уилл.
Из горла Риллкока наконец вырвался сдавленный вопль, отозвавшись эхом в соседних домах.
— Ааа, ааа, аааааааааа! — завывал Риллкок. — Маме скажу!
— Мама из тебя сделает половую тряпку, когда узнает, что ты ударил малыша, — съязвил Дигли.
Риллкок съежился, будто испугавшись, что из воздуха вдруг возникнет его грозная мамаша. Уилл взял братьев за руки и повернул к дому, но Айерс крикнул ему вслед:
— Ламент! Встретимся утром, на футболе!
По дороге домой Уилл почуял в близнецах перемену. Они украдкой с завистью поглядывали на старшего брата, на его распухшую левую руку.
— Здорово Уилл ему врезал! — восхищался Маркус.
— Кровь так и хлынула, — подхватил Джулиус.
— Уилл кого хочешь проучит, — сказал Маркус.
Уилл молчал. Сердце у него по-прежнему колотилось, радость победы кружила голову. Несмотря на дрожь в коленках, Уилл чувствовал себя храбрецом. И знал, что мужество в него вселили братья.
Джулия, вернувшись домой, осмотрела их раны.
— Ну, — спросила она, — что случилось?
— Ничё, — отмахнулся Джулиус.
— Откуда синяк, Маркус? — допытывалась она.
Маркус изобразил великомученика.
— Ничё, мам. Это не Риллкок, а Уилл его не бил!
С минуту Джулия молчала. И наконец смерила Уилла хмурым взглядом:
— Гордиться тут нечем.
Оглушенный, Уилл негодующе возразил:
— Но папа сказал…
— Хватит, Уилл. Ступай к себе.
У Уилла засосало под ложечкой. Разве он не достоин похвалы? Разве он не вступился за братьев? Отец уехал в командировку, пожаловаться было некому, и Уилл написал бабушке.
Здравствуй, бабуля!
Нам нравится в Англии, пусть маме и приходится самой готовить и работать в саду. Мама говорит, что Англия — не такая дикая страна, хоть в туалете хлюпает по ночам, а один мальчишка ударил Маркуса. Здесь хотят, чтобы мы вели себя хорошо, как Иисус, и попали в рай. А я дал тому мальчишке сдачи за Маркуса и в рай, наверное, не попаду. Мама говорит, ерунда — многие делают всякие ужасы и все равно попадают на небеса, например крестоносцы, которые убивали людей, или солдаты в войну.
Целую, Уилл.
«Особенный ребенок», — подумала Роза. Хорошо, что можно представить жизнь дочери, пусть даже глазами девятилетнего мальчишки. Нечего сказать, у Джулии на все есть свое мнение. Эту черту, унаследованную от нее же самой, Роза считала недостатком.
Первая поездка
— Увидим кусочек истории, — объяснял близнецам Говард.
— А поесть там дадут? — спросил Джулиус.
— Это настоящее чудо — двухтысячелетняя крепость, построенная без единого камня!
— А еда там не такая древняя? — буркнул Маркус.
Поездка выходила недорогой — на машине в одно из исторических мест Англии. Мэйден-Касл — крепость на холме, бывший оплот бриттов близ Дорсета. Ныне от нее осталась лишь травянистая пустошь, окруженная рвами, видными лучше всего с самолета. В 43 году нашей эры крепость покорил римский император Веспасиан. Тридцать восемь защитников крепости были похоронены в полном боевом облачении — в знак уважения со стороны римлян. Говарду были дороги эти подробности, и по пути в Мэйден-Касл он старался заразить сыновей своей увлеченностью.
Близнецы остались равнодушны. Лишь когда один толкнул другого локтем и на заднем сиденье завязалась драка, им стало интересно, и Говарду пришлось остановить машину и усадить между ними Уилла. Тот придумал игру: вспоминать блюда на каждую букву алфавита. Но после сосисок и тортов игроки зашли в тупик: никто не мог придумать блюдо на «у», и все трое заснули от перенапряжения ума.
Во время затишья Джулия еще раз попробовала расспросить Говарда о работе.
— Как работа, милый?
— Отлично, — произнес Говард.
— Правда?
Говард почувствовал недоверчивый взгляд жены.
— Ну, не все гладко, — признался он, — но работа есть работа.
— Что не так?
Говард молчал. Впереди виднелась развилка, и в мыслях он тоже был на распутье. Говард свернул налево и включил «дворники»: по стеклу барабанил дождь.
— Расскажи мне.
Говард мог бы пожаловаться на маленькую зарплату, но дело было не в деньгах, а в разбитых надеждах. Если сознаться, что эта работа гигантский шаг назад, что он серьезно просчитался, — что подумает Джулия о нем, о человеке, мечтавшем когда-то оросить Сахару?
— Ну, платят мало, — выдавил Говард.
— Согласна, — отозвалась Джулия. — Ты достоин большего.
— Англия — не Африка: большие деньги здесь получает лишь кучка людей.
— Понимаю, — согласилась Джулия. — Мы жили очень богато, правда?
— Да. — Говард сглотнул.
Джулия ласково сжала ему руку.
Говард молча свернул на кольцевую развязку и продолжил путь на запад. Мимо проносились дома. Впереди простиралась равнина, широкая и зеленая, над головой клубились тучи, а Говард и Джулия сознавали, что упустили свое счастье.
— Милый, — начала Джулия, — что ж ты не попросишь повысить тебе зарплату?
— Пока рано, я ведь еще новичок.
— Но ты прекрасно работаешь, разве нет?
— Конечно, но так рано просить не принято.
Джулия нахмурилась: ей напомнили, что она мало смыслит в служебных делах. У Говарда есть начальство. Он знает, что к чему.
Когда они вылезли из машины, из-за туч выглянуло солнце. Дети пустились бегом, взбирались вверх по крутым насыпям и скатывались вниз, крича до хрипоты. Наконец они очутились в центре, на ровной травянистой площадке в форме восьмерки, окруженной рвами. Земляная крепость, без стен, без башен. Джулия прижалась к Говарду, взяв его под руку; ветер трепал ее волосы, играл отворотами брюк Говарда. На минуту они задумались о полосе неудач в их жизни: дружба, прерванная, когда Джулия последовала за мужем; жалкая работенка, на которую согласился Говард, чтобы кормить семью. Никто не предупреждал их о подобных жертвах. Но при всех несовершенствах их союза, Джулия и Говард по-прежнему верили, что идут одной дорогой и ведет их одна и та же звезда.
Пока близнецы изображали кровавую схватку бритта с центурионом, Уилл, лежа на спине, пытался представить, будто живет в здешнем поселке тысячу лет назад, когда люди не колесили с места на место, задолго до машин и океанских теплоходов.
Тень Гитлера
В утренних футбольных матчах Уилл забил несколько мячей, чем расположил к себе Дигли, и тот пригласил его в гости, в муниципальный дом, где жил с матерью и старшей сестрой. Крошечный газон был безупречно ухожен: ровный зеленый квадратик, а вокруг — аккуратно подстриженная живая изгородь.
Поднимаясь по узкой лестнице, Уилл заглядывал в комнаты: в каждой — свои обои в цветочек и в каждой — по кошке.
— Мой папа воевал в Египте. Сущий ад! — рассказывал Дигли. — Он забирался на пирамиды. А умер от воспаления легких, когда я родился. Но осталась его форма. С большущей дырой от удара штыком!
Дигли показал Уиллу форму. Огромную — его отец, наверное, был великаном, — зеленую, из грубой шерсти (и всю в кошачьих волосах). Уилл просунул палец в дыру от штыка и весь затрясся противной дрожью. Комната Дигли была увешана моделями самолетов. С кровати на них глядел жирный полосатый котище.
— Это Геббельс, — объяснил Дигли. И указал на выставку самолетов: — А это Битва за Англию.
