О чем надо сожалеть и о чем не надо

По-моему, я слегка задремал. Когда проснулся, спина Виды прижималась к моей груди, а в окне пробивался самый слабенький намек на свет. Луна, возможно, или самое начало утра. Откуда мне в самом-то деле было знать.

Во сне мне было позволено сойтись с другим человеком, что, по ощущению, было знакомо. В конце концов, я каждую ночь девять лет делил постель с женщиной. И когда глаза у меня разом открылись, ощущение это продержалось всего долю секунды. А потом правда обрушилась на меня обломками стены, вдребезги разнесенной снаружи.

Правдой были ее острые лопатки и то, что я чувствовал кожей каждый выступ ее позвоночника.

Я заплакал. Как-то сразу. Это было сильнее меня. Я ничего не мог поделать, чтобы сдержать плач. Я не рыдал. Все делалось моими глазами – и водой. Слезы потекли, как из водопроводного крана, когда его из закрытого состояния переключаешь на полную. Часть меня понимала, что мне следовало сделать это еще несколько месяцев назад. Другая часть меня даже сейчас не желала этого и, если б смогла, все прекратила бы. Только было слишком поздно. Слишком поздно.

Я думал, что Вида спит, пока она не произнесла:

– Ты почему плачешь?

– Как ты узнала, что я плачу?

– Я слышу, как капельки падают на подушку.

Она перевернулась и протянула мне салфетку.

– Просто мне так ее не хватало, – выговорил я.

И она приткнулась головой к моей груди, обхватила меня, как могла, крепко, и тогда слезы стали падать на нее.

– По-моему, я сделал что-то и вправду плохое, – сказал я немного погодя.

– Что ты сделал?

– Я должен был сказать тебе. Когда привел сюда. До того… Прежде. Должен был сказать тебе, что не считаю это… ну, ты знаешь. Имеющим будущее.

Она сделала глубокий вдох и шумно выдохнула. Словно странно довольное дитя пред тем, как уснуть.

– Тебе незачем было говорить мне это. Я и так знала.

– Знала? Откуда? Даже я не знал.

– Потому что понимаю, ради кого это все на самом деле. И я знаю, что я не она. – Я все еще плакал, она давала мне выплакаться и обнимала меня. И протянула мне еще одну салфетку. – Мне жаль, что я не она.

– Не думаю, что тебе надо жалеть об этом.

– Ладно, – кивнула она. – Только я жалею.

К моему удивлению, она встала с постели и принялась одеваться.

Теперь уже через окно попадало больше света, возвещая утро или то, что оно наступит довольно скоро.

– Мне надо вернуться и поговорить с Виктором, – сказала Вида. – Посмотреть, все ли с ним в порядке.

– Ты хочешь обратно домой с ним ехать?

– Ага. Думаю, я должна.

Теперь она уже была одета, и я испугался, что она выскользнет, прежде чем я успею остановить ее, поэтому протянул руку, и она, подойдя поближе, взяла ее, хотя я и видел, что она не понимает, зачем.

– Присядешь на минутку? – спросил я.

Она села – молча. Ожидая.

– Это может показаться странным, но я все равно скажу. Я собираюсь кое-что попробовать. Собираюсь попробовать еще раз отдать тебе это сердце, но, может быть, лучше, чем сделал это в первый раз. Так что сейчас я отдаю его тебе правильно, и я собираюсь снова собрать свою жизнь воедино, если смогу, и намереваюсь оставаться в стороне от твоей.

Она улыбнулась мне, словно бы была единственным взрослым человеком в комнате, а я был малым ребенком. Она смахнула прядку волос, упавших мне на лоб.

– Знаешь, – сказала, – забавно выходит. Только сейчас приходит ощущение – сердце мое, оно тоже для меня. Никому никогда не говорила этого. Подумали бы, что лишилась ума. Только, думаю, потому я и не отторгла новое сердце, как большинство из пациентов, что позволяла ему по-прежнему оставаться Лорриным сердцем. Звучит, будто должно было быть наоборот, но, думаю, у большинства людей возникает чувство, что они непременно должны бороться с чем-то у себя в теле, что не их. А я просто согласилась с тем, что оно не мое, и мы нормально поладили.

