ПРОЛОГ

Мы ехали в автобусе пятьдесят седьмого маршрута, когда произошло то, что навсегда изменило мою жизнь. Был ничем не примечательный сентябрьский вечер. Палящее солнце клонилось к закату, в воздухе стоял запах солярки.

Вдруг я почувствовала, как у меня встают дыбом волосы на затылке; я была уверена, что на меня кто-то пристально смотрит. Я не видела, кто это, но ощутила взгляд и заставила себя оглянуться. Медленно повернув голову налево, я заметила, как сбоку подъехал другой автобус, и какая-то девушка в нем прижалась носом к стеклу. Тонкое лицо с высокими скулами, пухлые губы, прямые каштановые волосы, но самыми примечательными были глаза — большие, будто сверкающие зеленым, как у кошки перед прыжком. Я приложила ладонь к стеклу, и девушка сделала то же самое, зеркально повторив мой жест.

Почему-то это напомнило мне о сне, который преследовал меня с детства. Я вхожу в огромный жутковатый дом, я совсем одна. Шагаю в высокую облупившуюся входную дверь с цветным стеклом, которая ведет к веранде, усыпанной опавшей листвой, затем иду в зал, вымощенный голубой и терракотовой плиткой, и останавливаюсь перед дубовой винтовой лестницей. Я знаю, что поднимусь по этой лестнице и что не смогу проснуться, даже если мне захочется. Все мои чувства обострены, я слышу каждый скрип, ощущаю каждый сучок, каждый стык деревянных перил и вдыхаю сладковатый запах гниющей земли. Когда я оказываюсь наверху, дверь передо мной уже открыта. Но коридор неожиданно становится в два раза длиннее, и я иду все быстрее и быстрее, словно взбегаю по эскалатору, движущемуся в обратную сторону. Требуется целая вечность, чтобы добраться до двери, и в конце концов я стою перед ней, задыхаясь от любопытства.

За туалетным столиком, глядя в резной трельяж, расположилась девушка. Она сидит ко мне спиной, и я пытаюсь увидеть ее лицо в зеркальном отражении, но его нет. Я подхожу ближе, почти прикасаясь к ней, затем кладу руку ей на плечо и пытаюсь развернуть к себе, но она не поддается. Я стискиваю ее обеими руками, она сопротивляется изо всех сил, но все-таки понемногу поворачивается. Наконец я могу ее разглядеть, но ее лицо — это мое собственное, и она язвительно смеется надо мной… Затем я просыпаюсь.

Я очнулась от толчка, когда автобус подпрыгнул на выбоине, и постаралась забыть лицо в окне.

Теперь я всю жизнь буду ломать голову, могло ли все сложиться как-нибудь иначе, если бы я не оглянулась в тот день.

 

ГЛАВА

ПЕРВАЯ

— Кэти? Ты выглядишь так, будто увидела привидение.

Я почувствовала, как по всему телу проступает гусиная кожа.

— Ничего страшного, Нэт. Я просто кое-кого увидела… незнакомку… а она смотрела на меня так, будто мы уже знакомы.

— Может, вы встречались в прошлых жизнях? — пошутила она.

Ханна фыркнула.

— Или у вас телепатическая связь?

— Она есть у всех, — серьезно ответила я. — Но мы забыли, как к ней подключаться.

Нэт замахала руками над головой и состроила омерзительную гримасу.

— Кэти получает весточки с того света.

— Ничего я не получаю.

Она ткнула меня локтем под ребра.

— Помнишь миссис Мерфи, новую преподавательницу по религии? Ты была уверена, что у нее плохая аура, и она действительно оказалась полной и бесповоротной дурой.

— Я была права на ее счет, — ухмыльнулась я.

— Что это? Какой-то дар?

— Нет… просто интуиция.

Мы с Ханной сидели рядом, и она подвинулась ближе.

— А она не подсказывает тебе, когда Мерлин начнет действовать?

Желудок перевернулся, будто на американских горках в последний момент перед тем, как вагончик упадет в пропасть.

— Я думала, мы никуда не пойдем, а сегодня… как-то странно… что-то переменилось.

— Что? — в унисон спросили два голоса.

Я обхватила колени руками, словно баюкая воспоминания.

— Он смотрел на меня таким странным взглядом. Как будто я была единственным человеком во всем мире.

Ханна азартно хлопнула в ладоши:

— Ты думаешь, что между вами что-то произойдет?

— Думаю, да, — смущенно ответила я.

— Скоро?

— Ммм. Это похоже на то, когда приближается гроза и воздух словно заряжен… электричеством.

— Твои сверхспособности опять пошаливают?

Я привыкла к подобным насмешкам и показала язык в ответ.

— С Мерлином они мне не нужны.

— А у него какая аура? — спросила Нэт.

— Она потрясающе сильная, чистая и очень светлая.

Ханна изучающе посмотрела на меня и сморщила нос.

— Кэти, ты должна скакать от радости, а выглядишь… подавленной.

Я схватилась за поручень, когда автобус затрясся на остановке.

— А если бы я сказала, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой?

Ханна протянула руку, чтобы пощупать мой лоб, но я отвела ее.

— Это звучит жалко, но я не та девушка, которая может заполучить такого парня, как Мерлин… я не из этих школьных звездочек.

— А кто они? — снисходительно спросила Нэт.

— У них автозагар, высветленные волосы, идеальные тела и восковая эпиляция… везде.

Нэт и Ханна прыснули, и я была искренне благодарна им за поддержку. Они были подруги не разлей вода, такие, каких у меня самой никогда не будет, но тот факт, что я всегда рядом с ними, казалось, шел на пользу всем нам.

— Ты могла бы быть одной из них, — добродушно сказала Ханна.

— Не с моими спиральными кудряшками, пышными бедрами и чудаковатой мамашей, — упиралась я.

Я всегда цеплялась за тему чудаковатой мамаши, к тому же мою внешность уж никак нельзя было описать как «условно привлекательную».

— Почему кто-то вроде Мерлина не может быть тобой увлечен? — неожиданно спросила Нэт.

Я посмотрела в сторону.

— Вы никогда не мечтали создать некое заклинание, способное приворожить идеального парня? Ну… а я мечтала, и этот парень — Мерлин.

— Жизнь может быть волшебной, — вздохнула Нэт. — Кому, как не тебе, в это верить.

Я ласково посмотрела на нее и взъерошила ее безумные розовые волосы.

— Но это все происходит так быстро. Я на пороге чего-то нового и удивительного, и мне… страшно.

Ханна достала пудреницу и подправила свой и без того безупречный макияж.

— Это начало новой жизни для всех нас, — объявила она. — Больше никакой формы, никакой ужасной миссис Оуэнс с ее усами и синтетическими блузками, полными статического электричества, и никаких жалких маленьких группок.

— Ты права, — согласилась я. — Колледж — это здорово. У нас будет гораздо больше свободы, и там все такие дружелюбные.

Я закрыла глаза на мгновение, чтобы прошептать свое тайное желание.

«И в этом году я наконец найду свое призвание и произведу сенсацию. Идеальная жизнь ждет меня как раз за углом, я уверена».

Я встала и нажала на кнопку, когда показалась моя остановка.

— Приходи ко мне, — настаивала Ханна. — Поищем в Интернете, куда бы поехать на каникулы.

— Мама терпеть не может, когда я не ночую дома, — проныла я. — Она ни за что меня не отпустит.

— Однажды ей придется сделать это, Кэти. У тебя своя жизнь.

Я нахмурилась и покачала головой:

— Она во всем полагается на меня. Кончится тем, что мы будем одинаково одеваться и заканчивать фразы друг за друга.

— Не смотрела фильм «Психо»? — спросила Нэт.

Я вывалилась из автобуса, погруженная в раздумья, и неожиданно почувствовала надежду. Ханна была права: мне следовало бы прыгать от радости. У меня все складывалось: колледж, друзья, Мерлин. Даже мама, может быть, пойдет на поправку. Я ухватилась за фонарный столб и бегала вокруг него до головокружения, пока Нэт и Ханна стучали в окно и махали, как сумасшедшие. Мне потребовалось несколько минут, прежде чем в глазах у меня прояснилось, и я прикрыла их рукой.

Прошел грибной дождь, и от тротуара поднимался пар, укутывая все дымкой. Я открыла глаза — на перекрестке стояла девушка с зелеными глазами. Я яростно заморгала. Она напоминала видение, которое появляется на секунду, а затем рассеивается. Девушка оказалась капризом памяти, который исчез, но вновь выбил меня из колеи. Должно быть, глаза сыграли со мной злую шутку.

Несомненно, мне следовало спуститься с небес на землю. Когда я открыла входную дверь, мое сердце упало. Даже днем занавески в гостиной были задернуты.

— Здравствуй, Кэти.

Мама всегда произносит мое имя так, будто извиняется. Воздух в комнате был затхлый, и пахло плесенью. Она, все еще в ночной рубашке, прищурившись, глядела на меня из полумрака.

— Голова болит?

Она содрогнулась и, кивнув, откинулась на диванную подушку. Я бросила сумку на ковер, размышляя, как было бы замечательно скрыться наверху и поработать над новым дизайном для ткани. Для меня это было как наркотик, единственное время, когда я могла отвлечься, но мама весь день провела в одиночестве и нуждалась в компании. Я попыталась изобразить сочувствие.

— Может, тебе чего-нибудь принести?

Она закашлялась.

— Я не ела, и в холодильнике почти ничего нет.

— Я пошарю в шкафах, — сказала я, — найду чего-нибудь.

Кухня навевала уныние — грязное белье на полу, тарелки в раковине, и мои ноги прилипали к кафельному полу. Мама всегда была не в себе, но по мере того как я взрослела, ей становилось все хуже. Я навела порядок, пытаясь подавить растущее чувство обиды, и разогрела для мамы в микроволновке картофельную запеканку с мясом. Поскольку я — вегетарианка, от запаха горячего фарша меня стало мутить. Я подогрела банку томатного супа для себя и окунула в него черствый белый хлебец.

— Мое горло словно стеклянное, а головная боль просто ослепляет…

«Больные люди могут быть такими эгоистами. Где я об этом читала?»

— Было бы хорошо, если бы ты возвращалась домой пораньше. Я знаю, ты любишь колледж, но день тянется так медленно…

«Если бы ты пыталась бороться и пошла в группу психологической помощи или же поговорила с кем-нибудь о своих проблемах…»

— Ты ведь не собираешь уехать на лето, Кэти? Я одна не справлюсь.

«Дом становится тюрьмой без возможности смягчения приговора за примерное поведение. Ты не позволяла мне подать заявление на оформление паспорта, как я могу уехать за границу?»

— Может, ты могла бы отложить поступление в колледж на год… до тех пор, пока мне не станет лучше?

Я скрылась в спальне, отчаянно нуждаясь в личном пространстве, и оставалась там до тех пор, пока вечером мама не позвала меня вниз. Она была необычно бодрой, и когда я спустилась по лестнице, то увидела, что ее щеки зарумянились и лицо выглядит оживленным.

— Ты только что разминулась с ней, Кэти. У меня была гостья, молодая девушка, продавщица украшений. Взгляни, что я для тебя купила.

Мама покачала чем-то зеленым и серебристым перед моим лицом, как будто хотела меня загипнотизировать. Я подставила ладонь, и она положила в нее какой-то кулон. Ощущение покалывания вернулось и было таким сильным, будто вся кожа покрылась мурашками. Кулон был сделан из стекла того же изумрудного оттенка, что и глаза, так пристально смотревшие на меня сегодня. Маме не нужно было описывать свою посетительницу. Интуиция подсказала мне, кто это был.

 

ГЛАВА

ВТОРАЯ

«Кэти.

Будь первой гостьей в моей новой студии.

Целую».

В попытках ответить как можно скорее я случайно смахнула телефон с тумбочки. Последовал громкий стук от падения и за ним несколько звуков потише — в прошлом году, когда порвался ковер, я убрала его и перекрасила половицы в изумительный оттенок индиго, мой любимый цвет. Телефон мог расколоться от удара об пол, и мне было страшно даже смотреть на пол, а когда я все-таки пересилила себя, то обнаружила, что у меня дрожат руки. Приглашение Мерлина подразумевало то, о чем я боялась и подумать. Однако не могло быть и речи о том, чтобы отказаться.

Я собралась меньше чем за пятнадцать минут, но мне не хотелось казаться слишком уж доступной, поэтому прежде чем отправиться в гости, я в волнении обкусала все ногти и переоделась шесть раз. Мама наблюдала, как я собираюсь и ухожу, с выражением лица брошенного ребенка, но сегодня ничто не могло вызвать у меня чувства вины. Я прибавила шагу, не желая вступать в разговор с Люком, нашим соседом: он всегда дразнил меня, и сейчас я была не в состоянии терпеть его. Я была так вымотана ожиданием, что все мои чувства находились на пределе. Лето было дождливым и влажным, и окружающий пейзаж отличался настолько сочными зелеными оттенками, что причинял боль глазам. Я слышала шорох букашек в траве, шепот листьев на ветру и крики птиц вдалеке. Прямо за высоким домом Мерлина в викторианском стиле появилась неяркая радуга и заставила меня пойти быстрее. Мне не хотелось думать о том, что это просто оптический обман и радуга будет удаляться, даже если я побегу за ней.