Дигли знал все немецкие самолеты, от «мессершмитов» до «фоккеров», и все британские тоже. Мать его работала медсестрой в больнице, а старшая сестра — кассиром в супермаркете. Когда подошло время пить чай, Дигли стал шарить в холодильнике, а Уилл на каждом шагу спотыкался о кошачьи блюдца по углам.
— Черт! — ворчал Дигли. — Ничё нет пожрать!
Они умяли тарелку холодной фасоли на двоих.
— Так, наверное, ели в войну. Все-таки лучше, чем полное брюхо свинца, а? — ухмыльнулся Дигли.
— Папа, ты воевал во Вторую мировую? — спросил Уилл за ужином.
— Нет, я был еще мальчишкой, — ответил Говард.
— И даже формы у тебя не было?
— Даже формы. Мне было всего пятнадцать, когда кончилась война.
Уилл лег спать расстроенный.
— Твое счастье, что у тебя такой молодой папа, — сказала Джулия, увидев, что Уилл не спит.
— Я не говорил, что жалею, — возразил Уилл.
— Не говорил, конечно, — согласилась Джулия. — Но подумай, война — это ужасно! Мы уехали из Африки, потому что там могла начаться война. На войне люди гибнут, остаются без рук, без ног. Радуйся, что твой папа жив-здоров!
Уилл, конечно, любил отца, но подумал, что небольшая штыковая рана ему не повредила бы.
— Зараза! — буркнул он.
— Сначала дерешься, теперь ругаешься, — ворчала Джулия. — Похоже, твой новый друг на тебя дурно влияет.
У Джулии были свои причины жаловаться на Англию: запах ростбифа, ужасный рев водопроводных труб, вечный насморк у близнецов, мало солнца, много дождей, да еще эти собачонки королевы, противные корги.
— Даже Аякс Бака Куинна, и тот лучше этих колченогих уродцев! — возмущалась она.
Отягощенный бременем — молодым отцом, который не сражался во Вторую мировую, — Уилл, чтобы не отстать от товарищей, сделался знатоком Битвы за Англию. Он выучил назубок все самолеты немецкой авиации и все основные воздушные бои. Стал мастерить пластмассовые модели самолетов, которые развешивал по комнате. Зачитывался комиксами про грубоватых, веселых вояк, расправлявшихся с фрицами и япошками парой метких ударов и пинков, побеждавших Германию отвагой и сплоченностью. Гитлер в комиксах представал тупой марионеткой, а его сподвижники — олухами-соглашателями с идиотским акцентом и нелепой манерой отдавать честь. В школьной библиотеке была целая дюжина книг о жизни Гитлера; Уилл знал его размер обуви и шляпы.
— Говорят, он жив, сбежал в Аргентину, — сказал Дигли.
— Нет, все-таки умер, — возразил Уилл. — Принял яд.
— У моего папы размер брюк, как у Гитлера, — вставил Айерс. — Если Гитлер и вправду жив, то я, когда вырасту, разыщу его, стащу у него штаны для папы, а самого разнесу в клочки.
— Когда ты вырастешь, он умрет от старости, — сказал Дигли.
— Значит, перебью всю его семью и кошек-собак, — не унимался Айерс.
— Кошек не трожь, — предупредил Дигли. — Они безобидные.
Дигли и Айерс повели Уилла через пшеничные поля на окраину городка, и там они лазили по крошащимся бетонным плитам, где стояли когда-то зенитки и стреляли по немецким самолетам. Со дня победы минуло почти двадцать лет, но следы войны оставались повсюду.
Однажды утром Джулия позвала Уилла к телевизору.
— Смотри и запоминай, — шепнула она. — Это история.
На экране размером с чайное блюдце виднелось размытое изображение: конный экипаж совершает скорбный путь по Лондону. На Би-би-си показывали похороны Уинстона Черчилля. Уилл был уже достаточно взрослым, чтобы бояться смерти, и темный экипаж, запряженный вороными лошадьми, стал являться ему в страшных снах. Полночный Китаец держал поводья, и, когда он щелкал бичом, глаза у лошадей сверкали, а из ноздрей вырывался пар.
Война поставила перед Уиллом сложные нравственные вопросы.
— Папа, зачем Гитлер дрался с Англией?
— Хотел прибрать к рукам побольше стран.
— Что тут плохого?
— Это жадность, — сказала Джулия.
— А то, что Англия прибрала к рукам Ирландию, Шотландию и Уэльс, — не жадность?
— Жадность! — согласилась Джулия. — Это очень плохо!
— Почему же ты сказала, что нам понравится в Англии? — спросил Уилл.
Говард нахмурился:
— Ну а при чем тут Гитлер и его жажда власти?
— Но ведь Англия правит Индией, Канадой, Австралией, африканскими странами?
— Взгляни, который час. — Говард зевнул. — Марш спать.
Потом Джулия сетовала:
— Откуда этот нездоровый интерес к Гитлеру? Неужели нельзя интересоваться чем-то хорошим?
— Сама видишь, следы войны повсюду. Школу Уилла бомбили. Ты заметила, что его класс — на самом деле бывший армейский барак?
Продавщица в кондитерской потчевала Уилла рассказами о затемнении, когда в городах выключали свет, чтобы немецкие бомбардировщики не видели их с воздуха.
— Ну когда же наконец перестанут вспоминать о войне? — спросила Джулия однажды утром, услышав, как близнецы изображают в саду пулеметные очереди.
— Разве что если начнется Что-нибудь посерьезней, — вздохнул Говард. Он барабанил пальцами в такт песне по радио — «Битлз», «All My Loving».
Уилл пригласил Дигли в гости. Джулия приготовила жареную курицу. Дигли сказал Уиллу: от твоей мамы вкусно пахнет, она похожа на артистку Натали Вуд.
— Что ж, — заметила потом Джулия, — в общем, неплохой парнишка.
В следующий раз в гостях у Дигли Уилл познакомился с его сестрой. Элейн Дигли была в очках-«лисичках» и подавала на ужин подогретую фасоль на кусочках поджаренного хлеба. У нее была высокая прическа, ногти длиною в дюйм, и Уилл не мог оторвать от нее глаз.
— Славные у вас кошки, — сказал он.
Элейн улыбнулась:
— Ты милашка.
Но тут у нее склеились накладные ресницы, и она убежала в ванную приводить себя в порядок.
— У нее все фальшивое, — шепнул Дигли. — Даже сиськи. Ватой набиты. Все фальшивое, кроме задницы. Уж она-то настоящая. Однажды она села на Геббельса и сломала ему лапку.
После ужина они вышли на улицу ждать, когда за Уиллом заедет Джулия. Дигли стал искать на асфальте окурки, зажег один и предложил Уиллу.
Во рту стало скверно, но до чего приятно делать то, что нельзя!
— Я умею вызывать духов, — сказал Дигли, разглядывая облачко дыма. — Добрых и злых. Духи живут повсюду.
— Кого ты вызывал? — поинтересовался Уилл.
— Папу, конечно, — ответил Дигли. — Все время вызываю. Он говорил, что встречался с Черчиллем и Гитлером. И пил чай с Чингисханом и его гаремом — голые страшилища, и у всех жирные задницы, как у моей сестры.
Уилл подумал: а вдруг Полночный Китаец — тоже дух? И в ночных кошмарах пытается навредить их семье? Он вспомнил, как Полночный Китаец поманил его со дна бассейна на теплоходе, и вздрогнул.
Уилл издалека заметил старенький серый «моррис», который вела Джулия.
— Брось, — велел он Дигли. — Мама едет.
Дигли отшвырнул окурок и подмигнул:
— Славный ты парень, Ламент.
Уилл улыбнулся. Он на миг забыл об одиночестве. Он больше не чужак, его место рядом с другом, с Дигли.
Новая любовь
Салли Берд сидела за первой партой, прямо под носом у мистера Бро, которому так полюбился класс Уилла, что он взялся вести у них историю и на следующий год. Рот ее в улыбке дерзко кривился, а глаза глядели с вызовом из-под густой челки. Одной лишь Салли удавалось превратить нудный урок истории в настоящий бунт. И, как ни странно, мистер Бро ничего не замечал. Он шагал взад-вперед по рядам и бубнил, а минутная стрелка на огромных стенных часах, казалось, умирала медленной смертью.
