Странахэн добрался до Бока в старой «кордобе», которую выкупил со штрафной стоянки за три сотни баксов. Он оставил машину возле универсама в паре кварталов от церкви, чтобы никто не видел, как они с братом Джои вместе из нее выходят. Странахэн собирался надеть коричневый, как мех выхухоли, шиньон, который Джои купила ему в «Галерее», но передумал. Он хотел, чтобы Чаз Перроне сразу же узнал своего знакомца по прогулке в каяке. Пускай Чаз переполошится.

Католическое фолк-гитарное трио называлось «Акт покаяния». Когда Странахэн вошел в церковь Святого Конана, они играли «Михаил, правь к берегу», и Странахэн заподозрил, что рано или поздно затянут «Кумбайя». Церковь на три четверти заполнили друзья и соседи Джои, в основном женщины. Многие были на свадьбе Джои, некоторые, возможно, даже понимали, что она выходит замуж за безнадежное ничтожество. Но, конечно, ни словом ей об этом не обмолвились, да она бы их и не послушала.

Роза сидела на передней скамье, блистательно распутная. Она надела узкий вязаный топ, короткую черную юбку, чулки в сеточку и туфли на шпильках. Она явно освежила в парикмахерской ослепительный цвет волос, ожерелье из оникса выгодно оттеняло длинную бледную шею, губы – цвета огненного коралла. По сравнению с ней остальные члены кружка книголюбов выглядели синими чулками. Ближе к последним рядам сидел бледнокожий мужчина среднего телосложения в темно-сером костюме, лоснившемся от долгой носки. У него на лбу было написано: «коп». Странахэн решил, что это Карл Ролвааг, и выбрал себе место рядов через десять от него по другую сторону прохода.

«Кумбайя» и впрямь началась и пошла по кругу. Чаза Перроне по-прежнему не видать. Странахэн забеспокоился. Брат Джои изменил плащу гуртовщика с синей тройкой в тонкую полоску. Он даже предпринял отважную попытку усмирить свою бороду и буйную гриву, но все равно походил на преступного байкера, которого адвокат нарядил для слушания дела о взятии на поруки. На алтаре стоял покрытый бархатом стол, куда Корбетт Уилер поместил фотографию сестры в рамке десять на восемь: Джои сидела, скрестив ноги, на траве под пальмой. Ее волосы растрепал ветер, а смеющееся.лицо подставлено солнцу. Присутствующие были бы сильно поражены, узнав, что брат Джои сделал этот снимок меньше суток назад на частном острове в заливе Бискейн, что Джои хихикала, глядя, как преждевременно удалившийся от дел мужчина средних лет оголяет зад, и что мускулистый обладатель этого самого зада сейчас находится среди них, в церкви Святого Конана, и нетерпеливо ждет возможности изложить Чазу распоряжения шантажиста.

Гитарное трио затянуло первые такты калипсо-версии «Ответ знает только ветер», но Корбетт Уилер остановил их, ребром ладони рубанув по горлу. Он подошел к кафедре и представился.

– Мы собрались здесь, чтобы почтить жизнь и память моей чудесной сестренки, – начал он. – Джои Уилер.

По настоянию Джои брат согласился не называть ее на церемонии фамилией мужа.

– Она была настоящей тигрицей, бойцом, а еще у нее было доброе сердце. Она всегда была главной идеалисткой в нашей семье, романтичной мечтательницей, – продолжал он, – верившей в природную порядочность и честность всех, кого она встречала на своем пути. К сожалению, иногда она ошибалась…

Корбетт Уилер дал фразе повиснуть в воздухе и по-совиному оглядел церковь. Кое-кто из присутствующих, явно осведомленные о многочисленных изменах Чаза Перроне, обменялись понимающими взглядами.

– И все-таки Джои никогда не теряла веры в то, что в глубине души большинство людей добры и благородны.

Корбетт рассказал пару историй, от которых толпа захлюпала носами. Первая была о похоронах родителей, на которых четырехлетняя Джои стояла на краю могилы и пела «Жизнь на джете», переделывая стихи в соответствии с необычными обстоятельствами гибели Хэнка и Ланы Уилеров («Мишка упакован, вам пора идти…» ).

