Утром наш корабль плыл по замечательно голубому, слегка взволнованному ветром морю. Под дверью я нашла листок, где мне предлагали на выбор массу разных занятий. «При хорошей погоде бассейн открыт… настольный теннис и шафлборд… утренний магнитофонный концерт в главной комнате отдыха… игроков в бридж просят собираться в курительной комнате в два тридцать».

Я хорошо выспалась и чувствовала себя отдохнувшей и ко всему готовой. Я даже поднялась на палубу, перед тем как идти к детям. Они были одеты и пребывали в прекрасном настроении. Но неожиданно Кенди прихлопнула рот ладошкой и взглянула на дверь в соседнюю комнату.

— Папа просил не шуметь. Они завтракают в постели, и гораздо позже.

— Наверное, потому, что вашей маме нужно отдохнуть. В конце концов, это путешествие в первую очередь необходимо ей.

— Она не любит ездить в круизы, — безапелляционно заявил Гил.

— Да-а? Но ведь наверняка…

— Мы с Кенди слышали, как она сама об этом сказала. Она сказала, это всего лишь…

— … всего лишь неудачный предлог, и она молит Бога, чтобы он прекратил рассказывать всем, что она больна, — бойко закончила Кенди, понизив голос. Она, кажется, ни на минуту не забывала о двери в соседнюю каюту.

Сердце у меня в груди екнуло, а охота наслаждаться солнечным утром куда-то испарилась. Наверное, расспрашивать детей было нехорошо, но я сказала испытующе:

— Но она действительно больна, верно ведь? Выражение лица у Кенди сразу стало замкнутым.

Через некоторое время, когда мы вышли в коридор, она сказала:

— Она стала совсем другая. Никогда не смеется, не играет с нами. Нам с Гилом страшно не нравится, какая она стала.

Но за завтраком они снова развеселились и вели себя даже немного слишком шумно. Стало ясно, что Керри и Билл Крейги сделаются на время путешествия их неразлучными друзьями. Немедленно после еды они все вместе куда-то исчезли. Позднее я увидела их вместе с несколькими другими детьми на прогулочной палубе: они играли в какую-то игру, вроде «море волнуется». Темные волосы Кенди развевались на ветру.

Я взяла книгу в библиотеке и устроилась в шезлонге на палубе А в уютном местечке, как раз под навесом веранды. Было не очень жарко, но мое лицо уже горело от солнца и морского ветра. Я немного почитала, а потом стала наблюдать за людьми и поняла, что некоторые успели уже друг с другом познакомиться. Я снова видела того мужчину из танцзала. В шортах и довольно ярком свитере, он играл в теннис. Он был очень смуглый и уже загорел; определенно, он явно собирался хорошо провести время.

Неподалеку сидела женщина, которую я про себя прозвала Вечной Ворчуньей, потому что она ни на секунду не переставала критиковать всех и вся. Я слышала ее вчера вечером после обеда в комнате отдыха и она до сих пор не угомонилась.

— Разумеется, на «Королеве Елизавете» все совсем по другому, — послышался недовольный голос.

А потом я вздрогнула, потому что в этот момент Эдвард Верритон вышел на палубу и остановился в нескольких ярдах от меня. Он тоже надел шорты и свитер и очень мало походил на того горожанина, каким я его впервые увидела. Высокий, с мускулистыми стройными ногами, он, бесспорно, был очень красив.

Он заметил меня и направился в мою сторону. Я вскочила на ноги, сообразив, что должна была бы присматривать за детьми, а не бездельничать в шезлонге. С ним на самом деле не трудно было разыгрывать застенчивую девочку — это выходило более или менее естественно, потому что в его присутствии я все время чувствовала себя смущенной.

— Доброе утро, Джоанна, — сказал он. — Надеюсь, вы хорошо спали. Вы видели Кенди и Гила?

— С другими детьми, кажется, — запинаясь произнесла я. — Я сейчас… — но как раз в этот момент появилась длинная вереница детей. Эдвард Верритон извлек из нее сына и дочь, взял их за руки и бодро предложил:

— Пойдемте поиграем во что-нибудь, хорошо?

— Нам не хочется… — начал было Гил, насупившись.

— Тогда пошли поглядим, как поживает ваш теннис. Помните, как я натаскал вас на острове Пасхи, когда мы были в Касабланке. К полудню мы уже, наверное, достаточно набегаемся, чтобы сходить в бассейн.