— А соратников Оливера Кромвеля называли…
— Круглоголовые, — говорила Салли долей секунды раньше мистера Бро. Она любила историю.
— Правильно, круглоголовые, а сам он был…
— Пуританин, — вновь опережала его Салли.
Мистер Бро хлопал глазами.
— Я это уже рассказывал?
— Да, сэр.
Салли улыбалась, избавив класс от целого часа нудных фактов и дат. Ей все прощалось. То ли мистер Бро благоволил к девочкам, то ли был расположен к одной Салли, но она как могла извлекала пользу из его пристрастий — коих было великое множество.
Когда Бро бывал не в духе, он придирался к ученикам-иностранцам.
— Как тебя зовут? — спрашивал он смуглолицего новичка за первой партой.
— Пауло.
— Так ты не англичанин? — спрашивал мистер Бро, будто парнишка проник в школу обманом.
— Я здесь живу, — объяснял Пауло. — Я родился на Мальте, а она до прошлого года была британской колонией.
Мистер Бро хмыкнул, будто от присутствия Пауло Британские острова погрузились еще на дюйм-два ниже уровня моря.
— Чем же он не англичанин? — спросила Салли Берд.
— Не настоящий.
— Зато хотя бы житель Британской империи.
— Ее осколков, — пробурчал мистер Бро.
— «Над Британской империей никогда не заходит солнце», — дерзко улыбнулась Салли. — Правь, Британия!
Пойманный на крючок национальной гордости, мистер Бро страдальчески заморгал.
— Да, да. — И устремил взгляд на Уилла: — Ты ведь из Африки, Ламент?
— Да, сэр.
— Как ты здесь очутился?
— Моему отцу предложили здесь работу.
Мистер Бро в очередной раз хмыкнул. Британия погружалась все глубже.
— Разве в Африке не найти работу? Приехал из такой дали и согнал с места англичанина?
— Многие англичане уехали в Африку и согнали с мест африканцев, сэр, — вмешалась Салли, весело поглядывая на Уилла.
— Да, но они предложили взамен свой талант и знания. Они строили мосты, создавали законы и…
— Может быть, вы пригодились бы в Африке, сэр, — улыбнулась Салли.
— Я не влюблен, — сказал Уилл в ответ на расспросы мамы, что же это за Салли, о которой он болтает без умолку.
— Джулия, рано ему об этом думать, — сказал Говард вечером, оставшись с женой вдвоем.
— Но он всегда был влюбчивый. — Джулия вспоминала Рут и туннель до Китая. Кажется, что все это было давным-давно.
Говард при мысли о Рут решил запереть на замок лопаты, пока Уилл не позвал друзей.
Несмотря на Бро, Уилл ходил в школу как на праздник. Он думал о Салли и улыбался про себя. Помыслы его были чисты — Уиллу просто нравился ее смех. И ее острый язычок. И ум. И вкус — Салли любила батончики «Марс», но только верхушку.
И Уилл купил ей батончик и разрезал вдоль перочинным ножом. Себе взял низ, а Салли дал верхушку с карамелью. Дома Салли запрещали есть сладости (ее отец, Бенджамин Берд, был зубной врач), и они с Уиллом съели батончик за школьным футбольным полем.
И так продолжалось бы еще долго, если б не Дигли.
В ту осень он был «каштановым королем». Для игры в «каштанчики» мальчишки проделывали дырки в самых прочных каштанах, в дырку продевали шнурки; на спортплощадке устраивали состязания. Один держал на шнурке каштан, а другой своим каштаном пытался расколотить его на мелкие кусочки. Потом менялись местами. Состязания длились до конца октября. Разбитые каштаны валялись по всей площадке, а дворник с руганью подметал их каждое утро. Дигли уже второй год держал чемпионский титул. Риллкока отстранили в прошлом году, когда узнали, что он закалил свой каштан в огне. В этом году Дигли сорвал свой чемпионский каштан с дерева на заднем дворе у Уилла. Теперь все рвались к Уиллу собирать каштаны. Но на этот раз, когда позвонил Дигли, речь зашла вовсе не об игре.
— Зайдешь ко мне, Ламент?
— В другой раз, Дигли. У меня Салли в гостях.
Каштановый король не привык к отказам.
— Салли Берд?
— Да.
— Так она твоя девчонка?
— Нет.
— Нет?
— Не совсем, — смутился Уилл.
— Да мне все равно. Так, спросил, — ответил Дигли и повесил трубку.
Дигли, кажется, все равно, что Уилл дружит с девчонкой. На девчонок ему плевать, они даже в «каштанчики» не играют.
После разговора Уилла кольнула совесть. Под взглядом Салли он повесил трубку.
— Кто это?
— Дигли.
— Ох, — простонала Салли. — Жуткий тип.
Уилл изумился. Каштановый король? Жуткий тип? Дигли всеобщий любимец. Все девчонки вздыхают, когда он проходит мимо, и он это знает. Если Дигли захотелось твоих чипсов или шоколадного батончика, угостить его — большая честь. Дигли классный, это уж точно. Ему все сходит с рук. Салли первая отозвалась о нем плохо.
— Ага, — с готовностью поддакнул Уилл, — жуткий тип, правда?
Салли не смеялась, а фыркала — тихонько, дерзко. Вот что еще нравилось в ней Уиллу.
Через неделю Уилл столкнулся с Дигли в «тубзике». Тот направил струю мочи на добрых пятнадцать сантиметров выше знаменитой подписи Магнуса Хобба — инициалов «МХ», выведенных мелом почти в двух метрах над сливным желобом. Отныне Дигли — не только каштановый король, но и повелитель «тубзика».
— Подумаешь, девчонка, правда? — хмыкнул Дигли.
— Да, — согласился Уилл.
— Что вы делаете вдвоем?
— Болтаем. Играем в игры. Смеемся.
— С парнем интересней.
— Наверное. — Уилл пожал плечами. — Тебе видней. У тебя сестра есть.
Дигли скривился:
— Разве с ней поиграешь? Она толстозадая и вечно бегает в туалет красоту наводить.
— Ну представь, что играешь с сестрой, — вот так и мы, — объяснил Уилл.
Дигли закатил глаза:
— Ну ты и балбес!
Салли снилась Уиллу по ночам. Однажды он парил среди ветвей могучего дуба и Салли Берд летала с ним вместе. В другой раз он копал туннель до Китая; когда он вылез наружу, появилась Салли, за ней тянулся звездный шлейф. Уилл взял ее за руку, но тут прискакал Полночный Китаец в траурной карете, синее лицо пылало яростью. Кони изрыгали огонь и били копытом. Уилл потянулся к Салли, но рука ее откололась, как кусок фарфора, и Уилл провалился в туннель, чувствуя, как остывают и твердеют ее пальцы.
Лишь затем, чтобы убедиться, что сон не сбудется, Уилл однажды по дороге из школы взял Салли за руку. Она улыбнулась и крепко сжала его ладонь, будто не хотела отпускать. Но, очутившись перед домом с медной табличкой «Доктор Бенджамин Берд, стоматолог», Салли, весело кивнув, высвободила ладонь.
— До завтра, Ламент, — попрощалась она.
Уилл замялся.
— Можно к тебе?
— Нет, Ламент, — сказала она. — У меня сейчас урок, скрипка.
Уилл поплелся домой. Зря он не притворился, что у него болят зубы. Может быть, его пригласили бы к доктору Берду на прием.
Каждый день, даже в дождь, Уилл и Салли вместе возвращались из школы. Болтали без умолку, рассказывали анекдоты и, не дослушав, принимались за сплетни об одноклассниках. Когда они были вдвоем, время летело стрелой — верный знак, что он влюблен, — рассудил Уилл. Как-то раз он опоздал домой на два часа.
— Где пропадал? — ворчал по телефону Дигли.
