Самый высокий в мире термометр

Эдди спросил меня: «Что это за книжица, в которой ты все все время пишешь? Дневник, что ли?»

Вот я ему минут двадцать и втолковывала все про Эстер, про книжку с чистыми страницами, которую она мне подарила, про утешительный камень, про то, как она умерла (от этого я опять заплакала), и еще кучу всякой чепухи, о которой он меня на самом деле не спрашивал.

Только мне нужно было хоть чем-то занять себя.

Эдди механик, который чинит машину Виктора. Только как раз тогда он не чинил. Когда он меня спросил про книжку, он чинил чью-то еще машину. Прелестный голубенький «БМВ», что принадлежит еще одному несчастному глупцу, вздумавшему за раз одолеть пустыню целым и невредимым.

Чинить машину Виктора Эдди пока не может, потому что сделал спецзаказ на водяной насос, а тот еще не прибыл. Это занимает много времени. Больше, чем все думали.

А кроме того, даже когда водяной насос объявится, Эдди все равно нужно будет заниматься прежде всего с тем клиентом, который платит.

Мне Эдди нравится. Мы с ним приятели.

Он старше нас. Лет сорок или пятьдесят. И он индеец. Я имею в виду не типа индиец из Индии, я имею в виду типа американский индеец. Или, думаю, мне следовало бы сказать – исконный американец. Так, наверное, и уважительнее, и правильнее. В конце концов, сколько еще можно держаться названия только потому, что Колумб был идиотом, выискивавшим специи, который даже не врубился, что заехал туда, что и близко к Индии не лежало?

Впрочем, мне надо следить за собой строже, чтобы не отвлекаться.

Короче, Эдди носит волосы, забранные в длинный хвостик, который спускается у него по спине и который он перетягивает в трех местах. Перевязывает кожаными ремешками. Волосы связаны около затылка, но и на концах тоже крепко перевязаны, а еще перехвачены посредине. Так что хвостик тоненький. И черный. А еще у Эдди огромадный живот.

Еще он очень приятный.

Знает, что у нас не много денег, вот и посылает Виктора с поручениями на своем грузовике. Забирать запчасти и всякую всячину. Дает ему этим отработать. И он позволил нам разбить палатку Виктора рядом со своей заправкой. Только я там не могу появляться раньше четырех часов дня, когда заправка оказывается между солнцем и палаткой и появляется хоть какая-то тень. Иначе там – смерть. Буквально. Я вовсе не драматизирую.

Еще Эдди позволяет нам брать лед из своего морозильного агрегата, что, возможно, спасло жизнь мне и наверняка спасло Джекса. Примерно раз в час я окатываю Джекса водой из шланга в сторонке от заправки, а потом кормлю его льдом и держу лед на подушечках его лап – тогда он немного оживает, как поникшее, увядшее растение, когда кто-то польет его водой.

Когда мы вновь выберемся на дорогу, Джекс будет счастливее всех. Да и мы с Виктором сами жаждем того же.

Виктора тут нет, потому как он на работе: ездит по поручениям на грузовике Эдди.

Если бы я захотела, то сидела бы в крохотной лавке-закусочной при заправке Эдди, где есть кондиционер (если б не было, народ не задерживался бы, чтоб купить что-нибудь). Только сейчас я не хочу быть в лавке, потому как там смена гадкой кассирши. А кроме того, там негде сесть. Приходится устраиваться на полу, и покупатели подозрительно косятся на меня.

Добрая кассирша любит собак и пускает Джекса полежать на полу у себя за стойкой, где пса никто, кроме нее самой, не видит. Так он попадает туда, где прохладно. Гадкая кассирша собак не выносит (и, вообще-то, народ их тоже не жалует, коль скоро я уж о том подумала) и говорит, что вызовет на собственное рабочее место санитарную инспекцию, если увидит собаку в лавке.

Я как-то спросила Эдди, зачем он взял ее на работу, и он ответил, что, если б мог, взял бы кого другого с нравом получше, но вряд ли хоть кто-то станет искать тут работу летом.

Я едва себя не предложила поработать. По крайней мере, при кондиционере. Только мы скоро поедем дальше.

Опять я отвлекаюсь.

Так вот, я сидела у Эдди в мастерской, в ремонтном боксе, и болтала с ним. Спиной стену подпирала. Джекс лежал рядом на цементном полу, недавно политом, и спал, вытянувшись на боку в небольшой лужице и высунув язык только что не до пола. В мастерской кондиционера нет, потому как ремонтные боксы все спереди открытые. Зато хотя бы тут мы были в тени. А еще тут крутились два больших вентилятора: все лучше, чем ничего.

