Последний урок почти закончился, до звонка оставались считанные минуты. И чем ближе был конец занятий, тем сильнее Грейс мучилась от тошноты. Лицо горело, щеки покалывало, живот скручивало узлом, как во время гриппа.

Только в этот раз дело было не в гриппе, и Грейс об этом прекрасно знала.

Бывает такое: когда очень сильно переживаешь и нервничаешь, через некоторое время начинает казаться, что тебя вот-вот стошнит.

А если взрослого четвероклассника вырвет прямо на уроке, то позора не оберешься. Хуже – только описаться на глазах у всех. Хотя нет, пожалуй, не хуже. Одинаково паршиво.

Так что Грейс попросилась выйти. Учительница очень долго выписывала разрешение, и, в конце концов, девочка не выдержала:

– Ой, а можно побыстрее? Мне плохо, сейчас стошнит.

– Бедняга! Держи, – сказала миссис Плейсер, вручая Грейс талончик. – Потом обязательно зайди к медсестре!

Странная какая: кто же пойдет к медсестре после занятий, когда можно бежать домой? Грейс решила, что миссис Плейсер сказала, не подумав. Взрослые вообще часто говорят всякие странные вещи – еще один пункт в бесконечном списке.

– Ладно! – сказала Грейс и со всех ног помчалась по коридору.

Соглашаться всегда проще. Гораздо проще, потому что иначе пришлось бы постоянно спорить.

Несколько минут Грейс простояла в женском туалете перед дверью кабинки: стоило добраться до укромного места, где можно без опаски вывернуться наизнанку, как желание выворачиваться пропало.

Через некоторое время туда зашли три девчонки постарше, класса из шестого, встали тесной кучкой, раскурили сигарету и пустили ее по кругу. Одна из девочек поглядывала на Грейс через плечо; вид у нее был недружелюбный.

Грейс надеялась, что они не попытаются вытрясти у нее мелочь, – в туалете случалось и не такое. Правда, вытряхивать из Грейс было совершенно нечего. А если воришки не найдут, чем поживиться, то могут и по шее надавать.

– Грипп, – сказала Грейс. Пусть знают, что ее может стошнить прямо на них, пусть боятся подхватить заразу. Тогда никто не станет к ней лезть.

Прозвенел звонок.

Грейс побежала во двор.

Там ее ждала мама. И Фелипе. Точно так же, как день назад.

Мама взяла Грейс за руку, слишком крепко стиснув ладонь, и решительно потащила в сторону дома. Грейс оглянулась на Фелипе, но ее тут же одернули, разворачивая обратно.

– А я буду танцевать чечетку в школе! – объявила она. – На общем концерте! Перед всеми учениками, с первого по седьмой класс.

– Когда? – спросила мама, хотя мысли у нее явно были заняты чем-то другим. Она постоянно поглядывала на Фелипе.

Грейс тоже повернулась посмотреть, не отстал ли он – нет, по-прежнему шел, – однако мама опять ее одернула.

– Через три месяца.

– Это хорошо. Как раз научишься танцевать.

– Я и так умею!

– И когда же ты успела?

– Между прочим, ты многое пропустила. Тебя долго не было.

– Не так уж и долго.

– Несколько недель.

– Несколько дней.

– Которые сложились в несколько недель!

Грейс ждала, что мама накричит на нее за такую наглость. Но ничего особенного не случилось. Мама снова оглянулась на Фелипе.

– Надо будет рассказать Билли про школьное выступление!

– Даже близко к нему не подходи.

– Мне надо ему рассказать!

– Нет, тебе нельзя с ним общаться.

– Мне надо! – крикнула Грейс; дальше отступать было некуда. Она выпалила, поражаясь собственной смелости: – И я ему расскажу!

Но на нее не обращали внимания.

Мама Грейс остановилась посреди тротуара, повернулась к Фелипе и рявкнула:

– Зачем вы нас преследует? Оставьте меня и мою дочь в покое!

Грейс возмутилась:

– Он не преследует, он просто живет в нашем доме.

Фелипе ответил одновременно с ней:

– Я не преследую, я иду домой.

– Зачем вы вообще заявились в школу? – крикнула мама.

– Боялся, что Грейс некому будет забрать.

– Я сама за ней пришла!

– А вдруг бы не пришли?

Фелипе стоял перед ними, такой грустный и беспомощный, что Грейс потихоньку начала закипать: мама обидела его ни за что, ни про что. Нет, мама – мамой, а некоторые вещи надо решать самой.

Она вырвалась, подбежала к Фелипе, обняла и прижалась щекой к животу. На нем была зеленая фланелевая рубашка, совсем старенькая и застиранная. Мягкая-мягкая.

– Te amo, Felipe, – сказала Грейс. Громко, чтобы мама тоже услышала.

– Te amo tambien, mi amiga.

– Billy y Rayleen? Dice para mi, «Grace te amo».

– Si, mi amiga. Si, yo lo hare.

Грейс снова убежала к маме. Та схватила ее за руку и потащила прочь.

