Фюрер и рейхсканцлер Адольф Гитлер выступил 11 марта 1945 года, в годовщину дня памяти героев, с обращением к вермахту, в котором, касаясь предыстории введения всеобщей воинской повинности 16 марта 1935 года, заявил следующее:

«Еврейский альянс капитализма с большевизмом, угрожающий ныне Европе, отбросил завесу, прикрывавшую гигантские приготовления к уничтожению нашего континента. Германский рейх, трусливо преданный большинством своих союзников, оказывает вот уже в течение шести лет военное сопротивление этим замыслам, добиваясь порою чрезвычайно важных успехов. И хотя теперь судьба, как кажется многим, вступила в заговор против нас, не вызывает никакого сомнения, что, проявляя мужество и стойкость, фанатизм и выдержку, мы сможем — как это часто случалось и ранее — преодолеть все невзгоды. В прошлом нет ни одного великого государства, которое не оказывалось бы в подобном положении: Рим — во второй войне против Карфагена, Пруссия — в Семилетней войне против Европы. И это только два примера из многих других. Поэтому моим неизменным решением и непоколебимой волей всех нас должно оставаться стремление показать потомкам достойный пример, не уступающий ни в чем истории. 1918 год не должен повториться. Мы все знаем, каковой будет судьба Германии в противном случае. Опьяненные победным угаром, наши противники четко и ясно провозгласили: истребление немецкой нации! Сегодня, когда мы в десятый раз отмечаем введение всеобщей воинской повинности, нам необходимо следовать единственной заповеди: сжав зубы, решительно делать все возможное для преодоления опасностей, для достижения нового перелома и материального и духовного укрепления силы сопротивления нашего народа и вермахта. Столь же великим должен быть и наш фанатизм в уничтожении тех, кто будет пытаться помешать нам в этом. Если такая великая нация, как немецкая, с почти двухтысячелетней историей не будет лишена веры в конечный успех, а станет фанатично выполнять свои обязанности, независимо от того, наступят хорошие или плохие времена, господь Бог не оставит нас без своей милости и благословения. История свидетельствует, что исчезает лишь безвольное и безропотное и что всемогущий повелитель миров помогает лишь тому, кто твердо решил помочь сам себе. То, что предстоит испытать нашему народу, зримо видно на значительной части наших восточных территорий и в некоторых западных районах. И что нам остается делать, понятно каждому: продолжать оказывать сопротивление и бить врагов до тех пор, пока они не сломятся. Так пусть же каждый выполняет свой долг!»

К концу войны в международной прессе все чаще стало появляться выражение «альпийская крепость». Многие полагали, что немецкое руководство воздвигло ее по примеру швейцарского «редута» в массиве Готтарда на случай, если бы немцы попытались нарушить нейтралитет страны. Предполагалось, что командование вермахта намерено было продолжать там боевые действия в соответствии с лозунгом Гитлера: «Мы никогда не капитулируем!» Альпийская зона в западной части Австрии и южной — Германии действительно по характеру местности, позволяющей применение танков и авиации в весьма ограниченном количестве, могла бы успешно обороняться в течение длительного периода времени.

Человеком, пустившим в оборот это многозначительное название, был главный пропагандист Третьего рейха, большой выдумщик и лгун Геббельс. Когда летом 1944 года в прессе союзников появились первые сообщения об оборонительных позициях в Альпах, употреблялось выражение «редут». Тогда Геббельс дал указание немецкой прессе не затрагивать тему «альпийский крепости». С того времени и вошло в оборот выражение и понятие «альпийская крепость». Когда оно впервые появилось в прессе союзников, сказать трудно. По всей видимости, хорошо информированной западной разведке удалось узнать о негласном указании имперского министра пропаганды. А через некоторое время Геббельс и сам дал толчок к развязыванию дискуссии в рядах противников Германии по этой надуманной проблеме. В декабре 1944 года он дал новое, секретное и опять устное указание по этому же вопросу. Немецкая пресса и далее не должна была писать что-либо об альпийской крепости, поскольку официальные сообщения о строительстве оборонительных укреплений в средней части Германии могли, мол, пошатнуть веру немецкого народа в «окончательную победу» и вызвать «пораженческие настроения». Вместо этого следовало использовать все связи и возможности, чтобы информация о строительстве альпийской крепости попала в нейтральную прессу и вызвала обеспокоенность союзного военного командования. По достоверным сведениям, Геббельс даже создал у себя небольшой штаб, имевший задачу доведения до противника выдуманных сведений об альпийском оборонительном редуте. Как об этом стало известно позже, Геббельс-таки добился успеха. Союзное военное командование твердо уверовало в возможность ведения немцами длительных оборонительных действий в Альпах с привлечением элитных подразделений и частей и приступило к разработке планов по овладению последним мощным укрепрайоном немцев, оборудованным для круговой обороны.

В действительности же Гитлер никогда серьезно и не помышлял о создании альпийского редута. Но ныне мысль о возможности создания альпийской крепости занимает умы военных экспертов и генеральных штабов как на Западе, так и на Востоке. Если войска атлантической коалиции закрепятся в австрийском высокогорье при наличии достаточного предполья, советские войска не рискнут форсировать Рейн для выхода к проливу Ла-Манш: угроза удара во фланг была бы слишком большой. По этой причине коммунистическая пресса Австрии в прошедшие годы не раз поднимала шум, если коммунистические наблюдатели и агенты отмечали, как им казалось, какие-то признаки ведущегося оборонительного строительства в этом районе, а советская военная разведка весьма пристально осуществляла за ним наблюдение. Исходя из этого, можно с большим основанием предположить, что Советский Союз, долгое время откладывавший подписание государственного договора, вдруг проявил желание закрепить нейтралитет Австрии с тем, чтобы раз и навсегда положить конец планам Запада в отношении создания новой альпийской крепости. Вне всякого сомнения, Москва рассчитывает, что в случае начала новой войны она сможет быстро овладеть этим неукрепленным районом, после чего беспрепятственно двигаться в сторону Атлантики. Конечно же, и руководство НАТО учитывает это обстоятельство. Так что вопрос об «альпийской крепости» далеко еще не закрыт…

Интересно, что между «альпийской крепостью» и «операцией Бернхард» имелась определенная связь, о которой до сих пор не было ничего известно. Поэтому рассмотрим этот вопрос поподробнее.

Во время моего нахождения в Будапеште мне удалось установить тесные взаимоотношения с венгерской контрразведкой и в особенности со службой радиоперехвата. В результате этого я смог уже через непродолжительный промежуток времени контролировать значительную часть международных дипломатических переговоров, ведшихся по радио.

Венгерские дешифровщики славились своими достижениями в этой области, достойно продолжая традиции прежней императорской армии. Самым известным дешифровщиком периода Первой мировой войны был австрийский капитан резерва Фигль. Гестапо арестовала его в 1938 году вместе с бывшим шефом австро-венгерской разведки генерал-майором Ронге, однако мне удалось, благодаря связям (в Третьем рейхе это «средство» всегда хорошо срабатывало), освободить его. В то время нашу внешнюю разведку возглавлял генерал СС Йост, которого мне удалось уговорить назначить Фигля дешифровщиком во вновь создаваемый радиоотдел VI управления. Он разместился в одной из вилл на озере Ванзее и стал обучать молодежь высокому искусству дешифровки. В тех случаях, когда наши специалисты радиоперехвата не могли сдвинуться с мертвой точки, он уединялся в своем кабинете с термосом кофе внушительных размеров и несколькими пачками сигарет и сидел до тех пор, пока не находил решение проблемы. Редкие кодовые системы не поддавались ему.

