Я спал. Потрясающе! Спал как убитый. Как человек, неделями не смыкавший глаз. Хотя, по сути, это правда.

На кухню я приплелся около двух часов дня. Отца не было. В смысле — не было на кухне. Но конечно, он вскоре пришел.

— Смотрите, кто явился, — сказал он. — Рип Ван Винкль собственной персоной.

Я не хотел стычки. Не хотел ничем омрачать свое счастье. Блаженство даже. Главное — соблюдать осторожность, чтобы отец не заметил.

— Мне нужно было выспаться.

— Полагаю, частично это моя вина. Музыка заставила меня забыть о времени. Извини.

— Ничего. Извини, что накричал.

Он на меня странно посмотрел — должно быть, гадал, с чего это я такой вежливый. И такой спокойный. Я затаил дыхание, но отец отвернулся. Уф-ф. Я был на волосок от провала.

Прежде чем выйти из кухни, он сообщил:

— Я записал тебя к врачу. Сегодня на пять.

— Сегодня? Так быстро?

— Кто-то не смог прийти, и записали нас. Так что скажи спасибо.

— Ладно… Сейчас позавтракаю — и на пробежку.

Неожиданный визит к врачу не испортил мне настроение. Забавно — я был даже рад. Целый день вне дома. Денек у Себастьяна выдался хлопотливый, как пишут в детских книжках. Почаще бы.

Там же, на кухне, я кое-что для себя решил. Внезапно и окончательно. Когда меня вызовут к врачу, я потребую, чтобы отец остался в приемной. И я расскажу доктору всю правду. А дальше пусть будет как будет.

* * *

Я устроил полноценную, долгую пробежку, несмотря на то что отнимал время от общения с Делайлой. Уж слишком я много тренировок пропустил, и мне их не хватало.

Пробежав мимо видеопроката, я затормозил и встал как вкопанный. Развернулся и, отдуваясь, открыл дверь. Внутри почему-то пахло дымом. На месте знакомого продавца работала девушка не старше меня. Она подняла голову. Взгляд у нее был такой, словно она умирала со скуки и от меня особого веселья не ждала.

Я спросил:

— Вы не знаете, в каком кино Фред Астор танцует на стенах и потолке?

Продавщица выпучила на меня глаза и несколько раз моргнула. «Нечего было и спрашивать», — подумал я.

Еще немного поморгав, она крикнула:

— Фред!

Из-за занавески в углу вышел пожилой мужчина.

— Этот парень спрашивает…

— Я слышал.

Слышать-то слышал, но ответить и не подумал: начал ходить по проходу и глазеть на полки. Точно до меня с моими загадками ему никакого дела нет. Я решил поискать ответ в Интернете и пошел к выходу.

Уже у двери услышал голос Фреда:

— Эй! А кино не надо?

Я оглянулся. Фред держал диск с «Королевской свадьбой».

— Спасибо. Можно на два-три дня взять?

У меня ж один день выпадал из-за визита к врачу. Фреду я этого не сказал: хватило ума сообразить, что ему не интересно.

— Срок проката пять дней.

Я взял диск и помчался к Делайле. Спешил сообщить ей две хорошие новости. Маленькую — что я нашел кино, где Фред Астор танцует на стенах. И новость большую. Просто громадную. О том, что мы с Марией собираемся убежать. Я надеялся, что Делайла порадуется за меня.

* * *

И я не ошибся, Делайла действительно обрадовалась.

Хотя сначала посмотрела на меня… с опаской. Вроде как сомневалась в чем-то.

— Когда? — спросила она. — Прямо сейчас?

— Нет, через четыре месяца. Когда мне уже будет восемнадцать. И как раз хватит времени все обдумать.

Делайла вдохнула глубоко и засияла.

— Да что ж это я! Должна была сама смекнуть, что у тебя есть голова на плечах, сынок. И чего, спрашивается, сомневалась? Знамо дело, у тебя мозгов достанет смыться от него, как только восемнадцать стукнет, и он уже не сможет заявить в полицию о бегстве несовершеннолетнего. Нет, каково! Сбежит с девочкой, в которую влюблен! Золотко ты мое, как я за тебя рада! И горжусь. Ты у меня храбрец.