— Здравствуй, Кэти… Я провожу тебя.

Мама Мерлина с улыбкой открыла мне дверь. Она была высокая и стройная, длинные блестящие волосы забраны наверх. В своем похожем на кимоно халате и без капли макияжа на лице она выглядела прекрасно. Я знала, что она — скульптор, получает заказы от знаменитостей, и это в некотором роде внушало мне благоговение. Я проследовала за ней наверх в комнату на чердаке, которая недавно была переделана в мастерскую для Мерлина. Его мама тихонько постучала в дверь.

— Мерлин, Кэти пришла.

Он был настолько поглощен рисованием, что не услышал нас — кончик языка слегка высунут, брови нахмурены, глубоко посаженные серые глаза как будто сосредоточены на чем-то далеком. Его лицо было привлекательным, но немного угловатым, скулы выбриты, глубокая ямочка на подбородке. Кожа Мерлина казалась необычайно светлой в сравнении с его темными спутанными волосами, спадавшими ему на глаза. Он то и дело нетерпеливо поправлял их рукой. Я могла бы молча смотреть на него весь день, но меня мягко подтолкнули в спину, и раздался шепот:

— Я оставлю вас наедине.

Мерлин был так сконцентрирован, что я боялась как-нибудь испортить момент. Но по прошествии минуты мне стало неудобно: получалось, что я словно подглядываю за ним.

— Мерлин… мне открыла твоя мама.

— Кэти? Ты пришла.

Он быстро встал и прикрыл картину тканью.

— Можно мне взглянуть?

— Нельзя до тех пор, пока она не будет закончена, — заупрямился он. — Ну… как тебе комната?

— Потрясающе, — ответила я, понимая, что даже если бы это был пропахший кошками сарай на задворках сада, я бы сказала то же самое. — Такие большие окна, и вид из них просто восхитительный.

Мы подошли к окну. Мои шаги гулко отдавались от заляпанного краской пола.

— Отличное освещение, — заметил Мерлин. — Я мог бы проводить здесь целые дни.

Мы первый раз находились так близко друг к другу. Наши руки соприкасались, и я боялась шелохнуться, чтобы не испортить момент. Иногда рядом с Мерлином у меня перехватывало дыхание. Мы молчали. Если бы подобное происходило в прошлом веке, я бы упала в обморок из-за того, что корсет слишком тугой, а Мерлин, обладавший внешностью задумчивого романтического героя, подхватил бы меня в свои объятия, как пушинку. Но теперь девушки больше не могут падать в обморок лишь оттого, что находятся близко к представителю противоположного пола.

К моей ладони прикоснулся один из его пальцев, затем еще один. Сердце стучало в груди, как сумасшедшее. Я вложила свою ладонь в его, но мы продолжали стоять и смотреть в окно, будто примерзли к месту.

«Почему всегда так получается?» Я больше не могла выдержать и должна была что-то сказать прямо сейчас.

— Почему ты не поцелуешь меня? — выпалила я.

Я не могла поверить, что сама сказала это, но кажется, лед тронулся. Он повернулся и медленно нагнул голову, склоняясь ко мне с высоты своего немалого роста, пока наши губы не соприкоснулись и пространство вокруг не превратилось в разноцветный калейдоскоп.

— Это стоило ожидания, Кэти. — Его прекрасное лицо на мгновение осветилось улыбкой, как будто солнце пробилось сквозь облака.

— Ты ждал этого?

Мерлин ответил одним восхитительным словом:

— Очень.

Мне все еще нужно было подтверждение.

— А когда ты впервые подумал обо мне как о своей девушке?

Он вздохнул.

— Когда ты прошла мимо меня в первый раз, я почувствовал, что происходит что-то странное. Меня потянуло к тебе, как магнитом.

Я постаралась не улыбаться, как идиотка, но мои жалкие попытки не увенчались успехом, и вдобавок Мерлин еще не покончил с комплиментами.

— От тебя как будто исходило сияние. Глупо звучит, да?

— Звучит потрясающе.

Надо заметить, это было очень сдержанным высказыванием. На самом деле я готова была умереть от счастья прямо на месте. Я напряженно изучала носы своих кроссовок.

— А означает ли это, что мы… ну, ты знаешь… вместе?

Он сжал мою ладонь и заглянул мне в глаза.

— Мы вместе.

Он пристально смотрел на меня, не сводя глаз, и я, зачарованная силой его взгляда, также не могла отвести глаз, отмечая про себя его идеальные брови и неправдоподобно густые ресницы.

— Мне нужно кое-что рассказать тебе.

— Что?

Он улыбнулся.

— Эта картина… это твой портрет.

Я в изумлении закрыла лицо руками.

— Когда мне можно будет увидеть ее?

— Только когда я закончу. Я рисую по памяти.

Мысль о том, что он знает мое лицо так, что может рисовать портрет по памяти, абсолютно лишала разума. Я хотела насладиться моментом, но тут он предложил, хотя это прозвучало скорее как приказ:

— Пойдем на улицу.

Мне хватило времени только на то, чтобы схватить сумку, когда меня потащили из студии.

— Куда мы? — выдохнула я.

— Куда угодно.

Перед глазами быстро промелькнули мама Мерлина, собирающаяся на занятия в консерваторию, гостиная с разнородной мебелью, яркими холстами и восточными коврами, столовая с огромным столом и кухня с необычной плитой, каменной плиткой и гигантским буфетом. Стоявшая в углу парочка гуманных мышеловок, оставляющих своих узников в живых, навела меня на странную мысль, что даже вредителям в доме Мерлина просто безнадежно повезло.

Наконец мы очутились на улице под последними летними солнечными лучами, и этот момент показался мне настолько особенным, словно это было прощание с солнцем перед тем, как зима все загубит. Мы прогулялись вдоль канала, затем прошли под железнодорожным мостом по направлению к центру города. Мерлин выделялся из толпы, и люди смотрели на него, а потом на меня, потому что я была с ним. Я рассмеялась и постаралась держаться как можно ближе к нему. Мы отправились в «Ля Тас», модную кофейню, заполненную бизнесменами с ноутбуками и обедающими леди, и сели за столик у окна. Кремовые кожаные сиденья были расположены, как в вагоне поезда.

Мы только начинали быть чем-то единым, и мне казалось, будто от нас исходит некая энергия. Даже официантка как будто почувствовала ее, когда увидела нас. Я держала руку на плече Мерлина, пока он делал заказ.

Вот как, оказывается, чувствуют себя все эти яркие девушки с целым миром у ног, которые могут быть просто счастливыми вместо того, чтобы извиняться за то, что впустую занимают место во вселенной. Однажды на вечеринке со мной приключилось что-то странное — я будто на самом деле засверкала. Все смеялись моим шуткам, девушки говорили со мной, как будто я что-то из себя представляла, а молодые люди хотели со мной танцевать. Я знаю, что в воздухе витало какое-то волшебство, и в тот вечер я перестала быть прежней Кэти, девушкой-невидимкой. Я по-прежнему ощущала эту новую Кэти в себе, но она больше никогда не выходила на свободу. Когда я была с Мерлином, я осмеливалась мечтать о том, что могу снова стать той, другой, лучшей.

Мерлин наблюдал, как я пью латте, и поцелуями снимал молочную пенку с моих губ. Сидя бок о бок, мы оживленно обсуждали планы на будущее. Мы мечтали о его первой художественной выставке и моем первом модном показе. Мы говорили о Риме, Венеции и Париже так, будто эти потрясающие города только и ждали, чтобы мы пришли и покорили их. Мерлин посмотрел на стол и рассеянно повозил ложкой в чашке.

— Есть кое-что еще, Кэти. — Он замешкался на некоторое время и в этот момент показался мне еще более обаятельным, с такими широко раскрытыми глазами и молящим взглядом. Его крупный рот слегка приоткрылся, и он хрипло сказал: — Я не силен в том, что касается отношений… девушки обычно ожидают, что я буду звонить, когда пишу картины, и ревнуют на пустом месте.

— Я не ревную, — прервала я его поспешно. — Я самая неревнивая из всех вокруг.

— Я ощутил это, — с облегчением ответил он. — Я чувствовал, что ты совсем не такая… а совершенно особенная.

Я задумчиво задерживалась на каждом сказанном им слове, счастливая оттого, что он понемногу расслабляется и доверяется мне, но тут меня что-то отвлекло. Вспышка зеленого цвета. Когда я пригляделась как следует, то поняла, что зеленый, видимо, был лишь плодом моего воображения. За окном по улице проходила девушка, одетая в синие джинсы. Она оглянулась и посмотрела на меня.

— Ты видел ее? — спросила я у Мерлина. — Ту зеленоглазую девушку?

Мерлин не сводил с меня глаз.

— Я и сейчас на нее смотрю. У тебя чудесные зеленые глаза.

— Но не такие, — возразила я. — У нее они как будто непроницаемые и жутковатые.

Он засмеялся, поцеловал мне руку и отправился к прилавку расплачиваться. Я поежилась, понимая, что она, должно быть, сидела в кафе в то же время, что и мы.

— Извините, — обратилась я к официантке. — Здесь была моя подруга, но мы, кажется, разминулись. У нее прямые темные волосы, она была одета в джинсы и…

— Она сидела вон там, — ответила официантка, указав на столик в конце зала. При этом она странно посмотрела на меня, и я закашлялась, чтобы как-то скрыть смущение.

Мне стало не по себе, когда я представила, что она находилась так близко от нас, хотя, к счастью, не настолько близко, чтобы услышать разговор. Мерлин проводил меня до дома, и я попыталась выкинуть мысли о девушке из головы. Это было не так уж сложно — рядом с Мерлином я практически парила в воздухе. Когда мы почти пришли, я потянула его в небольшой переулок на задворках дома, где входная дверь была отгорожена шестифутовой стеной — достаточно, чтобы скрыть нас от любопытных глаз. Понадобилось немало времени, чтобы мы смогли наконец распрощаться. Всякий раз, как я находила в себе силы уйти, Мерлин брал меня за руку и вновь притягивал к себе. Мои лицо и шея горели так, будто их жгли огнем. Я растерла щеки, чтобы прийти в себя, думая, чем можно было бы оправдать мой раскрасневшийся вид. Но когда я в конечном счете вошла домой, мама как будто и не заметила. Когда я спросила, как она провела день, она отважно улыбнулась, но я все же ощутила скрытый упрек.

Я крутилась по дому, мурлыкая песенки, вне себя от счастья, заново прокручивая каждую минуту проведенного дня и переписываясь с Ханной и Нэт. Мои эсэмэс-восторги были прерваны в самом разгаре: мама позвала меня. Я поспешила в гостиную и увидела, что она с угрожающим видом размахивает в воздухе пачкой сигарет.

— Я очень разочарована, Кэти, — сказала она, понизив голос до шепота, что было гораздо хуже, чем если бы она кричала. — Ты всегда обещала мне, что не обзаведешься такой отвратительной привычкой.

— Они не мои, — ответила я. — Курение — это ужасно.

— Они выпали из твоей сумки, — парировала она, сверля меня взглядом. — Я так думаю, что это Мерлин убедил тебя, что курить модно или что-то в этом духе и теперь ты пытаешься угодить ему.

— Мерлин ненавидит сигареты, — возразила я, негодуя все сильнее. — И все мои друзья. Понятия не имею, как они попали ко мне.

Мама резко махнула рукой:

— Довольно, Кэти. Если Мерлин действительно в этом участвует, я без колебаний сделаю так, чтобы ты не встречалась с ним. Даю слово.

Не было смысла препираться дальше — последнее слово всегда оставалось за мамой. Было лишь загадкой, как сигареты, отравившие окончание такого прекрасного дня, попали ко мне в сумку. Я была опечалена несправедливым обвинением, но мама ясно дала понять, что тема закрыта. У меня сложилось впечатление, что она была недовольна уже тем, что видела меня с Мерлином, а этот конфуз был для нее лишь поводом высказать свое неодобрение.

Я долго не могла заснуть и ворочалась в постели всю ночь. Тот самый сон всегда появлялся, когда я нервничала, и так было вплоть до сегодняшней ночи. В этот раз, когда я схватила девушку перед зеркалом и заставила ее повернуться к себе, у нее было не мое лицо, а лицо той девушки из автобуса. В этот раз ее зеленые глаза были просто бездонными. Я отступила назад, словно оглушенная исходящим от нее потоком ненависти.

 

ГЛАВА

ТРЕТЬЯ

Чем бы я ни пыталась себя занять, в глубине души назревало предчувствие грядущих неприятностей. Я всеми силами пыталась побороть его и сконцентрироваться на Мерлине.

Все было официально — мы стали парой. Необходимости в публичном объявлении не было — слухи распространяются быстро, и моя популярность взлетела до небес. Мы проводили вместе каждую возможную минуту, и Нэт с Ханной уже шутили, что им тошно смотреть, как мы передвигаемся, подобно лунатикам, и заглядываем друг другу в глаза.

