В Исламораде Щелкунчик велел остановиться у винного магазина.

– Не сейчас, – сказала Эди.

– Мне нужно.

– Мы почти приехали.

С заднего сиденья раздался бас:

– Дай мужику выпить.

Эди припарковалась за магазином. Джим Тайл пролетел по шоссе и не увидел черный джип. Через десять минут проскочил Авила, тоже не заметив «чероки».

Эди Марш беспокоило, что Щелкунчика отговорить не удалось. Она по себе знала, какая получается дурь, если смешивать «мидолы» с выпивкой. При двойной дозе Щелкунчик мог впасть в спячку на месяц.

Бонни попросила холодную колу:

– Я вся горю.

– Добро пожаловать во Флориду, – сказала Эди.

Щелкунчик бросил ей на колени три десятидолларовые купюры.

– Возьми красного «Джонни».

– Зря, если ты накачался кодеином.

– Ничего, бывало и хуже. Да и непохоже, что ты дала мне кодеин.

– Колено же прошло? На пузырьке было написано «кодеин».

Щелкунчик перебросил револьвер в левую руку, а правой ухватил Эди за волосы и дернул, словно вырывая пук сорняков. Эди вскрикнула.

– Да хоть «скипидар», мне по барабану, – сказал Щелкунчик. – Пошла за виски!

Эди выскочила из джипа. В дверях магазина она обернулась и показала выставленный средний палец.

– Сука упрямая, – пробормотал Щелкунчик.

– Отважная, – согласился Сцинк.

Бонни казалось, что кожа у нее уже шипит. Вот бы сейчас зарыться в снег…

– Ужасно жарко! Я сейчас разденусь. – И сама не поверила, что произнесла это.

Щелкунчик тоже поразился, но ему в смурном состоянии было совсем не до баб.

– Вы чё там, офонарели? – рявкнул он.

– Я уже задымилась, – пожаловалась Бонни.

Взгляд Щелкунчика скользнул по груди молодой женщины. Эта пара титек может все к черту поломать. Стоит ей выставить буфера – и куда подевается вся его власть? Преимущество будет потеряно, тут и револьвер не поможет.

– Не вздумай оголяться! – приказал Щелкунчик.

– Не беспокойтесь. – Смущенная Бонни нервно обмахивалась. Из багажника вопросительно курлыкнул кокон заплесневелого ковра с Левоном Стихлером внутри. Сцинк понял, что старик прислушивался, боясь что-нибудь пропустить.

Из магазина вернулась Эди. В волосах у нее поблескивали дождевые капли. Бонни она передала банку «Доктора Пеппера».

– Холодной колы не было, – сказала она и бросила Щелкунчику коричневый пакет. – Держи, придурок.

Бандит достал бутылку «Джонни Уокера», открыл одной рукой и, запрокинув голову, присосался к ней, как к фляге с водой.

– Полегче, – предостерегла Эди.

Щелкунчик презрительно чмокнул губами:

– А тебе лысина пошла бы! С этим парнем из нового «Звездного пути», Джином Льюком, вы бы смотрелись как близнецы.

– Попробуй еще раз тронуть мои волосы. Только попробуй, – сказала Эди.

Щелкунчик медленно поднял револьвер к ее носу и взвел курок:

– Вперед! Отговорите меня кто-нибудь.

Господи, не надо! – подумала Бонни. Она дрожала, хотя с нее лил пот.

Щелкунчик еще раз слюняво глотнул из бутылки. Одноглазый напомнил ему о нехватке боеприпасов:

– Пристрелишь ее – и на всех нас у тебя останется один патрон.

– Есть и другие способы.

Из нутра Сцинка покатилась лавина хохота.

– Сынок, у меня иммунитет на тупые предметы и острые инструменты.

Эди врезала напрямую:

– Нажми курок и распрощайся с деньгами. Сорок семь штук вылетят в окно вместе с моими мозгами.

Щелкунчик захрустел перекошенной челюстью. Сцинк понадеялся, что это знак раздумья. Идиот выбирал между долгосрочной перспективой денежного вознаграждения и близкой радостью от убийства Эди. Решение явно давалось нелегко.

– Считай это тестом на мозговитость, шеф, – сказал Сцинк.

Бонни порывисто открыла холодную банку «Доктора Пеппера» и вылила себе за блузку – шипучий карамельный ручеек побежал от шеи к животу.

