Шэд крепко врезал кулаком по приборной доске.

– Хватит! – сказал Эл Гарсиа. – Лучше покури, что ли.

– Хреновые из нас с тобой герои...

Гарсиа вел машину на скорости около ста. На гладком черепе Шэда плясали отсветы огоньков приборной доски. Ветер, дувший вдоль шоссе, посвистывал, врываясь в простреленное окно. Шэд презрительно сплюнул в ночную темноту.

– Успокойся, – повторил Гарсиа. – Лично я уже давно перестал претендовать на роль героя. Иногда самое лучшее, что ты можешь сделать, – это заварить кашу, дать исходный толчок, чтобы все завертелось. – Он несколько раз со вкусом пыхнул новой сигарой. – Вот из этих соображений я и сунул свою карточку в личный сейф этого покойничка-адвоката. Так и чуял, что это подтолкнет мистера Молдовски на какие-нибудь дурацкие действия.

– Это ведь не игра, – отозвался Шэд. – Ты сам говорил.

– Да, но играть все-таки приходится. Вот мы и сделали нашу игру.

– А что получилось? Эрин похищена.

– Ты ее недооцениваешь. – Детектив опустил оконное стекло и стряхнул за него целый дюйм пепла. – Ты не заметил ничего особенного в этой надписи на зеркале? Я имею в виду – кроме того, что она сделана губной помадой.

Шэд, ссутулившись, молчал. Он был занят обдумыванием достойной кары для конгрессмена, и мысли его вертелись вокруг соляной кислоты и резаных ран на лице.

– Мне вот что пришло в голову, – продолжал Гарсиа. – Слова-то на зеркале написаны не кое-как, печатными каракулями, а по всем правилам, с наклоном, ровнехонько – пропись, да и только. А теперь скажи мне, chico: кто будет так стараться, когда ему тычут пистолетом в висок и вообще вот-вот похитят? Да никто!

Шэд сосредоточенно нахмурил брови – вернее, те места, где им надлежало находиться. В полумраке кабины его розовый, матово поблескивающий череп напоминал голову невообразимо огромного новорожденного младенца.

– То есть ты хочешь сказать, что она сама все это устроила?

– Во всяком случае, это вполне возможно.

– Но не она же пристукнула того парня, который в рыбном ящике!

– Согласен с тобой. – Облачко голубого дыма помешало Шэду разглядеть выражение лица детектива. – И тем не менее какой-то план у нее имелся.

Шэду вспомнились слова Урбаны Спрол: «По-моему, она собирается сделать какую-то хорошенькую гадость»

– В подобных ситуациях, – продолжал детектив, – я всегда задаю себе вопрос: в чьих руках находятся козыри? Так вот: они явно в руках у Эрин, а не у Дилбека. Этот старый надутый индюк воображает себя чуть ли не Казановой, но на самом деле единственное, что ему до зарезу нужно, – это наша прекрасная стриптизерша. Я хочу сказать, что он будет на седьмом небе, если она хотя бы издали взглянет в его сторону. Соображаешь?

Шед выудил из нагрудного кармана рубашки Гарсиа сигару и зубами содрал обертку.

Гарсиа усмехнулся.

– С учетом количества выпитого шампанского готов держать пари, что этот старый хрыч Дэви сегодня просто ни на что не способен. А у Эрин мозгов раза в три побольше, чем у него. Так что успокойся.

– Мужики от нее с ума сходят, что правда, то правда, – помолчав, сказал Шэд. – Я сам видел.

– Дилбек – не какой-нибудь типичный любитель «клубнички». Он слишком в восторге сам от себя.

– Да на черта ему быть типичным? – отозвался Шэд, откусывая кончик сигары. – Для него главное – знать, что он заполучил то, что ему приспичило иметь.

Несколько минут в кабине царило молчание. Когда они свернули на запад, машин на шоссе стало меньше.

– Бель-Глейд, мать его... – пробурчал себе под нос Шэд. – Но где именно в Бель-Глейд? – Он повернулся к Гарсиа. – У тебя есть хоть какие-нибудь соображения?

