Натали отказывалась спать, пока Мария не легла рядом с ней в постель Делайлы. И даже потом все не засыпала и не засыпала. В итоге я устроился на своем диванчике один. А Делайле пришлось делить постель еще с двумя женщинами. Ну и хорошо. Наверное. Вдвоем на узком диванчике мы с Марией все равно не поместились бы. Я бы, конечно, постелил нам на полу — если бы не ее сломанные ребра. И вообще — где бы мы ни спали, все равно ведь не одни…

Вот только мне было очень одиноко.

Я лежал без сна часов до двух, а потом решил подняться в квартиру отца. Глянуть, не оставил ли что-нибудь из нужного.

Я уже дважды туда ходил по ночам, в основном за вещами. Ну, книжку-другую брал. Кое-что из туалетных принадлежностей. Искал что-нибудь дорогое сердцу — должна же у человека хоть одна такая вещица быть? А у меня вот, оказывается, и не было. Все, что попадалось на глаза, было частью жизни, которую я хотел забыть. Если это вообще можно назвать жизнью.

Я, правда, страшно жалел о компьютере, но стационарный комп с собой не потащишь, верно?

Я остановился в коридоре перед дверью в его квартиру. Которую столько лет называл «нашей» квартирой. Я ушел отсюда каких-нибудь пару недель назад, а такое чувство, будто очень давно. Поразительно, насколько давно. Поразительно, как быстро десять лет стали далеким прошлым.

Я приложил ухо к двери и прислушался. Ни звука. Я тихонько вошел.

Всюду темно. Как обычно, он выпил свою снотворную таблетку и лег. Я был и рад, и разочарован. Одновременно. Делайла была права: в жизни такое случается. Она говорила, что когда-нибудь я сам это пойму. Кажется, я уже понял. Мне вовсе не хотелось ни видеть его, ни тем более говорить с ним, но в глубине души я, вероятно, ждал какого-то столкновения. Вроде как финальной сцены. Чтобы уж окончательно точку поставить. А вместо этого — темнота и тишина. Занавес опустили без меня.

Полка для пластинок и проигрывателя зияла черной дырой. Я все разломал, а он ничем не заменил свои сокровища. На долю секунды я его пожалел. Даже стыдно стало.

В моей комнате ничего не тронуто. И записки на подушке нет. Он решил, что я уехал навсегда.

Пошарив в шкафу, я нашел только одну нормальную рубашку, которую еще мог бы носить. Остальное — сплошное старье, которому место на помойке.

Я в последний раз загрузил компьютер и стер историю поисков в Интернете. На тот случай, если бы ему хватило ума самому разобраться или попросить кого-нибудь знающего. Маловероятно, но к чему рисковать? Я выключил компьютер, погладил монитор. Грустно с ним расставаться. Я его любил… Хотя если подумать — я так любил свой компьютер только потому, что это была моя единственная связь с миром. А теперь-то мне не нужно это маленькое окошко в мир. Я буду частью этого мира. Я буду в нем жить!

Повернувшись к двери, я был готов увидеть его на пороге. Прямо-таки картинка перед глазами появилась: отец в дверях, загородил мне путь. Но путь был свободен. И мне пора было уходить.

И все же как-то странно уходить навсегда, не попрощавшись. Я прошел в свою ванную и куском мыла написал «Прощай». Не знаю, когда он зайдет в мою ванную, если вообще зайдет, но по крайней мере обвинить меня в невежливости он не сможет.

* * *

Я вернулся к Делайле, заглянул в спальню.

Делайла храпела громче электропилы. Надо же — а из гостиной я ни разу не слышал. Мария лежала в центре, лицом ко мне и вроде бы спала. Я смотрел на нее и представлял, как это здорово — каждую ночь видеть ее спящей.

Натали спала с другого края — разумеется, с большим пальцем правой руки во рту. А в левой держала громадную пушистую тапочку Делайлы, прижимаясь к ней щекой. Даже во сне ее пальчики двигались, поглаживая длинный искусственный ворс.

Мария вдруг распахнула глаза. Ясные, будто она и не спала, а просто лежала с закрытыми глазами.

Я улыбнулся, она улыбнулась в ответ, и у меня снова тепло разлилось внутри. Я наслаждался этим теплом и улыбался Марии.