– Прекрати! – завопил Щелкунчик. – Кончай с этой хреновиной!

– Я задыхаюсь…

– Плевать! Кого это колышет?

У Бонни от жары так кружилась голова, что ярость Щелкунчика осталась незамеченной.

– Простите, пожалуйста, но в этой дурацкой машине уже градусов сто!

Липкая газировка пропитала ее блузку, под которой угадывались очертания кружевного лифчика и овал живота. Сцинк попросил Эди Марш включить кондиционер.

– Пробовала, он сломан. – Голос Эди звучал бесцветно.

Щелкунчик предупредил Бонни:

– Только попробуй раздеться, и я тебя прикончу. – В голове у него гудели громкие голоса, некоторые были его собственным. – Думаете, я вас не пришью, скоты вонючие? – бешено заорал Щелкунчик. – Не верите? Гляньте на дырку в крыше!

Ага, такая же, как у тебя в башке! – подумала Эди.

– Может, поедем? – кисло спросила она. – Здесь и вправду ужасная духота.

Охлаждаясь, Бонни вдруг поняла, что беспрестанно извиняется. Хотя стыдиться – нелепо. Плевать, что о ней подумают два самых обычных преступника.

Оказалось – не плевать, и Бонни с собой ничего не могла поделать. Так ее воспитали – порядочная женщина не должна обливаться лимонадом перед совершенно незнакомыми людьми, даже уголовниками.

– Все в порядке, – сказал Сцинк. – Ты просто испугалась.

– Наверное.

Щелкунчик услышал и жлобски ухмыльнулся:

– Это хорошо. Бояться – это чертовски правильно. Так и надо.

Он прямым курсом двигался к тому, чтобы окончательно потерять лицо.

Эди вела машину медленно и нервно. Этот идиот все испоганил. Как же выкрутиться? Возник план: если пьяный Щелкунчик задремлет, она вытолкнет его из машины. Потом хорошенько извинится перед чудной парочкой на заднем сиденье – мол, произошло ужасное недоразумение. Пообещает им долю Щелкунчика от страховых денег, если они забудут этот жуткий вечер. Без проволочек отвезет их обратно в Майами и – в доказательство, что она в общем-то приличный человек, – предложит компенсацию за украденное кольцо. Грузовик с креветками переедет на трассе бесчувственного Щелкунчика, и он больше не представит опасности ни для общества, ни для будущего Эди.

Но Щелкунчик, к сожалению, не задремал. Закрытая бутылка виски мотылялась по приборной доске. Шкодливо мурлыча что-то себе под нос, Щелкунчик баловался с револьвером – крутил барабан.

– Не мог бы ты, пожалуйста, прекратить? – попросила Эди.

Щелкунчик отрыгнул перегаром. Челюсть у него выступала как оконный ящик для цветов.

– Жарко тебе, Эди? Вспотела? А ты сделай, чего вон та хотела, – разденься.

– Ты бы уж обрадовался.

– Да я был бы счастлив! Мы все! – Он махнул пистолетом на Сцинка и Бонни Лэм. – Вам же хочется глянуть на ее титьки? Они прелесть.

Бонни казнилась, что навела Щелкунчика на мысль.

– Что касается меня, – сказал Сцинк, – я просто уверен – они восхитительны. Но как-нибудь в другой раз.

Эди покраснела. Все молчали. Щелкунчик снова стал напевать – под аккомпанемент размеренного скрипа «дворников». Впереди на прибрежной стороне шоссе Эди увидела вывеску с синими неоновыми буквами: «Курортный мотель "Райские Пальмы"».

Сцинк вытряхнул Левона Стихлера из ковра, и старик вывалился на террасу, подобно кулю с мукой. Кто-то вытащил ему кляп и снял повязку. Отвыкшие от света глаза старика слезились.

– Опять ты! – сказал женский голос.

Левон промигался, и склонившееся над ним лицо обрело резкость – рыжая из разбитого дома в «Черепашьей Луговине». В руках с празднично раскрашенными ногтями она держала шифоновый шарф, которым ему завязали глаза. Рядом с рыжей стояла дикого вида блондинка.

– Как тебя зовут, дорогуша? – спросила она.

