Солнце валилось за край земли прямо за нашим домом. Я свернул на подъездную дорожку. Сколько мы в этом доме протянем без моей зарплаты? Ипотека-то никуда не денется, а кредит мы брали — дай-то бог. Мы слишком много тратим, как сказал Алан.

Господи, уволили. В голове не укладывается. Знаешь, а все равно не веришь, потому что непонятно, с чего вдруг Алан все переиграл. Какой ему смысл меня увольнять? Наверно, если спокойно поговорить с Джулией и с Салли, они еще могут меня восстановить. Я брел по гравию, и все происшедшее казалось мне дурной шуткой.

Я открыл дверь и отключил сигнализацию. Лиз не было, в записке было сказано, что она пошла с Мэри на йогу в фитнес-центр и вернется к десяти. Голова слегка кружилась от голода. Я стал сооружать себе спагетти болоньезе, и готовка более-менее отвлекла меня от мыслей об Алане и его предательстве. Скоро спагетти кипели в одной кастрюльке, а смесь для соуса булькала в другой. Я порылся в заваленном шкафчике в поисках меленки для перца и обнаружил ее рядом с хлебницей.

Странно. Сегодня она была какая-то другая — массивнее и качественнее, что ли. Головка-луковка, с сейфовой четкостью отщелкав ряд остановок, повернулась и припорошила соус, прорисовав на его поверхности две перечные диагонали. Крутить ее было одно удовольствие, вспомнился даже тот далекий день, когда я отвернул голову сестриной кукле. Я пришел в неописуемый восторг и решил накупить побольше этих штук и раздарить их оставшимся друзьям.

Эту меленку мы с Лиз выудили из корзины с уцененными вещами и купили за три девяносто девять еще для нашей первой квартиры в Финзбери-парк. Конечно, в скором времени она обнаружила все убожество чешской сборки: плохо обточенная сосновая конструкция уфожающе визжала в садистском стиле Штокхаузена, поднимаясь до частот, от которых по спине бежали мурашки. Шурупчик наверху вечно вывинчивался из металлического гнезда и закатывался под плиту.

Я выложил спагетти в тарелку и принялся за еду. Вкус был совершенно божественный — я подумал даже, что, может быть, некая внешняя сила не только облагородила мои сенсорные ощущения, но и потрудилась еще и над линиями и ароматами фактического мира. Я снова посмотрел на стоявшую тут же меленку. Ее некогда белый сосновый корпус был покрыт множеством отпечатков — крошечных спиральных гравюр, запечатленных в масле и красном вине.

Внимательный осмотр дал еще более удивительные результаты: под покровом пятен местами проглядывала вовсе не дешевая чешская сосна, а какое-то другое, неизвестное мне дерево. Оно было похоже на прессованный клен сорта «птичий глаз» с причудливо тонкими фрактальными завитками ореха. Всматриваясь в текстуру дерева, я со временем различил слабое мерцающее роение, похожее на начальную стадию броуновского движения. Казалось, что дерево закипает, но стоило мне упереться глазами в кипящую точку, как поверхность мгновенно выравнивалась и застывала. Я почувствовал, что это как-то связано с давешней галлюцинацией, и строго сказал себе, что это просто шок, усталость, и ничего больше.

Наконец, я, как муравьед, втянул в себя последнюю спагеттину и принялся мыть посуду. Тут-то я и обнаружил в буфете еще одну такую же меленку. Только эта была почти пустая — внутри гремели оставшиеся перчинки. Я крутанул ее ради эксперимента и услышал противный визг разболтанного механизма. Вот она, значит, та самая, чешская. А вторую, хорошую, Лиз купила ей на замену.

Я прошел в большую комнату и включил новости. Из супермаркета в Лидсе похитили ребенка. Потом показали мать, она умоляла, чтобы его вернули. Отчаяние женщины болью отозвалось во мне. Захлебываясь в волнах скорби, я терзал себя за то, что у меня вышла такая идиотская жизнь.

На гравийной дорожке перед домом с легким шипением остановилась машина. Через несколько минут в гостиную вошла Лиз в своем костюме для йоги: новые кроссовки, трико для аэробики, а сверху майка чуть ниже попы с инь-янем на груди для создания эзотерического настроя.

— Ты Джоанне звонил насчет встречи?

Если йога призвана снимать напряжение, значит, сегодня у них там что-то не задалось: узнав, что я не дозвонился, Лиз саркастически усмехнулась. Потом спросила, как прошла встреча.

