На следующий день Фелипе забрал Грейс из школы, однако вместо того, чтобы пойти домой, они отправились в салон красоты Рейлин. Разумеется, у салона было свое название и владелец, а Рейлин там просто работала.

– А зачем нам туда? – спросила Грейс, пока они шагали по тротуару.

– Не знаю, – ответил Фелипе. – Рейлин попросила тебя привести. Сказала, что ты в курсе.

– Ясно. Наверное, она говорила, но у меня из головы выскочило.

– Не хочешь идти?

– Да не то чтобы не хочу. Просто, понимаешь, мне не терпится пойти к Билли. Представляешь, он учит меня танцевать! Мы разбираем тайм-степ. Билли говорит, что этот шаг – основа основ, без него никуда. Только непонятно, почему он называется шагом. Самый настоящий танец. Целая куча шагов, я в них постоянно путаюсь. А пока что у нас был один урок чечетки. Знаешь, что такое чечетка?

– Конечно. Видел, как ее танцуют.

– А еще мне нужны специальные туфли с набойками. Только дома у нас таких нет, да и откуда им взяться? Билли одолжил мне свои. Самые-самые первые – он их очень любит и бережет. Билли носил их, когда был таким же, как я. Но они мне все равно велики! У него в детстве были очень большие ноги – наверно, потому что он мальчик. В общем, приходится надевать три пары носков. Билли не разрешил брать туфли домой, слишком уж они ему дороги. Зато мне можно носить их у него в квартире. Танцевать приходится на кухне, потому что в гостиной ковер – там чечетку не отобьешь… В общем, я очень хочу на второй урок. Фелипе, ты что, совсем меня не слушаешь?

– Извини, – ответил Фелипе. – Слушаю. Задумался просто.

– Ты опять расстроился? – спросила Грейс. Фелипе выглядел очень грустным.

– Немножко.

– А ты расскажи. Может, полегчает.

– Не сегодня. Когда-нибудь, наверное, расскажу. Тебе трудно будет разобраться. У взрослых свои проблемы. Между мужчинами и женщинами все бывает очень сложно.

– Ой, да. В этом я ничего не понимаю.

Они прошли в тишине почти целый квартал, а потом Грейс спросила:

– Фелипе, а ты говоришь по-испански?

– Конечно. Гораздо лучше, чем по-английски.

– По-английски у тебя тоже хорошо получается.

– Спасибо.

– Научишь меня?

Фелипе поскреб затылок.

– Можно попробовать, наверное. Вот, например, очень полезная фраза: «Como se dice en Español…?» Это значит: «Как по-испански будет?..» А потом можно просто показать на тот предмет, который ты не знаешь. Или сказать по-английски. Будем учить по одному слову в день.

– Como se dice по-Español, – повторила Грейс.

– En, – сказал Фелипе. – Правильно будет en Español.

– Ух, вот ведь… Como se dice en Español.

– Молодец.

– А научи меня какому-нибудь слову? Одного вопроса мало, хочу с ответом.

– Ладно. Какое слово ты хочешь знать?

– Чечетка! Научи, как будет «чечетка»?

– Тогда задай правильный вопрос.

– Ой, точно. Como se dice en Español… чечетка?

– Baile zapateado.

– Ничего себе! Язык сломаешь.

– Можно выбрать попроще.

Мимо прошел пожилой мужчина с бульдогом на поводке. Грейс сказала:

– Como se dice en Español… собака?

– Perro.

– Perro, – повторила Грейс.

– Отлично!

– Фелипе, а я тебя нравлюсь?

– Конечно, нравишься.

– Чем?

– Многим.

– Ну, например?

– Вот ты попросила, чтобы я научил тебя испанскому. Обычно все считают, что мексиканцы должны учить английский, а сами по-испански не знают ни слова. А ты взяла и попросила. Значит, ты уважаешь меня и мой язык. Мне приятно.

– Испанский – это хорошо. Жалко, что я пропустила чечетку. Зато выучила новое слово! Интересно, зачем Рейлин позвала нас к себе на работу?..