Мерлин сказал, что зайдет за мной в субботу, и я ужасно нервничала, потому что мама уже успела плохо о нем подумать. Все утро я была как на иголках и выглядывала из-за входной двери раз двадцать, чтобы проверить, не идет ли он. При этом я не могла не заметить Люка, который выгружал из своей колымаги вещи, перевезенные из квартиры. Машина была заполнена коробками, целлофановыми мешками, скомканной в кучу одеждой, а на заднем сиденье громыхал чайник с тарелками и чашками.

— Где моя любимая Кэт? — воскликнул он.

Я улыбнулась и подошла к нему.

— Больше никакой студенческой жизни, — поддразнила я, зажав уши, когда о тротуар разбилось что-то стеклянное. — Теперь ты по-настоящему взрослый.

— Да ни за что, — он ухмыльнулся. — Ты говоришь с парнем, который подкладывал тебе за спину улиток и подсовывал под нос пауков.

Люк Кэссиди был на пять лет старше меня и последние десять лет терроризировал меня всеми возможными способами. Я провела детство, ходя хвостиком за ним и его друзьями, но они всегда умудрялись избавляться от меня. Потом он уехал в университет, и я была удивлена, насколько сильно по нему скучаю. Но теперь он вернулся и все так же поддразнивал меня.

— Маленькая Кэт тоже подросла, — сказал он, осторожно подбирая осколки. — Я увидел тебя с бойфрендом и помахал тебе, но ты была немного занята.

Я зарделась, зная, как бестолково должна была выглядеть рука об руку с Мерлином, и поспешно сменила тему.

— Ну и каково быть журналистом?

— Пока что я рассказал о трех церковных праздниках, выставке собак и старике, который живет на дереве вместе с белкой.

— И никаких звонков из спортивной сборной?

Он закатил глаза.

— Может быть, в следующем году.

Казалось, что он незаметно разглядывает меня.

— Что такое? У меня макияж размазался?

— Ты просто выглядишь по-другому, только и всего, — тихо сказал он и быстро опустил глаза.

Я тронула его подбородок и улыбнулась.

— И ты тоже. Нашему Люку наконец-то приходится бриться.

— Я уже много лет бреюсь! — запротестовал он, и я поджала губы, чтобы не рассмеяться. У Люка было гладкое детское лицо и волосы кукурузного цвета, из-за чего он выглядел младше своих лет. Он прошел в наш дом без приглашения, хоть я и пыталась остановить его, направился в кухню, плюхнулся на стул и вальяжно сказал: — Поставь чайник, Кэт.

Мои руки словно приросли к туловищу.

— Ты больше не можешь вести себя тут, как дома.

Он пожал плечами.

— Почему нет?

Я пыталась придумать причину, но тут словно ниоткуда возникла мама и все испортила. Она достала «персональную» чашку Люка с его именем сбоку и принесла коробку печенья. Я отказалась сесть и в десятый раз бросила взгляд на часы.

— Кэт, ты нервничаешь.

— Сейчас придет Мерлин, — объявила я, стараясь, чтобы мой голос звучал отстраненно и по-житейски мудро. — И мы пойдем к нему. Он талантливый художник, и у него своя студия.

Люк не рассмеялся над именем Мерлина, но я была уверена, что ему хотелось.

— Где он живет?

— По ту сторону Виктория-роуд, рядом со школой верховой езды.

— Да он аристократический мальчик!

Я беззвучно открыла и закрыла рот, как золотая рыбка.

— Совсем нет. Он простой, несмотря на то что у него шикарный дом. А его мама посвящает уйму времени бедным студентам и дает им работу у себя дома.

— Ах, как благородно! — саркастично заметил Люк.

— Не будь таким предосудительным, Люк. Мама уже предположила, что он подстрекает меня курить, а теперь ты думаешь, что он слишком привилегированный.

Люк откинулся на спинку стула, удовлетворенно отхлебнув большой глоток кофе.

— Ты ведь не запала на этого горе-художника? Этот самый… Мерлин, наверное, целому взводу девушек портреты рисует.

Я угрожающе прищурилась, собираясь ответить что-нибудь резкое, но тут позвонили в дверь. Мерлин застыл у порога со своим обычным уверенным видом, но мне подумалось, что он специально переодевался, так как на нем были джинсы без единой морщинки и свежевыглаженная рубашка. Я потянула его в гостиную и скороговоркой представила маме, надеясь, что Люк останется в кухне, но он тоже решил подойти. Он оглядел Мерлина сверху вниз и обратно. Если бы ситуация не была настолько неудобной, я бы рассмеялась, настолько разными они были. Коренастый Люк, блондин с открытым дружелюбным лицом, и Мерлин, высокий брюнет с чертами романтического героя. Я промямлила что-то по поводу Люка, живущего по соседству, схватила куртку и выскочила. Мерлин взял меня за руку. Его ногти больно впились мне в кожу, но я не сопротивлялась.

— Что случилось? — спросила я, отдышавшись, когда мой дом скрылся из поля зрения. — Ты сказал, что мне нужно срочно зайти к тебе.

Мерлин заколебался.

— Портрет, Кэти. У меня не получается подобрать цвета. — Он потерся носом о мою щеку. — Я не могу сосредоточиться. Даже не знаю почему.

— Чем я могу тебе помочь?

— Ты можешь попозировать. В это время дня самое лучшее освещение. Если ты побудешь моделью, наверняка все получится.

— О'кей, Мерлин, без проблем.

Мы уже почти подошли к его дому, когда я спохватилась, что, возможно, мой ответ прозвучал слишком равнодушно.

— Я хотела сказать, что конечно попозирую. Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.

Я расположилась на потрепанном диване таким образом, чтобы мои бедра выглядели как можно меньше, и постаралась не думать о полотнах Рубенса, изображающих дородных дам с мягкой и рыхлой плотью.

— Я переоденусь, — сказал Мерлин.

Одним стремительным движением он расстегнул пуговицы на рубашке, бросил ее на кровать, снял с крючка старую футболку и через голову натянул ее. Я попыталась отвести глаза, но успела увидеть его обнаженный торс и дорожку темных волос, змеящуюся к низу живота.

Я покраснела от смущения и уже начала волноваться о том, что буду запечатлена на картине с огромными пунцовыми щеками. Поэтому я попыталась свалить вину на солнце.

— По-моему, здесь стало душновато?

Мерлин пробормотал что-то по поводу движения горячего воздуха и открыл окно. Он сложил из пальцев подобие рамки, посмотрел на меня, затем на холст и покачал головой.

— Твои волосы невозможно написать. Они просто невообразимые. Как будто золотой оттенок смешали с теплым каштановым. А твое лицо… прямо-таки алебастр с веснушками.

Он улыбнулся, и я растаяла. Большинству парней приходится выдавливать из себя даже ничтожнейший комплимент, а Мерлин мог заставить предложение звучать, как целый сонет.

Я старалась не ерзать, но для меня было пыткой находиться под таким пристальным вниманием, к тому же в студии становилось все жарче. Я сняла кардиган, надеясь, что это не выглядит, как неуклюжая попытка раздеться. Мерлин рисовал уже целую вечность, и я хранила молчание, настолько он был поглощен своей работой. Несмотря на то что Мерлин изображал меня, он казался настолько отстраненным, как будто видел меня в какой-то абстрактной форме. Я заморгала, так как солнце стало еще ярче, и заметила сверкающую капельку пота у Мерлина над бровью.

— Может, перерыв? — предложила я.

Он кивнул, вытер руки куском ткани и, не спеша, подошел ко мне.

— Я присяду рядом, Кэти?

Я быстро села и поджала ноги.

— Ну, как с подбором цветов?

— Намного лучше.

Я беспокойно заерзала и посмотрела на дверь.

— Бежать некуда, — вкрадчиво сказал он.

Я потерла нос, пригладила волосы и нарочито внимательно стала разглядывать комнату, пока Мерлин, безупречно спокойный, наблюдал за мной. Я обхватила себя за плечи, будто мерзну, несмотря на жару в студии.

— Я хочу посмотреть на тебя.

Я попыталась отшутиться.

— Ты уже смотрел на меня целую вечность.

— Нет, не так.

Он взял меня за подбородок, и мне пришлось повернуться. Его серые глаза смотрели пристально и пронизывающе. Он склонился ко мне, одной рукой стягивая лямку кофточки с моего плеча и покрывая поцелуями шею.

— Твоя мама может зайти, — напрягшись, промямлила я.

— Нет, она не придет.

Он уже добрался до моих щек, носа и глаз, а затем и губ, и разговаривать стало невозможно. Он обнял меня так крепко, что я едва могла дышать. Все происходило так естественно, и я удивлялась сама себе, когда просунула руку ему под футболку и провела пальцами по его боку. Я почувствовала, как он дрожит.

— Руки холодные? — хихикнула я, зная, что не это было причиной. Я чувствовала себя неожиданно уверенно.

По крайней мере, теперь я знаю всю эту чушь с поцелуями. Мы так прижались друг к другу, что я не могла сказать, где кончаются мои ребра и начинаются его, и соскальзывали вниз по спинке софы, пока не оказались в горизонтальном положении. Я как будто утопала в нем. Громкие голоса, донесшиеся откуда-то, заставили меня вздрогнуть.

— Это из сада, — успокоил меня Мерлин. — Мама собрала свою компанию бродячих художников.

Раздался звук удара, и дверь студии распахнулась, взметнув в воздух ворох бумаг. Я выскользнула из объятий Мерлина и снова села.

— Это просто ветер. Мама помешана на свежем воздухе.

— Извини, — пробубнила я. — Не знаю, что со мной. — Я уставилась в пол. — Я не уверена, что уже готова к чему-то… серьезному.

— Серьезному? — Мерлин растерянно провел рукой по волосам и медленно выдохнул. — Кэти, но я уже так настроился… Если ты просто хочешь раз в месяц ходить в кино, держась за руки, я не уверен, что способен на такое.

Я пристыженно закусила губу.

— Я тоже.

Он коснулся моей руки, но я была непреклонна.

— Может быть, это слегка… рановато.

Его голос был переполнен эмоциями.

— Я понял, что испытываю к тебе, за семь секунд, но если тебе нужно семь недель или лет, чтобы почувствовать ко мне то же самое, я не против.

Я ощутила комок в горле.

— Я испытываю то же самое. Может быть, нам нужно более… уединенное место?

Мерлин понимающе улыбнулся.

— Я подумываю о том, чтобы заточить тебя здесь, как принцессу в башне, и скрыть от всего мира.

Я хотела ответить и увидела время на часах. День уже подходил к концу, и мне нужно было возвращаться к маме. С Мерлином часы пролетали, как минуты. Когда он вышел из комнаты, я украдкой взглянула на картину. Это был набор мазков, ничего более, но мое лицо принимало очертания, бледно светясь чем-то неземным, тона были легкими и воздушными, совершенно не в обычном ярком стиле Мерлина. Я услышала, что он возвращается, и быстро отошла.

Мы неохотно вышли из дома и, держась за руки, направились через сад к выходу. Когда мы подошли к воротам, я обернулась и прищурилась, хотя в тот момент солнце уже садилось. Какая-то фигура метнулась среди деревьев легко и быстро, как фея, и что-то в ней насторожило меня. Я взглянула на Мерлина, но он, казалось, ничего не заметил. Я уже начинала думать о том, что эта девушка околдовала меня. Она не могла быть настолько вездесущей, это просто невозможно. Я прибавила шагу, потому что почувствовала, как будто за нами следят сотни глаз. На прощание я поцеловала Мерлина так отчаянно, что сама не могла бы этого объяснить.

Этой ночью она снова приснилась мне, на этот раз лежащая на софе Мерлина, томная и цветущая красотой. Я не могла укрыться от ее взгляда. Она грациозно поднялась, плавно проскользила ко мне и развернула мольберт, заставляя меня взглянуть. Это больше не был мой портрет. С картины победно и таинственно улыбались ее алые губы.

Вздрогнув, я проснулась и резко села в кровати. Кулон лежал у меня на трюмо, и казалось, будто он светится в темноте. Я вскочила и убрала его в сумочку.

 

ГЛАВА

ЧЕТВЕРТАЯ

— У меня появился преследователь.

Ханна даже прекратила зевать, настолько она была удивлена.

— Мало того что у тебя есть Мерлин, самый симпатичный парень в колледже, так теперь еще и собственный преследователь. Что за несправедливость?

— Это не смешно, — возразила я, мечтая о том, чтобы отец Нэт сбавлял скорость на лежачих полицейских: моя голова билась о крышу машины на каждой колдобине. — И это не парень. Это девушка. Я видела ее из автобуса, на улице, в кафе, и она приходила в мой дом, якобы чтобы продать украшения.

Я порылась в сумке и показала кулон Нэт и Ханне.

Нэт покрутила его в руках и затем посмотрела на свет.

— Прикольный. Из чего он?

— Мне кажется, это морское стекло, — проворчала я. — Изумрудное, как и ее глаза. Может, он и прикольный, но я думаю, что это предупреждение.

— Что это за морское стекло?

— Простое стекло, которое долгое время находилось в море, пока все острые грани не сточились и оно не стало непрозрачным.