Так, возвращаясь к тому, с чего начала.

Я рассказала Эдди все про Эстер и книжку. И он слушал, кивал. А сам склонился над двигателем этого «БМВ». Снял капот, виниловыми шторками прикрыл оба крыла, чтоб можно было положить инструмент, ничего не поцарапав.

– Виктор рассказывал мне, – сказал Эдди, – что тебе сердце пересадили. Я так и не понял, врал он или правду говорил.

– Зачем ему было врать?

– Не знаю, – пожал плечами Эдди. – Я не знаю, зачем кому-то врать, зато знаю, что некоторые так делают. Ты пойми меня правильно. Он, похоже, парень хороший. Но я его плохо знаю. Просто я никогда раньше никого не знал, кому бы сердце пересадили. Это такая редкость.

– Не такая уж и редкость.

– А я думал, что это и вправду редкость.

– Уже нет. Тысячам людей пересаживают каждый год. Вполне уверена, где-то от двух до трех тысяч только здесь, в США. Если только я правильно запомнила. Впрочем, не думаю, что запомнила неправильно. Это много.

Я оттянула немного вниз ворот своей футболки, чтоб показать Эдди верхушку рубца. Он поморщился, будто бы это ему грудь располосовали до половины.

– Уух, – фыркнул он. – И далеко это тянется?

Я указала на место, где рубец закачивался, и Эдди снова поморщился.

– Намучилась, должно быть, с этим вдосталь?

– Ага. Только лучше, чем умирать. – Думаю, мне не стоило бы так говорить, ведь я так никогда и не умирала. Но пересадка точно кажется куда лучшим выходом, чем медленное, но безостановочное умирание.

– О, ты уже умирала, – сказал Эдди. Вновь вернулся к своему «БМВ». – Все мы умирали. И по многу раз. Просто ты не помнишь.

– Может, и так. Ага. Могло быть и так. Хочу пойти взглянуть, насколько сейчас жарко.

– Сто четырнадцать, – сообщил Эдди.

– Вам отсюда гигантский термометр видно?

– Ничуть.

– У вас тут маленький есть?

– Никакого.

– Откуда же вы знаете?

– Просто знаю. Я прожил здесь всю свою жизнь и просто – знаю. Спорим, что я не ошибся больше чем на один градус? Не веришь мне – ступай посмотри.

Я поднялась и пошагала из мастерской. Джекс завозился, встал и пошел со мной до открытых дверей, оставляя за собой длинный водяной след, но потом пес остановился еще до того, как я вышла на солнце. На солнце он выходить не хотел. Остановился и стал ждать меня.

Я прошлась по обжигающему асфальту, пока не стало видно гигантский термометр. Я видела и ощущала эти волны жара, мерцающие повсюду вокруг меня. Поджаривающие меня. Я понимала: надо поторопиться и вернуться обратно в тень до того, как покроюсь хрустящей корочкой и хорошо прожарюсь.

Самый высокий в мире термометр – это то, что приносит Бейкеру известность. Кажется, вроде странная штуковина для похвальбы, но, думаю, в каждом месте должно быть что-то. Шпиль имеет высоту в 134 фута. По футу на каждый градус, который термометр должен показывать. Поскольку где-то в 1913 году в Долине Смерти температура достигла 134 градусов. В самом низу начертано: «Бейкер (штат Калифорния) – ворота в Долину Смерти». Выше на шкале высвечивается каждый десятый градус с поперечными линейками между ними.

Термометр показывал 114.

 

Водяной насос

Может, это странно. Нет, наверняка это странно. Но во всяком случае – вот оно.

Я принялась думать, что водяной насос для машины – это то же, что сердце для тела. А потом стала чувствовать, может, насоса не будет никогда. Типа мы в больнице в ожидании насоса, и, может, его просто так и не окажется.

Богу ведомо, что он до сих пор так и не объявился.

И тогда несчастная машина Виктора никогда не будет жить, дышать и ездить по дороге, не поглядит снова на белый свет. Мы же по-прежнему будем, конечно, живы, только очень сильно застрянем. Крепко сядем на мель.

Но потом, на следующий день после того, как я рассказала Эдди про Эстер и книжку, объявился Виктор, стоявший в волнах жара за открытыми дверями ремонтных боксов, только-только вернувшийся из рейса за запчастями. Он лыбился во весь рот, стоя там, а солнце било ему прямо в макушку, пока Эдди не крикнул:

– Эй, гринго, катись с полуденного солнца!