Второй эпизод касался трагической судьбы первого мужа Джои, чьи добродетели Корбетт старательно перечислил, невзирая на то, что сам никогда с ним не встречался.

– Бенни был для моей сестры светом в окошке, – произнес Корбетт, щедро преувеличив яркость Бенджамина Мидденбока. – Прежде чем сказать ему последнее прости, она положила в гроб его любимую удочку и набор приманок для окуня, которые сама связала и раскрасила. Она сказала тем, кто нес гроб: «Я рада, что Бенни увлекался не боулингом».

Через миг-другой в зале заулыбались.

– Да, в жизни Джои были тяжелые, горькие времена, – продолжал ее брат, – но она никогда не сдавалась. Она никогда не теряла чувства юмора или веры в хорошее – она была самым светлым человеком из всех, кого я знал. Самым оптимистичным. А также самым бескорыстным. Она могла жить как принцесса, но выбрала простую, обычную жизнь, ибо верила: именно в ней секрет подлинного счастья. В ней и в хорошей итальянской обуви…

Эти слова вызвали слезливый смешок у соратниц Джои по набегам на магазины.

– Она не была совершенной, – продолжал ее брат. – У нее бывали минуты слабости, как и у всех нас. Импульсивные решения. Ошибки. Неверные суждения о людях.

Корбетт Уилер еле остановился, испугавшись, что назовет имя Чаза Перроне. И где, интересно, шляется этот горе-вдовец, раздумывал тем временем Странахэн.

– Нет, моя сестренка не была совершенной, – подвел черту ее брат, – но она была по-настоящему хорошим человеком, и нам всем очень ее не хватает.

Седой священник выступил вперед и с траурным восточноевропейским акцентом прочел «Отче наш». Затем «Акт покаяния» исполнил тринадцатиминутную интерпретацию «Моста над бурными водами», которая всех утомила. Далее выступила Кармен Рагузо, самая общительная из соседей Перроне, королева лицевых подтяжек «Дюн восточного Бока, ступень II». Она поведала о том, как Джои помогла отловить бездомных кошек на задворках «Жареных кур Кентукки» и отвезти их в ветеринарную клинику Маргейта для стерилизации. Джои оплатила все кошачьи операции – более двух тысяч долларов, припомнила миссис Рагузо. В другой раз Джои организовала частный гидросамолет, чтобы перевезти больного бутылконосого дельфина с берега Большой Багамы в океанариум Майами. Животное, которое страдало от кишечной непроходимости, полностью выздоровело и было возвращено в море.

– Ах, почему не мог этот дельфин резвиться в водах Гольфстрима в ту самую ночь, когда Джои упала за борт, и приплыть, чтобы спасти ее? – вопросила миссис Рагузо. – Почему жизнь не может хоть чуточку больше походить на кино?

Прочие друзья тоже встали и засвидетельствовали неприметную благотворительность Джои, любовь к природе и доброту к тем, кому повезло меньше, чем ей. Последней выступала Роза. Когда она зашагала к аналою, Странахэн заметил, что все мужчины, в том числе и детектив Ролвааг, определенно воспряли духом.

– Джои была звездой нашего книжного клуба, вне всякого сомнения! Это она подсадила нас на Маргарет Этвуд, A.C. Байет и Ф.Д. Джеймс, – прожурчала Роза. – Черт, да мы бы полтора месяца убили на Джейн Остин, если бы не Джои. Она была не только сладкой девочкой, но и настоящим фейерверком. Не боялась сбросить туфли, нет, мадам. Вы бы слышали, как она читает самыссмачные куски из последней книги Джин Ауэл ! Боже, да стены едва не краснели!

«Моя Джои?» – подумал Странахэн.

– Что это за болтушка? – проворчал Чаз Перроне.

Тул ничего не сказал. Если честно, он молчал все утро. Это непростительно, считал он, что Чаз не пригласил на поминальную службу свою собственную мать.

Они с Чазом слушали речи из ризницы, скрываясь от глаз собравшихся. Чаз ошибочно диагностировал у себя западно-нильский вирус и пребывал в весьма зыбком умонастроении. Окоченелая шея скорее всего была результатом избиения двухлитровой бутылкой лимонада, но впавший в ипохондрическую депрессию Чаз подозревал, что это – первый предательский симптом переносимого москитами энцефалита, за которым вскоре последует жар, конвульсии, дрожь, ступор и, наконец, кома. Ночью он даже умолял Тула измерить ему температуру, но этот садист и ублюдок вместо градусника принес замороженную сардельку и банку вазелина.