— Лучше сядь.

Лиз напряглась и осторожно присела в складное кресло.

Я ей все выложил. Сначала она не поверила. Тогда я рассказал подробно, как все было. Она медленно шевелила губами, как золотая рыбка, то открывая, то закрывая рот, по мере того как у нее в мозгу оседало значение сказанного.

— Но как они могли? Это же твоя компания! Большая часть акций у вас с Тони!

— Я же сказал: Алан купил у Тони акции. Теперь у них с Салли контрольный пакет. Он меня обманул: сделал вид, что хочет Тони убрать, чтобы я ничего не заподозрил. А потом запугал Тони, чтобы тот ему продал свою долю.

— Господи, не может быть, чтобы Алан такое сделал. Это все ваша Салли! Ну и как теперь? Ты сможешь еще куда-нибудь устроиться?

— Не знаю, трудно будет. Компанией-то я управлял десять лет, но у меня же в этой области ни диплома, ничего…

— А пособие? Они же тебе что-нибудь дадут, я надеюсь?

В ее глазах замелькал страх. Как же: бедность, конфискация дома, социальное пособие, дешевая дыра в районе Паддингтона. Лиз-то уже привыкла к хорошей жизни. Она любит широко тратиться, а тут грядут болезненные урезания бюджета…

— Я уже с Луисом говорил.

Лиз глубоко вздохнула и мучительным усилием воли перешла на ободряющий щебет:

— Ну ничего, прорвемся. Перебьемся как-нибудь, пока ты не устроишься. Ты же у нас талантливый! — добавила она, стараясь придать тону искренность.

В пособии по психологии брака это называется «поглаживание» — спонтанный комплимент, который рекомендуется хранить в душе, а со временем вернуть похвалившему, только не сразу, а то это будет похоже на механический обмен любезностями.

Следующие полчаса мы разбирали происшествие, причем ходили по кругу и в итоге ни к чему не пришли.

— Ну как йога? — спросил я, понимая, что, если ей и удалось немножко расслабиться на своих занятиях, эффект давно уже сошел на нет из-за моих новостей.

— Хорошо. Мэри тоже была. Мы в основном дыхалкой занимались.

— Как гуру Герри поживает?

— Еле живой. У него подружка новая.

Лиз отвернулась к зеркалу и принялась поправлять волосы. Этот Герри, хиппарь паршивый, — ее тренер по йоге. В том году они с ним пару раз переспали. Этот факт всплыл во время одной из терапевтических бесед с Джоанной, и я до сих пор еще не полностью оправился от удара.

Лиз пошла в душ, а я остался понуро сидеть на диване в смертельных оргоновых лучах телевизора, перебирая останки нашей семейной жизни. Некоторое пресыщение друг другом, проявившееся, в полном соответствии со статистикой, на седьмом году супружества, за два года переросло в язву желудка. Благодаря услугам Джоанны (девяносто фунтов в час, между прочим) нам пока удается избежать разговора о разводе, но друг к другу мы по-прежнему холодны, как мороженая треска. Отношения свелись к привычному отправлению ритуала. Ритуал неуклонно упрощается. У Лиз что-то с трубами. У меня спермиев кот начихал, и с каждым подсчетом все меньше. Мы прошли пыльной тропой, в конце которой виднеется оплетенная паутиной чашка Петри. Мы перепробовали все имеющиеся лекарства, но Лиз так и не забеременела. Мы живем вместе только потому, что привыкли, а поодиночке страшно. Интересно, теперь, когда денег не будет, сколько мы с ней протянем?

Эти самые мысли и привели меня на занятия по методу калифорнийского доктора. Теперь они снова накинулись на меня уже на родном диване.

«Сядь прямо, — сказал я себе. — Отключись от разрушительных мыслей. Это все негативные установки, и ты можешь их изменить». Я с усилием оторвал себя от дивана, выключил ящик и пошел наверх. Надо поработать с зеркалом.

В душе плескалась Лиз. Я дошел до спальни, разделся, сел в позу лотоса перед зеркалом в полный рост и вознес хвалы белому Будде, восседавшему напротив меня. Мой взгляд скользнул по моему собственному отражению от желтоватой кожи вокруг подмышки до груди, потом до марципановых складок живота и ниже.