Следует отметить, что исключительные успехи венгерской службы радиоперехвата достигались при минимальном расходовании средств. Подразделение радиоперехвата было сведено в батальон, подчинявшийся непосредственно второму управлению гонведского генерального штаба — контрразведке. На техническое обеспечение батальона, не считая обычного, бывшего нисколько не лучше, чем в других армейских подразделениях и частях, шло всего сто тысяч пенге в месяц, что не составляло даже семидесяти тысяч рейхсмарок. Тем не менее венгерская служба радиоперехвата поставляла информацию и данные, намного превосходившие по своей ценности материалы соответствующих немецких служб, несмотря даже на наличие сильно раздутого «Исследовательского института» Геринга, службы «Зеехауз» министерства иностранных дел и служб радиоперехвата вермахта, СД и полиции. Когда начальник венгерской контрразведки, полковник генерального штаба Кути, ознакомил меня со своей службой радиоперехвата и провел по помещениям, в которых она располагалась, я смог сделать вывод, что имеющийся там материал превосходил (если использовать цифровые величины) то, что официально поступало из Венгрии в наше VI управление, в количественном отношении раза в три, а в качественном — раз в десять.

Полковник Кути, заметивший допущенную им ошибку, поспешил дать мне объяснение в отношении существующей разницы. Это была обычная в подобных случаях отговорка: результаты работы ночной смены, мол, очень часто учитываются только на следующий день, что отражается соответственно в регистре. Его утверждение служило лишь, как говорится, сохранению лица. Для меня же была ясна система отбираемого для нас материала: мы получали данные о радиопереговорах должностных лиц нейтральных стран да не очень существенные сведения о противнике, переговоры же дипломатических миссий союзников отсеивались.

Я решил получить недостающую информацию неофициальным путем. Уже вечером того же дня я сидел вместе с командиром вышеназванного подразделения, майором Бибо, в одном из небольших ресторанчиков Будапешта. Характер этого человека можно было определить без особого труда. Как и большинство радиоспециалистов, он был фанатиком своего дела. Все его мысли вращались вокруг этого и вопроса, каким образом можно было бы улучшить работу своего подразделения. Даже из своего довольно скудного денежного содержания (венгерские офицеры получали весьма невысокие оклады) он откладывал часть денег для проведения личных опытов и любительских занятий. Его сокровенной мечтою была возможность приобретения запасных деталей и материалов, нужных ему, по возможности за рубежом, где успехи в сфере радиотехники в отдельных вопросах были выше.

В результате после довольно длительной беседы мне удалось заключить с ним своеобразное соглашение. Я обещал предоставить ему необходимые денежные средства, а Бибо согласился выделить в мое распоряжение одно из радиоустройств и нескольких лучших дешифровщиков своего подразделения, которые должны были осуществлять контроль за радиопереговорами, представлявшими для меня интерес.

На следующий день у меня состоялся разговор с премьер-министром Сцтоем, бывшим офицером императорской армии, не слишком увлекавшимся национал-социализмом, но являвшимся явным антикоммунистом, который дал разрешение на наше сотрудничество. Тем самым было обеспечено необходимое прикрытие для майора Бибо, поскольку обговоренная между нами деятельность требовала принятия определенных мер, не могла бы оставаться длительное время скрытой от других сотрудников и неминуемо вызвала бы вмешательство полковника Кути.

А тот не простил мне мой хитрый ход и постоянно пытался, где только мог, строить козни. Кути был доверенным лицом Хорти, а перейдя на сторону русских, стал затем заместителем министра гонведа в правительстве генерал-полковника Миклош-Далноки. Однако русские не очень-то доверяли ему, как и другим перебежчикам, используя его, пока он им был нужен. Потом он исчез из поля зрения общественности, и о нем уже ничего не было слышно.

Прихватив с собой толику великолепной расшифрованной информации, я был через несколько дней У Шелленберга. Не вдаваясь в подробности, сказал ему лишь:

— Прочитай вот это и, если хочешь постоянно получать подобный материал, переведи на мое имя через кассу на первый случай сто тысяч швейцарских франков.

Но я в который раз ошибся в своих расчетах, хотя вроде бы и знал Шелленберга достаточно хорошо. Материал ему очень понравился, но он отказался финансировать заграничного «конкурента» своего радиоотдела. Когда же я подверг резкой критике, приводя различные аргументы, эту близорукую и эгоистичную бюрократическую позицию, заверив его, что венгерский материал будет поступать только ему, его специалистам и более никому, Шелленберг раскрыл мне, наконец, истинные причины своего отказа. Гитлер совсем недавно в резких выражениях высказался о ненадежности Венгрии, поскольку там предпринимались все новые и новые попытки «выхода из войны». Поэтому Шелленберг опасался, что Гитлер, узнав о сотрудничестве одного из подразделений его службы с венграми, устроит ему нагоняй.

Несмотря на все мои попытки, я так и не смог получить у него денег на финансирование венгерского батальона радиоперехвата. Тем не менее в конце концов мы договорились о том, что я мог беспрепятственно, но под личную ответственность, осуществлять свои намерения и планы, используя свои бюджетные средства. Втайне Шелленберг надеялся, что эти скудные средства не позволят мне широко развернуться и тем более оплачивать услуги венгерской службы радиоперехвата. Но он не учел моих хороших отношений со Швендом.

К нему-то я и отправился прямо из Берлина. Уже через час у меня на руках были сто тысяч швейцарских франков в качестве «клирингового расчета». В последующем были и другие поступления. В начале 1945 года неожиданный большой успех в нашей работе позволил мне признаться в нелегальном финансировании своих мероприятий.

Ссуды руководства «операцией Бернхард» позволили мне заняться энергично осуществлением своих будапештских планов. И если мне все же не удалось достичь поставленной самому себе цели, то только лишь вследствие быстрого продвижения Красной армии на запад, которое не оставило мне времени на усовершенствование задействованного аппарата. Уже через полгода после начала нашего сотрудничества с Бибо я был вынужден перебраться вместе с выделенным мне радиоустройством из Будапешта в Оденбург на австрийской границе, а еще через три месяца оказаться в самом центре «альпийской крепости». Однако, несмотря на непродолжительность имевшегося в нашем распоряжении времени, нам удалось получить изрядное количество ценной разведывательной информации (при этом, правда, мне пришлось перешагнуть границы своей компетенции и нарушить запрет не заниматься делами стран, не входящих в сферу деятельности моего отдела). Без денег «операции Бернхард» акция моя была бы неосуществимой.

Путем щедрого финансирования венгерской службы радиоперехвата я хотел, чтобы было дополнительно установлено достаточное число приемных устройств, которые должны были работать непрерывно и постоянно держать под контролем определенные линии связи, а также вскрывать новые линии. Не забыл я, конечно, и дешифровщиков. Второй моей целью была организация за счет венгерских радистов широкой радиосети в нейтральных странах. Радиообмен должен был заменить курьеров, посылка которых уже в 1944 году была сопряжена с большими трудностями. Следовало исходить из того, что эти трудности и препоны будут только увеличиваться. Курьеров следовало поэтому направлять в основном для передачи новых указаний, кодов и денег. Информация же и текущие распоряжения могли передаваться и по радио.

Майор Бибо сконцентрировал свое внимание на районе Москвы. Если раньше перехватывались только отдельные радиопереговоры, то впредь, по моей просьбе, этим следовало заниматься непрерывно. Конечно, объем работ значительно уве. цичился. А радиосвязь московского района была весьма насыщенной. Поэтому стояла задача перехватывать по возможности все тамошние радиопереговоры, дешифрировать, группировать по важности и оценивать. Через некоторое время большинство радиосвязей иностранных дипломатических представительств в Москве со своими правительствами уже перехватывались и дешифровывались. Расшифровке поддавались, однако, не все радиопередачи из-за того, что эти представительства, в особенности английское и американское, использовали различные коды, а вероятно даже и шифровальные машины. В то время расшифровать такие радиограммы было практически невозможно. (По имеющимся сведениям, ныне в Соединенных Штатах сконструирована специальная машина, которая, благодаря ее «электронному мозгу», позволяет расшифровывать и подобные радиограммы.) В результате определенная часть перехваченных радиограмм оставалась нерасшифрованной, а в них, по всей видимости, содержались наиболее важные сведения. Тем не менее даже из подвергшегося обработке материала получалась ценная информация.

