Глава 1

Я очень не люблю стричься. И поэтому стригусь максимально коротко, чтобы подвергаться ненавистной процедуре как можно реже. Казалось бы, это нелогично: не любишь – не стригись вообще, но вот парадокс – длинные волосы я тоже не люблю. И дело тут не в дресс-коде. Просто длинные волосы мешаются, лезут в рот, нос, глаза, быстро пачкаются, а главное – с ними я становлюсь похож на Джона Бон Джови, а это вообще не мой певец. Жеманный он какой-то, приторный. И голос противный. Как заведет свою волынку: «It’s my life!» – у меня сразу оскомина во рту, точно ежевики поел.

Ежевика… О чем это я? В четыре часа утра мысли начинают путаться, как нитки в клубке, и проследить одну до самого конца сложно… Ах да, я думал о том, что не люблю стричься. Нет, не потому, что весь такой свободолюбивый и неформальный или там большой поклонник тяжелого рока. Нет, в юности я носил длинные волосы, было дело. Как викинг или там франкский король. Франк переводится как «свободный». Их короли, Меровинги, не стриглись в пику римлянам. Мол, все, кто за Рим, подрубают волосы, а мы, франки, все из себя такие гордые и «не рабы», мы будем отпускать волосы до задницы. Они так и вошли в историю – «длинноволосые короли». Те еще были персонажи – убийцы, насильники, клятвопреступники и сластолюбцы. Правда, кончили плохо – последнему из Меровингов, Хильдерику Третьему, кажется, отрезал волосы и лишил его королевской власти майордом Пипин по прозвищу Короткий, ставший первым королем новой династии Каролингов. Его сыном был Карл Великий. Такая вот драма. Хотя в Европе с той поры мало что изменилось. Пиджаки и галстуки вместо кольчуг – вот и все.

Сижу, пью кофе. Надо бы поспать, но сон не идет. Нервы – как струны. Я только что вернулся из больницы. Ариту положили на сохранение – так это называется по-русски. Вечером она почувствовала себя плохо. Так и сказала:

– Ни, что-то мне плохо.

Седьмой месяц – это вам не шутки, и я набрал врача, Леонида Наумовича. Я плачу ему каждый месяц приличную сумму, чтобы у Ариты и нашего будущего малыша все было хорошо. Леонид Наумович – специалист опытный, у него отличная репутация. Он вообще не стрижется – лыс, как колено. Нам его посоветовал Михеев из ВТБ. У его жены была сложная беременность, но Леонид Наумович помог ей выносить и родить здоровую девочку. В этом мире все держится на горизонтальных связях. Русские придумали для обозначения подобных коммуникаций емкую формулу: «Ты мне – я тебе». Мы давно работаем с Михеевым. Я консультировал его по корпоративным кредитам. Он посоветовал мне Леонида Наумовича.

Врач приехал в двенадцатом часу. Он осмотрел Ариту, успокоил и ее, и меня:

– Не пугайтесь, молодые люди, это вполне обычное и даже ординарное явление: повышенный тонус. Нервы, гормоны, особенности организма. Ничего страшного, но недельку-другую будущей маме придется полежать у нас в клинике. Десятки миллионов женщин проходят через это – и благополучно рожают здоровых детишек. Собирайтесь, я вызову машину.

У меня от этого заныло все – от сердца до зубов. В голове возникли картины одна страшнее другой, и замелькали не менее страшные слова: «кровотечение», «спазмы», «выкидыш»…

Арита, напротив, совершенно успокоилась и даже развеселилась. Она, переваливаясь с ноги на ногу и что-то напевая, начала ходить по комнате и собирать вещи, шутить и подтрунивать надо мной. Наверное, это была защитная реакция, хотя сдается мне, все дело тут в том, что отныне часть ответственности за будущего ребенка ложилась на профессионалов из клиники, и Арите психологически стало немного полегче.

Машина, комфортабельный микроавтобус, похожий на «Скорую помощь», но раскрашенный в зелено-желтые цвета клиники, пришел быстро, мы погрузились в него – Арита легла на специальную лежанку, я уселся в кресло рядом – и поехали. Обычно ночная Москва более-менее свободна от пробок, но нам «повезло» – на Третьем транспортном из-за аварии скопилась куча машин. Мы смотрели через мокрые стекла на красные стоп-сигналы машин, на оранжевые блики фонарей и ждали, когда водитель найдет пути объезда.

В итоге в клинику мы прибыли только к двум часам ночи. Пока Ариту оформили, пока она писала мне список того, что нужно привезти ей на следующий день, – прошел еще час. В общем, домой я добрался к четырем и вот сижу теперь на кухне, пью кофе, хотя по идее нужно было бы выпить успокоительного, смотрю на капли, бегущие по стеклу, на мигающий желтым светофор на перекрестке внизу и думаю о длинноволосых королях.

Завтра у меня тяжелый день. Завтра… нет, уже сегодня. Три встречи, заседание кредитного комитета, работа с документами, а самое главное – после часа дня нужно съездить к Арите. Чтобы не превратиться в тупящую по каждому поводу развалину с красными глазами, мне необходимо поспать. Это легко сказать: «поспать!» – но очень трудно сделать. Снотворного у нас дома нет, из успокоительного – желтенькие таблетки валерианы. Русские любят их пить по любому поводу, но пользы от этой валерианы… Не удивлюсь, если это вообще плацебо.

Чтобы скоротать время, залез в Интернет. В последние годы он окончательно превратился в помойку. И если раньше помойка была информационная, то теперь она стала эмоциональная. Фактов, данных, источников все меньше, а вот мнений, точек зрения и высказываний – все больше, причем высказываются все подряд. Иной раз хочется написать в ответ на «аргументированное мнение» какой-нибудь «светской львицы» с надутыми ботоксом губами: «Ну и куда ты лезешь, дура? Что такого ты сделала, создала, построила, придумала, написала в этой жизни, чтобы твои слова были кому-то важны? Кому вообще интересно твое мнение, если оно высказано человеком, чья жизненная позиция практически не отличается от мнения персидской кошки, у которой где тепло и кормят, там и родина?»

В датском сегменте Всемирной сети все еще веселее – настоящая Страна чудес Кэрролла. Пользователи обсуждают выложенные неделю назад фотографии некой Никиты Клэструп, юной руководительницы местного отделения датской партии «Молодые консерваторы». Никита снялась в платье, про которое Арита сказала: «У нее нижнее декольте».

Не в бровь, а в глаз: лидерша «Молодых консерваторов» облачена в платье с вырезом под грудями. Смотрится… м-м-м… не очень консервативно. Хотя, думаю, в свое время и обычное декольте выглядело чудовищно неприличным, а раздельный купальник произвел в обществе фурор не меньший, чем изобретение пороха.

Нет, все же надо попробовать лечь. Давай, Нильс, докажи себе, что ты – хозяин своей нервной системы, что не она управляет тобой, а наоборот. В племенах аборигенов Северной Америки мальчиков с детства приучали контролировать эмоции. В пять лет им мазали головы медом и ставили возле гнезда диких пчел. Каждый испытуемый держал в руках по берестяной миске, полной воды. Если мальчик начинал дергаться и расплескивал воду, ему в этот день не давали еды. У индейцев вообще было принято демонстрировать полное пренебрежение к опасности и отсутствие страха смерти. Во многом именно поэтому они и проиграли войну за свою землю белым. Бросаться в самоубийственные конные атаки на ружейные залпы и картечницы Гатлинга – плохой способ выиграть битву.

В детстве я очень увлекался индейской темой. Моим кумиром был Великий сахем шауни Текумсе. Я вижу его как наяву – с гордым профилем, в красном английском мундире с золотыми эполетами. Текумсе первым понял, какую опасность представляют те белые, что называют себя американцами, и воевал на стороне англичан. Он смотрит на меня пронзительными глазами, в которых живут ярость и боль, и вдруг начинает напевать голосом Джэйд Юэн из Sugababes:

Я успел подумать: «Что за чертовщина?! – и тут мозг пронзила быстрая и яркая, как комета, мысль: – Это же будильник! Утро! Семь часов! Пора, Нильс, пора!»

Песня «Round! Round!» стояла у меня на смартфоне в качестве сигнала побудки. Я открыл глаза. В комнате полумрак.

надрывался на тумбочке смартфон. Утро. Почему я сплю на диване в кухне? Неужели мы вчера поссорились с Аритой и…

И тут все события вчерашнего вечера и ночи обрушились на меня, словно камнепад в горах. Я подскочил как ужаленный и поспешил в ванную. Спустя десять минут я уже пил кофе, морщась от того, что он обжигал мне язык, и просматривал новостные ленты, хотя все мысли мои были далеко – там, в клинике, где, как я надеялся, безмятежно спала Арита.

* * *

День и вправду выдался тяжелым и суетным. Москва вообще город, мало приспособленный для сосредоточенной жизни. Он очень… подвижный, я бы сказал. Дерганый какой-то. Все торопятся, спешат, бегут куда-то, едут, звонят, договариваются о встречах, на которые непременно опаздывают. Толпы народу на улицах и в метро, толпы машин на дорогах. Новый Вавилон, сердце евразийского мира. Только официально пятнадцать миллионов населения, а с приезжими и нелегалами – все двадцать.

В сером небе качаются провода и кружат вороны. Я хотел бы иметь вертолет, чтобы перемещаться по Москве без проблем. Может быть, когда-нибудь я его и куплю, а пока приходится ездить на такси и метро. Собственный автомобиль я обычно оставляю на парковке возле дома. Это вынужденный шаг – если застрянешь в пробке, опоздаешь стопроцентно, как говорят русские. А так всегда можно бросить такси, на котором ехал, и спуститься в метро.

Встречи, переговоры, заседания, потом долгожданная поездка к Арите. Она встретила меня улыбкой и сказала странно умиротворенным голосом:

– Все хорошо, Ни. Мне гораздо лучше. Результаты анализов будут завтра утром. Мне уже сделали укол, и тонус прошел. Ты привез компот из ананасов, как я просила?

В списке, продиктованном Аритой, было все: сменная ночная рубашка, крем для лица, зарядка для планшета, бананы, гранатовый сок, ватные палочки, – но не было ананасового компота. Пролепетав:

– Я буквально на минуточку, дорогая, – я метнулся в ближайший супермаркет.

Естественно, там искомого компота не оказалось. Пришлось бежать в другой, потом в третий. В общем, компот я нашел. Арита задумчиво покачала в руках банку, глядя с прищуром куда-то поверх меня – такой взгляд я замечал у многих беременных. При этом она улыбалась странной полуулыбкой Джоконды.

– Морковный сок… – прошептала Арита. – Холодный морковный сок… – и я снова побежал в магазин. Отказать хомо беременнусу может только дьявол.

Клинику я покинул около трех и помчался в центр, где меня ждал Ральф Аткинс, топ-менеджер «Сити-банка». Он привез для меня важные бумаги из Копенгагена. На встречу я опоздал, но Ральф меня дождался.

– Ты становишься русским, Нильс, – сказал он и похлопал меня по плечу.

– Иди к черту, – ответил я, а сам подумал, что в этом городе каждый рано или поздно становится русским – так уж он устроен. Да, это так: Москва – огромная фабрика по превращению людей в русских. Любых людей. Даже африканцев или монголов.

Около четырех часов я сам себе напоминал дерево на сильном ветру – меня покачивало от усталости, и казалось, что время от времени слышится тихий треск ветвей, а точнее, суставов, не способных уже удерживать мое тело в вертикальном положении. Нужно было срочно подкрепиться. Услужливый смартфон быстро обнаружил, что буквально в двух шагах, на Тверской улице, располагается кофейня «Мокко». Сайт пообещал мне «уютную атмосферу, сорок сортов кофе со всего мира, домашнюю выпечку». Я решил, что это именно то, что нужно.

Пахло в кофейне одуряющее вкусно – кофе, корицей, ванилью, свежей выпечкой. Я страшно люблю всякие сладкие булочки, круассаны, кексы, пирожки, кридкакки, штрудели, винерброды и прочие вкусности. Люблю, но никогда никому в этом не признаюсь. Это странно, но когда я голоден, то предпочту куску мяса ароматную булочку с джемом. Ну что поделать, у каждого человека есть свои маленькие слабости.

Заказав пару круассанов и большую чашку латте, я занял столик у стены и огляделся. Народу в кофейне было немного – неурочный час. В обед или вечером здесь, скорее всего, не протолкнуться, а сейчас было занято всего несколько столиков. За одним ожесточенно пил кофе крупный мужчина в теплой крутке, явно командировочный из какого-то северного региона России, за другим о чем-то щебетали на птичьем языке несколько девочек подросткового возраста, у окна с достоинством смаковала свой бравэ пожилая дама в шляпке.

Круассаны я проглотил, практически не жуя, толком и вкуса не разобрал. А вот латте оказался весьма хорош, в кофейне явно знали толк в приготовлении напитков. «Нужно взять это заведение на заметку», – подумал я, откинувшись на спинку стула и лениво скользя взглядом по посетителям.

В углу, за маленьким столиком, я заметил склонившегося над одинокой чашечкой эспрессо немолодого мужчину с лицом самоубийцы. Серая кожа, опущенные уголки рта, потухшие глаза…

Он показался мне смутно знакомым. Понаблюдав за бедолагой минут пять, я вдруг вспомнил, откуда знаю этого человека. Года полтора назад он работал у нас на одном проекте, связанном с рекламой банка. Тогда это был вальяжный, уверенный в себе мужчина с замашками хозяина жизни. Он возглавлял пиар-агентство, с которым мы заключили договор, и, надо сказать, с блеском выполнил порученную ему кампанию.

Через пару секунд у меня в памяти всплыло и его имя: Валерий. Да, точно – Валерий Новицкий.

Не знаю почему, но вдруг, поддавшись душевному порыву, я подхватил чашку, встал из-за стола, пересек зал кофейни и остановился перед столиком Валерия.

– Добрый день!

Он поднял на меня глаза, в которых плескался свинцовый туман отчаяния.

– Добрый… Мы знакомы?

Я назвал себя, напомнил, кто я. Он немного оживился.

– Да, да, конечно, господин Хаген! Простите, я несколько… задумался. Присаживайтесь.

Мы обменялись парой дежурных фраз. Я видел, что Валерия буквально гложет какая-то проблема, она жжет его изнутри, мучает. Я далеко не альтруист, скорее, даже наоборот – холодный прагматик, но сейчас, глядя на этот породистый нос, кучерявые волосы и пухлые губы, кривящиеся в гримасе душевной боли, я захотел помочь бедняге.

– Валерий, у вас что-то случилось?

В Европе такой вопрос, заданный малознакомым человеком, посчитали бы за бестактность. В России все иначе, здесь люди более открытые и отзывчивые. Это странно слышать, весь мир уверен, что русские – это мрачные, нелюдимые личности, замкнутые и неразговорчивые, но на самом деле это совсем не так, просто не стоит обращать внимание на внешние проявления. Если русские не улыбаются каждому встречному-поперечному, это вовсе не означает, что они плохо к вам относятся.

Валерий помедлил с ответом, потом сказал, глядя в сторону:

– Да так… черная полоса, похоже.

Он произнес это таким тоном, что у меня свело скулы и по спине пробежал холодок. Но я уже достаточно долго жил в России и знал, что нужно делать в подобной ситуации. Подозвав жестом официантку, я уверенно сказал:

– Триста грамм коньяка и что-нибудь мясное.

– Карпаччо вас устроит? – поинтересовалась девушка в кружевной наколке.

– Вполне.

– Не стоит, – вяло воспротивился Валерий.

– Стоит.

– Может быть, вы и правы, господин Хаген.

– Зовите меня просто Нильс.

Поскольку посетителей в кофейне было немного, заказ нам принесли быстро. Я разлил коньяк по бокалам, поднял свой.

– За все хорошее!

– Да… давайте… – Валерий легонько стукнул своим бокалом о бок моего и залпом выпил коньяк. Исключительно русская привычка вливать в себя любой крепкий алкоголь одним глотком, не разбирая вкуса. В отношении дешевого бренди я это могу понять, но хороший коньяк, на мой взгляд, все же требует более уважительного отношения.

Валерия повело сразу – глаза сделались маслеными, щеки порозовели.

– Вам лучше? – спросил я.

– Ну-у… – Он зачем-то огляделся, словно искал кого-то. – В общем, да…

Я налил еще и снова поднял бокал.

– Как говорят у вас в России – между первой и второй…

– Перерывчик небольшой, – грустно продолжил Валерий. Он слабо улыбнулся, выпил и заговорил. Вначале разговор был ни о чем, но уже минут через двадцать мы перешли на личное, и тогда внутри у моего собеседника словно включилась диктофонная запись: – Понимаете, Нильс, я уже двадцать лет… в профессии. Чего-то достиг, портфолио приличное, репутация. Но я всегда хотел… ну, другого немного. Чтобы не просто работа и деньги, а… авторитет, что ли? Нет, наверное, другое слово… В общем…

Он тяжело вздохнул, допил остатки коньяка из бокала и выпалил:

– Известность! Я хочу быть знаменитым пиарщиком, понимаете? Вот таким, чтобы все… вся страна знала: Валерий Новицкий – это гуру, это мастер, профи. Если он сказал: «Это черное», – значит, черное, и пофиг, как там на самом деле. Ну, как Спилберг в кино. Я много лет шел к этому, я работал как вол, я не спал ночами. Это тяжело, поверьте, очень тяжело. Приходишь вечером домой и понимаешь: а ничего не изменилось, все так же, как было вчера, и ты ни на йоту не приблизился к своей мечте, к цели. Ты – никто, такой же, как и все остальные. Один из стада. А кто-то в этот момент срывает куш и становится известным. Он хуже тебя, ты это хорошо знаешь, это знают и все остальные, но обстоятельства… или просто удача… или вообще связи, блат.

