Бонни и Августин ели пиццу, когда домой к Августину заехал его приятель из ФБР, чтобы забрать пленку с последним сообщением Макса Лама. Расположившись в гостиной, он прослушал ее несколько раз. Бонни внимательно следила за выражением лица агента, но оно оставалось совершенно бесстрастным. Она предположила, что этому его, наверное, специально обучали в полицейской академии.

Закончив слушать пленку, агент повернулся к Августину и сказал:

— Я где-то читал это. Я имею в виду «скрипучая телега рода человеческого».

— Я тоже, но никак не могу вспомнить, где.

— Ладно, я просто отправлю пленку в Вашингтон, а там ее передадут психологам…

— Или криптографам, — предположил Августин.

Агент ФБР улыбнулся.

— Совершенно верно. — Он взял предложенный ему на дорогу кусок пиццы и попрощался.

Августин задал Бонни вопрос, на который агент ФБР всего лишь намекнул:

— А не мог ли Макс сам написать те строчки, которые он прочитал?

— Ни в коем случае, — решительно возразила Бонни. Ее муж был силен в рекламных фразах и рифмах, но уж никак не в философских выражениях. — Да и читает он мало, — добавила она. — Последней книгой, которую он прочитал, была автобиография Трампа.

Это окончательно убедило Августина в том, что когда Макс Лам говорил по телефону, рядом с ним находился загадочный незнакомец, который и велел прочитать эти строчки. Но Августин не понимал, для чего он это сделал. Ужасно странная ситуация.

Бонни приняла душ. Из ванной она вышла в голубой фланелевой ночной рубашке, которая принадлежала одной из давнишних подружек Августина. Бонни нашла ее висящей в шкафчике.

— С этой рубашкой связана какая-нибудь история? — поинтересовалась Бонни.

— Ужасно романтическая.

— Действительно? — Бонни уселась на софе рядом с Августином, но на чисто дружеском расстоянии. — Попробую угадать. Она была стюардессой?

— Сейчас по телевизору будет старый фильм с участием Леттермана.

— Официантка? Манекенщица?

— С меня хватит. — Августин взял биографию Леха Валенсы и открыл ее на середине.

— Преподавательница аэробики? Секретарь суда?

— Студентка медицинского колледжа, — не выдержал Августин. — Однажды вечером в душе она попыталась удалить мне почки.

— Так вот откуда у вас шрам на спине? Тот самый, в виде буквы «V».

— Слава Богу, что она не была урологом. — Августин отложил книгу и принялся переключать телевизионные программы.

— Вы обманули ее, — предположила Бонни.

— Нет, но она так считала. И еще ей казалось, что в ванне полно пауков, что кубинские шпионы подсыпают ей иголки в лимонад и что Ричард Никсон работает в ночную смену в «Фарм Сторс» на Берд-роуд.

— Это из-за наркотиков?

— Ясное дело. — Августин отыскал спортивную передачу и сделал вид, что увлечен ею.

Бонни попросила разрешения повнимательнее рассмотреть шрам, но Августин не позволил.

— Из-за неумения леди он получился довольно безобразным.

— Она пользовалась настоящим скальпелем?

— Нет, штопором.

— Боже мой.

— Почему женщин так привлекают шрамы?

— Вы уже спрашивали об этом.

Флиртует ли она? Августин не был уверен. Трудно было подозревать в этом замужнюю женщину, у которой только что исчез муж.

— Давайте сделаем так. Вы расскажете мне все о своем муже, тогда я, может быть, покажу вам этот чертов шрам, — предложил Августин.

— Договорились, — согласилась Бонни, натягивая ночную рубашку на колени.