Ханна бросила взгляд на часы.

— И о чем она тебя предупреждает? Ты уверена, что проснулась как следует? Сейчас только полседьмого утра.

Я понизила голос, чтобы отец Нэт не услышал.

— Мне кажется, что она использовала какую-то магию, так что теперь всегда знает, где я нахожусь.

Хохот был таким громким, что я зажала уши.

— Ты просто бесподобна! — выдохнула Ханна.

Я уставилась в окно, закусив губу.

— Она везде, куда бы я ни пошла. Наблюдает, подслушивает, и она даже знает, где я живу.

— Ты что, действительно веришь в подобную мистику?

— Я бы не называла это так, — ответила я обескураженно. — Но с ней определенно что-то не то. В тот день, в автобусе… что-то промелькнуло между нами, и с тех пор я больше не чувствовала себя, как прежде.

Они обе странно посмотрели на меня.

— Ну и… почему ты купила кулон? — спросила Ханна.

— Я не делала этого. Его купила мама.

— И что мама о ней сказала?

— Что она очень милая, одаренная и умеет убеждать. Но вот что странно. Когда мама пошла за деньгами, она… эта девушка… исчезла, ничего не взяв.

Ханна покачала головой.

— Я просто не понимаю. Какая-то неизвестная девушка приходит к тебе домой, чтобы оставить в подарок роскошный кулон.

— Мне не кажется, что это подарок, — пробормотала я.

— Приехали, девочки, — объявил папа Нэт, подъехав к большим воротам парка. Я в предвкушении разглядывала скопление автомобилей и фургонов на газоне, отмечая, что большая часть ларьков уже расставлена. Это была самая крупная в округе багажная распродажа и ярмарка ремесел. Мы втроем могли ходить по ней часами, выискивая что-нибудь интересное. Все это стоило раннего подъема. Мы были в таком восторге, что прямо-таки вывалились из машины, а Нэт взвизгнула, чуть не вляпавшись в коровью лепешку.

Ханна бегом направилась к ближайшему столу и тут же схватила приземистый горшок, украшенный сине-белым цветочным орнаментом.

— Он выглядит достаточно старым, — с видом знатока изрекла она. — Возможно, времен короля Эдуарда. Симпатично будет смотреться в качестве кашпо для домашних цветов. Куплю маме.

— Это ночной горшок, — прыснула Нэт мне в ухо. — Для малой нужды. Не говори ей, пока не вернемся домой.

Мы прогуливались по ярмарке, и мое настроение постепенно стало улучшаться. Трава была мокрой от росы, и джинсы быстро промокли и отяжелели, а парусиновые кеды стали влажными. Ханне было не легче. Она осторожно прокладывала себе путь через поле в одном сарафане и с босыми ногами, трава колола ей кожу. Нэт была самой благоразумной из нас, поскольку надела флуоресцентные зелено-розовые резиновые сапоги с черными колготками и джинсовыми шортами. Утренний туман рассеялся, небо было на удивление чистым, и мы сняли куртки. Никто из нас не позаботился о завтраке заранее, а в воздухе, между тем, разносился запах кофе и горячей выпечки. Ноги сами понесли меня к киоску с едой, но меня тут же остановили две пары рук:

— Нам пока рано думать об отдыхе, а то упустим все интересные вещи!

Они были правы: через десять минут активных поисков я заметила фетровую шляпу в узкую полоску, которая точно понравится Мерлину, и платье в стиле пятидесятых, с широкой юбкой в розах. Я знала, что это не настоящий винтаж, и смогла сбить цену с восьми фунтов до пяти. Нэт ястребом кинулась на чучело кошки (она собирает их) и расшитую стеклярусом вечернюю сумочку в стиле двадцатых годов, которая обошлась ей в добрые пятнадцать фунтов. С завтраком больше нельзя было медлить. Все места были заняты, и мы разместились прямо на траве, потягивая горячий кофе с сахарными пончиками, такими сладкими, что от них начинали болеть зубы.

Было просто замечательно сидеть рядом с Нэт и Ханой под ранним солнцем, поглядывая, как увеличивается толпа. Это никогда не отпугивало нас, а наоборот, превращало шоппинг в приключение. Мы с удовольствием наблюдали за людьми. Нэт то и дело вздыхала об Адаме, друге Мерлина, в которого была безнадежно влюблена. Когда Ханна встала, чтобы выкинуть мусор, я наклонилась к Нэт.

— Почему ты не используешь силу своей мысли, чтобы увлечь его? — прошептала я.

Ее глаза расширились от удивления.

— Ты все-таки интересуешься всеми этими волшебными штучками?

— Нет, не волшебными, — попыталась объяснить я, — это просто положительная энергия, которая помогает. На это способен каждый, но у некоторых есть преимущество.

— Как это?

— Ну… твоя душа должна быть полностью открытой, и если ты чего-то очень хочешь, я думаю, что ты можешь как-то… материализовать это.

— Звучит как простой любовный заговор, — поддразнила Нэт. — Вот как ты околдовала Мерлина?

Я поджала губы и отказалась отвечать. Вернулась Ханна и вопросительно посмотрела на нас, но я постучала пальцем по носу и заявила, что это была очень личная шутка. Она скривилась, но не очень расстроилась. Я сорвала несколько ромашек и стала разбрасывать вокруг лепестки.

— Ханна, ты знакома с Мерлином дольше всех, — непринужденно начала я. — У него было много девушек?

— Как ни странно, нет, — протянула та. — Хотя множество девушек пытались увлечь его, но он был настолько поглощен своим делом. Мне кажется, он берег себя для тебя.

Я встала, пытаясь скрыть удовольствие, и сделала вид, что стряхиваю крошки с джинсов. А потом я увидела ее, невозмутимую, как всегда, раскладывающую украшения на ветхом деревянном столике и ухмыляющуюся мне. Кусок пончика застрял у меня в горле, меня тут же замутило, пластиковый стакан выпал из рук.

— Она здесь, — прорычала я. — С меня хватит! Поговорю с ней начистоту.

Не дожидаясь ответа подруг, я направилась к прилавку, не сводя глаз с девушки. Какой-то мужчина грубо задел меня, и я отвлеклась. Всего лишь на секунду, но девушка словно испарилась. На ее месте стояла женщина в возрасте, и она была чем-то раздражена.

— А куда делась девушка? — спросила я.

— Никогда раньше ее не видела, — проворчала она. — Попросила меня приглядеть за ее добром, а мне бы хоть за своим уследить.

Что-то мелькнуло в моем поле зрения. Не более чем тень, исчезающая в толпе, но я знала, что это та самая девушка, и мне нужно было догнать ее. Но повсюду было множество людей, и мне приходилось силой прокладывать себе дорогу. Я продвигалась медленно и неловко, в то время как она была легкой, как паутинка, как пушинка, танцующая в воздухе, улетающий воздушный шар, балерина в пируэте. Каждый раз, когда я теряла ее из виду, что-то обнаруживало ее присутствие: отблеск сережки, волос или просто улыбка, когда она оборачивалась — я практически слышала ее смех.

Благоразумнее было бы остановиться и вернуться к подругам, но я не могла этого сделать, и девушка это знала. Продираться сквозь толпу было все труднее, и я уже не так волновалась, когда наступала на чью-нибудь ногу или задевала кого-то локтем. Я даже толкнула один столик, и все книги и тарелки упали с него на траву. Разгневанные крики позади не заставили меня остановиться. В одном месте людей было поменьше, и я увидела, что иду по асфальту, а это означало, что я почти уже на парковке. Я прибавила шагу и, когда достигла края поля, наконец вдохнула полной грудью. Несколько мгновений я смотрела в небо, пытаясь отдышаться, растерянная из-за резкой смены обстановки. Я огляделась по сторонам, но никого не увидела — как будто девушка растворилась в воздухе. Она не могла быть настоящей. То, как она двигалась, ее скорость и способность исчезать прямо на глазах свидетельствовали об обратном.

Я вздрогнула от неожиданного звука. Кто-то громко откашлялся. Я медленно обернулась и словно приросла к месту. Девушка стояла в каких-то полутора метрах от меня, наполняя канистру из уличной колонки. Я замерла. Она была живой, из плоти и крови, а не плодом моего воображения. Я пристально наблюдала за ней с полминуты, и наконец она подняла голову и стала смотреть на меня, не мигая.

Я пришла в себя и приблизилась к ней, держа в вытянутой руке злополучный кулон.

— Мне кажется, это твое.

— Неужели? — шутливо спросила она. — Но я ничего не теряла.

— Ты приходила в мой дом, но забыла взять деньги за кулон.

Ее большие глаза чуть прищурились.

— Мы что, разговаривали?

Это было глупо. Я запиналась, как ребенок, оправдывающийся перед взрослым.

— Я не… нет, мы не разговаривали. Тебе открыла мама, и общалась ты с ней.

Вода переполнила канистру и полилась ей на ноги, но она не выключила колонку.

— В таком случае почему ты думаешь, что это была я?

— Прилавок… — продолжала лепетать я. — Я узнала кулон на твоем прилавке с украшениями.

Ее губы изогнулись в легкой улыбке.

— Но у меня нет ничего похожего.

Я покраснела как рак.

— Ну… мама описала, как ты выглядишь, а потом я увидела тебя здесь, мне осталось сложить два и два и вот…

— Ты следила за мной, — подытожила она.

Это просто какое-то безумие. Теперь из нас двоих я выглядела как преследовательница. И по ее тону невозможно было понять, действительно он резкий или нет.

— Так это не твой? — спросила я.

— Дай взглянуть.

Ее пальцы коснулись моих, и между нами как будто прошел электрический разряд. Я отступила, сердце бешено забилось, но девушка осталась абсолютно спокойной. Она нахмурилась и бросила кулон мне.

— Я не уверена.

Было очевидно, что дальнейший разговор бессмыслен, но я отказывалась возвращаться к Ханне и Нэт побежденной. Стараясь, чтобы мой голос не дрожал, я решительно повернулась к ней.

— Ты была на прошлой неделе на Хилсайд-стрит?

Девушка наконец выключила колонку, скинула балетки и стала грациозно вытирать ступни о траву.

— Я не помню.

— Но ты должна помнить!

Она пожала плечами.

— А в чем, собственно, проблема? Просто оставила бы этот кулон.

— Я не хочу оставлять его себе, — вспылила я и снова попыталась сунуть его ей, но она уклонилась.

Я возмущенно посмотрела на нее, и тут вдруг она смягчилась и тихо захихикала. Поначалу, опешив, я тоже засмеялась, внезапно поняв, насколько нелепо я должна была выглядеть, накидываясь на нее со странными обвинениями.

— Прости, мы неудачно начали знакомство, — извинилась я. — Я просто не хотела, чтобы ты потеряла деньги, вот и все.

— Тебе понравился кулон?

— Он милый, — признала я.

Она склонила голову набок и посмотрела на меня из-под полуопущенных ресниц.

— Тогда оставила бы его себе, Кэти.

— Ты знаешь, как меня зовут?

Казалось, она все еще смеется.

— Я многое о тебе знаю.

Я нахмурилась.

— Но я ничего о тебе не знаю.

Она приблизилась, так что я могла почувствовать ее дыхание на своем лице.

Ее рот приоткрылся, и губы слегка зашевелились. Она говорила беззвучно, но я слышала ее. Она повторяла одну и ту же фразу, и я не могла отвести от нее взгляд.

Я очнулась, когда чья-то рука легла мне на плечо.

— Кэти, — выдохнула Нэт. — Мы повсюду искали тебя.

Тут подбежала Ханна.

— Почему ты ушла?

Они смотрели то на меня, то на девушку. Она улыбнулась, подмигнула и по-дружески подтолкнула меня.

— Все в порядке? — спросила Ханна.

Я кивнула и, уцепившись за них, направилась обратно к прилавкам. Я оглянулась только раз и увидела, что девушка тоже смотрит на меня, стоя на том же месте. Я тряхнула головой, чтобы прийти в себя, потому что воображение совсем взбунтовалось. Но как я ни старалась забыть ее голос, он эхом звучал у меня в ушах, повторяя снова и снова: «Я твой самый страшный ночной кошмар».

 

ГЛАВА

ПЯТАЯ

Новое кафе на центральной улице было оформлено в неаполитанском стиле — розовые, кофейные и клубничные тона. На стенах висели гигантские фотографии кофейных зерен и красивых смеющихся людей с голливудскими улыбками, сидящих в мягких кожаных креслах с огромными чашками в руках. Мы с Ханной и Нэт решили сходить в него перед первой студенческой выставкой по итогам года. Я нервничала из-за своей работы, и это отвлекало меня от мыслей о настоящей проблеме.

Ханна потягивала банановый коктейль, задумчиво морща лоб.

— Мы ведь как три мушкетера, помните? Один за всех и все за одного! Что тебя беспокоит?

Нэт виновато уткнулась в морковный торт и с полным ртом пробубнила:

— Что-то с Мерлином?

— Нет, у нас с ним все замечательно.

— С мамой?

— И с ней все в порядке, — ответила я, собирая пальцем просыпанный на стол перец и складывая из его частичек узоры.