Рыжая была в прозрачной черной блузке, ажурных чулках и в туфлях на высоченных каблуках. Топик блондинки переливался серебристыми блестками, будто капот «Серебряной Тени». Воздух сахаристо пах духами. Прямо царствие небесное после трех часов удушья в плесени и ворсе ковра. Левон сел и обнаружил, что попал в центр очень внимательного кружка: двух проституток, бандита в полосатом костюме, симпатичной длинноволосой брюнетки, еще одной молодой женщины с бархатистой кожей и тонкими чертами лица и огромного бородатого мужчины в цветастой купальной шапочке. Рукавом куртки бородач полировал стеклянный глаз. Все они находились в небольшой комнате мотеля.

– Что происходит? – спросил Левон.

Проститутки представились: Бриджит и Жасмин. Щелкунчик наклонился и больно защемил старику шею:

– Ты хотел меня убить, помнишь?

– Я же сказал, это была ошибка.

– Значит, договор: остаешься здесь с девочками денька на два, на три. Будет перепихон-отсос, пока ноги сможешь волочить. Плюс кой-какие фотки.

От парня несло спиртным, а рот – будто набит стеклянными шариками. Левон скептически покачал головой:

– Пристрелите меня, и дело с концом.

– Никто никого не пристрелит, – сказала симпатичная брюнетка. – Честно, только ведите себя прилично.

Снова влез Щелкунчик:

– Может, у тебя уже не стоит, или ты любишь мальчиков – мне по фигу. Главное – ты остаешься с телками, пока я не позвоню и не скажу, что можно уматывать. Тогда потихоньку топаешь обратно в Майами. Именно что неспешно – на попутках, въехал?

Левон смигнул и попытался что-то сказать. Щелкунчик дважды шлепнул его по лицу.

– Наверное, мистер Стихлер не разобрался в ситуации, – сказала Эди. – Можно так: мы идем в полицию и заявляем, что вы хотели Щелкунчика убить, а меня изнасиловать трейлерным штырем. Родные сочтут, что у вас старческое слабоумие. Не помогут и фотографии, где дедушка играет в лошадки с двумя девочками по вызову.

Левон посмотрел на Бриджит с Жасмин: здоровые кобылы. Наверняка уже работали на пару.

– Считайте, что у вас отпуск, – продолжила Эди. – Пошалите – сейчас можно.

– Если б я мог.

– Ой-ёй… – Бриджит присела на корточки. – Простата?

Левон угрюмо кивнул:

– Удалили в прошлом году.

– Ничего, что-нибудь придумаем, – ободрила Жасмин.

Сцинк вставил протез в глазницу и посоветовал старику делать, что велят:

– Все лучше, чем пулю схлопотать.

– Да уж, – поддержала Бриджит.

Щелкунчик отслюнявил шлюхам от пачки кровельной добычи. Те пересчитали деньги, разделили и спрятали. Они отвернулись от Щелкунчика, чтобы он не видел их кошельков, раздувшихся от долларов, которые десятью минутами раньше им дал Авила, а двадцатью – красавчик с пистолетом.

– У вас есть лед? – спросила Бонни.

– Возьми в ведерке, – сказала Жасмин.

Бонни горстями зачерпнула кубики и приложила к щекам. Сцинк помог шлюхам поставить Левона на ноги. Щелкунчик ткнул старика стволом в кадык.

– Смотри, без глупостей! – сказал он. – Эти девочки ляжками кокос расколют. Прикончить старого пердуна для них не проблема.

Левон Стихлер ни секунды в том не сомневался.

– Не волнуйтесь, мистер. Я не герой.

Рыжая игриво ущипнула его за костлявую задницу:

– Ну это мы еще поглядим!

Когда к мотелю подъехал черный джип с похабными брызговиками, Августин прятался за мусорным баком. Он увидел, что из машины выходят Бонни с губернатором, и сердце у него скакнуло. За рулем сидела темноволосая женщина в лиловом топе; возможно, это ее фотография была на правах – Эдит Дебора Марш, двадцати девяти лет. Она вышла из джипа, а следом выбрался долговязый мужчина с землистым лицом, в мятом костюме, без галстука. Он держал пистолет и бутылку, на ногах стоял нетвердо. В свете уличного фонаря хорошо виднелась перекошенная челюсть. Сомнений не было: этот человек напал на Бренду Рорк и о нем рассказали проститутки. В жизни – Щелкунчик, по гостевой книге мотеля – «Лестер Парсонс».

