— Папа, по современному этикету полагается носить перчатки?

Маркус стоял перед зеркалом в коридоре и рассматривал лицо. Он зачесал мокрые волосы на сторону, оставив ровный пробор. Монс шел из гостиной и беспокойно поглядывал на сына. Он не понимал, что происходит. Очевидно, что Маркус в последнее время стремительно развивается. В течение четырех дней он стал значительно вежливей. Он открывал отцу дверь, когда тот шел на работу, постоянно напирал на то, что его зовут Маркус, что Монс, в общем-то, и так знал, и непрерывно улыбался той самой приветливой улыбочкой, с которой он ходил во сне. Казалось, что вот-вот он станет совершенно взрослым, а Монс не был уверен, хотелось ли ему этого. Если бы Маркус не был его собственным сыном, он бы сказал, что мальчик вот-вот превратится в пижона.

— Откуда мне знать, — сказал он немного нервно, — я не очень-то об этом задумывался.

— А я знаю, — сказал Маркус. — По этикету не обязательно ходить в перчатках.

— Приятно слышать, — вздохнул отец.

— Только если хочешь добавить к весеннему костюму красивый аксессуар. В остальном же сегодня ходят без шляпы и перчаток, если на улице не слишком холодно. Но, папа, что нам делать, если мы категорически против того, чтобы гости приходили к нам в джинсах?

— Над этой проблемой я тоже не очень много думал, — сказал Монс и посмотрел на часы.

Маркус кивнул:

— И ведь многие не думали. Но время от времени хочется, чтобы костюм был со стилем, а смокинг или фрак надевать не хочется, правда же?

— Конечно, иногда хочется быть стильным.

Маркус открыл дверь и приветливо улыбнулся отцу:

— Хорошего тебе дня, папа.

Монс тяжело вздохнул и медленно, опустив голову, пошел вниз по дороге.

Маркус стоял в дверях и смотрел ему вслед. У него был комок в горле. Может, он и вел себя как джентльмен, но чувствовал себя идиотом. Каждый раз, когда он вежливо кивал отцу, ему хотелось вместо этого броситься ему на шею, но он не мог. Он должен был упражняться в хороших манерах, пока поведение его не станет естественным и он не сможет идти по жизни с поднятой головой. Пока что идти с поднятой головой было ужасно. Казалось, что тебя придавливает несколько тонн страха и беспокойства. Если бы он мог выбирать, он бы потратил больше времени на изучение хороших манер. Семьдесят или восемьдесят лет, например. Но у него не было выбора. Завтра предстояло идти в ресторан «Звезда», а через две недели в Хортен приезжала Диана Мортенсен. Кстати, им до сих пор не пришел ответ на последнее письмо. Может быть, она передумала или получила потрясающую роль, из-за которой ей пришлось остаться в Голливуде. Тогда он мог немного расслабиться. И наслаждаться детством как можно дольше. М-да, может, это и не было наслаждением, но, по крайней мере, детство было лучше, чем эта вежливость. Он прочитал книгу четыре раза и обсудил каждую главу с Сигмундом в штаб-квартире. На бумаге все было так просто, а в реальности все было куда хуже. Точно так же, как в танцевальной школе. Может быть, всем и необязательно танцевать всю свою жизнь или правильно себя подавать. Он не знал. Он знал одно: если кому-то и надо было учиться себя подавать, и учиться очень быстро, так это ему.

Он закрыл дверь и снова уставился на свое отражение в зеркале. Гладко зачесанные волосы лежали на голове, как свежий асфальт. Он был похож на гангстера. Нет, никуда не деться. Пусть будут кудри. Он радовался, словно преступник пожизненному заключению.

В дверь позвонили. Он, как мог, растрепал волосы и открыл. Пришел Сигмунд.

— Привет, — сказал он, — я взял напрокат смокинги.

— Это необходимо? — спросил Маркус. — А мы не можем просто надеть костюмы?

— Нет, надо придерживаться стиля, знаешь ли. Письмо сегодня не приходило?

— Нет.