— Ты божество, ты лотос о тысяче лепестков, — начал я тоном заклинателя. — Ты совершенен, но с каждой минутой ты становишься совершеннее, ты — первый самец стаи, божественно спокойный в своем великолепии…

Минут через десять я встал, взял со спинки кресла свой старый свитер и оторопел: вместо кусачей, как репей, шотландской шерсти, познавшей превратности полного цикла в стиральной машине, я держал в руках нежнейшую, почти что кашемировую вещь. Я понюхал рукав, решив было, что тут не обошлось без какого-нибудь нового революционного смягчителя ткани, но не учуял никакой отдушки. Свитер пах исключительно натуральной шерстью. Это было странно и даже загадочно, но я велел себе не заморачиваться, а получать удовольствие. В конце концов, я это заслужил.

Вошла Лиз в чалме из полотенца и небрежно сбросила халат. Я подошел сзади и поцеловал ее в шею. Она обернулась и обняла меня, вся горячая после душа, источающая легкий белый пар. Ее большие глаза влажно блестели, а белки были яркие и девственно совершенные, как ее новенькие кроссовки. Мятая кожица вокруг глаз разгладилась, исчезли темные круги от анаши. Даже расширенные поры у нее на лице как будто сузились, а вялая линия щеки снова обрела былую четкость.

И дело тут было не в благоприятном освещении: в свете прикроватной лампы мне хорошо была видна моя собственная лапа, лежавшая у Лиз на плече, — вздутые синие вены переплетались под дряблой кожей, как корни сикоморы. Быстро твердея внизу, как ствол указанного дерева, я с великим удивлением обнаружил, что вожделею к собственной жене. И, как только я оправился от потрясения и отдался накатившему чувству, для меня настало райское блаженство. До меня вдруг дошло, что в этот раз не надо будет в погоне за оргазмом представлять себе других женщин и внутренним киноаппаратом проецировать порно на спинку кровати.

И все же, прежде чем слиться с женой в единое целое, мне необходимо было пописать, а посему я пошлепал в ванную. Там горел свет, а в воздухе витал пар и восхитительный густой аромат духов. На полу валялись Лизины спортивные одежки — ты моя растрепка сладенькая! — а коврик был залит водой.

Выписывая над унитазом совершенную параболу, я заметил, что всевозможных пузыречков рядом с жениной раковиной стало как будто еще больше. Словно мази и притирки размножились в приторно-пахучей атмосфере. Там же стояли два открытых флакона с духами, ради которых я опустошил свою карточку «Баркли» в Нью-Йорке. Я надел обратно крышечки и направился в спальню.

Глянул на дверь и остановился. В верхней части панели обнаружился пульсирующий участок размером с большую тарелку. На блестящей поверхности краски вскипали пузырьки, кружили маленькие водоворотики — в общем, было очень похоже на космические съемки «Вояджера»: замерзшая планета, и ветер гонит по ней пыль. Я всмотрелся внимательнее. Движение замедлилось до млечно-муаровых переливов комбинационного искажения и перешло в мерцание, какое бывает на пруду в ветреный день.

К чему бы это? Я открыл дверь и обомлел: на краю кровати какой-то тип имел мою жену. Он уперся ногами в комод и дергался с такой лихорадочной быстротой, что в глазах у меня расплывалась телесная муть.

— Лиз! — заорал я.

— Стив! — взвизгнула она, сотрясаемая неизвестным обидчиком.

Я вцепился ему в волосы, рванул назад (он оказался слабее меня) и приложил его о гардероб. Потом в белой ярости бил и топтал его, уже лежачего, пока Лиз не крикнула:

— Перестань!

Она была в шоке, она пыталась что-то сказать, но рыдания душили ее.

— Все, — сказал я. — Все кончилось, все хорошо.

Мысли проносились в голове на бешеной скорости.

Я смотрел на голого врага. Он лежал, съежившись на полу, и стонал от боли. На спине у него красными пятнами проступали следы моих пинков. Хорошо бы у него оказалась гемофилия.

Хотел позвонить в полицию, но Лиз вцепилась в меня мертвой хваткой.

— Стив, — простонала она. — Стив…

— Ничего, ничего. Я здесь, я с тобой, — бормотал я, целуя ее и гладя ей голову.

— Что ты сделал? — закричала она.

Лиз вся побелела, ее трясло. Внезапно она разрыдалась и повалилась на кровать.

Я перекатил противника на спину и в ужасе отступил.

Стены заплясали.

У него было мое лицо. Мое! Что же это? Я взглянул на Лиз. Она заслонялась руками, раскрыв от ужаса рот. Человек на полу еще дышал.