Он открыл багажник и что-то рявкнул Сцинку, который вытащил из машины длинный бугорчатый сверток и взвалил на спину. Когда процессия скрылась в мотеле, Августин подбежал к джипу и, забравшись в багажное отделение, тихо прикрыл дверцу. Он распластался под задним окном; пистолет положил справа, ампульное ружье держал у груди.

Вот бы рассказать об этом отцу, подумал Августин. Чтобы на висках у того забились жилки, похожие на жирных червяков.

Папаша и не подумал бы рисковать головой, если нет речи о больших деньгах. Любовь, верность и честь не входили в кредо контрабандиста наркотиков. Августин слышал скептический голос отца: А.Г., какого черта ты затеял это безумство?

Потому что негодяй это заслужил. Он избил женщину-полицейского и украл обручальное кольцо ее матери. Он мразь.

Не будь идиотом. Тебя могут убить.

Он похитил женщину, которую я люблю.

Я воспитал идиота!

Нет, папа. Ты никого не воспитывал.

В каждом письме к отцу Августин непременно рассказывал, сколько денег отдал бывшим подружкам, непонятным благотворительным организациям и ультралиберальным политикам. Он представлял, как отец в смятении сереет лицом.

Ты меня огорчаешь, А.Г.

И это говорит болван, который на полном ходу налетел на мель, когда у него в трюме было тридцать три килограмма дури, а на хвосте сидела вся багамская Служба безопасности.

Это ты меня огорчаешь.

Ладно. Августин прислушался, как дождь барабанит по крыше джипа. Убаюкивало.

Когда он вышел из комы, то не рассчитывал, что отец окажется у изголовья, и совсем не огорчился. Он преимущественно радовался, что жив. У кровати сидела нянька – средних лет гаитянка по имени Люси. Она и рассказала о катастрофе и долгом беспамятстве. Прослезившись, Августин ее обнял. Люси показала ему письмо отца из алабамской тюрьмы. Она читала его вслух, когда Августин был без сознания, и вызвалась прочитать снова.

Сынок, надеюсь, ты жив и прочтешь эти строки. Мне жаль, что все так обернулось. Здесь бы папаше и закончить, но такт и порядочность никогда не входили в число его достоинств.

Все, что я делал, было для тебя. Каждый мой шаг, верный или ошибочный.

Вранье, никчемная ложь. Она слегка расстроила, но не разозлила. Теперь такие вещи Августина не трогали. Катастрофа вырвала эмоции с корнем. Ничто не задевало, как прежде, и это было прекрасно. Каждому бы неплохо пройти через короткую кому. И начать с чистого листа.

Ну и что с того, что на поиск нового жизненного пути ушли угоды? Вот же он. И вот она.

Папаша бы не одобрил. По счастью, от него ничего не зависит.

Августин услышал, как хлопнула дверь. По лужам зашлепали шаги, к стоянке приближались голоса. Августин сделал три глубоких вздоха и проверил предохранитель ружья.

Погода помогла – его нельзя увидеть через забрызганные окна джипа. Голоса стали громче – спорили двое мужчин. Не разглядеть – кажется, Щелкунчик и кто-то еще. Но кто?

Сквозь шепот дождя прорывалась брань. Августин решил не выдавать себя, пока Бонни не грозит опасность.

Спор приблизился. Послышалось сопенье, потом какая-то возня, лязг разбившейся бутылки. И мужской голос выкрикнул:

– Подержи револьвер, а я придушу эту сволочь!

У Щелкунчика имелись веские основания переживать из-за двух оставшихся в револьвере патронов. Стрелок он был никакой.

В полицейском рапорте, датированном 7 июля 1989 года, значилось, что некто Лестер Маддокс Парсонс арестован перед рестораном «Спутниковый гриль» в Дэнии, Флорида, за стрельбу в Теодора Ши по кличке «Солнышко». Жертва была не просто доморощенным наркоторговцем, как утверждал Щелкунчик после инцидента. По правде, Солнышко Ши являлся его давнишним деловым партнером. Диапазон их деятельности был широк: от торговли наркотиками до краж оружия, драгоценностей, одежды, плетеной мебели, стереоаппаратуры и даже (по случаю) партии детского питания. В конце концов Солнышко Ши заподозрил Щелкунчика в жульничестве и обвинил его одним душным летнем вечером на пороге ресторана в присутствии шестнадцати свидетелей соответственно.