— Еще придет, — весело сказал Сигмунд. — Надевай смокинг.

— А до завтра нельзя подождать?

— Нам же надо проверить, как он на тебе сидит.

Маркус ощутил легкую надежду.

— Да, может, он не подойдет. Тогда…

— Тогда возьмем другой смокинг.

— Ну да.

Смокинг сидел как влитой. Маркус посмотрел на себя в зеркало, и ему почти даже понравился молодой человек, который смотрел на него. Смокинг был черным с красным поясом, красными кантиками на лацканах и с красным платочком, который Сигмунд идеально сложил и положил в нагрудный карман. Никто бы не заметил, что пуговицы на манжетах не из настоящего золота.

— Элегантно, — сказал Сигмунд.

Маркус кивнул.

— Можно его теперь снять?

— Нет, думаю, тебе стоит походить в нем сегодня, чтобы привыкнуть. Так, теперь волосы.

— Что с волосами? — спросил Маркус, хотя отлично знал, что его ждет.

— Надо их завить.

— А нельзя подождать до встречи с Дианой?

— Нет, нельзя, — решительно ответил Сигмунд. — Завтрашний обед — это генеральная репетиция, а на генеральной репетиции все играют в гриме и костюмах, так же как на премьере.

— Я отказываюсь гримироваться! — вскрикнул Маркус.

Где-то надо было ставить точку. Правда, он поклялся делать всё для Дианы, но «всё» значило всё, кроме грима!

— Расслабься, — сказал Сигмунд, — завить волосы значит примерно то же, что загримироваться. Я прихватил щипцы моей сестры.

Через пять часов Маркус медленно, опустив голову, расхаживал по гостиной с завитыми волосами и в смокинге, а тем временем Сигмунд забрасывал его вопросами о том, как себя ведут в ресторане.

— Кто первым подходит к столу, мужчина или женщина?

— Если стол заказан и метрдотель показывает дорогу к столу, гости следуют за ним, и мужчина или пригласивший гостей идет последним, — механически сказал Маркус.

— А если пара самостоятельно идет за столик?

— Тогда мужчина идет первым.

— Правильно. Кто где должен сидеть, если в ресторане места с одной стороны оказываются у стены?

— Тогда надо найти другой ресторан.

— Я серьезно, Маркус!

— Тогда дама должна сесть у стены с видом на зал. Поиграем в шашки?

— Нет. Мы пригласили гостей в ресторан. Чего мы ожидаем от метрдотеля или официанта?

Маркус тяжело вздохнул и ответил как можно лучше. Пройдя один раз все правила поведения в ресторане, они начали сначала. В половине пятого Маркус знал главу наизусть. Метрдотеля и официантов в ресторане «Звезда» ожидало нечто. И Монса тоже. Без четверти пять они услышали, что он открывает входную дверь.

— Скорее, — сказал Сигмунд, — беги на кухню за стаканом воды.

— Зачем это?

— Обычная вежливость. Он наверняка хочет пить после долгого рабочего дня.

Маркус пошел на кухню, а Сигмунд остался в комнате встречать Монса.

— Привет, Сигмунд, ты здесь?

— Добрый день, господин Симонсен. Тяжелый был день в офисе?

— Так, ничего. А где Маркус? У меня для него небольшой летний подарок.

Монс вынул футбольный мяч из полиэтиленового мешка и показал его Сигмунду. В этот момент из кухни вышел Маркус с подносом, на котором стояло два винных бокала, наполовину наполненных водой.

— Хочешь стакан воды, папа?

Монс обернулся. Маркус приветливо ему улыбался.

— Ааааааааааааааааа!

Отец закричал, как кот, забравшийся на дерево, отошел на шаг назад, рухнул в кресло, где и остался лежать на спине и чудовищно стонать. Футбольный мяч покатился по полу и исчез под телевизором.

— Может, ты не хочешь пить? — спокойно спросил Маркус.

— Ты… ты… похож на…. маленького лорда Фантлероя! — сипло прошептал Монс.

— Правда, господин Симонсен? — отозвался довольный Сигмунд. — Он очень стильный.

