Лоретта сидела у Арлин на кухне, пила кофе и смахивала со лба уйму густых белокурых волос. Арлин прикинула: будь у нее такая же копна, она бы тоже дурачилась с волосами почем зря, только у нее таких никогда не будет, к тому же, пусть и легко стать такой блондинкой, как Лоретта, но она предпочитала то, что ей природой отпущено.

— Я говорила тебе, что он черный? — спросила Арлин.

— Нет, — отозвалась Лоретта.

— А-а. Так он черный.

— И что?

— Не знаю. Просто к слову пришлось.

— Тебя это трогает?

— Не знаю. К слову пришлось, вот и все. Ну, про лицо-то его я тебе говорила.

— Я уж со счету сбилась, сколько раз. Тебя это напрягает.

— Да нет. Не очень-то. Поначалу, может.

— За дурочку меня держишь?

— Время прошло, я вроде бы как к нему привыкла. Больше как-то и не думаю об этом.

— Ну, а как, когда вы, так сказать, сближаетесь? Тебя тогда это напрягает?

Арлин вскочила со стула, метнулась к раковине и принялась мыть чашку, которая все еще была наполовину полна кофе, дожидавшегося, когда его выпьют. Выговорила через плечо:

— Знаешь. Скажу тебе по-честному, по правде. До такой близости у нас еще не доходило.

— А как, когда он тебя целует? — Лоретта терпеливо ожидала ответа, Арлин даже удивилась, как долго пришлось ждать, пока подруге надоест. — Ты ж не будешь говорить, что ни разу его не целовала?

— Не буду говорить?

— Ты с ним гуляла четыре раза. Не думаешь, что рано или поздно это начнет угрызать его чувства?

— Ну, я знаю, Лоретта, что ты этому не поверишь. — Арлин выплеснула кофе и вновь уселась, придвинулась к подруге и по-девичьи заговорщицки произнесла: — Тут не за мной остановка-то.

— Ты права. Я тебе не верю. Скажи… Только не пойми мой вопрос неправильно. Я задавать его тебе пока не решалась. Ты вообще-то накой с этим парнем встречаешься? Даешь Рики отлуп?

— Нет, конечно!

— Тогда зачем?

— А по-твоему, зачем? Ты-то как можешь меня даже спрашивать об этом?! Лоретта, уже больше года прошло. У меня что, по-твоему, потребностей нет? А потом, будет и Рики добрый урок, когда он вернется, а я с другим. Вот что он получит.

Лоретта откинулась на спинку стула, куда более театрально, чем надо было.

— О-хо-хо.

— Что «о-хо-хо»?

— Да то, подруга, что гаже причины встречаться с парнем я не слыхивала.

— Как это? Я ни про какую причину ничего не говорила.

— Потому как «будет Рики добрый урок».

— Это теоретически говоря.

— Стало-ть, этот парень всего лишь для секса на пересменок?

— Ага, я понимаю, какое для парней это тошнилово.

— Для некоторых парней, может, и тошнилово.

— Ни для единого, с кем я встречалась.

Арлин подняла взгляд и вдруг увидела стоявшего в двери кухни Тревора.

— Тревор, и давно ты стоишь там?

— Я только проснулся.

— Не смей ни за кем так подглядывать.

— Я просто завтракать пришел.

— Поди отсюда и поиграй, ладно?

— Я еще не завтракал.

— А-а. Хорошо. Садись, сейчас я тебе что-нибудь соображу.

Явно недоумевающий Тревор сел за стол, упершись подбородком в сведенные руки.

— Ну, как бы то ни было, — продолжила Лоретта. — Нельзя держать парня для того, чего от него не получишь.

Тревор навострил уши.

— Вы о ком говорите?

— Тревор, тебя это не касается. Лоретта, у детишек длинные ушки, если ты улавливаешь, о чем я.

Лоретта пожала плечами и подставила под кофеварку свою чашку, вновь наполнив ее.

— Как бы то ни было. По мне, тут, похоже, проблема личная. Я б на твоем месте поговорила с Бонни.

— Лоретта, говорить не о чем. Брось это.

Арлин положила перед сыном два поджаренных в вафельнице хлебца, потом выбежала в коридор и по телефону из спальни позвонила Бонни. Подсоединился автоответчик, и она оставила сообщение, что у нее личная проблема, которую хотелось бы обсудить.