— Ты странно тихая всю неделю, — не отставала Ханна.

Я по очереди взглянула в их лица. Они были правы, мне нужно освободиться от этой ноши.

— Послушайте, я знаю, что это выглядит глупо, но та девушка, которую вы видели на ярмарке…

— А, твоя преследовательница, — подмигнула мне Нэт.

— Дело в том, что она сказала мне кое-что, и я не могу выкинуть это из головы.

Теперь две пары глаз выжидательно смотрели на меня, так что у меня во рту пересохло и в животе будто запорхали бабочки. Я сделала вид, что увлеченно дую на кофе в своей чашке.

— Ничего особенного…

— Ну, давай уже, выкладывай, — настаивала Нэт. Она скорчила глупую рожицу, заставившую меня улыбнуться.

Чтобы не смотреть на обеих подруг, я старательно изучала шестиугольные плитки пола. Затем закусила губу, понадежнее устроилась в кресле и глубоко вздохнула:

— Она сказала, что она мой самый страшный ночной кошмар.

Молчание, казалось, продлится вечность.

В конце концов его нарушила Ханна.

— Вот прямо так? Взяла и сказала: «Я твой самый страшный ночной кошмар»?

Я поежилась. Было просто ужасно вот так оправдываться.

— Она назвала меня Кэти, я спросила, откуда она знает мое имя, а она ответила, что многое обо мне знает, и еще сказала…

— Я твой худший кошмар, — прервала меня Нэт. — Ты абсолютно уверена, что она сказала именно это?

— Вначале я подумала, что это все мое воображение, — защищалась я, — но теперь я не уверена. Ее губы шевелились, но она как будто не говорила…

— Так она не говорила? — отозвалась Ханна.

Я сжала кулаки под столом и постаралась ответить как можно более ровным голосом.

— Я не уверена. Все как-то непонятно.

Вновь наступила неуютная тишина, и я уже начала раскаиваться в том, что доверилась им.

— Почему ты сразу не сказала? — спросила Нэт.

— Мне казалось, что все это неправда, — пробормотала я.

— Но ведь это ты преследовала ее в тот день, — заметила Ханна примирительно. — Она за тобой не приходила.

— Она хотела, чтобы я так сделала, — ответила я, зная, как странно это звучит, потому что и сама ничего не понимала. — Я имею в виду, что я пошла за ней, потому что она оставила кулон у меня дома.

Нэт отпила из своего стакана и нервно облизнула губы.

— Такие слова не произносят, находясь в здравом рассудке, — насмешливо заявила она. — Была ли она вообще в своем уме?

— Абсолютно, — проворчала я, чувствуя, как на меня волной накатывает прежнее сомнение. — И ты, конечно, права. Я была подавлена в тот день, возможно, даже немного взвинчена.

Нэт зевнула.

— Было бы глупо расстраиваться из-за такого. Какой вред может причинить обычная девушка?

Я не ответила и посмотрела на пол. Там поблескивал новенький пенни. Мне вспомнился детский стишок: «Увидишь пенни, подними, и тебе будет везти весь день». Но я постеснялась ползать по полу, чтобы его подобрать.

— Сейчас лучшее время в нашей жизни, — напомнила мне Ханна. — Не стоит принимать ничто настолько всерьез.

Я изобразила бесцветную улыбку.

— Ладно, я постараюсь не заморачиваться. Ты права. Какой вред может причинить обычная девушка?

Мы допили свои напитки и вышли из кафе, втроем пытаясь спрятаться от дождя под одним зонтом. Меня дождь никогда не пугал, но вот Ханна боялась, что от влажности ее уложенные волосы начнут завиваться, и жалась ближе к центру зонта, периодически сталкивая меня с тротуара. Небо потемнело, и вдалеке загремел гром, поэтому мы пошли быстрее.

— Она снится мне, — рассеянно объявила я, как будто мы не прерывали разговора.

Ханна взвизгнула, угодив в лужу.

— Не думай об этой… как бишь ее… жутковатой девчонке с кошачьими глазами. Возможно, она уже позабыла о тебе и предпочла погоняться за какой-нибудь звездой.

Только я хотела ответить, как дождь усилился.

Через несколько секунд ливень застучал по тротуару, водопадом зашумел по канавкам и решеткам. Мы пустились бегом и влетели в колледж запыхавшиеся, стряхивая капли с одежды и волос.

— Спасибо, что пришли, — шепнула я. — Мне не хотелось быть одной.

Большинство студентов были с родителями, которые стояли рядом с ними, светясь от гордости. Мысли о маме отозвались острой болью, но со мной были Нэт и Ханна.

Выставка должна была повысить престиж факультета искусств и дизайна, и в местной газете собирались сделать репортаж.

Нэт и Ханна были не менее творчески одаренными людьми, но относились к моим работам так, будто те были самыми лучшими на свете. Они подошли к моему стенду и стали восхищаться моими вышивками и аппликациями, а также раскрашенной вручную тканью, на которой я изобразила узор в виде листьев.

Я заметила Мерлина, возвышающегося над толпой, и выжидала момент, чтобы подойти к нему и поговорить. Подумав о том, что теперь он в какой-то мере принадлежит мне, я почувствовала прилив гордости.

Дальше все происходило, как при замедленной съемке. Через стеклянные двери вошла мама Мерлина, и она была не одна. Ее рука покровительственно лежала на плече девушки. Я видела ее только со спины, но смогла заметить восхищенное лицо Мерлина, и у меня внутри все сжалось от ревности. Мне хотелось уверенно подойти и прервать их разговор, но что-то удержало меня, и я осталась стоять на месте, разглядывая ее. У нее были прямые волосы, почти того же рыжего оттенка, что и мои, и одета она была в пиджак из мятого вельвета, похожий на мой, сшитый своими руками. Они были почти одинаковы по стилю, вплоть до подрубленных вручную краев. Я не слышала ни слова из того, что мне в тот момент говорили, и кто-то помахал рукой у меня перед лицом.

— Извините, кажется, я слишком задумалась.

— Она всегда витает где-то в космосе, когда видит Мерлина, — пошутила Нэт.

Я попыталась вести себя как ни в чем не бывало.

— Совсем нет. Ни один парень не встанет между нами, ведь так?

— Тебе высказали немало милых комплиментов, — сообщила мне Ханна. — Одна дама заявила, что не видела такой искусной вышивки с той поры, как была маленькой девочкой.

— Правда? Да, это действительно комплимент, особенно если ей лет сто.

— Тогда настоящие леди знали, как надо вышивать, — придуривалась Нэт. — А еще, как играть на фортепьяно, ходить со стопкой книг на голове и шелестеть нижними юбками.

Девушка явно флиртовала. Она действительно вышла на охоту, одной рукой кокетливо покручивая блестящий локон. Вот черт. Я только что сказала Ханне и Нэт, что они для меня всегда будут важнее любого мужчины, но сейчас Мерлина практически съедали живьем. Нужно было немедленно что-то сделать с этим.

— Я должна подойти и поздороваться с Мерлином. Большое вам спасибо за поддержку.

Ханна закатила глаза.

— Значит, ты бросаешь нас?

— Конечно же нет. Просто я обещала.

Нэт нежно взяла меня за руку.

— Мы не будем стоять на пути у настоящей любви. Иди к нему.

Они подтолкнули меня в сторону, где был Мерлин, и я произнесла про себя что-то вроде мольбы, чтобы он не пренебрег мною. Моя молитва была услышана. Он заметил меня до того, как я подошла, и протянул ко мне руки. Я оказалась в сильных объятиях, которые объясняли все: вот где мое место, Мерлин — мой молодой человек. Он провел ладонью по моей щеке и поцеловал прямо при всех.

Я даже приподнялась на цыпочки и начала шептать какую-то чушь ему на ухо, что выглядело довольно жалко, но я ничего не могла с собой поделать.

Можно было и не оборачиваться, чтобы увидеть лицо девушки: я чувствовала, как ее взгляд прожигает меня, даже ощущала острую боль между лопаток.

Я продолжала стоять спиной к ней, как полный сноб, взяв Мерлина за руку и глядя на него тем особенным взглядом, который означал «пойдем куда-нибудь только вдвоем». Он понял намек и распрощался со всеми. Мы были уже у двери, когда он встряхнул головой, как будто позабыл что-то, и развернулся на гладком полу.

— Кэти, я такой невоспитанный. Я забыл тебя представить. Познакомься, это Женевьева Парадиз, новая мамина протеже. Она поступает в колледж на следующей неделе.

Кровь застучала у меня в висках, и в ушах зашумело, как будто рядом прошел скорый поезд. Зеленоглазая девушка. Ее голос эхом разошелся по залу, отразился от сводчатого потолка и ударил меня прямо в сердце.

 

ГЛАВА

ШЕСТАЯ

Мерлин подхватил меня вовремя — казалось, меня не держат ноги. Я несколько раз глубоко вздохнула, изобразила широкую улыбку и сделала вид, что это была просто шутка, скрывая раздражение по поводу того, что зеленоглазая девушка так на меня действовала.

Я протянула ей руку.

— Привет. Мы уже встречались.

Она повернулась ко мне, широко раскрыв глаза.

— Неужели?

— Да, на ярмарке. Кулон, помнишь?

— Конечно, Кэти.

— А ты выглядела немного по-другому. — Я не смогла удержаться от комментария.

— Разве? — Она тепло улыбнулась мне, но я почему-то почувствовала себя неуютно.

— Твои волосы были другого оттенка, это точно.

Прежние темные локоны делали ее неестественно бледной, а теперь она выглядела свежей и сияющей, как этакая деревенская девчушка, и на ее фоне я казалась тусклой и безжизненной. То же самое случилось с пиджаком — он сидел на ней идеально, повторяя изгибы фигуры, мой же казался поношенным и мешковатым.

— Это мой натуральный цвет, — ответила она, с гримасой скромницы взъерошив свою шевелюру. — Мне надоело постоянно подкрашиваться, к тому же я ненавижу однообразие.

— Удачная перемена. — Я начала потихоньку раздражаться. — А я люблю придерживаться собственного стиля и быть неповторимой.

— Ничто не может быть полностью неповторимым и оригинальным, — возразила она. — И в моде, и в литературе, и в искусстве… все уже сделано до нас. Если ты посмотришь на мой стенд, я скажу, какие художники и дизайнеры вдохновили меня.

Я была уже не в состоянии скрыть досаду.

— Существует разница между влиянием и глупым копированием.

— Но Кэти, — елейным тоном ответила она. — Ведь имитация — это самая честная форма лести.

Это перебрасывание намеками начинало выводить меня из себя. Я поняла, что мне просто необходимо уйти.

— Извини, но нам с Мерлином пора. Было приятно встретить тебя снова, Женевьева.

Я пропустила мимо ушей ее прощальную реплику, которая прозвучала уже как вызов.

— Я надеюсь, что теперь мы будем видеться с тобой чаще, Кэти.

Некоторое время мы шли в тишине, и когда молчание уже стало неловким, Мерлин заметил:

— Ты какая-то притихшая.

— Я просто немного устала.

Он поцеловал меня в макушку.

— Не от меня?

— Что ты, конечно нет.

Мы присели в небольшом шалаше около лужайки в местном парке. Под дождем волосы Мерлина выглядели еще лучше; такие, наверное, были у Хитклиффа из «Грозового перевала». А мои стали похожи на заросли ежевичных кустов, что виднелись впереди. Я пыталась как-то уложить волосы пальцами, но безуспешно.

Брызги масляной краски и множество порезов на джинсах Мерлина выглядели красиво и так естественно — он напоминал богемного художника прошлого столетия. Каждый раз, когда я закрывала глаза, передо мной возникал кошмарный образ — Женевьева на софе в его студии, купается в его внимании, и он рисует ее.

«Он рисует тебя», — напомнила я самой себе.

Моя голова покоилась на плече Мерлина, пока я раздумывала, как заговорить о неприятной теме.

Я не видела никаких других вариантов, кроме как спросить все напрямую.

— Итак, как же твоя мама познакомилась с Женевьевой?

— Это действительно трагическая история, — тихо начал Мерлин, и я прикусила язык, чтоб не ляпнуть что-нибудь колкое. — Ее родители погибли в автокатастрофе прямо в канун Рождества, когда ей было всего семь. С приемными родителями она не нашла общего языка, поэтому переходила из одного детского дома в другой.

— Как ужасно, — пробормотала я, поскольку Мерлин замолк, явно ожидая реакции. После этого его голос зазвучал еще более заинтересованно.

— Кончилось все тем, что ей было негде ночевать, пока один из маминых друзей не решил вмешаться и удочерить ее.

— Где они живут?

— В перестроенном амбаре, недалеко от нашего дома.

— А, знаю. А Женевьева не слишком взрослая для того, чтобы ее удочеряли?

— Ей уже шестнадцать, — ответил Мерлин, — но это должно поддержать ее в период переходного возраста.

— Так вот как вы повстречались?

— Да, мама сделала все возможное, чтобы обеспечить ей место в колледже, потому что у нее оказались не сданы некоторые необходимые экзамены.