– Со временем оно все больше будет становиться твоим.

– Ты думаешь?

– Да-а. Думаю.

Вида поцеловала меня в лоб и собралась уходить. Я не почувствовал, чтобы от нее исходила хоть какая-то тоскливость. Не почувствовал, что ей было тяжко уходить. Казалось, она просто сделала свое дело. Это немного кольнуло меня. Нет, если по правде, это здорово меня кольнуло.

– Возможно, тебе захочется проведать свою мать. Она, возможно, на лечении.

– Серьезно? Моя мать? На лечении?

– Она говорила, что подумает над этим и, похоже, говорила серьезно.

– Считаешь, она лечится, чтобы сообразить, как исправить меня?

– Нет. Полагаю, сообразить, как отпустить.

– Ого! Вот это подход!

Она почти дошла до двери, потом неожиданно обернулась.

– О-о. Роза. Я едва не забыла розу. – Вида взяла цветок из ванной, где раньше опустила стебель в воду, налитую в раковину. – Вы ведь и впрямь думали, что она для меня, когда брали ее, так?

– Так и думал.

Она открыла дверь, потом остановилась на миг, давая мне ощутить прохладу утреннего ветра и разглядеть сияние за ее головой.

– Мы ведь все равно будем беседовать, или видеться друг с другом, или еще что, верно?

– Верно. Будем.

– Ладно, отлично.

Потом Вида подбежала, раскрыла мою ладонь и вложила в нее что-то. Я почувствовал теплую, знакомую тяжесть утешительного камня и быстрое касание ее губ на своей щеке.

– Вот, – пояснила она. – Думаю, вы в нем нуждаетесь больше, чем я.

И с этими словами упорхнула.

Уже через несколько минут я рассчитывался со «Сторожкой». Не терпелось уехать поскорее.

В такой час народу кругом совсем немного.

За стойкой регистрации стояла молодая женщина, которую я прежде не видел. Она глянула на меня слегка удивленно, и только тогда я догадался, как заметно, что я недавно плакал. Было слишком поздно исправлять это, так что я и не пытался.

Регистратор сообщила мне, что деньги за проживание уже сняты с кредитной карточки, но за те ночи, которые я не использовал, возмещение будет перечислено обратно на мой счет. Только это может занять по времени до трех недель.

Я успокоил ее, сказав, что мне все равно, сколько времени это займет.

Я уже наполовину прошел путь до выхода, когда, вспомнив, пошагал обратно к стойке.

– Едва не забыл. У меня бронь на октябрь. Мне нужно ее отменить.

Регистратор внесла это в компьютер, приговаривая:

– Хорошо. Разумеется. Ведь вы же сейчас здесь.

– Нет. Не поэтому. На самом деле. Это потому… Это должно было быть годовщиной моей свадьбы. Только моя жена скончалась.

Она резко глянула на меня. Я видел, как она старалась сложить два и два в том, что уже успела заметить во мне.

– Ой, нет. Мне так жаль. Это ужасно.

– Да. Так и есть. Это ужасно. А знаете, что еще я только что выяснил? Только что выяснил, что это – проклятущая правда, нравится она мне или нет. И что я ни черта не способен сделать, чтоб это изменить. Почти три месяца уже прошло, а я только-только сообразил, что должен с этим примириться. Ну не сумасшествие ли?

– Это не сумасшествие, – возразила она. – Такими мы созданы.

– Думаете?

– Да-а. Думаю. Мы берем всего понемножку за раз, потому что все и сразу нас погубит. В любом случае бронь я сниму.

– Нет. Знаете, что? Пусть себе. Я передумал. Оставьте, как есть. Может, в октябре я еще вернусь сюда совсем в себе.

Женщина еще с минуту разглядывала меня. Я понятия не имел, о чем она думала.

– Если передумаете, нам понадобится всего лишь уведомление за двадцать четыре часа.

– Не думаю, что понадобится, – сказал я.

Потом я поехал домой.