19 октября 1992 года

Рубен сидел на диване и на пару с Тревором таскал воздушную кукурузу из пакета. Время от времени какая-нибудь кукурузина падала — и ее тут же сцапывала Мисс Лайза, которая теперь большую часть времени проводила в комнате Арлин, с остальным семейством. Всякий раз, когда она принималась грызть хрустящий шарик, Тревор внушал ей, что кошкам есть воздушную кукурузу не положено. Кошка, похоже, и ухом не вела.

Они смотрели игру «Буффало» с «Рейдерами», оказавшуюся хорошим учебным пособием для Тревора, поскольку исход встречи его не очень-то волновал. Он поддерживал «Буффало», но отнюдь не затаивая дыхание.

Как раз игра сменилась рекламой, и Тревор пустился учить Рубена тому, чем отличается остановка мяча за линией своих ворот от остановки соперника с мячом в его же конечной зоне. А также тому, какая разница между касанием мяча после прорыва в конечную зону и касанием мяча после введения его в игру. Рубен считал, что все азы он уже освоил, но, возможно, некоторых тонкостей не понимал.

Пошла реклама кока-колы, знакомый перезвон колокольчиков, которому суждено было глубоко запасть в память, поскольку теперь Рубен, вспоминая все остальное, всегда слышит этот перезвон у себя в голове. Не нарочно. Просто слышит его в голове всякий раз, когда вся эта мука прокручивается в ней сызнова. Что время от времени и случается до сих пор.

Тревор играл с Мисс Лайзой, скармливая ей шарики кукурузы. Кошка вставала на задние лапы, чтобы достать подачку, одной передней лапой цеплялась за джинсы Тревора, другую же держала в воздухе наготове, на тот случай, если придется хватать добычу с лету.

Все предвещало хорошее время, хороший день. Хорошую жизнь. По всей справедливости, так оно и должно было быть.

Рубен услышал стук в дверь.

Из кухни долетел голос Арлин, сказавшей, что она откроет.

Она распахнула дверь. Рубен поднял голову. Ждал, когда она скажет что-нибудь. Лица ее он не видел, один затылок, но почему-то вдруг захотелось увидеть ее лицо.

В дверях, ничего не говоря, стоял мужчина. Жилистый, довольно невысокий, с темными курчавыми волосами. Молчание, казалось, будто ввинчивалось Рубену в нутро, словно бы нутро способно понимать всякое, не нуждаясь ни в каком обучении. Рубен глянул на Тревора, не сводившего с двери глаз, цепких и ничего не выражавших. Кока-кольный перезвон знай себе звучал где-то на задворках сознания Рубена.

Кто-то должен был сказать что-то, и в конце концов заговорил незнакомец:

— Похоже, не очень-то вы рады видеть меня.

Арлин сердито бросилась к себе в спальню и хлопнула дверью.

Оставшиь один в пустом распахнутом проеме, жилистый низенький человек обратился к Тревору:

— Ты что, даже поздороваться не собираешься?

— Здравствуй. — Голос Тревора звучал глухо и холодно. Никогда прежде такого не случалось. Как раз в этот миг Рубен и понял: что-то произошло, что-то непоправимое. Тревор никогда и ни с кем так не говорил.

— Больше не зовешь меня папкой?

Рубен почувствовал, как Тревор искоса глянул на него. Все это, нарастая, несло с собой боль, но он ее еще не ощутил. Только оцепенение и шок, тот, что позволяет почти любому пережить почти что угодно, даже вопреки собственным ожиданиям.

— Ты просил никогда не называть тебя папкой в присутствии других.

— Ну, то было раньше, малыш. То было тогда, а это сейчас. Ты даже и говоришь-то так, будто не рад, что я вернулся. Что стряслось, малыш, кошка язык откусила?

Тревор соскочил с дивана и бегом бросился в свою комнату, хлопнув дверь так, что Рубен вздрогнул.

Мужчина прошел по гостиной к дивану и встал напротив Рубена. Навис над ним. «Возьми и встань», — подумал Рубен, ведь он наверняка оказался бы на целую голову выше и вполовину массивнее этого коротышки. Только тело не делало ничего, что он ему велел. Мужчина же разглядывал его так, как это чаще всего делали не видевшие его лица, но — открыто, будто бы Рубен и не смотрел.

— А ты еще кто такой, черт возьми? — выпалил он.