— Провожал Салли.
— А чего так долго?
— Да так, — неохотно ответил Уилл. — Болтали.
— О чем?
— Ни о чем, — отмахнулся Уилл.
Как рассказать об их дружбе? Он поверял Салли все свои тайны: и про Рут, и про Полночного Китайца, и даже про то, как тяжело ему бывает с близнецами, — маме об этом не расскажешь.
— Сильная простуда, — сказала наутро Джулия, укутав Уилла одеялом так туго, что он не мог шевельнуться.
— Вот бы и нам заболеть! — запищали близнецы, увидав Уилла с градусником во рту.
— Я здоров, — прохрипел Уилл.
— Неправда, — сказала мама.
— У меня тоже температура! — крикнул Маркус.
— А у меня болотная лихорадка! — заорал Джулиус.
Уилл то впадал в забытье, то приходил в себя. Близнецам запретили шуметь и топать по лестнице. Весь следующий день Уилл проспал, не заметив, как прошло время, а когда очнулся, на стенах играли отсветы зимнего заката. Лихорадка спала еще через день.
Уиллу не терпелось вернуться в школу, но он страшился перемен, наступивших в его отсутствие. Так бывает в путешествиях: выбился из привычной колеи — будь готов, что мир вокруг уже не тот, что прежде. Но кованые школьные ворота остались теми же, с толстым слоем темно-зеленой краски, местами облупившейся; все та же ржавая арка на тротуаре встречала Уилла на пути. Знакомая едкая вонь из «тубзика», все те же классы — бывшие бараки. Из столовой все так же мерзко пахло казенной подливкой, а бомбоубежище, выдержавшее бомбы гитлеровцев, пережило и его отсутствие. Облегченно вздохнув, Уилл стал репетировать улыбку для Салли. С дальнего края площадки ему помахал Дигли. Уилл махнул в ответ и стал высматривать Салли в стайке девчонок, но ее не было видно. Может быть, тоже заболела? Уилл вглядывался в лица, и вдруг у него защемило сердце.
Он вновь повернулся к Дигли. Каштановый король сжимал девичью руку.
— Правду ты говорил, — признался Дигли, — с мальчишкой дружить — совсем не то. С девчонкой здорово.
— Да, — подтвердил Уилл.
Дело было в «тубзике». Метку Магнуса Хобба уже стерли, и Дигли, стоя на фаянсовом краю сливного желоба, выводил мелом на стене свои инициалы — новый повелитель тубзика.
— Не обижайся за Салли, ладно?
Уилл силился улыбнуться, но губы не складывались в улыбку.
— Ты же сказал, — оправдывался Дигли, — что она не твоя девчонка. А то бы я не предложил ей дружбу.
— Я же не знал, что она тебе нравится.
— После всего, что ты о ней говорил, я не смог удержаться.
И Дигли благодарно улыбнулся Уиллу, будто нашел еще один чемпионский каштан.
Еще одна поездка
У «Пан-Европы» выдался тяжелый год. На Ближнем Востоке возникли перебои с поставкой нефти, а принадлежавший компании танкер дал течь у берегов Бретани — пострадали десятки пляжей, погибли тысячи птиц. Компания понесла немалые убытки. Говарду сказали, что повышения зарплаты не предвидится. Он объяснил все Джулии, радуясь про себя, что может сослаться на газетные снимки птиц в нефтяной пленке. Не его вина, что семье не по карману приличный отпуск.
— Все равно надо порадовать детей, — сказала Джулия.
— Конечно, — кивнул Говард. — Я кое-что придумал.
И предложил съездить к морю, на Южное побережье Англии.
«Моррису-1100» было десять лет. Он скрипел, тарахтел, бензиновая вонь мешалась с запахами еды из корзины, и Ламенты остро чувствовали, что их поездка — отдых для бедных. Близнецы всю дорогу ссорились, потом задремали под хриплое радио, изрыгавшее штормовые предупреждения одно другого страшнее. Джулия утешала себя, вспоминая прошлую поездку, но в конце концов не удержалась и вновь спросила Говарда о работе.
Говард стиснул зубы.
— Все отлично, — отвечал он скупо, и в его тоне Джулия уловила и высокомерие, и враждебность.
— Говард, ты, похоже, считаешь, что твоя жизнь выше моего понимания.
— Нет, конечно, — бросил в ответ Говард, лишь подтвердив ее правоту.
— Тогда расскажи мне хоть что-нибудь, Говард. Неважно что, ведь я ничегошеньки не знаю.
— Обычная кабинетная работа, — отмахнулся Говард. — Нечего рассказывать.
Говард крепче стиснул руль, и у него невольно вырвалось:
— Ладно уж, расскажу. Работа гнусная. Опротивело все. Скука смертная. Зря мы уехали из Родезии. Не все там было гладко, особенно в политике, зато мы жили счастливо.
Джулия надолго замолчала, глядя перед собой, и Говард тут же пожалел о своем признании. Джулия оглянулась на детей, убедилась, что они спят. И ласково отвечала:
— Говард, вспомни, мы оба боялись за детей. И оба хотели уехать.
— Да, хотели. И вот плата за чистую совесть? — сказал Говард. — Отдых для нищих и жалкая работенка в чертовом Дэнхеме.
Джулия подняла на него взгляд:
— Так ты хочешь вернуться?
— Нет, конечно. Я… я просто жалею о своем… то есть нашем решении.
Говард устремил взгляд вперед, на дорогу. Впервые он выдал свое разочарование, слабость, а ведь всегда гордился своей стойкостью и жизнелюбием. Впредь надо быть сильнее.
Гудок промчавшейся мимо машины разбудил близнецов.
Черты лица у них уже определились. У Джулиуса — отцовский высокий лоб, в волосах рыжина. Шевелюра Маркуса за прошедший год потемнела, закурчавилась, на щеках высыпали веснушки, как у Джулии. Едва проснувшись, близнецы тут же нашли о чем спорить.
— Я знаю, какой из себя Иисус, — ни с того ни с сего выпалил Маркус. — Бородатый, волосы длинные, глаза голубые.
— Ерунда, — возразил Джулиус, большой охотник позубоскалить.
— Ну и какой же он из себя?
— Насчет бороды ты правильно сказал, только волосы черные, кучерявые, и видит плохо — наверное, очки носит, — сказал Джулиус. — Как Рольф Харрис по телику.
— Тот художник из Австралии?
— Честное слово, — клялся Джулиус, — вылитый Рольф Харрис. Зайди в любую церковь. Кучерявый, с бородой, в темных очках.
— В жизни не видал Иисуса в очках! — возразил Маркус.
— Он их в карман прячет. Присмотрись получше.
Маркус растолкал спавшего Уилла:
— Иисус похож на Рольфа Харриса?
— Не знаю, он жил две тысячи лет назад.
— Еще как похож. — Джулиус подмигнул Уиллу. — Иисус родом из Австралии.
— Отстань. В Библии нет кенгуру.
— Есть. В Книге Иова. Там Иов споткнулся о кенгуру.
— Мамочка, правда, что Иов споткнулся о кенгуру?
— Подожди, Маркус, я разговариваю с папой, — ответила Джулия, хотя разговор с Говардом был окончен.
Пока близнецы не разбудили Уилла, ему снилась Салли. Она повернулась к нему на уроке, дерзко улыбаясь, но ее улыбка отозвалась в сердце Уилла невыносимой грустью. Проснувшись, Уилл обрадовался, когда увидел впереди узкую голубую полоску моря. Чтобы не думать о Салли, он представил песчаный пляж — загорелые мужчины перекидываются мячом, дети с беззаботными улыбками бегают по воде рука об руку с родителями, ветер треплет их волосы. Как хорошо! У него осталось смутное воспоминание о песчаном пляже. Замки из песка, морская пена, смех.
Говард пытался удержать руку Джулии в своей: надо помириться, пока они не вышли из машины. Ему хотелось взять назад свое признание, хотя он сказал правду, а главное, чувствовал, что разочарование не помешает ему жить. Но удобный случай высказаться был упущен — дети уже проснулись.