Как я уже говорила, Эдди был исконным американцем. Не испанцем. Но он звал людей «гринго», если у них не хватало ума понять, что надо уматывать от солнца, у которого, по мнению Эдди, хватало придури.

Между прочим, я ошибалась, когда сказала, что Виктор носит свою готскую черную шинель, даже когда по-настоящему жарко. Только не когда 114 градусов, тогда не носит. Ходит в одной футболке. У него загар, как у заправского водителя грузовика: от предплечья до запястья и на шее, только мне лучше не отвлекаться снова.

Виктор зашел в мастерскую, все еще улыбаясь, и Джекс вскочил и замотал хвостом, как сумасшедший.

И Виктор произнес:

– Угадай, что только сегодня прибыло?

Мы поняли: водяной насос. Ему даже не пришлось говорить этого. С минуту мы, Виктор, Джекс и я, исполняли танец водяного насоса, только было чересчур жарко для танцев, и мы перестали.

Виктор отправился сгружать все запчасти и заносить их на склад.

Я опять села, подперев спиной стену, Джекс улегся рядом, тяжко вздохнув (я называла это у него знойным вздохом), а Эдди вернулся к своему «БМВ».

– Я буду скучать по вам, Эдди, когда мы двинемся дальше. – Это я сказала. Хотя знала, что еще день-другой пройдет, пока он поставит водяной насос. А то и дольше. День-другой – это при том, что больше ни у кого из платежеспособных клиентов не случится поломка на подъезде к Бейкеру.

– Вам надо будет еще как-нибудь заехать и сказать: привет.

– Может, зимой.

И Эдди, рассмеявшись, бросил:

– Гринго вы оба.

 

О том, как найти Одно Место

Все следующее утро Эдди старался закончить ремонт «БМВ», чтоб начать ставить Виктору водяной насос. Он отправил Виктора с последним списком поручений, и все получилось очень здорово, потому как оба они подсчитали, что своими разъездами Виктор вполне отработал плату за ремонт. Думаю, Эдди давал нам небольшую поблажку, но сам он в этом ни за что бы не признался. Он ко всем относится по справедливости, по-моему.

Утро я провела под кондиционером с доброй кассиршей Элли и прячущимся под стойкой Джексом. Но потом пришлось со всех ног перебегать в ремонтный бокс, едва мы завидели, как по дороге идет на смену гадкая кассирша (которую звали Кристал).

Едва я вышла, на меня пахнуло жаром, как из доменной печи. Нет, я у домны никогда не была, но читала об этом. Впрочем, потерпеть стоило. Поскольку Эдди уже колдовал над большой старой американской машиной Виктора. Я правда-правда почувствовала себя счастливой. Думаю, наверное, в первый раз я по-настоящему уверовала на деле, в самой глубине своего сердца (ладно, чьего-то еще сердца, пусть так), что мы выберемся из пустыни и поедем туда, где прохладнее.

– Сколько, по-вашему, это займет времени?

– А-а, в работе нет ничего особо сложного, главное, что я наконец за нее взялся.

Я села на цементный пол, подперев спиной стену, как можно ближе к одному из вентиляторов, а Джекс бегал взад-вперед и повизгивал: таким способом он жаловался, что нам нельзя сидеть в прохладе. Через некоторое время он сдался и плюхнулся на пол.

– Кого вы станете по поручениям гонять, когда мы уедем?

– Полагаю, будет, как в былые дни. Если что-то понадобится, то у меня есть три надежных работника. Я, я сам и просто я.

– Думаю, вам следует поручить это делать Кристал. Тогда ей не придется иметь дела с живыми людьми. Будет сидеть себе в грузовике.

– В магазине запчастей тоже живые люди. Я не могу позволить себе злить их.

– А как же клиенты в закусочной?

– Вообще-то она с ними вполне вежлива. Грубости она, по-моему, для нас приберегает. Я никогда не спрашивал, куда вы, ребятки, на пару направляетесь.

– Пока не знаем.

– Просто катаетесь за-ради покататься?

– Не совсем так. Тут есть одно место, которое манит меня. Вроде как я наполовину помню его. Только я не совсем уверена, что это за место. Или где оно. Впрочем, кое-что о нем мне известно. Я знаю, что туда ездит много народу. Там оживленно. Это не какое-нибудь глухое местечко посреди ничего. И я знаю, что это одно из тех мест, впервые увидев которое громко восклицаешь. Типа произносишь «Оооох!», сам того не желая. Или всасываешь в себя воздух до того громко, что стоящий рядом с тобой слышит это. Еще я знаю, что оно красное. Я имею в виду не ярко-красное, а типа того красного, какое бывает в красных скалах.