* * *

В передвижном двойной ширины домике Бонни она знала путь покороче через все безделушки и рукоделия, острые иголки и перья, выдувное стекло и фарфоровых клоунов. Бонни любила вещи и во множестве держала их по всему дому, так, чтобы никогда ни в чем не было недостатка. Арлин удобно устроилась на мягком диване в гнездышке из покрытых вышивками подушек.

— Итак, — сказала Бонни. — Ты наконец-то бросила эту паршивую «Лэйзер Лаундж».

— Ага. Тут пришел один и купил у меня двигатель за восемьсот долларов, так что мне на два месяца вперед хватит расплатиться со всем.

— А через два месяца? Тогда что?

— Я по мосту пойду, когда до него дойду. По крайности, отосплюсь вволю, а уж потом волноваться стану. Я не об этом пришла поговорить.

— Откуда у тебя могут взяться проблемы в отношениях? Помнится, мы говорили: никаких новых отношений в первый год.

Арлин вздохнула и принялась разглядывать потолок.

— Ну-у, извини, Бонни, но то один-единственный раз, когда я не сделала того, что ты мне велела.

— Один раз?! — резкий голос Бонни сиреной разрезал воздух. Будь во дворе собаки, они бы, представила Арлин, тот еще вой подняли, но на стоянке передвижного дома Бонни никаким собакам появляться не позволялось. — Деточка моя, ты где считать училась? Ты ни разочка не сделала так, как я тебе говорила. Что о Рики слышно?

— Ты видела его где-то поблизости?

— Нет, но что, как мы его увидим?

— Опять-таки: и через этот мост пойдем, когда до него дойдем.

— Другими словами, просто продолжаем транжирить, веселясь, и, волнуясь, дожидаться, пока счета придут.

— Этого я не говорила.

— Это то, что услышала. Так в чем проблема-то?

— Ну-у. Я к этому парню на свидание ходила. Четыре раза. Он даже дотронуться до меня не пытался. Он просто как… полный… джентльмен.

— Ах ты бедняжка! Мужики такие скоты.

— Но ведь четыре раза, Бонни! Тебе не кажется это ненормальным?

— Тебе никогда не приходилось узнавать парня, прежде чем с ним в постель прыгать?

«В общем-то, — подумала Арлин, — нет», — но произнести этого не решилась.

— У него только на то смелости и хватало, чтоб меня за руку взять. Как тебе такое?

— Такое впечатление, что у парня голова лучше твоей варит, пусть это и не самая трудная на свете возможность отличиться. Никаких обид. Послушай. Ты и шестидесяти дней нет, как трезвой ходишь. Совсем не время ко всем насущным неприятностям еще и секс навешивать, но уж, коли ты все равно собираешься это сделать, а я знаю, что собираешься, так, Бога ради, не спеши торопиться.

— Наверное.

— Девочка моя, ты хоть слово слышала из того, что сказала?

— Бонни, я попросту сыта по горло и, черти веселые, устала спать одна. До чертиков устала. И знаю, что он — тоже. Так что ж тут такого ужасного? Я хочу сказать, что с ним?

— Ты меня спрашиваешь?

— Ну да. Затем и тащилась сюда в такую даль. Я тебя спрашиваю.

— Тебе не приходит в голову, что это странно как-то? Спрашивать меня.

— Ты моя крестная.

— А потому я должна знать, о чем думает этот парень, кого я в глаза не видела.

— Ты хочешь сказать… его спросить?

Бонни издала громкий нечленораздельный звук и вскинула руки, будто признавая свое поражение.

— И она еще думает, что готова роман завести! Господи, помоги нам всем. — После этого пошла провожать Арлин до двери, потому как Арлин и без того к выходу направилась, с проводами или без. — Эй! Это тот парень, о каком ты мне рассказывала? Со шрамами?

— Ну да.

— А ты уверена, что он знает, чего ты от него хочешь?

— Ну, наверняка знает. Должен, я хочу сказать. С чего бы я к нему на свидания бегала, если бы его не хотела?

— Тебе лучше убедиться, что он знает. Никому не говори, что я это сказала. Тебе сначала следует год в трезвости продержаться.