К концу войны наш «улов» стал еще более значительным и богатым. Наиболее трудно поддавались дешифровке радиограммы американцев и англичан, французские переговоры расшифровывались в значительной степени, а переговоры турецкого посольства становились известными нам почти полностью. В то время турецким послом в российской столице был Сарпер, опытный и умелый дипломат, один из наиболее хорошо информированных иностранцев в Советском Союзе во время войны. Благодаря его деятельности, турецкое министерство иностранных дел было постоянно хорошо проинформировано, что было известно нам через Мойзиша, о положении дел в Кремле и в особенности о перепадах напряженности в отношениях между Россией и ее западными союзниками. Официально турки сообщали немецкому послу фон Папену только то, что считали необходимым. А из сравнения того, что сообщал Сарпер в Анкару, и сведений, передававшихся министром иностранных дел Турции Папену, можно было делать выводы о внешней политике Турции. Риббентроп же был неспособен, как говорится, шевелить мозгами, а его подчиненные не осмеливались делать высказывания, противоречившие его собственному мнению. Господин министр иностранных дел хотел слышать от своих сотрудников лишь то, что вписывалось в его соображения.

Из многих сообщений посла Сарпера следовало, что Сталин и его ближайшее окружение испытывали глубокое и непреодолимое недоверие в отношении своих союзников и опасались, что Запад может за их спиной заключить с немцами мир. Как мне представляется, советская секретная служба во всем мире имела указание зорко следить за имеющимися или устанавливаемыми контактами немцев с посредниками западных союзников и сразу же докладывать о любых признаках этого. Как раз в то время, когда мы стали читать радиограммы Сарпера, в Москву, по всей видимости, поступили подобные донесения, поскольку турецкий посол употреблял такие выражения, которые не могли быть истолкованы иначе. Исходя из этих сообщений, русские придерживались мнения, что столь опасавшиеся ими контакты на самом деле имели место. По нашему мнению, это были в основном кажущиеся или предполагаемые комбинации, о которых советские агенты поспешили доложить в Москву, вероятно, к тому же желая сообщить то, что там хотели слышать. Высказывания же Сарпера носили исключительно реалистичный характер. В подробности я вдаваться не стану, так как некоторые его информаторы еще живы, и это может нанести им вред. По всей видимости, они занимали довольно высокие должности, в противном случае Сарпер не мог бы уже тогда сделать довольно точные предположения о характере и направленности советской внешней политики после 1945 года.

Весьма хорошо информированным в своей области человеком в то время был и турецкий военный атташе в Москве. По свидетельству генерала Йодля, с которым у меня была совместная помывка в нюрнбергской тюрьме, донесения этого офицера представляли собой исключительно ценные сведения (их мы перехватывали и расшифровывали до самого конца войны). Но именно эти данные Гитлером не воспринимались, о чем как-то рассказывал Гиммлер. Точные цифровые выкладки о советском военном потенциале, приводимые военным атташе в своих сообщениях, не вписывались в его «интуицию», поэтому и отметались. Гитлер даже сказал Гиммлеру, что в данном случае речь идет о дезинформации, которая подбрасывалась советской секретной службой, чтобы сбить с толку верховное командование вермахта. Этого мнения он придерживался до самого конца, не принимая во внимание, что перехваченные сведения во многих случаях подтверждались данными из других источников.

Вместе с тем не стоит переоценивать значение расшифрованных венграми радиограмм. И все же за какой-то год нашего с ними сотрудничества было получено до сотни сообщений, подобно которым обычная разведка добывает весьма редко. Если бы венгерская служба радиоперехвата получила нашу поддержку и помощь с самого начала войны, то немецкое командование располагало бы сведениями о намерениях и возможностях противника в значительно большей степени, чем было на деле. Однако в связи с этим возникает вопрос, привело ли бы это к более мудрым решениям? Скорее всего, даже ценнейшая информация, не соответствовавшая представлениям Гитлера о действительном положении вещей, не имела бы практического значения, поскольку он полагался только на собственную «безошибочную» интуицию.

Что касается полковника Кути, пытавшегося всеми средствами помешать сотрудничеству немецкой секретной службы со «вторым управлением» гонвед-ского генерального штаба, то он совершенно неожиданно проявил готовность выделить венгерских радистов для использования за рубежом. В течение трех месяцев нам удалось организовать во всех важнейших нейтральных странах хорошо замаскированные и успешно работающие агентурные сети. Естественно, это стоило больших денег и вряд ли было бы осуществлено, если бы не щедрая помощь Швенда. А поскольку все финансирование данной акции осуществлялось за счет средств «операции Бернхард», имперскому министерству финансов она не стоила и пфеннинга.

Швенду же пришлось с трудом сводить концы с концами.

Так как основным направлением нашей деятельности был Советский Союз, я не возражал, что многие из наших доверенных лиц в нейтральных странах стали примыкать к движению «Свободная Венгрия». Все, что от них требовалось, было твердое антикоммунистическое убеждение. Подбором их занимался сам майор Бибо, который принимал активное участие в свержении правительства советов Белы Куна в 1919 году (после 1945 года он разыскивался ищейками Ракоши). Можно было полагать, что из вышеупомянутых лиц никто не переметнется к русским. Кути же подложил нам, как говорится, свинью.

Он настоятельно рекомендовал мне венгерского военного атташе в Анкаре, полковника Хатца, который мог, мол, оказать мне действенную помощь в создании и там соответствующих информационно-агентурных точек с рациями. В целях предосторожности я навел справки об этом офицере в нашем турецком отделе в Берлине. Мне было настоятельно рекомендовано держаться от него подальше, так как, по имевшимся данным, находясь в Турции, он сотрудничал с британской и американской секретными службами.

При первой же нашей встрече с Хатцем я без обиняков сказал ему об этом. К моему удивлению, он даже не попытался опровергнуть этот факт. Даже наоборот, он рассказал мне, что среди своих британских и американских партнеров нашел людей, настроенных антикоммунистически, как и мы. Устанавливать контакты с представителями западных союзников было целесообразно, исходя из политических соображений, к тому же это соответствовало указаниям, полученным им от Хорти. Его заявление звучало успокаивающе, так как в Турции в 1944 году было практически невозможно вести одновременно разведывательную работу и против Советов и против западных союзников. Тем не менее я избегал контактов наших доверенных лиц в Турции с Хатцем, ибо его многочисленные связи с противной стороной остались невыясненными, и требовалось соблюдать осторожность. Чем больше Хатц обращался ко мне с предложениями воспользоваться его опытом и возможностями, тем большую осторожность проявлял я. Помощник полковника Хатца, молодой капитан, работавший вместе с ним в Анкаре, должен был по предложению Кути отправиться в Швецию. Поскольку я финансировал весь этот проект, то передал офицеру, отличному радисту, рацию, но не подключил его к действующей сети в Стокгольме в связи с возникшими подозрениями. Я не дал ему выхода и на свою центральную радиостанцию, а под благовидным предлогом связал с радиостанцией второго управления венгерского генерального штаба. Вскоре данные, поступившие будто бы от этого офицера, переданные мне Кути, и представлявшие ценные сведения, едва не усыпили мою бдительность.

