Про то, что будет дальше

От номера Ричарда я пошла обратно к обрыву. Было едва-едва светло. Ни души вокруг. Думаю, я всех перебудила.

Я чувствовала всякую всячину, какую, казалось, прежде не замечала. Ничего большого, грандиозного. Просто мелочи. Дуновение ветра на лице. Подошвы ног, касающиеся сандалий всякий раз, когда те касались земли. Стебелек розы у меня меж пальцев.

Я думала, что во дворике кто-нибудь да сидит, но в тот момент он был полностью в моем распоряжении. Что было просто прелестно. Потому как я могла сделать это вслух.

Только знаете, что? Думаю, я все равно бы это вслух сделала. Но была приятность в том, как кругом никого не было, чтоб услышать меня и подумать, что какая-то полоумная.

Я встала на самом краю, около низенькой каменной стенки. Глянула вниз. То не был прямой, гладкий обрыв. Были скалы, я хочу сказать, которые торчали чуть дальше, чем дворик.

Потом я взглянула вверх и вокруг. Откинула голову назад, прицеливаясь забросить розу так высоко, как смогу. Но еще не бросила ее.

– Думаю, он и не собирался дарить это мне, – громко произнесла я. – Думаю, на самом деле он собирался подарить это тебе. Вот. Готова? Держи!

И я запустила цветок ввысь. Он воспарил, перевернувшись пару раз, но потом будто замер в полете. Он был до того легок, что я подумала, может, он вообще никуда не денется. Но потом налетел порыв ветра и отнес розу подальше. Она упала на какие-то камни, но я видела, как она наполовину перекатывалась, наполовину перепрыгивала через них, а потом ветер снова подхватил ее и понес еще дальше в глубь каньона. А потом роза упала, и я уже не видела, куда она после этого подевалась.

Мне никогда не узнать, в какой глуби каньона оказался этот цветок. В той, думаю, в какой ему нужно было.

Перед тем как уйти, я проговорила:

– Ладно, прощай. – А потом, сделав шаг-другой, обернулась и еще сказала: – Спасибо тебе.

Я не сказала, за что конкретно. Подумала: она поймет.

Только-только становилось совсем светло, когда я позволила себе залезть обратно в палатку, где лежал Виктор.

Я поняла, что он не спит, потому как он быстро перевалился на другой бок, повернувшись ко мне спиной. Джекс облизал мне все лицо, будто меня много месяцев не видал. Было приятно. По крайней мере, хоть кто-то в палатке все еще разговаривал со мной.

Я легла на спальник поближе к спине Виктора.

– Прости, – сказала.

– Ты спала с ним, ведь так? – Голос у него был такой, словно он плакал. Будто изо всех сил старался не заплакать, но ничего не мог с собой поделать.

– Ага. За это и попросила только что прощения.

– Ну, можешь не просить. Чего тебе париться? Мы ж просто друзья, верно? Я для тебя ничто. Тебе на меня совсем наплевать. Ведь так?

– Виктор, – произнесла я. – Это такая глупость, что я и отвечать не стану. Лучше я тебе вместо этого расскажу кое-что другое.

Подождала. На случай, если он ничего не захочет от меня услышать. При таком раскладе у него будет время сказать мне об этом.

– Хорошо, что?

– Этого больше не случится никогда ни в коем случае.

Молчание.

– У тебя с ним?

– Точно.

– Почему? Он тебя кинул? Сердце тебе разбил? Потому что, если он тебе разбил сердце, я пойду и убью его. Я серьезно. Прямо сейчас и пойду.

– Виктор. Остынь. Он не разбивал мне сердца.

– Так с чего же всему конец?

– С того, что на самом деле ему не я была нужна. Все время было нужно это сердце.

Долго никто ничего не говорил, а потом, еще немного времени спустя, Виктор повернулся ко мне лицом, на котором глаза припухли и покраснели. Я подумала, что с его стороны по-настоящему круто дать мне увидеть, что он плакал. Я имею в виду, он же парень и все такое.

А я на этом сегодня джек-пот сорвала, не так разве?

– Ты о чем говоришь? – сказал он. – Понятия не имею, что это значит.

– Это сердце.

– Что – сердце?

– О, боже мой. Я тебе не говорила?

– Говорила – что?

– Он же тот самый, кто отдал мне сердце. Когда-то оно принадлежало его жене, но потом она умерла. Я тебе на самом деле этого не рассказывала?

– Ты на самом деле мне этого не рассказывала.

– А-а. Извини. Видимо, я думала, что рассказывала.

– Так… Вот-те на. По-моему, теперь я врубился. – Голос его звучал удивленно и словно… почтительно. Я не часто пользуюсь этим словом, но, похоже, тут оно к месту. – Значит, по правде, все это касалось его чувств к покойной жене, а совсем не к тебе.