— Пока нечем гордиться. Я ж пока ничего не сделал. Думаю, за четыре месяца мне еще придется набраться храбрости.

— Предложить ей убежать — уже смелый шаг.

Я немного подумал. И правда, это был смелый шаг.

— Смотрите, что я принес. — Я протянул ей диск: — То самое кино, где Фред Астор танцует на стенах и потолке.

— Ты просто чудо, сынок! — воскликнула Делайла. — У меня для тебя тоже есть подарочек. — Она проковыляла в спальню и вернулась с книжицей в бумажной обложке. — Пусть твой отец думает, что тебе не надо читать про любовь, а я так уверена, что совершенно необходимо. Вот, возьми.

«Ромео и Джульетта»!

— Ой, спасибо. Какой замечательный подарок!

— Чепуха, сынок, и говорить не о чем. Поставить кино?

— Сегодня не могу. Отец записал меня к врачу. Делайла повела бровью:

— Ты захворал?

— Нет, со мной все хорошо.

— Уф-ф! Я было испугалась, что тебе и впрямь скверно без пробежек. И зачем тогда…

— Его волнует моя бессонница, и он хочет, чтобы мне прописали снотворное. — Я поймал тревогу в глазах Делайлы и добавил: — Вы не бойтесь, я решил рассказать доктору всю правду.

— Думаешь, он тебе поможет? А вдруг передаст отцу и тот тебя живьем съест?

— Не знаю. И кажется, сейчас мне все равно. Другие делают что хотят, а я должен сочинять всякие байки, чтобы мне это разрешили. Устал. Надоело. Расскажу доктору правду, и пусть будет что будет.

Делайла шумно выдохнула.

— Vaya con Dios, mi hijo, — сказала она.

— Я не знал, что вы говорите по-испански.

— Зато теперь знаешь почти все, что я могу сказать.

— А как переводится?

— «Иди с Богом, сынок».

— В смысле, поддержка мне не помешает.

— El correcto.

* * *

Я был такой счастливый, такой спокойный, такой уверенный в своем желании покончить с враньем и начать новую жизнь, что сделал роковую ошибку. Видно, совсем расслабился. Только представьте — я вошел в нашу квартиру с книжкой в руке. Начисто забыл, что надо бы сунуть подарок Делайлы под рубашку.

Само собой, отец тут же углядел:

— Что это?

Меня поймали с поличным. Мы оба это поняли, стоило мне опустить глаза на книгу. Я чуть было не запихал ее под рубашку. Никуда не годная реакция в такой ситуации. Вроде отец ослеп и ничего не заметил.

— Книга, — сказал я.

— Бесспорно, не та книга, которую я рекомендовал бы тебе прочитать. В противном случае я сам ее выбрал бы. Отдай мне.

— Не отдам.

В последнее время я узнал кое-что новое о своем отце. Но не совсем понимал, что именно я узнал. А сообразил лишь в тот самый момент, когда в третий раз посмел открыто его ослушаться.

Всю жизнь я подчинялся ему. Потому что он был гораздо старше, больше и сильнее меня. Потому что все карты были у него на руках. Потому что он мог превратить мою жизнь в ад. И я был уверен, что стоит мне бросить вызов — он раздавит меня как букашку. В порошок сотрет. А сейчас я, можно сказать, взбунтовался — и что же? Он вроде и не собирался стирать меня с лица земли. Ночью я наорал на него из-за музыки, и он выключил свой патефон. Даже извинился. Два раза. Я вычитал в какой-то книжке, что все задиры на самом деле трусы. Я надеялся, что так оно и есть и что можно положиться на свои открытия об отце.

— Я покажу тебе эту книжку, отец. Ты будешь знать, что я читаю. Поймешь, что в ней нет ничего такого позорного. Но это моя книга, и я не отдам ее.

Я подошел к нему, стараясь выглядеть как можно выше и взрослее. И спокойнее. Но внутри, если честно, все дрожало.

— «Ромео и Джульетта», — сказал он. — Не думал, что ты читаешь Шекспира по собственному выбору.