– Помнишь, я говорил насчет исходного толчка? У людей, видишь ли, свое понятие о справедливости и правосудии. Они говорят о «системе», имея в виду полицию, судей, суды, тюрьмы. Они говорят: вот если бы система работала как надо, все проблемы с преступностью давно кончились бы. На улицах стало бы безопасно, а все нехорошие ребята сидели бы за решеткой до самой смерти.

Шэд с горечью усмехнулся. Вынув из гнезда зажигалку, он прикурил сигару, но не сразу сунул ее в рот.

– Да возьми хоть этого свихнувшегося ублюдка – бывшего мужа Эрин. Сразу видно, как работает эта чертова «система».

– Вот-вот, – подтвердил Гарсиа, отмахиваясь от дыма. – Дэррелл Грант ведь был стукачом. Хорошие парни используют нехороших парней во имя всемогущей справедливости. Вашему брату, среднему налогоплательщику, этого не понять. Видишь ли, эта так называемая «система» – просто игра, вот и все. Таких парней, как Молдовски, я и тронуть не могу. И конгрессмена тоже – ни Боже мой! Тогда что же мне остается делать? Заварить кашу. Дать исходный толчок. Подложить бомбу под всю эту кучу дерьма и посмотреть, куда оно полетит.

Шэд кивнул.

– Потому что ты не можешь заниматься этим официально.

– Да никогда в жизни. Но это не значит, что на свете не может быть справедливости.

– Ты, похоже, мечтатель.

– Может, и так, – ответил Гарсиа, – но я уверен, что это именно Молдовски организовал убийство Джерри Киллиана и этого скользкого типа – адвоката. А еще я уверен в том, что официально мне и за миллион лет не удалось бы прищемить ему хвост. – Он поднял мохнатую черную бровь. – Но вот что я еще знаю: что сегодня я открыл вонючий ящик для рыбы и обнаружил там мистера Малкольма Молдовски – теперь уж навеки покойного. Что это – рок, ирония судьбы? Да назови как хочешь. Но, по крайней мере, теперь мне есть что сказать моему парню.

– Твоему парню? – не понял Шэд.

– Да, сыну. Это он нашел в реке труп Киллиана.

Шэд мрачно хмыкнул.

– По крайней мере, я могу сказать ему, что дело закончено, – прибавил Гарсиа. – На этот раз нехороший парень получил по заслугам.

– Ну, мне-то пока еще рано радоваться, – возразил Шэд. – Я хочу убедиться, что Эрин жива. – Он громко, жадно затянулся сигарой. – И давай лучше будем надеяться, что ты заварил именно ту кашу, которую надо.

– Да, – тихо отозвался детектив, – тут риск всегда есть.

Шэд уселся поудобнее. Его приободрила мысль, что Эрин является хозяйкой положения, и ему не хотелось от нее отказываться.

– Только, знаешь, – проговорил он, не глядя на Гарсиа, – поклянись мне кое в чем. Поклянись, что у тебя там, – он ткнул большим пальцем через плечо в направлении багажника, – не лежит никакой распроклятой башки.

Гарсиа усмехнулся.

– Еще не вечер.

* * *

Конгрессмен разделся. На нем остались только боксерские трусы и ковбойские сапоги. Луч фонарика Эрин скользил вверх-вниз по его дряблому, обрюзгшему телу. Ей было слегка неловко, но она быстро поборола это чувство.

– А что теперь? – спросил Дилбек, пришлепывая какое-то кусавшее его насекомое.

– Доставай.

– А-а! – Он явно приободрился. Нетерпеливо развернув коричневый сверток, он вынул из него мачете и обеими руками протянул Эрин. Широкое лезвие блеснуло на его ладонях.

– Мне одолжил его Вилли Рохо. Оно висит на стене в его личном кабинете.

– Что ж, у него прекрасный вкус, – отозвалась Эрин.

Конгрессмен провел кончиком пальца вдоль лезвия, от рукоятки до почти под прямым углом обрубленного конца, и смущенно улыбнулся:

– Кажется, я понимаю, что ты задумала.

– Сомневаюсь, – тихо, почти про себя, сказала Эрин.

– Тебе хочется поиграть. – Голос Дилбека был исполнен надежд.

– Да уж...

– Ты хочешь, чтобы я сыграл какую-то роль...

– Нет, золотко.