— Ага, но ты ж знаешь, что я не продержусь.

Бонни закатила глаза и с силой захлопнула дверь.

* * *

Оттого, что приходилось затискивать его в угол возле собственной входной двери, Арлин чувствовала себя девчонкой, которую дома родители поджидают.

Рубен всякий раз оплачивал приходящую няню, в том-то и была загвоздка. Ну, не загвоздка, было очень мило, но и в этом была часть загвоздки, потому как, если Арлин после свидания приглашала его зайти, то, чего уж там, эта няня дома сидела, а машины у нее не было, так что Рубену приходилось отвозить ее домой.

Арлин так и не смогла до конца придумать, как обойти эту напасть. И, когда они подошли к ее двери (а он как джентльмен всегда провожал ее до двери), она прильнула к нему и обвила руками его шею.

— Сегодня для меня был по-настоящему славный вечер, — тихонько проговорила она ему в правое ухо. Чувствовалось, как напряглись мышцы у него на шее и плечах. Она ждала, что он ответит тем же. Или хоть что-то скажет, или обмякнет, или обнимет ее, но руки его висели по бокам, и он совсем ничего не сказал. — Ты отчего это так напряжен?

— Я кажусь напряженным?

— Я тебе на нервы действую? Хочешь, чтоб я перестала?

— У меня, думается, на этот счет чувства смешанные.

Как ни разочарована была Арлин, а все же решила, что смешанные чувства это лучше, чем никаких чувств вообще, и, стало быть, есть откуда начать танцевать. Она сделала два шажка, придвигаясь поближе, но Рубен отступил и оказался прижатым спиной к двери. Деваться ему было некуда, и она поцеловала его. Так с кем хочешь можно целоваться: разницы не чувствовалось.

Поцелуй вышел ласковым. Почему, она сама не поняла: ведь в этом танце вела она, — прежде ей не доводилось ощущать ласковые поцелуи. И от этого всколыхнулись все нежные чувства, что копились внутри, словно бы воздух мягкими толчками устремился наружу, только трепета больше.

Правду сказать, она и не ожидала, что ей это настолько понравится.

Она подалась назад, чтобы видеть его, считая, что пришло время так или иначе выяснить, так ли уж это непереносимо. Но Рубен немного повернул голову, и ей только и оставалось, что смотреть, в основном, на правую сторону его лица, которая была и красива, и приятна, — она так всегда считала.

— Ты сегодня-то, наконец, останешься? — Задать такой вопрос было тяжко, потому как Арлин уже успела убедить себя, что и в эту ночь ей спать одной, пусть даже и понимала, что может ошибиться, и, если ошибается, то предпочитала пока этого не знать.

— Мне надо няню домой отвезти.

— Мог бы и обратно вернуться.

— Ведь Тревор же дома.

Пока все это говорилось, она по-прежнему льнула к нему, обняв руками за шею, вслушиваясь, не меняется ли его голос, и видя, как уходят мимо все его возможности на ответный порыв.

— Этот ребенок спит мертвым сном. Его не разбудишь, даже если захочешь. Однажды, когда мы жили на Пасо-Роблз, соседний с нами дом сгорел дотла. Сирены посреди ночи, люди кричат. Мне пришлось выносить его на улицу, как пожарные носят, на плече, так он висел на мне и спал. Ты из-за Тревора не тревожься. Я слишком много болтаю, да? — Он улыбнулся, это подбодрило ее, и Арлин опять поцеловала его. — Значит, ты вернешься. Так?

— Арлин, я не уверен…

Она приложила палец к его губам, еще не выяснив, в чем он не был уверен.

— Ты не устал спать один?

— Разумеется, устал.

— Разве ты не чувствуешь, что и я тоже?

Рубен выскользнул из ее рук и направился к лестнице, говоря:

— О, Боже! Так ты об этом думала?

Значит, он все же чувствовал, что и она тоже, но ему понадобилось подальше от нее отойти, чтобы в том признаться.

— Ты вроде святого, верно, так и имя-то свое получил. Святой Рубен!

— Нет. Ты даже представить себе не можешь, насколько я не святой. Побыла бы минуту в моей шкуре — поняла бы.

— Вот и возвращайся.