«Как это оскорбительно, – думал Чаз, – умереть от паршивого укуса москита. Месть чертова болота».

По его подсчетам, примерно половина из тридцати четырех укусов на лице покрылась коркой или воспалилась от непрерывного расчесывания. При первой встрече с братом Джои у церкви тот высказался по поводу вулканического состояния Чазова лица и несколько бестактно осведомился, не проверялся ли зять на обезьянью оспу.

«Да пошел он, овцееб чокнутый», – подумал Чаз.

Надеясь обнаружить и украсть два-три перла для собственной речи, он старался вслушиваться в яркое, хоть и извилистое, выступление Розы. Он обнаружил, что его приятно отвлекает длина ее юбки и смелость чулок. Девчонка явно знает толк в веселье.

– Ты готов, Чарльз?

Чаз от удивления подпрыгнул: через заднюю дверь в ризницу проскользнул Корбетт Уилер.

– Ты сегодня главный номер программы, парень. Все хотят услышать, что ты им скажешь.

Чаз выглянул и подумал: «Кто все эти люди?» Поразительно, что его жена сумела собрать такую толпу. Некоторые лица он смутно помнил по свадебному приему, но большинство были ему незнакомы. С другой стороны, Чаз редко трудился спрашивать, чем Джои занималась весь день, пока он работал, играл в гольф или бегал за другими женщинами. Ее прошлая жизнь, до их встречи, также не слишком его интересовала. Домашняя политика Чаза состояла в том, чтобы не задавать вопросов, на которые самому не хотелось бы отвечать.

– Кто твой друг? – спросил Корбетт Уилер. Не дожидаясь ответа, он сердечно приветствовал Тула и пожал ему руку. – Судя по вашей одежде, вы работаете на земле.

Тул пришел в церковь в черном комбинезоне, который стирал от случая к случаю. Чаз Перроне не хотел, чтобы Тул присутствовал на службе, но Ред Хаммернат был весьма убедителен.

– Я бригадиром на овощной ферме был, – ответил Тул. Брат Джои просиял:

– А у меня две тысячи голов овец.

Кажется, на Тула это произвело впечатление:

– Да ну? Какой породы?

«Боже, храни меня, – подумал Чаз. – Мутанты нашли друг друга».

Роза отпустила замечание, которое вызвало здоровый смех аудитории, и Чаз внезапно ощутил, как мясистые руки Корбетта Уилера выволакивают его из ризницы и ведут по лесенке на кафедру. Чаз дрожал, проверяя микрофон и шаря по карманам в поисках своих заметок. Он встревожился, увидев, что его почерк, некогда твердый и четкий, выродился в некие паутинистые, бисерные каракули – в самый раз для тех, кто переписывается с инопланетянами или расстреливает из автомата коллег по работе.

Он поднял глаза на собравшихся и немедленно примерз к месту: в третьем ряду сидел шантажист и ухмылялся, как голодный койот. Чаз Перроне отвел взгляд и увидел Карла Ролваага – тот невозмутимо водрузил подбородок на кулаки, будто наблюдал за хоккейным матчем.

У Чаза пересохло в горле. Он попытался заговорить, но захрипел, как сломанная скрипка. Брат Джои принес ему стакан воды, но Чаз боялся пить – вдруг туда подсыпан наркотик? Наконец он облизнул губы и начал:

– Леди и джентльмены, позвольте мне рассказать вам о моей жене Джои, которую я любил больше всего на свете.

В это время Джои Перроне сунула руку в птичью кормушку за запасным ключом от дома, который она некогда делила с. мужем. Она вошла через заднюю дверь, отключила сигнализацию и поспешила в ванную, где выблевала свой завтрак.

«Возьми себя в руки, – сказала она себе. – Ради бога, ты не первая, кто вышел замуж за неподходящего парня. Хотя ты выбрала одного из самых неподходящих парней на земле».