– Так приказывай! Ты – госпожа, я – твой раб.

«Ну, совсем крыша поехала», – подумала Эрин.

– Так в чем заключается эта игра? – с улыбкой спросил Дилбек.

– А вот в чем: я хочу, чтобы ты немного порубил тростник.

Дилбек нервно хихикнул.

– Но я не умею!

– Ничего, попробуй. Постарайся – ради меня.

– Знаешь... может, ты лучше спрятала бы пистолет? А то мне как-то не по себе.

– Скоро спрячу. Обещаю.

Лучом фонарика Эрин указала ему на ряд вздымающихся вверх стеблей. Дилбек шагнул к ним, размахнулся и ударил сбоку. Стебли колыхнулись, но ни один не упал.

– Да, с бутылками от шампанского у тебя явно выходит лучше, – заметила Эрин.

Дэвид Дилбек обиженно засопел.

– Подожди, сейчас увидишь, – и он замахал мачете. Каждый удар, наносимый по стеблям тростника, исторгал из его жирной груди высокий звук – нечто среднее между кряканьем и хрюканьем, – слыша который, Эрин вспомнила Монику Селеш, звезду тенниса. Техника конгрессмена также оставляла желать лучшего: его удары не столько перерубали, сколько крошили стебли. Эрин держала луч фонарика направленным на предмет его стараний так, чтобы Дилбек мог видеть то, что делает. Ей вовсе не хотелось, чтобы он случайно оттяпал себе пальцы или что-нибудь еще.

Меньше чем через минуту конгрессмен выдохся и остановился. Лицо его раскраснелось, грудь так и прыгала, отвислый веснушчатый живот блестел от пота. Боксерские трусы съехали, выставив на обозрение верхнюю часть мраморно-белых ягодиц. Дилбек со свистом хватал воздух ртом, как старый обеззубевший лев.

– Погоди, золотко, это еще не конец, – заметила Эрин. – Ты сейчас придаешь новый смысл термину «народный слуга».

Дилбек, словно переломившийся в пояснице, никак не мог отдышаться. Выбрав момент между двумя судорожными вдохами и выдохами, он пробормотал:

– А ты все еще одета.

– Разумеется.

– Хорошо, хорошо. – Он вытер потные ладони о трусы. – Сколько еще я должен срубить, прежде чем мы сможем поиграть?

– Думаю, не меньше тонны.

– Очень смешно...

– А рабочие-мигранты, – выпалила Эрин, – рубят по восемь тонн в день.

– По восемь тонн, – медленно повторил конгрессмен. Крис Рохо тоже называл ему эту цифру. Но она казалась совершенно невероятной.

– Да, восемь. Каждый рубщик. В одиночку. Я кое-что читала о возделывании и уборке тростника – специально, чтобы мы с тобой могли подискутировать на должном уровне. – Эрин сбросила туфли на высоком каблуке. – Я ведь тоже думала, что ты знаешь абсолютно все о сахаре, поскольку душой и телом продался семейству Рохо.

Дилбек остолбенел.

– Это ложь чистой воды!

Эрин навела на него луч фонаря. Конгрессмен выглядел на все сто. Нелегкая задача – разыгрывать благородное негодование, когда на тебе только и есть, что боксерские трусы.

– Угадай, сколько платят Рохо своим рубщикам, – сказала она.

– Мне плевать! – взорвался конгрессмен. – Сколько бы ни было, все равно для них это лучше, чем подыхать с голоду в своих barrios там, в Кингстоне!

– А-а, так значит, Рохо просто занимаются благотворительной деятельностью! – Эрин утерла воображаемую слезу. – Прошу простить меня, конгрессмен, я, видимо, неверно понимала, как обстоят дела. Я-то считала ваших друзей бизнесменами, мерзавцами, которые выжимают последние соки из несчастных бедняков. А оказывается, что они святые! – Она взмахнула пистолетом. – Давай, берись за дело, золотко. И, кстати, имей в виду, что на Ямайке нет barrios: там они называются slums. Ты, как всегда, путаешь понятия стран третьего мира.

Гнев пробудил в Дилбеке новые силы, и конгрессмен ринулся на тростник, как дервиш-фанатик. Нанося беспорядочные удары по звенящим стеблям, он выдохнул:

– Кто ты... такая... чтобы... поучать меня?