* * *

Макс Лам познакомился с Бонни Брукс и влюбился в нее, когда она работала помощником рекламного агента в компании «Креспо Миллз Интернэшнл» — ведущей фирме по изготовлению сухих завтраков. Рекламное агентство «Родэйл энд Бернс», в котором работал Макс Лам, выиграло сулящий большие прибыли конкурс по рекламе продуктов компании «Креспо», и Максу поручили разработку в печати и на радио рекламной компании нового продукта под названием «Плам Кранчиз». Из чикагской штаб-квартиры компании «Креспо» Бонни Лам вылетела в Нью-Йорк для консультаций.

На самом деле «Плам Кранчиз» были обыкновенными, покрытыми сахаром кукурузными хлопьями с твердыми кусочками сушеной сливы, короче говоря — сладкие хлопья с черносливом. Но слово «чернослив» не должно было появляться ни в одной рекламе «Плам Кранчиз», таковым было общее решение, с которым Макс Лам и Бонни Брукс единодушно согласились. Продукт был рассчитан на подростков до четырнадцати лет с крепкими зубами, а не для страдающих запорами пожилых людей.

Только во время их второй встречи в пакистанском ресторане в Гринвич-Виллидж Макс выдал Бонни рекламный девиз, придуманный им для нового продукта компании «Креспо»: «Вы сойдете с изюма от „Палм Кранчиз“!».

— С и-з-ю-м-а, а не с у-м-а, — быстро пояснил Макс Бонни.

Хотя сама Бонни старалась избегать подобных корявых омонимов, Максу она сказала, что девиз вполне перспективный. Ей не хотелось охлаждать его энтузиазм, а кроме того, Макс был специалистом, талантом в этой области, а в ее задачу входило всего лишь подготовить пресс-релиз.

Грубыми штрихами Макс изобразил на салфетке веселого, с раскосыми глазами говорящего скворца майну, которому предстояло стать эмблемой на коробках с хлопьями «Плам Кранчиз». Макс сказал, что птица будет пурпурного цвета, а звать ее будут Дайна Майна. Вот тут Бонни почувствовала, что должна, как коллега, напомнить Максу о многих других видах хлопьев, на коробках с которыми уже использовались в качестве эмблем птицы («Фрут Лупс», «Коко Паффс», «Келлогс Корн Флэйкс» и так далее). И кроме того, она ненавязчиво поинтересовалась, разумно ли называть птицу именем стареющей, хотя и очень популярной певицы, выступавшей по телевидению.

— Предполагается, что эта птица самка?

— У нее нет определенного пола, — пояснил Макс.

— А скворцы на самом деле едят хлопья?

— А вы знаете, что вы просто восхитительны?

Макс влюбился в нее, да и Бонни влюбилась в Макса (хотя проявила при этом большую сдержанность). Начальству Макса в «Родэйл энд Бернс» девиз понравился, но идею насчет Дайны Майны оно отвергло. Руководство «Креспо Миллз» согласилось с руководством рекламного агентства. В результате дебатов на коробке появилось некое подобие легенды баскетбола Патрика Юинга, забрасывающего в корзину вместо мяча большую изюмину. Дальнейшее изучение спроса показало, что большинство покупателей посчитали изюмину за грейпфрут или чернослив. И хлопьям «Плам Кранчиз» не удалось завоевать сколько-нибудь значительного места на рынке аналогичной продукции, потихоньку они и вовсе исчезли с прилавков.

Роман Бонни и Макса продолжался. Она почувствовала, как ее захватывает его энергия, решительность, и даже самоуверенность, которая зачастую выражалась не к месту. Бонни несколько беспокоило то, что Макс четко разделяет людей на группы в соответствии с их возрастом, расой, полом и средним доходом, но она отдавала должное его профессиональным взглядам на рекламный бизнес. У нее и самой появилось циничное отношение к умственным способностям среднего покупателя, ведь именно в силу этих способностей компания «Креспо» получила всемирную известность, выпуская такие сомнительные продукты, как соленые шарики из теста, взбитая оливковая паста и кукурузные хлопья с запахом креветок.