Кровать не застелена. Джои легла и медленно, размеренно задышала. От подушки пахло шампунем Чаза, какой-то гадостью с ароматом манго, которую он купил в салоне той женщины, Рикки. Джои смотрела в потолок и гадала: может, Чаз прямо тут и лежал, когда вдруг решил убить ее, обдумывал свой план, пока она, ничего не подозревая, дремала рядом.

Она пошла в гостиную и поставила компакт-диск Шерил Кроу, которая нравилась им обоим. От музыки полегчало. Джои присела на диван, где Чаз бросил расстегнутый рюкзак – как обычно, в беспорядке. Внутри, среди пачек пустых бланков анализа воды и ваучеров на пробег автомобиля, нашлась фотокопия поддельного завещания, которое Мик послал детективу. Чаз красной ручкой подчеркнул абзац, в котором ему якобы завещалось все состояние жены. На полях он накорябал три танцующих восклицательных знака. Джои перешла к последней странице и посмотрела на подпись, которую Мик срисовал с какой-то ее кредитной квитанции. Подпись достаточно хороша, чтобы обмануть ее мужа, которого жадность вынудит признать ее подлинность.

Осел.

Он думает, что он такой неотразимый красавчик, такой великолепный любовник, что Джои в неком экстатическом порыве разорвала их брачный контракт и решила оставить все ему. Она знает Чаза: наверняка он уже придумал теорию, которая объясняет сей поразительный поворот дел. Он, вероятно, решил, что Джои собиралась удивить его хорошими новостями в последнюю ночь в круизе, но шанса не представилось. Потом, когда ее не стало, Корбетт анонимно подсунул завещание Ролваагу, чтобы возбудить подозрения и заклеймить Чаза очевидным мотивом для убийства жены.

По крайней мере, Чаз вполне мог так рассуждать, решила Джои. Привлекательность тринадцатимиллионного наследства придает ему блестящую достоверность, невзирая на неувязки.

Джои вернула документ в рюкзак, выключила CD-плейер. Когда она подошла к аквариуму, рыбки засуетились в маниакальном блеске предвкушения. Торговец из зоомагазина поселил в опустевшем аквариуме неоновых бычков, губанов всех цветов радуги, рыбу-бабочку, королевского ангела, двух рыб-клоунов и желтую рыбу-хирурга. На небрежном попечении Чаза рыбки проживут недолго, но пока все они резвые и яркие. Джои бросила в воду три щепотки корма и полюбовалась на калейдоскопическое неистовство.

Центр аквариума украшали керамические обломки судна – шхуны, носом зарывшейся в гальку. Джои пошарила в кармане джинсов, достала платиновое обручальное кольцо и подбросила его на ладони. Нет нужды читать гравировку, Джои знала ее наизусть: «Джои, девушке моих сладких снов. С любовью, Ч. Р. П.» Джои сжала кольцо, а другой рукой приподняла крышку аквариума.

– Твоих кошмаров, кретин, – сказала она. – Девушке твоих ночных кошмаров.

Чаз удобно устроился за кафедрой. Окоченение в шее чудом прошло, и струпья на лице перестали зудеть.

– Я тысячу раз прокручивал трагедию в уме, – говорил он, – и поневоле считаю ее своей ошибкой. Если бы только я попросил Джои подождать меня в ту ночь, если бы я не провел эти несколько лишних минут в каюте, мы бы вместе вышли на палубу. Она бы не стояла одна у перил, скользких от дождя, я был бы рядом, и этот трагический несчастный случай никогда бы не произошел.

Чаз знал, что рискует, излагая столь неприкрытую ложь перед лицом потенциальных свидетелей, – любой приличный адвокат ему бы отсоветовал. Но Чаз считал, что важно показать Ролваагу: он придерживается своей первоначальной версии. В то же время он не мог устоять перед возможностью подтвердить догадки, что Джои боролась с внутренними демонами столь ужасными, что никому не поверялась и даже могла покончить с собой.

– Я проигрываю этот вечер в памяти снова и снова, – продолжал Чаз, – но вопросов всякий раз больше, чем ответов. Многие ли из вас читали книгу «Мадам Бовари»?

Как и ожидалось, все члены кружка книголюбов подняли руки. А также Карл Ролвааг и еще человек десять.