Монс Симонсен был мирным человеком, и его взгляды на воспитание детей были вольными. Если Маркус приходил домой, как обещал, и не таскал сумки у старушек, он мог делать все, что угодно. Если бы он показался отцу с зелеными волосами и серьгами в носу и в ушах, Монс бы немного замялся, но не потребовал бы, чтобы Маркус немедленно перекрасил волосы в естественный цвет и вынул серьги. Может быть даже, он сам бы проколол себе ухо в знак солидарности с сыном. Конечно, он носил бы серьгу только дома. На работе это могло привести к кривотолкам. Но эти проклятые кудри заставили его вскипеть. Монс уже так давно не сердился, что забыл, как это делается, и именно поэтому гнев его был яростным.

Он встал, глядя на Маркуса с открытым ртом и дыша, как бык, нападающий на матадора. Потом он зарычал.

— Тебе нравится моя прическа, папа? — спросил Маркус, который все еще улыбался, хотя чувствовал надвигающуюся катастрофу.

Тут Монс взорвался:

— Ты похож на… Ты похож на… прощелыгу! — крикнул он.

— Что вы хотите этим сказать, господин Симонсен? — с интересом спросил Сигмунд.

— А ты заткнись… ты… Жабеныш! — ревел Монс.

Жабеныш заткнулся. Маркус больше не улыбался. Он замер, а отец скакал по комнате, размахивал руками и орал на него, выкрикивая слова, совершенно новые для них обоих, но он произносил их медленно, потому что никак не мог найти правильное слово, которое бы отразило переполнявшую его ярость.

— Ты похож на… каракатицу! — ревел он. — На ужа! На гориллу! Разгладь этот проклятый парик, кудрявый… макак!

— Не называй меня макаком, папа, — тихо сказал Маркус. — Пожалуйста. Меня так в школе называют.

— Что?

— Меня называют Макакусом.

Монс осел как мешок и, бессильно свесив руки, смотрел на Маркуса.

— Маркус… я… я не знал… я…

Он шагнул к Маркусу и беспомощно взмахнул руками. Это было одновременно попыткой показать, что ему неловко, и просьбой, чтобы сын обнял его. Маркус шагнул назад, к двери на кухню.

— Мне казалось, ты подумаешь, я красивый.

— Ты красивый, Маркус. Ты… очень красивый. Я просто…

— Почему же ты назвал меня макаком?

— Я не хотел… Ты никакой не макак. Это я макак. Хочешь… хотите мороженого? Я купил… клубничное мороженое.

Маркус не отвечал. Он повернулся спиной к отцу и отправился в свою комнату. Они услышали, как изнутри поворачивается ключ.

Сигмунд встал:

— Да, пойду-ка я домой.

Монс не отвечал. Сигмунд обернулся в дверях и сказал в ободрение:

— Это просто проблема поколений, господин Симонсен. Не берите в голову. Так всегда бывает.

Монс постоял в комнате, вынул три клубничных мороженых из бумажного пакета, пошел на кухню и положил их на скамейку. Он вернулся в гостиную, уселся на диван и уставился на фотографию на стене. Он сам ее сделал, десять лет назад: его жена сидела на раскладном стуле и держала Маркуса на коленях. Она улыбалась, а Маркус смеялся. Когда она умерла, он спросил, не снять ли фотографию со стены, но Маркус ответил «нет». Монс кротко улыбнулся фотографии. Потом закрыл лицо руками и заплакал. Когда он перестал плакать, он пошел на кухню сварить кофе. Как бы он хотел вычеркнуть последние полчаса из жизни и вместе с Маркусом съесть мороженое!

Он не знал, что Маркус сидит в своей комнате и точно так же, как Монс, чувствует себя виноватым. Он отлично понимал, что Монс не хотел назвать его макаком, он просто был в шоке, увидев сына в смокинге и с кудрями. Он отлично знал, что смущение отца было куда сильнее ярости. Он хотел открыть дверь, ворваться в гостиную и сказать, что виноват и что больше никогда в жизни не будет завивать волосы. Но он не мог. У него не было сил. Его одолело какое-то дурацкое упрямство или трусость. Да, настоящая трусость. Нужно было сказать только одно слово или улыбнуться. Нет, не улыбнуться. По крайней мере, не приветливой улыбкой. И речь шла вовсе не о приветливости. Речь шла о тоске. Они вдруг оказались так далеко друг от друга, и ему стало так ужасно тоскливо.