Она подхватила его за руку, боясь отпустить до того, как он ответит, и он сказал, что приедет.

Из книги «Другие лица: кто еще претворил идею в Движение»

Какая же я тупица! Это ж сразу было видно. Всего пять минут до дома няни, пять минут обратно, а я, дурочка этакая, целый час убила на то, чтобы сообразить, что он не приедет. Час этот был гнусным еще и потому, что слишком уж я жалела, что он не вернулся. Больше, чем я хотела бы или ожидала.

Лоретта сказала, что я до того привыкла к мужикам, лапавшим меня сверху донизу, что, чем больше он не лапает, тем сильнее я этого хочу. Не знаю. Не сильна в психологии. Она говорит так, будто это болезнь какая, вроде как, я хочу только того, что мне не дается. Может, мне просто нравится, что он не держит меня за дешевку. Может, мне просто нравится для разнообразия побыть рядом с джентльменом.

Но потом, когда сидела дома, думала обо всем, что мне стало в нем нравиться, делалось все гаже и гаже, чем дольше он не приезжал. Кончилось тем, что я уселась у окна гостиной, высматривая, когда в конце улицы появится его машина. Всякий раз, заслышав звук мотора, чувствовала легкое подрагивание внутри и всякий раз, когда машина проезжала мимо, чувствовала, как слезы наворачивались на глаза. Больших трудов стоило не дать им выхода.

Смешно, но иногда я связывалась с парнем, думая, что как-нибудь, почему-нибудь, с кем-нибудь из них, с каким-нибудь особенным, не будет мне так больно. Смешно, но я до сих пор, после стольких лет, думаю, что так получится, потому как прежде не получалось никогда.

В конце концов сдалась и позвонила ему домой. Он ответил в трубку словами:

— Прости, Арлин. Я действительно сожалею.

А я сказала:

— Так, значит, на том и все? Такого попросту никогда не будет? — Я почти плакала и знала, что он слышит это по моему голосу, потому как я — слышала. Мне было гнусно от этого.

— Ты не могла бы, — сказал он, — просто дать мне немного больше времени?

Я сказала, ну да, думается, наверное, смогу, если обстоятельства того требуют, но в одном я чертовски уверена: найду новую приходящую няню, и уж той обязательно нужно будет иметь собственную машину.

Он рассмеялся, когда я так сказала. Я радовалась его смеху. Смех, он всегда помогает в такого рода делах, и, если б он не засмеялся, я могла бы так никогда и не сообразить, что он напуган до смерти.

Думается, я в таких делах соображаю туговато.

Так вот, отсмеялись мы так мило вместе, а следом до меня доходит, что я реву, ревмя реву, и ничуть этого не пытаюсь скрыть. Знаю: я слишком чувствительная. Это мне все говорят. Будь рядом Бонни, та назвала бы это идеальным примером того, насколько я не готова, но, слава Богу, ее рядом не было.

— Арлин? — подал он голос. — С тобой все в порядке?

И я высказалась:

— Черти веселые, просто мне тошно столько времени спать одной. Ты подумаешь, мол, могла бы уж и привыкнуть. Мне страшно и одиноко по ночам, я просто никогда не высыпаюсь. Я бросила работать ночью, чтоб выспаться, но стало только хуже. Больше времени лежать в страхе и одиночестве. Иногда думаю: встану и пойду обратно, просто для того, чтобы ночь миновала. — Не знаю, понимал ли он хотя бы половину из того, что я говорила, потому как у меня, когда до плача доходит, почти ничего разобрать нельзя.

Минуту он молчал. Ну, не минуту, но показалось — долго. Потом произнес:

— Хочешь, я к тебе домой приеду просто поспать?

И я ответила:

— Знаешь, было бы очень здорово, ведь я как бы вбила себе в голову, что ты можешь остаться тут сегодня.

— Мне нужно десять минут. — Это было последнее, что он сказал.

Повесив трубку телефона, я подошла к окну, смотрела сквозь деревья на тонюсенький серпик желтой луны, висевший над холмом, и улыбалась: здорово, что он предложил. Пусть и понимала: не приедет. Пуганая ворона… Ну, знаете. Только этот человек был по маковку полон неожиданностями. Понадобилось время, чтобы я научилась не стараться угадывать.