В ответ возмущенный напарник вытащил 9-миллиметровый «глок», украденный в Корал-Спрингс из бардачка полицейской машины без опознавательных знаков, и попытался разрядить вышеозначенное оружие в Солнышко Ши. В общей сложности Щелкунчик выстрелил одиннадцать раз с расстояния восемь футов. В Солнышко попало только шесть пуль, причем ни одна не задела жизненно важных органов – что уже можно считать достижением, учитывая, что он весил всего сто тридцать фунтов и не имел на теле ни жиринки. Еще стоит отметить, что во время злополучной стрельбы Щелкунчик был трезв как стеклышко.

Солнышко Ши даже не потерял сознания и весьма охотно сообщил полиции приметы обидчика. Два оперативника отволокли Лестера Маддокса Парсонса в тюрьму округа Бровард, безжалостно издеваясь над паршивым стрелком.

Когда наутро они пришли в камеру сообщить, что ему предъявлено обвинение в покушении на убийство первой степени, Щелкунчик стал яростно оправдываться. Позже он узнал, что его тщедушный зануда напарник умер, но не от полученных ран, а потому что одна дубовая голова вкатила ему в травмпункте антибиотик, на который у Теодора Ши по кличке «Солнышко» была смертельная и в данном случае смертноносная аллергия.

Щелкунчик легко отделался, получив обвинение в непредумышленном убийстве, но его вера в эффективность огнестрельного оружия рухнула. Два оставшихся патрона – все равно что ничего.

Потому-то он и не хотел их тратить на жалкого латиноса Авилу. Вот уж кого Щелкунчик не ожидал увидеть в «Райских Пальмах»! Авила материализовался из дождя, словно призрак утопленника, и заныл о деньгах, которые Щелкунчик слупил с миссис Уитмарк.

– Ты знаешь, кто она? Знаешь, кто у нее муж? – верещал Авила. Пока он, как терьер, гонялся за Щелкунчиком по стоянке, Сцинк и две женщины укрылись от дождя у стены мотеля. В крайне сумбурном диалоге Эди Марш уловила главное: Щелкунчик провернул дельце на семь тысяч долларов.

Забавно, что ей он об этом рассказать забыл. Как и о кольце.

Револьвер Щелкунчика встревожил, но не отпугнул Авилу. Все восемьдесят миль пути он молил Чанго о защите и чувствовал себя в относительной безопасности. Щелкунчик же весь дергался и выглядел отвратительно – возможно, в него вселились злые духи.

– Отдай деньги! – потребовал Авила.

– Говна тебе на лопате! – прорычал Щелкунчик.

Он отвернулся, и Авила вскочил ему на спину. Щелкунчик его стряхнул, но упрямец снова запрыгнул, порвал костюм и вышиб из руки бутылку виски. Вот такой парой они кружили под дождем, пока Щелкунчик не попятился к пальме сабаль и шарахнул наездника о ствол. Авила пискнул – уже по-настоящему – и свалился на землю.

Щелкунчик, отдуваясь, прихромал к Эди:

– Подержи револьвер, а я придушу эту сволочь!

Эди неохотно приняла оружие и наставила его на Бонни и Сцинка. Щелкунчик навалился на Авилу и, отдуваясь, принялся за избиение. Ощутимая боль удивила бывшего строительного инспектора. Когда же под кулаком Щелкунчика хрустнул его нос, Авила осознал все безрассудство надежды на божественное вмешательство. Вероятно, Чанго не простил ему несостоявшегося жертвоприношения коати.

Когда на его горле сомкнулись пальцы с грязными ногтями, Авила подсчитал весь серьезный урон: сломан нос, правая ляжка искромсана осколком бутылки, на левой руке незажившая после распятья дырка, распоротый козлом пах. А сейчас и дыхалку перекроют.

Хрен с ними, с семью тысячами! – подумал он. К едрене матери Гара Уитмарка! Рви когти!

Авила со всей силы саданул коленом Щелкунчику в промежность. У того дрогнули веки, но хватки на горле он не ослабил. Авила дважды повторил прием и все же добился желаемого результата: Щелкунчик застонал и завалился вбок. Авила с трудом поднялся, сделал три шага и, поскользнувшись, упал. Снова встал и услышал за спиной дыханье Щелкунчика. Не разбирая дороги, Авила бросился к шоссе.