Я захлебнулась от гнева и даже отодвинулась от Мерлина:

— Она что, помогла ей заполучить место в колледже? А мы все так трудились и боролись за высокие оценки!

Его резкий ответ застал меня врасплох.

— Она не виновата в том, что стала бездомной. Она даже не могла ходить в школу. Тогда мама убедила ее составить портфолио и представить его экзаменационной комиссии. И они согласились, что она заслуживает места. Ты видела ее работы?

Я стиснула зубы так, что они заболели, и процедила:

— Нет, но я, разумеется, уверена, что они просто великолепные.

— Удивительно то, что она действительно всесторонне одарена. У нее получается все: живопись, дизайн одежды, работа по текстилю, изготовление украшений… большинству из нас удается только что-то одно.

— Рада за нее.

— И она не занималась этим просто ради искусства. Ей приходилось продавать свои работы прямо на улице, чтобы не умереть с голоду.

Я отвечала уже на автомате.

— Ну, конечно же.

— Когда узнаешь про таких, как Женевьева, то понимаешь, насколько просто мы все живем.

— Точно.

— Только не распространяйся о том, что я тебе сейчас рассказал. Я не уверен, что ей нужна подобная огласка.

— Конечно же нет.

Только сейчас я поняла, что в крыше шалаша прямо надо мной есть щель и через нее на меня льется дождь и стекает каплями по носу. Мерлин даже не обратил внимания на мои отрывистые реплики, настолько он захлебывался от восторга, говоря о Женевьеве.

Он остановился, чтобы перевести дух, и я презрительно фыркнула.

— Ты раньше о ней ничего не рассказывал.

— Мама привела ее совсем недавно.

— Ты имеешь в виду, на прошлой неделе?

Он странно на меня посмотрел.

— Ну да, кажется, это была… суббота.

Получается, когда Мерлин рисовал меня, она уже была в доме, и это ее я видела в саду.

— Разве это важно?

Я слегка махнула рукой.

— Мне просто было интересно, как давно она тут появилась.

— Недавно, но у вас с ней столько общего. Мне кажется, вы будете подругами. Настоящими подругами.

Даже Мерлин был околдован ею, хоть в этом и не было его вины. Он пробыл моим так недолго. И уже сейчас я могла ощутить, что теряю его. Я оглянулась. Вокруг не было ни души; похоже, ни одному, даже самому заядлому, собаководу не хватило храбрости выйти на прогулку в такое ненастье. Я уткнулась Мерлину в шею и кончиком языка прочертила дорожку к его подбородку. Тот был слегка солоноватым от пота.

Я плавно проскользнула поближе так, что оказалась у него на коленях, и начала целовать его.

Он простонал:

— Кэти… раньше ты так себя не вела!

Я засмеялась.

— Может быть, то, что мы на улице, делает меня… эээ…

— Безудержной, — закончил он фразу, отстранившись на расстояние вытянутой руки и с удивлением вглядываясь в мое лицо. — Вот уж не ожидал, что меня застанут врасплох прямо на парковой скамейке.

Мерлин обхватил мою голову, когда я снова стала целовать его, пытаясь стереть все следы Женевьевы. Я расстегнула три верхние пуговицы его рубашки, прижалась щекой к его груди и стала слушать стук его сердца.

— Оно бьется как сумасшедшее, ты слышишь, Кэти?

— У меня тоже.

Все время ожидая ответной реакции, он осторожно запустил руку ко мне под футболку, затем провел вдоль живота и прижал ее к сердцу. Мы замерли как будто на целую вечность.

— Как было бы здорово оказаться совершенно одним, — шепнул он. — Где-нибудь далеко отсюда.

— Где? — вздохнула я.

— Можно было бы поставить палатку в одном из кемпингов.

— Это было бы восхитительно, — выдохнула я, уверенная, что он говорит несерьезно.

— Но может быть холодно.

— Я люблю холод, — сказала я. Это была абсолютная правда. Я всегда чувствовала себя лучше, когда дни становились короче и лето подходило к концу.

— А что ты скажешь маме?

Я отодвинулась.

— Ты что все это, серьезно?

Мерлин улыбался во весь рот.

— А почему нет? У меня дома ты не можешь расслабиться, а в твой дом мне вход воспрещен.

Я не была готова выложить ему весь набор проблем, связанных с мамой, потому что не была уверена, что он будет способен их понять.

— Мама немного… въедлива, — наконец выдавила я. — Это может быть достаточно сложно. Она не любит, даже когда я ухожу ночевать к подружкам, а ты парень.

— Наконец-то ты это заметила, — поддразнил он. — Всего одна ночь, Кэти. Я бы с удовольствием полюбовался с тобой закатом, посчитал звезды… и проснулся бы рядом…

Вообразив это, я попыталась не задрожать и с надеждой улыбнулась.

— Нет ничего невозможного. Я подумаю об этом и попробую составить какой-нибудь план.

— Но ты точно хочешь? — настойчиво спросил он.

— Конечно же хочу.

Было совершенно не похоже на меня соглашаться на что-либо подобное, но я твердо решила заполучить Мерлина целиком, чтобы раскрыть его самые сокровенные мысли. Даже когда мы были вместе, я иногда чувствовала, что он отгораживается от меня, и знала, что есть некое место в его мыслях, которое я не могу с ним разделить. Может быть, если мы окажемся наедине вдалеке от всего привычного и знакомого, то станем ближе.

Мы отправились к моему дому с черепашьей скоростью, пытаясь растянуть каждую минуту, проведенную вместе. Я старалась вытеснить все мысли о Женевьеве. Мы поцеловались на своем обычном месте у дома, но как бы я ни хотела убедить саму себя, что все в порядке, что все как всегда, это было неправдой — от Мерлина будто исходил ее запах.

 

ГЛАВА

СЕДЬМАЯ

Мама не спала, когда я пришла домой, и в кои-то веки на ее лице был слабый румянец. Дом выглядел по-другому, теплее и уютнее. Было видно, что она пыталась что-то сделать, и в другой раз я была бы рада этому, но новости, связные с Женевьевой, все испортили. Она выжидающе смотрела на меня.

— Кэти, прости, что я не смогла быть там, с тобой. Как все прошло?

— Замечательно, — солгала я и, извинившись, ушла наверх.

Я заперлась в ванной, стараясь не заплакать, и стала смотреть в зеркало, разглаживая волосы и втягивая щеки, чтобы быть похожей на Женевьеву. Но я все равно выглядела до ужаса заурядно, как и всегда. Впав в какое-то неистовство, я распахнула дверцы шкафа, сняла одежду и, без разбора сдирая с вешалок все — футболки, платья, свитера и рубашки, стала мерить все вещи одну за другой, сочетая друг с другом, пробуя разные варианты и принимая различные позы. Хотя это достойно презрения, я пыталась скопировать небрежную манеру Женевьевы, ее тонкую улыбку и легкие движения, потому что поняла, что мой стиль не был чем-то необычным и антигламурным, нет, я скорее выглядела какой-то бомжихой. В отчаянии я закрыла глаза, пытаясь изгнать Женевьеву из своих мыслей, но она эхом появлялась снова. Я высморкалась, пару раз провела щеткой по волосам и спустилась к маме. Дни, когда она чувствовала себя хорошо, выпадали так редко, и я испытывала чувство вины, что оставляю ее одну, поэтому попыталась сделать вид, что все в порядке.

— Так как же все прошло на самом деле? — тихо спросила она.

Очевидно, по мне было заметно, что внутри меня все кипит, потому что слова сами вырвались наружу.

— Выставка прошла замечательно, но вот новая девушка в колледже… она задела меня за живое.

Мама криво улыбнулась.

— Я так и знала. Я чую зависть за версту. Ты прямо-таки позеленела.

— Я тоже так могу, — удивленно заметила я. — Я тоже вижу определенный цвет, когда смотрю на человека.

Она наклонилась и погладила меня по руке.

— Я не имела в виду чего-то подобного. Я просто могу заметить, когда человек выбит из колеи. «О, берегитесь ревности, синьор. То — чудище с зелеными глазами, глумящееся над своей добычей», — продекламировала она.

— Чудище с зелеными глазами?

— Это цитата из шекспировского «Отелло». Ревность там сравнивается с зеленоглазым монстром.

Люк тоже цитировал Шекспира, но я никогда не была в настроении изобразить хоть каплю интереса. Я поморщилась.

— Кэти, ты хочешь рассказать о ней?

Я вздохнула.

— Эта девушка, Женевьева, как будто повсюду ходит за мной и все за мной повторяет. Сегодня я узнала, что ее жизнь сложилась ужасно, она попала в детский дом, а потом ей было даже негде ночевать. Но я не могу найти в себе хоть немного сострадания. Как будто меня разом лишили всей доброты и превратили мое сердце в камень.

— Это совсем на тебя не похоже, — нахмурилась мама. — Может быть, дело в чем-то другом?

Конечно, в чем-то другом, о чем мне даже и думать не хотелось бы. Я сглотнула и закрыла глаза, вздрогнув, как от резкой боли.

— Мне кажется, что она хочет отобрать у меня Мерлина.

Я осеклась. Это было совсем не то, что я собиралась сказать. Я хотела пожаловаться, что Женевьева, похоже, флиртует с ним. Признать это было очень страшно, невозможно представить ничего хуже.

Мамин смех больно резанул по сердцу.

— Все юные особы так театрально трагичны. Вам понравился один и тот же мальчик, и вы уже готовы думать, что настал конец света.

— Это намного хуже. — Я сверкнула глазами.

Мама присела на ковер у моих ног, пытаясь согреться у потрескивающего камина. По вечерам стало заметно холодать. Мне нравился наш очаг, который можно было растапливать настоящим углем, но с ним приходилось слишком много возиться. Поэтому обычно, когда наступала зима, мы просто включали страшненький электрический обогреватель. Впервые за долгое время я могла смотреть на пламя, выхватывая взглядом различные фигуры и силуэты, как любила делать в детстве. Но даже сейчас я не могла забыть о Женевьеве — вспышки огня напомнили мне о ее блестящих рыжих волосах.

— Кэти, если у него к тебе все серьезно, он не предаст. Но не оттолкни его своей ревностью. Ревность — яд, который может разрушить тебя, но не ее.

Я едва слушала.

— Самое странное, что она — это воплощение всех лучших качеств, которые могли бы быть у меня.

Мама осторожно прикоснулась к моему плечу.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы одного роста, но она кажется изящнее, потому что очень худая, наша кожа одного оттенка, но ее мерзко сияет, наши волосы одного цвета, но у нее шикарные блестящие локоны… — хмуро жаловалась я.

— У тебя есть своя неповторимая красота, Кэти, и люди любят тебя такой, какая ты есть.

— Как бы я хотела, чтобы все оставалось, как раньше, — с жаром ответила я.

Мне не хотелось добавлять, что после многих лет я наконец ненадолго смогла почувствовать себя в своей тарелке. Раньше я всегда была изгоем и не могла найти друзей, но в выпускном классе мы сблизились с Нэт и Ханной, а потом — сама поверить не могу — в моей жизни появился Мерлин… В глубине души я подозревала, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Мама, между тем, не закончила с нотациями.

— Ты всегда будешь встречать людей, с которыми будешь не совпадать во взглядах. Ладить со всеми невозможно. Пытайся воспринимать это как жизненный опыт.

— Не хочу я ничего воспринимать, — буркнула я. — Я просто хочу, чтобы она убралась подальше отсюда. Настолько далеко, насколько это вообще возможно. Может, даже на край света…

Мама потеряла терпение.

— Кэти! — одернула она меня. — Ты всегда была такой участливой, особенно по отношению к тем, кому не повезло в жизни. Я считаю, что на самом деле проблема в тебе, а не в этой Женевьеве.

Я замолчала, прокручивая про себя это неприятное, но справедливое обвинение. Почему мама была права? Женевьева не совершила ничего особенного. Она просто оставила мне красивый кулон, за который могла попросить деньги. У нее нет семьи, и она пережила вещи, которые я с трудом могла бы вообразить. Меня захлестнула волна стыда, когда я осознала, насколько ревнивой и злобной я выглядела.

— Ты сама на себя не похожа, — добавила мама уже мягче. — Если общение с Мерлином превращает тебя в девушку, которая способна нападать на беззащитную сироту, может быть, он не тот, кто тебе нужен?

— Он как раз тот, но…

Я прикусила язык и не стала жаловаться, что Женевьева флиртовала с Мерлином. Возможно, все дело было во мне. И мама была права. Такая потеря способности сострадать была совершенно не характерна для меня.

— Кэти, ты должна доверять Мерлину. Ты не можешь держать в клетке тех, кого любишь.

В этот момент мама осеклась. Я обняла ее и почувствовала прикосновение мокрой от слез щеки.

— Прости, — сказала она. — Я не знаю, что на меня нашло.

Она обхватила меня так крепко, что мне стало неуютно и трудно дышать. Я старалась не обращать внимания на ее красные, раздраженные кончики пальцев. У мамы было обсессивно-компульсивное расстройство, во время приступов которого она могла до крови изгрызть ногти. Обычно меня это сильно расстраивало, но сегодня я почувствовала раздражение: я хотела, чтобы успокаивали меня, а не наоборот.