– Блат? – не понял я.

– Протекция, – устало пояснил Валерий. – Его друг или родственник подгоняет заказ, а ты, хотя ты и лучше, остаешься стоять на обочине, как дешевая проститутка…

– Это унизительно, – согласился я.

– Да что вы знаете об унижении, Нильс! – раздраженно махнул рукой Валерий.

Я промолчал. Неожиданно мне опять вспомнился кумир моего детства Великий сахем Текумсе, и я решил рассказать о нем Валерию. За свою жизнь Текумсе не раз подвергался унижениям, он терял все, но твердо шел к намеченной цели – созданию индейского государства в Северной Америке – и почти достиг ее.

– …Я до сих пор считаю, что это был один из выдающихся политиков того времени во всем мире, и если бы капризная Фортуна была хотя бы чуть-чуть благосклонней к нему, весь ход мировой истории изменился бы – не было бы США в том виде, в котором они существуют сейчас, а следовательно – много чего бы не было… – говорил я, а Валерий, подперев голову, слушал и кивал, изображая заинтересованность. – Текумсе был родным братом шамана шауни по имени Лалаветика, впоследствии сменившего имя на Тенскватава. Он создал для индейцев новую веру, культ, призывающий всех краснокожих объединиться против белых, а Текумсе занимался всем прочим – войной и дипломатией. Для этого был сформирован военный союз племен, главной целью которого было остановить продвижение белых переселенцев на Запад. В состав конфедерации входили – я с детства помню эти названия, они звучат как музыка! – шауни, делавары, потаватоми, фоксы, сауки, кикапу, веа, майами, оттава, пианкашо, минго, сенека, оджибве, чикамога-чероки и вайандоты. Всего Текумсе сумел собрать около трех тысяч воинов. По тем временам и на той территории это была очень грозная сила.

– А потом? – заинтересовавшись, спросил Валерий.

– А потом в Форт-Уэйне был подписан договор с некоторыми племенами на передачу земель под заселение белыми колонистами. Его продавил губернатор Гаррисон. От шауни договор подписали вожди нескольких кланов. Текумсе был против, он видел, что созданная им конфедерация племен трещит по швам, что это сепаратизм. В 1810 году Текумсе встретился с президентом и потребовал, чтобы договор был отменен, потому что его подписали не все племенные вожди. Он также потребовал, чтобы белые даже не пытались селиться на землях, проданных им по этому договору. Но Гаррисон, как вы понимаете, не уступил и напирал на то, что каждое племя может самостоятельно договариваться с США.

– Узнаю доброго старого дядюшку Сэма, – усмехнулся Валерий. – Всегда они ищут своих сукиных сынов. Разделяй и властвуй…

Я пожал плечами и продолжил:

– Тогда Текумсе дал понять Гаррисону, что ему придется искать себе друзей среди его врагов. Речь шла, конечно, о британцах. Переговоры закончились ничем. Через год Текумсе снова встретился с Гаррисоном в городе Винсенс, и опять зашел разговор о мире и войне, о земле и договорах. Текумсе был, как у вас говорят, умным мужиком и понимал, что ему нужно время, чтобы укрепить Индейскую Конфедерацию. Он очень рассчитывал на так называемые Пять цивилизованных племен, живших на юге. Но те отказались поддержать шауни, лишь части криков выступила на стороне Текумсе. Об этом, естественно, стало известно американцам. Гаррисон во главе воинского отряда из полутора тысяч стрелков выступил к Профетстауну, где в тот момент обитал брат Текумсе, шаман Тенскватава. Он давал Текумсе слово не убивать белых, но Гаррисон пошел на провокацию. Была битва у местечка Типпекану, и белые одержали в ней победу. Они сожгли Профетстаун, многие последователи новой веры Тенскватава были убиты, часть разбежалась. В итоге Индейская Конфедерация утратила мощь и постепенно…

– Дальше можете не рассказывать, – махнул рукой Валерий. – И так ясно, что этого вашего Текумсе убили, индейцев истребили, а остатки загнали в резервации, где они благополучно спиваются… Зачем вообще вы вспомнили про этого Текумсе?

Я разлил остатки коньяка и негромко произнес:

– Однажды Текумсе сказал: «Когда придет время умирать, не будь подобен тем, чьи сердца наполнены страхом смерти настолько, что, когда приходит их час, они жалобно плачут и молят дать им еще немного времени, чтобы иначе прожить свою жизнь. Спой свою песнь смерти и умри как герой, возвращающийся домой».

– Сильно, – кивнул Валерий и продолжил: – А еще жизнь нужно прожить так, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы. Плавали, знаем. Нильс, вы забываете, что я – пиарщик. Я прожженней самого прожженного циника. Меня такими вот разговорами не проймешь. Мне нужно все – и сразу. Сразу! А у меня ничего нет… пустота-а-а… Пшик!

Он хлопнул ладонями над головой, изображая лопающийся воздушный шарик.

– Она предлагает мне больше, но… цена меня пугает.

Местоимение «она» указывало, что в деле замешана женщина. Впрочем, я подозревал об этом с самого начала – довести мужчину до вот такого вот состояния, в котором находится Валерий, без вмешательства женщины очень сложно.

С другой стороны, влезать в отношения – бессмысленно. Третий всегда лишний. Поэтому мне захотелось встать и уйти. Но еще бóльшим было мое желание помочь этому, в сущности, практически незнакомому мне человеку. Это был чистой воды альтруистический порыв, но отчего-то в этот момент, когда Арита лежала в клинике, мне показалось крайне важным совершить некое благодеяние, хороший поступок. Я не думал о кармическом воздаянии и не пытался заработать его таким вот образом.

Мне просто захотелось помочь Валерию.

– Вставай! – резко сказал я, переходя на «ты».

– Куда еще? – Валерий угрюмо посмотрел на меня пьяными глазами.

– Поедем в нормальное место, пообедаем – и там ты мне все подробно расскажешь о том, что у тебя случилось, кто такая «она» и в чем тут дело.

Валерий ухмыльнулся – надо сказать, это была одна из самых мерзких ухмылок, которые я видел в жизни, – но встал, натянул куртку и поплелся к выходу.

 

Глава 2

– Ее зовут Света. Светлана, – начал Валерий, когда официантка приняла у нас заказ, забрала меню и, мило улыбнувшись, поспешила удалиться. – Мы познакомились случайно. У одного приятеля был повод, и он пригласил вместе провести вечер. Я думал, сядем-выпьем, а он потащил меня в закрытый клуб… ну понимаешь…

Мне отчего-то вспомнился Дмитрий. Дело было несколько лет назад. Тогда я уже считал его своим другом, а он еще не успел доказать обратное. У него тогда тоже был повод, и мы тоже вот так вот сели-выпили. Причем выпили так основательно, что Дмитрия потянуло на подвиги. Он затащил меня в какой-то «мужской клуб», который на поверку оказался банальным стриптизом. Но описывал его Дмитрий очень азартно.

– Это другое, – отмахнулся от меня Валерий, когда я припомнил ту историю. – В клуб, о котором я говорю, просто так с улицы не зайдешь. Закрытое элитное заведение. Обстановочка там необычная.

Он замолчал, будто собираясь с силами, а может, подыскивая слова, а после заговорил снова:

– Сначала мы с приятелем тусовались вместе, потом его куда-то унесло, и я остался один. Знаешь, я не робкого десятка, но бывают места, где среди большого скопления народа ты ощущаешь себя в полном одиночестве. Люди вокруг веселятся, живут какой-то своей жизнью, а ты сидишь, оторванный от чужого праздника, и не понимаешь, что вообще тут делаешь. Примерно так я тогда себя и чувствовал.

* * *

– Привет. – Она подошла к нему сама, должно быть, почувствовала его состояние.

Он окинул ее взглядом: шикарная женщина с пониманием стиля, точеной фигурой, черными волосами и оттенком грусти в глубоких синих глазах.

– Привет, – кивнул он.

– Лана. – Она протянула руку не то для рукопожатия, не то для поцелуя.

– Валерий.

Он решил, что правильнее будет ответить рукопожатием, и нарочито мягко потряс ее за пальцы. И тогда она впервые ему улыбнулась.

– Вообще-то меня Света зовут. Не помешаю?

Валерий снова кивнул. Светлана села рядом, опустила ладонь ему на колено с такой легкостью, будто они были знакомы вечность.

– Ты что такой напряженный, котик? – Ее пальцы мягко, но настойчиво двинулись по его ноге от колена выше. – Первый раз здесь?

Валерий сглотнул. Ситуация была нелепой.

Последний раз неловкость в общении с женщиной он испытывал, наверное, в подростковом возрасте, во времена первой любви. Любовь оказалась не просто первой, но настоящей. Как любое первое чувство, она быстро закончилась, а как любое настоящее – оставила после себя юношеское сердце, разорванное на кровавые ошметки. Валерий, как положено, долго страдал, однако, будучи прагматиком, вынес из страданий урок: приобрел толику цинизма и довольно быстро освоил принципы общения с противоположным полом.

После этого женщина как явление растеряла для него ореол загадочности, а общение с прекрасным полом стало чем-то обыденным, бытовым и простым донельзя. Там, где другие тщетно ломали копья, Валерий с невероятной легкостью переходил от светской беседы к легкому флирту, от флирта к действию, перманентно одерживая маленькие мужские победы, в которых чаще всего не было никакой необходимости. Затащить женщину в постель для него стало делом не более сложным, чем пожарить яичницу, и времени занимало немногим больше.

Так было ровно до того момента, как Светлана положила ему руку на колено: «Первый раз?»

То ли атмосфера клуба выбила Валерия из колеи, то ли совершенно неожиданной оказалась изначально перехваченная инициатива, а может, было что-то такое завораживающее в этой женщине, что заставило его растеряться.

– В подобном заведении – в первый. – Голос его прозвучал с хрипотцой. – Необычное место. Слишком фривольное.

– Почему? Тут собрались солидные люди, обсуждают серьезные вопросы. Просто в расслабленной обстановке.

– Боюсь, я бы не смог говорить здесь о чем-то серьезном.

– Это с непривычки. Посмотри на это с другой стороны, котик. Никто же не мешает менеджерам среднего звена обсуждать рабочие вопросы в сауне.

– Ну, это все-таки не сауна.

– Так ведь и мы с тобой выше среднего уровня, котик. Или я в тебе ошиблась?

* * *

Снова появилась официантка, принесла парящий борщ и водку «Белуга» в ледяном запотевшем штофе. Валерий вдохнул исходящий от тарелки аромат и, с резвостью учуявшего дичь спаниеля схватившись за штоф, принялся разливать водку.

– Конечно, она подошла ко мне не случайно. Она оказалась администратором этого клуба. И, конечно, она видела меня насквозь. Насмотрелась на таких, как я. – Валерий поднял рюмку, салютуя, и, не чокаясь, выпил одним глотком. Выдохнул, выдержал паузу и неспешно принялся заедать горячим борщом.

Я давно заметил, многие русские испытывают невероятное наслаждение от заедания водки горячим супом. Увы, это удовольствие мне недоступно. За немалое время, что прожил в России, я так и не понял, в чем тут прелесть.

Валерий оторвался от борща и подмигнул мне:

– Но я все-таки смог ее удивить.

Чем именно Валерий «смог удивить» Светлану, я из его рассказа так и не уяснил. Мне кажется, он и сам этого до конца не понимал. Но факт остается фактом: из клуба они ушли вместе. Утром, после закрытия. Уже давно покинул заведение приятель Валерия, уже разошлись клиенты, уже включили обычное освещение, и уборщица, лишенная даже намека на загадочность, погромыхивая ведром, смывала следы прошедшей ночи.

Валерий сделал несколько звонков, наврав, что срочно улетел в командировку, отменил все встречи и поехал к ней.

Такого феерического романа у него не было со времен той самой первой любви, печальный финал которой превратил юношу в ловеласа. Светлана была бесподобной женщиной. Идеальной во всем. Она ничего не требовала. Ее вкусы совпадали со вкусами Валерия, ее манера себя подавать не просто импонировала ему, но всякий раз заставляла испытывать тихое восхищение. И в постели… Господи, что она вытворяла в постели!

Но самое главное – она поняла его амбиции и увидела в нем потенциал: «Хочешь быть великим, котик? Хочешь смотреть на всех сверху вниз? Я познакомлю тебя с нужными людьми». А она знала многих «нужных людей» в самых разных областях. Не просто знала, они были клиентами заведения, где она правила бал.

Не прошло и недели, как Валерия представили и рекомендовали тем, кто как раз нуждался в таком вот «Валерии». За этими людьми стояли деньги и перспективы, за ними было будущее – его будущее. И он никогда бы не приблизился к этому будущему, если бы не Светлана.

В считаные дни она стала для него всем: любовницей, менеджером, соратником. Она была слишком идеальна. Если бы дьявол пришел на землю, чтобы искусить Валерия, он должен был явиться в образе Светланы.

– Ты с ней поссорился? – попытался угадать я, когда Валерий снова замолчал и уткнулся в пустую рюмку, что вертел в руке.

– Нет.

– Тогда что? Что она от тебя потребовала?

– Она ничего не требует, – мрачно ухмыльнулся Валерий и поставил рюмку на стол.

Он разлил остатки «Белуги» и поднял стопку. Звякнуло. Только теперь я заметил обручальное кольцо у него на безымянном пальце.

– Ты женат?

– В том-то и дело, Нильс. В том-то и беда.

Валерий криво усмехнулся и выпил. Хрустнул маринованным корнишоном. И полез в карман за бумажником. Я хотел было запротестовать, подумав, что он решил оплатить чек, в конце концов, это я пригласил его обедать, но Валерий достал из бумажника не деньги. На стол передо мной легла бумажная фотография. В век цифровых технологий от этой фотокарточки в бумажнике веяло какой-то ретроромантикой.

– Мы с Наташкой пятнадцать лет в счастливом браке, – прокомментировал фото Валерий. Он говорил таким голосом, будто воткнул себе в ногу нож и теперь медленно проворачивал его в ране. – Четверо детей. Старшей дочке уже четырнадцать, младшему мужичку – три. Мы с Натальей вот так… – он красноречиво сцепил руки в замок, – пятнадцать лет. Веришь, я ей не изменял ни разу. Не, ну были инциденты, но по борделям же все ходят. Это не считается.

Я не стал спорить. Хотя сам по борделям никогда не ходил и, честно говоря, разницы между сексом за деньги и бесплатным сексом на стороне не видел. Во всяком случае, с точки зрения семьи. Если ты в браке, то секс не с женой – это уже измена. Но Валерий говорил с такой искренней уверенностью, что спорить показалось бессмысленным.

– Ни разу не изменял, – повторил он, – пока Светлану не встретил. Ты ведь умный мужик, иностранец. Скажи мне, Хаген… Скажи – что мне делать?

Что я мог на это ответить? Рассказать, что у меня нет четверых детей, но жена лежит на сохранении и что за нее и будущего малыша я отдам все?

Я посмотрел на часы:

– Самое лучшее, что можно сделать сейчас, – это поехать домой и лечь спать.

Валерий нетрезво покосился на меня и дурашливо протянул:

– Не-е-ет, теперь ты от меня так просто не отделаешься!

И он оказался прав. Слово за слово – и мы, как говаривал недоброй памяти Дмитрий, «зацепились языками». И в конечном итоге мы набрались до свинского состояния. Зачем? Не знаю. Нужна была разрядка, и алкоголь показался выходом. Видимо, это было необходимо нам обоим. Валерий страдал из-за своей женщины-вамп, которая, словно Мефистофель, предлагала исполнение всех желаний, но забирала взамен что-то человеческое. Я расстраивался из-за Ариты и, вероятно, тоже устал от переживаний, которыми не с кем было поделиться.

Моя жена, занимавшаяся когда-то психологией, назвала бы это «синдромом вагонного попутчика». Я не столь сведущ в психологии, потому предполагаю, что после истории с Дмитрием мне просто не хватало товарища, с которым можно пооткровенничать. Товарища не в далекой Дании, а здесь, в России.

После затянувшегося обеда под водку мы снова сменили заведение: пили виски и играли в бильярд. «На бильярде», – поправил меня Валерий. Я не совсем понял почему «на». В русском языке играют на музыкальных инструментах, еще есть устойчивое выражение «играть на нервах», а вот с играми иначе: играют в игры. Хоть в хоккей, хоть в покер, хоть в игровую приставку. Бильярд – игра, значит, играют в бильярд. Но Валерий настаивал на своем варианте.

Но не важно, «в» или «на», – в конечном счете за окном стемнело, бильярдная наполнилась людьми, а кий в моих руках начал предательски чиркать по сукну. Самым правильным решением было бы закончить игру и разойтись по домам. И мы закончили игру, но вместо того, чтобы вызвать такси, зачем-то перебрались в очередное заведение.

В баре, где мы устроились, было сумрачно и на удивление немноголюдно. И музыка звучала ненавязчивая. The Doors не могут напрягать.

настолько искренне выводил Джим Моррисон, что ему хотелось верить.

Пока я слушал Моррисона, Валерий заказал пару «гиннесса», порцию фисташек и теперь нетвердой рукой шелушил орехи. Ему не повезло. Одна скорлупка оказалась пустой, вторая, напротив, – без единой трещинки. Валерий недовольно отбросил орех.

– Вот и в жизни так, – неопределенно заметил он, – то пустышка, то хрен разгрызешь. Заплатил за закуску к пиву, а получил вон – фигню.