— Может, надо больше мне доверять?

После чего я ушел к себе в комнату. Открыв книжку, я обнаружил, что Делайла надписала свой подарок: Тебе, Ромео. Не бойся любить. А если не выходит, можешь бояться, но все равно продолжай любить. Твой друг Делайла.

Только тогда я осознал, от какой пули увернулся, не позволив отцу забрать книжку. И еще я почувствовал: что-то между нами изменилось. Сколько лет я боялся отца. Не скажу, что вот так сразу и перестал. Конечно, я все еще его боялся. Зато теперь и отец капельку боялся меня.

* * *

Я шел с отцом к станции подземки и всю дорогу приглядывался к нему. Хотя «с отцом» — не совсем верно сказано. Я отстал на пару шагов, ну или на расстояние вытянутой руки. Шел и думал о том, как давно мы вот так шли по улице вместе. Очень давно. Еще до того, как я начал убегать по ночам. Еще до того, как стал другим человеком. Я выходил из дома вместе с отцом, еще когда он казался мне другим человеком. Возможно, на самом деле он и не был другим. Возможно, изменился не отец, а мой взгляд на него.

— Себастьян, — окликнул он. — Нечего идти у меня за спиной.

Я приблизился на шаг.

— Почему?

— Ты не второсортный гражданин, знаешь ли.

— Никогда такого и не думал.

— Держись рядом.

— Почему?

— Мало ли что. Не хочу, чтобы ты пострадал.

— Мы с тобой не в районе военных действий, отец.

— Это ты так считаешь.

Да он знает наш город — весь этот мир — хуже меня! Последнее время, во всяком случае, я бывал здесь куда чаще, чем он. Я поравнялся с ним и пошел рядом. Через несколько шагов скосил на него глаза. Отец хмурился и выглядел старым из-за борозд на лбу. Старым и напуганным. Клянусь, он выглядел напуганным. За меня боится, подумал я, — или больше за себя? Или того хуже — вообще не знает, потому что перестал различать, где он, а где я? Отец шел быстро. Мне пришлось подстраиваться, ускоряя шаг, — я ведь привык к медленным прогулкам с Делайлой. Глаз он не поднимал, смотрел только на тротуар.

А я начал рассматривать прохожих — мужчин в деловых костюмах, с мобильными телефонами, прижатыми к уху, молодых женщин в красивых нарядах. Переступив через канализационную решетку, я почувствовал тухлый запах сточных вод. Потом вдохнул сигаретный дым, принесенный ветром.

— Что за вульгарная привычка, — сказал отец. — Прекрати глазеть на людей.

— Почему?

— Кто-нибудь непременно решит, что ты напрашиваешься на неприятности.

— Почему же до сих пор не напросился?

Он не ответил. И за весь оставшийся путь больше не говорил, что я веду себя неправильно. Какой-никакой, а прогресс.

* * *

Я не стал заранее просить его не заходить со мной в кабинет врача — надеялся, что медсестра скажет. Так и получилось. Медсестра вышла с моей картой в руках и назвала мою фамилию. Я поднялся, отец тоже.

Медсестра его остановила:

— Вы можете подождать здесь, мистер Мандт.

— Нет. Я пойду с Себастьяном. Мне необходимо объяснить доктору, в чем проблема.

Медсестра подбоченилась. Она была совсем молодая, думаю, до тридцати лет, небольшого роста и худенькая. Но подчиняться отцу не собиралась. У нее прямо на лице было написано, что он может нести любой вздор — она его все равно не пустит.

— Мне казалось, что проблемы со сном у Себастьяна.

— Верно, но… Себастьян, ты ведь хочешь, чтобы я пошел с тобой?

— Нет. Сядь, пожалуйста, отец. Перед людьми неудобно.

Называть его на людях «отцом» — и то было стыдно. Вроде я герой какой-нибудь английской пьесы позапрошлого века.

Он был явно возмущен. Глянул на меня как на предателя. Зато и в кабинет не пошел.

Медсестра провела меня по коридору, попросила встать на весы.

— Извините, что с отцом так получилось, — сказал я.

