В честь особого торжества Арлин приготовила фахитас с курицей, любимое блюдо Тревора. Рубен ел чересчур много, так же как в свою первую ночь в этом доме. Время от времени он поглядывал на Арлин: ждал знака.

Она сделала прическу и ходила с кольцом на левой руке, но, если Тревор и заметил это, то от высказываний воздержался. Рубен счел, что мальчик не заметил. Не в характере Тревора было воздерживаться от высказываний.

— Мам, хочешь, я со стола уберу? — заговорил он, наконец прерывая молчание.

— Подожди минутку, милый. Мы с Рубеном хотим сообщить тебе кое о чем.

— Ладно, о чем?

— Думаю, Рубен хочет сообщить тебе.

— Ладно. О чем?

— Тревор! Мы с твоей мамой пришли к важному решению. Оно касается и тебя.

— Ладно. О чем?

— Мы решили… обручиться.

— Обручиться? Вроде как — пожениться?

— Верно. — Рубен взглянул на Арлин, все еще накрепко зажавшую вилку в руке, зажмурившуюся, как будто слова могли причинить боль.

— Ура! — закричал Тревор, отчего глаза Арлин сами собой распахнулись. — Ура! Я знал это! Я вам говорил! Вот это совсем наполную круто.

Он вскочил из-за стола и исполнил небольшой танец, отчего, заметила Арлин, сделался точь-в-точь похожим на Деена Сандерса.

— Кто такой Деен Сандерс? — поинтересовался Рубен.

И подняв взгляд, увидел, как оба они, и Арлин и Тревор, уставились на него, раскрывши рты.

— Кто такой Деен Сандерс? — переспросил Тревор, сделавшись живым воплощением изумления. — Вы шутите, наверно?

Арлин встала собрать посуду после ужина, ей явно полегчало, раз уж натянутость прорвало.

— Тревор, милый, не все увлекаются футболом.

— Ну и что? Деен Сандерс! — Мальчик опять уселся, положив локти на стол. — Рубен, вы хоть когда-нибудь футбол смотрели? Оп-па! Мне тут мысль пришла. Могу я теперь называть вас папой? Положено ли мне называть вас папой?

Рубен почувствовал, как тепло расплылось где-то за ребрами, в том месте, которое так долго давало о себе знать одной лишь болью.

— Это было бы чудесно, Тревор. И на ты. Если тебе так удобно. И твоей маме тоже. — Арлин посмотрела на них обоих и кивнула. — Итак, этот самый Деен Сандерс. Он за «49-х» играет?

Тревр закатил глаза.

— Ни-и фига! Да нам с тобой еще работать и работать!

* * *

— Я полагал, что Тревор за «49-х» болеет, — сказал Рубен, когда Арлин вернулась, уложив Тревора в постель.

Она юркнула под одеяло, и вновь то место наполнилось теплом. Даже не столько пылом страсти, хотя весьма легко могло одолеть этот рубеж. Просто покой, такой, что едва-едва был ему знаком.

— Он и болеет. Только Деен Сандерс играет за «Атланту». Так что он вроде как еще и болельщик «Атланты». Когда «Атланта» играет в Сан-Франциско, он с этим просто не справляется. Расстраивается до того, что даже игру смотреть не может.

— Я люблю тебя, Арлин.

Казалось, слова эхом отдавались во внезапно опустевшей комнате. Интересно, подумал Рубен, кто больше изумился, услышав их.

— У нас великолепная семья получится, — произнесла она немного погодя. — Он явно тебя любит.

И тут Рубена осенила мысль, никогда раньше не приходившая ему в голову. Мысль сладостная и в то же время жалящая. Он никогда вполне не понимал (или не позволял себе понять), сколь же многое он упустил, так плотно отгородившись от других.

— Мне надо поцеловать его на сон грядущий.

— Ага. По-моему, ему это понравится. — «Ага. По-моему, по нраву это нам обоим придется».

Тревор до самого подбородка был укрыт покрывалом с рисунками про подвиги мутантов черепашек-ниндзя. Свет уличного фонаря мягким сиянием ложился на левую сторону лица мальчика.

— Привет, — произнес Рубен, присаживаясь на край кровати.

— Привет. — И уже приятной мыслью вдогонку: — Пап. — Улыбка проклюнулась и широко разлилась по лицу мальчика. — Разве не круто звучит?

Рубен почувствовал, как заразительно улыбка перекинулась на его лицо.

— Очень круто. — С минуту они сидели в молчании. — Возможно, нам удастся некоторые игры вместе посмотреть.

— Круто.

— Предупреждаю: я даже в азах футбола не разбираюсь.

— Я тебя научу. Знаешь, что? Это значит, что кое-что вышло, как я и затеял, в конце концов.

— Я думал про это. Про «заплати другому». Соображал, как мне сделать это. Тревор, как ты это делаешь?

— Ты о чем? Как — это неважно. Надо просто делать.

— Как ты додумываешься до того, что сделать для людей? Боюсь, у меня нет твоего воображения.

— Это не придумывается воображением. Просто смотришь вокруг. Пока не увидишь, что кому-то что-то нужно.

— На словах легко. — «Каждый в чем-то нуждается. Насколько далеко приходится смотреть?»

— И на деле легко.

«Если ты ребенок», — подумал Рубен.

— Спокойной ночи, Тревор.

— Спокойной ночи, пап. Мама счастлива?

— Думаю, что да. По-моему, мы оба счастливы.

Из книги «Говорят знавшие Тревора»

Сказать правду, по-моему, она перепугалась до смерти. Но кто бы не перепугался в момент, когда требовалось принять такое важное решение? Я сам перепугался до смерти, но мое намерение было твердым: вынести это до конца. Только было еще… добавляло ей сложностей, я имею в виду… имя его всплывало. То здесь, то там. Что казалось нормальным для меня. Я несмотря ни на что ждал, что все получится.

До того самого дня.

19 октября 1992 года. Это из дат, что не забываются. По сути, ничто из того не забывается. Помнится звенящая колокольчиками мелодия рекламы, которую играли по телевизору. Помнится мысль, что волчком крутилась в голове за долю секунды до того, как все вновь пришло в порядок. Банально, но жизнь делится на «до» и «после», и нет больше никаких трудностей с распределением событий во времени. Можно едва ли не датировать их, что-то вроде «до нашей эры» и «нашей эры». Думается, звучит это все так, будто я попусту трачу много времени, испытывая жалость к себе. Лгать не стану. Я все еще не полностью оправился от этого. В чем-то — отошел. Но не во всем. Видимо, я чересчур уж чувствителен. Может быть, у других людей раны заживают в разумный промежуток времени.

Нет, беру эти слова обратно. Не заживают.