– Джои читала этот роман в нашем круизе, – сообщил Чаз. – После мне стало интересно, и я тоже его прочел. – На самом деле он одолел два абзаца краткого содержания на сайте поклонников Флобера в Интернете. – В нем говорится о юной француженке, которой скучно и грустно. Она выходит замуж за одного человека, в надежде, что он сделает ее жизнь волнующей и полной… за доктора, – треснувшим голосом добавил Чаз, чтобы даже самые тупые слушатели уловили связь. – Это очень печальная книга, потому что мадам Бовари все равно не удовлетворена, и ни одна из ее выходок не приносит ей счастья надолго. В финале эта бедная запутавшаяся женщина кончает жизнь самоубийством.

В церкви повисла неловкая тишина. Чаз продолжал без паузы:

– Признаюсь, после прочтения этой книги я был сильно подавлен. Я все гадал – вдруг и моя Джои тоже была несчастна. Вдруг она в чем-то походила на беспокойную жену из романа, вдруг она прятала от меня эти чувства. – Чаз опустил голову и поник плечами. Снова подняв голову, он увидел, что шантажист, похоже, дремлет. Выражение лица Ролваага (или отсутствие выражения) совсем не изменилось.

– Но я все думал и думал об этом, – продолжал Чаз, – и, поговорив со многими из вас, знавших и любивших мою чудесную жену, – (еще одна возмутительная ложь – он никому не перезвонил), – я как никогда уверен, что в душе она была очень счастливым человеком. Светлым, как сказал ее брат. Фейерверком, как ее описала ее дорогая подруга Роза. Бойцом и оптимисткой, любившей жизнь. Такую Джои Перроне я знал. Такой Джои Перроне я восхищался. И по такой Джои Перроне…

В этот миг внимание Чаза отвлекла одинокая фигура, весьма неуклюже вошедшая в церковь на костылях.

– …я буду скорбеть…

Женщина, разглядел Чаз, которая целеустремленно ковыляет по центральному проходу.

– …весь остаток моей…

Какая-то кудрявая корова с загипсованной ногой испортила его грандиозный мелодраматический финал. Кому хватило грубости выкинуть подобный трюк?

– …моей, э-э-э… моей…

Рикка.

«Нет! – подумал Чаз. – Быть не может».

– …моей жизни, – проскрежетал он, хватаясь за края кафедры.

Собрание заметило, как он покачнулся, и по залу прокатилась волна беспокойных перешептываний. Чаз заставил себя смотреть в сторону, пока Рикка садилась рядом с шантажистом, – тот вежливо забрал у нее костыли и уложил их под скамью.

«Ебаный в рот».

Спертый воздух зашипел, покидая легкие Чарльза Региса Перроне. Чаз шатко попятился и побрел к ризнице, глотая воздух ртом, словно обреченный тунец. Он добрался до двери, и ноги его превратились в лапшу. Тул поймал его на пути к полу. Чаз закрыл дрожащие веки под нежную гармонию «Куда исчезли все цветы?» – гладкого и уместного продолжения его речи в исполнении «Акта покаяния».

Рикка прошептала Мику Странахэну:

– Ты был прав насчет этого кретина. Он убил свою жену. Он мне сам сказал.

– Что с тобой произошло?

– Если вкратце – он отвез меня в глушь и застрелил. Представляешь?

Странахэн ответил, что еще как представляет.

– Что ты тут делаешь?

– Пугаю его, – ответила Рикка. – Это глупо, но я хочу, чтобы Чаз увидел, что я жива. Что он со мной сделает в церкви?

– Ты уже была в полиции?

– Нет еще, но собираюсь.

– Можно тебя кое о чем попросить? Подожди пару дней, а?

Рикка улыбнулась:

– Так ты вправду его шантажируешь.

– Еще лучше, – ответил Странахэн. – Но ты поосторожнее. Чаз будет настаивать на встрече. Умолять, рыдать, а может, даже обещать тебе златые горы за молчание.

– После чего попытается убить меня еще раз.

– Именно. Но я дам тебе телефонный номер. Обязательно позвони, прежде чем встретиться с Чазом.

Странахэн нацарапал номер на обороте молитвенной карточки. Рикка не узнала ни имя, ни номер, но засунула карточку в сумочку. Гитарное трио доиграло песню, и в церкви воцарилась тишина. Корбетт Уилер вернулся на кафедру.