– Просто рядовая избирательница, – ответила Эрин. – А помнишь, как твой собутыльник, молодой сеньор Рохо, дал мне тысячу долларов за туфлю? Впрочем, думаю, это ему вполне по карману, если учесть, сколько он платит своим сезонным рабочим.

Конгрессмен перестал махать мачете.

– Это весьма упрощенный подход к вопросу, юная леди. Весьма упрощенный.

– Дэви, когда твой комитет собирается голосовать за сахарные субсидии? Интересно, что будут делать Рохо, если ты не появишься.

Дилбек никак не мог понять, как, почему вечер, начавшийся столь многообещающе, внезапно превратился в этот кошмар: какое-то Богом забытое, никому не известное место, стриптизерша с пистолетом в руке и он сам посреди зарослей сахарного тростника – потный, грязный, с мачете в руке и болью во всех частях тела, которые только способны болеть. Он пришел к неутешительному выводу: потрясающего, безумного секса на ковбойский манер явно не предвидится. И в голове у него зашевелились предчувствия одно другого тревожнее. Все эти разговоры о рабском труде, о семье Рохо, о голосовании в комитете палаты представителей... к чему бы женщине поднимать такие темы?

Дилбек махал мачете до тех пор, пока рука у него не одеревенела до самого плеча. Тогда он рухнул на колени, опираясь на воткнутое в землю мачете, чтобы не свалиться окончательно.

– Неплохая работа, – заметила Эрин. – Еще каких-нибудь тысяча девятьсот фунтов – и как раз наберется тонна. – А сама подумала: интересно, что сказала бы мама, увидев эту сцену. В ее глазах Дэвид Дилбек наверняка представляет собой весьма лакомый приз в матримониальной гонке: богатый, занимающий высокое положение и презентабельный внешне (разумеется, в одетом виде).

– Так чего же ты хочешь? – почти простонал коленопреклоненный конгрессмен.

Эрин наклонилась к нему.

– Ты помнишь человека по имени Джерри Киллиан?

Дилбек, поколебавшись, кивнул.

– Это тот, который пытался шантажировать меня. Тогда мне пришлось переговорить с судьей насчет... гм... пересмотра твоего дела об опеке.

– И что же дальше, Дэви?

– Судья уперся: нет – и все.

– А что же Киллиан?

– Он что – был твоим приятелем? – Эрин не ответила, и конгрессмен продолжал не слишком уверенно: – Я не знаю, что с ним стало. Малкольм сказал, что это дело улажено. Мы больше никогда даже не слышали об этом человеке.

– Потому что его убили.

Руки Дилбека соскользнули с рукоятки мачете, и он упал на четвереньки.

– О Господи! Это правда? Не может быть!

– К сожалению, правда. – Эрин выпрямилась. – Это все произошло из-за тебя, из-за твоих Рохо, из-за всего этого сахара. – Она обвела широкий круг рукой с зажатым в ней пистолетом. Дилбек возился на земле, стараясь привести себя в сидячее положение. – Погиб человек, Дэви. Из-за тебя. Из-за того, что ты негодяй и подонок.

Конгрессмен, бледный и измученный, взвыл:

– Да убери ты этот проклятый фонарь – я ничего не вижу!.. Девятнадцать лет... Я девятнадцать лет работаю в Вашингтоне, и ты не смеешь так чернить меня!

– Человек погиб, – повторила Эрин.

– Показать бы тебе мое личное дело, юная леди! Ты бы увидела, что через конгресс не прошло ни одного билля о гражданских правах, за который я не голосовал бы. Я горой стоял за такие жизненно важные документы нашей эпохи, как закон о социальном обеспечении, закон о равных правах на жилье, постановление о снижении платы за пользование кабельным телевидением – можешь сама прочитать. А что касается фермеров – да, черт побери, ты абсолютно права. Я поддерживаю фермерскую семью и не стыжусь этого!

Эрин застонала про себя. Этот попугай произносил перед ней одну из речей, заготовленных для предвыборной кампании.