– Ай! Отпусти, больно же! Давай немножко притормозим.

– Прибавь шагу.

От боли Грейс только сильней заупрямилась. Встала как вкопанная, высвободила ладонь.

– Фелипе! Ты не мог бы нас обогнать? Я не успеваю за мамой, она мне скоро руку выдернет.

Под пристальными взглядами мамы и Грейс Фелипе перешел на другую сторону, прошагал десяток метров и снова вернулся на их тротуар. И направился вперед, не оглядываясь.

Грейс с мамой тоже побрели к дому. Теперь мама шагала гораздо медленнее и не пыталась хватать Грейс за руки, что само по себе было уже неплохо.

– И когда ты выучила испанский?

– Говорю же, ты много всего пропустила.

Спустившись по лестнице на подвальный этаж, они нашли у своей двери коричневый бумажный пакет. На нем было выведено жирными буквами: «Для Грейс». Почерк казался незнакомым.

Мама подобрала пакет и собралась уже заглянуть внутрь, но Грейс, по-прежнему пыхтя от возмущения, выхватила его у мамы из рук.

– Тут написано для Грейс, а не для Эйлин.

– Я должна знать, что тебе принесли!

– Хорошо! Вот посмотрю сама и тебе покажу. Не злись.

Грейс сунула руку в пакет и нащупала мягкую ткань. Вытащила, осторожно развернула. Платье. Новенькое, с иголочки. Грейс прикинула его на себя – похоже, сядет как влитое. Но в этом не было ничего странного: миссис Хинман обмерила Грейс со всех сторон еще до того, как они определились с выкройкой. И теперь у Грейс было платье чудесного голубого цвета, длиной почти до колен.

– Красиво получилось!

– Кто купил тебе платье?

– Никто не покупал.

– С неба свалилось?

– Миссис Хинман сшила. Надо пойти сказать спасибо.

– Попозже.

– Почему?

– Потому что я устала и хочу немножко передохнуть, а одну тебя отпускать не собираюсь.

– Я сама схожу.

– Даже не вздумай.

Грейс вздохнула.

– Ладно. Какая разница. Скажи, когда закончишь отдыхать, а я пока танец порепетирую.

Они зашли в квартиру.

Грейс сразу побежала к чечеточным туфлям: ох, как же хорошо, что она была в них, когда мама похитила ее обратно! Грейс не уставала радоваться своему везению. По размеру подходят, надевать легко: сунул ногу, зашнуровал, и вперед – танцевать.

Потом Грейс решила, что надо примерить обновку, и побежала в спальню. Интересно, каково это – танцевать в платье? Грейс натянула его через голову, восхищаясь мягкой тканью.

А потом посмотрела на себя в зеркало, шумно вздохнула и сказала вслух:

– Какая хорошенькая!

И дело было не только в платье, хотя оно тут сыграло не последнюю роль. Почти что новая стрижка, ногти (Рейлин заново приклеила тот, который отвалился) на фоне платья заиграли свежими красками; результат получился… хорошенький, иначе не скажешь. Однако теперь Грейс заметила и кое-что еще. Она похудела, хотя даже не старалась. Вообще об этом не думала. Наверное, все дело в тренировках.

Она улыбнулась своему отражению – раньше ей бы такое и в голову не пришло! – и побежала на кухню репетировать.

Мама сидела за столиком с сигаретой в зубах; когда Грейс начала отбивать чечетку на линолеуме, мама поморщилась.

– Раньше ты в доме не курила, – сказала Грейс, тоже скорчив недовольную рожицу.

– За тобой глаз да глаз, одну не оставишь. Обязательно надо топать? У меня голова раскалывается.

– Обязательно, – откликнулась Грейс, ни на секунду не сбиваясь с ритма. – Каждый день по несколько часов. Надо готовиться к представлению.

– У меня раскалывается голова.

– Ты уже говорила. А мне надо забрать пижаму у Рейлин.

– Мы уже обсуждали этот вопрос.

– Мне опять ложиться в одежде? Нет уж, нужна пижама.

– Позвонишь ей, когда она придет домой, и попросишь выставить вещи на лестницу. С каких пор ты стала танцевать по несколько часов в день? Раньше ты этим не занималась.

– Пока тебя не было, много чего изменилось.

Мама наконец проглотила наживку и повысила голос:

– Не так уж много времени прошло! Перестань твердить одно и то же! Хватит, надоело.

Грейс замерла на середине шага. Потом покрепче уперлась обеими ногами в линолеум, будто готовясь к бою. Решительно взглянула маме в глаза, но та отвернулась.

– Мам, посмотри на меня.

Быстрый взгляд в сторону Грейс, потом снова на коврик. Еще одна затяжка сигаретой.

– Не хочешь смотреть? Ну и ладно, все равно я права. Я танцую чечетку, учу испанский, у меня новая стрижка, и если бы тебе пришлось за нее платить, то вышло бы слишком дорого… – Грейс понимала, что срывается на крик, однако остановиться было уже невозможно. Да и незачем. – …а еще у меня красивые ногти и ножной маникюр, и мне сшили платье. И у меня есть кот!