Между тем подошло 15 октября 1944 года — день, когда Хорти объявил о капитуляции. Полковник Кути, бывший, без сомнения, явным антикоммунистом, сохранил верность правителю и предоставил в его распоряжение свой технический аппарат для установления контактов с советским верховным командованием. Хатц, движимый безмерным честолюбием, также подключился к заговору. Когда попытка Хорти закончилась безуспешно, Кути и Хатц перебежали к противнику. Первый стал впоследствии статс-секре-тарем военного министерства нового, созданного большевиками венгерского правительства, второй же, стремившийся отделаться от своего прошлого и изменивший немецкую фамилию на Хатсцеги, получил пост заместителя начальника генерального штаба новой, контролируемой Советами венгерской армии. Однако русские не доверяли обоим. Через некоторое время Хате — Хатсцеги был отправлен в отставку, а затем исчез навсегда в одной из советских тюрем. Вскоре после этого со своего поста был смещен и Кути, но дальнейшая его судьба неизвестна.

Таким образом, моя осторожность себя оправдала. Поскольку созданная мною радиосеть не была завязана на Кути, а Хатц и его помощник к ней не подключались, оба не могли представить советской стороне какую-либо информацию о ней.

После завершения создания радиосети, в результате чего появилась возможность передачи информации, в эти места была направлена агентура для сбора данных. В отдельных случаях в интересах разведки действовали и сами радисты. Из-за того, однако, что военное положение все более складывалось не в пользу Германии, планы наши далее начальной стадии не продвигались. Исходя из этой ситуации, стало целесообразным перенести основную тяжесть нашей работы на страны, которые уже оказались в руках Красной армии или же находились в ожидании такой судьбы — то есть саму Венгрию, Румынию и Болгарию. В Венгрии была создана так называемая «сеть вторжения», подобные же сети были созданы несколько позже в Югославии и Албании. В Греции был организован опорный пункт, но он так ни разу и не вышел на связь с центром — то ли по техническим причинам, то ли потому, что наш агент перебежал к англичанам. Контакт со всеми рациями поддерживался до самого конца войны, а агентурные сети в Швеции и Турции представляли отличную информацию о России.

В середине 1944 года один высокопоставленный венгерский офицер генерального штаба, имевший значительный опыт работы военно-дипломатического характера, обратился к нам с предложением создать в некой нейтральной стране, какой именно называть не будем, радиопост. Майор Бибо знал этого офицера еще по военному училищу и поддерживал с ним дружеские отношения. Но и рекомендация Бибо не устранила чувства недоверия, которое возникло у меня с самого начала. Я считал, что он хотел перед самым концом войны оказаться в нейтральной стране, будучи к тому же материально обеспеченным — во всяком случае на первое время. Тем не менее я принял предложение, не ожидая ничего путного. К моему удивлению, этот агент уже через короткое время вышел с нами на связь и стал передавать собранную им информацию. Скепсис мой немного поубавился, однако недоверие осталось, приняв, так сказать, только другое направление. Я задал себе вопрос, каким образом этому венгерскому офицеру удалось за столь короткое время получить информацию, для которой требовалась связь с видными деятелями страны. Даже самым настырным агентам для этого потребовалось бы более продолжительное время. Мы потребовали, чтобы он назвал нам своих информаторов. Он с охотой — что лишь усилило мою подозрительность — сообщил: речь шла о знакомых, связанных с его деятельностью в качестве помощника венгерского военного атташе в этой стране. Шелленберг передал его сообщения на экспертизу, и специалисты пришли к выводу, что сведения эти реальны и не являются специально подброшенной дезинформацией. Сверхосторожный начальник VI управления успокоился и был доволен приобретением дополнительного источника информации, так как возможности его собственного аппарата в результате военных действий значительно сократились.

Но вот однажды мы получили от венгра поистине сенсационное сообщение, в котором он утверждал, что ему удалось установить радиосвязь с Лондоном. Это показалось мне особенно подозрительным: я полагал, что его корреспондентом мог быть только сотрудник британской секретной службы, намеревавшийся передавать нам дезинформацию. Наш венгр мог оказаться либо им одураченным, либо быть с ним заодно. Шелленберг, однако, с моим мнением не согласился. Он хотел получить как можно больше информации по открывающейся линии связи, а уж потом подвергнуть ее перепроверке имевшимися еще у нас средствами. Поскольку я за всю войну не имел никакого отношения к разведывательной деятельности против Великобритании и Соединенных Штатов, то не мог судить о качестве лондонской информации. Поэтому попросил англо-американский отдел нашего управления подготовить такие вопросы венгерскому агенту, ответы на которые могли бы позволить сделать заключение о подлинности представленных сведений. Такие вопросы, которых набралось с десяток, были переданы через промежуточную станцию этому офицеру, поскольку из-за небольшой мощности своей рации он не мог выходить непосредственно на центральную радиостанцию (на промежуточной рации работал также венгр).

Переданные им ответы вполне удовлетворили наших экспертов и Шелленберга. На вопрос, какими мотивами руководствовался английский гражданин в конце 1944 года, представляя информацию немцам, в результате чего рисковал своей головой, было сказано, что у того были якобы причины личного характера, вызвавшие ненависть ко всему английскому. Такое объяснение показалось мне странным, напомнив историю с Цицероном. На вопрос же, не является ли этот лондонец ирландцем, что могло бы в какой-то степени объяснить его ненависть к англичанам, пришел ответ, что более подробные данные о нем из соображений безопасности передаче не подлежат, так как не исключена возможность прослушивания наших переговоров англичанами. Что-либо возразить на это объяснение было трудно.

Кальтенбруннер и Шелленберг воспользовались этой линией радиосвязи, в установлении которой никакой их заслуги не было, чтобы как-то восстановить пошатнувшееся реноме внешней разведки в глазах Гитлера. Фюрер с удовольствием знакомился с информацией из Лондона, обращая особое внимание на военную часть сообщений. Он приказал Кальтенбруннеру, чтобы ненавистник англичан, находившийся в столице Великобритании, сконцентрировал свое внимание на вопросе, который в то время в особенности его интересовал — на эффективности применения немцами Фау-2. «Алоис» — такой псевдоним был присвоен лондонскому агенту — должен был фиксировать и затем докладывать результаты ударов ракет. Вместе с постановкой задачи ему было сообщено, что после окончания войны он будет награжден рыцарским крестом за свою опасную деятельность и получит необходимую финансовую поддержку от правительства рейха. К тому времени такое обещание носило уже анахронический характер, но тем не менее было агенту передано. В ответ мы получили благодарственное послание, которое заставило меня предположить, что британская секретная служба решила над нами подшутить.

И вот мы стали получать от Алоиса сообщения о результатах обстрела города ракетами Фау-2. Политическая информация, более интересная и важная, отошла на второй план. Тем не менее мы получали время от времени сведения, не подлежавшие разглашению, — в частности, выдержки из выступлений и дебатов на закрытых заседаниях палаты общин. Оценить эти данные в то время было чрезвычайно трудно, не представлялось и возможности перепроверки результатов бомбардировки Лондона нашими ракетами. Особоуполномоченный по ракетному оружию генерал СС Каммлер был, однако, доволен сообщениями, выражая тем самым уверенность в надежности нашего агента. По распоряжению Гитлера, поступавшие из Лондона донесения мы тут же передавали по радио Каммлеру. Тот сопоставлял данные Алоиса по времени и месту с данными запуска ракет, из чего делал вывод о достоверности переданных результатов. Таково было его мнение, о котором я услышал от него самого при нашей встрече в феврале 1945 года в Зальцбурге. Контакт с агентом поддерживался до самого конца войны. Задачи, которые ставил перед ним Каммлер, он, казалось, выполнял безукоризненно.

Сомнения мои тем не менее так и не были рассеяны, оставшись и после краха Германии. Ныне, по прошествии десяти лет, я так и не могу сделать окончательный вывод. Может быть позже, когда будут опубликованы протоколы закрытых заседаний палаты общин и выступления Черчилля и других парламентариев станут достоянием общественности, предоставится возможность проверки представлявшихся в свое время материалов. Думаю, что наши сотрудники, читавшие тогда сообщения Алоиса об этих заседаниях, сохранят в своей памяти их содержание и смогут сделать вывод, водил ли он нас за нос или нет. Появившиеся мемориальная литература и различные публикации не содержат необходимой конкретики, но и не подвергают сомнению достоверность донесений Алоиса.