Чуть погодя она осторожно перебралась через Натали, подоткнула ей сбоку одеяло, на цыпочках прошла к двери, где я стоял, и поцеловала в щеку. Она была в широкой фланелевой клетчатой рубашке до колен. Я с трудом оторвал взгляд от ее ног — таких длинных и стройных. Таких женских. Само собой, я и раньше видел на улицах женщин в коротких юбках или шортах. Но то другое. А это ноги Марии…

— Не можешь уснуть? — шепнул я.

— Конечно, нет!

— Понимаю. Волнуешься.

— Вообще-то я про храп, но и волнуюсь тоже.

Я взял ее за руку, повел в гостиную, усадил на диванчик, и несколько минут мы просто сидели рядышком. Одной рукой я обнимал ее за плечи, и мы молчали.

Мария первой заговорила:

— Мне повезло, что ты не такой, как другие ребята. Большинство из них передумали бы.

— Я все решил. И никогда ни за что не передумал бы.

— Делайла замечательная.

— Да, она очень хорошая.

— Прости, что я тебе не рассказала. Ну, про Натали. Я-то думала — у нас еще целых четыре месяца есть, чтобы получше узнать друг друга… Мне бы тогда было легче рассказать.

Я промолчал.

— Она славная девочка. Правда-правда. Она тебя наверняка полюбит. Вот познакомитесь поближе…

Я снова промолчал. Потому что не хотел об этом говорить. Я хотел говорить только о нас двоих.

Мария посмотрела на меня, ее лицо оказалось совсем близко, и я ее поцеловал. Не так, как раньше. По-настоящему. Внутри все перевернулось, я задыхался, но не отнимал губ, а рукой гладил ее волосы, шею, плечи. Я не мог прижать ее к себе, чтобы не сделать больно. К ногам, конечно, можно было прикасаться, но тогда логично было бы как-то продолжить, а как? При ее сломанных ребрах и Делайле с Натали в соседней комнате?

Зато можно было… можно было целоваться. И целоваться. И…

Я не помню, когда закончился наш поцелуй. Не помню, чтобы мы решили: ну все, довольно целоваться. Даже смешно. Кто же такое решает? Зато я помню, как Делайла, пристроив Натали на бедре, возилась в кухне и оттуда будила нас:

— Ребятки, поднимайтесь, а то опоздаете на автобус.

В комнате было светло, голова Марии лежала на моем плече. Мы так и заснули с ней, полулежа на диванчике.

— Доброе утро, — в первый раз прошептал я Марии.

Вот и новая наша традиция. Отличное начало новой жизни.

* * *

Прощание далось очень тяжело. Всем нам.

Натали никак не могла расстаться с тапочкой Делайлы. Я не мог расстаться с самой Делайлой. Натали сопела, ныла и кричала. Не плакала, а кричала — возмущенно и горестно. А я старался не выдавать своих чувств.

— Простите, — сказала Мария. — Обычно она очень хорошо себя ведет.

— Не переживай, дочка. Дай ей фору. Все вокруг новое, незнакомое. Эх, если б эти тапки не были подарком сына…

— Ну что вы! Они ваши, мы бы ни за что не взяли. Просто Натали скучает по своему меховому воротнику. Вернее, это воротник с кожаной куртки ее отца. Она его из рук не выпускала. Но пришлось оставить дома.

Не скажу, чтобы мне было приятно это слышать. Сразу всякие мысли полезли в голову. Если она так скучает по воротнику отца, то, может, и по отцу тоже? Может, она очень привязана к этому человеку? И он к ней? А если он ее любит… Не знать, где твоя дочь, — такого и врагу не пожелаешь.

Делайла прервала мои мысли, вручив мне большой бумажный пакет:

— Кое-какой перекус. И для мелюзги, и для тех, кто постарше. Внутри еще есть конверт — глядите, чтоб не выпал. Там мой адрес в Сан-Диего и номер телефона. К концу месяца я уже буду дома.

Я взял пакет. Хотел поблагодарить, но не смог. Ком в горле застрял.

Натали не унималась, все ныла и ныла. Никаких слов, одни эмоции.