— Не волнуйся. Бывает и хуже.

В кабинете она измерила мне температуру и давление. Давление ей, похоже, не понравилось. Ничего удивительного: я сам чувствовал, как сильно колотится сердце.

— Высокое давление когда-нибудь было? — спросила она.

— Нет. Обычно нормальное или немножко пониженное. Знаете, вы лучше измерьте, когда я расскажу вам то, что хочу рассказать. Может, я не буду так бояться. — Я ждал, что она что-нибудь ответит, но медсестра только откинулась на спинку стула и молча ждала продолжения. — Мой отец не выпускает меня из квартиры. Я выхожу только на пробежки. У меня и этого не было бы, если б один хороший доктор не сказал отцу, что мне необходим свежий воздух.

— А как же школа?

— Отец сам меня учит. Дома. В общем, теперь я убегаю по ночам. Никуда не ввязываюсь, ничего такого. Просто гуляю или езжу в подземке. Ну и позднее просыпаюсь. Вот он и решил, что у меня бессонница. Нехорошо зря отнимать ваше время, я знаю. Простите. Только если бы я ему правду сказал, то снова оказался бы взаперти. Ну и пришлось согласиться пойти к врачу. Если доктор выпишет мне таблетки, я, конечно, могу их просто выбрасывать. Но я все-таки решил, что не стану здесь врать.

— Давно ты не выходишь из дома?

— С семи лет.

Я ее поразил, это точно. Наверное, она думала, что меня наказали на месяц или вроде того.

Медсестра надолго задумалась. Я смотрел на нее и ждал.

— Если все так, как ты говоришь, — наконец сказала она, — то его можно привлечь к суду за жестокое обращение. Тебе нужна помощь? Не хотелось бы ухудшить твое положение. Надо поступить так, как лучше для тебя.

— Мне уже почти восемнадцать. Через четыре месяца исполнится. И я сразу уеду. Спасибо, что хотите помочь, но, наверное, лучше всего — просто уйти от него.

Она снова задумалась, и, глядя на нее, я сообразил, откуда взялся этот мой план все рассказать у врача. Сам того не понимая, я хотел узнать еще чье-нибудь мнение о своей жизни. Отец считал, что у меня все хорошо и правильно. Делайла считала, что так жить нельзя. Вот поэтому я и захотел услышать третьего человека. И теперь я знал точный ответ. Я и еще кое о чем догадался: тот доктор, благодаря которому отец позволил мне бегать, разобрался в ситуации и попытался помочь. Он в самом деле помог, здорово помог. Пусть бы кто-нибудь снова мне помог.

— А знаете, — сказал я, — до того как тот доктор уговорил отца отпускать меня на пробежки, я все время болел. И Делайла — мы с ней дружим, только отец не знает, так что, пожалуйста, не выдайте меня — сказала, что я и болел-то нарочно, чтобы выбираться из дома. Сначала я ее не понял. Подумал — странная какая-то мысль. А сегодня, по пути сюда, у меня такое чувство появилось… Ну, вроде в глубине души я и сам знал, что нарочно болею.

Подумав еще немного, медсестра наклонилась и похлопала меня по руке:

— Ладно. Пойду поговорю с доктором. Видимо, у него тоже будут к тебе вопросы. И с твоим отцом он, наверное, захочет поговорить. Сейчас я ему все расскажу, и посмотрим, что он решит.

* * *

Потом я ждал в приемной, а отец пошел в кабинет врача. У него был виноватый вид. И он выглядел совсем маленьким. Он выглядел таким маленьким и испуганным, что я даже удивился, как вообще мог бояться его.

Прежде чем скрыться вслед за отцом в коридоре, медсестра улыбнулась, и мне стало так хорошо. И еще захотелось плакать. В груди екнуло, а горло сжалось. Думаю, вы тоже знаете это чувство, когда в любую секунду слезы польются. Только я понятия не имею, с чего бы мне тогда плакать.

Минут двадцать я нервничал, пока дожидался отца. Потом он вышел. Колючий такой.

— Идем, Себастьян, — процедил злобно. — Возвращаемся домой.