– А кто зарубил постановление об увеличении выплат членам конгресса? – заливался Дилбек, все больше входя в раж. – Я! Мой голос оказался решающим! Ты думаешь, для таких вещей не нужно обладать смелостью?

Эрин поспешила направить его монолог в другое русло.

– Я однажды звонила тебе – в твой вашингтонский офис.

Дилбек на мгновение замолк, потом ошарашенно спросил:

– В вашингтонский? Но... зачем?

– Чтобы спросить о Джерри Киллиане. Но ты был занят.

– Если бы я знал... – проговорил конгрессмен.

– Чем тебя купили Рохо? Вечеринками, девочками, прогулками на яхте – чем еще? Поездками в Лас-Вегас? Отпусками на Багамских островах? – Эрин так и хлестала вопросами. – По-моему, такие, как ты, просто не способны сказать «нет», если что-то им предлагается бесплатно.

Дилбек утер рукой потный лоб.

– Мой отец, – он произнес эти слова заученным горделиво-уважительным тоном, – был обыкновенным работягой с обыкновенными мечтами. Знаешь, чем он зарабатывал на жизнь? Очисткой гигиенических резервуаров!

– Вот сейчас бы он как раз нам пригодился, – ответила Эрин.

Она отошла к лимузину, перебросилась несколькими словами с Пьером и вернулась с пластмассовым стаканчиком мартини в руке.

– Вот спасибо! – Конгрессмен с жадностью набросился на стаканчик, глотая шумно, как изнемогающая от жажды собака.

Эрин расстегнула молнию на своем мини-платье, стянула его вниз и, переступив, отбросила ногой. Лицо Дэвида Дилбека оживилось, запавшие глаза блеснули надеждой. В простом белом бюстгальтере Эрин выглядела скромной, застенчивой юной девушкой. Конгрессмен ощутил знакомый трепет в низу живота. Все-таки она – просто ангел в ночи!

– Ах ты, чертовка! – прошептал он. – Я и правда люблю тебя.

– Ты имеешь хотя бы смутное представление о том, что сейчас здесь происходит? – спросила она. Дилбек покорно покачал головой.

– Все в руках Всевышнего.

– Ты и эти слова знаешь, монашек?

Он отбросил пустой стаканчик и гордо произнес:

– Я диакон в нашей церкви!

– Ну, а я – солистка церковного хора. Встань, Дэви.

Подняться на ноги оказалось делом нелегким, поскольку тучное тело конгрессмена от усталости никак не желало повиноваться ему. В конце концов, опираясь намачете, как на костыль, он кое-как занял вертикальное положение, и Эрин еще раз скользнула по нему лучом фонарика снизу вверх: белые, в шишечках и синюшных венах ноги, торчащие из нелепых ковбойских сапожек и блестящие от вазелина; сползшие боксерские трусы, свисающий наних бледный до серости живот, багровый шрам от операции на груди, гордая патрицианская физиономия с выражением ожидания в глазах и серебристая шевелюра, сейчас растрепанная, торчащая во все стороны, украшенная комками грязи и ошметками искромсанных стеблей и листьев.

– Вот это зрелище! – удовлетворенно резюмировала Эрин.

Она прикинула, что время уже должно быть между одиннадцатью и половиной двенадцатого. Сейчас или никогда, подумала она и, размахнувшись что было сил, забросила фонарик в гущу зарослей. Он со стуком ударился о землю. Тогда она проделала то же самое с пистолетом.

Ну, держись, Эрин!

– Хорошо, хорошо, – проговорил Дилбек.

В желтом лунном свете она увидела, что улыбка его становится все шире и шире.

– Значит, я был прав насчет тебя, – сказал он.

Я просто сошла с ума.

– Чего ты хочешь, Дэви: поболтать или потанцевать?

– Что – касательный танец?

Я совсем рехнулась.

– Что хочешь, золотко.

Где-то в ночи запел Джексон Брауни.

Куда они подевались, черт побери?