«Почему я не выхожу? — думал он. — Надо просто выйти».

И он вышел.

Он бросился к двери, повернул ключ и вбежал в гостиную. Отец сидел за чашкой кофе. Он выглядел таким одиноким. Когда вошел Маркус, он встал, шагнул к нему, остановился и провел рукой по волосам. Маркус тоже остановился. Они стояли и смотрели друг на друга. Одному было тридцать девять лет, у него были редкие волосы, на нем был серый костюм и рубашка в голубую полоску. Другому было тринадцать, у него были кудрявые волосы, и на нем' был смокинг и красный пояс. Оба не знали, кто сделал первый шаг, но они обнимались так, что их сердца чуть ли не забились друг о друга.

— Я скучаю по маме, — прохныкал Маркус. — Папа, папа, я так по ней скучаю!

Отец погладил его по кудрям.

— Мальчик мой, — прошептал он, — мальчик мой, мальчик мой.

Так они и стояли, пока хорошее снова не стало хорошим. А плохое стало немного лучше.

Маркус вынул красный платок из нагрудного кармана и высморкался.

— Не надо пачкать красивый платок,— прошептал Монс.

Маркус улыбнулся. Собственной улыбкой.

— Можно. Это же носовой платок.

Монс улыбнулся в ответ:

— Хочешь что-нибудь?

— Да. Хочу клубничное мороженое.

— О господи! Мороженое! Оно же наверняка растаяло!

— Ничего страшного, — сказал довольный Маркус. — Сладкое клубничное молочко тоже вкусное.

*

Утром он лежал в ванне и повторял:

— Садитесь и спокойно изучите меню вместе с метрдотелем. Тогда вы сможете в деталях обсудить вина, цены, закуски и т. д. В некоторых ресторанах можно сидеть в отдельном помещении, выбирая блюда…

Маркус сглотнул. Неужели им придется сидеть в отдельном помещении в «Звезде»? Он надеялся, что не придется. Почему-то мысль об отдельном помещении пугала еще больше, чем мысль о забитом сотней посетителей ресторане. Это само по себе было мерзко, но сидеть в отдельной комнате с Сигмундом, Муной и Эллен Кристиной было еще хуже. Ему казалось, он потеет, хотя члены его были погружены в воду, как сказал бы Сигмунд.

— Как следует есть салат?

— Маркус, ты не утонул?

— Нет, папа. Я лежу и расслабляюсь.

Он пролежал полчаса в ванне, и вода начала остывать. Он не замечал этого, потому что сам был разгорячен. Он без проблем мог бы пролежать в ней целый день. Однако сам он был не без проблем.

— Салат едят либо одной вилкой, либо ножом и вилкой, но, даже если очень захочется быть педантичным, все-таки не стоит резать салат ножом.

Он и не собирался быть педантичным, но у него было острое предчувствие, что Сигмунд будет.

— Маркус! Хватит, выходи!

Он вздохнул и поднял тело из воды. Потом он надел спортивный костюм, который лежал на полу ванной. Он договорился с Сигмундом выйти на утреннюю пробежку. Маркус редко бегал, но Сигмунд сказал, что это его расслабит. Его одолевали сомнения, но главным все равно был Сигмунд.

Когда он пришел на кухню, Монс с удивлением посмотрел на него.

— А куда делись… твои дивные кудри?

— Остались в ванне.

— Как это?

— Я помыл голову.

Монс, казалось, снова почувствовал себя виноватым.

— Но, Маркус… Совсем не обязательно было. Я уже начал к ним привыкать.

— Я не специально, — ответил Маркус, надевая кроссовки.

— Ты куда?

— Побегаю.

