Насмерть напуганный оглушительным выстрелом, шакаленок мчался, не разбирая ни дорог, ни тропинок. Он потерял с таким риском украденную курицу, забыл, в какой стороне находится старый арык и знакомые заросли джиды. Он бежал не останавливаясь, пока хватило на это сил. Сердце трепыхалось, как птица в клетке, глаза застилала пелена, и Черныш почувствовал, что дальше бежать не может.

Он упал и съежился, готовый ко всему. Но ничего не произошло. Черныш приоткрыл один глаз, потом второй.

Сердце уже не колотилось так сильно, и шакаленок вновь увидел звездное небо, уходящие в темноту кусты, чернеющую землю. До ноздрей его опять донесся неведомый, уже новый дразнящий запах. Черныш знал запах коров, овец, кур. Теперь он знал даже запах жареной курицы и ружейного выстрела. Но то, что он уловил сейчас, не напомнило ему ничего знакомого. Запах доносился с поля, но ни люцерна, ни хлопчатник, ни луговые либо лесные травы так не пахли. Шакаленок принюхался, пригляделся получше и заметил лежавший на земле предмет, похожий на овечью голову. Стоило подползти и коснуться этого предмета носом, чтобы понять, откуда исходил такой сладкий аромат. Черныш шевельнул тяжелый шар лапой, слегка куснул, а уже в следующую минуту начал есть, повизгивая от удовольствия и от горькой звериной обиды на сложное устройство мира, где каждый кусок добывается с бою, хотя могли бы эти куски, вроде как теперь, просто валяться под ногами.

Как же получилось, что мать ни разу не водила их отведать лежавшей на земле безмолвной дыни, которая только и ждет, чтобы от нее откусили кусочек? Шакаленок вполне мог обидеться на мать-шакалиху, не зная, что дыни созревают лишь осенью, а он и брат его родились среди зимы, росли весной и летом. Мать, учившая их охотиться, сама еще не видела в этом году созревшей дыни.

Насытившись, Черныш привстал было, однако резкая боль в лапе напомнила ему о грохоте выстрела — ведь именно в ту минуту лапу его обожгло, будто он наступил на тлеющие угли подернутого пеплом костра. А когда он бежал, задняя лапа все время отставала. Черныш вылизал то место, где особенно болело, и боль немного затихла, наверное, это была всего лишь царапина. Нужно было уходить… Куда? В какой стороне остались спасительные заросли джиды? Если бы лапа совсем перестала болеть, он каждый день приходил бы сюда есть вот эти, похожие на головы бесчисленного стада баранов, душистые дыни, которые даже попыток не делают удрать или вырваться.

Черныш не знал, в какой стороне искать материнское логово, но понимал, что здесь оставаться опасно. Скоро, бросая на все багровые отблески, поднимется с земли еще одно круглое и яркое существо, похожее на вчерашнее. Вслед за ним придут люди вместе со своими животными. И сороки-сплетницы появятся, откуда ни возьмись, чтобы возвестить всему миру: «Видим шакала! Видим шакала! Осторожно, шака-ал!»

Прихрамывая, Черныш побежал вдоль одной из грядок. Не успел он достичь конца бахчи, как услышал мерный тяжелый гул. Шакаленок растянулся на земле, припал к ней ухом: в звуке этом было что-то знакомое. Припадая на больную ногу, Черныш осторожно двинулся вперед. Гул становился все громче. Знакомый запах: вода! Много воды. Так много, что она кажется бесконечной. Черныш давно знал, что у воды много голосов, совсем разных, вовсе не схожих между собой. У каждого арыка — своя песенка. Иногда вода журчит, иногда звенит, а здесь она гулко рокочет, возвещая о своей мощи.

Эту Большую Воду Черныш видел не однажды вместе с братом и матерью.

Растянувшись на холмике, шакаленок долго лежал возле воды, боль в ноге постепенно утихла, глаза сами собой начали слипаться. Но могучий инстинкт поднял шакаленка с земли: здесь оставаться нельзя, опасно, нужно укрыться, пока не наступил рассвет, нужно во что бы то ни стало отыскать спасительные заросли, так часто укрывавшие их с матерью-шакалихой после изнурительной погони, свирепого собачьего лая.