* * *

Она уже отчаялась ждать и укладывалась в постель, когда услышала его тихий стук. Накинула халат и впустила его. То есть дверь открыла, чтоб он вошел, но он, похоже, к порогу прирос. Ей пришлось взять его за руку и слегка потянуть.

Ей хотелось раскрыть объятия, но было такое ощущение, что, если она двинется вперед, он отступит назад, раз он раньше всегда так делал. Повернувшись, она пошла в спальню, надеясь, что он пойдет следом, едва ли осмеливаясь оглянуться, чтобы посмотреть, идет ли.

Арлин сбросила халат на пол, на самом деле не подумав заранее, как он воспримет то, как она спала — совершенно раздетая, даже когда просто собиралась спать. Глянув через плечо, увидела: стоит в дверях ее спальни, смотрит.

Весь свет был погашен, так что было темно, если не считать того узенького серпика желтой луны, так что, как ей представлялось, вряд ли он видел что-то больше, чем расплывчатый ее силуэт, пока она вновь укрывала постель, располагая покрывало к одной стороне так, чтоб ему досталось побольше места.

Чуть позже он подошел к другой стороне кровати и улегся на спину поверх покрывала. На нем были джинсы с белой рубашкой, и она не видела его в джинсах с того дня, когда подъезжала к его дому. Когда он приезжал к ней, отправляясь на свидание, то всегда был одет пристойно, с галстуком и все такое.

Она придвинулась ближе и опустила голову ему на плечо. Еще после нескольких минут молчания спросила:

— Хочешь, я сережки сниму? Они в тебя не впиваются? — У Арлин на той стороне было три пирсинга, и ей не хотелось, чтоб ему было неудобно, предчувствуя: сам он в том никогда не признается.

— Нет. Я их и не чувствую. — Это было первое, что он произнес, войдя в ее дом. Голос его звучал негромко и заботливо.

— Спасибо, что вернулся, Рубен.

— Зачем ты это делаешь? И не говори, что потому, будто тебе тошно спать одной. Уверен, есть множество мужчин, которые сегодня ночью с радостью побыли бы здесь с тобой.

— У тебя есть телефоны хоть кого-то из них?

— Это оттого, что Тревор хочет, чтоб мы были вместе?

— Черт возьми, Рубен. Скажи на милость, до чего, по-твоему, я способна дойти, помогая сыну выполнять домашние задания?

— Тогда почему — я?

— Знаешь, — Арлин села в постели, — в чем твой недостаток?

— Нет. Но, к счастью, у меня есть ты, чтобы втолковать мне.

— Недостаток твой в том, что ты слишком беспокоишься о своей внешности. Меня она и близко настолько не заботит, как тебя, я так не смогла бы. Даже если я брошу работать днем, и то у меня просто не будет времени. Тебе не приходило в голову, что если б ты не воевал и не был ранен, как с тобой получилось, то был бы куда как слишком хорош для меня? Ты бы, я говорю, был до того совсем-совсем другого поля ягода, что и времени-то на меня не нашел бы.

— Никому не уйти с одного поля с тобой, Арлин. Ты слишком красива.

— На этом поле есть вещи поважнее внешности.

— Благо для меня, если это правда.

В этой истории было нечто большее для нее, но не хватало слов, в которые это можно бы облечь. Для него, наверное, бессмысленно, а то и не очень правдиво прозвучали бы ее слова о том, что он ей нравится, потому как приезжает за ней, галстук носит, за няню платит, водит ее в приличные рестораны, а после провожает до самого дома. Как объяснить мужчине, что до встречи с ним она и не понимала, что с ней обращаются гнусно?

Арлин улеглась щекой ему на плечо и одной рукой обвила ему грудь, широкую, крепкую грудь, подумала, из тех, что отгоняет злых духов подальше в темень.

— Не пойми это неверно, но тебе не было бы удобнее без твоего тряпья?

Рубен не ответил сразу, она подумала, наверное, и вовсе не ответит. Потом он сказал:

— Может быть, в следующий раз. Может быть, завтра.

И мысль о том, что завтра он снова будет тут, настолько заворожила ее, что она больше ни словечка не сказала и не хотела ничего ни говорить, ни делать, что могло бы развеять эту ворожбу.