Финальный вопль прозвучал очень весомо и пронзительно. Мама не желала соглашаться с тем, что у Грейс есть кот, и они препирались на эту тему с тех самых пор, как она похитила Грейс обратно.

Интересно, а Билли слышал ее крики через потолок (то есть пол)? И если слышал, то что подумал? Порадовался тому, как смело и решительно она противостоит маме, или разволновался при первых звуках ссоры? Грейс не хотела никого тревожить, Билли – в последнюю очередь.

– А еще, пока ты спала, один из наших соседей застрелился! – крикнула она. – Вот сколько всего ты пропустила!

Но вместо того чтобы рявкнуть в ответ, мама заговорила вполголоса. Такое бывало, только если она не на шутку злилась.

– Нет у тебя никакого кота. И я не могу понять, почему ты так вопишь. Я же сказала: у меня болит голова.

– Есть! Черепаховый, его зовут Кот мистер Лафферти.

– Я не отрицаю существование кота, – сказала мама все тем же жутким спокойным голосом. – Вполне возможно, что он настоящий. Но не твой, потому что тебе нельзя заводить кота без моего разрешения.

– Мне не у кого было спрашивать! А теперь уже поздно, кот завелся, и он мой! Вот прямо сейчас и пойду за ним, попробуй останови!

С этими словами Грейс протопала к выходу.

Но мама оказалась быстрее и закрыла дверь на цепочку, чтобы Грейс не смогла дотянуться.

Тогда Грейс схватила стул, подтащила к двери и тут же начала карабкаться вверх, но в этот момент мама дернула стул на себя… Все случилось за считанные секунды.

Грейс упала на правый бок, ударившись плечом и бедром, – было больно, особенно ноге.

– Ай!

– Извини. Не надо было лезть наверх, когда я отодвигала стул.

– Не надо было двигать стул, когда я на него лезла! – ответила Грейс, все еще лежа на коврике.

– Грейс, да что такое? Ты никогда себя так не вела.

– Я хочу к друзьям и к коту, а ты не отпускаешь!

– Эти люди пытались тебя забрать.

– Ничего не пытались, они просто за мной присматривали! Я сама все придумала! Не хотела сидеть здесь, пока ты под кайфом! Ненавижу, когда ты под кайфом!

Мама нависла над Грейс, и в какое-то страшное мгновение девочка подумала, что она сейчас замахнется и ударит. Такого не случалось почти никогда; с другой стороны, они еще ни разу не ссорились так сильно. Было видно, как мама сдерживает яростный порыв. К счастью, прошел он достаточно быстро. Спустя некоторое время она снова заговорила вполголоса:

– У меня от тебя голова болит. Пойду приму аспирин, а ты не вздумай никуда сбегать.

Она прошла через спальню в ванную.

Грейс посмотрела на дверь. Поднялась на ноги, стараясь не переносить вес на ушибленное бедро. Хотела было снова пододвинуть стул и открыть цепочку, но решила, что мама поймает ее быстрее, и толку все равно не будет.

Так что она проковыляла обратно на кухню и вновь начала танцевать. Бедро по-прежнему болело, но такие мелочи не могли остановить Грейс. Ее вообще ничего не могло остановить. Она только слегка морщилась на каждом шаге.

Мама вернулась через несколько минут.

– Приняла свой аспирин?

– Ага.

– Только аспирин и больше ничего? – поинтересовалась Грейс, не прерывая танца.

– Не испытывай мое терпение, детка.

– А у тебя еще остались какие-то наркотики? Если остались, то ты, скорее всего, не выдержишь. Рано или поздно…

– О, что-то новенькое, – сказала мама без особого пыла.

– Это не я, это Иоланда так говорит.

– Танцуй давай, нечего болтать.

Следующие двадцать минут Грейс прилежно репетировала танец и наблюдала за мамой. С таблетками дела обстояли очень просто: если мама приняла обычный аспирин, то она не уснет. Зачем спорить, если можно немного подождать, и все сразу станет ясно.

Когда мама задремала на диване, откинув голову и раскрыв рот, Грейс снова придвинула стул к двери, осторожно влезла наверх (чечеточные туфли плохо подходили для таких упражнений) и сняла цепочку.

Мама не проснулась.

Щелкая набойками, Грейс поднялась на верхний этаж и постучалась в квартиру миссис Хинман.

– Миссис Хинман, это Грейс! Хотела показать вам, как сидит платье, и сказать спасибо.

Она старалась говорить звонко и радостно, чтобы миссис Хинман сразу поняла, как понравилось ей платье.

– А мы-то думали, что ты теперь будешь сидеть дома с мамой, – сказала соседка через дверь, отпирая очередной замок.

– Ага, – ответила Грейс с горечью в голосе. – Я тоже так думала. Только оказалось, что все это ненадолго.