Эдди тихонько присвистнул.

– Работы у тебя непочатый край, дружище. На юго-западе США, пользуясь твоим описанием, трудновато угодить, что называется, в точку.

– Где бы вы стали искать, окажись вы на моем месте?

– Может, район нацпарков Сион и Брайс-каньон. Седона на такое смахивает. Большой каньон, разумеется. Глен-каньон. Возможно, Эскаланте и Капитол-Риф. А еще Арки или Каньонлендс.

Я вздохнула, думая, что это целая куча мест и, наверное, там везде жарко.

– Думаю, придется нам попробовать везде побывать.

Я видела, как Эдди поднял взгляд, а потому и сама вскинула голову. Кто-то подъезжал к его мастерской. То была пара, не сказать, чтоб слишком старая, может, лет к тридцати, в таком и вправду древнем американском грузовичке с открытым кузовом, который для красоты был сплошь раскрашен вишенками. Классика. Вот только звучала машина не так здорово, как смотрелась. Она фыркала и кашляла, а из-под капота у нее то ли пар, то ли дым выбивался.

– Ставь ее туда! – крикнул Эдди и махнул рукой, указывая на свободный бокс, но мотор заглох, и дальше машина уже не двинулась.

«Черт!» – мысленно выпалила я. Хотя обычно я не ругаюсь, даже про себя. Мы тут, в конце концов, застряли.

Малый вылез из кабины, обошел грузовичок сзади и принялся орать, ругаться и ногами топать на то, что там увидел. Мне думалось, что чересчур уж жарко на дворе, чтоб так сходить с ума, но он, похоже, справлялся. На малом была белая майка, выставлявшая напоказ бугры мускулов, и джинсы в обтяжку с большой овальной пряжкой на ремне размером с плоский лимон.

Эдди вышел на солнце, обошел грузовик, посмотрел, что там с ним, а потом они затолкали машину в бокс. Я вполне достаточно услышала, чтобы понять, что причиной, так расстроившей парня, была вода, вылетавшая из выхлопной трубы. Думаю, это не к добру.

– Ты ее сюда издалека додергал, – заметил Эдди. – Так?

– Я мог бы и на своих двоих дотопать, думаю, да вот она решила, что не осилит. Во всяком случае, сказала, что не осилит. – Он указал назад, на свою подружку, или жену, или кто она ему там, которая как раз скрылась в прохладной закусочной, крутя головой. На ее идеальной прическе ни волосок не шелохнулся. По виду, ее словно создали вместе с этим черт-те чем на голове и больше ничего не желали с волосами делать.

Думаю, не следовало мне предположения высказывать, подружка она ему или жена. Виктор, вот, я хочу сказать, мне не дружок и не муж только оттого, что мы вместе в дороге. Только все равно, думаю, я права, потому как они внимания друг на друга не обращают, будто втихую ведут сражение, чего друзья чаще всего не делают.

– Не так уж чтоб и топать-то далеко было, да жара донимала. Она, думаю, не выдержала бы. А теперь, бьюсь об заклад, я прокладку головки блока спалил.

– Молись и надейся, что это все, что ты натворил, сынок. Надейся, что ты головки не покорежил. А то и блок не растрескал.

– Ой-е, старик. Ты только всего этого мне не накаркай.

– А я ничего тебе и накаркиваю. Надеюсь, все проще пареной репы окажется. У меня работы – сообразить не успеваю, чем заняться. Кормиться за счет тебя одного не приходится. Работы, должно быть, так или иначе предстоит много. Даже если только головки покорежены, и то за ними придется послать машину в Барстоу. На глазок, несколько дней займет как минимум.

«Понятно? Я права была, – подумалось. – Нам отсюда никогда не выбраться».

– Когда сможете взглянуть на нее?

– Может, к концу дня. Может, утром. Зависит от того, когда успею поставить водяной насос вот этой милой молодой леди.

Я поймала взгляд Эдди. Типа спросила, что он задумал. О чем говорит. Но он просто снова отвел взгляд в сторону. Приподняв голову, я увидела, как подъезжает Виктор на грузовике Эдди.