В первые месяцы их знакомства Макс изобрел игру, намереваясь произвести впечатление на Бонни Брукс. Он спорил, что может совершенно точно угадать, какая у человека марка автомобиля, основываясь при этом на его или ее манере поведения, одежде и внешности. Макс считал, что обладает даром интуиции, что и сделало его отличным профессионалом в области рекламы. Во время их свиданий Макс часто выходил из ресторанов или кинотеатров за незнакомыми людьми, чтобы посмотреть, какой марки у них машина. «Ха, „лумина“ — что я тебе говорил? Да ведь на нем буквально написано, что у него должна быть машина именно этой марки!» Макс радовался, когда его догадки оказывались верными (а это, по грубым подсчетам Бонни, происходило в пяти процентах случаев). Вскоре эта игра надоела Бонни, и она попросила Макса прекратить ее. Макс не обиделся, его вообще было трудно обидеть, и эту черту его характера Бонни приписывала суровой обстановке, царившей на Мэдисон-авеню.

Если отец Бонни относился к Максу дружелюбно, но с безразличием, то мать Бонни его явно невзлюбила. Ей казалось, что Макс прилагает чересчур уж много усилий, пытаясь продать себя Бонни точно таким же образом, каким продавал продукты для завтраков и сигареты. Мать отнюдь не считала, что Макс притворяется, совсем наоборот, она была убеждена, что он именно такой, какой есть, — ужасно энергичный и целеустремленный. И дома Макс был точно таким, как на работе, пытался добиться успеха с неменьшим рвением. По мнению матери, Макс Лам страдал скрытым высокомерием и надменностью. Бонни было странно слышать подобную критику из уст женщины, которая всех предыдущих приятелей Бонни считала робкими, не нашедшими себя в жизни неудачниками. И если мать никогда не называла поклонников Бонни «мерзавцами», то Макса Лама она быстренько наградила этим эпитетом, что Бонни болезненно переживала до самого дня свадьбы.

И вот теперь, когда Макса явно охватило безумие, Бонни с тревогой вспоминала слова матери. Неприятные черты характера Макса проявились настолько очевидно, что даже Бонни вынуждена была признать это. Августин понял, о чем она говорила.

— Ваш муж считает себя умнее всех.

— К сожалению, — согласилась Бонни.

— Это ясно даже из его телефонных звонков.

— Но, во всяком случае, — Бонни замялась, собираясь с духом, — пока ему удается сохранить свою жизнь.

— Наверное, понял, что иногда полезно держать рот на замке. — Августин встал и потянулся. — Я устал. Может, отложим осмотр шрама на другой раз?

Бонни рассмеялась и согласилась. Подождав, пока за Августином закроется дверь спальни, она позвонила Питу Арчибальду домой в Коннектикут.

— Я разбудила тебя? — спросила Бонни.

— Вовсе нет. Макс предупредил, что ты можешь позвонить.

У Бонни слова застряли в горле.

— Ты… Пит, ты говорил с ним?

— Почти целый час.

— Когда?

— Сегодня вечером. Ему все не дает покоя мысль, что Билл Напп может перехватить у него рекламу «Бронко». Я сказал ему, чтобы он не волновался, у Билла сейчас полно других дел…

— Пит, меня интересует не это. Откуда Макс звонил?

— Не знаю, Бон. Я был уверен, что он и тебе позвонил.

— Он сказал тебе, что случилось? — спросила Бонни, стараясь скрыть боль в голосе.

Пит Арчибальд замялся, что-то промычал, нервно закашлял.

— Так, в общих чертах. Понимаешь, Бонни, все женатые пары, во всяком случае те, которые я знаю, проходят через подобные ссоры. И я вовсе не виню тебя за то, что ты не сказала мне правду, когда звонила в прошлый раз.

— Питер! — воскликнула Бонни. — Мы с Максом не ссорились. И я на самом деле рассказала тебе все, как есть. — Она взяла себя в руки. — Во всяком случае, так это звучало в изложении Макса.