– Это был очень тяжелый день для многих из нас, – сказал он, покосившись на ризницу. – Что касается меня, я до сих пор не могу поверить, что моей сестры больше нет. Мне все кажется, что лишь сегодня утром она смеялась над моими фермерскими башмаками и аборигенской прической.

Все захихикали, но только Странахэн понял скрытую шутку. Джои безжалостно подкалывала брата, когда тот одевался для церемонии.

– Спасибо вам всем, что пришли сегодня и поделились своими воспоминаниями. Джои была бы очень тронута, – в заключение сказал Корбетт. – Я знаю, что многие из вас хотели бы выразить сочувствие ее мужу, Чазу. Он будет ждать вас у входа.

– Чудесно, – пропела Рикка.

– Тише едешь – дальше будешь, – предупредил ее Странахэн.

Чарльз Перроне больше всех был ошеломлен тем, что будет на выходе из церкви Святого Конана лично общаться со скорбящими. Он канючил, что слишком слаб и вне себя от горя, но брат Джои схватил его за локоть и приказал взять себя в руки. Тул даже не попытался вступиться за Чаза – вместо этого он остановился у алтаря и уставился на фотографию покойной жены доктора. Тул впервые видел портрет Джои Перроне, и она кого-то ему напоминала.

Вот только кого? Тул не помнил. Таков один из недостатков наркотических пластырей – временами путают память.

Он вышел на улицу и нашел себе тенистое местечко под баньяном. Он улегся поддеревом, опершись головой о ствол. Наблюдая, как Чаз пожимает руки и обнимается на ступенях церкви, Тул снова подумал о фото миссис Перроне. Как такую симпатичную, сообразительную на вид девушку угораздило клюнуть на такого дерьмового проныру? Никакой справедливости в этом мире – это уж к гадалке не ходи.

Тул рассердился, когда какой-то человек приблизился легкими шагами и уселся рядом.

– Помнишь меня? – спросил человек.

– Еще бы. – Парень, который ударил его по горлу в ту ночь дома у Чаза. Шантажист.

Глаза Тула сузились:

– Тебе повезло, что мы не одни.

– Ничего удивительного, что ты злишься. Я тебе здорово врезал.

– В следующий раз посмотрим, приятель.

– Об этом я и хочу поговорить. – Шантажист понизил голос. – О передаче денег.

– Чё это?

– Шантаж. Заплатить.

– А, ну да. – Тул неловко поерзал. Его зад неудачно ткнулся аккурат в нарост на корне баньяна, и тот впился прямо во вросшую пулю.

– У меня такое ощущение, – сказал мужчина, – будто Чаз собирается выкинуть некую несусветную глупость. Это повредит и ему, и мистеру Хаммернату.

– Не волнуйся. Пока я тут, ничё он не выкинет.

– Рад слышать. – Шантажист указал на двери церкви. – Узнаешь вон тех двоих?

Тул прищурился:

– Один – коп.

Верно, детектив Ролвааг. А темноволосая леди на костылях?

Может, и узнаю. – Тул сунул руку в комбинезон и очесал промежность.

Шантажист сказал, что женщину зовут Рикка Спиллман.

– Твой подопечный тут недавно среди ночи пытался ее кокнуть.

– Серьезно? – спросил Тул, хотя сам знал, что это правда. Еще он знал, что должен рассказать Реду, потому что это серьезно. Доктор пошел и застрелил девчонку, которая, вместо того чтобы тихо помереть, сейчас болтает с копом. Тул поднялся и помассировал ягодицы. Старая винтовочная пуля натирала копчик.

Шантажист тоже встал.

– Я пока предпочел бы не пересекаться с Ролваагом, – сказал он, – так что пойду-ка я отсюда.

Тул пожал плечами. Он заметил, что к женщине на костылях подходит брат миссис Перроне, овцевод. «Час от часу не легче», – подумал Тул.

Шантажист сказал:

– Как бы там ни было, я сожалею насчет того, что произошло на прошлой неделе в доме.

– Мы с тобой еще не закончили, – произнес Тул.

– Я так и понял.

– Слушай, а где твоя подружка? Та, которая была во Фламинго?

– Дома, пулеметы чистит.

