Как измерить власть ума над телом? Фуйюки никогда бы не поверил, что крошечный мумифицированный труп ребенка Ши Чонгминга не является панацеей, источником бессмертия. Он берег и скрывал его столько лет, понемногу отщипывая кусочки, а это было всего лишь плацебо, и то, что столько лет сохраняло ему жизнь, было его собственной неколебимой верой. Те, кто окружал его, тоже в это верили. Когда он умер во сне, две недели спустя после кражи ребенка Ши Чонгминга, все поверили, что произошло это из-за потери его секретного эликсира. Но были и скептики, которые втайне считали, что смерть Фуйюки наступила в результате стресса, вызванного внезапным интересом, проявленным к нему рабочей группой из Министерства юстиции США.

Это была небольшая команда, специализирующаяся на расследовании военных преступлений, и члены команды были рады познакомиться с неким профессором Токийского университета Ши Чонгмингом. Получив возможность предать останки дочери земле, Ши Чонгминг раскрылся, как раковина в горячей воде. Он шел к этому событию пятьдесят три года, добивался разрешения на въезд в Японию, боролся с бюрократией Министерства обороны, но сейчас, когда он нашел ребенка, все вышло наружу: его записки; солдатские личные знаки; фотографии лейтенанта Фуйюки. Все было упаковано и отправлено с курьером в Вашингтон, Пенсильвания-авеню. Чуть позднее за океан последовал 16-миллиметровый черно-белый фильм, благодаря которому команда опознала Фуйюки.

Возникли подозрения, что из фильма что-то вырезано, что какие-то кадры, по всей видимости, удалены недавно. Это была моя идея — убрать несколько кадров, на которых Ши Чонгминг отдавал ребенка. Я сама это сделала в комнате гостиницы Нанкина — грубо, с помощью ножниц и скотча. Я приняла это решение за него, решила, что он не должен мучить себя. Вот так все просто.

Я завернула кассету в мягкую обертку, тщательно написала черным маркером адрес на посылке. — «Доктору Майклу Бурана, IWG, Министерство юстиции». Я могла бы послать копии врачам в Англии и той медсестре, которая в темноте присаживалась у моей кровати. Могла бы отослать копию с засушенным цветком соседке по палате. Но делать этого я не стала. Я повзрослела и теперь очень много знала. Знания меня переполняли. Инстинктивно я различала, что происходит от безумия, а что — от невежества. Мне не надо было больше ничего и никому доказывать. Даже самой себе.

— Все завершено, — сказал Ши Чонгминг. — Теперь я знаю: моя жена была права, когда говорила, что время ходит по кругу. Вот и сейчас мы пришли к началу.

Было бело-голубое декабрьское утро. Отражаясь от снега, солнце слепило глаза. Мы стояли среди деревьев на Пурпурной горе над Нанкином. У наших ног была свежая неглубокая яма. Ши Чонгминг держал на руках маленький, завернутый в холст сверток. Он быстро нашел место, где отдал свою дочь Фуйюки. За пятьдесят три года на горном склоне кое-что изменилось: теперь среди деревьев сновали маленькие красные вагоны. На них туристов поднимали к мавзолею. Внизу вырос город двадцать первого века, с небоскребами и электронной рекламой. Но другие вещи остались неизменными, и Ши Чонгминг молча смотрел на них: солнце светило на бронзовый азимут, черные сосны гнулись под тяжестью снега, большая каменная черепаха до сих пор стояла в тени, безразлично глядя на деревья, а те росли и роняли на склоны семена, умирали и возрождались, умирали и возрождались.

Мы завернули останки ребенка в белый саван, поверх свертка я положила маленькую ветку желтого зимнего жасмина. Купила в магазине белое ципао, чтобы одеться для похорон согласно традиции. Мне показалось, что оно мне к лицу. На Ши Чонгминге был костюм с черной лентой на рукаве. Он сказал, что ни один китайский отец не должен присутствовать на похоронах своего ребенка. Встав в выкопанную яму и положив на землю маленький сверток, прошептал, что ему ни в коем случае нельзя становиться в могилу. Ему полагается стоять в отдалении и отводить глаза. «Но, — сказал он тихо, бросая землю на крошечный саван, — какое теперь это имеет значение?»

Я молчала. За нами наблюдала стрекоза. Странно было видеть в середине зимы живое насекомое, усевшееся на ветку возле могилы и наблюдающее за похоронами ребенка. Я смотрела на нее, пока Ши Чонгминг не тронул меня за руку и не сказал что-то тихим голосом. Я повернулась к могиле. Он зажег маленькую ароматическую свечу и воткнул ее в землю. Я нарисовала христианский крест, потому что не знала, что еще можно сделать. Затем мы пошли к автомобилю. Стрекоза слетела с ветки, а душистый дым от свечи медленно поднялся над горой мимо шелковичных деревьев в голубое небо.

Шесть недель спустя Ши Чонгминг умер в больнице на улице Чжонгшан. Я была возле его постели.

В последние дни он задавал мне один и тот же вопрос: «Как вы думаете, что она чувствовала?» Я не знала, что ответить. Мне всегда было ясно: человеческое сердце жаждет принадлежать кому-то, оно тянется к первому, ближайшему к нему теплу, так почему сердце ребенка должно в чем-то отличаться? Но я не сказала этого Ши Чонгмингу, потому что была уверена: в самые мрачные моменты его жизни он, должно быть, думал, что если его дочь дотянулась до единственного стоявшего возле нее на тот момент человека, то, должно быть, она испытала любовь к Дзюндзо Фуйюки.

И если я не могла ответить Ши Чонгмингу, то разве есть у меня надежда ответить тебе, моя безымянная дочь? Могу сказать только, что думаю о тебе каждый день, хотя никогда не узнаю, как измерить твою жизнь, твое существование? Может, ты еще не обрела душу, может, этот момент для тебя так и не наступил? Может, ты только вспышка света? Маленькая лунная душа.

Я никогда не перестану думать: где ты, возродишься ли в другом мире, а может, ты уже возродилась и живешь сейчас в любви и спокойствии в далекой стране, которой я никогда не увижу. Но в одном я уверена: если ты вернешься, то прежде всего поднимешь лицо к солнцу. Потому что, мое отсутствующее дитя, если ты хоть что-нибудь узнала, то поняла: в этот мир каждый пришел ненадолго.