Возникла неловкая пауза, затем Пит Арчибальд продолжил:

— Бон, вы сами все уладите, хорошо? Я не хочу вмешиваться в ваши отношения.

— Ты прав, абсолютно прав. — Тут Бонни осознала, что стучит по подлокотнику кресла свободной рукой, сжатой в кулак. — Пит, не хочу долго задерживать тебя, но, может, ты скажешь мне, о чем еще говорил Макс?

— Да так, мы просто трепались.

— Целый час?

— Ну ты же знаешь своего мужа.

«А может, и не знаю», — подумала Бонни.

Она попрощалась с Питом Арчибальдом и положила трубку. Затем подошла к спальне Августина и постучала в дверь. Не получив ответа, Бонни проскользнула в комнату и присела на уголок кровати. Она подумала, что Августин спит, но тут он повернулся и спросил:

— Не очень хорошая ночь, чтобы проводить ее в комнате с черепами, да?

Бонни Лам покачала головой и заплакала.

* * *

Иди Марш решила воспользоваться ситуацией. Пока все шло по плану. Представитель «Мидвест Кэжьюелти» делал подробные записи, переходя за ней по дому Торреса из комнаты в комнату. Многие вещи были разбиты на мелкие куски, их стоимость не поддавалась определению, поэтому Иди завышала сумму ущерба для страхового заявления. Осколки фарфорового сервиза она трогательно описала как бесценную антикварную вещь, унаследованную Тони от прабабушки из Сан-Хуана. Остановившись перед голой стеной в спальне, Иди указала на гвоздики, на которых раньше висели два оригинала (очень дорогих) акварелей кисти легендарного Жан-Клода Жаро — умершего в муках гаитянского художника, которого Иди выдумала сама. Развалившийся на куски комод с ее слов превратился в шкаф красного дерева ручной работы, в котором висело восемь кашемировых свитеров, унесенных безжалостным ураганом.

— Восемь свитеров, — повторил Фред Дов и поднял голову от своих записей. — В Майами?

— Тончайший шотландский кашемир… можете себе представить? Спросите у своей жены, она вам подтвердит, что от такой потери можно получить разрыв сердца.

Фред Дов достал из кармана пиджака небольшой фонарик и вышел наружу, чтобы оценить степень разрушения дома. Вскоре Иди услышала доносившийся с заднего двора собачий лай, сопровождавшийся громкой руганью. К тому времени, как она добралась до заднего двора, таксы уже изрядно потрепали страхового агента. Иди отвела его в дом, усадила в шезлонг, закатала брючины и смазала кровоточившие лодыжки антисептической жидкостью, которую принесла из кухни.

— Слава Богу, что это были не ротвейлеры, — промолвил Фред Дов, несколько успокоенный заботами Иди и мягкими прикосновениями полотенца.

Иди с готовностью извинилась за нападение собак. Она велела Фреду принять лежачее положение и поднять повыше ноги, чтобы замедлить кровотечение. Откинувшись на спинку шезлонга, агент увидел на стене грамоту Тони Торреса «Лучший продавец года».

— Впечатляющая награда, — заметил он.

— Да, это был для нас радостный день. — Иди лучезарно улыбнулась, изображая гордость за мужа.

— А где же мистер Торрес?

Иди ответила, что муж уехал в Даллас на совещание продавцов трейлеров. Уже во второй раз Фреда Дова охватили некоторые сомнения.

— Во время урагана? Должно быть, очень важное совещание.

— Совершенно верно. Там ему будут вручать еще одну награду.

— Вот как.

— Поэтому он вынужден был поехать. Я имею в виду, что ему просто нельзя было пропустить это совещание, это выглядело бы как неуважение.

— Я тоже так считаю. А когда мистер Торрес вернется в Майами?

Иди театрально вздохнула.

— Не знаю. Надеюсь, что скоро.