Шакаленок огляделся: в темноте неподалеку от воды он увидел высокий дом, похожий на те, что стояли в селе. А ведь он уже готов был счесть этот берег Большой Воды и бахчу своими владениями. Чернеющий поблизости дом нагнал на шакаленка тоску. Если к тому же во дворе там живут сторожа-собаки, то забредшему в эти места хромому шакаленку не позавидуешь. Зато если собак нет, Черныш каждый вечер будет приходить на бахчу — не нужно ему другой охоты! — и досыта наедаться сочными дынями. Сегодня, когда он вгрызался зубами в душистую мякоть, дыня чуточку отодвинулась и ударилась о другую. Неожиданный звук испугал шакаленка. Теперь он будет осторожнее, чтобы дыни, рассердившись, не наскакивали одна на другую, не вырывались из его лап.

Черныш тихо, тоскливо завыл и прислушался: ни одна собака не ответила ему лаем. Он завыл позаливистее- опять ни звука в ответ. Убедившись, что собак в высоком доме нет, Черныш, прихрамывая, побежал туда.

Глупый шакаленок принял за высокий дом баржу, а Большой Водой была река Амударья. Когда Черныш подкрался совсем близко к барже, в нос ему ударил уже знакомый сладкий запах дыни, заглушил, растворил в себе остальные запахи и помешал понять, кто же еще есть на барже. Ну да ладно, остальное можно просто разглядеть…

Шакаленок прохаживался по берегу реки, не спуская глаз с баржи. Он увидел ящики, бочки и целую гору дынь. Казалось, зрение его с каждой секундой становилось все острее, но многого он уяснить не мог.

Почему дом этот ушел в воду и стоит распахнутый настежь? Обычно и дом, и сарай, не говоря уж о курятнике, прикрывают все то, что в себя вобрали. Этот же будто напоказ выставил свое добро. И Чернышу очень захотелось забраться на баржу.

Но как быть: пройти по широкой доске, которая соединяет баржу с берегом, или просто прыгнуть? Конечно, прыгнуть. Нельзя доверить жизнь свою какой-то доске с подозрительным запахом, надо полагаться лишь на собственные ноги и силу. Шакаленок забыл про больную ногу, прыгнул на баржу, но через мгновение барахтался в воде — перемахнуть через нее не удалось.

Черныш вплавь вернулся к берегу и лег, выбрав местечко потемнее; тень чуточку напоминала заросли кустарника. Так он лежал, съежившись на песке, ежеминутно ожидая людских голосов, грохота и в то же время надеясь, что тень укутала его и сделала неприметным. Боль в лапе, какую он испытал при неудачном прыжке, напомнила об осторожности, однако лапа после купания стала болеть меньше, и это успокоило Черныша. Тихий шелест и ропот волн, бившихся о берег, тишина на барже действовали успокаивающе. Черныш снова поднялся, подошел к доске, соединявшей баржу с берегом, и долго, придирчиво ее обнюхивал. Потом, мягко ступая, поднялся на баржу.

Черныш не обратил внимания на дыни — он уже знал, что это такое, и к тому же был сыт, но нагроможденные один на другой ящики он долго обнюхивал. Фу, как невкусно! Еще бы, ведь в ящиках было стекло, гвозди, разные болты и задвижки. Ни курицы, ни суслика.

Шакаленок перешел на другой борт, обнюхал бревна и доски. Ему особенно понравилось, что под досками было много пустых мест: будто кто-то устроил себе одно логово, другое, третье и вдруг ушел, покинув их. Шакаленок выбрал себе местечко между ящиками и досками — ему пришелся по душе этот уголок, где его не сможет достать даже ветер.

Черныш залег в новом своем логове и задремал. Нервы его были вконец утомлены болью в лапе, грохотом неожиданного выстрела, всеми мучениями, какие пришлось претерпеть днем. Теперь он готов был до следующей темноты лежать в найденном убежище, да и вообще возвращаться сюда, как в родное логово, после каждой охоты. Мог ли знать шакал, что баржа принадлежит людям, что утром подойдет катер, подцепит ее и потащит по воде в сторону городка, раскинувшегося далеко в пустыне. Для шакала и баржа, и дыни — все представлялось его добычей. И он спокойно спал в новых своих владениях.

