В общем, поскольку Румыния для нашего парня была закрыта, ему оставалось нацелиться на Индию, то есть на ту красивую девушку, которая всем нравилась и которую все хотели, а заполучил в конце концов один молчаливый парень из группы венгерской литературы и истории. Подобно тому как у девушек есть разделение на красивых и интеллектуалок, так у мужчин — на молчаливых и болтунов, и женщины, особенно такие, как наша девушка, отдадут предпочтение молчуну, с которым всю жизнь можно прожить в ожидании какого-нибудь сюрприза, в ожидании, что он в конце концов произнесет что-нибудь невероятно многозначительное, произнесет, конечно, очень-очень тихо и очень-очень лаконично и, скажем, в двух-трех словах сорвет завесу тайны с какой-нибудь не поддающейся познанию части мироздания, и тогда девушка скажет себе: да, ради этого стоило дожить до старости в такой тишине. Таким был ее избранник. Он так умел смотреть в пустое пространство, так многозначительно, и так умел не раскрыть рта, что она просто не могла в него не влюбиться. Хотя рассказывают, когда они остались с глазу на глаз, он все-таки заговорил, и с уст его слетели совсем не высокие, мистические слова вроде: я приобщу тебя к первичной материи, что творится из духа, и, овладев ею, мы будем с тобой воспарять в трансцендентные сферы легко и когда только захотим, как какой-нибудь мелкий контрабандист в Чехословакию за кедами, — нет, он заговорил, запинаясь и заикаясь, потому что не было у него практики в разговоре и не было у него брата, как у Моисея был Аарон, который помог бы ему выразить мысль, — словом, он, запинаясь, промямлил, глядя в тающие от любви глаза девушки: вот будем когда в Будапеште, я тебя с хорошей компанией познакомлю. Это хорошо, ответила девушка, хотя не поняла, что он имеет в виду под хорошей компанией; она не подозревала, конечно, что он имеет в виду как раз тех молодых людей и девушек, а также друзей и братьев-сестер тех молодых людей и девушек, которые приходили изучать жизнь, среди прочего, на домостроительный комбинат, где работал отец нашего парня, и проводили там исследования, чтобы определить, в чьих же руках находится власть, а потом создавали нелегальные печатные издания, проводили нелегальные встречи, вечно от кого-то убегали и скрывались, по крайней мере так им казалось, но чаще проводили время в огромных квартирах в центре, полученных в наследство от бабушек, там они собирались, в комнатах, нашпигованных микрофонами, установленными внутренней службой безопасности, обсуждали аномалии окружающего мира, царящую в стране несправедливость, — и строили планы по исправлению этих аномалий. Ну, еще выступали с лекциями, в которых, так сказать, обходили препоны не только цензуры, но и самоцензуры, а стало быть, оставалась чистейшая правда, которая через подслушивающие устройства и донесения стукачей попадала в досье тайных служб. Эти лекции, проходившие в очень непринужденной атмосфере, часто переходили в еще более непринужденные вечеринки, куда, кроме преподавательских жен, кроме бывших и актуальных на данный момент любовниц, приходили и студентки, которые хотели получить знания не только от официально назначенных лекторов, но и от этих героических личностей, которые, так сказать, нелегально просвещали их, и тут, в отличие от стандартных университетских ситуаций, открывалась возможность и для общения вполне доверительного, даже порой с глазу на глаз. Наши герои, которым в основном уже перевалило за тридцать, с большим вниманием относились к этому свежему материалу, только-только готовящемуся открыться миру; их покоряла его чистота, импульсивное мышление, ну, и не в последнюю очередь, конечно, возраст и связанные с ним физические преимущества. Они, эти герои, были не столь разборчивы, как молодые люди, ровесники девушек; если учесть возрастной статус наших героев, то в свежем этом материале практически и не встречалось таких особей, на которых можно было бы не обращать внимания. Так что дел у них было невпроворот: они едва успевали помогать юному поколению открываться миру, действуя, конечно, не только интеллектуальными методами — ведь известно, да и девушки тоже это скоро узнали, что постигать многообразие мира можно бесчисленными путями и способами, и если ты стремишься к полноте познания, ни одним из этих путей не стоит пренебрегать.