Вот уже четверть часа машина катила через Содхэм — городок с крутыми мощеными улочками, клином уходивший к морю. Проносились мимо гостиницы, рестораны, сувенирные магазины; воздух стал густым и влажным, потянуло рыбой, жареной картошкой и морской солью. Близнецы в лихорадочном возбуждении высовывались из-за спин родителей, пытаясь разглядеть впереди море.
— Вижу!
— Неправда, это я вижу!
И вдруг Джулия вспылила:
— Зачем ты скрывал, что тебе не нравится работа? Почему так долго молчал? Почему ты мне никогда ничего не рассказываешь, Говард? Чего ты боишься?
— Ничего я не боюсь! — заорал Говард. — Чем на меня набрасываться, сама нашла бы работу! Поняла бы, почем фунт лиха!
Маркус вдруг заревел. Джулии стало обидно уже не за себя, а за детей.
— Хватит, Говард!
Резкие слова, сказанные вслух, и опасный спуск на дребезжащем «моррисе» вселили во всех страх, что машина с минуты на минуту разлетится на части вместе с пассажирами. Но вот Говард затормозил, возвещая о конце дороги и, как надеялись дети, ссоры.
Впереди бились о берег волны. Семейство выбралось из машины. Уилл вдохнул морской воздух и с опаской глянул на родителей: а вдруг на обратном пути они даже рядом не сядут?
— Чем так воняет? — Джулия сморщила нос.
Уилл заглянул в багажник. Корзина с едой опрокинулась, бутерброды с сардинами, ломтики ветчины, вареные яйца и кубики теплого швейцарского сыра размазались по ворсистой обивке, а запахи смешались с вонью моторного масла и резины.
— Это еда. Проклятый драндулет провонял на веки вечные, — бормотал Говард.
— А как же наш обед? — Джулия обернулась. — Не пропал?
— Смотри сама, — огрызнулся Говард.
Обойдя вокруг машины, Джулия взглянула на остатки обеда.
— Господи Иисусе!
— Мамочка, знаешь, что Иисус похож на Рольфа Харриса?
— Тише! — шикнула Джулия.
Говард начал соскребать с бутербродов ворсинки и аккуратно срезать перочинным ножом промасленные бока вареных яиц. Джулия брезгливо зажмурилась.
— Говард, так не годится.
— А что? — Говард между делом отправил в рот полураздавленное вареное яйцо с жирным отпечатком пальца. — Все отлично. — Он усмехнулся.
— Когда я паковала, вид был совсем другой, — объяснила Джулия.
— В желудке все смешается.
— Поедим в ресторане.
— По курортным ценам? Куда там!
Джулия недоверчиво уставилась на мужа.
Между тем близнецы поняли, что никакого пляжа на самом деле нет, их лица выражали изумление и растерянность.
Берег — роскошная извилистая полоса вдоль кромки моря — встретил их так же враждебно, как римлян две тысячи лет назад. Вместо пляжа их ждала каменистая россыпь.
Уилл смотрел на море, манящее, но такое недоступное. Ни загорелых купальщиков, ни песка, ни радостных детей — только бородач в полосатой пижаме пугает чаек и машет рулоном туалетной бумаги в левой руке.
— Как нам здеся играть? — крикнул Маркус.
— Не «здеся», а «здесь», — поправила Джулия.
— Как нам здесь играть? Песка нету! — простонал Джулиус.
Джулия подняла на Говарда холодные, стальные глаза.
— Не мог найти нам песчаный пляж?
— Да черт подери! — выругался Говард. — Пляж как пляж!
— У детей набрался? — шепнула Джулия. — Разве это пляж, если по нему шагу не ступишь? Разве это еда, если она воняет машиной?
Говард оглядел каменистый берег. Бородач в пижаме вышел на мыс и раскинул руки, будто весь мир хотел обнять.
— Посмотри, как ему хорошо! — попробовал возразить Говард.
— Ну и черт с ним. Детям мы совсем не то обещали. Говард, найди нам песчаный пляж.
— Чтобы дети ели бутерброды с песком? Этого ты хочешь? Если да, рад стараться. Просто мне кажется, что нам и здесь будет отлично. Правда, ребята?
Жалобы близнецов разом смолкли.
— Мама, смотри! — крикнул Джулиус. — Тот дядька какает в море!
Все взгляды обратились на бородача на скале. Спустив полосатые штаны до щиколоток, он присел на корточки, справил нужду в море и подтерся бумагой из рулона, зажатого под мышкой.
На глазах у Уилла пропасть между родителями исчезла. И все из-за недоумка без штанов.
— Ладно, — согласился Говард. — Найду другой пляж.
Поднялся холодный ветер, Джулия повязала волосы шарфом и принялась натирать лосьоном плечи Маркуса.
— Солнца-то нет, — возмущался Маркус, глядя на хмурые тучи и покрываясь гусиной кожей.
— Тише, — прикрикнула Джулия, и Маркуса сменил Джулиус. Прогремел гром.
Намазанные ненужным лосьоном от загара, близнецы понеслись по камням. Но до воды не добежали — скакать по лунному пейзажу было больно.
Говард вылез из машины и бодро зашагал к Джулии, на ходу сворачивая карту.
— Хорошая новость — я нашел песчаный пляж.
— Далеко? — спросила Джулия, заметив щербинку в его победной улыбке.
— Всего в шестидесяти милях.
Проезжавшие мимо автомобилисты, наверное, любовались отважным семейством, спокойно обедавшим на суровом содхэмском берегу, не обращая внимания на крупные капли дождя — предвестники надвигавшейся с запада грозы. И лишь внимательный взгляд заметил бы, что двое взрослых сидят друг к другу спиной.
Прочь от рутины
Джулия начала рисовать по вечерам. На стенах гостиной красовались ее творения. Был здесь и импрессионистский пейзаж Мэйден-Касл с заросшими травой рвами в ветреный день, и вид их домика в Эйвон-Хит, с обшарпанным «моррисом» возле гаража. Сейчас Джулия писала сценку в кафе. Вся обстановка была арабская: причудливая лепнина на стенах, узорная плитка на полу, за столом — мужчина со смазанными чертами, в белом костюме, со стаканом мятного чая.
Рисовала Джулия не от безделья. Она ставила перед собой цель. После поездки в Содхэм она стала стыдиться своей лени. Бедный Говард! Если его заела рутина, не пора ли ей взяться за дело? Он прав — ей нужна работа. Все трое сыновей уже ходят в школу, и ее праздности нет оправданий.
Говард, сидя в кресле, читал биографию американского изобретателя Чарльза Гудьира. Но на самом интересном месте, когда Гудьир изобрел вулканизацию резины, Говард отложил книгу, чтобы поделиться важной мыслью.
— Вот что, Джулия. После той кошмарной поездки я задумался.
Джулия подняла на него глаза, во взгляде читалось облегчение.
— Я тоже, милый.
— Зря я наговорил тебе гадостей.
— И я, Говард. Мне так стыдно…
— Что ты, родная, — перебил ее муж, — стыдиться нечего. Вообще-то, если повезет, я скоро сменю работу. Я говорил кое с кем.
— С кем?
— Познакомился с одним американским бизнесменом.
Изумленная Джулия окунула кисть в баночку со скипидаром.
— С американцем? И когда ты собирался мне сказать?
— Я и говорю… Если бы не было ничего определенного, я бы не стал, — объяснил Говард.
— Знаешь, Говард, — сказала Джулия, — тебя расспрашивать — все равно что тянуть кота за яйца!
Говард отвел взгляд. Джулия отчаялась отучить детей ругаться и теперь перенимала их словечки.
— В общем, это американская фирма. И они хотят взять меня инженером-проектировщиком. Такие они, американцы, — прибавил Говард. — Любят все новое, а англичане… водопровод у них наполовину остался еще от римлян!
— Вот что, Говард, — ответила Джулия, — между прочим, я тоже устраиваюсь на работу.