– О, гляди! – воскликнул Эдди. – Повезло тебе. Вон мой помощник приехал. Если хочешь, я попрошу его отвезти вас двоих в ближайший мотель, где вы сможете в прохладе понежиться и нервы в порядок привести. А я мог бы вам позвонить. Держать вас в курсе.

– Было бы здорово, – сказал малый. – Ага. Славненько было бы.

– Эй, Виктор, – окликнул Эдди, когда Виктор вылез из кабины. – Погоди пока эти запчасти разгружать. У меня для тебя еще одна работенка есть.

Виктор зашел в мастерскую, Эдди отвел его в сторонку и сунул деньги. Я не так близко сидела, чтоб разглядеть, сколько именно.

Зато услышала, как Эдди сказал:

– Отвези этих людей куда-нибудь, где они могут снять номер, а после дай мне знать, где они посадку сделали.

Виктор глянул на деньги и спросил:

– А это зачем?

– Ну как же, – ответил Эдди, – ремонт ты полностью оплатил. Вот я и плачу тебе за эту добавочную работенку. – Виктор попытался было спорить, но Эдди его прервал: – И не спорь со мной. Чем дольше ты тут торчишь и артачишься, тем больше эту парочку жар распирает, а они уже и без того паром исходят.

Так что Виктор загрузил обоих на маленькое переднее сиденье грузовика-пикапчика Эдди – и понеслись они прочь по дороге, скрываясь в волнистых полосах зноя над асфальтом.

– Эдди, почему вы не пропустили платящих клиентов вперед?

– Ваш ремонт оплачен.

– Ну да, но они же платят реальными деньгами.

– А кроме того, я дела люблю делать по одному за раз.

 

Пустыня ночью

Ночь тут – мое любимое время. Ночью градусы падают прилично ниже 100 в конце концов. Впрочем, не раньше, чем темно станет. Иногда, когда уже совсем темно, я забираю Джекса на небольшую прогулку, он бегает себе и поднимает ногу на все, что попадется. Обычно и Виктор ходит с нами, но сегодня он выполняет еще одно поручение Эдди.

Эдди только что завязал с работой. Закончил установку водяного насоса, потом принялся копаться в двигателе грузовичка в вишенках, чтоб можно было сообщить этой бедной парочке, что к чему. Разобравшись с работой позже обычного, он дал Виктору двадцать долларов плюс на бензин, сгонять в Барстоу и вернуться, прихватив пиццу из любимой пиццерии Эдди.

Мне думается, это должна быть очень вкусная пицца. Слишком далек крюк, чтоб ехать за обыкновенной.

Короче, Виктор должен был сгонять туда на своей собственной – уже на ходу! – машине, что его порадовало. А поскольку на его машине кондиционера нет, то и незачем было беспокоиться, что пицца Эдди остынет за время долгого пути домой.

Мы с Джексом одни отправились на небольшую прогулку. Светила луна, почти полная, слегка веяло очень слабеньким ветерком. Меня радовало, что мы решили задержаться еще на одну ночь. Я обожаю пустыню ночью и терпеть ее не могу днем, а потому глупо было бы провести тут больше дней, чем ночей.

Термометр-гигант показывал 104.

Думаю, если бы не пицца Эдди, мы бы уже были в дороге, так что мысль о пицце мне нравилась.

Под гигантом-термометром, неподалеку, есть большой валун. А на валуне всегда стоит чугунная сковорода с длинной ручкой, а в ней два яйца. Кто-то из местных, должно быть, кладет по два яйца каждое утро, чтоб народ видел, как они поджариваются на солнце в течение дня. К ночи они превращаются в сухие корки, уж вы мне поверьте.

Джекс не на поводке, он разнюхал дорогу и слопал яйца. Думаю, ничего в этом нет такого, ведь все равно утром должны положить свежие. Думаю, если бы Джекс яйца не съел, ночью пришли бы койоты и их сожрали.

Только потом я всполошилась, а свежие ли были яйца, но было уже поздно. В любом случае, пса от них не стошнило. Он был в порядке.

Так вот, возвращаясь к койотам. Койоты очень голодные. До того голодные, что нам приходится на ночь забирать Джекса с собой в палатку. Хотя пес он большущий. Больше койота. Но Эдди говорит, что, если койотов наберется достаточно, целая стая, они нападут и на большую собаку. Зависит от того, насколько они голодные.

Только я не хочу отвлекаться.

Мы повернули к дому и… Забавно, а? Я только что назвала заправку Эдди домом. Точно, мы слишком тут засиделись. А потом мы с Джексом увидели, что Виктор уже вернулся с пиццей, и пес рванул вперед поздороваться.