Я проводила их взглядом и невольно нахмурилась. Когда я повернулась, чтобы поздороваться с Чарльзом, который появился откуда-то сбоку, то заметила, что тот темный мужчина из танцзала тоже наблюдал эту маленькую сценку.

— Он мог бы оставить детей в покое, раз им было хорошо. Он что, жить без них не может? — спросил Чарльз.

— Не думаю, что он их часто видит, — ответила я, все еще не отводя глаз от грациозной спины Кенди. Я узнала, что она и вправду занимается балетом.

В течение дня я наблюдала за Эдвардом Верритоном с нараставшим изумлением. Он вел себя как самый настоящий отдыхающий — эдакий жизнерадостный дружелюбный весельчак, всегда готовый поддержать компанию. Если он и притворялся, то выходило у него просто грандиозно. Так что, вероятно, это действительно была другая сторона его характера. В середине дня они с детьми искупались в бассейне; я тоже окунулась, хотя и не слишком храбро. Вода была холодная и расплескивалась по краям, когда пароход качало.

Чарльз благоразумно решил подождать, пока станет теплее. Я не думаю, чтобы Кенди и Гил пришли в восторг от купания — они вылезли из воды, как только отец это им позволил.

— Не очень-то они закаленные, верно? — усмехнулся, повернувшись ко мне, Эдвард Верритон. — Будьте добры, Джоанна, проследите, чтобы они хорошо вытерлись. Потом мы пойдем поиграем во что-нибудь, чтобы согреться.

К вечеру мне стало казаться, что я провела на пароходе сто лет. Пассажиры все лучше узнавали друг друга, и у меня появилось несколько друзей, в том числе одна очень милая блондинка, по имени Мэри Браун. Она путешествовала с родителями и несколькими молодыми людьми, среди которых были два брата-близнеца — Джеймс и Роберт. Джеймсу и Роберту было лет по восемнадцать — красивые рыжие симпатяги, — оба они охотно сопровождали меня по пароходу и предлагали принять участие в разных развлечениях.

Мне нравились близнецы, но Чарльз нравился, разумеется, куда больше. Он был уже взрослым человеком, и я чувствовала, что сильно проигрываю ему, хотя у нас и было много общего. Ясно, что я просто с ума сходила от необходимости все время держать язык за зубами. Мне страшно хотелось рассказать ему про Оксфорд и вообще говорить без стеснения. Кажется, я ему нравилась, но это не могло продлиться долго, потому что кому нужна девчонка, у которой, кроме смазливого личика, нет никаких других достоинств. Вот Мэри, например, и симпатичная, и умненькая. Она собиралась стать врачом и была, пожалуй, только немного слишком самоуверенной.

Я бы с удовольствием приняла участие в тех дискуссиях и спорах, которые периодически возникали. Но я не осмеливалась. Я никогда не могла знать, в какой именно момент Эдвард Верритон или дети могли подслушать меня. Это был постоянный страх, что случайно кем-нибудь брошенное слово даст Верритону повод подозревать меня. Как же тогда я раскрою эту тайну, если тут все-таки есть тайна.

Я могла, конечно, открыться Чарльзу, но сразу отказалась от этого. Все это было слишком неясно, слишком смутно; он, пожалуй, примет еще меня за сумасшедшую, с моими подозрениями.

Когда я после ужина уложила детей спать и поднялась на палубу, чтобы в последний раз посмотреть на море, то действительно казалась сама себе немного сумасшедшей. Солнце заходило в золотисто-красном сиянии, а небо вокруг светилось нежным зеленовато-голубым светом. Было довольно прохладно, но я все смотрела, как корабль разрезает носом пылающие в лучах вечернего солнца волны, и никак не могла оторваться.

Мы плыли по Бискайскому заливу, впереди было Средиземное море, Неаполь, Дубровник. Казалось нелепым тревожится о чем-то, вместо того чтобы просто получать удовольствие от плавания по морю на большом корабле. Ты просто жертва собственного бурного воображения, убеждала я себя.

— Чудесно, не правда ли? Завтра будет теплее, — неожиданно раздался чей-то голос.