Позже — но это было уже в то время, когда для нашей девушки и ее неразговорчивого избранника отпала нужда предпринимать какие-то специальные усилия, чтобы войти в хорошую компанию, — тут, собственно, можно и дату назвать, скажем, 1990-й год, но зачем это делать, ведь жизнь наша лишь на первый взгляд привязана к общепринятым — принятым путем консенсуса, — соблазнительным своей якобы объективностью историческим вехам, на самом же деле она, наша жизнь, в высшей степени относительна и расставляет собственные вехи, ориентируясь на наше субъективное временное бытие; часто один официальный год мы проживаем как два или три, в других случаях он и на полгода не тянет, а потому давайте удалим вышеозначенное обозначение года и будем пользоваться словом «позже», что соответствует действительности куда точнее, чем ничего не говорящая цифра.

Итак, позже наши герои получили хлебные должности, сев во главе всяких важных организаций, руководящих органов и огромных предприятий, заняв такие позиции, против которых в прежние, легендарные времена боролись и правомочность которых в свое время решительно ставили под сомнение. Но ведь тот государственный строй был строй совсем другого типа, нелегитимный, созданный и державшийся с помощью чужой власти, — в отличие от нынешнего, то есть как раз от того, о котором идет речь и в котором наши герои смогли наконец выбраться из просторных, но вообще-то крайне запущенных бабушкиных квартир, из подполья вышли на свет, и произошло это в рамках абсолютно другого государственного уклада, который опирается на частный капитал и механизм народного представительства, а следовательно, с моральной точки зрения в его легитимности и правомочности никто не может усомниться.

Прошли десять, потом пятнадцать, двадцать лет, а наши герои, несмотря на растущий счет прожитых годов, продолжали похождения среди студенток или девиц студенческого возраста, ведь для этого у них были и материальные возможности, и — благодаря тому, что они часто фигурировали в средствах массовой информации — известность. К счастью, и мир к этому времени изменился в том отношении, что для юных девушек, по крайней мере для тех молодых девушек, которых укладывали в постель наши герои, эта жизненная модель стала весьма привлекательной, ибо они, эти юные девушки, в отличие от прежних юных девушек, которые теперь, то есть в то время, о котором идет речь, давно уже не были юными, — словом, эти юные девушки презирали всяких там многообещающих молодых художников и ученых, прозябающих в своих запущенных, давно ждущих ремонта квартирах, всех этих заплесневевших юношей, о которых никто, даже альтернативные средства массовой информации, не мог предположить, что они кем-то станут, и на которых, собственно, и родная мать махнула рукой, а отец — и подавно.

Конечно, некоторые из прежних героев оказались на периферии — не всем же хватает места у кормушки, таков закон жизни, — и осели в провинциальных университетах, в советах небогатых предприятий. Они уже куда с большим трудом — что вы хотите, когда возраст к шестидесяти, — могли заполучить двадцатилетних девушек, а уж тем более тех, кто не страдал каким-нибудь не поддающимся диагнозу психическим дефектом. Поскольку ни денег, ни известности у них не было, они пытались добиться своего с помощью примитивного шантажа. Один профессор, например, удерживал не такую уж молодую, потому что ей самой было уже около тридцати и она была матерью двоих детей, — словом, эту, с невероятными усилиями приобретенную любовницу он удерживал при себе тем, что у него-де лейкемия и ему осталось прожить каких-нибудь пару лет, почему он и не порывает отношений с женой, хотя брак этот в эмоциональном плане ничего, конечно, ему не дает, — в общем, поэтому-де молодая женщина, любовница, не должна пытаться разрушить его брак, хотя она-то с удовольствием бы это сделала, ведь и ее брак разрушила, два года назад, другая женщина. В конце концов этой связи наступил-таки конец, потому что профессор наш, хоть и говорил, что полысел он от химиотерапии, и женщина какое-то время ему верила, но, поскольку смерть все не наступала, то и любовь кончилась: ведь она строилась на ожидании кончины, а кончина никак не приходила. Разрыву способствовал и случай: женщине в руки попала старая, еще в легендарные времена, то есть за двадцать лет до данного момента сделанная фотография, и оказалось, что любовник ее уже тогда был лысым, — тут она и догадалась об обмане, и догадку ее могла бы скорректировать разве что быстрая смерть профессора, но на такой шаг он все-таки не отважился.