Когда баржа дрогнула, шакаленок открыл глаза: ему показалось, что это мать или брат толкают его лапами во сне. Он поднял голову, огляделся по сторонам, увидел светлое пятно — вход в убежище. Лапа ныла, но не так сильно, как вчера, а вот кто толкнул его, шакаленок не понял и встревожился. Хотя он был убежден, что возле его логова никого нет, он на всякий случай понюхал воздух. Знакомый запах! Страшный запах… Человек!

Черныш подполз к выходу. Снаружи было совсем светло — снова яркий день настиг его неожиданно и вдали от родных зарослей.

Первым, что он увидел, были ползущие барханы и кусты. Они двигались как живые, и Черныш, полный страха и удивления, следил за ними округлившимися глазами. Движение воды было знакомо ему и прежде, видывал он и ползущие по небу облака, но движение кустов и барханов так его поразило, что он забыл про запах человека и несколько часов лежал неподвижно, пытаясь, должно быть, уловить момент, когда барханы устанут.

А они проплывали мимо торжественно и важно — откуда было догадаться шакаленку, что его обманывают собственные глаза? Еще его очень удивило, что Большая Вода уменьшилась; а он просто спал в то время, когда тащивший баржу катер вышел из реки в Каракумский канал. Не знал Черныш и о том, что еще до отхода катера на баржу сели два человека. Однако звук голосов вынудил шакаленка отвести ошеломленный взгляд от движущихся песчаных барханов и насторожить слух. Он наполовину выбрался из своего убежища и увидел двух людей, которые громко разговаривали, завтракая на борту баржи. Увидел — и мгновенно шмыгнул обратно. В человеке с лихо закрученными, черными, как лакированные ботинки, усами шакаленок узнал хозяина украденной курицы.

Оставалось только ждать ужасного грохота, какой умел вызывать этот человек, и Черныш ожидал, дрожа от страха. Если бы у него не болела лапа, он сразу же кинулся бы с баржи в воду, постарался доплыть до берега, уползти вместе с песчаными барханами. В надежде на то, что люди бросят это место и уйдут, Черныш долго лежал не двигаясь, но люди и не думали уходить: ветер все время доносил до шакаленка их запах и голоса.

Люди сидели совсем близко от Черныша, но сами не могли уловить его запаха, спокойно ели и разговаривали — ну как было не счесть их глупцами? Будь на их месте корова, паслась бы она или дремала, она все равно сразу бы забеспокоилась. Осел тоже насторожил бы уши, порвал бы веревку или вырвал прямо с колышком из земли — и ищи ветра в поле!

И шакаленок опять задремал. Спать ему мешало лишь то, что люди разговаривали слишком громко, стараясь перекричать друг друга: каждый возглас будил Черныша и вновь вызывал тревогу. Впрочем, может, ему просто надоели эти беспрерывные разговоры, похожие на стрекотание сорок? Во всяком случае, сороки казались опаснее — эти двуногие кричали просто так и никого не звали поглядеть на шакала. Даже ни о чем не догадывались.

Посчитав в конце концов их голоса чем-то похожими на рокот воды или шум ветра, шакал выбрался из своего убежища. Он подыскивал удобное место, откуда смог бы наблюдать за людьми, и взгляд его остановился на одном из пустых ящиков. Этот ящик стоял выше остальных, и стенки у него были хоть и сплошные, дощатые, но все в щелях. А верх наполовину закрыт брезентом. Там можно укрыться от опасности и никто не помешает следить за происходящим.

Из убежища под досками шакаленок мог видеть лишь полоску берега и кусочек неба, но вот он забрался в ящик, поерзал, улегся поудобнее, и… сердце его опять испуганно затрепыхалось. Он догадался, что песчаные барханы и кусты вовсе не движутся, стоят на месте, а по воде несется его логово, весь этот длинный высокий дом, который он опрометчиво решил считать своими владениями. В шуме воды он сумел различить другой властный шум — рокот мотора.

Казалось, сердце шакаленка готово было выскочить из груди. Выходит, люди поймали его, забрали с собой, увозят неведомо куда…

С тоской смотрел шакаленок на песчаные барханы. Он снова был голоден, а там, среди барханов, — он знал это с той поры, как мать впервые повела его на охоту, — резвятся суслики и он может гоняться за ними, ловить сколько угодно. Черныш не мог дождаться темноты — выпрыгнул из ящика, чтобы любым путем удрать отсюда.