Если Алоис был в действительности все же сотрудником британской секретной службы, то он может быть доволен, что в свое время значительно дезориентировал применение нами ракет Фау-2, так как целеуказания для них в основном давались на основании его сообщений. Об усилиях британской секретной службы в конце 1944 — начале 1945 годов по дезориентации немецкого командования в использовании Фау-2 свидетельствует пример агента абвера Эдди Чепмена, донесения которого об ущербе от ударов ракет по Лондону также шли к Каммлеру. Как ни странно, его сообщениям он почему-то не верил.

После окончания акции с ракетами в связи с потерей немцами районов, в которых находились пусковые установки Фау-2, Алоис возвратился к представлению информации политического характера. Наш радиоцентр находился в то время уже в Штай-ерлинге, небольшом городке у подножия Мертвых гор, в Верхней Австрии. Туда же был передислоцирован англо-американский отдел нашего управления, поскольку других источников информации у него уже практически не было. Алоис же постоянно выходил на связь со своими донесениями, что в последние недели, предшествовавшие краху Германии, производило впечатление нереальности и призрачности. В конце концов мы не могли даже передавать его сообщения соответствующим инстанциям. Кальтенбруннер перестал интересоваться ими вообще, но Шелленберг, ведший в то время переговоры с графом Бернадоттом, придавал любой информации из Лондона большое значение. Однако даже и с ним мы не могли целыми днями связаться, так как он находился в районе Фленсбурга, где гросс-адмирал Дё-ниц создал свое правительство. 8 мая, когда американские войска находились уже у входа в долину Кремсталь, что вела к Штайерлингу, наш радист по указанию моего адъютанта (сам я бывал там в последние недели лишь наездами) передал английскому агенту последнюю прощальную радиограмму. В тот же день он подтвердил ее прием и с тех пор исчез, как бы растворясь в неизвестности.

С осени 1944 года мы могли перехватывать и дешифрировать почти все радиопереговоры и радиограммы американского представительства в Берне. Подписанные посланником Гаррисоном сообщения не представляли никакого интереса: приходилось лишь удивляться, что дипломат такого ранга передавал в госдепартамент без оценки и критики любую информацию о Германии, которая к нему поступала. Другие радиограммы обращали на себя внимание своей необычной по тем временам тенденцией и взвешенностью содержания. Нами было установлено, что они исходили от руководителя американской секретной службы — управления стратегических служб в Центральной Европе Аллена Даллеса. В отличие от многих видных американских политиков, он правильно оценивал Советский Союз — союзника Соединенных Штатов и политику его руководства. К тому времени я уже отказался от мысли способствовать своими скромными возможностями успеху мирных переговоров с западными державами. Теперь же возник вопрос, а не стоит ли попытаться установить контакт со здравомыслящим человеком на другой стороне. Естественно, речь уже не могла идти о ничейной основе, но ведь можно было даже на этой стадии достичь определенных договоренностей, имевших значение для будущей Европы. Можно было бы, скажем, представить Даллесу документы, раскрывающие фальшь Советского Союза в отношении его западных союзников. Я посчитал себя даже обязанным предпринять такую попытку и сделал некоторые шаги в этом направлении. Описание деталей таких усилий не входит в рамки этой книги. Могу лишь сказать, что мне удалось уже скоро установить контакт с одним из сотрудников Даллеса — британским консулом Лесле.

Через несколько встреч и бесед с ним определились границы возможных переговоров, бывших весьма узкими. Как американское, так и британское военное командование проявляли интерес только лишь к вопросу о предотвращении последних оборонительных боев немецких армий в альпийской крепости. Как я скоро выяснил, интересы Швейцарии имели ту же направленность. Швейцарская граница с Германией была уже полностью перекрыта. Однако начальник швейцарской полиции кантона Сент Галлен, являвшийся одновременно сотрудником швейцарской военной разведки, будучи капитаном запаса, относился ко мне дружественно, и с его помощью я неоднократно выезжал в страну. Он проинформировал меня о том, что швейцарское руководство опасается возникновения длительных боевых действий около своих границ между войсками союзников и обороняющимися в высокогорье немцами и что оно готово поддержать любые действия, которые могут предотвратить эту угрозу.

То, о чем мой швейцарский друг мне не говорил, я знал из других источников. Американский генерал Паттон в марте 1945 года сообщил швейцарскому генеральному штабу, что в случае возникновения боевых действий в альпийском высокогорье придется задействовать швейцарские горные подразделения, чтобы воспрепятствовать отходу немецких войск на запад. Если же Швейцария откажется выполнить это требование, то союзники будут вынуждены запросить разрешение на транзит своих войск через территорию Швейцарии, чтобы выйти к западному выступу немецкого альпийского редута. Выдача такого разрешения означала бы нарушение традиционного швейцарского нейтралитета и неучастия в чужих войнах, что всегда ею строго соблюдалось. Но тогда, в случае отказа, ей пришлось бы защищать свои границы от американцев и французов. Перед такой трудной дилеммой швейцарский бундесрат мог оказаться в случае начала боевых действий в австро-германском альпийском районе. Вполне понятно, что швейцарцы искали такого решения вопроса, которое помогло бы избежать подобного развития событий.

Складывавшаяся ситуация побудила Кальтенбруннера разработать план, с которым он ознакомил меня в конце марта 1945 года в Альт-Аусзее. Он сообщил мне доверительно, что, впрочем, я и так знал: по созданию альпийской крепости никакие работы не ведутся. Но он считает, что в течение всего нескольких недель тирольскую и форарлбергскую высотные зоны Альп можно все же подготовить к обороне. Местность, благодаря своим естественным свойствам, как бы создана для этого, поэтому потребуются совсем небольшие усилия, чтобы создать там круговую оборону на значительной территории. Кальтенбруннер систематически проводил проверку предпосылок для длительного и упорного сопротивления. У него я встретил генерального директора широко известных заводов «Штайер» Майндля, который уже начал перевод отдельных цехов и целых предприятий в большие пещеры, находящиеся у подножья Тирольских гор. Глубоко практичный человек, Майндль заверил Кальтенбруннера, что уже 1 мая там можно будет начать выпуск оружия, хотя поначалу и в небольших количествах. Подобные заверения Кальтенбруннер получил и от целого ряда директоров различных промышленных предприятий, в первую очередь тамошних жителей, продукция которых была необходима для обеспечения сражающихся войск и населения. Следовательно, Кальтенбруннер действительно верил в возможность длительного ведения последнего сражения в этой местности: в Высоких Альпах использовать современные технические средства массированно было практически невозможно, даже авианалеты ощутимых результатов не дадут, поскольку все важные объекты будут хорошо укрыты под землей. Кальтенбруннер, в общем-то трезвый и расчетливый человек, рассматривая шансы обороны своей крепости, ударился в фантастику, пытаясь убедить меня в реальности своих планов.

Вместе с тем он дал понять, что не воспользуется своим козырем, если союзники пойдут ему навстречу В первую очередь он ожидал получить их согласие пуел ь даже молчаливое — на дальнейшее ведение войны против Советов. Таким образом, его альпийская крепость становилась объектом переговоров и предназначалась для выторговывания более значимых уступок со стороны западных союзников. Если же они откажутся от переговоров, то он реально намеревался оборонять ее Окончательного решения он еще не принял и вел, объективно говоря, двойную игру, с одной стороны, он осуществлял подготовку к последней битве, а с другой — не порывал связей с патриотическими кругами Австрии, хотевшими избежать боев, которые привели бы их родину к разорению и опустошению. Он знал, что я поддерживаю эти устремления в том, что от меня зависело, и сознательно терпел это.