Тул не разобрал, шутит ли парень. И тут, как гром среди ясного неба, его озарило: так вот на кого похожа фотография на алтаре – на подружку шантажиста! Ночью в доках было темно, но, насколько он смог разглядеть ее лицо, она сильно напоминала мертвую женщину на фотографии. Черт, может, они родня? Может, шантаж – это на самом деле месть?

– Мистер, мож я вас спрошу? – сказал Тул.

– Неа, – ответил шантажист и отчалил.

В некотором роде Чаза Перроне утешало, что Корбетт Уилер стоит рядом и разделяет бремя сердечности. Тяжело быть вежливым и участливым, а уж притворяться – тем более. Чаз выдерживал не более двенадцати секунд искреннего сострадания от каждого желающего, а затем передавал его дальше, как мешок с песком. По встревоженным лицам он заключил, что выглядит, должно быть, страхолюдно – озноб, мокрая верхняя губа, гноящиеся москитные укусы. Но в его роли ему это все на руку – скорбящий муж распадается на части.

Рукопожатие и объятие.

Рукопожатие и объятие.

Чаз Перроне старался сохранять приличествующую маску скорби, но ощутил, как губы сложились в уродливый оскал, когда очередь дошла до шантажиста. Тот вложил конверт Чазу в руки, наклонился ближе и, подделываясь под Чарлтона Хестона, произнес:

– Я слышу вертолеты, Чаззи.

Чаз невольно глянул вверх, но увидел только самолетик, который летел к берегу, волоча за собой рекламу «Будвайзера».

– Увидимся завтра вечером, – пообещал шантажист и ушел.

У Чаза не было времени психовать: он увидел, как Рикка демонстративно болтает с Ролваагом бог его знает о чем. Детектив казался радушным и непринужденным – вряд ли ему только что сообщили о попытке убийства в Локсахатчи. Чазу только и оставалось психовать, чтобы не рвануть в кусты, как заяц.

Чаз пал во влажные объятия миссис Рагузо, зареванной и смутно попахивающей моцареллой, и в ужасе услышал, как Корбетт Уилер извиняется и отходит. Пришпиленный к груди миссис Рагузо, Чаз безутешно наблюдал через ее плечо, как брат Джои фланирует к Рикке и завязывает разговор.

«Невероятно, – подумал Чаз. – Я влип».

Через пару секунд Рикка уже ковыляла к нему, а Корбетт Уилер шел впереди. Чаз высвободился из объятий миссис Рагузо, но бежать уже было поздно.

– Твоя домработница, – сказал брат Джои, – хочет поговорить с тобой наедине.

– Конечно, – сказал Чаз, подумав: «Домработница? Боже, она никогда не даст мне об этом забыть».

Корбетт Уилер взял на себя основные утешительные обязанности, и Чаз отошел. Рикка стояла в стороне и смотрела на него тепло, как барракуда. Ее костыльная трехно-гость исключала примирительные объятия.

– Нам надо поговорить, – почти прошептал он.

– Отсоси себе сам, Чаз.

– Я в ту ночь с катушек слетел. Совсем выжил из ума.

– Расскажешь это присяжным, жалкий урод, – парировала Рикка.

– Да, и извини, что обчистил твою квартиру. И избавился от твоей машины, – продолжал Чаз. – Я запаниковал, золотце. Ну, что тут скажешь?

– Ну и дерьмово же ты выглядишь. Это у тебя на лице что, гангрена?

– Москитные укусы. Я загибаюсь от западно-нильского вируса.

– Прекрасно. Надеюсь, у тебя яйца отвалятся, – порадовалась Рикка.

– Слушай, ты имеешь полное право злиться. Я с тобой ужасно поступил.

– Что, правда?

– Но на самом деле это был не я. У меня крыша поехала, – настаивал Чаз. – Серьезно. Как мне загладить вину?

– Не считая медленной мучительной смерти?

– Шшш-ш-ш. Прошу тебя, солнышко, потише.

– Двести пятьдесят штук, – сухо объявила Рикка. – Наличными.

– Правда? – Его захлестнуло облегчение. Он всегда считал ее хапугой. Это лучшая новость за день.

– Плюс новую машину. «Мустанг» с откидным верхом, – добавила она. – Если не согласен – я навещу моего нового лучшего друга. – Она бросила взгляд на Карла Ролваага, который разговаривал с седым священником.