– Закуска к пиву – это твоя Светлана? – попытался уловить аналогию я.

– Закуска к пиву – это орехи, доктор Фрейд. А Светлана – это Светлана.

– А ты не пробовал ее бросить? Жил же ты без нее как-то раньше, и ничего.

– Вот именно. – Он отхлебнул «гиннеса», хорошо отхлебнул, чуть не полкружки. – Как-то жил, и ничего. А сейчас… ты понимаешь, от чего предлагаешь мне отказаться? Представь, что ты пришел в театр. Впервые в жизни, хотя всю жизнь мечтал, но раньше не складывалось. И вот ты устраиваешься в ложе. Один звонок, второй, третий. Зал затихает. Гаснет свет. Медленно поднимается занавес, открывая сцену, на которой несколько часов будет происходить чудо… И тут тебя пихают в бок и говорят: «Пойдем отсюда. Жил же ты как-то без этого».

Он снова подцепил орешек, и на этот раз ему повезло.

– Ну и потом, она не сделала мне ничего плохого, чтобы я мог просто так вытереть ноги об нее, ее расположение, ее чувства…

– А ты уверен, что она испытывает к тебе те же чувства, что и ты?

– Я ни в чем не уверен.

Валерий уперся локтями в стойку и уронил лицо в ладони, будто собираясь заплакать. Но не заплакал.

– Конечно, я думал об этом. О Наташке, о детях. Я ведь не могу бросить семью. И ее я тоже бросить не могу. Я не смогу без нее. Без ее веры в меня, без того, что она делает для меня.

– Так ты боишься потерять ее? Или ее связи? – спросил я скорее для поддержания беседы.

Будь я потрезвее, наверное, этот вопрос прозвучал бы не так праздно. Может быть, я бы понял, что задал правильный вопрос. Может быть, Валерий услышал бы меня, и дальнейшие события пошли совсем по другому пути. Но мы были слишком пьяны, и Валерий меня не услышал, продолжил на той же ноте:

– Да, я не могу и без ее связей. Без ее клуба, наконец.

– Тебе же не нравился этот клуб, – пожурил я.

– Не «не нравился», а показался странным. Ты просто не представляешь, что это такое. Это как наркотик. Ты ждешь чего-то необыкновенного, но ничего не происходит. То есть тебе сперва кажется, что ничего не произошло. И ты разочаровываешься, потому что ожидание было ярче прихода. А потом приход, которого ты не заметил, отпускает и, – вуаля! – добро пожаловать в наш дерьмовый мир обратно.

Валерий допил пиво и снова запустил руку в миску с фисташками.

– И вот, – очищая орехи, продолжил он, – ты уже ищешь дозу, потому что тебе жутко хочется вернуть неоцененное ощущение.

– Я не страдаю зависимостью.

– Это потому, что ты не пробовал. Как-нибудь я обязательно возьму тебя с собой.

– Не уверен, что мне это интересно, – честно признался я.

Валерий поднял на меня тяжелый взгляд и растянул губы в уже знакомой мне, неприятной ухмылке.

– Допивай, – велел он безапелляционным тоном. – Поехали.

– Куда? – не понял я.

подсказывал из динамика Джим Моррисон, но я не придал значения словам покойного музыканта.

– Узнаешь. – Валерий уже ковырялся в телефоне, непослушными пальцами заполняя форму на Яндекс. Такси.

Я знаю множество людей здесь, в Москве, считающих, что Россия безнадежно отстает от запада по всем параметрам. Это не верно. То есть в чем-то отстает, а в чем-то наоборот. Вот, к примеру, сервиса, похожего на Яндекс. Такси, в Дании нет. Жители Копенгагена по старинке заказывают машину по телефону или берут прямо на улице на специальных стоянках. А ведь мобильный сервис – это так просто и удобно.

Мы расплатились за выпитое пиво и практически нетронутые фисташки и вышли.

напутствовал нас великий Джим.

* * *

Если бы такси пришлось ждать, возможно, мы успели бы промерзнуть, протрезветь и мирно разъехались бы по домам. Но – увы, когда мы вышли, машина уже стояла у входа.

Валерий плюхнулся на переднее сиденье рядом с водителем. Я покорно полез назад. Машина тронулась. За окном закружился освещенный мириадами огней город.

У одной русской рок-группы была песенка про Москву. Там есть такие слова:

Я не скажу, что Москва – лучший город, вообще не люблю превосходные формы. Лучший фильм, лучшая книга, лучший город – звучит нелепо. Как определить? Как выбрать? Тем более один, или пусть даже десяток из огромного количества разных и по-своему прекрасных? Но одно я знаю наверняка: Москва – красивый город.

Да, он никогда не спит. Он все время торопится. Он очень деловит и очень разнообразен. Но он хороший. А тому, кто считает иначе, надо просто жить в другом городе.

Машина тем временем добралась до ближайшей развязки, развернулась и поехала обратно – в центр.

Куда я еду? Зачем?

Надо позвонить Арите. Я вынул из кармана смартфон, но аппарат оказался мертв. Пока мы с Валерием выпивали и делились проблемами, батарейка села окончательно.

– У вас нет зарядки? – спросил я у водителя.

Тот бросил взгляд на мой телефон, покачал головой:

– У меня другая.

– Трубка села? Позвонить нужно? – оживился Валерий. – Возьми мой.

Я представил себе, как звоню Арите нетрезвый с чужого номера… и отказался. Я подумал, что она будет меньше волноваться, не дозвонившись до моего отключившегося телефона, чем если услышит меня, говорящего заплетающимся языком, едущего неведомо куда и звонящего с чужого номера. Вот такая пьяная логика. Но другой в тот вечер у меня не было.

Таксист свернул в какой-то переулок и остановился под неоновой вывеской.

– Приехали, – сообщил Валерий и полез в бумажник, чтобы расплатиться с водителем.

Я тем временем выбрался из машины и глубоко вдохнул холодный вечерний воздух. В голове не прояснилось, напротив, возникло легкое кружение. Сзади хлопнула дверца, рыкнул мотор отъезжающего такси. Я обернулся и кивнул на неоновую вывеску со словом «кафе».

– Well, show me the way, to the next whiskey bar, – предложил я Валерию.

– I show you the way, to the next little girl, – парировал он и, пройдя мимо вывески, свернул в арку во двор.

Над дверью, возле которой остановился Валерий, никаких вывесок не было. Обычная, ничем не примечательная металлическая дверь.

– Куда мы приехали? – спросил я, смутно подозревая, что знаю ответ.

Валерий обернулся и посмотрел на меня со своей неприятной ухмылочкой.

– Что, страшно? Оставь свои надежды, всяк сюда входящий.

Он диковато хихикнул и постучал.

 

Глава 3

Первое, что я увидел, войдя следом за Валерием в небольшой темный холл, была неуклюжая коробка металлоискателя, рядом с которой стоял охранник. В нью-йоркских ночных заведениях таких называют гориллами – и зря оскорбляют приматов. Гориллы все же имеют какой-то особый, природный шарм, они по-своему грациозны и даже изящны.

Человек, стоявший перед нами, был уродлив, огромен и до жути страшен. Он прямо-таки источал угрозу: длинные руки, бугрящиеся мышцами под тканью дорогого пиджака, тяжелая челюсть, исполосованная шрамами, тонкие губы, мясистый плоский нос, крохотные глазки, утонувшие под насупленными бровями, лоб шириной в два пальца и короткие черные волосы, больше напоминающие шерсть хищного зверя.

В целом «страж ворот» походил на антигероя из какого-то голливудского комикс-боевика. У этого человека не было второго дна, его нельзя было представить хорошим мужем или любящим отцом, он не мог в свободное от работы время выращивать лимоны на подоконнике или петь в церковном хоре. Он был – воплощенное зло. Мучитель. Истязатель. Убийца.

– Телефоны, ключи, – весомо и напористо поинтересовался охранник.

Валерий засуетился, его правая рука зашныряла по карманам, словно куница в поисках добычи.

– Все, что звенит, – низким вибрирующим голосом проговорил охранник. За его спиной в проеме арки, еле угадывающейся в полумраке, вспыхивали и гасли фиолетовые огни. Потом раздалась музыка, тихая, унылая, словно толкиеновские умертвия под холмами заиграли реквием на дудках из берцовых костей хоббитов.

Мне эта мысль показалась смешной, я улыбнулся и даже фыркнул, сдерживая хохот.

Взгляд крохотных глазок скользнул по мне, и я ощутил то, что называется «ментальный удар». Меня даже качнуло, как будто сильный морской ветер на набережной ударил в грудь.

– Смешно? – не меняя тембра голоса, спросил охранник и, отодвинув Валерия, сделал шаг вперед, по направлению ко мне.

– Костя, Костя! – заверещал Валерий, суя человеку-горе под нос какую-то яркую пластиковую карточку. – Все нормально, он со мной!

– Уважение, – наставительно произнес глыбистый Костя, уверенно нависая над моими ста девяноста девятью сантиметрами, – залог здоровья.

– Конечно, – ответил Валерий.

– Хорошего вечера. – Костя мотнул уродливой головой в сторону арки.

Валерий тут же ухватил меня за руку и потащил в полумрак, злобно шипя что-то на ухо. Что-то про чужой монастырь, свой устав и что не нужно смотреть людям в глаза без необходимости, особенно таким вот людям.

* * *

Миновав арку, мы оказались в неожиданно просторном помещении, скупо освещенном разноцветными лампами. Стены здесь были задрапированы тяжелыми портьерами темно-багровых и пурпурных тонов. Некстати вспомнилось, что в средневековой Европе пурпурный считался цветом траура. Играла приглушенная музыка, теперь это было что-то из Энии; пошарив глазами, я обнаружил источник звука: на небольшом помосте в углу зала ютился диджей.

Народу было не то чтобы мало, но люди вели себя тихо, спокойно, и оттого создавалось впечатление, что зал практически пуст. В то же время все столики, а их было не менее полутора десятков, оказались заняты. Над ними горели тусклые бра в узорчатых абажурах, и на лица людей падали причудливые тени. У меня на краткий миг возникло ощущение, что все присутствующие скрывают свои лица за масками, но, приглядевшись, я понял, что это не так, просто меня ввели в заблуждение игры света и тени.

И тут я понял, чем этот клуб отличается от прочих подобных заведений – здесь никто не шумел. Не гремела музыка, забивая битом сердечные ритмы посетителей, не хохотали заливисто пьяные женщины, не гомонили молодые люди, преисполненные чувства собственной значимости, не басили уверенно «хозяева жизни», никто не орал официанткам.

Люди разговаривали вполголоса. И свет был приглушенный. И тяжелые портьеры. Словно бы я попал в мир антиренессанса. Как-то давно от нечего делать я прочитал целую книгу о русском искусстве конца девятнадцатого и начала двадцатого века. Вот тогда подобный антураж был в ходу, в моде. Это называлось странным словечком «декаданс». Вообще термин декаданс относится к закату Римской империи. Ну, все это помнят еще со школы: кризис после смерти императора Александра Севера, череда «солдатских императоров», всеобщее разложение, оргии знати, восстания рабов и колонов, набеги варваров, «горе побежденным», а потом Аларих со своими вестготами разрушил «тысячелетний город» и положил конец двенадцативековому торжеству Рима.

В русской империи накануне ее упадка все было примерно так же: оргии знати, недовольство народа, жуткая тень Распутина у трона, всеобщая обреченность… и бездействие. И на фоне этого развивался странный культурный феномен, который именуется «Серебряным веком»: поэзия, музыка, живопись. Вот все это вкупе русские и именуют декадансом.

И сейчас я оказался внутри него…

Валерий уверенно вел меня к одному из столиков. За ним сидел в одиночестве уже не молодой мужчина с крупными чертами лица. У русских часто встречается подобный типаж, напоминающий немецкий или голландский: выступающий подбородок, нос, широкий лоб, массивные скулы. Обычно люди с подобной внешностью имеют проблемы с лишним весом. Человек за столиком не был исключением – под кремовой рубашкой у него угадывался весьма объемный живот.

– Приветствую, – развязно поздоровался Валерий и кивнул на меня. – Это Нильс. Я забуду его тут на пару минут?

– К-нешно, – кивнул человек в кремовой рубашке. Стало видно, что он изрядно навеселе.

Я сел, откинулся на спинку стула.

– Саша. – Человек протянул над столом руку. Я пожал ее – ладонь была ожидаемо пухлой и влажной. – Выпьешь? – спросил Саша, пьяно улыбаясь.

– Спасибо, я…

– Давай, не стесняйся. – Он затряс головой. – Здесь все хотят выпить. Иначе… без этого дела… ну… сам понимаешь!

Он налил мне что-то из высокой квадратной бутылки. В полумраке я не рассмотрел этикетку, но когда поднял бокал и понюхал напиток, то по запаху ванили понял, что это бурбон.

– Давай выпьем за дам! – свистящим шепотом провозгласил Саша и почему-то оглянулся, словно нас подслушивали. – Они… они – ух! Давай!

Не дожидаясь движения с моей стороны, он приподнялся, стукнул своим бокалом по краю моего, залпом выпил и рухнул на стул, тяжело дыша.

Я пригубил – в бокале оказался неплохой «прямой» «Джим Бим» – и, пользуясь тем, что мой визави впал в прострацию, начал рассматривать посетителей. В московских клубах основной контингент, как правило, составляют молодые люди – парни и девушки, – уже перевалившие за двадцатилетний рубеж, но еще не достигшие тридцати лет. Большинство из них являются студентами, кто-то работает, кто-то просто прожигает жизнь на деньги родителей, но, так или иначе, всё это молодежь и даже подростки, просочившиеся сквозь «бдительный» фейсконтроль на входе.

В таинственном клубе, куда затащил меня Валерий, все оказалось иначе. За столиками сидели в массе своей люди взрослые, даже пожилые. И, судя по одежде, выражениям лиц, набору напитков и закусок на столиках, состоявшиеся в жизни по полной программе. Женщин было много. Разных размеров, возрастов, цветов и параметров, все они были красивые, ухоженные и расслабленные. Они сидели за столиками, танцевали в проходах, беседовали, смотрели, улыбались.

Как это иногда бывает, порция виски слегка отрезвила меня, и голова тут же наполнилась мыслями, печальными, как осеннее солнце: «Что я тут делаю? Зачем мне вообще это все нужно? У меня жена в больнице, телефон сел, она там, наверное, с ума сходит, а я сижу тут в каком-то чертовом то ли борделе, то ли масонском бункере, пью чужой бурбон и жду чужого мне Валерия, о котором еще сегодня утром я и думать не знал… Нет, Нильс, давай, подымайся – и раз-два! Домой, домой, к зарядке, к компьютеру, к кровати…»

– А вот и я, – с мрачной веселостью просипел у меня над головой Валерий. – Все отлично!

– Отлично? – с удивлением спросил я, отрываясь от своих тусклых мыслей.

– Все просто замечательно! – едва не скрежеща зубами, ответил Валерий. – Сейчас ты увидишь… увидишь всё!

В этот момент ударили часы, и люди за столиками начали аплодировать.

– Бом! Бом! Бом! – Раскатистый гул расходился по залу, как круги по воде, и с десятым ударом вспыхнули красные прожектора. Их лучи скрестились на подиуме, двустворчатые двери распахнулись, и зал затопила рваная, жесткая музыка E.S. Posthumus. Я даже опознал песню – это была «Дурга», названная в честь жены Шивы и одной из самых грозных богинь индуистского пантеона.

Сценический дым тек по подиуму, добавляя происходящему толику нездоровой инфернальности. В проеме появился женский силуэт. Я ожидал, что это будет банальная стриптизерша, как оно обычно и случается в подобных клубах, но на подиум, ставя ноги по одной линии, вышла затянутая в черную кожу женщина с высокой прической. В руках она сжимала свернутый кнут, помахивая им с той уверенной небрежностью, с какой полицейский поигрывает дубинкой.

Притихший, а до того и вовсе полусонный зал неожиданно взревел от восторга. Почтенные отцы семейств и хозяева жизни пучили глаза, размахивая руками и выкрикивая какие-то приветствия. Саша тоже вскочил, рубашка его задралась, и стал виден волосатый живот с темной впадиной пупка. Я различил в общем реве слова:

– Мистресса! Богиня!

– Ну что? – звонким, даже звенящим голосом поинтересовалась та, которую называли Мистрессой. – Соскучились, мои непослушные? Не слышу?

– Да-а!! – завопили люди за столиками.

– К ноге! – рявкнула женщина и звучно щелкнула кнутом.

Я с тревогой посмотрел на Валерия. Он остался сидеть, и по лицу его блуждала уже успевшая изрядно поднадоесть кривая ухмылка.

– Что это за клуб такой? – наклонившись, спросил я. – Зачем ты притащил меня сюда? Я ухожу…

– Это не просто клуб, – ответил Валерий. – Это закрытое заведение для очень состоятельных людей. Видишь вон того седого мужика напротив? Депутат. А пупс в сером костюме – хозяин двадцати заправок. А за дальним столом половина футбольного «Динамо», а через сцену половина высшего состава ВТБ. Нильс, тут собрались владельцы заводов, газет, пароходов… Деньги и власть, понимаешь? Все только начинается. Я обещал тебе показать Светлану. Подожди минут десять-пятнадцать – и все увидишь и поймешь сам.

– Но только десять минут! – сказал я. – И потом я уйду – с тобой или без тебя.

– Противно? – с фальшивым сочувствием поинтересовался Валерий.

Я посмотрел на то, как Мистресса ставит ногу в высоком сапоге на голову какого-то рыхлого лысого толстяка с мелкими испуганными глазками, и почему-то вместо однозначного ответа произнес:

– Я… не сторонник таких… перверсий.