23 марта Кальтенбруннер выехал к Гитлеру в Берлин. Целую ночь перед его отъездом я провел в разговорах с ним, заклиная получить от фюрера полные полномочия для того, чтобы быть в состоянии принимать авторитарные решения по Австрии. Это было необходимо, так как имперские военный и политический аппараты продолжали функционировать и без приказов обойтись было еще нельзя. Если бы, кроме Кальтенбруннера, еще кто-то другой мог отдавать распоряжения в австрийском регионе, единства действий достичь было бы невозможно, а кроме того, следовало бы считаться с возникновением хаоса при отдаче противоречивых указаний. Гиммлер вообще-то наделил Кальтенбруннера всеми полномочиями, исходившими от рейхсфюрера СС, министра внутренних дел и командующего резервной армией, для отдачи распоряжений в южной части рейха, если союзным войскам удастся вклиниться в центральные районы Германии. Даже гауляйтеры в качестве комиссаров обороны рейха обязаны были ему подчиняться, хотя по другим вопросам получали распоряжения лично от Гитлера или Бормана.

Кроме них были, однако, еще и командующие войсками, которые получали распоряжения либо от самого Гитлера, либо из штаба верховного главнокомандования. Командующий балканской армией, генерал-полковник Дёр, австриец по происхождению, заверил меня в одной из бесед, что готов сделать все необходимое, чтобы спасти родину от бессмысленных разрушений в случае продолжения военных действий. Такого же отношения к данному вопросу можно было ожидать и от генерал-полковника Рендули-ча, тоже австрийца, армия которого вела боевые действия на венгерской границе. Генерал-фельдмаршал Кессельринг, возглавивший войска на Западе, и его преемник в Италии генерал-полковник Фитингхоф, были настроены на то, чтобы избежать ненужных жертв, которыми ничего уже достичь было нельзя.

Но как поступили бы эти генералы, получив строжайший приказ Гитлера занять оборонительные позиции и продолжить сопротивление в альпийской крепости? По опыту нельзя с уверенностью сказать, стали ли бы они отстаивать свою волю и рискнули ли бы ослушаться Гитлера. Поэтому надо было предупредить вероятность вступления генералов в конфликт с собственной совестью. Вот почему было важно, чтобы Кальтенбруннер получил полномочия и на решение военных вопросов — по крайней мере в южно-германском — австрийском регионе. Кальтенбруннер был согласен с моими доводами, тем более что у него самого имелось тщеславное желание войти в историю как «спаситель Австрии».

Вместе с тем он не отказывался и от мысли создать импровизированную альпийскую крепость, способную к длительной обороне, чтобы добиться от союзников более лучших условий в ходе переговоров. Но и для этого ему надо было получить от Гитлера полные полномочия в военных вопросах: в качестве старшего начальника альпийской крепости он должен был обладать правом отдачи генералам приказов, касавшихся оборонительных операций в этом регионе. Регион же охватывал значительную часть Австрии, и именно здесь ему нужны были, как говорится, свободные руки.

Кальтенбруннер выехал тогда в Берлин, чтобы несомненно получить от Гитлера такие полномочия. По возвращении он рассказал мне, как протекал его визит к Гитлеру: в его изложении я не сомневаюсь, тем более что его рассказ впоследствии подтвердили люди из непосредственного окружения фюрера.

Кальтенбруннер прибыл как раз в тот момент, когда проходило дневное совещание по обсуждению положения на фронтах в штаб-квартире Гитлера (рассматривались сообщения, полученные за ночь). Кальтенбруннер доложился о прибытии и попросил Гитлера побеседовать с ним с глазу на глаз после окончания совещания. Тот, конечно, не знал, о чем хотел говорить с ним Кальтенбруннер, но его шестое чувство, которым он несомненно обладал, подсказало ему, что один из самых надежных его соратников заколебался. Он ответил Кальтенбруннеру, что тоже хотел с ним поговорить, и назначил встречу в бункере рейхсканцелярии. Совещание прошло весьма бурно, так как с фронтов поступили одни лишь негативные известия, и у Гитлера было несколько приступов ярости, как и всегда в случаях, когда неудачи нельзя было уже проигнорировать. В сложившейся критической ситуации он, конечно же, обвинял генералов. Было вполне очевидно, что развитие событий ведет к окончательной катастрофе. Такое впечатление, казалось, было подходящим исходным пунктом для разговора Кальтенбруннера с Гитлером об альпийской крепости и подготовке к последней битве.

Но все произошло совершенно по-иному. Когда Кальтенбруннер был пропущен в бункер Гитлера и прошел в его кабинет, он увидел фюрера, стоявшего у большого макета города Линца на Дунае. Бодро, энергичными шагами он направился навстречу посетителю и сразу же начал разговор о запланированном переустройстве Линца. Гитлер хотел сделать его столицей Центральной Европы и стал подробно рассказывать Кальтенбруннеру о своей идее, задавая ему, уроженцу Линца, вопросы о тех или иных деталях своего проекта. Прошло более получаса, и Гитлер, как говорится, вошел в раж. Но вдруг он прервал свои высказывания и сказал на полном серьезе:

— Я знаю, Кальтенбруннер, что вы хотели мне сказать. Но поверьте, если бы я не был уверен, что когда-то вместе с вами буду перестраивать город Линц в соответствии с этим планом, то уже сегодня пустил бы пулю в лоб. И вы должны в это верить! У меня есть еще средства и возможности закончить войну победоносно!

На Кальтенбруннера эта хорошо продуманная и рассчитанная на драматический эффект сцена произвела большое впечатление, как он мне сам признался. Он не нашел в себе силы вырваться из оков психологического внушения и высказать после столь торжественного заверения фюрера свои заботы и сомнения. Когда Гитлер сразу же после этого извинился, что вынужден прервать беседу из-за важного совещания, Кальтенбруннер решил не заводить разговор о вопросе, по которому собственно и приехал в Берлин. Через двадцать четыре часа он сидел напротив меня, заявив:

— То, что вы мне говорили о целесообразности заблаговременной капитуляции, не имеет никакого смысла: у фюрера есть еще средства и возможности окончить в последний момент войну в пользу Германии!

Вот как долго действовала магия внушения Гитлера на этого человека, склонного вообще-то к реалистической оценке вещей. То же происходило и с другими сподвижниками фюрера: непостижимую силу воздействия на них следовало, без сомнения, приписать его необыкновенной способности заряжать оптимизмом людей, с которыми он соприкасался.

Изменение настроения Кальтенбруннера длилось довольно долго. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что после своей очередной поездки в Швейцарию, по прошествии некоторого времени после этого нашего разговора, я был прямо на улице Зальцбурга арестован гестапо. Меня обвинили в государственной измене и сказали, что уже на следующий день я буду отправлен в распоряжение военно-полевого суда при штаб-квартире фюрера. Каким образом этот необычный во всех отношениях суд выносил свои приговоры, было известно после смерти Роммеля. Впоследствии были отброшены последние формальности, так что обвиняемые могли порою видеть из окон зала судебного заседания, как экзекуционная команда отрывала уже для них могилы. Рассмотрение любого дела длилось не более двух-трех часов, включая казнь. Что мне тогда спасло жизнь, так это готовность начальника зальцбургского гестапо сообщить одному из сотрудников Кальтенбруннера, названному мною, по телефону о моем положении. Этот человек, на которого я мог положиться чисто по-человечески, мгновенно оценил происходившее и приказал от имени Кальтенбруннера, даже не переговорив с ним, чтобы меня немедленно освободили. Таким образом, через несколько часов нахождения в гестапо я был снова на свободе. Когда я позднее бросил в лицо Кальтенбруннера резкие обвинения по поводу его поведения в отношении меня, он даже не попытался объяснить это недоразумением, как я ожидал, a только пожал плечами как ребенок, застигнутый за чем-либо запрещенным, и произнес:

— Это я просто не досмотрел.

И это был один из самых могущественных людей Германии!