Я устала. А потому просто шагала.

Мы сидели позади палатки прямо на земле, подстелив спальники, потому как внутри палатки не почувствуешь того легонького ветерка.

Виктор достал готовой походной смеси из сухофруктов с орехами, которой мы собирались поужинать.

Как вдруг над нами вырос Эдди с пиццей в руках, и мы подняли головы.

– Ну, кто у нас тут голодный? – спросил он.

А Виктор в ответ:

– Эдди. Так нельзя. Ты платишь мне двадцать долларов, чтоб я съездил за пиццей, а потом вдруг являешься, чтоб поделиться ею с нами.

Эдди уселся на землю, скрестив ноги и не пуская в ход руки. Просто типа сложился и сел.

– А почему мне нельзя? Я, кажется, волен делать, что хочу. Постольку-поскольку никто не окажется в обиде. Как в той старой песне: «И кому какое дело, если я так решил».

Он положил коробку с пиццей перед нами и открыл ее. Виктору пришлось оттягивать Джекса за ошейник.

– И ему кусочек достанется, – сказал Эдди. – Это большая пицца.

Он был прав. Пицца была большая.

– Эдди, а я этой песни не знаю, – подала я голос.

– Билли Холидей. Тебя еще не было. Меня тоже еще не было, коли на то пошло. Но это одна из песен, которая вроде как классика.

Мы принялись за пиццу, она и в самом деле оказалась очень вкусной, знаете, такая, от какой берешь кусок, а с него сыр по краям отовсюду тянется и нужно время, чтоб его весь собрать. Я по-настоящему проголодалась – в первый раз за все время, сколько себя помню.

– Что с грузовичком? – спросила я.

И Эдди помрачнел.

– Погано. Он блок растрескал.

– Я не понимаю, что это значит.

– Блок двигателя. Там чего только нет. Обыкновенно-то, если у тебя в старой машине блок треснул, так просто машину выбрасываешь. Так во всяком случае большинство людей делали, если только машина не была очень ценной. А этот грузовичок… Ты б видела двигатель. Сплошь хром. Поверишь, крышки клапанов, воздухоочиститель и всякая такая ерунда – все из хрома. И все такое чистое, что с него есть можно. Ни капельки масла не подтекло. Грузовичок для этого малого, как дитя родное, это я тебе говорю. Одна только мысль противна, что надо ему звонить и сообщить. Я решил дать ему выспаться хорошенько одну ночку, а уж потом оповещать.

– И сколько времени займет ремонт?

– А-а. Больше недели. Если он вообще доверит мне все наладить. Тут возни очень много, иногда народ не решается. Иногда просто кличут брата, или кузена, или приятеля своего, чтоб приехал сюда с буксирной тягой покрепче. Помог доставить чертову развалюху домой. Так что – посмотрим. Ну а вы, ребята, куда направитесь утром?

Я рада была, что он спросил, потому как сами мы еще не решили. Мы немного поговорили об этом, но потом Виктору пришлось за пиццей ехать, так что – не успели.

– Мы, – сказал Виктор, – никак не решим, начать с Сиона или с Большого каньона. По карте смотрели, что ближе. Я того мнения, что – с Сиона, тогда нам не придется возвращаться назад к Барстоу, чтобы попасть на трассу 40. А еще потому, что мы решили, так будет прохладнее.

– Прохладнее? – засмеялся Эдди. – Вы решили, что в Сионе будут прохладнее? Это как же вы решали?

– Ну, это куда дальше на север.

– А еще это куда ниже по высоте. И намного жарче. По расстоянию же – более или менее то ж на то ж. Но южная стена Большого каньона имеет высоту около семи тысяч футов, а Северная стена – выше восьми. Местами восьмитысячники попадаются. Вот где лучше на прохладу рассчитывать. Плюс, когда вы доберетесь примерно до Уильямса, вам придется выбирать: Большой каньон или Седона. Отсюда ехать примерно одинаково. Можете монетку кинуть.

Мы с Виктором переглянулись. Джекс управился со своим куском пиццы и с надеждой ждал, роняя слюни, следующего.

– Прохлада? – спросила я Виктора.

– Прохлада, – отозвался он.

Вот так мы и решили, что утром отправимся назад к трассе 40 и по ней двинем на восток.

Потом Эдди посмотрел прямо на меня и спросил:

– Как ты вообще это место запомнила?