– Погоди, Рикка, не надо! Я отвечу, сейчас отвечу! – Чаз потянулся к Рикке, но та угрожающе замахнулась костылем. – Я согласен, – тихо произнес он. – Все, что хочешь.

– Жди звонка, – бросила она и в одиночестве похромала прочь.

Чаз вернулся к гостям, из коих осталась только горстка друзей Джои. Корбетт наклонился к нему:

– У нас в Австралии таких уборщиц не делают. Шикарная телка.

– Да, но, по слухам, у нее триппер.

Брат Джои хихикнул:

– Неплохая попытка.

Кто-то сжал обе руки Чаза: да это же Роза, блондинка в мини-юбке из книжного клуба Джои.

– Можно с тобой поговорить? – спросила она.

– Разумеется. – Чаз ощутил аромат ее духов, той же самой «Шанели», которую любила Джои. Он возбудился, он хотел еще, этот запах его всегда воодушевлял. Самым ярким его воспоминанием о первых секундах после того, как он выбросил жену за борт, был ее запах, соблазнительно повисший в воздухе.

Роза провела Чаза Перроне обратно в двери церкви. Внутри было прохладно и темнее, чем на улице. Он старался не слишком явно пялиться на ее сиськи, которые под вязаным топом в облипку выглядели как угодно, только не скорбно.

– Ты сказал просто потрясающую речь, – трепетно понизив голос, произнесла Роза.

– Ну, Джои была потрясающей женщиной.

– Господи, ну еще бы. Я все не могу поверить, что ее больше нет, Чаз. Не могу поверить.

– Да, я тоже, – согласился он.

– Но твоя речь сегодня была такая… ты был как скала, почти до самого конца. Скала Гибралтара.

– Я старался быть сильным, – скромно произнес он. – Ради Джои.

– Но, Чаз, как ты живешь на самом деле? Как ты держишься? – Роза снова нащупала его руки и погладила их столь умело, что Чаз задрожал. Уже который день он не задумывался о сексе, но внезапно ему показалось, что идея неплоха. Отличное средство от мрака и ужаса.

– По правде говоря, я распадаюсь на части, – сказал он.

– Если честно, выглядишь ты неважно.

– Без нее дом такой одинокий и пустой.

– Могу себе представить. – Розино лицо исказилось от жалости.

От запаха ее духов Чаз уже поплыл. Он глазел на ее коралловые губы и едва сдерживался, чтобы не раздвинуть их языком немедленно. «Погоди, – твердил он себе, – здесь не время и не место».

– Сегодня будет тяжкий вечер, – сказал он. – Я-то думал, эта служба поставит точку, но, по-моему, ничего не изменилось.

Роза переплела свои пальцы с его. «Какое пленительное создание», – думал Чаз. Как же так, почему Джои никогда не приглашала ее в дом для официального знакомства?

– Не хочешь навестить меня вечером? Я приготовлю что-нибудь на ужин, – предложила она. – Можем взять фильм напрокат. Отвлечься от этого кошмара. Ты любишь пасту?

– Отлично, я принесу вино. Где ты живешь?

Он вышел на свет и, возрожденный, спустился по ступеням. У подножия лестницы стоял Карл Ролвааг, глядя куда-то на улицу, мимо расходящихся друзей Джои. Он улыбался чему-то забавному и явно личному.

Чаз подошел.

– Слушайте, вы мне когда-нибудь расскажете, какую именно часть Джои нашла береговая охрана? – спросил он.

– Конечно, – ответил Ролвааг. – Ногти.

– Господи боже. И все?

– Да. В тюке марихуаны. – Ролвааг засмеялся.

– По-вашему, это смешно? – Чаз покачал головой и ушел.

Детектив смеялся не над ногтями миссис Перроне. Он смеялся над зеленым «шевроле-субурбаном», который дважды объехал квартал, кружа возле церкви. Новая чистая машина – вполне могла оказаться той самой, которую арендовали по кредитке миссис Перроне. Солнечный свет прорезал тонированное ветровое стекло «субурбана» и высвечивал водителя – женщину в огромных темных очках и кепке, молодую женщину со светлым хвостиком.

Это так смешило Карла Ролваага, это было так прекрасно, что он боялся, как бы живот от смеха не надорвать.