Валерий понимающе хохотнул и налил себе Сашиного бурбона. Сам хозяин бутылки стоял у подиума и совершал туловищем странные телодвижения, похожие на танец перекормленной кобры.

– Дамы! – провозгласила Мистресса и щелкнула кнутом. На подиум строем вышли двенадцать женщин, облаченных в кожаные костюмы, стилизованные под военную форму. Синхронно остановившись, они вскинули руки в римском приветствии, а после разошлись по залу.

– И что дальше? – спросил я, хотя прекрасно знал – что.

Валерий ничего не ответил – он просто сел, а вскоре из темноты к нам подошла высокая женщина.

– О-о, привет, котик. А ты не говорил, что зайдешь. Все хорошо? – произнесла она низким контральто, внимательно изучая меня синими лучистыми глазами.

– Я с другом тут это… решили вот заглянуть, – ответил Валерий каким-то другим голосом.

– Светлана, – протянула мне руку дама.

– Нильс. – Я чуть привстал, как это принято у русских. – Очень… приятно.

Сказать, что Светлана была красива, – значит не сказать ничего. Женская красота бывает разной: классической, естественной, с изюминкой… Светлана представляла собой тот редкий тип женщины, о которой в пубертатном возрасте грезит каждый, буквально каждый подросток. Ноги, бедра, талия, грудь, шея, лицо – все в ней дышало желанием. Это был воплощенный в женском образе запретный плод.

На мгновение у меня в голове возникло лицо Мархи, моей первой, беспутной и гибельно обворожительной жены, настоящей креольской ведьмы, едва не сведшей меня в могилу. Потом я увидел Ариту, грустную, печальную Ариту, лежащую на больничной койке. И тут же обе женщины исчезли, а их место заняла Светлана, манящая и похотливая, как кошка.

– Вы у нас в первый раз, Нильс? – промурлыкала она.

Я растерялся. Не знаю почему. Вроде и хмель из меня уже выветрился, и робости в отношениях с женщинами я никогда не испытывал, но тут буквально коленки задрожали и язык, что называется, отсох. В общем, я промолчал.

И естественно, за меня ответил Валерий.

– Ага, новичок, так сказать. Нильс у нас – банкир, – с доверительными, а скорее, заискивающими интонациями сообщил он Светлане. И та распахнула свои огромные глазищи, сделав их еще больше.

– Очень интересно… Нильс, вы позволите присесть рядом?

– Нильс хотел познакомиться с тобой… – Валерий подался вперед, пытаясь приблизиться к женщине, и я понял, что он ревнует.

Ревнует! Он, тот, кто хотел освободиться от ее власти, – ревнует ее ко мне! Черт знает что…

– Котик, – повелительным голосом произнесла Светлана, не глядя на Валерия, но мы все поняли, к кому она обращается, – закажи мне бокальчик белого вина.

После этого она повернулась в мою сторону – словно взяла за галстук – и, опасно улыбнувшись, спросила:

– Нильс, а скажите, как у вас на родине относятся к женщинам, способным принимать решения?

– Ну-у… У нас министр обороны – женщина, – пробормотал я, не в силах оторваться от голубого сияния, лучившегося из глаз этой женщины.

– Вы – швед? – уточнила Светлана.

– Датчанин.

– Как интересно! – Она еще больше округлила глаза и пододвинулась ближе. Пальцы ее фривольно скользнули по моей груди, шее: – Ну рассказывайте же, рассказывайте…

Валерий насупился, как подросток, нарочито медленно налил в стакан виски. Подвинул стакан Светлане. Та смерила его взглядом раздраженной кошки.

– Я же сказала, что хочу вина. Котик хочет, чтобы его отшлепали?

– Я не намерен сегодня развлекаться, – отрезал Валерий. – Пей вискарь – или иди сама.

Перемена, произошедшая в Светлане, напугала меня еще больше, чем ее напор. Она резко стерла хищную улыбку и тут же превратилась в воплощение кротости и участливости. Пересев от меня к Валерию, она приобняла его за плечи и пролепетала:

– Валер, ты чего? Что-то случилось?

– Да там… это… Короче, не важно, – вяло проговорил Валерий, глядя в сторону. – Я… в общем…

– Ты устал… – понимающе кивнула Светлана. – И тебе сегодня нужен не адреналин, а нежность и понимание. Котик, милый, расслабься. Придем домой, я тебя выслушаю, успокою, приласкаю, но дома, а здесь я на работе, ты же знаешь, мне нужно заниматься гостями. Нильс тоже гость…

* * *

Нужно было уходить. Встать, сделать шаг, другой, пройти по проходу направо… Или налево? Черт, я забыл, где тут выход! Психоделическая музыка и игра света дополняли картину, усиливая дезориентацию. И все же я решился – и начал подниматься, но в этом момент Светлана нежно взяла меня за руку. Ненавязчиво, еле заметно:

– Куда же вы, Нильс? Посидите еще немного.

У меня был последний шанс, последняя секунда, чтобы встать и выйти. Но почему-то я всего лишь потянулся к бутылке, схватил ее, стиснул пальцами и рывком поднес ко рту.

Виски хлынул в рот, в горло, провалился в желудок. Я глотал так, словно был путником, блуждавшим несколько дней по раскаленной пустыне и наконец-то добравшимся до вожделенной воды. Голова поплыла окончательно, опьянение накатило, словно цунами.

– Не переживайте, Нильс, здесь никто не кусается, – услышал я голос Светланы.

Валерий между тем уже клевал носом и время от времени заваливался на спинку дивана, но всякий раз тут же просыпался, бессмысленно глядел перед собой, натягивая на лицо свою защитную ухмылочку. Интересно, а сколько раз в жизни он получал за нее в морду?

– Просто отдыхайте. – Светлана ласково скользнула пальцами по моей щеке, подняла руку, и к нам тут же подсели несколько девушек. Молодая миловидная блондинка с проворством кошки устроилась у меня на коленях:

– Расслабься… У тебя, похоже, был тяжелый день. Проблемы на работе? Мы все решим, поверь мне, все решим…

Руки незнакомой блондинки шарили по моей груди, расстегивали пуговицы рубашки.

– Ты сильный… Ты большой… Уединимся? Как ты любишь? Жестко или нежно? Какой ты напряженный. У тебя давно не было женщины… Это поправимо, это сейчас пройдет…

Она была права – я и вправду давно не занимался этим. Беременность на поздних сроках не способствует сексу, а учитывая повышенный тонус у Ариты, ей он был просто противопоказан. И теперь, находясь буквально в руках похотливой блондинки, я почувствовал возбуждение. Это происходило помимо моей воли, это было как наваждение, как та самая жажда, что я испытал несколькими минутами ранее.

Ладонь, тактильно похожая на какого-то зверька, скользнула по моему животу – и ниже.

– О-о-у… – Она тихонько рассмеялась.

И я уже практически соскользнул в этот пахнущий ванилью и духами Jadore дурманящий омут, я уже почти нырнул в вязкую мглу, обещающую блаженство и негу, я уже…

Тут она коснулась моих волос. Раз, другой, третий. Провела по ним, взъерошила, запустила в них пальцы и легонько вонзила острые ноготки в кожу. Это меня и отрезвило. А может быть, спасло душу.

Вы помните – я ненавижу стричься. Потому что терпеть не могу, когда кто-то трогает мои волосы. Да, в этом все дело. Мои волосы – это… табу. Для всех. Для всех, кроме мамы и… И Ариты. Что поделать – это мое уязвимое место, и отчасти тут я солидарен с Самсоном: волосы – не тронь!

Незнакомка тронула. Более того – она делала с ними то, чего не позволено никому на этой планете. Она тормошила их, ерошила, пощипывала и… Нет, даже описывать это выше моих сил.

Да, я вскочил более резко, чем требовалось. Да, наверное, я отбросил ее руку слишком грубо. И что-то сказал. Собственно, я даже примерно помню что. Но все это не важно. Потому что ее магия, ее волшебство, темное, сладкое, злое волшебство перестало действовать. Все закончилось.

– Я ухожу! – крикнул я, не глядя на нее.

И двинулся прочь, подхватив со стола бутылку.

В ушах звучала психоделическая музыка и полный похоти бархатный голосок блондинки. Перед глазами моргали неоновые отсветы. На подиуме извивались две девушки в черной коже.

Лысый рыхлый толстяк по-прежнему стоял у подиума и таращил на них свои мелкие испуганные глазенки. Руки его судорожно сжимались в карманах брюк.

Девушки извивались, вытворяя друг с другом что-то первобытно-неистовое. Это был не стриптиз, скорее, шоу. Шоу без какой-либо эстетики. Шоу, нацеленное лишь на то, чтобы всколыхнуть в зрителях самые низменные, самые грязные инстинкты. Поднять их, вытащить наружу…

И еще недавно такие солидные степенные зрители, поддаваясь инстинкту, устремлялись за пурпурные портьеры, уединялись в скрытых от посторонних глаз апартаментах с девушками, сошедшими с подиума в зал.

Я никогда не мог себе представить, что мужчины, жирные, омерзительные в своем уродстве, могут получать удовольствие от столь противоестественных вещей.

А еще я понял, что те, у кого есть власть и деньги, те, кто может манипулировать судьбами людей, а возможно, целых народов, зачастую психически нездоровые, мягко скажем, люди. И их потаенные комплексы, их спящие перверсии требуют выхода, они рвутся из человеческих оболочек, как цыплята из яиц. Вот только вместо уютных пушистых комочков наружу вылезают жуткие, тошнотворные уродцы, вызывающие такое чувство гадливости, что начинают дрожать руки и к горлу подкатывает комок.

– Куда же вы? – ударило в спину.

Это было сказано таким голосом, что у меня кровь затвердела в жилах.

Я повернулся и увидел глядящую на меня Светлану. Она напоминала кошку, изготовившуюся к прыжку. Я понял в этот миг, что видят мышь, голубь или воробей в последние мгновения своей жизни.

«Сейчас она прыгнет, – пронеслось у меня в голове. – Сейчас она вцепится в меня, из пальцев ее выскользнут стальные когти и проткнут мне шею и голову…»

Чтобы избавиться от этих чувств, а скорее – чтобы не видеть всего того, что происходит в зале, я крепко стиснул горлышко бутылки и вылил остатки виски – почти стакан – в себя.

– Противно? – спокойным голосом спросила Светлана.

– Весело, – ответил я и почувствовал, что язык у меня заплетается.

– Не переживай, котик, это пройдет.

– Не знаю, – пробормотал я, чувствуя, что язык уже практически не слушается.

– Я знаю. Лучше потанцуй. – Светлана сделала новый жест, и другая девушка, уже брюнетка, но тоже без имени, оказалась рядом.

– Музыка… не та, – воспротивился я.

– Сейчас будет белый танец, – улыбнулась Светлана. – Дамы приглашают…

Музыка действительно сменилась. Светлана кивнула брюнетке, та положила мне руку на плечо, я приобнял ее за гибкую талию, и мы закружились.

Коварный бурбон «догнал» меня где-то в финале танца. Огни поплыли перед глазами. Помню, я сказал: «Мне домой», девушка начала что-то говорить про «детское время», но я был непреклонен и выдвинулся на поиски арки, через которую мы вошли, – и наткнулся на Валерия. Он был трезв, зол и настроен весьма решительно.

– На, – сказал он и всучил мне бокал с каким-то алкоголем. – Выпьем – и пошли отсюда. Ты видел достаточно.

Мы чокнулись, я проглотил желтоватую жидкость – и не почувствовал вкуса.

– Что… это… было?

– Э, да ты надрался, – сказал Валерий, на его лице заиграла так осточертевшая мне за этот день ухмылка. – Тогда какая тебе разница?

И я дал ему в морду. Просто так. Хотя нет, конечно же, не просто так. Было за что. Дал… Хотел дать – но промахнулся и упал на пол. Вскочил, бросился на кого-то, получил под дых, врезал сам, хорошо так врезал, от души, и тут из алкогольного тумана возник человек-гора Константин. Он ударил всего один раз, но этого мне хватило. Огни погасли. Звуки исчезли.

А потом шерстяные змеи выползли из-под столов и оплели меня своими телами. Я посмотрел в их пуговичные глаза и понял, что вырубился…

 

Глава 4

– Р-раз! Р-раз! – голос кажется до боли знакомым, хоть я и не слышал его много лет.

заводят хором десятки хриплых мужских глоток, и я открываю глаза.

Я лежу на дне кнорра. Лодку качает, меня тошнит, хотя не припомню, чтобы когда-то страдал морской болезнью. Гребцы усердно налегают на весла.

– Р-раз! Р-раз! – мерно задает ритм голос.

Я поворачиваю голову. На носу возвышается сухощавый старик в тяжелых рыбацких сапогах. Хитрый прищур, кривая ухмылка, морщинки, разбегающиеся от уголков глаз, делают старика похожим на трикстера.

– Р-раз! Р-раз! – командует мой покойный дедушка Гуннар, и гребцы налегают на весла, продолжая рычать его любимую песню про Филлемана, победившего тролля.

– Куда мы плывем? – спрашиваю я.

– Плавает дерьмо, – в свойственной ему манере, но при этом как-то очень по-русски замечает дедушка Гуннар.

Руки мои отчего-то связаны за спиной грубой веревкой. Ноги тоже чем-то оплетены, и я не могу подняться, только еще сильнее выворачиваюсь, чтобы видеть деда.

– Куда ты меня везешь? – спрашиваю иначе.

– В небытие, – отвечает дедушка Гуннар. – Вальхаллы ты не заслуживаешь.

Сказанное кажется сюрреалистическим бредом. Какая Вальхалла? Двадцать первый век на дворе.

– Глупый маленький Нильси. – Дед шире растягивает темные стариковские губы в ухмылке. – Ты так и не понял. Нет разницы, во что ты веришь: в Христа или Одина. Не важно, куда ты стремишься: в рай или Вальхаллу. Совершенно безразлично, кем ты хочешь умереть: воином или послушником. Значение имеет только то, как ты жил: скотом или человеком.

Дед смеется. Смех его звучит обидно и жутковато. Я хочу проснуться.

– Посмотри на них. Взять хотя бы Олафа. У него пятеро детей и жена на сносях. Хотел бы ты, Олаф, поговорить сейчас со своей женой?..

Олаф не отвечает, лишь сильнее налегает на весла.

– Он хотел бы, но у него нет телефона. А вон Бьерн. У него три жены, и он бы не отказался поговорить с каждой. Вот только мобильника еще не изобрели. Они заняты делом, их жены в безопасности, но они отдали бы все за возможность поговорить сейчас с ними. А ты? Чем ты был занят? Что с твоей женой?

Мне становится совсем некомфортно и…

…Я открыл глаза и приподнялся на локте. В комнате было еще темно. За окном только-только наметились сумерки. Я лежал на кровати одетый, ноги опутало покрывало, сковывая движения. Комната покачивалась, меня подташнивало.

Но, по крайней мере, я дома, в своей квартире.

Глупая мысль. А где мне еще быть?

С трудом размотав покрывало, я поднялся с кровати и поплелся в ванную комнату. По дороге замутило сильнее, и я едва успел добежать до унитаза.

Господи, зачем же я так набрался?

Это была первая вменяемая мысль. В голове маячили мутные отголоски сна. Дедушка Гуннар в обличье викинга… викинги, читающие морали…

Не люблю, когда снятся покойники. Кто-то говорит, что явившийся во сне покойник – предвестник неприятностей, кто-то считает, что умершие родственники снятся к перемене погоды. В России вообще любят связывать со сновидениями всякие странности. Я не сторонник толкований снов: ни народных, ни фрейдистских – никаких. Но общаться с покойниками мне не нравится. И сюрреализм с морализаторством во сне я тоже не люблю. Потом ходишь целый день и мысленно возвращаешься к ночным играм разума. Думаешь, с чего вдруг вся эта ерунда возникла у тебя в подсознании…

И тут память с беспощадностью и стремительностью спущенной пружины ударила мне в голову подробностями вчерашнего дня, выстрелив сразу кучей феерических картинок. Случайно встреченный Валерий, обед, бильярд, бар с Джимом Моррисоном. Бесконечная история несчастной любви Валерия, втекающая в меня планомерно вместе с алкоголем, Светлана, клуб, неработающий смартфон, отвратительные сцены, будто срисованные жизнью у Босха, белый танец, занавес.

В голове шумело. Не то от мыслей, не то… Только сейчас я обнаружил, что все еще стою над унитазом, утопив пальцем кнопку слива, и вода гремящими струями уносится в канализацию.

Отпустил кнопку. Силы неожиданно закончились, и я, откинувшись спиной на стену, медленно сполз на холодный кафель. Тяжесть вчерашнего грехопадения ощущалась почти физически.

– Какое грехопадение? Ведь ничего же не было.

Кажется, последние слова я произнес вслух. В любом случае прозвучали они как-то малоубедительно. Одно воспоминание о так называемом клубе вызывало жгучий приступ стыда.

Не нужно было туда ехать. Как и не нужно было напиваться с Валерием…

Валерий… Интересно, чем кончился его вечер? И как я вернулся домой? На эти вопросы память упорно не желала отвечать. Да бог с ним, с Валерием. Я ведь так и не позвонил Арите!

Смартфон нашелся в кармане пиджака, валявшегося на полу посреди коридора. Превозмогая тошноту, вернулся в комнату, поставил наконец мертвый аппарат на зарядку и нажал кнопку включения.

Экран мгновенно ожил. Едва запустилась система, запищали сообщения о пропущенных вызовах. Два десятка пропущенных звонков, из них три важных и восемь от Ариты. Хорошо погулял, ничего не скажешь.