Между тем Кальтенбруннер продолжил осуществление своих псевдореалистичных фантазий по организации альпийской крепости. Вскоре он пришел к выводу о целесообразности подключения к этим делам «операции Бернхард».

Кальтенбруннер надеялся в случае необходимости при осаде союзниками альпийского массива прорвать кольцо окружения за счет использования хорошо знающих местность альпинистов. Они же должны были использовать контрабандные пути для связи с заграницей — в первую очередь со Швейцарией и Италией. Более того, он рассчитывал даже установить воздушное сообщение с Испанией и послал туда своего представителя, чтобы выяснить, как отнесутся тамошние власти к приему самолетов из альпийской крепости. Главная цель поддержания таких связей с внешним миром заключалась, по его мнению, в обеспечении редута теми продуктами и материалами, которые не смогут производиться в горах, а также необходимым сырьем.

Эти закупки за рубежом должны были, однако, как-то финансироваться. Вот для этого Кальтенбруннер и хотел привлечь «операцию Бернхард». Он написал пространное письмо Швенду, в котором изложил свои планы и просил того выделить по одному или несколько своих надежных сотрудников в Швейцарии и Испании, которые стали бы действовать в качестве закупщиков всего необходимого для нужд альпийской крепости. Вместе с тем он разрешил Швенду выдать этим людям значительные суммы фальшивых фунтов, которых могло бы хватить на длительное время. В письме Кальтенбруннера содержалась и сенсационная информация: в серийное производство пошли фальшивые доллары. По оценке экспертов, они были сделаны столь же удачно, как и фунты стерлингов, так что можно было приступать и к их сбыту в значительных количествах.

Эти планы Кальтенбруннера носили конечно же фантастический характер, как, впрочем, и его идея с альпийской крепостью. И было бы глупо заниматься этими абсурдными идеями. Мнение Швенда было таким же. Кальтенбруннер, однако, относился к своим планам весьма серьезно, что выразилось в том, что он приказал перевести производственные цеха по выпуску фальшивых фунтов стерлингов и долларов из концлагеря Ораниенбург в концентрационный лагерь Эбензее, расположенный неподалеку от южной оконечности озера Траунзее (штольни под Редл-Ципфом входили в состав этого концлагеря). Тем самым Кальтенбруннер намеревался обеспечить финансирование нужд своей альпийской крепости.

Следы последнего транспорта фальшивой валюты из Редл-Ципфа теряются, в связи с чем мы опять возвращаемся к началу нашего повествования. Местные жители впоследствии рассказывали, что будто бы видели, как сотрудники военно-морской опытной станции опускали в озеро Топлицзее большие ящики и огромные металлические емкости. И все же верить этим свидетельским показаниям можно лишь относительно. Естественно, вполне возможно, что неуничтоженное оборудование и фунты, доставленные транспортом из Редл-Ципфа, могли быть сокрыты таким образом. Американская разведка заинтересовалась этими рассказами и вызвала водолазов: американский военно-морской флот хотел бы получить данные о результатах разработки новых видов оружия немцами. Для этих специалистов, по всеобщему мнению, не должно было составить большого труда обнаружить на дне озера различные предметы, контейнеры, ящики и аппаратуру. Оптимизм этот оказался, однако, преждевременным. Ни одному из водолазов не удалось опуститься на самое дно озера. Топлицзее, как оказалось, имело двойное дно между поверхностью и скалистой основой. Дело в том, что с гор в течение долгих лет в озеро попадали деревья, приносимые талой водой и сброшенные буреломом. Из этих-то деревьев и сложился с течением времени довольно плотный слой метрах в сорока от поверхности воды — нечто вроде спрессованного плота. «Плот» не имеет прочного сцепления с боковыми скалами и плавает в затопленном состоянии, не обладая жесткой структурой. Более того, в этом странном образовании происходят постоянные подвижки, внутренние напряжения и растяжки. Поэтому американские водолазы не решились пробиться сквозь него, поскольку возможность подъема была бы под большим вопросом. Не удалась и попытка образовать в нем большое отверстие путем взрывов: пролом очень скоро опять затянулся. Дальнейшие работы по исследованию озера были прекращены. Позднее в частном порядке предпринималось еще несколько попыток добраться до дна озера, но и они закончились безрезультатно по тем же причинам. Как мне представляется, такого двойного дна, как в озере Топлицзее, нет более нигде во всем мире.

По всей видимости, опытная военно-морская станция как раз поэтому и была размещена на Топлицзее. Как говорят специалисты, на озере все же должны быть места, где можно вполне безопасно добраться до его дна. В воде под ее поверхностью имеются два течения, которые в определенном месте образуют полынью порядка двадцати метров, отодвигая в стороны древесную массу. Вот там-то и следует искать проход. Но ни американцы, ни их последователи места этого обнаружить не смогли. Сотрудники же морской станции должны были его знать, так как постоянно вели подводные работы, ни разу не прибегнув к взрывам подвижного второго дна. Вполне понятно, что бывшие сотрудники этой станции в последовавшие годы предпринимали попытки добраться до затопленных в 1945 году ценностей.

В конце марта 1946 года в озере, у подножья горы Раухфанг Копель, были обнаружены трупы двух неизвестных мужчин. Затем они были идентифицированы как инженеры Майер и Пихлер из Линца. Они якобы намеревались совершить лыжную прогулку в Мертвых горах и разбили палатку на вышеназванной горе, чтобы переночевать. Выглядело это, однако, весьма странно, так как в получасе хода они могли бы спокойно разместиться на ночлег в гостинице, куда добраться можно было даже в туман и пургу. Кроме того, неподалеку оттуда находились две хижины специально для приюта альпинистов. Так называемые туристы были, по всей видимости, убиты, но никаких следов оставлено не было. Австрийская жандармерия, не имевшая опыта (вследствие увольнения многих членов нацистской партии и СС в нее пришли новые люди, в числе которых были и не очень надежные), оставила это дело нераскрытым. Только значительно позже было выяснено, что оба инженера являлись сотрудниками военно-морской опытной станции на Топлицзее и что с ними был еще какой-то человек.

А 10 августа 1950 года со скалы на южной стене горы Райхенштайн, неподалеку от озера, сорвался гамбуржец Герене, вышедший на прогулку в горы вместе с неким Келлером, тоже жителем Гамбурга. Труп после падения с шестисотметровой высоты был искажен до неузнаваемости. Как выяснила жандармерия, Герене и Келлер сразу же по прибытии отправились в горы. Восхождение и было целью их приезда, так как они не находились в отпуске, который намеревались бы провести в горах. Да и местность там не годилась для восхождений: известняковые породы были настолько хрупкими, что не выдерживали крюков с замком. Как было потом установлено, оба туриста были тоже бывшими сотрудниками морской станции на Топлицзее. У меня создалось впечатление, что падение со скалы не было, по еути дела, несчастным случаем. Поскольку Майер и Пихлер, Келлер и Герене должны были знать, где находились припрятанные материалы опытной станции и ящики с банкнотами, но искали их не в озере, а в горах, возникает предположение, что рассказы жителей, будто бы все эти ценности были утоплены в озере, являются надуманными, а вполне возможно, и специальной дезинформацией.

Что искали бывшие сотрудники морской опытной станции? Деньги или же чертежи и документы? Действовали ли они самостоятельно или по чьему-то заданию?

На эти вопросы можно ответить лишь гипотетически. В период моего интернирования мне представилась возможность побеседовать с рядом старших морских офицеров из непосредственного окружения гросс-адмирала Дёница. И все они независимо один от другого заверили меня, что работы на опытной станции на Топлицзее находились только в начальной стадии. Советы, в руки которых попали многие высшие морские офицеры, должны были это знать. А если это так, то бывшие сотрудники опытной станции, нашедшие свою смерть в горах, да и другие частные лица, следовательно, искали не материалы и документы о результатах ведшихся на станции работ, а ящики с банкнотами фунтов стерлингов из редлципфовского транспорта. Вполне возможно, что они хотели разыскать не столько фальшивую валюту, сколько печатные платы для изготовления фунтов стерлингов и долларов и документацию по процессу их изготовления. Не исключено, что именно с этим последним транспортом из Редл-Ципфа вывозились указанные документы и печатные платы.