– Точно. А еще того, какие чувства она к нему испытывала.

– Хочешь сказать, что ты и это помнишь?

– Точно.

– Вот-те на. Странно как-то. То есть… Я хотел сказать не странно. Просто… Это, должно быть, и вправду возбуждает. Так, теперь все? Теперь все прошло?

– Типа того. Думаю. То есть мы вывели, что чем больше будет проходить времени, тем больше оно будет становиться и вправду моим сердцем, как бы во всем-всем моим, если ты понимаешь, о чем я.

– По-моему, да.

Виктор повернулся на спину и закинул руки за голову, разглядывая деревья через открытую сетку на верхушке палатки. Мы не укрывали палатку от дождя, потому как было тепло и приятно.

Я положила голову ему на грудь, а он потом обнял меня одной рукой.

– Мне жаль, что ты провел дурную ночь, – сказала я.

– Так… С нами-то что?

– А что с нами?

– Что теперь делать будем?

– Я хочу поехать домой и повидать маму.

– Правда?

– Ага, думаю, она на лечении. Так что мне надо пройти через это. А кроме того, я же обещала. В том смысле, что она все же моя мать и всякое такое. Она просто зациклилась, думаю. Я до того быстро изменилась, что у нее голова кругом пошла от старания уследить. Ой, и мне надо забрать прах Эстер.

– Потом что?

– Потом мы могли бы еще попутешествовать.

– Правда?

– Конечно. Что мешает?

Мы оба некоторое время смотрели на деревья, а потом Виктор сказал:

– Просто друзья?

– Не знаю. Посмотрим. Выясним, думаю.

– Куда ты хочешь отправиться?

– Ну, куда-нибудь, где надо бы остановиться и снова с Эдди повидаться. А потом, может, в Германию.

– Германию? Это ж ужас до чего далеко.

– Боишься, что твоя машина сломается?

– Ты шутишь, да?

Я села и сильно ткнула его в плечо. А он запричитал:

– Ой! Это-то за что?

– Я шучу. Ты меня что, за круглую дурочку держишь?

– Как сказать. Ты долго взаперти просидела.

– Больные дети тоже учат географию, чтоб ты знал.

– Лады, лады. Извини. – Он немного потер болевшее плечо. – Придется найти кого-нибудь приглядеть за Джексом. Но мы могли бы поехать в Германию. Я так полагаю. То есть говорю, я не представляю, как. Черт, я ведь даже не знаю, как мы ухитримся домой попасть. Но мы сообразим. Как-нибудь. И как теперь твое сердце себя чувствует?

– Оно устало, – сказала я. – И опечалено. Но оно чувствует себя так, словно на чуть-чуть стало больше моим, чем прежде.

Я снова положила голову ему на плечо и немного погодя, думаю, мы оба уснули.

Знаю, что я – уснула.

Когда мы выруливали со стоянки кемпинга, я схватила Виктора за рукав:

– Э-э-э. Езжай туда. Лады? Ну, прошу. Едем обратно к «Сторожке», хорошо?

Он уже выворачивал прочь от каньона. Вы ж понимаете. К дому.

– Зачем? Забыла чего?

– Открытку нужно купить.

Видела, как меркнет его лицо.

– Вида…

– Нет, Виктор. Это не то, о чем ты думаешь. Это не Ричарду. Мне нужна открытка, чтобы матери отправить.

– А-а. Лады.

Голос слегка смущенный. Может, гадал, с чего это такая срочность ни с того ни с сего. Но не спорил.

Заехал на парковку гостиницы, а потом ждал в машине, пока я вышла и прошла к обрыву, как мне представлялось, наверное, в последний раз. В этих словах нет ничего болезненного или еще чего. Может, придет день, и я смогу вернуться и опять увидеть каньон. Тут дело в том, что я вбила себе в башку, что хочу повидать побольше нового. А не еще и еще раз одно и то же.

И к тому же, хотя и прекрасно, что это место так много значило для Лорри, я не Лорри. Я – это я.

Пока шла, мимоходом подумала, здесь ли где-нибудь еще Ричард. Может, он уже рассчитался с гостиницей и уехал домой. Или, может, я с ним нос к носу в любую минуту могу столкнуться. Поймала себя на том, что всматриваюсь во все машины, будто смогла бы отличить, тут его автомобиль или нет, что до невероятности глупо: я машину Ричарда не узнала бы, даже если ее увидела.

Зашла в сувенирную лавку, там никого не было. Что было добрым знаком. Около Большого каньона всегда ждешь толпы народа, так что то, что я попала в тот небольшой промежуток времени, когда затишье, казалось… ну, как я сказала, добрым знаком. На самом деле даже еще лучше. Это казалось даром судьбы. Я отделяла время, просто шагая сквозь него.