Страховой агент попытался поставить спинку шезлонга в вертикальное положение, но ее заело, поэтому Иди Марш помогла ему подняться. Он сказал, что хочет еще раз осмотреть спальню.

Иди полоскала в раковине окровавленное полотенце, когда услышала, что страховой агент зовет ее. Она поспешила в спальню и увидела, что Фред Дов держит в руке фотографию в рамке, которую он отыскал в куче обломков. На фотографии был изображен Тони Торрес с огромной мертвой рыбиной, пасть у которой напоминала по размеру мусорное ведро.

— Слева — это Тони, — пояснила Иди, сухо и нервно хохотнув.

— Отличный экземпляр. Где он ее поймал?

— В океане. — «Где же еще?» — подумала Иди.

— А это кто? — Страховой агент поднял с пола другую фотографию.

Стекло рамки было разбито, сама фотография покорежилась от дождя. Это была цветная фотография 9x12, вставленная в позолоченную рамку с филигранью: Тони Торрес обнимал одной рукой за талию небольшого роста, но полногрудую латиноамериканку. Оба радужно улыбались.

— Это его сестра Мария, — выпалила Иди, чувствуя, что ее игра подходит к концу.

— Она в свадебном платье, — заметил Фред Дов без тени сарказма. — А мистер Торрес в черном фраке.

— Он был свидетелем на ее свадьбе.

— Вот как? Но он так нежно ее обнимает.

— Они очень дружны, родные брат и сестра, — уже менее уверенным тоном произнесла Иди.

Фред Дов расправил плечи и спросил уже более резким тоном:

— А у вас случайно нет каких-нибудь документов? Меня устроят водительские права. Или любой другой документ с фотографией.

Иди Марш промолчала. Ее пугало то, что на нее могут навесить еще одно преступление.

— Давайте я попробую угадать, — предложил страховой агент. — Все ваши документы пропали во время урагана.

Иди склонила голову, размышляя: «Я не могу снова потерпеть неудачу. Должно же мне хоть раз повезти».

— Проклятье, — громко вымолвила она.

— Простите?

— Я сказала «проклятье». Это значит, что я сдаюсь. — Иди отказывалась верить в происходящее… эта гребаная свадебная фотография! Тони и эта неверная шлюха, которую он собирался нагреть на половину страховки. Жаль, что Кусака смылся, это зрелище в десять раз поинтересней «Салли Джесси».

— Кто вы? — голос Фреда Дова звучал теперь строго и официально.

— Послушайте, что теперь будет?

— А я вам скажу совершенно точно, что теперь будет…

В этот момент в генераторе закончился бензин, и он заглох, чихнув несколько раз. Погасли лампочки и телевизор, в доме 15600 по Калуса-драйв внезапно стало тихо, как в часовне. И только на заднем дворе две таксы тихонько повизгивали, пытаясь освободиться от поводков.

Фред Дов полез в карман за фонариком, но Иди Марш удержала его, схватив за запястье. Она решила, что ничего не потеряет, если предпримет последнюю попытку.

— Что вы делаете? — удивился страховой агент. Иди поднесла его ладонь к своим губам.

— Что вы хотите?

Фред Дов застыл, как статуя.

— Говорите, — языком Иди нежно облизывала костяшки его пальцев, — что вы хотите?

— Что я хочу… чтобы не вызывать полицию? Вы это имеете в виду? — срывающимся шепотом произнес страховой агент.

Иди улыбнулась. Ладонь Фреда Дова ощутила прикосновение ее губ и зубов.

— На какую сумму застрахован дом? — спросила Иди.

— Зачем вам это знать?

— Сто двадцать тысяч? Сто тридцать?

— Сто сорок одна, — ответил Фред Дов и подумал: «У нее невероятно нежное дыхание».

Иди переключилась на сексуально-ласковый тон, тот самый, с помощью которого ей не удалось соблазнить в Палм-Бич молодого Кеннеди.

— Сто сорок одна? Вы уверены, мистер Дов?