— Кэти, когда я думаю о том, что когда-нибудь могу потерять тебя, у меня разрывается сердце.

— А почему ты можешь потерять меня? — спросила я в недоумении.

Она печально улыбнулась, пытаясь взять себя в руки.

— Происходят такие вещи… случайности, которые меняют все.

— Но они не способны изменить тот факт, что ты — моя мама, — рассмеялась я.

Мама провела рукой по своим поблекшим волосам, на ее лице застыло страдальческое выражение.

— Я не хотела, чтобы все так получилось, — наконец сказала она. — Я хотела быть самой лучшей матерью на свете, всегда быть рядом с тобой и оберегать.

Я попыталась переубедить ее.

— Ты самая лучшая на свете. Честно.

В ее голосе промелькнуло что-то новое.

— Ты заслуживаешь красивой жизни, полной смеха и веселья, новых впечатлений, путешествий… а не заточения со мной в этом доме.

На секунду перед моими глазами мелькнул образ другой женщины, которую я едва помнила, энергичной и живущей сегодняшним днем. Я не знаю, когда все успело измениться, ведь казалось, что она будет такой вечно. Я не должна упустить представившуюся возможность. Мы так редко могли побеседовать откровенно, а это, казалось, был шанс, которого я ожидала.

— Врачи говорят, что только ты можешь изменить себя. Они готовы помочь, тебе лишь нужно принять эту помощь.

Мама заговорила так тихо, что я инстинктивно наклонила голову к ее губам.

— Я пыталась изо всех сил, но что-то удерживает меня. Как будто надо мной нависает темная туча.

— Что за туча?

Она печально покачала головой.

— Я думаю, воспоминания.

— Может быть, если ты поделишься ими с кем-то, они покажутся не такими уж страшными.

Она закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.

— Когда-нибудь я расскажу тебе, и я знаю, что ты поймешь, но не сейчас.

Я была разочарована, но попыталась скрыть это.

Время от времени в ее душе будто приоткрывалось маленькое окошко, но затем так же быстро закрывалось.

— Я постараюсь, Кэти. Я схожу к врачу и последую его советам, обещаю тебе.

— Это уже хорошее начало, — бесцветно прокомментировала я.

— Давай подогреем кексы на огне, — предложила она с несколько преувеличенным энтузиазмом.

Я кивнула и попыталась выглядеть заинтересованно. Джемма, наша рыже-полосатая кошка, спала в своей корзинке, и я потянулась погладить ее. Она слегка коснулась моей руки когтями и затем убрала их. Я знала, что это означает: Джемма продемонстрировала, кто тут главный и что она может расцарапать меня без малейшего сожаления, если ей вздумается, поскольку была абсолютно бессовестной кошкой. Она открыла красивые влажные глаза, пренебрежительно взглянула на меня и закрыла их снова. Я нервно сглотнула, пытаясь не думать о других зеленых глазах, которые лишали меня последнего мужества.

Мама вернулась из кухни с пачкой кексов, один она уже насадила на старую вилку для жарки.

Вскоре комнату заполнил запах поджаренного хлеба. Я почувствовала себя немного ближе к ней, но эта близость была отравлена разочарованием. Она намекала, что ее терзают какие-то страхи, сожаления и черные тучи, но не говорила об их причине. В глубине души я всегда боялась, что такое нервное расстройство передается по наследству и в конце концов я увижу мир мамиными глазами.

Однако в одном она была права: мне следует больше доверять Мерлину и проще относиться к Женевьеве. Мерлин подумал, что у нас много общего, и он мог оказаться прав. Пока мы ели, мама болтала без умолку, по подбородкам у нас стекало растаявшее масло, а я сидела и размышляла, что должно было произойти в ее жизни, чтобы фактически заставить ее прекратить жить.

Кошмарный сон по-прежнему мучил меня — иногда знакомый, иногда появлялось что-то новое. В это раз я должна была подняться по бесконечной лестнице, но когда я наконец дошла до верха, Женевьевы там не оказалось, и я яростно озиралась по сторонам, пытаясь угадать, где она скрылась.

Я устремилась к трюмо и увидела ее в зеркале, с расширенными, всевидящими глазами. Она поманила меня к себе, и я не смогла сопротивляться. Зеркало стало оплывать под моими пальцами, и от них пошла рябь, как по воде. Меня затягивало в глубокий черный омут. Я звала Женевьеву на помощь, но она просто наблюдала за мной с пугающим удовольствием. И когда из моего рта вырвался последний пузырек воздуха, она улыбнулась.

 

ГЛАВА

ВОСЬМАЯ

Решение номер один: Женевьева заслуживает того, чтобы ей предоставили шанс, а я могу позволить себе побыть великодушной. Решение номер два: нужно убедиться, что я держу свою ревность под контролем. Решение номер три: для меня Мерлин — необыкновенный парень и ничто не способно повлиять на это.

Так я размышляла, направляясь к колледжу в понедельник утром. Ревность — разрушительное чувство, и мне следует быть выше него. Я зашагала быстрее, заметив Нэт и Ханну, ждущих у пешеходного перехода. Дул сильный ветер, и Ханна то и дело сердито одергивала свою пышную юбку, норовившую взлететь. Я засмеялась и улыбнулась Нэт, ожидая очередных шуточек про Мерлина, но она по какой-то причине уставилась на придорожный столб и старательно избегала моего взгляда. Затем она наконец робко посмотрела на меня.

— Я должна кое-что тебе рассказать…

Я ждала, когда она продолжит говорить, предчувствуя неприятности.

— Мы сделали это не нарочно, — запинаясь, произнесла она. — Когда вы с Мерлином ушли, она сама подошла и начала болтать. А потом мы показали ей окрестности.

Ханна перебила ее.

— Неловкая вышла ситуация. Мы не могли избавиться от нее, а она все повторяла, как все ужасно, что она никого здесь не знает и ей даже не с кем пойти на обед.

Мне не нужно было спрашивать, кого они имеют в виду, все и так было очевидно.

— И Женевьева напросилась с нами на обед?

Они закивали. Мы вошли в здание колледжа и направились в дамскую комнату. Хорошо, что здесь нас никто не сможет подслушивать.

— Было бы слишком грубо сказать «нет», — оправдывалась Ханна. — Мы же знаем, что ты считаешь ее кем-то вроде ведьмы.

Я оперлась о раковину и попыталась взять себя в руки. Я и сама подумывала о том, чтобы проявить великодушие и пригласить Женевьеву в нашу компанию, но собиралась сделать это сама — и никак иначе. А это уже было похоже на коварный умысел. Она дождалась, пока я уйду, и попыталась втереться в доверие к Ханне и Нэт. Теперь сам факт ее существования больно задевал меня — мало того, что она обманом заполучила место в том же колледже, выбрала те же предметы, что и я, и расположила к себе маму Мерлина — она еще и нацелилась на моих лучших подруг.

— Она сама попросила вас? — Меня вдруг осенило. — Она ведь сама подошла к вам и попросила, чтобы вы показали ей колледж и все остальное, так?

Они снова закивали.

— Я могу показаться параноиком, — признала я, — но выглядит так, будто она прямо-таки лезет в мою жизнь.

Голос Ханны был полон укора.

— Кэти, для нас все это очень неприятно. Ведь ты наша подруга, и сейчас мы будто между молотом и наковальней.

Чтобы скрыть волнение, Нэт стала поправлять прическу перед зеркалом. В этом не было нужды — ведь ее волосы, как и всегда, торчали ежиком во все стороны.

— Она знает, что ты недолюбливаешь ее.

— Что? — взорвалась я. — Я ни слова не сказала, чтобы дать ей повод так думать.

Ханна стала яростно ковыряться в косметичке, после чего выудила из нее тушь и еще сильнее подкрасила ресницы. Они обе выглядели такими притихшими, что я почувствовала: дело плохо. Я закусила губу с такой силой, что ощутила привкус крови во рту.

Нэт нервно откашлялась.

— Ей показалось, что ты вела себя враждебно. Она переживает, что сделала что-то не так, и теперь хочет исправить ситуацию.

Я почувствовала резкую боль над переносицей и прижала руку ко лбу. Все же Женевьева была права. Я не сделала ничего, чтобы она могла почувствовать себя непринужденно, напротив, она наверняка заметила мое неприязненное поведение.

— Что ты ей сказала? — мягко спросила Ханна.

Я прошлась взад-вперед по кафельному полу, мои шаги жутковато отдавались в пустом помещении.

— Я была слегка раздражена ее внешним видом, — призналась я в конце концов. — Вы же заметили, как сильно он изменился?

Ханна пожала плечами.

— Ну да. Ну и что? Время от времени все меняют внешность и…

— На ней был мой пиджак! — перебила я. — Я сама его придумывала, делала выкройки и вышивала вручную.

— Но Кэти, — медленно ответила Нэт, — Женевьева приехала только несколько недель назад. Она не смогла бы сшить такой же пиджак за столь короткое время.

Я онемела, потому что Нэт была права. Я тщательно шила этот пиджак все летние каникулы. Никто не смог бы сделать это быстрее. Убитая осознанием этого, я переводила взгляд то на Ханну, то на Нэт. Мне придется сделать вид, что у нас с Женевьевой все в порядке. Я постаралась дышать спокойнее и выглядеть беспечно.

— Послушайте, я докажу, что не имею ничего против Женевьевы. Пусть идет на обед с нами, и я окажу ей теплый прием.

Ханна взглянула на меня с облегчением.

— Ты поменяешь свое отношение, если пообщаешься с ней. Она действительно вполне себе ничего.

— Если еще принимать во внимание, что ей пришлось пережить, — с сочувствием вставила Нэт.

Значит, Женевьева и им рассказала историю своей жизни. Что-то непохоже, чтобы она действительно стремилась держать свое трагическое прошлое в тайне. Я старалась говорить как ни в чем не бывало, но во рту у меня было ощущение, будто я наелась кислых лимонов.

— Я уже знакома с душещипательной историей нашей сиротки Энни. Она под страшным секретом рассказала ее Мерлину, а теперь, кажется, уже всему колледжу.

Воцарилось удивленное молчание. Наконец Нэт хрипло каркнула:

— Кэти! Это звучало очень зло.

Я покраснела.

— Простите меня. Я не хочу быть чудовищем… но она как будто будит все худшее во мне.

Это оказалось тяжелым признанием, и мне опять стало стыдно. Я вымученно улыбнулась.

— Простите. Давайте не будем ссориться из-за Женевьевы. Мы ведь три мушкетера, помните?

Когда мы расходились по лекциям, я сделала вид, что не расслышала, как Ханна тихо заметила:

— Формально, там все же было четыре мушкетера.

Мои попытки не обращать внимания на Женевьеву можно было сравнить с бегством зверья от лесного пожара. Она ворвалась к нам посреди занятия, запыхавшаяся, как маленький ураган, полный движения и цвета, и получила только благосклонную улыбку обычно строгой преподавательницы английского. Когда она села в противоположный конец аудитории, я поначалу успокоилась, но куда бы я ни поворачивалась, она неизменно оказывалась в поле моего зрения. Я молча мучилась, борясь с головной болью, пульсирующей у левого виска, но Женевьева умудрялась отвечать на каждый вопрос миссис Хадсон, обращенный к аудитории, подчеркнуто небрежным тоном и в итоге совершенно покорила ее. Звук ее голоса резал мне слух. Я медленно начинала понимать, что Женевьева не просто симпатичнее, общительнее и увереннее в себе. Она оставляла меня далеко позади и в учебе, даже по моим любимым предметам. Мне стало дурно. Через двадцать минут у меня помутилось в глазах, и вокруг замелькали радужные вспышки. Я встала, неуверенно пошатываясь, промямлила какое-то извинение и направилась в туалет.

Стоя, наклонившись над раковиной и умываясь холодной водой, я понемногу приходила в себя. В желудке ничего не осталось, потому что меня просто вывернуло наизнанку. Когда я наконец смогла выпрямиться, то чуть не закричала от неожиданности — позади стояла Женевьева, и, как в дешевых ужастиках, ее лицо отразилось в зеркале прямо передо мной. Я выронила сумку, и все ее содержимое рассыпалось и покатилось по полу. Я не осмеливалась наклоняться снова, боясь, что к голове снова подступит дурнота. Женевьеве пришлось присесть на одно колено и сгрести все обратно.

— Кэти, прости, я не хотела так тебя напугать. Миссис Хадсон волнуется за тебя.

— Все в порядке, — пробурчала я. — У меня просто заболела и закружилась голова.

— Тошнит? И глаза болят?

— Да, — проворчала я.

— Это мигрень, у меня тоже такое бывает. Лучше всего приложить к голове лед и прилечь в темной комнате.

Я согнулась пополам, почувствовав новый приступ тошноты, но в желудке у меня уже ничего не осталось. Меня бесило, что кто-то застал меня в таком виде, но я ничего не могла поделать.

— Тебе надо поехать домой. — Женевьева похлопала меня по плечу и сняла несколько волосков у меня с пиджака. — А я объясню миссис Хадсон, что случилось.