Дождь мешал хорошенько разглядеть двух бегущих по автостраде мужчин. На губернатора и Августина не походили – не те размеры и стать. Джим Тайл поставил патрульную машину в сотне ярдов от дороги и потому не мог определить, сломана ли челюсть у длинного. Может, это просто местный пьяница в промокшем полосатом костюме.

Черный джип оставался у мотеля, и полицейский решил пока ничего не предпринимать.

Авила пробежал полмили и выдохся. На мосту «Чайный столик» он остановился и перегнулся пополам, хватая ртом воздух. Бывший инспектор голосовал проезжавшим машинам, но ни в одном ледяном сердце не нашлось места для грязного, слюнявого и окровавленного путешественника. Он страшно огорчился, когда в окне проскочившего «эйрстрима» увидел веснушчатую девчонку, которая его фотографировала.

Мир ополоумел, сокрушался Авила, если раненый человек становится развлечением для проезжающих.

Тем временем из-за дождевой завесы появился Щелкунчик и зашаркал по мосту, как оживший мертвец. Оружием он избрал ржавый шпиндель от брошенного трейлера «джетски».

Авила умоляюще вскинул руки:

– Будем считать, ничего не было, ладно?

– Стоять! – Щелкунчик покрепче ухватил шпиндель и занес над головой, как кувалду.

Авила отчаянно пискнул и бросился боком с моста. Он пролетел всего четырнадцать футов, но для человека, панически боящегося высоты, это было равносильно прыжку с четырнадцатого этажа. Авила даже поразился, что врезался в воду и уцелел.

Вода была теплой, но шел отлив. Авилу понесло в океан, и у него не было сил сопротивляться. Намокшая одежда тянула вниз, тогда он сбросил ботинки, брюки и сорвал рубашку. Скоро огни Морского шоссе скрылись в дождливой темноте. Лишь высоко в небе временами вспыхивали зарницы. Когда нечто твердое ткнулось Авиле в копчик, он решил, что это морда огромной белой акулы и настал его смертный час.

Но это был лишь кусок фанеры. Авила вцепился в него, как искалеченная лягушка, и подумал об иронии судьбы. Эту спасительную деревяшку могло сорвать с крыши, которую он за взятку не проверил. Или с ним так грубо шутит Чанго?

Авила дрейфовал всю ночь, проклиная ураган, принесший ему столько бед: садист, любивший пончики, Уитмарк и, конечно, Щелкунчик. К рассвету дождь прекратился, но солнце так и не выглянуло.

В полдень послышался шум двигателя. Высокая белая яхта сбросила ход в пределах слышимости, и Авила завопил о помощи. Он махал. Капитан и его клиенты в тропических нарядах помахали в ответ.

– Держись, амиго! – крикнул капитан, и яхта уплыла.

Через двадцать минут Авилу взял на борт катер береговой охраны. Ему дали сухую одежду, горячий кофе, накормили домашним чили. Благодарный Авила ел молча. Потом его отвели вниз, в маленькую каюту, где состоялась встреча с чиновником из Службы иммиграции и натурализации.

На ломаном испанском чиновник спросил Авилу, из какого кубинского порта он бежал. Авила рассмеялся и сказал, что живет в Майами.

– Как же вы оказались здесь в одном белье?

Авила объяснил: на него напал грабитель, и он прыгнул с моста в Исламораде.

– Говорите правду, – строго сказал чиновник. – Ясно же, что вы беженец. Откуда вы – из Гаваны, из Мариэля?

Авила хотел было спорить, но тут его озарило: это лучший способ избавиться от всех неприятностей. Что его ожидает в нынешней жизни? Неумолимая жена, пострадавшая теща, личное банкротство, гнев Уитмарка и, вероятно, уголовное обвинение.

– Что мне будет, если я признаюсь? – спросил Авила.

– Ничего. Вас обработают в Кроуме, а потом, скорее всего, отпустят.

– Если я политический беженец?

– Это обычная процедура.

– Si, – сказал Авила. – Yo soy balsero. Я беженец.

Чиновник вздохнул с таким облегчением, что Авила, как бывший госслужащий, понял, что избавил человека от груды писанины.

– Su nombre, роr favor?

– Хуан. Хуан Гомес. Из Гаваны.

– Чем занимались на Кубе?

– Я был строительным инспектором.