— Да, сумма страховки такова из-за плавательного бассейна.

— Ох, конечно же. — Иди прижалась крепче, сожалея о том, что надела бюстгальтер, хотя, как она подозревала, сейчас это уже не имело большого значения. Тормозные колодки у бедняги Фредди уже задымились. Она пощекотала ресницами шею страхового агента и почувствовала, как его лицо уткнулось в ее волосы.

— Что вам нужно? — с трудом вымолвил Фред Дов.

— Мне нужен партнер, — ответила Иди Марш, скрепляя их соглашение долгим страстным поцелуем.

* * *

Сержант Кейн Дарби относился к службе в Национальной гвардии с той же серьезностью, с какой относился к своей официальной работе в качестве охранника в тюрьме строгого режима. И хотя он предпочел бы остаться в Старке с грабителями и убийцами, долг призвал Кейна Дарби в Южную Флориду на следующий же день после урагана. Подразделением Национальной гвардии, в котором находился Дарби, командовал ночной управляющий рестораном, который строго-настрого проинструктировал своих подчиненных открывать только ответный огонь. Судя по тому, что Дарби знал о Майами, ситуация, когда их могли обстрелять, отнюдь не казалась такой уж невероятной. Но тем не менее, он понимал, что основными задачами Национальной гвардии являются поддержание порядка, оказание помощи нуждающимся и борьба с мародерством.

В первый день по прибытии их подразделение до самого вечера устанавливало палатки для бездомных, выгружало из трейлера Красного Креста тяжелые баки с питьевой водой. После ужина Кейна Дарби назначили нести дежурство на комендантском посту на Квейл Руст-драйв, недалеко от Флорида-Тернпайк. Дарби и еще один гвардеец — мастер фабрики по производству бумаги — заступили на дежурство, в их обязанности входило останавливать и проверять легковые и грузовые автомобили. У большинства водителей имелись уважительные причины для того, чтобы находиться в пути после наступления комендантского часа, — некоторые разыскивали пропавших родственников, другие ехали в больницу, а третьи просто заблудились в отсутствие всяких указателей. Если возникал вопрос о разрешении проезда, то мастер с бумажной фабрики целиком полагался в этом на сержанта Дарби, поскольку тот работал в правоохранительных органах. Нарушали комендантский час в основном телевизионщики, зеваки и подростки, намеревавшиеся украсть что-нибудь. Такие машины Кейн Дарби останавливал и отсылал обратно на шоссе.

В полночь мастер с бумажной фабрики вернулся в лагерь, оставив сержанта Дарби одного у шлагбаума. Сержант подремал примерно пару часов, но внезапно его разбудило громкое фырканье. Затуманенному взору Дарби предстала фигура большого медведя, она находилась ярдах в тридцати, на краю поляны, окруженной соснами. А может, это была просто причудливая тень, поскольку совсем не напоминала шарообразных черных медведей, которых Кейн Дарби, будучи браконьером, частенько отстреливал в национальном заповеднике Окала. А этот зверь был футов семь ростом.

Чтобы взгляд прояснился, Кейн Дарби закрыл глаза, крепко сомкнув веки, а затем очень медленно открыл их. Огромная фигура продолжала стоять на том же месте — этакий неподвижный призрак. Здравый смысл подсказывал сержанту, что он ошибается… не может быть таких огромных медведей во Флориде! И все же он очень похож…

И Кейн Дарби вскинул ружье.

Но тут краешком глаза сержант заметил фары автомобиля, мчащегося по Квейл Руст-драйв. Он повернулся, чтобы посмотреть, в чем дело. Кто-то летел на большой скорости к его посту, словно летучая мышь, вырвавшаяся из преисподней. Судя по вою сирен, машину преследовала половина полиции города.