В школе, где учились Уилл и близнецы, искали учителя рисования. Джулия составила резюме, отобрала лучшие из своих недавних работ и в то утро ходила на собеседование с директором, мистером Хенли. Тот бесцеремонно разглядывал ее картины, как в сувенирном магазине.
— Вот эта мне нравится, эта — нет. Вон та — ничего. — Наконец он посмотрел на Джулию, сдвинув брови: — Вы уже давно нигде не работали, миссис Ламент.
— Растила детей, — ответила Джулия. — Троих сыновей. Все учатся у вас.
Мистер Хенли снисходительно улыбнулся:
— Так почему вы вдруг решили пойти работать, миссис Ламент?
Кровь бросилась Джулии в лицо.
— Ну, — выдавила она, — чтобы помочь мужу и не сидеть без дела.
— Миссис Ламент, ведь у вас трое детей. Наверняка забот хватает.
Директор школы натянуто улыбнулся и обещал держать с ней связь.
Через неделю Говард, дождавшись, пока дети уснут, поделился с Джулией своими опасениями:
— Милая, я думал о твоих словах насчет работы, и, знаешь, я целиком на твоей стороне…
— Конечно, знаю, Говард.
— Но вдруг кто-то из детей заболеет? И как же домашние дела? А вдруг мы надумаем переезжать? И что тогда? Мы ведь уже не будем легки на подъем!
— Милый, я вовсе не хочу мешать нашим переездам, — начала Джулия. — Но если я помогаю кормить семью, ты это учтешь, прежде чем решишь срываться с места.
Говард, собравшись с мыслями, кивнул. Джулия поняла, что раньше он над этим не задумывался. Но все же она надеялась на его здравый смысл.
— И не сомневайся, Джулия, — ответил он наконец, — такие решения мы принимаем сообща.
— Милый, я так рада твоим словам! — воскликнула Джулия, и они обнялись.
Джулия боялась, что Говард, таская семью с места на место, перестал прислушиваться к ее мнению. Но вот очередное доказательство его порядочности и крепости их брака. Трикси и Чип ни за что бы не пришли к такому согласию.
— Говард, — призналась Джулия, — вообще-то на работу меня не взяли.
У Говарда отлегло от сердца; он пожал плечами и улыбнулся.
— Не беда, — сказал он. — С теми американцами тоже пока ничего не ясно.
Костер
Когда в Эйвон-Хит опадали листья, их, по традиции, жгли на костре. Говард, углубившись в историю, увлеченно рассказывал сыновьям о том, как во время эпидемий чумы сжигали мертвые тела. Близнецы слушали затаив дыхание. Джулиус сделал из своей старой одежды чучело, чтобы его сжечь, и назвал мистером Хенли — в отместку за шесть жестоких ударов по пальцам, которыми наградил его директор школы, когда Джулиус в столовой кидался желе.
А Маркус завороженно смотрел на угли в костре — светящиеся кусочки дерева, черные снаружи, багряные внутри. Он мысленно рисовал чудесный огненный мир, населенный крохотными обитателями. Любуясь огнем, Маркус подсаживался так близко к костру, что Говард то и дело одергивал его: сапоги сожжешь! Уилл, ясное дело, перепугался, когда отец оставил его за старшего. Костер уже разгорелся вовсю, стал выше голов близнецов. Джулиус нашел длинную палку и ткнул ею в мистера Хенли, распевая заклинания, чтобы огонь полыхал сильней. В воздух взвился целый сноп искр. Уилл залюбовался мерцающим вихрем и вдруг заметил невдалеке еще один костер.
— Маркус! — крикнул Уилл. Тот не отзывался. Уилл осторожно приблизился к костру, и у него упало сердце.
Костер был с руками и ногами, ладони пытались загасить пламя.
Уилл схватил брата за руку и стал возить по земле, пока не потушил огонь. Куртка и брюки Маркуса были прожжены во многих местах, от лица пахло палеными волосами, но, не считая обожженных бровей и пары залысин, он был цел и невредим.
— Что ж ты не позвал на помощь? — крикнул Уилл, поставив брата на ноги.
Маркус изумленно таращился на него. Он оглянулся на большой костер, улыбнулся.
— Если можешь жить в огне — значит, ты бессмертен.
— Ну, ты-то не бессмертный, — возразил Уилл. — Изжарился бы, как сосиска! Фу, ну от тебя и воняет!
Уилл повел братьев домой, смахивая пепел с их одежды и волос и с тревогой ожидая, что же скажет мама.
Но Джулия обратила всю злость на пострадавшего.
— Маркус! — бушевала она. — У тебя совсем ума нет? — И принялась что есть силы чистить Маркуса щеткой, будто пытаясь выколотить из него всю дурь.
Когда все легли спать, в дверь Уилла нежданно-негаданно постучался заплаканный Джулиус.
— Ты что?
— Маркус чуть не умер, — выдавил Джулиус. — Я возился с мистером Хенли и не заметил, что Маркус загорелся.
— Он жив-здоров, — успокоил его Уилл.
— Да, — всхлипнул Джулиус. — Но с кем бы я играл, если б он умер?
Уилл проводил Джулиуса в спальню близнецов. Маркус уже посапывал, приоткрыв рот. Уилл уложил плачущего Джулиуса, но тот успокоился, лишь зажав в кулачке маленького Кинг-Конга, которого дал ему Уилл. Уилл стоял на коленях возле кровати брата, пока тот не закрыл глаза.
Но у Уилла тоскливо ныло сердце, стоило ему вспомнить вопрос Джулиуса: «С кем бы я играл, если б он умер?» Значит, ему неважно, что рядом есть старший браг. Эти слова напомнили Уиллу о его месте в семье: один среди двух пар.
Спасение Маркуса вселило в Уилла мужество, и в январе он вызвался дежурить, давать звонки на уроки. Это была задача для храбрых — обегать школу со звонком, когда за тобой по пятам гонится ватага мальчишек в полной уверенности, что если б не звонок, то и вовсе не было б уроков, одни игры. Спасаясь от преследователей, Уилл призывал на помощь ловкость, быстрые ноги, а если ничего не помогало, то пускал в ход и сам звонок как оружие. На третий день, скрываясь от толпы, Уилл сделал крюк через бомбоубежище.
Там он и увидел Салли: она притаилась в тени, мусоля окурок. Она сдержанно улыбнулась:
— Привет, Ламент.
Уилл увидел, как толпа с гиканьем скрылась за углом.
— Мы по-прежнему враги? — продолжала Салли. — Ты почти год меня не замечаешь.
— Дигли попросил тебя стать его девушкой, — отвечал Уилл, — а ты согласилась.
— Он сказал, что я тебе разонравилась, — объяснила Салли.
Уилл ответил, что все неправда.
— Я вернулся после болезни, а вы держались за руки.
— Я каждый день тебя караулила у ворот, хотела поговорить, но ты проходил мимо. — Салли сделала последнюю печальную затяжку.
Уилл поднял звонок:
— Пора возвращаться.
Салли устремила на него вопрошающий взгляд.
— В общем, Дигли я больше не подружка.
— Правда?
Салли кивнула.
На урок они пошли вместе. Толпа мальчишек расступилась, увидев дежурного с девчонкой.
Англия уже не та
Уилл написал бабушке. Он всего лишь хотел рассказать о спасении Маркуса, поделиться радостью. Но письмо его отозвалось ужасом на другом конце земли.
Дорогая бабушка!
Маркус загорелся и чуть не сгорел дотла. Я его спас, а мама сказала, что убьет его, если он еще хоть раз подойдет к огню. Джулиус проткнул и сжег директора школы, то есть его чучело. Папа не любит свою работу и говорит, что Англия уже не та, что прежде.
Через несколько недель пришел ответ, адресованный Джулии:
Боже, что стало с Англией? Судя по варварским наклонностям близнецов, их стоило бы отослать в исправительную колонию. А раз Говард несчастен, Джулия, умоляю, помни о супружеском долге. И еще советую увезти детей обратно в Африку, пусть у них будет нормальное детство!