SMS от Ариты пришло четыре. Короткие, но емкие, они наглядно демонстрировали изменения в настроении моей жены.

«Ни, не могу дозвониться. Перезвони. Целую» – это сообщение пришло в обед, примерно тогда, когда мы закусывали водку борщом.

«Ни, где ты? Что у тебя с телефоном?» – это позже, когда мы сменили ресторан на бильярдную.

«Нильс, с тобой все в порядке? Позвони, как получишь сообщение».

Последнее послание было отправлено ближе к полуночи, когда Арите, видимо, надоело за меня волноваться и переживания переросли в раздражение, оно было самым лаконичным: «Ну и как это понимать, господин Хаген?»

Первым желанием было тут же позвонить жене и покаяться. Но его я отмел как эмоциональное и неразумное. Во-первых, рано. Арита наверняка еще спит, и будить ее после того, как она полночи переживала, не стоит. Во-вторых, рассказывать правду о моих ночных похождениях нельзя. Мало ли как она на это отреагирует. Сцен ревности жена мне пока не закатывала, но и подобных ситуаций в нашей не такой уж и долгой совместной жизни не было. И экспериментировать не нужно сейчас ни мне, ни Арите, ни нашему будущему ребенку.

Значит, придется врать. Ну а что вы будете врать, господин Хаген?

Задача оказалось неразрешимой для моей похмельной головы, и я поплелся в ванну, размышляя о тщетности бытия и необходимости держать дома аспирин.

Дмитрий в пору нашей дружбы утверждал, что от похмелья спасают три «П»: побриться, посидеть на горшке и поесть жирного. Не уверен в действенности этого рецепта, но контрастный душ и пара чашек крепкого кофе вернули меня к жизни. Во всяком случае, руки перестали трястись, окружающая действительность – качаться, а кроме того, отступила тошнота. Зато ей на смену уверенно заступила все усиливающаяся головная боль.

Хорошо, возле дома была круглосуточная аптека. Добравшись до прилавка, я жалобно попросил аспирина. Фармацевт в белом халате с простым открытым лицом окинула меня странным взглядом. Вообще русские женщины не любят мужчин с отпечатком пьянства или абстиненции, но, видимо, для солидно одетого иностранца эта женщина решила сделать исключение:

– Бедненький, какой аспирин? Это же лекарство из прошлого века. Да и не поможет вам аспирин.

Она отошла на секунду и вернулась с бутылкой минералки и пачкой «алкозельцера».

– Растворите пару таблеток в минералке и выпейте. Только не в полную бутылку. Отпейте или отлейте сперва, – напутствовала меня аптекарша.

Думаю, ни от одного фармацевта ни в одной стране мира невозможно услышать ничего подобного. Хотя бы потому, что в любой другой стране если не первый, то уж второй клиент напишет жалобу, и уволят фармацевта, давшего такой совет, без выходного пособия. Но в России и не такое бывает. И что самое занятное – зачастую совершенно нелепые советы оказываются весьма действенными.

Покинув аптеку, я откупорил бутылку, вылил около трети под ближайший куст и принялся пихать в горлышко шипучие таблетки, а потом глотать шибающий в нос напиток. Как ни удивительно – помогло.

Арите я позвонил уже с дороги. Голос у нее был заспанный и сердитый, а разговор получился скомканный, сухой и свелся большей частью к надиктовыванию списка необходимых жене вещей и продуктов.

Ощущение вины творит чудеса. Я был уверен, что на закупку всего, что попросила Арита, уйдет минимум два часа, однако уже минут через сорок входил в палату, навьюченный, как верблюд.

Жена встретила меня суровым взглядом. Содержимое принесенных мной пакетов, занимало ее, казалось, куда больше, чем муж. Ну а чего я, собственно, ожидал? Сам виноват.

Вынырнув из пакета, Арита стрельнула в меня колючим взглядом.

– Киви купил?

– Да, – засуетился я. – Вот тут… сейчас.

Лоток с киви нашелся не сразу и совсем в другом пакете. Арита наблюдала за мной с таким выражением, с каким, должно быть, охранники в Бухенвальде наблюдали за своими заключенными. Я наткнулся на ее взгляд, и мне стало не по себе.

– Ари, прости, я вчера… встретил одного знакомого и… мы с ним выпили. И у меня разрядился телефон. Я не сразу это заметил. А когда добрался до зарядки, было уже поздно перезванивать.

Слова кончились, и я замолчал.

– Все? – уточнила она, буравя меня все тем же «эсэсовским» взглядом.

– Да.

– А я полночи не спала. Думала, где ты и что с тобой.

– Прости.

– Еще раз устроишь мне что-то подобное, мистер Хаген, и я тебя скалкой отоварю, – пообещала жена. – Не хватало еще мне в мужьях иностранного алкоголика.

Я послушно кивнул, хотя представления не имел, что такое «скалка», и смутно догадывался о значении слова «отоварить» в данном контексте. Но уточнять сейчас филологические нюансы было равносильно самоубийству.

– Чего притих? – сердито спросила Арита.

– Пытаюсь вспомнить, что такое «скалка», – честно признался я.

Взгляд Ариты потеплел, губы разошлись в улыбке, отчего на щеках появились ямочки. Ужасно люблю, когда она вот так улыбается.

– Ну и как на тебя злиться, Ни? – Голос ее на этот раз прозвучал мягко.

Повинуясь порыву, я наклонился и поцеловал жену. Она ответила долгим нежным поцелуем, закрепляя перемирие.

– Как ты на работу пойдешь? – Арита отстранилась от меня, в глазах ее плясали черти. – От тебя амбре, как от бочки с виски.

– Куплю мятную жвачку.

– Будешь пахнуть, как бочка виски с мятой. Лучше съешь горячего жирного супа и разгрызи пару кофейных зерен.

«О май гот, – подумал я. – Похоже, в этой стране рецепты лечения от похмелья вшиты в подкорку каждого человека при рождении и являются неотключаемой опцией».

Арита тем временем снова сурово сдвинула брови, но уже беззлобно, скорее шутливо.

– И следи за телефоном. В двадцать первом веке живем.

– Обещаю, – искренне ответил я.

* * *

До обеда я доработал с очень большим трудом. Нет, я выпил еще минералки с «алкозельцером», съел горячей жирной солянки (любопытно, что этим словом в России называют и тушеную капусту, и целую группу супов), вытребовал у официанта в кафе несколько кофейных зерен и сжевал их, замусорив себе желудок. Но амбре удалось заглушить, и мне даже стало легче. На какое-то время. Вот только время шло, рабочий завал, накопившийся за вчерашний день, медленно, но верно рассасывался, адреналин отпускал, а в голову все настырнее лезла мысль, что ощущение отступившего похмелья – иллюзия.

А еще подумалось, что прежде у меня никогда не было такой затяжной и беспощадной абстиненции. Видимо, старею.

Обедать я намеренно пошел в дорогой ресторан через две улицы от офиса, чтобы никто из коллег не попытался составить компанию. Надо было побыть одному. Спокойно поесть, посидеть в тишине и подумать о дне вчерашнем.

Бойся своих желаний! Кто это сказал? Не важно. Не успел я подумать о недавнем прошлом, как оно само нашло меня. То есть сперва зазвонил смартфон. Номер был незнакомый, и я ответил:

– Да.

– Узнаешь?

– Признаться, не очень.

Трубка неприятно хихикнула:

– Я тоже с утра никого не узнавал. Сейчас отпустило. Ты где?

Пытаясь понять, с кем говорю, я назвал ресторан.

– Ок, я как раз рядом, – отозвался голос из трубки и дал отбой.

А через несколько минут к моему столику подошел Валерий и без спроса, по-хозяйски уселся напротив.

– Привет, Нил, – как ни в чем не бывало поздоровался он и бросил официанту, отрезая мне возможность избавиться от его общества: – «Гиннесс» и фисташки.

– Честно говоря, я хотел побыть один, – попытался я. – Но раз уж ты здесь, может, расскажешь, что вчера было?

– Провалы? – наигранно бодро хохотнул Валерий. – Ты накернил одному товарищу, а потом…

– Что значит «накернил»? – перебил я, еще не успев осмыслить продолжение сказанного, а потом внутри похолодело: – Какому товарищу?..

– Не волнуйся, товарищ – не важный перец, все нормально… без последствий. Да не важно. Он неприятный дядька, так что в грызло заслужил. А потом прибежал Костя и вышвырнул тебя за неприличное поведение и меня за компанию. Кстати, по твоей милости я теперь на год лишен права приводить с собой в клуб друзей.

– Твои друзья должны быть мне благодарны.

Его нарочитая бодрость раздражала. Если отталкиваться от того, что я помнил, у Валерия не было ни единого повода для радости.

– А домой я как попал?

– На такси. Нил, старик, я же тебя до квартиры доволок. Неужели не помнишь?

Вот, значит, как: я ему чуть морду не набил, а он меня домой после этого оттаскивал.

Принесли заказ. Валерий хлебнул «гиннесса», бросил взгляд на мой суп и поморщился, как будто в кружке у него вместо пива был чистый лимонный сок.

– А ты чего? Бросай это дело. Подобное лечат подобным. Классик сказал. Девушка, еще два пива.

– Одно, – остановил я воодушевившуюся официантку. – Мне еще работать.

– Несите два, – ухмыльнулся Валерий убегающей официантке, – к нам сейчас женщина подойдет.

– Какая женщина? – не понял я.

– Светлана. – Ухмылка Валерия стала еще приторнее. – Ты ведь не против?

Суп буквально встал поперек горла, я закашлялся:

– С ума сошел? После вчерашнего…

– А что такого? Ты ей понравился.

От такой зашкаливающей бесцеремонности я снова ощутил желание двинуть ему в челюсть. Как вчера. Вот только сегодня я был трезвым.

– Я женат.

– И что? – наклонившись вперед, бешено зашептал Валерий. – Послушай, старик, это деловое знакомство. Или ты думаешь, она с тобой встречаться хочет? Ты ее заинтересовал не как мужчина. Для этого у нее есть я. Расслабься…

Я выдержал паузу и тихо сказал:

– Я не напрягаюсь.

* * *

Это не было правдой. Точнее, было неправдой, абсолютной и стопроцентной. Я напрягался. Я очень-очень напрягался. Я не знал, как себя вести, как действовать, что говорить – и так далее. После того, что произошло вчера, я вообще, черт побери, не понимал, во что вляпался и как теперь от этого очищаться.

С одной стороны, на одной, золотой чаше весов, была моя обычная, в общем-то счастливая, хотя и весьма нервная и напряженная в последнее время жизнь, была Арита, был наш будущий ребенок, была моя работа, хорошая, надежная, дающая уверенность в завтрашнем дне. А на другой чаше, черной, отлитой из ноздреватого чугуна, до вчерашнего дня долгое время ничего не было.

Она, эта чаша, опустела после того, как нам с Аритой удалось одолеть шайку – или по-русски будет правильнее банду? – из мрачного Новосибирска. Опустела – и довольно долго висела без дела, слегка покачиваясь, словно маятник на часах судьбы. И я уже начал надеяться, что все, она никогда не заполнится и уж тем более не перетянет золотую чашу, чашу счастья и благополучия.

И вдруг… У русских есть выражение, которое по смыслу трудно перевести на датский. Оно звучит следующим образом: «как гром среди ясного неба». Это не просто означает «внезапно», это очень точно передает те ощущения, которые испытывает человек, застигнутый буквально врасплох. Еще мгновение назад небо было ясным, и ничто не предвещало беды, но внезапно грянул гром, по земле наотмашь хлестнула молния, за ней другая, третья, и хлынул дождь, смывая прах и пепел тех, кого покарали небеса. Причем карают они, как правило, и за грехи, и за самонадеянность.

Появление в моей жизни, а точнее, в нашей с Аритой, потому что отдельно я себя уже не мыслил, Светланы и оказалось той бурей, что обрушилась вдруг, без подготовки и предупреждения. Чугунная чаша весов наполнилась и пошла вниз. И самое ужасное – в том, что это произошло, виноват был я сам, я и только я. Это я решил изобразить гребаного альтруиста и помочь фактически незнакомому человеку, влез в его жизнь, а в итоге «всего лишь» – и не в первый раз! – познал на практике верность библейской мудрости: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».

Это я в самодовольствии своем решил, что могу отбивать хлеб у Норн и менять судьбы людей. В мифах, которые почитали мои скандинавские предки, на людей, дерзнувших вмешаться в дела Норн, обрушивался гнев богов.

Теперь он обрушился на меня.

Все эти – и многие другие! – мысли промелькнули у меня в голове за те мгновения, что я осознавал слова своего незваного визави. Конечно, правильнее всего было бы немедленно встать и уйти. Уйти даже не по-английски, а попросту сбежать. После этого занести телефон Валерия в «черный список», не выходить на связь никаким образом и вообще – вычеркнуть его – и уж тем более Светлану! – из своей жизни. Вычеркнуть навсегда.

Собственно, весь сегодняшний ужасный, тяжелый, трудный, свинцово-неподъемный какой-то день в глубине души я надеялся, что больше никогда их не увижу: ни Валерия, ни тем паче Светлану. Но надежды юношей питают, а я давно уже взрослый мужчина, и весь мой накопленный за тридцать с лишним лет жизни опыт буквально вопиет о том, что надеяться на лучшее можно только в качестве некоего самовнушения – судьба все одно все сделает по-своему.

На ум мне тут же пришли слова Дмитрия, человека, безусловно, талантливого, хотя и подлого: «Человек предполагает, но Он обычно почему-то против». При слове «Он» Дмитрий обыкновенно возводил свои выразительные, персидские какие-то глаза кверху и складывал толстые руки с волосатыми пальцами, словно индус.

«Он» оказался против и в этот раз – тревожно тренькнул китайский колокольчик над входной дверью, зашелестела бамбуковая занавеска с изображением дракона, администратор и официантка устремились к новому гостю, но он, точнее, она властным жестом тонкой руки отпустила их и двинулась через зал – нога от бедра! – к нашему столику.

Валерий сидел спиной к входу; я, соответственно, лицом и видел Светлану во всем ее великолепии. Это не шутка и не фигура речи – она и вправду оказалась роскошной женщиной. Вчера, в полумраке клуба, я не сумел разглядеть особенностей ее фигуры, да и вообще, откровенно говоря, ничего не запомнил, кроме удивительно-синих, пронзающих каких-то глаз.

А сегодня, здесь, при солнечном свете, заливающем обеденный зал ресторана через панорамные окна, я разглядел Светлану, что называется, от и до. Разглядел – и понял, почему Валерий не может противостоять этой женщине. Она была совершенна. Я представил рядом с нею свою Ариту, такую милую, нежную, домашнюю, такую родную, – и с ужасом понял, что она проигрывает Светлане вчистую, по всем параметрам. Арита была из этого мира, из настоящего, из реальности, где случаются пробки на дорогах, подгорают отбивные и нужно пользоваться освежителем воздуха после посещения туалета.

Светлана же словно бы проникла к нам из какой-то выдуманной реальности, из иллюзии, кинематографического мира, существующего по своим, особенным, непонятным простым смертным законам. Там все было просто и легко, там не существовало проблем и преград – для таких, как Светлана, разумеется. И поэтому я испугался. Иная реальность вторгалась в повседневность. Это происходило на моих глазах. Иная реальность сверкающими гранями резала ткань нашего бытия, разрушая его. Светлана несла с собой крах всего того, что я строил долгое время. Подобно богине Кали, она уничтожала добро и порядок, и в звонком цоканье ее шпилек я слышал грохот рушащегося мироздания.

– Здравствуйте, Нильс, – услышал я ее голос и не просто поднялся, а буквально вскочил, едва не уронив стул.

– Добрый… день… – Мой голос чуть дрожал.

По лицу Валерия блуждала его неприятная ухмылка.

– Сидите, сидите, – поспешила сказать Светлана. – Приятного аппетита.

Она была подчеркнуто вежлива и корректна. Не улыбалась. Не кокетничала. У русских есть великолепный мультфильм, снятый по сказке нашего писателя Андерсена «Снежная Королева». Светлана сейчас была Снежной Королевой из этого мультфильма.

Я сел. Взялся за ложку и уткнулся глазами в остывшую солянку. Валерий шумно прихлебывал «гиннесс» и о чем-то говорил без умолку, но я его не слушал. Светлана молчала, а потом вдруг сказала:

– Нильс, не сердитесь. Вчера вы были свидетелем ряда недоразумений. Это не ваша вина. Просто Валерию нужно было иначе спланировать наше знакомство.

И меня вдруг, что называется, отпустило. Она нашла именно те слова и произнесла их именно так, что все встало на свои места. Я поднял глаза и увидел, что она улыбается, сдержанно и дружелюбно.

– Я… я понимаю.

– Давайте забудем этот досадный, но, в сущности, ни на что не влияющий инцидент и начнем все с чистого листа. Вы согласны?

Я кивнул:

– Да.

Она протянула руку над столом.

– Светлана.

Я пожал ее. Пальцы у Светланы были теплыми и мягкими.

– Нильс.

– Вот и славно. – Улыбка ее стала шире, блеснули белоснежные зубы. – Я надеюсь, да чего уж там, я уверена, что мы станем добрыми друзьями.

– Я вам не мешаю, друзяки? – влез в разговор захмелевший Валерий. – Может, мне того-с… уйти-с?

Он ерничал, намеренно использовал устаревшую манеру говорить и вообще извивался, как червяк в луже.

– Закажи себе кофе, будь добр, – не поворачивая головы, сказала Светлана. – И пересядь, пожалуйста. У нас с господином Хагеном деловой разговор.