Ладно. Простите за странные рассуждения.

У дамы за прилавком были седые волосы и невероятно голубые глаза, и она улыбалась мне всеми своими передними зубами, но совсем не фальшиво. По-честному искренне, будто ей и впрямь приятно меня видеть.

Я всегда думаю, как в самом деле здорово вдруг столкнуться с кем-то, кому тебя приятно видеть. Однако не хочу слишком отвлекаться.

– У вас марки есть? – спросила я ее.

– Осталось в ящике немного, – ответила она. – Вам сколько нужно?

– Всего одну.

– О! Тогда никаких сложностей.

– Вот растяпа! Я ручку не взяла.

Знала, что в бардачке машины Виктора одна точно есть, только попусту туда-сюда ходить не хотелось. И почему я не вспомнила, что ручку нужно захватить? Почувствовала себя слегка ошалевшей, будто только-только пробудилась. И даже не от того короткого сна, каким мы забылись сегодня. Скорее, я все это время спала, всю свою жизнь до сих пор. Я вообще пробудилась. Для всего.

– Я вам свою дам, пишите. Если вам нужно прямо сейчас открытку надписать.

– Ага. Именно это мне и нужно. Мне нужно надписать открытку и сразу отправить ее. Сегодня. Хочу, чтоб она домой попала раньше меня.

– Можете оставить открытку у меня, я вложу ее в отправляемую почту.

Дама вручила мне пластиковую шариковую ручку, которую держала за ухом, где та пряталась в волосах и я ее не заметила. Я взяла ее, крепко сжала в руке, думая, как мне везет: все, в чем я нуждалась, нисходило на меня. С одной стороны ручка была теплая, наверное, там, где к коже дамы прилегала.

Я отыскала по-настоящему прелестную открытку.

На всех на них, конечно же, изображался каньон. Но вот чудно: можно сделать сотню его фотографий, и не будет среди них двух, которые смотрелись бы в самом деле одинаково. Я выбрала ту, где изображалась жуткая молния. Погода вычернила небо, лучики света пробивались на склон, и от них скалы казались еще краснее и еще изменчивее. Это и есть мир, какой я ищу? Изменчивый? Он выглядел почти опасным. Вы бы никогда не подумали, что как раз на таком остановила бы выбор моя мать. Только мне хотелось, чтобы она узнала, каким важным на самом деле было это похождение.

Не хотелось, чтоб она думала, будто я взвалила все это на нее понапрасну.

Потом я написала, положив открытку на прилавок, чтобы почерк вышел разборчивым:

«Дорогая мама!

Забавно, но на этот раз я точно знаю, что хочу сказать. Словно правильные слова все время были под рукой, просто я не находила их.

Замечала когда-нибудь, как дети, свободные почти во всем, хотят заботы и внимания, а дети, о которых только и делают, что заботятся и наделяют вниманием, хотят свободы? Я не оправдываю себя, только, может, именно поэтому я и забыла сказать тебе спасибо за всю заботу и внимание. Сейчас я еду домой. Давай начнем заново».

А потом подписалась: «Со всей любовью – Вида».

Прилепила марку, вернула даме ее ручку, и все это стоило меньше доллара. Я еще со своего доллара несколько центов сдачи получила.

И вот интересно, между прочим: ведь доллар – это как раз все, что у меня оставалось из тех пятидесяти, полученных от пожилой леди.

У нас почти полный бак горючего, и тут надо было пораскинуть мозгами. Снова в путь? Или в поход – это смотря как взглянуть. Только, думаю, мы, наверное, уже добрались туда, куда ехали. Люди чаще всего всегда добираются. Так или иначе.

Тут вдруг я поняла, что надо постскриптум добавить, и снова попросила ручку.

«P.S. Ты обратила внимание, что на этой я сразу что-то написала? И отправила ее? Я делаю прогресс. Всего доброго – В.».

Взглянула на даму, подавая ей открытку.

– Вы обязательно отправьте ее в почту, хорошо?

– Обещаю. Это важно, я понимаю.

– Ага. Это моей маме.

– Да-а. Мамы – это важно. Мне ли не знать. Я тоже мать.

– Я моей мамуле обязана. Ей от меня прилично досталось.

– В таком случае я позабочусь, чтобы это попало к ней.

– Спасибо.

Потом я вышла на солнышко, в ясный день и еще разок напоследок взглянула на небо. Может, еще что-то мне надо сделать. Осталось еще что-то. Вроде прощай сказать.

Только ничего такого не было. Было ощущение, что тут я все сделала.

Так что пошагала обратно к машине Виктора, села и сказала:

– Теперь давай домой, ладно? Я полностью готова ехать домой.

Так мы и сделали.