Говард уговорил семью отправиться еще в одну автомобильную поездку — увидеть Англию такой, как в прежние времена. По старой римской дороге от Лондона до Чичестера они проехали тридцать пять миль до холмов Саут-Даунс. Там, в деревянном сарае, хранились остатки мозаичных полов, золотые украшения и керамика.
У Уилла захватило дух от мозаичной картины: римский аристократ на мраморном помосте, а по бокам — две охотничьи собаки. Вылитый сосед Бак Куинн!
Близнецы, однако, взбунтовались: Маркус стеснялся опаленных бровей и хмуро сидел в машине. Лишь Джулиусу удалось выманить его наружу, и они с топотом носились по музею, сотрясая шкафы с драгоценностями, пока Говард не пригрозил устроить им головомойку.
— Уилл! — рявкнул Говард. — Выведи же братьев на улицу!
Уилл нехотя оторвался от мозаики и вывел близнецов на волю. Маркус и Джулиус вырвались и бросились прочь, оставляя в диком ячмене ровные влажные дорожки. Здесь им ничего не грозило, и Уилл присел на бугорке, на обломке стены, положив руки на колени.
— Ты знаешь, на чем сидишь? — спросил мужской голос.
Уилл запомнил лишь твидовый пиджак незнакомца с кожаными заплатами на локтях.
— Нет, — ответил он.
— Это бывшая спальня римского наместника. Я здесь пахал, на том месте, где ты сидишь, — всюду ячмень, без конца-краю…
Человек указал на золотые колосья в утреннем мареве — как шеренги солдат, замерших по стойке «смирно», — и тут из густого ячменя, жужжа, словно пикирующие бомбардировщики, вынырнули близнецы.
— …И вдруг наткнулся на что-то твердое. Думал, камень, а когда слез с трактора, глянул под плуг, нашел меч и золотое колечко.
В протянутой руке он держал кольцо с камнем и фигуркой мужчины с мечом.
— Марс, бог войны, — догадался Уилл.
Фермер одобрительно кивнул:
— Молодчина. — Он отвел Уилла на несколько шагов вперед. — Вот на этом самом месте полторы тысячи лет назад хозяин дома принимал гостей. Ему принадлежала вся здешняя земля, куда ни глянь.
— Он отобрал землю у англичан? — спросил Уилл.
— У англичан? — Фермер засмеялся. — Не было никаких англичан, лишь кучка диких племен, одно другого кровожадней. Римляне построили им дороги, водопровод, создали правительство, законы. Не будь римлян, бегали бы мы до сих пор с копьями, в боевой раскраске. На, примерь. — Фермер протянул Уиллу кольцо. — И помни, — он подмигнул, — ты носил на пальце нечто бесценное! — Фермер надел кольцо и ушел встречать новых туристов.
На обратном пути Уилл думал о бесценном. Вспомнил дыру от штыка в мундире отца Дигли, улыбку Салли в бомбоубежище.
На передних сиденьях разговаривали родители — восхищались музейными сокровищами.
— За что вам так нравятся римляне? — спросил Уилл.
— Они создали великую цивилизацию, — объяснила Джулия.
— А мы великая цивилизация?
— Не нам судить, — ответил Говард.
Родители заговорили о другом, а Уилл стал смотреть в окно. Вспомнился ему римский аристократ, похожий на Бака Куинна, и кольцо с крохотной фигуркой Марса, и как мама велела запомнить похороны Черчилля. Оказывается, мама с папой любят не ту Англию, где живут, а ушедший мир, о котором напоминают лишь музейные редкости. Впервые Уиллу пришло в голову, что его родители в своих скитаниях лишь гонятся за мечтой.
Снова прощание
— Знаешь, Ламент, какая у меня любимая пластинка? — шепнула Салли Берд на уроке геометрии.
— Какая? — спросил Уилл.
— «Осколки», — прошептала Салли.
— Какая? — переспросил Уилл.
— «Осколки», «Дэйв Кларк Файв». Заходи ко мне, послушаем.
В эти дни в классе царило прощальное настроение. Учебный год подходил к концу; прощай, начальная школа. Все уже сдали экзамен «одиннадцать плюс», определивший будущее каждого: те, кто сдал, шли в подготовительную школу при университете, остальные — в техническое училище.
— Где учат на землекопов и сантехников, — острил Говард. — Не бойся, Уилл. Ты сдашь.
Письмо от экзаменаторов пришло на имя Джулии, та глянула на первую строчку и невесело улыбнулась:
— Жаль, сынок, ты не сдал.
За ужином Говард сидел как в воду опущенный. Пробежав письмо несколько раз, он заявил: ерунда.
— Не хочу рыть канавы, — жаловался Уилл.
— Тебе это не грозит, — сказал Говард. — Ты умнее их всех.
— Так почему я не сдал?
— Может, потому, что ты иностранец. Это экзамен для английских детей, а ты рос не в той среде. Не беда, пересдашь. Можно пересдавать сколько угодно раз, пока не пройдешь.
На другое утро Уилл оглядел класс, впервые чувствуя себя чужаком. Он был не один такой: Дигли сдал экзамен, Айерс — нет, Рэймонд Тагвуд сдал, Салли Берд — нет; сдал даже Риллкок, ко всеобщему изумлению. Этот маленький дикарь, приплясывая, прохаживался между рядами и остановился возле парты Уилла, чтобы поиздеваться над ним.
— Не горюй, через несколько лет будешь чинить мне стиральную машину, да, Ламент?
— Разве у вас есть стиральная машина? — огрызнулся Уилл.
В эти последние школьные недели рушилась дружба, круто менялись судьбы. Те, кому суждено было идти одной дорогой, объединялись.
Уилл и Салли снова сблизились. Однажды Салли позвала его к себе. Они прошли через новомодный зубной кабинет доктора Берда, с хромированными стульями и приборами, в уютную гостиную: обои с голубыми лилиями, на стенах — сувенирные тарелки в честь коронации ее величества, ее бракосочетания и рождения наследников. Перекусили на кухне бутербродами с маслом и сладкой пастой и поднялись наверх, в комнату Салли.
— Мы здесь живем с сестрой, — объяснила она.
Салли с сестрой были заядлые коллекционеры. На кроватях, застеленных кружевными покрывалами в рюшечках, восседали плюшевые игрушки. На стенах — настоящая мозаика: глянцевые фотографии и вырезки из журналов — «Битлз», Элвис, Лулу, Клифф Ричард и «Шедоуз», Силла Блэк, Энгельберт Хампердинк, «Джерри энд Пейсмейкерз», «Роллинг Стоунз». Радужные черные сорокапятки лежали стопками на полу, валялись на подоконнике. Дверь была оклеена газетными вырезками: телеведущие — Вэл Дуникан и Рольф Харрис; кинозвезды — Анита Экберг и Бриджит Бардо; знаменитые комики.
Проигрыватель был белый, пластмассовый, с красной ручкой. Совсем не то что строгий серый ящик дома, который, по мнению Говарда, мог играть лишь Бетховена, Гайдна и странные григорианские хоралы. Проигрыватель Салли служил для забавы и озорства. Он играл пародию Питера Селлерса и песню о бегемотах Фландерса и Свона. Из него звучали «Кукла на ниточках», «То были дни», «Телезвезда» и «Зеленая трава». А главное — «Осколки».
Звук был скрипучий, зато громкий.
— Нравится? — спросила Салли.
Уилл, открыв рот, разглядывал губную помаду на комоде, чулки на стуле, ряды туфель под кроватью и малиновое боа, переброшенное через спинку.
— Еще бы, — отозвался он.
Эта комната была неведомой страной, святыней девичества, и Уилл преклонил колени.
— Где твоя сестра?
— Кто ее знает, — пожала плечами Салли.
Она потряхивала головой в такт музыке — точь-в-точь как «Битлз» по телевизору, и стрижка у нее была такая же. Музыка стихла, Салли поставила новую пластинку, за ней — еще и еще.