* * *

В семнадцати минутах езды, по двухрядному шоссе, опоясывающему заповедник дикой природы Лоуксэхэтчи, быстро катили на северо-запад, в направлении городка Бель-Глейд, три одинаковых серо-голубых «форда» последней модели. За рулем каждого сидел человек в темном костюме, с аккуратной стрижкой. В каждой машине их ехало по двое, а в одной из них – еще и миловидная темноволосая женщина с маленькой девочкой. Мужчины были вооружены (у каждого под пиджаком – кобура под мышкой), а девочка держала в руках двух кукол Барби – блондинку и брюнетку. Женщина сидела рядом с ней на заднем сиденье последней машины.

– Не беспокойся, – говорила она, – все будет хорошо.

– А я и не беспокоюсь ни капельки, – отвечала Анджела Грант.

* * *

Машина сержанта Эла Гарсиа плелась за большим еле-еле ползущим фургоном, сплошь обклеенным религиозными лозунгами. Его водитель либо не видел в зеркале мигающего сзади голубого огонька, либо не понимал его значения. Гарсиа только удивлялся про себя, почему это люди, у которых даже на бампере налеплена наклейка с именем Иисуса, непременно ездят со скоростью на двадцать миль ниже дозволенной. "Они полагают, что вместе с ними сидит за рулем сам Господь, – подумал он. – Если бы он сидел вместе со мной, я гонял бы на ста двадцати".

Шэд посасывал сигарету, рассказывал грустные истории о своих неудачных попытках разбогатеть – таракане в йогурте, скорпионе в стаканчике сыра по-домашнему.

– Я так хорошо все продумал, – сетовал он, – и все так по-дурацки сорвалось... А какие открывались возможности!

– Вообще-то, – заметил Гарсиа, – это пахнет фальсификацией.

– Черт побери! У тебя что – слабость к страховым компаниям?

Гарсиа нажал на акселератор и наконец проскочил мимо церковного фургона. Несколько минут спустя «каприс» без номерных знаков въезжал в скромный торговый район Бель-Глейд. Детектив выключил голубую мигалку и, сбавив скорость, стал присматриваться, надеясь увидеть где-нибудь лимузин конгрессмена.

Шэд тем временем продолжал описывать, каким образом можно засунуть взрослого таракана в баночку с охлажденным молочным продуктом.

– Самое главное, – доверительно сообщил он Гарсиа, – это иметь хороший пинцет.

Детектив, никогда не упускавший возможности заглянуть на «кухню» преступного мышления, поинтересовался:

– А сам таракан? Что – нужен какой-нибудь особенный?

– Чем свежее, тем лучше, – поделился опытом Шэд.

Как раз в этот момент в противоположном направлении пронеслись три серых «форда».

– Ах вот оно что! – пробормотал Гарсиа, закладывая немыслимый вираж чуть ли не на сто восемьдесят градусов. «Молодчина Эрин, – подумал он. – Просто молодчина».

– Кто это, черт побери? – озадаченно спросил Шэд упираясь обеими руками в приборную доску, чтобы не завалиться набок от неожиданного маневра. Потом, чуть помолчав, сказал: – Я хочу спросить у тебя кое-что... – Он пососал сигару. – Представь, что ты – бывший уголовник и что случайно у тебя в кармане лежит что-то огнестрельное. Вот прямо сейчас. Что бы ты сделал?

– Думаю, выбросил бы, – ответил Гарсиа.

– Да? – Шэд опустил боковое стекло. – Закрой-ка глаза на минутку.

* * *

– Расслабься, золотко, – сказала Эрин.

– Но я не могу...

Она слегка прижалась к нему, чуть покачиваясь и представляя себе, что это не она, а кто-то другой. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз к ней прикасались мужские руки – не так, как на работе, в «Розовом кайфе».

– Теперь я понял, – проговорил конгрессмен. – Ты просто хочешь убить меня. Устроить мне сердечный приступ.

– Не смеши меня, – возразила Эрин. – Уж приступ-то я могу тебе устроить в любой момент, стоит только захотеть.

Влажные от пота руки обхватили ее талию. В одной из них все еще было мачете.

– Осторожно, – шепнула Эрин.

– Мы могли бы уехать вместе через несколько недель, – сказал Дилбек. – Скажем, на яхте.

– Звучит заманчиво.

– Я могу сделать тебя счастливой, дорогая. После перевыборов ты могла бы отправиться со мной в Вашингтон.

– Вот это вряд ли, золотко.