Я оглянулась. Это оказался тот самый темноволосый мужчина, который следил вчера вечером за Эдвардом Верритоном. Теперь на нем был смокинг, и он выглядел в нем каким-то еще более смуглым, чем всегда. Он тоже весь день строил из себя весельчака вроде тех, которых называют душой компании. Но сейчас он был совсем другим — серьезным, мне показалось даже, немного мрачным. Впрочем, мгновение спустя он мне улыбнулся.

— Я уверена, скоро будет страшно жарко, — сказала я, потом в свою очередь улыбнулась и поспешила прочь, потому что сразу после ужина договорилась встретиться с Чарльзом, Мэри, Робертом и Джеймсом.

Пока я шла через главную комнату отдыха, мужчина, с которым мы только что разговаривали, не выходил у меня из головы. Может, это потому, что мне приходилось жить в разных странах и слышать, как говорят по-английски люди разных национальностей, но я, кажется, лучше других улавливала еле заметные оттенки. Так вот, в голосе того мужчины мне определенно послышалось что-то в высшей степени не английское. Ладно, это не имеет никакого значения; на пароходе много разных людей, есть даже одна привлекательная индийская пара с четырьмя обаятельными детьми. Я решила наплевать на все это.

Днем я почти не видела миссис Верритон, но сейчас она была в танцзале, одетая в серебристое платье. Когда я в первый раз ее заметила, она танцевала с одним из корабельных офицеров — красивым итальянцем. Изяществу ее движений можно было здорово позавидовать, но выглядела она невесело. У нее был вид человека, который оказался в отчаянном положении и изо всех сил пытается выкарабкаться. Или это снова мои фантазии? Нет, я так не думала. Один вид ее заставлял меня переживать так, как я не переживала никогда в жизни.

Я слегка испугалась, когда Джордж Верритон пригласил меня потанцевать, но, разумеется, согласилась.

— Вам нравится здесь, Джоанна? Вы уже познакомились с кем-нибудь?

— О, да! Благодарю вас мистер Верритон, — ответила я с девической наивностью. — Я ужасно люблю море!

— Вы, кажется, хорошо переносите плавание, — сказал он довольно небрежно. Я почти все время чувствовала, что, когда он разговаривает со мной, мысли его где-то блуждают.

— О, да! А Кенди и Гилу обед очень понравился, и они были такие сонные, когда я уходила. Но я не забуду заглядывать к ним в течение вечера.

— Это хорошо, — неопределенно отозвался он. И потом гораздо более внятно: — Как вы их находите? Думаете, они счастливы?

Я заморгала глазами и сделала все, чтобы выглядеть озадаченной.

— Они… они такие замечательные дети. Кенди такая красивая. Она рассказала мне о своих танцах. Всем детям хорошо на море, правда ведь?

— Возможно, вы правы, — мне кажется, я слышала, как он вздохнул. Потом танец кончился, и я вернулась к своим.

Часом или двумя позже мой первый день на море закончился. Перед тем как идти в свою каюту, я зашла к Кенди и Гильберту и стояла некоторое время, разглядывая их спящие лица. Только ради них это должны быть мои фантазии. Ведь все, что касается отца, неизбежно рано или поздно скажется и на детях. Однако похоже, они не слишком были к нему привязаны; я все больше убеждалась, что у Гила, в частности, есть на его счет какие-то особые соображения, о которых он предпочитает не распространяться.

Эти мысли снова и снова лезли мне в голову, когда я уже лежала в постели. Я почти молилась, чтобы причиной всему оказалось слабое, болезненное здоровье матери и отец, которому дела оставляют для детей слишком мало времени.

На следующий день мы плыли по замечательно голубому морю, ветер стал теплее и люди начали загорать. Солнце припекало все сильнее и мною овладели мир и покой. А когда в полдень по левому борту появились высокие красные скалы португальского побережья, я почувствовала себя просто очарованной. Иногда, когда мы проплывали недалеко от берега, видны были маленькие белые церквушки, или даже целые деревеньки. Я с восхищением вспомнила, что на обратном пути пароход поднимется вверх по реке Тахо до Лиссабона. Меня притягивал к себе вид этой залитой солнцем земли.

Жизнь на пароходе вошла в свою колею — еда, прохладительные напитки, плаванье, игры… Мы подолгу бездельничали в шезлонгах на палубе — когда могли их достать. Потому что шезлонгов, кажется, ни разу не хватило на всех, из-за них происходили вечные склоки. Я несколько раз слышала, как Вечная Ворчунья причитала, что на «Королеве Елизавете» можно было забронировать шезлонг.