– По-моему, она хочет привести в порядок твои волосы.

– А-а… Точно, – сказала Грейс. – Это многое объясняет!

– Господь всемогущий! – воскликнула Белла, приподняв волосы Грейс.

Не афроамериканка, как Рейлин, а совсем-совсем африканка – из Нигерии, Белла говорила с тем красивым акцентом, который иногда бывает у взаправдашних африканцев. И носила настоящие дреды.

Она дружила с Рейлин и работала парикмахером в том же салоне. Теперь они обе разглядывали волосы Грейс, качая головами и прицокивая.

Грейс видела их в зеркале.

– Сможешь вычесать? – спросила Рейлин.

– Ох, милая моя, больно будет до чертиков. И я выдеру много волос. Надо стричь.

Отражение Рейлин нахмурилось.

– Не знаю даже… Что скажет ее мать?

– Да какая разница, что она скажет? Где ее носит, когда надо принимать решение? Нельзя же оставлять как есть. Раз уж больше некому, решай ты.

Чем дольше Белла говорила, тем сильней Грейс нравился ее акцент. Хотя девочке было обидно, что о ее маме отзываются в таком тоне. И все же стрижка – это здорово: не придется терпеть, пока тебе вычесывают колтуны. Страшно представить, пусть лучше решают поскорее. Прямо здесь и сейчас.

– Но выслушивать возмущения придется мне, – сказала Рейлин.

Какой же она была стройной и хорошенькой! Грейс смотрела на нее во все глаза, будто увидела в первый раз: вот так вот, в зеркале, совсем рядом. Белла тоже очень нравилась Грейс, но ей не хватало стройности. И Рейлин была гораздо красивее.

Белла легонько прочесывала волосы Грейс своими длинными ногтями – у самой головы, там, где не было колтунов – и Грейс жмурилась от удовольствия.

– Чтобы высказать свое возмущение, ей для начала придется выбраться из кровати… Кстати, она звонила в службу опеки?

– Говорит, что звонила, – ответила Рейлин с явным сомнением в голосе.

– Звонила-звонила! – вклинилась Грейс. – Я точно знаю, я слышала.

– Это хорошо. Она сказала все, что нужно?

– Ага. Что ты за мной присматриваешь и все такое.

Рейлин нахмурилась еще сильнее.

– А она… она при этом… выглядела не слишком сонной?

– Средне, – ответила Грейс.

Рейлин и Белла переглянулись, и Белла слегка закатила глаза – в зеркале Грейс видела, как мелькнули белки.

– Что ж, будем держать кулаки, – вздохнула Рейлин.

– Так, девочки, вернемся к нашей теме. Что делаем с волосами?

– Пусть Грейс сама решает. Ее же волосы. Грейс?

– Хм-м, – протянула Грейс, – наверное, надо стричь. Терпеть не могу, когда вычесывают, больно очень. Только я не знаю… а красиво будет?

– Будет ли красиво?! – взвыла Белла. – Бог ты мой, малышка, да ты понимаешь, с кем разговариваешь? Если я берусь за дело, стрижки получаются грандиозные!

– Грандиозные – это как?

– Грандиозные – это красиво, только лучше.

– А, ну, тогда ладно.

И Белла приступила к работе: набросила на Грейс специальную накидку, плотно застегнула ее на шее, так что Грейс захрипела, будто ее душат – по большей части, в шутку.

– Ты же не хочешь, чтобы тебе волосы за шиворот насыпались? Чесаться будет до безумия.

– Фу, терпеть не могу, когда чешется!

– Надо бы научить ее причесываться самостоятельно, – сказала Рейлин.

– Я умею! – сказала Грейс. Кажется, опять получилось слишком громко.

Она отвлеклась, разглядывая в зеркале клиентку, сидевшую в кресле поодаль, – на руках женщина держала маленького рыжего чихуахуа.

– Perro, – сказала Грейс, но никто не обратил внимания.