Я пыталась смотреть ему в лицо, в глаза, но к тому времени было уже совсем темно. Позади него я видела высоченный термометр, светившийся на отметке 102. Поначалу я не ответила.

– Это место, куда ты ездила, когда была ребенком?

– Нет, – выговорила я. – Когда я была ребенком, мне никуда ездить не приходилось. Я всегда была слишком больна.

Больше вопросов Эдди не задавал, но я понимала, что он ждет. И Виктор тоже ждал. Понимаете, я ведь на самом деле и Виктору никогда не рассказывала, откуда помню место, которое разыскиваю. Просто сказала, что это тот случай, когда трудно объяснить.

– Мое новое сердце помнит его, – сказала я.

– Твое новое сердце… – Эдди притих. Я чувствовала, что ему хотелось знать, буквально ли я выразилась. Но, видимо, вопрос был уж слишком личный.

– После того как я получила чужое сердце, я вспоминаю о некоторых вещах, которые, думаю, оно видело до того, как встретилось со мной. Но я их не видела никогда.

– Я слышал об этом! – вскричал Эдди. Уже возбужденно: – Что-то такое видел в новостях! Люди раньше были вегетарианцами, а потом им делают пересадку – и ни с того ни с сего им вдруг сальца хочется, а потом они выясняют, что их донор обожал сало. Ну и ну. И вправду интересно. Хотел бы я знать, как это чувствуется. Это то, что ты даже объяснить можешь?

– Не совсем, – сказала я. – Я в том смысле, что это просто ощущается, словно ты вспоминаешь. Ощущается как любое другое воспоминание. Единственное отличие – ты знаешь, что никогда не видела место, которое вспоминаешь. Знаешь, что никак не могла видеть.

– Ну и ну, – произнес Эдди. – Чудес поболе в небесах и на земле, а?

После этого мы волками набросились на пиццу, не говоря ни слова.

– Что ж, – сказал Эдди. И поднялся на ноги так же, как и сел, только в обратную сторону. Без рук. Он просто разложился, а потом вытянулся, держа пустую картонку из-под пиццы. – Дам вам, ребятки, немного поспать. Если не увидимся утром, то – благополучной вам поездки. Доброго пути. И всякое такое.

Он уже уходил, когда я вскочила и в несколько шагов догнала его. Мне, чтобы встать, все же потребовались руки.

Обхватила его и сжала в объятиях. Впрочем, у меня даже рук не хватило, чтоб обнять его огромадный живот.

Я произнесла:

– Попробую как-нибудь опять заехать сюда и сказать «привет».

А он ответил:

– Надеюсь, твое новое сердце найдет то, что ты ищешь.

А потом я отпустила его, и он ушел.

 

Гадание на монетке в Уильямсе

Когда мы добрались до Уильямса в Аризоне, спать пришлось в машине. Оказалось, что летом в такой близости от Большого каньона толпы народа. Очень трудно отыскать место для ночлега сразу как подъехал. Особенно, когда выяснилось, что то был вечер субботы. Мы этого не знали. Какой был день недели. Мы с Виктором потеряли счет дням давным-давно. Пока не попытались на ночлег устроиться. Вот тогда-то и выяснилось, что был вечер субботы и что нам придется спать в машине.

Так вот, представить себе, как устроиться поспать в автомобиле, не самая легкая штука на свете.

По счастью, машина была немаленькая. Большой старый «Олдсмобил» с цельным сиденьем впереди, слава богу.

И тем не менее.

Единственное, что мы могли сообразить для устройства Джекса, – это позволить ему спать на заднем сиденье со мной: он укладывается вплотную к одной двери, а потом мне приходится свернуться в крохотный клубочек и использовать пса как подушку.

Мы попробовали немного подремать так, когда только начало темнеть. Однако уснуть таким образом оказалось трудно.

Вот я и подала голос:

– Виктор! Ты спишь?

– Ни в одном глазу, – ответил он.

– Думаю, – сказала я, – мне и вправду надо бы выбиться из сил, чтобы уснуть в машине.

– Так что ты намерена делать?

– Хочешь с Джексом прогуляться немного?

– А то.

Вот мы из машины и выбрались. И взяли Джекса на поводок, потому как Уильямс был забит машинами. И мы прошли несколько улиц почти в темноте.

Было без чего-то девять, когда подошли к месту, где путешествующим предоставляли информацию. Там уже закрывались.

– Эй, – обратилась я к Виктору. – Стойте с Джексом тут, ладно?