– Я лучше домой поеду, – пробурчал Валерий. – Мавр сделал свое дело, мавр может…

– Останься, – неожиданно мягким, грудным голосом буквально пропела Светлана. – Валера, подожди, ты мне нужен.

Она так сказала это вот «ты мне нужен», что я едва не расплакался. Я готов был в тот момент в лепешку расшибиться, лишь бы только услышать от нее эту фразу, адресованную мне.

– О’кей, – ухмыльнулся Валерий и переполз за соседний столик. К нему подошла официантка, и у них завязался долгий, обстоятельный разговор.

– Не обращайте внимания, – сказала Светлана. Она взяла бокал с «гиннессом», пригубила и отставила в сторону. – Валерию предстоит приложить еще очень много усилий, чтобы достичь приемлемого уровня…

– И вы ему в этом поможете?

– Безусловно, – без тени улыбки произнесла Светлана. – Он очень перспективный пиарщик. Возможно, когда-то мы с вами будем гордиться, что были знакомы с ним… Но я хотела поговорить с вами совсем о другом.

– Слушаю… вас. – Я решительно отодвинул недоеденную и уже совершенно холодную солянку.

И остро пожалел, что не заказал себе к ней сто грамм водки. А лучше даже сто пятьдесят. Мне было очень некомфортно. И дело не только в похмелье – выпив водки, я бы стал эмоционально лабильнее, гибче и увереннее в себе.

– Я бы рекомендовала вам заказать жаркое и сто пятьдесят грамм водки, – сказала Светлана, словно бы прочла мои мысли. – Иначе вы будете мучиться до завтрашнего утра.

– Не стоит, – отрезал я. – Мне хватило вчерашнего.

– Уважаю вашу силу воли. – Светлана наклонила голову в одобрительном кивке. – Хорошо, тогда к делу. Один из моих знакомых ищет банк, который кредитует частных лиц.

– Это делают практически все банки, – пожал плечами я. – Не вижу проблемы.

– Речь идет о венчурном проекте, – Светлана щелкнула замочком клатча, достала усыпанную кристаллами Сваровски ручку и написала что-то на краешке красной салфетки. – Вот на такую сумму… а это процент, который человек готов заплатить…

Я посмотрел. Число было восьмизначным.

– Валюта – евро, – сказала Светлана. – Срок – три месяца.

Я позволил себе усмехнуться.

– Это невозможно.

– Ваши комиссионные как посредника составят пять процентов.

– Все равно невозможно, – повторил я и улыбнулся еще шире. – Наш банк не занимается венчурными проектами. Это правило.

– Из любого правила есть исключения. – Светлана тоже улыбнулась. – Я понимаю – риски, проблемы… Но в данной ситуации у вас – и у вашего банка – есть практически стопроцентная гарантия. Вашего будущего клиента зовут…

И она написала под восьмизначным числом имя и фамилию.

Мне на мгновение стало жарко. Не то чтобы я испытывал пиетет перед властями предержащими, но у меня есть понимание того, что слова «власть» и «опасность» в последние годы все более и более сближаются. Что стоит человеку, которого представляет Светлана, решить проблему с одним слишком много знающим банкиром – потом, когда кредит будет выдан? Один щелчок пальцев – и в лучшем случае через пару дней меня, точнее, мое тело найдут где-нибудь на берегу в нижнем течении Москвы-реки.

А в худшем – не найдут вовсе.

Но с другой стороны… О, это уже бесы начали шептать мне в уши: «Подумай! Неужели люди такого масштаба, пусть даже и в России, пойдут на криминал? Ты рискуешь, но представь, как рискует этот человек! Одно неверное движение, одно слово, просочившееся в прессу или просто в социальные сети, – и с ним никто никогда не будет иметь дело. И в России, и – что намного более сильный удар для него – на Западе. Подумай!»

– Вам будет выдана расписка с обязательствами, – ровным голосом сказала Светлана, глядя мне в глаза. – Вы вольны поступать с нею как вам заблагорассудится. Это ваша страховка. Поверьте, Нильс, это весьма выгодная для вас сделка.

– Мне… – Я вдруг почувствовал недостаток воздуха и двумя пальцами ослабил узел галстука. – Мне надо подумать…

– К сожалению, у этого человека совсем нет времени. – Светлана покачала головой. – Дело очень срочное, иначе бы мы и не обратились к вам. Решать нужно сейчас.

– Но почему вы решили, что я вообще… смогу инициировать выдачу такого крупного кредита?

Светлана чуть наклонилась, заглянула мне в глаза и, понизив голос, доверительно сказала:

– Поверьте, господин Хаген, если бы вы этого не могли, то и нашего разговора бы не было.

Я смотрел на нее, на еле заметный пушок над верхней губой, на голубоватую жилку, бьющуюся на шее под точеным подбородком, и вдруг поймал себя на том, что обдумываю реальные возможности заключения кредитного договора – как я представлю все обстоятельства начальству в Европе, как обосную свое поручительство заемщику…

Это была магия. В своей жизни я уже сталкивался с нею, когда креольская ведьма Мархи, моя первая жена, заколдовала меня, заворожила, загипнотизировала. Но то была магия простая, женская, с нею встречались и встречаются миллионы мужчин во всем мире. А здесь я столкнулся с волшебством совсем другого уровня. Светлана оказалась опытной, «продвинутой» колдуньей. Или экстрасенсом, суггестором высшей категории. Она настолько ловко использовала слова, так жонглировала понятиями, что я не просто попался на ее крючок, а оказался в западне, в ловушке, из которой не было выхода, так и не поняв, как же я туда попал.

Вся эта история с кредитом уже была «нашей», мы уже работали вместе над решением опять же «нашей» проблемы и двигались в правильном направлении.

– Вы же специалист высочайшей квалификации, – поглаживая меня по руке, говорила Светлана. – Европейский уровень – это большая редкость в нашей стране. И потом, я повторяю: сделка абсолютно легальная, риск минимальный, а ваш банк в будущем сумеет извлечь из этого немалые преференции. Вы же понимаете, в какие кабинеты вхож наш клиент, с какими людьми он общается! Из больших знакомств произрастают большие возможности, не так ли? Уже сейчас можно говорить о возможности вхождения вашего банка в ряд федеральных целевых программ. Это реально, это вопрос даже не завтрашнего, а сегодняшнего дня. Мы умеем дружить, господин Хаген. Нильс…

И я сдался. В самом деле, что я теряю? Ровным счетом ничего. Риск? Да ну, какой к черту риск! Этот человек, «наш клиент» – действительно очень крупная фигура, и подозревать его в мошенничестве глупо и нелепо. Банк ничего не потеряет. Перспективы – заманчивые. А я смогу подарить на день рожденья нашей с Аритой крошки… например, загородный дом! Я всегда хотел иметь дом, бунгало, шале или виллу. Где-нибудь в Испании или Португалии, там, где из трехсот шестидесяти пяти дней в году триста шестьдесят три светит солнце, где волны теплого моря с тихим шелестом накатывают на белый песок, а по утрам, на рассвете, рыбаки привозят на маленький рыночек у автобусной остановки корзины с лангустинами, осьминогами и лавраками, которых они называют на английский манер сибасом…

– Светлана… – сказал я, выпрямившись на стуле, как во время экзамена. – Вы… сделали мне очень интересное предложение. И я думаю, я постараюсь…

И тут во внутреннем кармане пиджака ожил телефон. Заиграла песня невольниц из оперы Бородина «Князь Игорь». Арита очень любила эту пронзительную и возвышенную композицию, и я поставил ее мелодией вызова от нее.

Светлана вздрогнула, на мгновение на ее лице возникла пугающая, хищная гримаса, но она тут же исчезла.

– Нильс, простите, я не расслышала – вы согласны?

Я собрался кивнуть, но рука моя рефлекторно, что называется, против воли, уже нырнула за отворот пиджака, и пальцы сжали вибрирующий корпус телефона.

– Одну минуту. Мне нужно ответить, – сказал я, достал телефон и приложил его к уху. – Да…

– Ни, – голос Ариты в трубке был странно веселым, и я сразу насторожился. – Ни, тут такое дело… В общем, кажется, началось…

Естественно, я задал самый глупый вопрос из всех возможных:

– Что началось?

– Что, что… – передразнила меня Арита и нервно захихикала. – Рожаю я… кажется… Понимаешь?

– Да! – заорал я в трубку, вскакивая. – Еду!

Конечно, роды на восьмом месяце – это не очень хорошо, но, с другой стороны, куча людей рождается семимесячными, вон мой дядя Густав например, – и ничего.

– Что-то случилось? – встревоженно спросила Светлана. За ее спиной маячил Валерий с удивленным лицом.

– Случилось, случилось! – крикнул я, улыбаясь. – Просите, мне необходимо срочно ехать…

– А как же наше предложение?

– Потом, потом! – отмахнулся я.

Светлана скомкала салфетку с именем, щелкнула зажигалкой и положила охваченный пламенем бумажный комок в блюдце.

– У нас не курят, – пролепетала возникшая в поле зрения официантка.

– И правильно делают, – кивнула Светлана, даже не взглянув на нее.

Я вытащил из бумажника несколько купюр, с лихвой покрывающих наше общее пребывание в ресторане, бросил деньги на стол и устремился к дверям.

– Я могу позвонить вам вечером? – спросила мне в спину Светлана.

Я сделал неопределенный жест и нырнул в бамбуковую занавеску. Вся эта история с кредитом, солидным клиентом и нейролингвистическим программированием сразу выветрилась из головы – с минуту на минуту я должен был стать отцом!

* * *

Я гнал как безумный и лишь каким-то чудом не попался в лапы дорожной полиции. Чтобы добраться до клиники, где лежала Арита, мне предстояло пересечь половину Москвы. Я ехал, молился, пел вслух и благодарил бывшего мэра русской столицы Лужкова, который хотя и считался всеми коррупционером, однако сумел хотя бы частично решить проблему с трафиком, выстроив несколько транспортных колец и развязок. Если бы не они, я бы еще стоял в пробке неподалеку от ресторана, где встречался с Валерием и Светланой.

Через сорок три минуты я был в клинике. Через сорок шесть увидел Ариту. Она была бледной, но спокойной. И с животом.

– Что случилось?! – сдерживая себя, чтобы не заорать, спросил я.

– Ложная тревога, – улыбнулась моя милая женушка. – Спазмы, которые все, и я в том числе, приняли за схватки. Малыш успокоился. Он решил, что пока еще рано.

– Я очень испугался.

– Ты будешь удивлен, но я – тоже, – сказала Арита. – Ты привез сырки?

«Сырки! – мысленно я застонал. – Как я мог забыть…»

В общем, пришлось бежать в магазин, потом ехать за справкой, позволяющей мне как отцу присутствовать на родах, потом отправляться за каким-то необычайно важным и нужным кремом для рожениц, потом…

Домой я попал ближе к полуночи. И только отужинав готовым обедом из супермаркета и двумя стаканами сока, я вспомнил о Светлане. И тут же в соответствии с русской поговоркой «Вспомни беса – он и появится» зазвонил телефон.

– Господин Хаген? – Голос Светланы был подчеркнуто деловит. – Простите, мы договаривались, что я вам перезвоню.

– Да-да…

– Вы приняли решение?

– Да… – Я глубоко вдохнул и закончил: – Видите ли, Светлана… я не могу принять ваше предложение. Это мой окончательный ответ.

– Спасибо, – сказала она и отключилась.

Я выдохнул, подмигнул африканской маске на стене и улыбнулся.

Слава всем богам, и с магией можно тягаться. Особенно если ей противостоят нервная женщина на восьмом месяце беременности и ребенок, который еще не родился, но уже любит пошалить…

* * *

Валерий проявился через пару недель, когда я уже почти перестал о нем вспоминать. Правда, теперь звонок вышел не таким неожиданным: в прошлый раз я сохранил его номер в контактах смартфона и был готов. Поначалу даже отвечать не хотелось, но, рассудив, что выгляжу нелепо, я все же взял трубку.

– Здравствуй, Нил. Это я, – голос у Валерия был убитый.

– Что-то случилось?

– Нам нужно встретиться. Прямо сейчас. Ты в офисе?

– Дома, – соврал я, мгновенно вспомнив, чем закончились две наши предыдущие встречи.

– Хорошо, сейчас подъеду.

– Боюсь, что не смогу тебя дождаться. Я уже убегаю. Может, обсудим по телефону?

– Нил, дружище, ты не понимаешь… Мне нужно с тобой встретиться…

В голосе Валерия появилась знакомая напористость. Должно быть, кто-то назовет это упорством, твердостью характера, деловой хваткой или придумает еще с десяток красивых звучных эпитетов, но как по мне, так это невоспитанность и эгоизм. Даже эгоцентризм, как сказала бы Арита.

– Валерий, я сегодня не могу. Давай по телефону или в другой день.

Трубка умолкла на несколько секунд, настолько долгих, что я уже хотел переспросить, на связи ли он.

– Нил, мне нужно с тобой встретиться, – мертвым голосом повторил Валерий. – От меня Наталья уходит.

– Жена? – оторопел я.

– Да.

– Из-за Светланы?

– А из-за чего еще? Мне очень паршиво, Нил, – продолжил Валерий, – и не с кем поговорить. Пожалуйста.

Это был удар ниже пояса.

– Я не желаю иметь с нею никаких дел, – отрезал я.

– Нил, никаких дел не будет! – горячо заверил меня Валерий. – Просто помоги… мне больше не к кому обратиться. Честно! Я не хочу потерять семью из-за этой…

* * *

Мы договорились встретиться в «Кофемании» на Большой Никитской. Есть там такое местечко: не очень дорогое и без широкого алкогольного ассортимента.

Здесь было немноголюдно, уютно и пахло корицей. Когда я вошел, Валерий уже сидел за столиком в дальнем углу. Перед ним исходил паром глиняный чайник, рядом стояли две чашки.

– Най Сян Цзинь Сюань, – сообщил вместо приветствия Валерий.

– Я не силен в китайском.

– Молочный улун, – кивнул он на чайник. – Будешь?

– Спасибо. Лучше кофе.

– А я предпочитаю хороший зеленый чай. Правда, это только у нас его называют зеленым, на самом деле улун – бирюзовый чай, ну так у нас и красные чаи черными называют.

Валерий был трагичен и значителен. Как артист драматического театра. Я почувствовал легкое раздражение.

– Ты меня для этого позвал? О чае поговорить?

– Извини, пытаюсь отвлечься, – мгновенно поник Валерий.

– Так что у тебя случилось?

Он медленно налил улун в чашку, взял ложечку и принялся долго и бессмысленно перемешивать чай.

– Наташка узнала про Светлану, – наконец выдавил он. И снова замолчал.

Я ждал, молчание затягивалось, Валерий болтал ложкой в чашке. Каждое слово мне из него тянуть, что ли?

– Откуда? – спросил я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

– Какая разница! – тут же взвился Валерий, но взял себя в руки: – Извини. Она сказала, что подаст на развод и заберет детей.

Ну что тут скажешь, вполне закономерный поворот. Только от меня-то он чего ждет? Я в таких ситуациях, честно говоря, теряюсь и не очень понимаю, что говорить. Тут любые слова прозвучат либо глупо, либо банально.

– И что думаешь делать?

Валерий бросил на меня взгляд, но как-то странно, будто пытался посмотреть мне через плечо.

– Не знаю. Может, ты что посоветуешь?

– А что тут посоветовать? Иди к ней, пытайся вернуть. Покупай шубу, цветы, кольца, серьги. Стой на коленях. Делай что-нибудь! И бросай к дьяволу эту Светлану.

Валерий снова посмотрел в мою сторону. На этот раз отчетливо за мое плечо. Что он там хочет увидеть? Я попытался было обернуться, но в это время официант принес заказанный мною латте. А когда все же обернулся, то понял все и сразу, но было поздно.

От входа к нашему столику шла Светлана.

Валерий сидел напротив все с той же трагичной рожей и болтал ложечкой в чашке с улуном.

– Ты мне соврал? Никто тебя не бросал, да?

– Нет, все – правда. – Он был печален.

– Тогда она здесь зачем? – процедил я сквозь зубы шепотом.

– Успокойся, старик. Это только бизнес.

Валерий прилепил на лицо дежурную улыбку и приподнялся.

– Здравствуй.

Он облобызал подошедшую Светлану.

– Здравствуй, котик, – ласково приветствовала она Валерия, а потом повернулась ко мне: – Здравствуйте, Нильс.

 

Глава 5

Как говорят спортивные комментаторы: «встреча закончилась в ничью».

Валерий снова оказался отсажен, но не отпущен. И тоскливо цедил свой бирюзовый чай за соседним столиком, чтобы мы спокойно могли поговорить тет-а-тет. Светлана пришла с прежним предложением, но с новыми условиями. Сроки сделались меньше, мой процент – больше. И интереса в голосе Светланы сильно прибавилось.

Она держалась предельно деликатно и нарочито уважительно, но ее спокойствие и умение подстраиваться под ситуацию на этот раз дали трещину. Я был нужен Светлане или мои услуги – но крайнюю заинтересованность в моей персоне ей уже не удавалось так просто скрыть.

Как говорил Дмитрий: «незаменимых у нас нет». Думаю, он не сам это придумал, а кого-то цитировал. Так вот, если в тебе заинтересованы настолько, что не видят замены, значит, либо ты гений, либо стоит искать подвох. Гением я себя не считал, потому насторожился.