Черныш подобрался к усатому человеку, который сидел спиной к нему, свесив вниз ноги. Человек держал в руках прутик и пристально смотрел на воду. Второй человек растянулся на брезенте поодаль, и они то и дело перекликались.

Шакаленка удивило: что можно искать прутиком в воде?

И вдруг человек резко рванул прутик вверх. Вместе с длинной белой волосинкой из воды вырвалась сверкающая рыбина. Человек взял рыбу в руки, потом швырнул в стоявшее позади ведро с водой.

Шакаленок вытянул шею, заглянул в ведро и увидел там еще несколько рыб. Нет, невозможно было понять, как живут люди, о чем они стрекочут, как охотятся! Чтобы поймать одну такую рыбину, мать-шакалиха порой до самого рассвета мокла в арыке, а люди, не касаясь воды, машут прутиками, и рыба сама летит им в лапы. Люди сидят на месте, а дом их вместе с ними едет и едет.

Багровое солнце коснулось земли подбородком, красные отблески легли на воду; навстречу этому удивительному существу и двигалась баржа. Оно стояло неподвижно и ожидало…

Внезапно над головой шакаленка зазвучал ненавистный ему голос сороки. Откуда она появилась? Сейчас уже не спрячешься ни под доски, ни в ящик. Заклятый враг Черныша, усатый человек, того и гляди, обернется. Сидел шакаленок тихо, незаметно, как хорошо воспитанный щенок, а тут — на тебе!

Сорок уже стало две. Они метались над баржей и беспрерывно стрекотали. Усатый, не выпуская прутика из одной руки, другой притянул к себе ружье и лениво пальнул в воздух. Шакаленок обомлел. Он почувствовал себя так, будто стреляли прямо в него, будто над его жизнью нависла опасность. И пулей кинулся в воду.

Усатый издал изумленный вопль, но пока он, растерявшись от неожиданности, сумел вновь схватить ружье и прицелиться, шакаленок скрылся в камышах на берегу. Приятель усатого не успел ничего понять и только повторял с удивлением:

— Ну чего ты вопишь? Что ты уронил, а? Что ты уронил, спрашиваю?…

Этот последний возглас прозвучал в воздухе, но уже через несколько минут Большая Вода поглотила все: и надоедливый шум мотора, и человеческие голоса, растерянные, удивленные, испуганные.

Растворились в воде и красные отблески солнца, да и само оно скрылось, исчезло на редкость быстро, точно не сумело удержаться, цепляясь за край земли, и сползло в глубокую воду.

Наступила темнота, и Черныш выбрался из камышей. Стоя на высоком берегу канала, он долго смотрел вслед катеру, негостеприимной барже и ловил новые запахи. Приткнувшиеся друг к другу песчаные барханы, кусты саксаула — то ли иссохшие корни, то ли голые ветки, — все это, казалось ему, плывет, плывет, уходит от него во тьму. Вместе с влажным приятным запахом воды он улавливал запах сусликов, которые прятались от него в бесчисленных норках.

Черныш улегся на берегу, подложив под голову лапы. Лечь его принудила не боль от выстрела — он уже почти привык к ней, стал считать такой же естественной, как присутствие людей в мире, как сон или еду. Его тревожило другое: погруженная во тьму пустыня была для него новой, неизведанной. А все новое, неизведанное таило в себе опасность. В то же время все запахи были знакомыми: запах песка, саксаула, сусликов…

Однако с детства он усвоил и то, что опасность нависала над ним всегда неожиданно и наиболее опасными бывали места незнакомые. Не окажутся ли снова рядом люди? Черныш знал, что птицы умеют лишь назойливо стрекотать, а коровы и козы пытаются отпугнуть его беспомощным мычанием. Но вот связываться с людьми, даже близко подходить к ним больше не хотелось. На собственной шкуре Черныш убедился: к хорошему это не приводит. Ему невдомек было, что люди могли бы о нем сказать то же самое, и тем более не под силу было шакаленку понять, как много у людей забот и занятий, кроме того, чтобы гоняться за ним, Чернышом.

Чувствовал он сейчас только одно: необходимо среди всех многочисленных запахов прежде всего находить запах человека, стараться увидеть его первым. И вообще лучше держаться от человека подальше, строить себе логово вдали от человеческого жилья.