— Вы мне только позвоните, ребятки, если на автобус опоздаете, — сказала Делайла. — Надеюсь, что нет, но мало ли. А если не позвоните — я буду знать, что вы сели, и сообщу бабушке Энни, когда вас встречать.

Я и не представлял, что Делайла может сама позвонить моей бабушке, но как услышал, чуть не запрыгал от восторга. Здорово! Мне ж тогда не придется ломать голову — предупреждать бабушку Энни насчет Натали или нет. Я боялся, что эта новость может стать последней каплей. Но в душе надеялся, что преувеличиваю. Ведь вполне возможно, что бабушка Энни, как и Делайла, любит детей.

Я поднял голову, посмотрел на Делайлу. И чуть было не выпалил, что никуда не уеду от нее.

— Как же я без вас?!

— Да ладно тебе, сынок! Ну-ка, не распускай нюни! Это ж тебе не вечное «прощай», а всего лишь «до свидания». В Калифорнии будем жить часах в трех езды друг от друга. Приедешь в гости?

— Конечно, но…

— Знаю, сынок, знаю. Я тоже привыкла, что ты рядом. Но долгие проводы нам ни к чему. Шагай и не оглядывайся! Впереди у тебя куда больше, чем позади. Верно я говорю?

Кивнув, я последовал ее совету.

— Ладно. До свидания, Делайла, и спасибо за все. До встречи.

И мы ушли. Втроем. Двое умирающих от страха почти-взрослых и капризный ребенок. Я не оглянулся.

* * *

Я кое-что новое узнал о Марии уже на автобусной станции. Пока мы ждали, когда можно будет занять свои места и тронуться в путь. Забавно: она и рта не раскрыла, а я все равно узнал о ней кое-что очень важное.

Во-первых, я понял, что для меня в целом свете существует только одно лицо. Лицо Марии. Одно-единственное. Именно это лицо я так долго и упорно пытался нарисовать в мыслях. И дело даже не в чертах. Скорее, в улыбке. В том, как она отводит глаза или поворачивает голову.

Ее лицо — как нужный ключик к замку, к которому не подходили другие ключи. А этот повернулся — и открыл все, что было скрыто за дверью в настоящую жизнь.

А во-вторых, я понял, что совсем ее не знаю.

Это чудесное лицо, эти глаза, волосы, улыбка, жесты принадлежали незнакомке. Почти незнакомке. Мы доверились друг другу, нас уже многое связывало — и при этом каждый был загадкой для другого.

А еще я догадался, что она напугана. И не мне ее винить. Я боялся не меньше.

Чего боялся, спросите? Хотел бы я сказать в ответ что-то определенное, но… Я всего боялся. Я ведь бросал все, что знал в жизни. Единственного родителя. Какой он ни был, но все же — родная кровь. Своего лучшего друга, Делайлу. Город, в котором прожил десять лет. Все это оставалось позади. И впереди ждало что-то совершенно новое. Что?

Но все это не главное. Больше всего я боялся…

Вообще-то джентльмену не положено даже поднимать такие деликатные темы. Ну, насчет интимных моментов, когда мужчина и женщина остаются вдвоем. Вы меня понимаете.

Короче, мне неловко об этом говорить, но я думал о сломанных ребрах, ребенке и раскладном диване в гостиной бабушки Энни.

И мне казалось, что это никогда не случится.

Только не подумайте, что я сгорал от нетерпения и злился, что этот момент придется отложить. Нет, я не мог избавиться от чувства, что он никогда не наступит, этот момент. Вам такое знакомо? Вроде бежишь за чем-то вдогонку — а твоя цель ускользает буквально из-под носа. Вот уже, кажется, схватил — а она просочилась сквозь пальцы. И ты начинаешь думать, что так будет всегда. Даже начинаешь сомневаться в реальности того, за чем гонишься.

Ну все, хватит. Так и свихнуться недолго. А нам надо устроиться в автобусе. С вещами и маленькой плаксивой девочкой, которая скулила по меховому воротнику и пушистым тапочкам. Она тоже была напугана.

И ее я тоже ни капельки не винил.

Я пошел к автомату, взял для Натали бутылку воды, вернулся и открыл. Но девочка оттолкнула мою руку и снова заскулила.