Когда Кейн снова повернулся к медведю, или к тому, что выглядело как медведь, там уже ничего не было. Сержант опустил ружье и переключил все свое внимание на сумасшедшего, который управлял приближавшимся грузовиком. Кейн Дарби застыл перед полосатым шлагбаумом в угрожающей позе: спина прямая, ноги расставлены, ружье на изготовку.

В полумиле позади грузовика тянулась цепочка синих и красных мигалок, но беглеца, похоже, погоня не пугала. Грузовик приближался, и Кейн Дарби принялся лихорадочно прикидывать в уме варианты. Этот идиот не собирается останавливаться, теперь это вполне очевидно, ведь сейчас ему должно быть хорошо видно (если только он не слепой, пьяный или и то и другое вместе) человека в форме, преградившего путь.

Но грузовик не только не снизил скорости, а, наоборот, даже увеличил ее. Отскакивая в сторону, Кейн Дарби выругался. Больше всего в этой ситуации сержанта оскорбило полное неуважение водителя к человеку в форме, и не важно, была ли это форма Департамента исполнения наказаний или Национальной гвардии. Поэтому, когда идиот-водитель снес шлагбаум, сержант в сердцах пальнул вслед несколько раз.

Оцепенев от изумления, Кейн Дарби наблюдал, как грузовик на полной скорости вылетел с дороги и плюхнулся в дренажный канал. Такого не ожидал никто, даже сам водитель грузовика — Гил Пек. Звуки выстрелов настолько напугали его, что он даже не смог отыскать ногой педаль тормоза.

Единственное, что не удивило Гила Пека, учитывая тяжелый груз ворованных кирпичей, так это с какой быстротой машина погрузилась в теплую мутную воду. Гил выбрался через окно кабины, доплыл до берега и расплакался, проклиная свою злую судьбу. Все его трофеи были потеряны, за исключением пакета с гашишем, который всплыл на поверхность как раз в тот момент, когда подъехала первая полицейская машина.

Но сейчас даже наркотик не так сильно волновал Гила Пека. Как только на него надели наручники, он заявил:

— Я не убивал его!

— Кого? — спросил полицейский.

— Ну, того парня, вы же знаете. Парня на стоянке трейлеров. — Гил Пек был уверен, что полицейские преследовали его именно потому, что обнаружили тело распятого человека.

Но они, оказывается, не обнаружили никакого трупа. На душе у Гила стало еще хуже. Надо было держать за зубами проклятый язык. А теперь уже слишком поздно. На поверхность канала начали всплывать розовые и голубые трусики-бикини, похожие на медуз.

— Что за парень и какая стоянка трейлеров? — задал вопрос полицейский.

Гил Пек рассказал ему о мертвеце, распятом на тарелке телевизионной спутниковой антенны. Когда прибыли другие полицейские, Гил повторил свой рассказ и еще раз решительно заявил о своей невиновности. Один из полицейских предложил Гилу проводить их к месту преступления, и тот согласился.

После того как фельдшер осмотрел Гила на предмет сломанных костей, мародера усадили в задний зарешеченный отсек патрульного автомобиля, за рулем которого сидел крупный темнокожий полицейский в шляпе «стетсон». По пути к стоянке трейлеров Гил Пек разразился еще одним страстным монологом по поводу своей невиновности.

— Но если вы не убивали его, — оборвал Гила патрульный, — то почему убегали от нас?

— Меня напугала та жуткая картина. — Гил вздрогнул. — Сами увидите.

— Ох, сгораю от нетерпения, — буркнул патрульный.

— Сэр, вы христианин?

«Удивительно, как быстро наручники заставляют вспомнить о Боге», — подумал патрульный и спросил у Гила:

— Вам зачитали ваши права?

Гил Пек прижался лицом к прутьям решетки.

— Если вы христианин, то должны поверить моим словам. Это не я распял того беднягу.

Но Джим Тайл всем своим христианским сердцем надеялся, что сделал это именно Гил Пек. В противном случае серьезное подозрение падало на человека, которого Джим не хотел арестовывать, если только у него просто не будет выбора.