У одного пассажира первого класса, в отличие от всех, был свой собственный ярко-красный шезлонг, потому что он унес его на самый верх, на балкон. Выше балкона пассажиров уже не пускали, да и сюда пока мало кто добрался. Это было замечательное место — солнечное и защищенное от ветра, тут можно было стоять, опершись о перила, и смотреть вниз на большую игровую площадку. Вот здесь-то Человек с Собственным Шезлонгом и принимал солнечные ванны в восхитительном одиночестве. Впрочем, боюсь, одиночество его продолжалось недолго — он свирепо поглядел в нашу сторону, когда мы расположились там своей веселой компанией. Роберт захватил с собой портативный магнитофон, а Джеймс — транзистор, — словом, нас здесь явно не ждали.

— Довольно необщительный тип, — пробурчал Роберт, просматривая свою коллекцию записей. — И обгорел уже, как поросенок. Ему не очень идет, верно?

Роберт был прав, но то же самое случилось и со многими другими отдыхающими. Человек с Собственным Шезлонгом был средних лет, полноватый и с лысеющей головой. Меня он в данный момент интересовал только потому, что я несколько раз видела его с Верритонами. Но я сказала себе, что это, вероятно, всего лишь случайное дорожное знакомство.

Дальше шла Женщина в Новом Платье, которая, кажется, меняла свои туалеты каждые несколько часов. Затем Озабоченная Леди — маленькая женщина с севера Англии, которая путешествовала одна и страшно боялась иностранных портов. Потом Очень Деловой Мужчина, Сэр Как-Его-Там, про которого говорили, что он миллионер.

Пофантазировать обо всем этом было очень интересно. Под влиянием солнечных лучей я расслабилась и забыла даже, что должна вести себя глупо. Когда на второй день я спустилась, чтобы одеться к обеду, то увидела, что явно похорошела. Я быстро загораю, и кожа уже приобрела чудесный золотисто-коричневый цвет. Даже мои волосы спереди имели золотистый оттенок. Если уж мне предстояло быть всего-навсего «девчонкой со смазливым личиком», то я должна признать, что была полностью удовлетворена своим отражением в зеркале.

Словом, я чувствовала себя расслабленно и счастливо, почти забыв о моих смутных подозрениях. Обед прошел чудесно; четверо детей болтали не умолкая. Крейги оказались обаятельнейшими людьми, и я была счастлива, что судьба столкнула меня с ними.

Но Кенди немного перевозбудилась и никак не хотела засыпать. Вот почему примерно через полчаса после начала танцев я улизнула и пошла проверить, угомонилась она или нет. Почти все танцевали или смотрели кино, поэтому нижние коридоры были пустынны.

Я миновала каюту Верритонов и, боясь разбудить детей, если они уснули, очень тихо проскользнула к ним, осторожно закрыв за собой дверь. В тусклом свете ночника я сразу увидела, что Гил крепко спит. Кенди тоже спала, но одеяло почти сползло на пол, и она что-то бормотала во сне.

В тот момент, когда я накрывала се, из каюты Верритонов до меня донеслись какие-то очень слабые звуки. Дверь в смежную комнату была на другом конце каюты, рядом с иллюминатором, я осторожно сместилась в ее направлении. Я не знаю, что заставило меня проявить любопытство. Это мог быть просто стюард, проводивший вечернюю уборку, хотя обычно он приходил гораздо раньше. Верритоны только начинали танцевать, когда я уходила, так что это точно не они.

Дверь неплотно прилегала к косяку, а внизу оставалась щель в дюйм или два. Звуки доходили даже сквозь гудение пароходных двигателей и слабое жужжание воздуха в кондиционере. Там явно кто-то ходил… Кажется, до меня донесся шум выдвигаемого ящика.

Ну конечно, это стюард. Просто забирает вещи в стирку. Джон Холл был горячим поборником чистоты.

Я вернулась к двери в коридор, выключила свет и собиралась уже выйти наружу. Но в этот момент я услышала, как кто-то выходит из каюты Верритонов. В долю секунды я с треском захлопнула дверь.

И была сторицей вознаграждена за эту предосторожность. Потому что из каюты Верритонов выходил не Джон Холл, а тот смуглый мужчина в смокинге. Смуглый мужчина, который, как я теперь убедилась, проявлял к моему работодателю самый подозрительный интерес.