Я поймал извиняющийся взгляд Марии. Конечно, ей бы хотелось, чтобы ребенок вел себя прилично, но ее желание в этом случае ничего не меняло. И вообще — с какой стати Натали должна была вести себя прилично, если я и сам от страха и переживаний готов был заскулить?

Я улыбнулся Марии, чтобы подбодрить ее. Она ответила на мою улыбку. На короткий миг мы остались вдвоем. Притворились, будто и нет никакой Натали, с ее тихой истерикой.

— Боишься? — сказал я. — У тебя испуганный вид.

— Ага. — Она кивнула. — А ты?

Объявили посадку на автобус, так что мне не пришлось отвечать. И слава богу.

* * *

Мы смотрели в окно, как меняется город. Остался позади центр. Пошли окраины. Мимо мелькали фабрики. Свалки. Железнодорожные депо. Гигантские дорожные рекламные щиты.

Если я когда и видел окраины Нью-Йорка, то очень давно, поскольку ничего не помнил. Но мне показалось, что мы с Марией видим окружающее одной парой глаз. И реагируем одинаково.

— Ты когда-нибудь была за городом? — спросил я.

— Совсем малышкой.

Кстати, о малышках: Натали продолжала скулить, сопеть и обиженно взвизгивать.

— Проголодалась, наверное, — сказала Мария. — Может, съест что-нибудь?

Я сам достал пакет с нашими припасами из-под сиденья передо мной, чтобы случайно не потерять конверт с адресом Делайлы. Я хотел спрятать его в надежное место, прежде чем отдать пакет Марии и Натали.

Мария выискивала что-нибудь подходящее для Натали и наконец нашла шоколадный батончик, а я крепко-крепко держал в руке конверт.

Мария развернула батончик с одного конца, и Натали принялась сосать его. Ни разочка не укусила, только сосала, как леденец на палочке.

Боже, какое это, оказывается, блаженство — тишина!

Пока они были заняты, я открыл конверт.

И обнаружил внутри листочек с адресом и номером телефона Делайлы, записку и еще одну бумажку — банкноту в пятьдесят долларов.

Записка была короткой:

Сынок, ты отважный боец.

Всего несколько слов. Вполне достаточно, чтобы заплакать. Я зажмурился. Стиснул зубы. Проглотил слезы. Я сумел не расплакаться, но если б вы только знали, как я был близок.

Я молча поклялся вернуть эти пятьдесят долларов.

Нью-Джерси я не запомнил — изо всех сил старался не плакать, и на большее меня просто не хватало.

* * *

Последнюю из своих обезболивающих таблеток Мария проглотила в Огайо. Кажется, они назывались «викодин».

— Маловато тебе дали, — сказал я.

— Должно было хватить на неделю, а хватило только на шесть дней.

— Но у тебя же четыре ребра сломано! И еще легкое… Почему больше не выписали?

— Выписали. Но я не успела взять.

— Вон что.

И как же теперь быть? Вызвать ей врача на следующей станции? Позвонить в аптеку, где остался ее рецепт, и попросить, чтобы оттуда сообщили в какую-нибудь аптеку на нашем пути? Ну да, а если мы ни разу не остановимся возле аптеки? О-о нет! Нельзя этого делать. Мы же решили не оставлять ни единого следа для Карла.

Оставалось одно:

— Давай я на следующей остановке сбегаю в аптеку и куплю «тайленол» или что там дают без рецепта? «Адвил»?

— «Адвил» — лучше, чем ничего, — согласилась Мария.

На следующей остановке не вышло. Рядом со станцией не было ничего, кроме киосков с напитками и всякой съестной всячиной.

К тому времени, когда автобус затормозил на следующей станции, Мария уже умирала от боли. Она не жаловалась, но я видел, до чего ей больно. По лицу видел. И вдобавок она не взяла Натали к себе на колени — та все время крутилась и толкалась головой прямо в больные ребра. Натали пришлось сидеть между нами, и это ее совсем не обрадовало. Она сопела-сопела, а потом разревелась всерьез, и весь автобус кидал на нас злобные взгляды.

Зато в этот раз станция оказалась прямо на главной улице городка. Какого именно городка — понятия не имею. Я даже не скажу, какой мы штат проезжали. Главное — через пару домов я увидел рынок.