– Тебе там понравится. – Дилбек явно вошел в роль доброго и богатого папочки. – Знаешь, какие там магазины!

Эрин так и захотелось вцепиться в него зубами, но она сдержалась.

– Расскажи мне о том вечере в нашем клубе, – попросила она. – Когда ты напал на того молодого человека.

Конгрессмен замялся.

– Я мало что помню... – Он крепче сжал обнимавшие ее руки. – Что-то со мной случилось – я был просто сам не свой, не соображал, что делаю. Хотя обычно это мне несвойственно. Думаю, ты уже заметила, что я человек вполне мирный.

– Ты перепугал меня, – ответила Эрин. Секунды еле ползли. Вглядываясь в бесконечные ряды тростника, она думала о Дэррелле Гранте – не затевает ли он какой-нибудь ответной гадости. Как поступил бы он, увидев, что конгрессмен пристает к ней? Вероятно, разразился бы аплодисментами.

– Малкольм говорит, что этот молодой человек вполне оправился, – сообщил Дилбек. – Ну, тот, которого я ударил бутылкой.

– А ты даже корзинки фруктов ему не послал...

– Да как я мог бы? – Конгрессмен перестал танцевать и взял ее за локти. – Ты все еще не понимаешь, да? Положение, которое я занимаю, весьма высоко и значительно. К тому же сейчас предвыборный год, дорогая.

– Ты чуть не убил человека, – сказала Эрин.

– Послушай, я совершенно не желаю, чтобы мое имя прозносили с хихиканьем, как произносят имена Уилбера Миллза, Гэри Харта и остальных из этой серии. Неужели ты не понимаешь моей ситуации? – Он притиснул ее к липкой от пота груди. – Мы живем в жестоком мире, который не прощает ошибок и промахов, девочка моя.

«Ты прав, Дэви», – подумала она.

– Пожалуйста, не надо забираться мне под трусики. – Широкое лезвие мачете холодило ей бедро.

– Ну... – нерешительно проговорил Дилбек, – вообще-то... я жду не дождусь, когда начнется касательный танец.

– А что мы делаем, по-твоему?

– Нет, дорогая, мы просто медленно танцуем.

– Ну, прости, – ответила Эрин, не переставая двигаться.

– Что я – зря тащился сюда столько миль?

– Но ты же такой романтик, Дэви...

– Ну, не будь такой, хватит! – Снова руки Дилбека сомкнулись вокруг нее. Прижав ее к себе, он начал неуклюже тереться бедрами о ее бедра. – Вот это другое дело! Как, нравится?

– Перестань, – едва слышно выговорила Эрин. Ее щека упиралась, словно в мох, в мокрую волосатую грудь Дилбека. Отчасти она была даже рада, что вокруг так темно: если дело пойдет не так, как она задумала, то, по крайней мере, ей не придется видеть все омерзительные подробности происходящего.

– Я устал от этих игр, – заявил конгрессмен и вдруг начал судорожно дергаться и подпрыгивать, очевидно, воображая, что исполняет эротический танец. Складки его жирного оплывшего тела шлепали по телу Эрин. Она почувствовала, как с нее срывают бюстгальтер, как пластмассовые жемчужинки скользят по ее обнаженной груди. Обеими руками она вцепилась в трусики, стараясь удержать их на месте. Попробуй-ка тут контролировать ситуацию, пронеслось у нее в голове.

Она ощутила, что ее ноги отрываются от земли. Она отчаянно заколошматила кулаками по плечам Дилбека, но это оказалось бесполезно. Тогда она попробовала закричать.

Конгрессмен не выказал ни малейшего беспокойства, напротив, ее паника, казалось, доставила ему удовольствие.

– Ну, наконец-то! – проговорил он. – Наконец-то ты начинаешь понимать.

Он зацепил рукой нитки жемчуга и начал скручивать их. Постепенно они вплотную приблизились к ее шее и сначала слегка, затем все сильнее стали врезаться в кожу.

Эрин закричала еще и еще раз – не слишком старательно. Потом ей стало больно, и она вскрикнула уже безо всякой игры. Наконец ожерелье лопнуло, бусинки посыпались ей на грудь. Они катились и падали, словно крошечные градинки, исчезая в темноте.