Хотя это не помешало в очередной раз попасть под магию Светланы, и вместо категорического «нет» я пообещал подумать, что могу сделать для нее и ее клиента. Кажется, такой ответ ее удовлетворил. Во всяком случае, выжав из меня обещание позвонить, как только с моей стороны будут уточнены отдельные детали сделки, она поднялась из-за стола, дружески чмокнула меня в щеку и, сославшись на дела, убежала.

А я остался сидеть и утешаться тем, что с моей стороны это было не «да» и не «нет». Так что, как говорят спортивные комментаторы… впрочем, я повторяюсь.

Иллюзия развеялась, когда ко мне подсел печальный Валерий:

– Ну что? Все прошло удачно?

Вопрос был настолько дурацкий, что мгновенно разметал радужное состояние. Я вдруг отчетливо увидел себя со стороны. Сидящего за столом в недорогой кофейне китайского болванчика, которого ласково щелкнули пальцем по голове, и он принялся послушно кивать с радостной улыбкой. Разве что слюну не пустил.

Какое «удачно»? Куда я вообще полез? И какая к чертям собачьим «ничья», если я фактически дал согласие?

– Поверь мне, Нил, Лана может быть пробивной и безотказной. С ней полезно иметь дело. Она надежный человек, – продолжал болтать Валерий, производя какие-то хитрые манипуляции со своим бирюзовым чаем.

Ну да, надежный человек, навязывающий авантюрные сделки, если не сказать – аферы.

Он еще что-то говорил, но я не слушал. Почему-то вдруг навалилась усталость.

– Знаешь что, Валерий, – сказал я ему. – Зря ты меня в это втянул. И сам ты во все это влез зря. Последний раз говорю: бросай ее, пока не поздно, и возвращайся к жене.

– Не могу, – резко поник он, словно подхватив мою усталость. – Со Светланой я могу реализоваться, с ней у меня есть будущее. А с Наташкой…

Если бы зомби не были придумкой и существовали в реальности, они выглядели бы именно так, как сейчас выглядел Валерий. Он говорил с какой-то фанатичной верой, от которой сам же и подпитывался, утверждаясь в этой вере все больше. Парадокс, замкнутый круг.

– Какое будущее? У тебя дети. Дети – вот настоящее будущее, не эфемерное. А это…

– Ты просто с ней не работал. Ты увидишь. Только попробуй.

– Хорошо, я попробую, – согласился я. – А ты попробуешь вернуть семью.

Валерий ссутулился, будто из него выдернули стержень.

– Наташка никогда не даст обратный ход.

– А если даст?

– Не даст. Ты ее не знаешь, Нил.

Его бессилие раздражало до невозможности. Я встал из-за стола.

– Даст, – зачем-то пообещал я, скорее всего от злости. – Я тебе перезвоню.

И пошел на выход, не рассчитавшись за кофе.

В конце концов, его очередь платить по счету.

* * *

Человека, который был мне сейчас нужен, звали Макс. Когда я впервые услышал о Максе, мне почему-то представился молодой, небрежно одетый, лохматый парень. В реальности Макс оказался коротко стриженным седеющим мужчиной крепкого сложения и неопределенного возраста. Помню, такой диссонанс привел меня в растерянность. Видимо, виновата была небрежная, усеченная форма имени, она и сбила меня с толку.

На самом деле Макс был Максимом Антоновичем. Когда-то он работал – русские говорят «служил» – в каких-то спецслужбах. В каких именно, не скажу, у русских все службы, кроме полиции, которая до недавнего времени была милицией, называются аббревиатурами, и, чтобы разбираться в этих сокращениях, надо родиться в России. Не знаю, чем именно Макс занимался, но он рано вышел на пенсию и, вместо того чтобы радоваться жизни, начал новую карьеру в банковском секторе, в скором времени добравшись до поста начальника отдела безопасности.

Это случилось быстро и незаметно. Странное сочетание слов, но иначе не скажешь. Если другие сотрудники видели повод для праздника в переходе на новую ступеньку карьерной лестницы, даже если эта ступенька была совсем незначительной, то Макс не обращал на такие мелочи внимания. Он просто плавно переполз в новую нишу и так же вальяжно, не останавливаясь, двинулся дальше. Должно быть, так ползет танк.

Макс был пугающе дружелюбен. Мягкий взгляд, располагающая улыбка. Носил просторные вещи, скрывающие особенности сложения. Он напоминал ДЗОТ. Смотришь со стороны – мирный пейзаж, березки, под ними холмик – и никогда не подумаешь, что внутри этого холмика установлен пулемет, а пулеметчик уже давно держит тебя на мушке и палец на спуске.

Он не выглядел особенно крупным. Но я при своем росте и физической подготовке не полез бы с ним в драку даже в состоянии сильного алкогольного опьянения.

А еще Макс был честен. И хотя мы никогда не были особенно близки, у меня с ним сложились, как мне казалось, достаточно доверительные отношения. Во всяком случае, я был уверен, что он не пойдет через мою голову доносить о нашем разговоре. Даже если разговор этот ему не нравится.

А разговор ему ух как не понравился!

Максим Антонович выслушал меня очень внимательно, не перебивая. И хотя я не вдавался в детали делового предложения Светланы и уж тем более опустил всякие интимные подробности, Макс всем видом дал понять, что ему это не по душе.

– Вы давно ее знаете, господин Хаген? – спросил он, когда я закончил излагать суть дела.

– Не очень, – честно признался я.

– А откуда, если не секрет?

– Друг познакомил.

– Вы доверяете этому другу? Он давно с ней знаком?

Обилие простых вопросов начинало напрягать. Макс говорил со мной как со старшим, как с начальством. И хотя голос его звучал предельно уважительно, суть вопросов заставляла чувствовать себя наивным ребенком. Так разговаривал со мной отец в детстве в тех случаях, когда не хотел наказывать. Он мягко подводил меня к пониманию собственной неправоты, и это понимание давило настолько беспощадно, что иногда возникала мысль: «лучше б отругали».

– Я не хочу навязывать свои ощущения, господин Хаген, – додавил Макс с той самой мягкой отцовской обстоятельностью, – но у вашего дела очень неприятный привкус.

Мальчик во мне все понял, нужно было включить начальника:

– Просто узнайте для меня все, что можно, об этой женщине. И о человеке, которого она рекомендует.

Макс послушно кивнул, только что не отчеканил: «Так точно, господин Хаген!» – но взгляд его по-прежнему напоминал взгляд отца.

– Сделаем… Вот только… Э-э-э… Нильс, – он, кажется, впервые за несколько лет назвал меня по имени, – не стоит вам связываться с русскими аферистами. Это не Европа, здесь европейские схемы не работают. Это у вас там все жестоко, но логично. А у нас по-доброму, но безжалостно, беспощадно и не поддается логическому осмыслению.

Он был прав. Мой опыт общения с местным криминалитетом всячески подтверждал его правоту. Вот только Светлана и ее протеже не походили на преступников и вращались в других сферах.

– Спасибо, Максим Антонович, – сдержанно поблагодарил я, стараясь отвязаться от ощущения, что получил поучение от отца. – Позвоните, как что-то прояснится.

И раз уж я решил посвятить этот день проблемам Валерия, нужно было заехать еще к одному человеку.

* * *

Мне открыли практически сразу. С того момента, как я нажал кнопку звонка, до того, как распахнулась дверь, прошло, должно быть, не больше пятнадцати секунд. Но это были одни из самых долгих секунд в моей жизни. Во всяком случае, вопрос: «Что я тут делаю?» и малодушная мысль о том, чтобы развернуться и сбежать, успели возникнуть в голове не один раз.

Женщина, открывшая дверь, была красива, но совсем не той красотой, что Светлана. Она излучала море обаяния, домашнего тепла и уюта. Она выглядела потрясающе для женщины, которая родила четверых детей, но… Она была из этой, реальной жизни.

– Вы к кому?

– Здравствуйте, я… – я запнулся, подбирая слова, – деловой партнер вашего мужа.

– Его нет. И вряд ли он здесь еще когда-нибудь появится. – Женщина попыталась закрыть дверь.

– Подождите, – заторопился я, не зная, как ее остановить. Не врываться же, в самом деле, в чужое личное пространство. – Я знаю. Я не к нему, я к вам.

Удивительно, но это сработало. Она замерла и посмотрела на меня с любопытством.

– Вы ведь Наталья? – уточнил я. – Меня зовут Нильс. Нильс Хаген. Мне очень надо с вами поговорить. Вы разрешите войти?

В квартире было светло, чисто, уютно и тихо. Я разулся у входа, влез в белоснежные мохнатые тапочки, предложенные хозяйкой, и прошел следом за ней в комнату. Здесь Наталья извинилась и, испросив формального разрешения оставить меня на пару минут одного, вышла.

Оставалось только надеяться, что она не побежала звонить в полицию.

Я огляделся. Обстановка в комнате не отличалась вычурностью – спокойные тона, простые формы, – при этом каждая деталь меблировки была подобрана со вкусом, и в каждом предмете чувствовался достаток хозяина. Здесь жили небедные, но некичливые люди. Первое вполне вписывалось в мой образ Валерия, второе шло с ним вразрез.

На комоде стояла фотография в рамке. Улыбающийся Валерий, Наталья и четверо детей – квинтэссенция счастья.

За спиной звякнуло. Я обернулся. Незаметно вернувшаяся Наталья поставила на журнальный столик поднос с чашками, вазочкой с конфетами, сахарницей и френч-прессом.

– Присаживайтесь, – кивнула она на кресло подле журнального столика.

Я принял приглашение, она устроилась напротив, налила кофе. Она ждала услышать, с чем я пришел, а я не знал, с чего начать.

– Молока?

– Нет, спасибо.

Я положил в кофе ложку сахара и принялся размешивать, чувствуя себя неуютно.

– Это вы комнату обставляли? Или?..

– Я. Муж в такие вещи давно не вмешивается. Просто платит по счетам и все.

Идея ворваться в чужую жизнь и что-то в ней исправить уже не казалась такой хорошей. Что я могу ей сказать? Это работает только в кино. Герой врывается в чужую жизнь, говорит много красивых и правильных общих слов, зритель слушает и понимает, как прав герой. И другие герои на экране понимают, что он прав. И моментально переоценивают свою жизнь вместе со всеми обидами и недосказанностями. Happy end.

А в жизни… Кто я такой, чтобы говорить этой женщине все эти слова и надеяться на нужную мне реакцию?

– А дети? Где они? – кивнул я на фото.

– Старшие в секциях – бассейн, теннис. Младшие у бабушки, – пожала плечами Наталья и неожиданно атаковала: – Валера нашел себе иностранного адвоката?

– Простите? – не понял я.

– Ну, вы ведь его адвокат?

– Нет.

– Тогда зачем вы пришли?

Хороший вопрос. Я сделал глоток кофе, собираясь с силами:

– Просто поговорить. Сказать то, что он сам не может вам сказать.

– Он меня теперь боится?

Губы ее изогнулись в горькой улыбке. Я покачал головой:

– Просто он сам еще всего до конца не понимает.

– А вы, значит, все понимаете? – Наталья перешла в массированное нападение, хотя, вероятнее всего, это была защитная реакция, к которой я тоже не подготовился. Господи, какой же я дурак!

– Всего никто не понимает. Но я точно знаю, что ломать легче, чем строить. Вы уверены, что хотите разрушить то, что строили много лет? Ваш дом, вашу семью, вашу жизнь.

– Вы знаете, что он сделал?

Я посмотрел на Наталью и споткнулся об ее взгляд. В нем было столько честности и пронзительной открытости, что я не нашел ничего лучшего, как снова уткнуться в чашку с кофе.

– Не прячьтесь, – легко разгадала мой маневр Наталья.

– Знаю, – процедил едва слышно.

– Тогда чего вы от меня хотите?

А в самом деле, чего? Зачем я сюда пришел? Для нее? Для Валерия? Для их детей? Для себя? Может быть, я здесь затем, что верю еще в какие-то размывшиеся сегодня ценности? Ценности, которые сам поставил под сомнение своим пьяным походом в проклятый клуб…

Тогда я отставил чашку и заговорил.

Не помню слов, которые тогда произносил. Да и не уверен, что слова играли такую уж значимую роль. Важнее, наверное, были эмоции и интонации.

Я говорил, что нет ничего важнее семьи и детей.

Говорил, что никакая обида, никакая ссора, никакой проступок не стоит человеческих отношений. Тем более, отношений, которые дали жизнь четырем маленьким людям.

Я вспоминал о библейском всепрощении и пытался доказать его состоятельность в современном мире. А потом переключился на Валерия, ведь каждый может оступиться. Ведь случается так, что быт заедает и хочется чего-то нового, а новых впечатлений нет. И когда на фоне однообразия вдруг возникает что-то, выбивающееся из общего ряда, то это новое может быть болезнью. И такую болезнь надо лечить. Будь то алкоголь, наркотик, фанатичное увлечение или нездоровая связь. Да, трудно дать человеку шанс, проще обидеться и вычеркнуть больного из жизни. Но это не выход. Нет, не выход.

Кому я все это доказывал? Ей или себе? Не знаю.

Наталья слушала меня, не перебивая. Наконец я выдохся, замолчал и в один глоток опорожнил остывшее содержимое своей чашки. Она налила мне еще кофе из френч-пресса.

– Вы все-таки адвокат.

– Нет. Я работаю в банке. Спасибо.

Я принял вторую порцию напитка и принялся пить теплый несладкий кофе небольшими глоточками.

– Вы видели ее? – вдруг спросила Наталья все с той же убийственной откровенностью.

Я кивнул.

– Чем она лучше меня?

От этого вопроса несладкий кофе сделался совсем горьким.

– Она не лучше. Ничем не лучше. Вас даже сравнивать нельзя.

Наталья посмотрела мне в глаза, но отчего-то возникло ощущение, что передо мной сейчас сидит не Наталья, а Арита. И это моя Арита заглядывает мне в самую душу:

– Врете.

– Правда, она не лучше. Ничем. Вы мать, жена, друг. Вы его тыл, его уютный привычный дом, в который всегда можно вернуться. Вы – его жизнь, если угодно.

– Тогда почему?

– Потому что вы мать, жена, друг… и тыл… Стабильность, которая есть всегда. А в каждом мужчине живет дух авантюризма. Он нелогичен, разрушителен, и его трудно контролировать, но…

– То есть меня можно предать, потому что ко мне всегда можно вернуться? Потому что я всегда прощу и сделаю вид, что ничего не было?

Я почувствовал, что меня загоняют в угол. Уже загнали одним тяжелым словом «предать».

– Просто… Это как болезнь. На болезнь не надо обижаться. Ее надо лечить.

– Вы хотите, чтобы я была святой, – горько улыбнулась Наталья. – Я не святая. Кроме того, Валере не нужна моя святость.

Взгляд ее замер на моей правой руке, на обручальном кольце, а потом она снова заглянула мне в душу:

– А вы бы смогли сказать все, что сейчас говорили мне, своей жене?

Хотел бы я знать, о чем сейчас думала эта женщина, но в данной ситуации патологоанатомом была она, а я, пришедший лечить, чувствовал себя препарированным.

– Я… не знаю. Но ведь к вам пришел не Валерий.

Взгляд ее похолодел.

– До свидания, Нильс.

Сказано это было так, что говорить стало не о чем. Я неуклюже кивнул и поднялся. Она осталась сидеть. Продолжая ощущать неловкость от каждого своего действия и от бездействия, я поплелся к двери.

– Я бы хотела все вернуть, – догнал меня ее голос. – Но он не сможет. А делить его с ней не смогу я. Вы правильно сказали: я – жизнь. А она – смерть. Мы не можем ужиться с одним человеком. Если он этого не понимает, если он не может выбрать сам… значит, всё. Всё…

Я обернулся. Наталья сидела у журнального столика и смотрела теперь в себя. И в глазах ее стояли слезы.

Одинокая.

В своем уютном, так долго и с такой любовью создаваемом доме, где каждая вещь была на своем месте. Гардины, диван, столик с креслами, полки с книгами на стене, комод. И квинтэссенция счастья на комоде – фотокарточка в рамке, с которой улыбались она, Валерий и их дети.

– Можно я возьму это фото? – неожиданно для себя спросил я.

– Зачем оно вам?

– Это не мне.

Наталья неопределенно повела плечом. Она больше не препарировала меня. А может, и прежде этого не делала, и все мои ощущения были только моими ощущениями.

– Если он вернется, вы его примете? – спросил я, возвращая ей ее прямоту.

– Берите фотографию, если она ему так нужна, и уходите. – Она явно боролась с подступающими слезами.

И я ушел. Вышел в коридор. Снял белоснежные тапочки, обулся и вышел.

Но перед этим забрал фотографию.

 

Глава 6

Максим Антонович подошел ко мне на другой день, когда я собирался идти обедать.

– Здравствуйте, господин Хаген, – в своей обыкновенной манере поздоровался он.

– Добрый день.

– А у меня для вас кое-что есть.

– Отлично. Я как раз собирался перекусить. Не хотите составить компанию?

Макс покачал головой.

– Я поздно завтракал. Да и говорить об этом лучше без посторонних. Загляните ко мне, как пообедаете.

Это было самой безобразной версией «bon appétit», какую я только слышал в жизни. Обед я заглотнул за десять минут. И салат, и суп, и горячее – не разбирая вкуса. Да и жевал, если честно, чисто символически.

Когда я вошел в кабинет начальника отдела безопасности, Максим Антонович удивленно приподнял бровь.

– Лихо вы. А еще говорят, что на западе все по часам. Мол, если час на обеденный перерыв дали, значит, час и ни минуты меньше, иначе профсоюз на дыбы встанет.

Максим Антонович говорил с большим количеством не совсем ясных мне просторечных словечек, но уходить сейчас в лингвистические дебри не было никакого желания.