Мать-шакалиха всегда чуяла человека издали и убегала, поджав хвост. И она сама, и детеныши ее, и остальные шакалы ощущали свою хитрость и ловкость. Порой человек представлялся им трусливым — ведь он никогда не подходил к зарослям джиды, обиталищу шакалов, не мешал им охотиться в песках, не задевал их, но и… не сворачивал с пути, по которому идет.

Конечно, люди могли бы рассказать шакаленку, что им ничего не стоило бы прочесать заросли джиды и прогнать оттуда всех шакалов, а они, напротив, бережно охраняют эти заросли. Вот бы удивился шакаленок, если бы узнал, что он и его собратья охотой своей очень помогают человеку: охотятся-то они на грызунов, которые портят поля. Но вот когда они начинали человеку докучать, показывали вороватый свой, вовсе не добрососедский норов и таскали кур из села, тревожили собак, человек в досаде хватал ружье и палил им вдогонку. Да, любопытные для себя вещи услышал бы шакаленок, умей он понимать человеческую речь. Например, про собак, которые много его умнее, про птиц, что услаждают слух человека своим пением… А впрочем, вряд ли бы он этому поверил.

Канал с шумом нес воды свои на запад, грозно бились они в берега, все новыми и новыми потоками заливали утонувшее вдали солнце. Канал был похож и не похож на Большую Воду. Та глухо роптала, постоянно сердилась, но никого не топила в своих волнах, а на берегу ее в изобилии валялись сочные душистые дыни.

Бродячему шакаленку захотелось вновь услышать привычный шум Большой Воды, пройти вдоль берега и достичь того места, откуда солнце, наливаясь алой кровью, начинает свой долгий путь. Ему захотелось оказаться среди своих сородичей, бегать по знакомым тропкам, продираться среди кустарников, ползти под тяжелыми, спустившимися до земли ветками. Он заскулил от тоски по родному логову, густым зарослям, которые днем заслоняли его от яркого неба, от надоедливых птиц.

Но ему любопытно было видеть и заход солнца, повторявшийся каждый день! Дважды наблюдал Черныш, как проливается его кровь, превращаясь в отдаленное озеро. Шакаленку хотелось понюхать воду этого озера, понять, то ли самое существо или совсем новое вновь поднимается в небо, умирает и рождается, рождается и умирает. Или… засыпает и просыпается?

Противная сорока: не заверещи она над головой, ружье бы не выстрелило и Черныш, тихохонько сидя у ведра с рыбой, продолжал путь свой туда, где солнце, утомленное трудами долгого дня, падает на землю.

Тоскливо повизгивая, шакаленок стоял в нерешительности. Он не знал, в какую сторону идти. Где-то позади остались сородичи, колючие родные заросли, излюбленные тропки, зато поблизости был усатый человек с ружьем — злейший его враг, и утонувшее в воде солнце.

Черныш поднял кверху влажный нос: надо идти против ветра, чтобы первым учуять запах врага, ловить каждый подозрительный шорох.

Шакаленок трусил вдоль канала в ту сторону, где ежедневно исчезало по одному солнцу. Чем дольше он бежал, тем сильнее болела простреленная лапа, но все равно неудержимая сила гнала его прочь от этих мест. Он не остался бы тут, если бы даже больная лапа совсем отвалилась. Со страхом и любопытством поглядывал он на небо, ожидая, что вот-вот появится, выплывет из-за края земли новое, теплое и живое солнце, но, пока оно не появилось, бродячий шакал должен найти удобный уголок и укрыться там до темноты. Беда Чернышу, если он не отыщет такое место, не спрячется от солнечных лучей, от птиц, зверей и человека!

Болела раненая лапа — то и дело Черныш останавливался передохнуть. Наконец прилег, опустив по привычке голову на передние лапы. Он увидел прямо над собой в небе холодную мерцающую звезду и сразу вспомнил, что мать при виде этой звезды часто прекращала охоту и трусливо бежала к своему логову. Вслед за этой звездой на небо должно было подняться солнце.

Шакаленок вскочил, побежал дальше, сам не зная куда.