– Тогда почему не причесываешься?

– У нас дома всего одна расческа, она лежит на комоде в маминой спальне – высоко, не дотянуться. Когда я была совсем маленькой, я один раз попробовала залезть наверх по открытым ящикам, как по лестнице. Не за расческой, за чем-то другим. Сейчас уже и не вспомню, хотя тогда эта вещь казалась жутко важной… Забавно, правда? В общем, я свалилась вместе с комодом. Кричала, плакала, а мама побежала звать на помощь соседей, чтобы они меня вытащили. Это было еще на старой квартире, на Альварадо-стрит. Больше я на комод не полезу.

– С колтунами даже вымыть не получится, – сказала Белла, пропустив слова Грейс мимо ушей. Вытащила длинные, изящные острые ножницы и занесла их у девочки над головой.

«Эх, прощайте, мои волосики!», – подумала Грейс. Лучше уж так, чем вычесывать.

– Странно, что в школе никто не заметил, – сказала Рейлин. – Учительница должна была обратить внимание на то, что ребенок неделями ходит непричесанный…

– Может быть, как раз обратила, – ответила Белла, все еще держа ножницы наготове. – Ты же не знаешь, кто сообщил про Грейс в службу опеки.

– Хм, а и правда, – вздохнула Рейлин. – Как-то я об этом не подумала.

По дороге домой Грейс никак не могла налюбоваться на свои ногти. Шла, вытянув руки перед собой, и восхищенно их рассматривала. Даже пару раз споткнулась о трещины на тротуаре. Ладно, не пару – три.

– Смотри под ноги, Грейс.

– Но красиво же!

После стрижки (получилось элегантно и стильно, но немного странно – наверное, Грейс просто еще к ней не привыкла) Рейлин сделала Грейс маникюр. Теперь у нее были настоящие накладные ногти замечательного розового цвета, с блесточками и маленькими наклейками. На среднем пальце, например, красовалась серебристая лошадка с крыльями. Грейс глаз от нее не могла отвести.

– Я рада, что тебе нравится, – сказала Рейлин.

– А я научилась говорить по-испански, – сказала Грейс, по-прежнему не отрываясь от ногтей.

– Когда?

– Сегодня.

– Вот прямо говорить?

– Ну, немножко. Я знаю, как dice en Español… собака. Perro. «Собака» по-Español – это perro.

– Снимаю шляпу. Столько испанских слов за один день! Грейс, осторожнее! Смотри вперед!

Грейс успела поднять голову и ловко просочиться между двумя женщинами, шедшими навстречу.

– Извините! – сказала она им вслед, а потом повернулась к Рейлин. – Может, сегодня тоже закажем пиццу?

– Может быть, – откликнулась Рейлин. – Только не как в прошлый раз. Я ее едва смогла в дом занести. Не знала, что пицца бывает такой дорогой! Когда курьер назвал цену, я решила, что он шутит. Кто же заказывает пепперони, ветчину, бекон и фрикадельки на одной пицце?

– Я.

– С тройным сыром? Я, конечно, слышала про двойной, но…

– Извини, что получилось так дорого. Сама сказала, можно заказать то, что захочется…

– Да. Век живи – век учись. Сегодня заказывать буду я. И говорю заранее: пиццу с сыром и пепперони. Точка.

Грейс только улыбнулась про себя. Пицца – это все равно пицца, и какая разница с чем. Ведь никто, кроме Рейлин, не станет ее покупать.

– Ты уже поняла, чем я тебе нравлюсь?

– Да, – ответила Рейлин. – Представь себе, поняла. Ты настоящий боец. И никогда не жалуешься. Это только первое, что приходит в голову. Нам с тобой надо познакомиться поближе, и тогда я составлю длиннющий список.

– Пока что хватит и этого, – сказала Грейс, снова поглядывая на ногти. На мизинце поблескивал крошечный полумесяц. – Вот закажем пиццу, и сегодня мне больше уже ничего не надо.