— Смотри! — грозно сказал я, указуя на тело, распростертое на ковре. — Что это? Что тут вообще творится?

Лиз по-прежнему рыдала в подушку. Сердце у меня пустой консервной банкой колотилось о ребра.

Я заставил себя взглянуть еще раз. Да, моя голова, мой нос картошкой, такая же ямочка на скошенном подбородке. Но линии лица отчетливей, и общий вид не такой поношенный, даже почти что привлекательный. Растительность на голове намного гуще, волосы блестят, и седины в них меньше, чем у меня. Да и стройней он намного, и член — грустно, но факт — член у него тоже больше. (Хотя, может, это просто эрекция еще не спала?) Пока я рассматривал поверженного самозванца, Лиз приподнялась и села на кровати.

— Кто это? — спросил я, уже зная ответ.

Я видел его каждый день всю свою жизнь. Это он отражался в витринах, это он смотрел на меня из зеркала, когда я обрабатывал подбородок уникальным тройным лезвием.

Лиз била дрожь. В лице ее отражались все мучения нашей совместной жизни. Вдруг она сорвалась и побежала вниз, стремясь покинуть стены, где свершилось ее невольное грехопадение.

Я постарался успокоиться по калифорнийскому методу. Я закрылся в гостевой спальне, но окружающий мир лез в глаза с навязчивостью эксгибициониста, газом просачивался в дверную щель, фонтанчиком бил из прожженной дырки в ковре… Неуспокоенный, я вернулся в спальню.

Репликант слегка шевелился. Он был загорелый, на белом заду, как стайки НЛО, алели восемь полумесяцев — по четыре на каждой половинке. Я сперва подумал, татуировка, но — нет. Вдавленные полукружия оказались следами от коготков Лиз, истинным выражением обуревавшей ее страсти. Я тронул его плечо. Оно было теплое и твердое — плечо живого человека.

Я спотыкаясь сошел вниз и попытался как-то во всем разобраться. Через пару минут на лестнице послышались его шаги. Мой клон подошел ко мне со смущенной и робкой улыбкой, словно хотел сказать, что не его вина, что его, несчастную пустышку, вселенская укладчица номер такой-то сунула в мою жизнь, как джокера в карточную колоду. Трепка, кстати говоря, не сильно отразилась на его состоянии. Он вроде даже не был особенно потрясен, просто взволнован и слегка растерян. Увидев его, я чуть не рехнулся от страха, но постарался все-таки держаться спокойно.

— Нет, это просто потрясающе! — заявил Стив-младший. — Я ведь всегда хотел брата! Трудно быть единственным ребенком в семье… Нет, с ума сойти можно! Такое ощущение, что мне все это снится. Знаешь, я, по-моему, догадываюсь… я про это в книге читал. «По ту сторону зеркала» — знаешь? Про феномен двойника — когда человек всю жизнь ищет невидимого близнеца. Зеркальная редупликация, демистификация нарциссизма. Видимо, мы друг друга придумали, или, скорее всего, кто-то из нас или мы оба являемся психогенной галлюцинацией, твоей или моей. По-моему, Полицер как раз об этом пишет, если, конечно, я его правильно понял.

Я слушал-слушал и, наконец, рассмеялся:

— Ну все, хорош. Что за бредятина! Кто психогенный-то? Я лично в порядке, чертиков не ловлю. Значит, получается, это ты у нас псих.

Я продолжал изучать продвинутый вариант собственной персоны. Стив-младший был не только стройнее, чем я: во всех его движениях сквозили грация и спокойствие, которые редко встретишь у обитателей юго-западной части Лондона. Он присел на полосатый диван. Теперь он был похож на комочек грязи, приставший к этикетке со штрих-кодом. Я занял складное кресло, стараясь, как мог, скрыть свою неприязнь к гостю. Нужно понять, что все-таки происходит. Допросить его.

— Ну как, не убил я тебя?

— Да нет, сейчас уже все нормально, спасибо. Ты меня извини, неловко получилось.

— Бог с ним. Можно я у тебя спрошу кое-что?

Он радостно кивнул.

— Ты чем сегодня занимался?

— С утра на работу пошел, в обед встречался с Салли.

— Как, до заседания?

— Ну да. Всего, чего хотел, добился. Теперь она и денег даст, и Тони не выгонит.

— А как тебе Алан Дентон?

— Это кто?