Но вот что-то зачернело на горизонте — сплошная широкая полоса. Черныш остановился, пригляделся. Долго стоял он неподвижно, весь обратившись в зрение, и уже через несколько минут глаза его, уставшие от напряжения, различили… дерево, другое! Целую рощу! От радости Черныш забыл про больную лапу. Он добежал до первого дерева, обнюхал его и сразу узнал: это был тутовник. Черныш стал есть упавшие на землю ягоды — их полно валялось вокруг.

Шакаленок мог бы пожаловаться, что прежде не знавал таких вкусных сухих ягод. На его родине у большинства тутовых деревьев ветви срезали еще до того, как ягоды созреют, и отдавали на корм гусеницам шелкопряда. Эти гусеницы в течение шести недель, питаясь листьями тутовника, обматывали себя белоснежными коконами. А люди потом из коконов делали шелк. Поэтому шакалам доставались лишь случайно забытые людьми редкие ягодки.

Зато здесь, куда попал шакаленок, не было ни людей, ни гусениц шелкопряда. И с дерева, под которым он стоял, никто не срезал зеленых веток.

Шакаленок с таким аппетитом поедал сухие ягоды, что не заметил, как наступил рассвет. Вверху, над головой шакаленка, защебетала птица. Он поднял голову и только тут увидел, что вокруг стало совсем светло. Огляделся в надежде найти укромное место и с радостью заметил за деревьями куст джиды, другой… Правда, это были молоденькие кусты, и росли они редко, но все равно эти жидкие заросли показались измученному шакаленку родными. Прихрамывая, он побежал к кустам. Встречный ветер не принес ему никаких тревожащих запахов: тут не пахло ни собакой, ни человеком. Внезапно ослабевший шакаленок свалился у куста, подполз под ветки — они стелились по земле. Впервые за долгое время он почувствовал себя в безопасности и начал зализывать больную лапу. Как и собаки, он лечил себя сам, слюна его была настоящим лекарством.

Приятное ощущение сытости вызывало сонливость и благодушие: Черныш почти не сердился на усатого, который украл у него высокий удивительный дом, и готов был оставить за собой вот эти новые владения. Снова с чувством превосходства вспомнил он свою мать, своих сородичей. Ведомо ли им, что и в иных краях существуют заросли джиды, а тутовник дает невиданный урожай ягод — здесь никто из-за них не перессорится и все будут сыты. Да, наивный шакаленок готов был счесть глупцами своих сородичей-шакалов, которые не совершают путешествий туда, где угасает солнце, а довольствуются маленьким леском, полученным в наследство.

Черныш прислушался в надежде услышать завывание шакалов. Странно, ему захотелось услышать даже лай собаки, рев ишака, петушиный крик и… пожалуй, голос человека, только когда тот весел и напевает песню. Но слух не улавливал этих желанных звуков; лишь филин вздыхал уныло и тяжко среди ветвей да ветер шелестел травой и сухими листьями.

Черныш долго нюхал воздух, надеясь уловить хоть малейший, хоть отдаленный запах тех, без кого ему вдруг стало так тоскливо. Но нет ни людского жилья, ни курятника, ни хлева. Шакаленка окружали только приторные запахи гниющего тутовника, приозерного ила. Порыв ветра иногда позволял угадать, что поблизости бродит кабан. К вечеру шакаленок поймал запах, похожий на собачий, но более острый, с примесью запаха свежей крови. Волк!

Ставший разбойником и бродягой, шакаленок понятия не имел, что на одной из пристаней Амударьи он забрался на баржу и доплыл до Каракумского канала. Он и теперь не знал, что лежит в молодом лесу, выросшем у искусственных озер, которые образовались из разлившейся воды канала. Не было в этом лесу или поблизости ни человека, ни его животных, не было и других шакалов, кроме Черныша. А сородичи его понятия не имели, что существует такой лес в одной из самых больших пустынь мира — Каракумах, где земля тысячелетиями не знала воды, а под палящими лучами солнца не вырастало ни травинки.

Но достаточно было разлиться воде — и к небу потянулись тонкие молодые всходы: семена джиды, тутовника, винограда, урюка принесла сюда широко разлившаяся вода или птицы в своих желудках. А Черныш-то считал, что птицы только и умеют щебетать!

И поднялся лес. Ведь только воды недостает богатым Каракумам. Крохотное семечко, оборванный кусок корешка становятся тут кустом, раскидистым деревом, лишь бы земля была напоена влагой.