Я промчался мимо открытого итальянского ресторанчика и эконом-магазина и купил на рынке в аптеке большую упаковку — в 120 таблеток — «адвила» на деньги Делайлы, которые я спрятал поглубже в карман джинсов, вместе с запиской про храброго воина.

Бегом возвращаясь назад, я затормозил у магазинчика, перед витриной с манекеном в длинном зеленом пальто с меховым воротником. Интересно, отстегивается или нет? — мелькнула мысль. Что-то меховое манекен держал и в руках. Белый с коричневым мех с длинным ворсом. Странная штуковина для июня.

Я влетел в магазин:

— А что это за штука у манекена в руках?

— Муфта, — ответила продавщица.

— Э-э… Простите, что?

— Муфта. Чтобы женщина могла спрятать руки от холода. Никогда не видел?

— Нет.

— Их сейчас почти никто не носит.

Она вышла из-за прилавка, сдернула меховую штуку с рук манекена. Краем глаза я следил за автобусом: не закрылись ли двери? Не хватало еще, чтобы автобус уехал без меня.

Продавщица протянула мне муфту.

— Кролик, — объяснила она.

— Ух ты! Какая мягкая. — Я приложил мех к щеке — и, знаете, вдруг понял страсть Натали ко всяким мягким штучкам.

— Правда, здесь есть брак. Вот, видишь? Кусочек у шва оторван.

— Сколько стоит?

— Учитывая брак… шесть долларов.

— Годится.

Я отсчитал семь — с налогом — и, не дожидаясь сдачи, сломя голову полетел к автобусу. Мог и не торопиться. Половина пассажиров еще не вернулась.

Натали я услышал уже в дверях, но она не плакала в голос, а всего лишь скулила. Может, потому, что меня не было рядом?

Я глянул на Марию — и испугался: страдание буквально читалось на ее лице. От боли? Или от нытья девочки? От всего вместе, скорее всего.

— Вот, это тебе. — Я протянул ей «адвил». — А это тебе, — сказал я Натали, показав муфту.

Глаза Натали стали еще больше — хотя мне казалось, что больше не бывает. Она выхватила муфту у меня из рук и прижалась к ней щекой. Потерлась носом. И затихла. Впервые за много часов. Я протиснулся мимо них к сиденью у открытого окна и заглянул в глаза Марии.

— Ты умница, Тони! Где ты это взял?

— Во-он в том магазинчике, видишь? Это муфта. У манекена в руках была.

— Здорово!

— И совсем недорого.

— Натали, скажи Тони «спасибо».

Молчание.

— Натали! Поблагодари Тони за подарок. Тебе понравилось, правда? Скажи «спасибо».

Молчание.

— Все нормально, — прошептал я. — Не нужно ее заставлять. Ей нравится, и я рад.

Блаженная тишина и мерный ход автобуса убаюкивали, и, хотя было еще совсем светло, мы не стали противиться сну.

* * *

Я проснулся среди ночи от нытья Натали. Такого настойчивого, вроде девочка что-то хотела сказать.

Я включил крохотную лампочку над своим сиденьем. Мария спала.

А муфта исчезла. Должно быть, Натали выронила во сне. Я нигде не видел вожделенного кусочка меха, но, на мое счастье, нащупал его ногой. Вот только промежуток между сиденьями не позволял нагнуться и достать.

Сосед спереди сонно пробурчал:

— Боже, только не это. Опять!

Я развернул муфту ногой, подцепил носком ботинка, приподнял ногу, левой рукой ухватил меховую вещицу. И вернул Натали. Девочка тут же прижалась к ней щекой, погладила и сунула большой палец в рот. Я выключил свет.

Измученная Мария даже не проснулась.

Через минуту-другую я услышал мягкий «чмок»: Натали вытащила палец изо рта.

— Пасибо, Тони, — сказала она.

— Не за что.

Уснуть я больше не смог и, глядя в окно на размытый темнотой пейзаж, думал о Делайле. Вот бы она очутилась здесь! Тогда я смог бы задать ей два вопроса.

Сначала я спросил бы:

Неужели любовь — всегда такая сложная штука?

А потом:

Вы уверены?