— Так он что у тебя — не управляющий директор?!

— С какой стати? Мы с Тони сами все дела ведем.

— И позапрошлой ночью ничего такого не было?

— Позапрошлой? Ну, кончил во сне, а так вроде ничего.

Я лично — так вот сам по себе — не кончаю уже лет десять, а то и больше. Гм. Видимо, питание неправильное. Надо будет у него потом спросить, что он такое ест. Ну а пока копнем поглубже.

— Так. А как директрису в садике звали, помнишь?

— Сейчас вспомню, наверно, погоди. Детский сад святого Иакова, а директриса… Черт, вертится на языке… не помню, извини.

Да? А я вот помню. Звали ее мисс Шеппард, и все, что можно было изгадить в жизни маленького ребенка, она мне изгадила. Я до сих пор храню в памяти ее образ в виде голографической куклы вуду (стальные булавки прилагаются). А этот даже имя не вспомнил. Я приободрился и продолжал:

— Хорошо, а экзамены в школе ты как сдал, на какие оценки? И что ты сдавал, кстати?

Стив бодренько все отбарабанил, вспомнил даже, когда он что пересдавал.

Ну что ж, неплохо. Видно, такие унижения так просто не забываются.

— Значит, как я понял, ты себе жил спокойненько, а потом вдруг явился твой двойник и застукал тебя со своей женой? Так, что ли? Кстати, как с женой-то у тебя?

— Да как у тебя, наверное: все хорошо. Нам с тобой повезло, Стив. В наше время это редкость.

Ну да, эту сказочку я и сам всем рассказываю.

— А ты до сих пор с Тони работаешь?

— Конечно. Мы с ним уже десять лет компанию вместе ведем. Он мне и друг хороший, не только партнер…

— Слушай, а с женой его у тебя ничего не было?

— С Лорой? — Он даже заерзал от неловкости. — Нет, конечно, ты что? У них такая семья хорошая…

Ага, ошибочка. И даже две.

Во-первых, когда у нас с Лиз окончательно разладились постельные дела, я как-то раз стихийно перепихнулся с этой самой Лорой. А во-вторых, родив тройняшек, Тони через год с ней развелся по суду и с большой кровью. Вот так-то, голубчик, а теперь я тебя добью. О, это коронный удар. Я это двадцать пять лет в себе носил — недавно только проговорился в пыточной беседе с глазу на глаз по калифорнийскому методу. В психоанализе, друг мой, за такое дают пять баллов с плюсом. Это ж вселенский взрыв, вечная индульгенция, разом покрывающая все мои былые закидоны. Итак, решающий вопрос:

— А дядя Сид с тобой ничего такого не делал?

— Господи, нет конечно. Никогда. А что? Он что, к тебе…

— Ага. Мне тогда четыре года было. Помыли меня и на кухне оставили: я у плиты стоял, сушился.

Больше я его ни о чем не спрашивал: и так все понятно. Я ликовал: теперь-то я окончательно доказал, кто тут настоящий. Младшенькому, конечно, не повезло, но что поделаешь, жизнь есть жизнь. Ну ничего, я ему с работой помогу, может, квартирку ему сниму на первое время, пока он на ноги не встанет. Ну и встречаться будем, конечно: дни рождения там и прочее…

Младшенький понуро сидел на полосатом диване, с ужасом глядя, как убогим карточным домиком рушится его самовосприятие. Да, тяжело это — окончательно убедиться в том, что ты — не ты, а китайская подделка.

Слезы навернулись ему на глаза и потекли по щекам. Мне стало жаль бедолагу, я сел с ним рядом и обнял его за плечи.

— Прости, Стив, прости, — прохлюпал он. — Ужас какой! Несправедливо-то как, господи! Ведь ты же, наверное, всю жизнь за меня мучился. Господи, Стив, не знаю что сказать… спасибо тебе, спасибо.

Меня как обухом по голове ударили.

За какую-то долю секунды я вдруг осознал, что на старте я вытянул короткую спичку. И я зарыдал. Я проливал реки слез, я плакал над обиженным мальчиком внутри меня, над моим «внутренним ребенком», как говорили на тренинге. И теперь уже не важно было, кто такой этот Стив — я ли сам из параллельной, более счастливой вселенной или просто недопрограммированный робот. В режущем свете моих воспоминаний он обнимал меня как брат.

Потом Младший ушел на кухню, а я остался лежать на диване, потрясенный и раздавленный.