Была суббота в сентябре, и по вечерам уже становилось темно. Первый месяц в новой школе оказался не таким ужасным, как он боялся. По-прежнему несколько человек его дразнили, и прозвище Макакус он прихватил с собой из начальной школы. Но он сам объявил, что его так называли.

— Значит, тебя зовут Маркус Симонсен, — сказал учитель.

— Да, но обычно меня называют Макакусом.

Класс засмеялся, но смех был мягче. Трудно дразнить человека за то, как он сам себя называет.

— А еще я краснею, — сказал он, — и, в общем, довольно часто.

Тут смех стал еще мягче и в конце концов совсем затих.

Они попали в один класс вместе с Сигмундом и по-прежнему неспешно прогуливались взад-вперед по школьному двору, углубившись в удивительные разговоры.

— Фантазия, — говорил Маркус, — это не то, что ты думаешь, а то, что ты чувствуешь.

— Нельзя почувствовать фантазию, Маркус…

— Макакус.

— Хорошо, Макакус. Нужно думать, прежде чем почувствуешь.

— Нет, не нужно. Нужно чувствовать, прежде чем подумаешь.

— Это невозможно. Ты, например, не можешь почувствовать, что свету Сириуса восемь лет, прежде чем подумаешь об этом.

— И ведь нельзя подумать о свете, прежде чем не почувствуешь его.

Так они могли углубляться в споры и никогда не приходить к общему мнению. Никто не понимал, почему Маркус и Сигмунд подружились, но их это ничуть не заботило.

— Не обязательно все время все понимать, — говорил Маркус, и в кои-то веки Сигмунд соглашался.

У Эллен Кристины и Сигмунда начался роман, а Маркус и Муна целовались перед фаст-фудом однажды вечером в августе. Они оба покраснели. Все было замечательно, но когда она спросила, не научит ли он ее танцевать Маркушку, он сказал, что на самом деле не умеет танцевать. Он просто делал вид. Ее это поразило, и она сказала, что можно только мечтать, чтобы все мальчики были такими же скромными. Но таких скромных больше не было. Маркус, в сущности, согласился. Он единственный был Маркусом.

В это утро он сидел в комнате и писал письмо Роберту де Ниро. То есть писал не он. Писала молодая норвежская актриса Марика Симонсен. По-норвежски. Так он мог перестать думать. А потом можно будет перевести. Имея пятерку с минусом за последнюю контрольную по английскому, можно было рассчитывать, что перевод удастся.

Марика обратила внимание на мягкую складку вокруг рта у Роберта и интересовалась, был ли он на самом деле таким крутым, как в фильмах. Конечно, все это не ее ума дело, но она просто хотела написать, чтобы сказать, как бы одиноко он себя ни чувствовал, в Норвегии всегда будет безработная молодая актриса, которая его понимает. Он не обязан отвечать, но если ему будет не очень затруднительно, не мог бы он послать свой автограф ее младшему брату, Маркусу Симонсену. Он отличный парень, но не решается сам написать. На самом деле он просто невероятно труслив. Возможно, он самый трусливый в мире мальчик. Он боится всего, чего только можно бояться на этом свете: высоты и темноты, велосипедов, ледников и девочек.

Пока он писал, его все больше и больше трогало то, что он пишет, и когда он написал: «Но больше всего он боится быть Маркусом», он так растрогался, что даже пара слез капнула на бумагу. Он растер их по листу, и чернила немного растеклись. Выглядело стильно, но не достаточно. Чего-то не хватало. Он не знал чего.

— Что-то случилось, Маркус?

Монс стоял в дверях и смотрел на него с беспокойством.

— Нет, папа.

— Ты плачешь?

— Нет.

Казалось, что Монс вот-вот скажет какую-нибудь глупость. Поэтому он передумал и кивнул.

— Понимаю, — сказал он.

Маркус улыбнулся:

— Да, я знаю.

— Тебе письмо.

— Да?

— Да… из Хортена.

Он протянул Маркусу большой серый конверт.

— Ты его не откроешь?

— Это личное, папа.

— Пожалуй, — сказал Монс и медленно пошел к двери. Он открыл дверь и обернулся.

— Если что, я в гостиной.

Маркус не отвечал, и Монс тихо прикрыл за собой дверь.

Это было не письмо, а фотография: Маркус Симонсен Телохранитель Младший размахивает руками. Выражение лица у него было угрожающим. «Диана» Мортенсен стояла за ним. Она лучезарно улыбалась и смотрела на Маркуса большими удивленными глазами. Внизу на фотографии она написала: МАРКУСУ С ПРИВЕТОМ ОТ СИРИУСА.

Он положил фотографию на стол и заметил, что больше не грустит. Он был в хорошем настроении. Он посмотрел на письмо Роберту де Ниро, взял ручку и подписал внизу страницы: «Я и есть Маркус».

Потом он удовлетворенно вздохнул, сложил листок и пошел в гостиную, где сидел отец и делал вид, что читает газету.

— Это от Ди… от Метты, — сказал Маркус и протянул ему фотографию.

— Да, я так и подумал, — сказал Монс. — Как прия… А почему «привет от Сириуса»?

— Потому что все было давным-давно, — сказал Маркус Симонсен и покраснел.