— Сестра обожает «Осколки». Правда, клево?
— Ага, клево, — кивнул Уилл. — Что еще твоя сестра любит?
— Блестящую одежду. — Салли указала на огненно-красную кожаную юбку на стуле. Совсем коротенькую, блестящую. Интересно, можно ли влюбиться в чью-то сестру, ни разу ее не видев?
— Где твоя сестра?
— Вечно пропадает где-то, — объяснила Салли. — Парни и все такое.
Из-под пола раздался густой голос:
— Салли!
— Что, папа? — крикнула Салли мохнатому красному ковру.
— Ничего не слышно, не могу работать, — отвечал густой голос. — Сделай потише, детка.
Салли убавила звук, и они с Уиллом растянулись на полу, голова к голове, поближе к проигрывателю. От волос ее пахло кокосовым шампунем. Они слушали «Осколки» раз шесть, потом — Клиффа Ричарда, Лулу, Дасти, а напоследок — «Осколки» еще шесть раз для ровного счета.
Когда стемнело, Уилл засобирался домой. Салли проводила его до дверей. У порога взяла его за рукав, оглянулась, нет ли кого поблизости.
— Пока, — сказал Уилл.
— Пока, — ответила Салли и поцеловала его в губы влажным поцелуем. Уилл остолбенел. — Ничего, Ламент, — сказала Салли. — Моя сестра всех парней целует на прощанье.
Уилл передумал: все-таки он влюблен в Салли. Губы ее тоже отдавали кокосом.
Его поздний приход никого не обеспокоил. Родители шушукались на кухне, близнецы возились возле гаража. Джулиус привязывал теннисный шарик на хвост соседской кошке.
— Я что-то интересное пропустил? — спросил Уилл.
— Нет, ничё, — ответил Маркус.
Джулиус выпустил несчастную кошку, и та помчалась по улице.
— Нельзя мучить животных, — нахмурился Уилл.
— Говорил же я, нельзя, — сказал Джулиусу Маркус.
— Мы уезжаем в Америку, — объявил Джулиус.
— Что? — переспросил Уилл.
— Папу пригласили туда работать.
— И маме тоже дали работу, — вставил Маркус, — только здесь. — Он притих. — Они ругаются.
Мистер Хенли, вдохновленный попыткой Джулии помочь семье, устроил на место учителя рисования свою жену. Но через два месяца заставил ее бросить работу — миссис Хенли была прекрасным педагогом, но совсем запустила домашнее хозяйство, а мистер Хенли терпеть не мог мятых рубашек. На ее место решили взять Джулию. Между тем американская компания тоже предложила Говарду работу.
— Не хочу в Америку! — заупрямился Уилл.
— Вот видишь, — сказала Джулия Говарду. — Не одна я не хочу.
— Хочешь в школу землекопов, Уилл? — съехидничал Говард.
— Ты же сказал, можно пересдать! — возразил Уилл.
— Сынок, — убеждал его Говард, — все хотят в Америку!
Но Уилл уже взбежал по лестнице и хлопнул дверью.
— А много в Америке кошек? — спросил Джулиус.
— Конечно, как же без них! — заверил Говард.
— Куда Джулиус, туда и я, — сказал Маркус.
Джулия откинулась на стуле — руки на груди, губы сжаты.
— Тебе понравится в Америке, родная, — уверял Говард. — Это самая передовая страна. И налоги там ниже.
— Придется начинать с нуля, — отвечала Джулия. — В который раз.
— Я буду зарабатывать вдвое больше, чем здесь!
— А как же школа Уилла? А моя работа?
— Милая, в Америке всем открыта дорога в университет. Все решают деньги, а не способности. А платить мне будут столько, что тебе и вовсе не придется работать!
Этого говорить не стоило. Опять хлопнула дверь, и Говард остался один с близнецами.
Всех помирило письмо Розы.
Америка? Что за грубая, пошлая страна! Что дали миру американцы? Кока-колу и Дорис Дэй? Хватит с нас и того, что в фильмах они коверкают наш родной язык! Зачем обрекать детей на такую судьбу? Они станут изгоями, отверженными и переймут этот ужасный акцент. Американцы неотесанны, как русские, в грубости под стать итальянцам, а в спеси — французам. Ради детей, одумайтесь!
Джулия сказала Говарду, что согласна ехать, но с условиями.
— Во-первых, я могу устроиться на работу, и неважно, нужны нам деньги или нет.
— Но тебе не придется… — начал Говард.
— Не только ради денег, Говард, а чтобы себя уважать.
— Что ж, конечно, родная, — согласился Говард.
— И уважай мою гордость так же, как я твою, ладно?
— Безусловно.
— Во-вторых, не вздумай таскать меня по стране. Годы идут, Говард. Я хочу осесть на одном месте, и дети тоже.
Говард охотно принял условия жены: он был уверен, что на новом месте они найдут приют на всю жизнь. Америка даст им все, чего не смогла дать Англия. В Америке можно разбогатеть благодаря изобретательности. Несомненно, Говард найдет там свое счастье.
Уилл уезжал с неохотой, не то что близнецы. Он сознавал, что изменится весь порядок жизни, что он навсегда расстается с друзьями и соседями. На этот раз он решил попрощаться со всеми как следует. В его последний школьный день Салли заболела, и Уилл зашел к ней домой — сказать, что уезжает.
Дверь открыла высокая девушка с глазами как у Салли, но с очень капризным ртом. Уилл попытался вообразить ее в блестящей юбке, но ее насмешливая улыбка не дала разыграться фантазии. Уилл спросил, дома ли Салли.
— Салли? Ее нет. — Девушка дерзко глянула на него, совсем как младшая сестра. — Что тебе нужно?
— Попрощаться.
— Заходи попозже, — предложила она.
— Не могу. Я уезжаю в Америку, — объяснил Уилл.
— В Америку? — Девушка подняла голову, посмотрела на него с любопытством.
Уилл заметил, что Фиона Берд на голову выше Салли, что у нее персиковая помада, а под пушистым свитером того же оттенка — маленькие острые грудки.
— Так ты и есть тот самый Ламент? — спросила она и откинула волосы, словно прихорашиваясь для будущего американца.
Уилл кивнул.
— В Америке Элвис.
— Знаю, — сказал Уилл.
Фиона играла тоненькой золотой цепочкой, теребила ее длинным розовым ноготком и наконец попросила об одолжении:
— Если увидишь его, передашь кое-что от меня?
— Кому? Элвису? Что передать?
Розовый ноготок поманил его. Уилл подошел. Сестра Салли коснулась губами его губ, и язык ее скользнул ему в рот. Все продолжалось лишь миг; Фиона игриво улыбнулась:
— Ну что, запомнил?
Уилл сглотнул. Фиона сосала лимонную пастилку. Вообще-то Уилл не любил лимоны, но тут совсем другое дело. Прощальный взмах руки с розовыми ноготками — и Уилл почувствовал, что брюки у него натянулись.
По дороге домой его застал дождь — мелкая английская морось. Уилл понял, что сегодня все в последний раз. Он кивнул на прощанье углу, где отколотил Риллкока, а дождинки бисером поблескивали у него на свитере. Он будет скучать по ласковому английскому дождику. Это совсем не то что африканский ливень с громовыми раскатами, с бурными потоками, размывающими землю. Интересно, какие дожди в Америке? Уилл высунул язык — на нем остался лимонный привкус поцелуя Фионы. Уилл миновал ряд муниципальных домов и спортплощадку. Двое мальчишек гоняли мяч. Дигли и Айерс.
— Я завтра уезжаю, — сказал Уилл.
— Привет Элвису! — отозвался Айерс.
— И Мэрилин Монро! — крикнул Дигли.
— Мэрилин Монро умерла, — сказал Айерс.
— А вот и нет, — возразил Дигли.
— Дурак! — захохотал Айерс.
— Землекоп! — ответил Дигли.