— Таких бы мальчиков побольше в доброй старой Норвегии, — весело пропел Монс.

Маркус его прервал:

— В следующий раз, когда будешь покупать мне спортивный костюм, купи другого цвета.

— Какого?

— Защитного, — сказал Маркус и вышел из дому, опустив голову. Отец не должен думать, что все в порядке только потому, что вчера они вместе съели растаявшее клубничное мороженое.

*

Маркус и Сигмунд медленно бежали по тропинке в сторону карьера. Они добежали до штаба и заползли под брезент.

— Зачем ты избавился от кудрей?

Маркус ждал этого вопроса. Пока они бежали, Сигмунд был мрачным и неприветливым. Иногда он косился на Маркуса, будто ему что-то в нем не нравилось.

— Они смылись.

— Смылись?

— Да. Случайно.

— Кудри не смываются случайно.

— Я думал, что они накрепко приделались.

— Мы не можем завить новые. Сестра уехала на дачу. И взяла с собой щипцы.

— Обидно.

Маркус старался показаться грустным. Сигмунд взглянул на него рассеянно:

— Вместо этого мы сделаем пробор посередине.

— Нет! Только не посередине! Я отказываюсь! Я буду похож на гангстера!

— Нет, не будешь. Будешь прекрасно выглядеть. Конечно, не так замечательно, как с кудрями, но зато очень представительно.

После пары бесполезных протестов Маркус сдался. За пробор посередине проголосовал один голос против одного. Вкратце спланировав вечерний визит в ресторан, после многочисленных уверений Маркуса, что он спокоен, они закончили встречу, в два голоса сказав:

— Помоги Диане!

Когда они вышли из клуба, то увидели в карьере человека. В руке у него был автомат, и он смотрел на какие-то жестяные коробки, сложенные в штабеля.

— Эй! — крикнул Сигмунд. — Не стреляй! Маркус схватил его за руку:

— Молчи. Вдруг он в меня попадет.

*

— Очень красиво, Маркус, — немного нервно сказал Монс. — Тебе идет пробор посередине.

Когда Маркус рассказал, что он идет обедать вместе с Сигмундом и двумя девочками, отец очень удивился, но все же испытал облегчение. Это объясняло поведение сына в последние дни. Мальчик переживал первую влюбленность и теперь хотел произвести впечатление на юную даму. В тринадцать лет, конечно, рановато. Сам он впервые влюбился, когда ему было четырнадцать. Тогда он пригласил соседскую девочку в кино, но не посмел прийти. Ему казалось, что Маркус так же застенчив, но, значит, он ошибался. Его сын, похоже, собирается вырасти настоящим светским львом. Приятно, но и немного грустно. Монсу в самом деле казалось, что смокинг и пробор были уже чересчур, но, с другой стороны, он не очень следил за модой. В его молодости было модно носить брюки-клеш и прическу, как у «Битлз». А теперь, значит, смокинг и пробор. Все меняется. Он дал Маркусу сто крон, которых, он считал, хватит на гамбургеры и кока-колу в фаст-фуде. То, что обедать дети идут в ресторан «Звезда», ему и в голову не приходило, а Маркусу не пришло в голову ему об этом сказать. У него же должны быть свои секреты, особенно от близких.

— Завтра я его расчешу, папа.

— Как хочешь, мой мальчик. Лишь бы тебе было хорошо.

Маркус рассеянно кивнул:

— Пока, папа.

— Пока… Кстати, подожди!

Монс побежал в гостиную и принес красный платок, в который Маркус сморкался накануне.

— Ты забыл.

Платок был выстиран и поглажен. Монс попытался сложить его красиво, но не получилось.

— Папа, я сам.

Легким движением руки Маркус элегантно сложил платок и положил его в нагрудный карман. Монс посмотрел на него с восхищением.

— Если тебе надо будет высморкаться, то…

—…сделай это максимально беззвучно, отвернувшись от других. Я знаю, папа.

— А я — нет, — пробормотал Монс, пока дверь закрывалась за Маркусом, который направлялся на свою великую генеральную репетицию ресторанного этикета.