Есть и определенные доказательства, что среди поисковых экспедиций, появлявшихся у озера, были и инспирированные советской стороной. Вне всякого сомнения, русская секретная служба старалась собрать воедино все оставшееся от «операции Бернхард» — людей, материалы и документы, чтобы реконструировать весь производственный процесс. Ныне такие попытки уже прекращены — может быть, поскольку они нашли то, что искали, но вероятно, и потому, что отказались от плана изготовления собственных фальшивых денег (считаю, однако, что эта версия менее вероятна).

Событие, произошедшее несколько лет тому назад, подтверждает интерес Советов к «операции Бернхард». Швенд в свое время привлек к своей деятельности в Дании директора одной из гостиниц Фредериксена, который довольно быстро развил бурную деятельность по сбыту фальшивых банкнот. Звали ли его действительно Фредериксеном, сомнительно. По мнению Швенда, он был шведом и рожден, как говорится, под другим именем. Во всяком случае, у Фредериксена были хорошие связи в Стокгольме, так что Швенд перенес область его действий и на Швецию. Это мероприятие оказалось оправданным, поскольку Фредериксен через небольшой промежуток времени установил «деловые связи» с Советским Союзом. По всей видимости, лично своих советских партнеров он не знал, но до окончания войны поставил им несколько сот тысяч фунтов в обмен на золотые слитки. Обмен «товарами» осуществлялся шведскими кораблями, причем судовладелец, весьма солидный человек, получал определенные проценты за перевозки.

Для Фредериксена деятельность по линии «операции Бернхард» с окончанием войны не закончилась. Осенью 1945 года он познакомился в Копенгагене с неким летчиком английских военно-воздушных сил, который согласился обменять бернхардские фунты за сорок процентов их номинальной стоимости. Новый партнер за несколько приемов представил ему значительные суммы. Однако Скотланд-Ярд вышел на след этих сделок. Летчик был арестован и выдал своего датского партнера. Фредериксен был заключен под стражу датской полицией. Вначале он от всего отказывался, но затем все-таки был вынужден признаться, когда ему была устроена очная ставка с англичанином в Копенгагене. Комиссия, занимавшаяся расследованием этого дела, заинтересовалась происхождением фальшивых банкнот. Было высказано предположение, что Фредериксен получил их в свое время непосредственно от немецких оккупационных властей в Дании. Допросам, а затем и очным ставкам с Фредериксеном подверглись бывший рейхскомиссар в Дании Бест, начальник полиции безопасности Бовензипен, шеф гестапо Иззельхорст, представитель Скорцени — Швердт. Но эти допросы ничего не дали, так как бывшие представители оккупационных властей к «операции Бернхард» никакого отношения не имели. Отсидев семь месяцев в заключении, Фредериксен был отпущен. Его состояние было конфисковано (насколько полиции удалось обнаружить его лицевые счета в банках).

Вскоре после этого, через своего бывшего посредника в делах с русскими, Фредериксен получил приглашение приехать в Москву. Видимо, Советы предполагали, что теперь, потеряв все свое состояние — или значительную его часть — и проникнувшись ненавистью к Западу, он будет склонен представить в их распоряжение свой опыт участия в «операции Бернхард». Фредериксен принял приглашение. Как мне потом рассказывали осведомленные лица, в Москве Фредериксен был встречен по-княжески. Его разместили в гостинице, где обычно останавливались иностранцы, и несколько дней, по восточному обычаю, ничем не докучали. О цели его приезда вообще никакого разговора не было. Лишь по прошествии некоторого времени его посетили несколько высокопоставленных представителей советских органов безопасности — МВД, приехавших на роскошных лимузинах «ЗИС».

Разговор с ними шел исключительно об «операции Бернхард». Советские представители интересовались десятками людей, имен которых Фредериксен никогда даже не слышал. Несомненный интерес они проявили к «майору Вендигу» (скорее всего, настоящего его имени они тогда еще не знали) Следующим был начальник отдела VI управления РСХА Крюгер. Когда Фредериксен сказал, что знает Вендига лично, русские стали настоятельно рекомендовать ему сделать все возможное, чтобы восстановить связь с ним. Они уполномочили Фредериксена обещать Вендигу любые суммы, если он согласится сотрудничать с Советами, и даже за готовность предоставления соответствующей информации. Фредериксен, почувствовав себя в неловком положении и поняв, что ему предоставляется возможность покинуть Москву, пообещал, что постарается найти Вендига и установить необходимый контакт. Это обещание и помогло ему вырваться на свободу.

О Крюгере Фредериксен ничего не знал, даже его имя было ему неизвестно. Но и информация, имевшаяся у советских представителей о Крюгере, была неполной, так как они предлагали Фредериксену попытаться найти его местонахождение. В ходе беседы у него создалось впечатление, что в руках Советов находилось несколько подчиненных Крюгера, в том числе и из концентрационных лагерей, некоторые из которых были у них на службе. Во всяком случае, советские представители были хорошо проинформированы о деталях изготовления фальшивых банкнот в Ораниенбурге и Редл-Ципфе, а также о транспорте с фальшивой валютой, путь которого окончился у озера Топлицзее. Это было ясно из задававшихся вопросов. Но датчанин (или швед) не был в курсе этих дел, а о Топлицзее вообще ранее не слышал. В последующих разговорах он часто путал Зальцбург с Зальцкаммергутом.

Попали ли печатные платы для изготовления фунтов стерлингов и долларов в руки Советов или нет? Фредериксен склоняется к мнению, что эти платы находятся у них, но какими аргументами он обосновывает свою гипотезу, мне неизвестно.

Шел конец 1947 года, когда Фредериксен возвратился из Советского Союза (факт его поездки подтверждается), но никаких попыток разыскать Вендига — Швенда он не предпринимал. Вначале к нему довольно часто приезжали советские посредники и курьеры, затем в связи с их безрезультатностью всякие такие посещения прекратились, и Фредериксен был оставлен в покое. Это могло значить, что Советы либо списали его за бесполезностью, либо его помощь им уже была не нужна. Если верна вторая версия, то, стало быть, они достигли своей цели другими путями, то есть нашли документацию и печатные платы. Это предположение подтверждается тем, что примерно в это же время были прекращены все поиски в районе озера Топлицзее. После 1950 года местные жители не отмечали более никаких «поисковых групп», появлявшихся до того весьма часто в горах над озером.

Итак, если эта версия соответствует действительности, то Советы ныне в состоянии изготовлять доведенные почти до совершенства английские и американские банкноты в любом количестве и даже заниматься их сбытом. Конечно, советская секретная служба была в состоянии проделать все необходимое и самостоятельно, опираясь на собственные силы и средства, однако использование немецкого опыта, технических и организационных наработок и достижений немцев помогло ей значительно сократить необходимые для этого время и издержки.

Некоторое время тому назад американское информационное агентство «Ассошиэйтед пресс» опубликовало следующее сообщение из Лондона:

«Отдел Скотланд-Ярда, занимающийся фальшивой валютой и фальшивомонетчиками, разыскивает склад с фальшивыми стодолларовыми банкнотами, стоимость которых по предварительной оценке составляет три с половиной миллиона долларов. При попытке сбыта почти безукоризненно изготовленных фальшивых купюр был задержан некий британский гражданин Полиция предполагает, что эти банкноты изготовлены на континенте».

Речь в сообщении идет, по-видимому, о бернхардских фальшивках. Результаты расследования Скотланд-Ярда, однако, опубликованы не были.