– Я учусь у русских, – вежливо улыбнулся я.

– Русские за десять минут обедают, только если они солдаты срочной службы: «Закончить прием пищи, встать, головные уборы надеть, выходи строиться!» А работникам московских офисов дай волю, так они не то что обедать два часа будут, вообще всю работу в кофе с перекурами превратят.

Он говорил легко и на совершенно отвлеченные темы. На какое-то мгновение мне показалось, что он надо мной просто издевается, а может, так оно и было. Так или иначе, я почувствовал острое желание стукнуть Макса чем-нибудь увесистым и железным по его доброжелательной физиономии. Лопата бы подошла идеально. Видимо, этот порыв отразился на моем лице, потому что Макс молниеносно посерьезнел и сказал совсем другим тоном:

– Ладно, вы ведь не за этим ко мне пришли, господин Хаген. Я выяснил то, что вы просили. Дело, как я и предполагал, с душком. Что касается вашего потенциального клиента, то, по моим данным, он «кидала».

Последнее слово я не понял, но Максим Антонович, не дожидаясь наводящего вопроса, пояснил:

– Обещает, берет и не возвращает, в связи с чем у него уже случались неприятности с другими банками. Так что ваш «кредитор», скорее всего, неплатежеспособен. Документального подтверждения у меня нет – не мой уровень, – так что в этом случае вам придется либо рискнуть, либо поверить мне на слово.

– А что со Светланой?

Макс посмотрел на меня так, будто, назвав ее по имени, я выдал военную тайну, поморщился и неспешно достал из ящика непрозрачную пластиковую папку.

– Вот полистайте.

* * *

Папку я открыл у себя в кабинете. С фотографии на первой странице на меня глядела женщина совершенно заурядной внешности с русыми волосами и серыми глазами с близоруким прищуром. Признаться, я не сразу узнал в ней Светлану. А когда узнал…

Если верить фотографии, в ней не было ничего кроме фальши. Налет загадочности и утонченность чертам лица придавала косметика. Над волосами долго трудился стилист, добавляя цвет и объем, а затем придавая всему этому великолепную естественность. И даже удивительно глубокие синие глаза, в которых так хотелось тонуть, оказались цветными линзами.

Я поспешно перевернул фотографию и принялся читать, надеясь информацией заглушить потрясение от увиденного, но с каждой прочитанной строчкой становилось только хуже.

Это был удар под дых. Словно мне пять лет и я только что узнал, будто Юлемандена не существует. У меня на глазах таяла мечта. Чудесная сказка становилась большой и неприятной ложью.

Черт побери, да новосибирские бандиты, едва не оставившие меня без гроша, были детьми по сравнению с этой женщиной! От прочитанного захотелось выпить. Причем по-русски – сразу стакан и без закуски. Но рабочий день только-только перевалил за середину, и у меня еще была куча дел.

Зато теперь, благодаря Максиму Антоновичу, «великолепному Максу», я точно знал, что мне делать. Я достал пакет формата А4, положил в него папку, туда же запихнул прихваченную у Натальи фотографию – застывший момент семейного счастья – и вызвал курьера. Как говорил Дмитрий: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Я не способен принять решение за Валерия, но кто сказал, что я не могу дать ему выбор?

* * *

Минуло дней десять, а то и две недели. Никаких вестей от Валерия я не получил. Светлана тоже не беспокоила, из чего я сделал вывод, что проблема рассосалась сама собой. То ли Валерий совершил-таки наконец мужской поступок, то ли еще как, но все закончилось так, как и должно было, – ничем для меня и чем-то для них.

Сказать по чести, теперь все это меня мало волновало. Каждый день, уезжая на работу, я целовал Ариту в теплую щеку, прижимал к себе и думал: «Сегодня!»

Весь день я ждал звонка. Каждый час, каждую минуту. Каждую секунду. Я тысячу раз представил себе, как это будет. Я перебрал все слова в русском языке и в конце концов остановился вот на таких: «Ни, началось. Приезжай».

Я хорошо знаю Ариту, поэтому уверен – ничего лишнего она говорить не будет. Из клиники ее выписали через двенадцать дней после того, как я посетил закрытый клуб Светланы. С тех пор немало воды утекло, но частенько, особенно по вечерам, я ловил на себе странный взгляд Ариты. Она бросала его то поверх книжки, то с дивана, то за столом, наливая чай.

Взгляд этот был подобен жесту детской руки в темноте, когда ребенок, проснувшись от какого-то кошмара, проверяет – здесь ли мама, рядом ли она, сумеет ли защитить, помочь, если что-то случится? Я был рядом, конечно же, но у Ариты почему-то возникли на этот счет сомнения, и мне пришлось прикладывать массу усилий, чтобы она, что называется, «оттаяла» и тревожный взгляд-жест ушел в прошлое. Однако, как я ни старался, как ни пытался, что-то тревожило мою любимую, что-то стояло у нее за плечом и заставляло не верить мне до конца.

Я пару раз уже совсем было собирался вызвать ее на откровенный разговор, но в самый последний момент давал, что называется, задний ход – интуиция подсказывала, что делать этого не следует, а интуиции я научился доверять с того самого момента, когда спрыгнул с балкона двухэтажного дома под Новосибирском и побежал через заснеженное поле в одних носках.

Наверное, вот такое доверие этому иллюзорно-мистическому чувству есть прямое влияние России на мой мозг и сознание. Здесь интуиция – это нечто большее, чем просто «непосредственное постижение истины без логического анализа, основанное на воображении, эмпатии и предшествующем опыте». Если вы хотите жить в России и не быть чужаком, вам нужно научиться доверять интуиции.

В общем, я ждал звонка каждое мгновение, проведенное вне дома, без Ариты. И звонок грянул! Я дрожащей рукой вытащил смартфон из кармана, провел пальцем по экрану и выпалил:

– Ари, что, уже?! Началось?!

– Господин Хаген, – сухо прозвучал в трубке голос Максима Антоновича. – Я звоню, чтобы предупредить. На вас хотят завести дело.

– Какое дело? Кто?

– Мои источники утверждают, что в полицию на вас поступило заявление о мошенничестве.

– Что?! – Я откинулся на спинку кресла, провел свободной рукой по лицу и не удивился, обнаружив выступивший пот. – Что за… Почему? Как?

Максим Антонович был бесстрастен и точен в формулировках, словно агентство финансовых новостей.

– Это чушь… ошибка!

– Хуже, господин Хаген. Это – диверсия, и направлена она против вас лично. И вы должны догадываться, кто ее организовал. Всего доброго.

– До свидания… – последнее слово я крикнул в уже замолчавшую трубку – Макс отключился.

«Светлана!» – это имя полыхнуло у меня в голове фиолетовым, адским светом. В кабинете отчетливо запахло серой.

Проклятье! Эта стерва нанесла ответный удар! Она отомстила… С ее связями это, видимо, было несложной комбинацией. Что ж, с одной стороны, это урок мне – не лезь, куда не следует. А с другой – что ж, «не делай добра – не получишь зла». Впрочем, теперь это уже не важно. Теперь нужно действовать, и действовать быстро. Жизнь в России меня научила многим вещам, в том числе и тому, что любые вопросы с «органами» нужно решать в самом срочном порядке… Надо было ехать к Филимонову! Прямо сейчас!

Я сорвался с места, едва ли не вышиб дверь, вихрем промчался по приемной, схватил плащ, успел бросить секретарше на ходу:

– Буду вечером! – и выбежал в коридор.

Через двадцать минут я уже сидел в другой приемной, огромной, словно пиршественный зал какого-нибудь средневекового короля из числа тех самых Меровингов, что никогда не стригли волос.

Дубовые панели, двери, оббитые натуральной кожей, светильники из кованой бронзы, старинные напольные часы, картины в золоченых рамах, все подлинники, никаких репродукций, и среди них, на самом почетном месте, – портрет президента.

Это была приемная настоящего имперского чиновника высокого ранга. Собственно, Филимонов и был таковым – человек, в числе прочих осуществляющий экономическую политику России. Мы были едва знакомы, но он на Экономическом форуме в Санкт-Петербурге в прошлом году лестно отозвался о нашем банке, поставил меня в пример другим и дал свою визитку, сказав: «Если возникнут проблемы, обращайтесь. Мы рады помочь искренним друзьям России».

И вот проблемы возникли. Я представился секретарю-референту, пожилому мужчине в строгом костюме, рассказал в двух словах о предложении Филимонова обращаться за помощью.

– Я доложу Виктору Алексеевичу, – коротко произнес референт. – Ожидайте.

Я сел на кожаный диван под лимонным деревом, огляделся. В приемной было еще около десятка посетителей – все как на подбор мужчины среднего возраста с папками или портфелями. И что-то в их лицах подсказало мне, что их привели в это помещение проблемы ничуть не меньше по масштабам и значимости, чем моя. Следующие полчаса были одними из самых напряженных в моей жизни. Я смотрел на минутную стрелку, на то, как она с фатальной неотвратимостью переползает с деления на деление, и думал о возможных последствиях.

Последствия были одно хуже другого. Образ Светланы, фальшивой богини, оказавшейся ведьмой, то и дело вставал у меня перед глазами.

«Ничего, – шептал я про себя, впившись взглядом в стрелку. – Ничего. Я сумею. Я выдержу. Иначе…»

Что «иначе», я додумать не успел – на столе у референта зазвонил телефон. Обычный такой старинный пластмассовый телефон цвета слоновой кости с трубкой на витом шнуре.

– Да, – негромко сказал референт и вскинул голову.

Когда он нашел взглядом меня, я уже все понял и поднялся.

– Проходите, Виктор Алексеевич ждет вас. Он попросил узнать, что вы предпочитаете – чай, кофе, сок, виски, коньяк, минеральную воду?

– М-минеральную в-воду, – от волнения я начал заикаться, – п-пожалуйста.

– Хорошо. – Референт открыл мне дверь, и я вошел в кабинет, не менее, а может быть, и более просторный, чем приемная.

Филимонов поднялся из-за стола, вышел и двинулся мне навстречу с благожелательной улыбкой.

– Господин Хаген, очень рад вас видеть!

– Д-добрый день, В-виктор Алексеевич. – Я ответил на его рукопожатие, гадая, насколько натуральна его радость.

– Что за история привела вас ко мне? Присаживайтесь, я весь внимание.

Медленно вдохнув – это помогает расслабиться, – я приступил к изложению своей «истории», стараясь опускать незначительные подробности и при этом не утаивая ничего более-менее значимого. Это была стратегия, которую я разработал, сидя в приемной. Люди, облеченные властью, подобной той, что есть у Филимонова, не любят, когда их держат за дураков. Впрочем, этого не переносят и все остальные.

Пока я говорил, девушка в белой блузке и юбке-карандаше, цокая точеными каблучками, принесла на серебряном подносе стакан чая в подстаканнике для Виктора Алексеевича и бутылочку перье для меня.

Когда я закончил говорить и потянулся за минералкой, Филимонов помешал чай и задумчиво сказал:

– Заказ.

Этой фразой он заставил мое сердце биться вдвое быстрее, а оно и без того молотило, как сумасшедший рокер-барабанщик.

– Что вы сказали? – на всякий случай переспросил я в надежде услышать что-то иное.

– Вас заказали, господин Хаген. – Филимонов убил мою надежду, не дав ей толком родиться. – Вы наступили на хвост лисе, вот она и укусила. В любом случае вы совершенно правильно сделали, что пришли ко мне.

– Вы сможете посодействовать?

И тут у меня в кармане заиграла песня невольниц из оперы Бородина «Князь Игорь».

– Простите, – пробормотал я, вытаскивая смартфон.

Звони сейчас кто угодно другой, я бы сбросил, но это была Арита. Я провел пальцем по экрану и сказал:

– Да, милая!

– Ни, я рожаю!!! – завопила Арита таким пронзительным голосом, что Филимонов в своем кресле за столом от неожиданности подпрыгнул и поперхнулся чаем. – Я рожаю!! У меня воды отошли, а ты шляешься неизвестно где!

– Скорую… ты вызвала скорую помощь? – пролепетал я, облившись перье.

– Какую, на хрен, скорую, все Садовое стоит в пробках! А-а-а!!! – Арита заорала, и я вскочил, едва не перевернув тяжелое дубовое кресло. – Быстрее, он брыкается! И лезет!

– Что, в срок? – неожиданно и очень по-деловому спросил все понявший Филимонов и тоже поднялся.

– Да, да, тридцать шестая неделя… – Я рванулся к двери, остановился на полдороге, повернулся к хозяину кабинета: – Извините…

– Да какие тут могут быть извинения. Подождите секунду… – махнул рукой Филимонов и снял телефонную трубку. – Машину! Поедет господин Нильс Хаген. Да, в полное распоряжение. Отвезете, куда скажет. Быстро! – и поднял на меня глаза. – Езжайте, Нильс. Удачи вам! Не забудьте сообщить, чем все закончилось. По вашему делу… не волнуйтесь. Я все улажу. Претензий к вам больше не будет. Вас никто не побеспокоит. А от «лис» держитесь впредь подальше. Все будет хорошо!

* * *

У русского поэта и певца Владимира Высоцкого, умершего тридцать с лишним лет назад, но до сих пор являющегося культовым, есть такие строчки: «Мы успели. В гости к Богу не бывает опозданий». Мы с Аритой тоже успели. Лимузин Филимонова с мигалкой и сиреной-крякалкой прошел через пробки, как раскаленный нож через масло.

Когда я на руках вынес орущую от боли Ариту и посадил на заднее сиденье, водитель по имени Саша, бросив один-единственный взгляд на нее, сразу «включился» и приказал:

– Дышать! На раз-два вдох, на три-четыре выдох! В роддоме будем через двенадцать минут!

Я сел рядом с Аритой, взял ее мокрую от пота руку, захлопнул дверцу – и мы начали дышать, а Саша, включив свою «светомузыку», рванул с места так, что я даже не успел отследить, по каким улицам и переулкам мы неслись.

Подкатив к подъезду роддома, он выпрыгнул из-за руля, и взмахнув перед оторопевшей медсестрой в приемном покое каким-то удостоверением, распорядился тоном, не терпящим возражений:

– В родовую! Быстро!

Набежали разные люди в белых и зеленых халатах, мелькнуло лицо нашего врача Леонида Наумовича, ставшее вдруг очень озабоченным и серьезным, Ариту положили на каталку, и мы пошли по коридору. Спохватившись, я повернулся к оставшемуся в приемном покое Саше.

– Спасибо! Спасибо большое!

– Не за что пока еще! – рассмеялся он. – Удачи и здоровья мамаше и сыночку.

«Откуда он знает, что у нас будет мальчик?» – думал я всю дорогу до родовой палаты. А потом стало не до этого – да и вообще ни до чего…

* * *

У нас с Аритой мальчик. Сын. По-датски это слово звучит очень похоже: «søn». Все эти ужасные и прекрасные часы, когда он появлялся на свет, теперь уже позади. Арита спит, мальчик – тоже. Я сижу у окна и смотрю на дождливое московское небо, на кроны деревьев, на голубей, воробьев и ворон.

Последний год моей жизни был очень странным. Я столкнулся с разными проявлениями зла. Зло хотело ограбить и даже убить меня. Зло нападало и мстило. Я оказался сильнее. Да, я потерял что-то, что делало меня «herre Niels Hagen», какую-то часть своей души и ментальности, но приобрел при этом намного больше. Я стал господином Нильсом Хагеном, счастливым мужем и отцом. И я могу сказать себе сейчас: «Оно того стоило! Черт побери, стоило!».

Мы с Аритой еще не обсуждали, как назовем мальчика. Если откровенно, это и не так важно. Я не придаю именам сакральные смыслы. Главное, чтобы он вырос хорошим, счастливым человеком. Иван-Иоганн, Яков-Якоб или любое другое имя, имеющееся в русском и датском языке, вполне подойдет – и точка на этом.

Впрочем, может быть, мы назовем мальчика Виктором. Это мужественное и сильное имя. В нем есть некий победительный посыл, а для мальчика это важно. Так говорил еще дедушка Гуннар: «Мальчик должен знать вкус победы!»

Снова смотрю в окно. Начинает вибрировать стоящий на беззвучном режиме смартфон. Я гляжу на экран и сбрасываю. Звонит Валерий, а я не хочу его слышать.

«Видимо, Филимонов уже выполнил свое обещание, и проблемы теперь не у меня, а у Валериной подружки. Иначе с чего бы ему вдруг звонить?» – думаю я и отхожу от окна.

Хочется спать. Я сажусь возле кровати Ариты, смотрю на ее лицо, еще хранящее гримасы боли, но уже умиротворенное, спокойное. Рядом посапывает в колыбельке-боксе маленький Хаген. Смешно и непостижимо – я стал отцом!

Снова вибрирует смартфон. На этот раз коротко. Ну что за человек этот Новицкий! Обязательно портить мне настроение в такой момент?

Я сердито открываю пришедшее от Валерия сообщение и застываю от неожиданности с телефоном в руке.

С присланного фото на меня смотрят Валерий, Наталья и их дети. И это не старая студийная фотография, снимок сделан только что на камеру смартфона. Текст сопровождающего сообщения гласит: «Спасибо тебе, Нил. И не держи зла».

Новицкие счастливо улыбаются мне с экрана смартфона, и я невольно улыбаюсь в ответ. Конечно, Валера сам принял правильное решение, но… в этом, запечатленном на фото, новом мгновении счастья есть и моя доля участия.

Я продолжаю улыбаться фотоснимку и в этот момент понимаю, что фразу «Не делай добра – не получишь зла» придумал тот, кто ни черта не знал о жизни и ничего в ней не смыслил…