А сама пошла внутрь и спросила даму, которая была вроде добрая, но только уставшая, есть ли у нее что-нибудь про Большой каньон и Седону. Та так смешливо прыснула, что было похоже, будто всхрапнула. Думаю, этим в основном к себе и располагала.

Тем не менее она быстро набрала кипу брошюрок и небольшую газету про Большой каньон, потом вручила их мне, и мы вышли вместе с нею. Она повесила на двери табличку «закрыто» и заперла дверь, когда мы оказались снаружи.

– Думаю, – сказала я Виктору, – это поможет нам решить.

– А я-то считал, – ответил он, – мы всего-навсего монетку бросим.

– Ну, можем и бросить, если хочешь.

Встали мы под фонарем, Виктор достал четвертак и сказал:

– Орел – Большой каньон. Решка – Седона. Лады?

– Лады.

Я следила, как монета взлетала в воздух, как падала, кувыркаясь, и понимала, что мне нужен орел.

– Решка, – произнес Виктор. – Седона.

– Лады.

Думается, мне больше хотелось в Большой каньон, но я ведь обещала исполнить то, на что монета укажет, да в любом случае в Большой каньон мы всегда и в другое время съездим.

Ночью я проснулась: тело одеревенело, а потянуться никак не получалось. Не знаю, сколько времени было, потому как никогда не носила часов. Только улицы были пусты. Ни души, ни звука.

Мы припарковались слишком близко к уличному фонарю, я жмурилась из-за этого; трудно было лежать с открытыми глазами: очень уж ярким был свет.

Джекс заворочался, попробовал вытянуться, но ему этого нельзя было сделать, так что он сразу же утихомирился и снова уснул.

Я каким-то образом свалила всю кипу брошюр. Или это Джекс сделал. До того, как я уснула, они лежали на полочке под задним окном, а теперь рассыпались кругом меня. Я спала, улегшись щекой на такую брошюру. Она втиснулась между моим лицом и боком Джекса. Думаю, я вспотела малость, потому как брошюру пришлось отлеплять от щеки. Она к ней приклеилась.

Я глянула на нее при свете, бьющем от фонаря. Бумага от пота покоробилась. Брошюра рассказывала о восхождениях на Большом каньоне. У меня перед глазами была задняя обложка.

Снизу большими красными буквами… угадайте, что было написано?

«Предупреждаем! Не пытайтесь подняться до реки и спуститься обратно за один день».

– Виктор, – сказала я. – Проснись.

– Что? – отозвался он. Думаю, он все еще спал.

– Я знаю теперь, куда нам ехать.

– В Седону.

– Нет. На Большой каньон.

– Ты ж сказала, в Седону.

– Ты не понял. Я говорю: теперь я знаю. Где это место. Мне как раз Большой каньон вспоминался. Вот что я искала. Там это место.

– Ты хочешь сказать, нам незачем ехать во все остальные места?

– Точно.

– Отлично.

Мы помолчали с минуту, а потом я сказала:

– Ладно, теперь, думаю, можешь опять засыпать.

Но ответа не последовало. Так что, наверное, он уже заснул.

 

О том, какой мне снился сон

Это важно. Дело нешуточное.

Я наконец-то снова задремала. Несколько часов не получалось: слишком уж сильно было возбуждение. Думала, я вообще не смогу уснуть, а когда снаружи уже почти светлеть стало – отрубилась.

Мне снился сон.

Снилось, что стою я над таким двориком каменным, с которого открывается вид на Большой каньон.

Дворик на самом краю стены каньона, там была низенькая стенка из камней, чтоб люди вниз не падали, еще большой плоский выступ, который и составлял дворик, а на нем кучка высоких кресел с подлокотниками. На некоторых всего один человек умещался, а другие были такие большие, что и для двоих хватало. Двойные. Почти все кресла поставлены в рядок к краю, лицом к низенькой стенке. Лицом к пропасти. Так что народ мог сидеть там и любоваться Большим каньоном, сколько душе угодно.

Я стояла там (в своем сне) и запоминала все-все, словно даже спящая я понимала: все это мне понадобится. Что мне снова потребуется каждая отдельная подробность.

А потом я оглядела всех людей, и одним из них был Ричард. Только он был моложе. Намного моложе, может, немного за двадцать. Но это был точно он. Никаких сомнений.

Вид у него был по-настоящему усталый и обескураженный.

Я двинулась вперед. Сказать ему что-нибудь.

И тут как раз Джексу вздумалось почесать ухо задней лапой, и я от этого очнулась.

Попыталась было снова уснуть и досмотреть сон, но так ничего и не вышло.