Дорогая Майра,

Ричард

я уже дома. Вернулся из последнего своего дурацкого похождения. Хорошо ли, плохо ли, но я и впрямь верю, что покончил со всем этим и теперь смотрю вперед.

Звонил Роджеру, он с большим пониманием отнесся к прежнему моему поведению и даже не уволил меня. Так что, будем надеяться, вскоре я опять возьмусь за работу.

Полагаю, вы знаете, что здесь идет некое подведение итогов. Полагаю, вы чувствуете его приближение.

В эти месяцы вы дали мне множество советов, большинству которых я был рад, некоторым – нет, и в воздухе явно так и зависла вопросительная нотка о правоте. Иногда я чувствовал, что вы правы, в иные времена – что вы, по-видимому, слишком осторожны, что, разумеется, является вашим правом.

Есть у меня искушение оглянуться сейчас назад, после того как уже пройдены некоторые из неблагоразумных дорог, и сказать, что вы были правы во всем и мне следовало бы вас слушаться. Только это не честно.

Вот правда, как я ее в силах выразить в самом лучшем виде.

Вы были правы наполовину. Вы говорили, что ничего, кроме боли, мне это не принесет, и вы были наполовину правы. Это доставило мне боль. Но это не принесло мне ничего кроме.

По-прежнему рад вашей поддержке, невзирая на то кто был прав, а кто нет. По большей части все мы разгуливаем себе, будучи и теми, и другими, как я думаю, почти все время.

Я люблю вас, Майра.

Спасибо вам большое.

Ваш зять по-прежнему,

 

Искусство взросления

Уже не один месяц, как я не брался за дневник. Даже не думал о нем. Но это я записать обязан. После всего, на что я потрудился извести столько чернил, мне необходим этот последний штрих, завершающий случившееся.

Это почти эпилог. Он по-своему совершенен.

Сейчас февраль, почти конец месяца, и я только что получил весточку от Виды. До этого были две открытки. Однако несколько месяцев – ничего.

В целом дело было так.

Конни приехала погостить на выходные, и я потрясен ярчайшей творческой вспышкой применительно к морским гребешкам, чесноку и макаронному изделию «ангельский волос». А потом, как то пристало гибриду рассеянного профессора с безумицей-ученой, в последнюю минуту я катастрофически забыл о сыре «пармезан».

Конни была вполне мила и сбегала в лавку, чтобы купить сыру. Когда она вернулась, то прихватила заодно и пачку моей почты.

– Ты никогда не заносишь письма в дом, – попеняла она.

– Это правда, – кивнул я. – Никогда не приношу.

– Значит, хорошо, что я тут. Тебе открытка на Валентинов день от Виды.

– Валентинов день был неделю назад.

– Не знаю, что и сказать тебе на это.

Я в тот момент был по локти в томатах. Кожицу снимал, вычищал зернышки, нарезал. Так что откликнулся не сразу.

– Что навело тебя на мысль, что это открытка на Валентинов день?

Конни поднесла конверт к самому моему носу лицевой стороной:

– Тот факт, что на обратной стороне конверта написано: «Счастливого Валентинова дня!»

– Сильный довод. Признаем. Может, послание припозднилось, потому что Вида путешествует. Может, ему пришлось проделать немалый путь. Откуда оно?

– Веймар, Германия.

– Это шутка? – Я принялся мыть и вытирать руки, чтобы самому посмотреть. – Почтовый штемпель гласит: «Веймар, Германия»?

– Нет. Обратный адрес гласит: «Веймар, Германия». Почтовый штемпель гласит: «Weimar, Deutschland». Только, полагаю, это к одному и тому же сводится.

Я бросил полотенце, взял очки со стойки и сел за кухонный стол с письмом от Виды. Рассмотрел почтовый штемпель, прочел обратный адрес. Изучил заграничные марки. Понедоумевал, что завело ее так далеко от дома.

Когда вскрыл конверт, то был сражен ее художеством. В конверте была рукодельная открытка с рисунком спереди. Рисунком сердца. Но не Валентинова сердечка. А сердца. Настоящего человеческого сердца с красными мышцами и тканями, голубыми венами и артериями, расходящимися в противоположных направлениях.

Я перевернул рисунок и показал его Конни.

– Поразительно реалистично, – заметила она.

Раскрыв открытку, я прочел.

«Дорогой Ричард,  – говорилось в ней,  – я начинаю видеть смысл в тех словах о любви, которые вы произнесли, когда я впервые вас увидела. Может, она меньше похожа на Валентиново сердечко и больше – на настоящее. Если даришь кому-то свое сердце, то это такой вот несуразный кусок мускулов, на какой и смотреть-то не всегда приятно. Понимаете?

Вида».

Хватит философии. Надеюсь, вы в порядке.

Всего доброго.

Я перечитал дважды. Помолчал немного. Потом поднял взгляд на Конни:

– Я прочту это тебе.

– Не надо, если слишком личное.

– На самом деле нет. Больше просто рассуждение о любви вообще.

Я прочел послание Виды вслух, и мы просидели молча секунду-другую.

– Помнится, ты говорил, что она еще дитя, – сказала Конни, перебрасывая мне кусок сыра «пармезан».

– Дети взрослеют, – парировал я.