* * *

В подземке, где-то на полдороге до нашей станции, я набрался смелости и спросил про разговор с доктором.

Отец ответил не сразу. Так долго молчал, что я уж и не ждал ответа.

— Он считает, что ты должен больше двигаться. Что ты слишком много времени проводишь в четырех стенах, отсюда и проблемы со сном. Я сообщил ему о твоих ежедневных пробежках. Он сказал, что ничего не имеет против обучения на дому, однако тебе необходимо общение со сверстниками.

— Почти то же самое сказал и другой доктор. И видишь, насколько лучше я себя чувствую с тех пор, как начал бегать?

Он хмыкнул. Или, скорее, фыркнул.

— Похоже, что бы я ни разрешил — все будет мало.

— Так ты разрешишь?

Ответа не было. Я немного подождал. Нет, не отвечает.

— Отец, я спросил — ты разрешишь?

— Себастьян, будь любезен помолчать и дать мне подумать.

До самого дома отец больше ни одного слова не произнес.

Поужинали, и он отправился спать. Мне отец опять показался испуганным. И я увидел в этом хороший знак.

* * *

Я сидел рядом с Марией в вагоне поезда и держал ее за руку.

— Знаешь, я много думал о том, как это будет.

— М-м. В смысле — если мы убежим?

В желудке стало холодно, вроде туда напихали ледышек. Тяжелых, звонких ледышек.

— Если?

— Когда. Я имела в виду — когда.

— Ты ведь не передумала? Скажи, что не передумала!

— Нет. Просто мне очень страшно.

— Но ведь ты все равно хочешь убежать со мной?

— Да. Наверное.

Но меня уже охватил страх. Настоящий ужас охватил. Я должен был любым способом вернуть нас в то место, где мы оба наверняка знали, что мы наверняка сделаем через четыре месяца.

В поисках выхода я заглянул внутрь себя глубже, чем когда-либо в жизни. И вот до чего докопался:

— Когда я был маленьким, мы жили в пустыне. Называется пустыня Мохаве, это в Калифорнии. Ты была в пустыне? — Мария покачала головой, и я продолжал: — Там жарко. В городе, конечно, тоже жарко. Но там жара совсем другая. Там, может, и жарче, зато очень сухо. Вроде как в духовке на медленном огне. От такой жары в обморок не падают. А ночью там ярко-ярко светят звезды. Их на небе сотни тысяч. Или больше. Может, миллионы. Океан звезд. И сияют. На каждом крохотном квадратике неба — тысячи звезд. Да, и еще там горы. Целая гряда гор на горизонте. А на горах — ветряные мельницы.

— Ветряные мельницы? — спросила Мария. Я почувствовал, что она переключилась со своих беспокойных мыслей и наконец-то услышала меня.

— Ага, ветряные мельницы. Тысячи одинаковых ветряных мельниц на Техачапи-Пасс превращают ветер в электричество. На них можно смотреть бесконечно. Все равно что на реку… Не знаю, как описать.

— Мне хотелось бы там побывать, увидеть ветряные мельницы. Ты для того мне и рассказал?

— Да. Для этого. Чтобы ты знала — в мире есть место и для нас.

У нее загорелись глаза, и она стиснула мою ладонь.

— Тони! Ты и правда знаешь это кино?! А когда я тебе о нем сказала, то подумала, что не знаешь. Очень старый фильм, но я его так люблю!

— Я тоже. Кроме конца. Там грустный конец. Зато у нас будет счастливый. Верно?

— Жаль, что я не представляю, какие они — ветряные мельницы, — сказала она.

— А я принесу снимок, посмотришь.

Можно будет распечатать фотографию из Интернета.

— Ой, правда? Спасибо, Тони, я буду очень рада.

Она опустила голову мне на плечо, и мы ехали так весь обратный путь до «Юнион-сквер».

Если мы и споткнулись, то я этот ухаб, кажется, сгладил.

Когда двери открылись, она быстро поцеловала меня в губы.

— Ветряные мельницы? Обещаешь?

— Обещаю.

— Буду ждать. Ну, до послезавтра?

— До послезавтра!

— Пока, Тони.

И она убежала.