Другой бывший борец грозил покончить с собой, если его недостаточно сильно будет любить та молодая избранница, в которую, как он, выдерживая стиль, выражался, он влюблен смертельно. В эту историю девушка вляпалась в общем случайно. Звали ее Марион, она была француженкой и приехала в Венгрию учиться фотографии, но такой открытой миру мадемуазели очень трудно найти пару в чужой стране, где молодые люди дают тебе понять, что хотят уложить тебя в постель, с помощью непонятных жестов или на совершенно неведомом языке, в лучшем случае — на ломаном английском. Она жила здесь уже три года, и у нее все еще никого не было, не было даже одноразовых приключений, потому что такого она сама не хотела, и вот однажды на какой-то вечеринке к ней подошел мужчина, уже за пятьдесят, очень ласково заговорил с ней, стал рассказывать о своей молодости, о тех, теперь уже похожих на сказку, временах, когда он, в компании со множительной машиной, прятался в подвале одной будайской виллы. Он хорошо говорил по-английски, девушка и этому была рада, ну да, не французский, но все-таки язык, который и она понимает; короче, мужчина сказал, что от фотографий, которые француженка успела достать из папки и разложить, он просто в восторге, это же классно, он и не думал, что такое увидит в Будапеште, ведь Будапешт, мягко говоря, совсем не центр мироздания, вообще-то он как раз едет в Нью-Йорк, а Нью-Йорк — это все-таки совсем другое дело, и он мог бы там устроить для нее выставку, он знает кое-кого из представителей тамошнего альтернативного искусства, да что там, он с большинством из них, можно сказать, на короткой ноге, ну, по крайней мере с теми, кто не совсем уж загибается от героина и СПИДа, — и он тут же пообещал ей еще и альбом, ему это раз плюнуть, руководство чуть ли не всех здешних издательств — его соратники.

Девушка очень рада была открывшимся вдруг возможностям, да и вообще пожилые мужчины не были ей неприятны: ей было пятнадцать, когда умер отец. Так возникла эта связь, которая лишь спустя несколько месяцев стала вызывать у нее сомнения, многое ей казалось ненастоящим, она начинала с тоской понимать, что пошла на эти отношения по расчету, ну, и под влиянием минутного настроения, плюс алкоголь; к тому же обстоятельства сложились так, что как раз в это время она познакомилась с молодым человеком, который ей очень понравился, он был точно таким, о каком она всегда грезила: он всегда смеялся, знал несколько слов по-французски, причем самые важные, вроде ma chérie, je tʼaime, je tʼadore, je te désire, jʼai envie de toi, да и выглядел классно; раньше она считала, что ей не нравятся блондины, но этот случай показал, что совсем даже наоборот, нравятся ей как раз блондины.

Девушка, само собой, тут же сказала мужчине, с которым у нее была связь: извини, это была ошибка; конечно, к делу имеет отношение и то, что к тому моменту выяснилось: не будет у нее выставки в Нью-Йорке, не будет и альбома, на такие расходы ни одно из местных издательств просто не может пойти. Словом, она сказала, что с ее стороны все кончено, но тогда мужчина стал объяснять ей, как он в нее влюблен и что она для него — смысл жизни, и если она уйдет, он покончит с собой, не может же она допустить, чтобы из-за нее умер человек, к тому же такой человек, как он; девушка-француженка в самом деле не могла этого допустить — и осталась с ним, но тем самым потеряла того молодого человека, которого, как она считала, могла бы полюбить по-настоящему. В конце концов она, пускай в другой форме, но все же решилась допустить самоубийство: когда она предприняла шестую попытку расстаться с любовником и тот в шестой раз предпринял свой шантаж, она не стала ждать седьмого раза. Вечером он пришел домой, немного выпивши — выпил он, потому что чувствовал, что девушка не любит его, или потому, что вообще пил, алкоголь был для него лекарством от неудач, от того, что бывшие соратники, с которыми он боролся за уничтожение государственных институтов, теперь чуть ли не все занимали хорошие должности в тех же государственных институтах, которые, как оказалось, не могут быть пока ликвидированы, — словом, придя домой, он обнаружил постель, в которой лежала девушка-француженка, она была еще теплой, но к жизни ее не удалось вернуть.