Она обвила меня одной рукой за талию и помогла дойти до двери, спросив, не хочу ли я вызвать такси. Она была такой доброй и предупредительной, что я испытывала просто невыносимое чувство раскаяния и даже зажмурила глаза.

— Все будет в порядке, — заверила я ее, хотя на самом деле мои ноги превратились в вареные макаронины. Мне срочно нужно было присесть.

Она подвела меня к ближайшему стулу, стоявшему перед канцелярией, и ушла вызвать такси по телефону.

— Я посижу с тобой на случай, если ты потеряешь сознание, — заявила она тоном, не терпящим возражений.

— Ладно.

Я решила попытаться разрядить атмосферу.

— Извини, что поначалу я вела себя неприветливо. Мерлин считает, что у нас с тобой много общего.

Она повернулась ко мне, и я снова была поражена необычайным цветом ее глаз. Они реагировали на освещение, и из круглых и сверкающих ее зрачки превратились в узкие щелки.

— Сходство — это часть нашей с тобой проблемы, Кэти.

— Разве?

— Конечно. Здесь просто не хватит места.

— Места для чего?

— Для нас обеих. Ты должна признать это. И я хочу остаться здесь.

Происходящее превращалась в какую-то фантасмагорию. Она говорила мне ужасные вещи, но при этом с ее лица не сходила улыбка, широкая, как у чеширского кота.

Мне снова стало хуже.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, и не желаю ввязываться в какие-то жалкие игры. Просто расскажи Ханне и Нэт, что случилось и почему я не смогу прийти обедать с ними.

— Они не настоящие друзья тебе… ты просто дополнение для них… ты же не можешь сближаться с людьми… скучная благоразумная Кэти. Ты могла бы расправить крылья и взлететь, но ты даже не знаешь как…

— Что за…

Она резко изменила тон, и я с ужасом услышала в нем неприкрытую ненависть.

— Я — это все то, чем ты никогда не будешь, и я проживу твою жизнь вместо тебя.

Раздался автомобильный гудок, я вскочила и направилась к такси. У меня за спиной послышалось какое-то шевеление, и я резко замахнулась, а затем ладонью ощутила удар обо что-то нежное. Раздался вскрик, но я оглянулась лишь один раз, когда такси уже отъезжало, и успела увидеть обескураженных Нэт и Ханну, которые успокаивали плачущую Женевьеву.

 

ГЛАВА

ДЕВЯТАЯ

Люк как раз вышел из машины, когда я подъехала к дому. Я безуспешно попыталась проскользнуть мимо него незамеченной.

— Ты что, язык проглотила? — воскликнул он.

Я не смогла заставить себя улыбнуться. У него было такое сочувственное выражение лица, что я просто разразилась рыданиями и всхлипывала так, что дрожала всем телом. Мгновение спустя я уже была у Люка на кухне и сидела за гигантским дубовым столом, уткнувшись в чашку сладкого горячего чая.

— Я мешаю тебе работать, — проныла я.

Он взглянул на мобильный.

— Мне надо быть в суде в течение часа, но время на разговор найдется. Так что рассказывай, что стряслось, на тебе лица нет.

— Мне просто пришлось уехать из колледжа из-за мигрени. Ничего страшного.

— Кэт Риверз, ты никогда не умела врать. Скажи мне правду. Если это твой пресловутый бойфренд, я просто…

— Это не он, — перебила я, поморщившись от приторного чая. — У меня проблемы с этой девушкой из колледжа.

— Давай выкладывай.

Люк был отличным слушателем. Когда я рассказывала ему, что произошло, он не перебил меня ни разу, не пытался защищать Женевьеву, как делала мама, сыпля упоминаниями о зеленоглазых чудищах и моей вине. Я видела, что он действительно верит мне, и закрыла глаза, выражая благодарность. Это была мелочь, но для меня она значила очень много.

— Ты никогда не думал, что другие люди могут сделать так, чтобы с тобой что-нибудь произошло? — запинаясь, начала я. — Что-нибудь ужасное.

Люк скривился.

— Я думаю, что если ты излишне мнительна и веришь, что тебя прокляли, тогда несчастье может произойти просто потому, что ты его сама себе предсказала. Но только из-за того, что ты подсознательно ожидаешь этого.

— Она отдала мне стеклянный кулон, — осторожно сказала я, решившись признаться ему. — И он действительно пугает меня. Кажется, что он меняет цвет и светится.

— Может, он заряжается от света?

— Возможно, — с сомнением ответила я.

Люк раздраженно покачал головой.

— Я никогда не избавлю тебя от пристрастия ко всему хоть чуточку сверхъестественному. С тех пор как тебе стукнуло шесть, каждый Хэллоуин мне приходилось ходить с тобой по окрестным домам за конфетами и таскать твою метлу!

Я засмеялась и захлюпала одновременно, поскольку в носу у меня еще было мокро. Люк подал мне бумажный платочек.

— Ты все равно меня не запугаешь, — пошутил он. — Ты можешь наложить на меня заклятие, сделать так, чтобы все молоко в округе скисло, или натравить на меня свою кошку.

— По поводу заклятий лучше обратиться к Женевьеве, — фыркнула я. — С тех пор как она появилась, в моей жизни все пошло кувырком. В сумке загадочным образом материализуются сигареты, и мама начинает думать, что я тайком курю и виноват в этом Мерлин. Затем первая наша с Мерлином ссора происходит из-за того, что я не проявила достаточного сострадания к бедняжке Женевьеве, жизнь которой сложилась так трагично, а теперь еще и Нэт с Ханной думают, что я ревнивая, злобная и слишком суровая.

Люк стал делать рукой круговые движения, будто мешал зелье в котелке, и издал жутковатый смех, похожий на клекотание.

Я продолжала сидеть с невозмутимым лицом.

— Ужасно весело. Надо было прислушиваться к своей интуиции. Я же чувствовала, что с ней что-то нечисто.

— Кэт, просто она знает, чем тебя можно задеть. Возможно, она как-то выяснила, что ты веришь сказочкам про мерзких носатых старушенций в высоких остроконечных шляпах.

Я грустно улыбнулась.

— Если она действительно так решительно настроена, то я уже знаю, что меня ждет.

— Не говори так. Ты же не позволишь ей продолжать в том же духе?

— Я не могу остановить ее, — серьезно сказала я. — Она слишком сильная.

Задумчиво нахмурив брови, Люк снял кофе с плиты и долил себе в чашку. Я неспешно разглядывала его кухню, восхищаясь гладкими белоснежными поверхностями, заливавшим пространство светом, и пижонской кухонной техникой с хромированной отделкой, пытаясь не вспоминать о внешнем виде нашей с мамой кухни. Мама оставила сосновую мебель середины семидесятых годов прошлого века и старую коричневую плиту, которая вряд ли заинтересовала бы и скупщика лома.

Когда Люк наконец заговорил, я почувствовала исходивший от него аромат кофе.

— Но ведь в этом все дело, разве нет? — продолжал он как ни в чем не бывало. — Эта девушка, Женевьева, кажется, знает все твои слабости так, будто…

— Будто мы имеем какое-то отношение друг к другу, — закончила я за него. — Если не принимать во внимание то, что я ни разу за всю свою жизнь ее не встречала.

От двери послышались слова приветствия — это вернулась мама Люка. Она подошла обнять меня и стала разбирать покупки, не прекращая болтать. Я успела заметить, как Люк за ее спиной делает мне какие-то знаки в сторону двери.

— Мам, я помогаю Кэт с ее… заданием по английскому, так что нам надо пойти наверх и воспользоваться моим компьютером. Хорошо, что ты не сексапильная красотка, — пошутил он, одним шагом перемахивая через несколько ступенек. — Маме не нравится, когда я ухожу наверх в спальню с Лаурой.

Я пропустила мимо ушей комментарий насчет «красотки», ведь для меня он всегда оставался гадким мальчишкой с копной соломенных волос, клеившим модельки аэропланов и раскрашивавшим пластмассовых солдатиков.

Люк с Лаурой встречались уже почти три года, но его мама обращалась с ними так, будто они все еще пара несмышленых подростков, нуждающихся в присмотре.

Я постаралась изобразить изумление, когда мы вошли в его спальню. Замусоленный коврик сменило светлое покрытие, а вместо соснового шкафа появился гардероб с блестящими дверцами. У Люка теперь была двуспальная кровать с кожаной отделкой и голые белые стены без картин и постеров. Тем не менее по полу были раскиданы грязные носки, а стол был забросан смятыми бумажками. И пахло тут так же, как когда ему было четырнадцать.

Люк схватил маркер и встал у доски, которая висела на одной из стен. Мне стало казаться, будто я участвую в детективном шоу, и я слегка содрогнулась. Люк со значительным видом откашлялся.

— Послушай, я как-то занимался темой, связанной с преследованием, и усвоил кое-какие психологические хитрости. Я изложу несколько теорий.

— Давай.

— Первая верна в том случае, если у тебя есть что-то, что ей нужно, и это ставит тебя под угрозу.

— Ей нужно все, что у меня есть, — вздохнула я.

Люк стал записывать.

— Она стремится заставить тебя страдать. Бессмысленная, но очень сосредоточенная месть.

— Это уж точно, — угрюмо признала я.

— Что она может иметь против тебя?

— Ничего! — воскликнула я. — Я ничего ей не сделала, только оглянулась один раз.

— Оглянулась?

Когда я вспоминала тот день, я снова могла ощутить жар от солнца на своем лице и ее пристальный взгляд.

Я ехала в одном автобусе, а она — в другом, и она уставилась на меня в окно, очень пристально. И потом началось все это.

— Но ты же не станешь делать что-то подобное просто из-за взгляда в окно.

— А она стала.

Люк поскреб подбородок.

— Хм. Она всеми силами пытается узнать о тебе все, что, очевидно, ей важно. Это дает ей преимущество, а тебя делает уязвимой. И это доказывает, что ее действия тщательно спланированы и она потратила немало времени и усилий.

— Видно, у нее не такая уж бурная светская жизнь, — заметила я саркастически.

— У всех преследователей комплекс власти. Они хотят иметь контроль над тобой.

— И манипулировать. Она пытается играть в какие-то игры.

— Замечательно, — похвалил Люк, и я была до смешного довольна.

Он нарисовал цепочку стрелок, связав все пункты вместе в виде круга.

— Все это опять восходит к моей теории, что эта… Женевьева… откуда-то тебя знает и…

— Это невозможно, — перебила я.

— Или же, — продолжал он, — она зациклилась на тебе, потому что уверена, что между вами что-то произошло, и в этом случае она просто обозналась.

— Она никак не могла спутать меня с кем-то другим, — медленно произнесла я. — Она знает слишком много личного обо мне.

Люк присел у доски и стал вертеть в руках пресс-папье.

— Она может оказаться и просто полоумной, которая все выдумала и недолюбливает тебя без какой бы то ни было причины.

— Это очень плохо, — ответила я. — Потому что, если такая идея застряла в ее голове, никакими доказательствами этого не рассеять, и мне уже не удастся договориться с ней.

— Кэт, хочешь совета?

— Конечно же хочу.

— Пока все это происходит, тебе придется быть храброй и выдержать все, что она предпримет против тебя. Не показывай своих чувств, потому что она только и стремится создать максимальное напряжение.

Я поморщилась.

— Значит, проглатывать все это, все нападки и прочее?

— Играй в свою собственную игру и будь благоразумной, спокойной и вежливой. Это будет бесить ее больше всего.

Я задумалась на секунду.

— Предположим, это сработает. Она так хочет достать меня… а я буду изображать, что у нее ничего не выходит.

— И пообещай мне, что не будешь зацикливаться на этих ведьминских глупостях. Если она заставит тебя поверить, что обладает сверхъестественными силами, ты даже не будешь пытаться остановить ее. А она обычная девушка, мерзкая, но тем не менее обычная, и мы победим ее логикой и хитростью, только и всего.

— Логикой и хитростью, — повторила я.

Люк одобряюще показал мне большой палец.

— И вот еще на десерт. Она много о тебе знает, а ты не знаешь о ней ничего, так что теперь наш черед.

— Что ты задумал?

Он постучал себя по носу.

— Журналист никогда не станет раскрывать свои источники! Но я же пообещал, что всегда буду с тобой.

Я жалко улыбнулась. Когда Люк учился в одиннадцатом классе, а я в седьмом, он не дал меня задирать и пообещал, что я всегда могу на него рассчитывать. Этого обещания он никогда не забывал.

— Самое странное в этом, Люк, то, что я совсем не из тех девушек, которым обычно завидуют. Я такая заурядная.

— Не стоит себя недооценивать, — мимоходом перебил он. — Я лично считаю, что ты особенная.

Я никак не ожидала такого комплимента и вытаращила глаза, но он тут же засунул в рот палец и изобразил, будто его рвет.

— В то время как Женевьева, — продолжала я, — может буквально осветить собой комнату, в которой находится. Она обладает харизмой, уверенностью в себе, магнетизмом. Как эти качества ни назови, у нее их полно.

Люк взял меня за руку, успокаивая. Его ладони были теплыми и надежными, но на удивление жесткими.

— Папа втянул меня в строительные работы по дому, — объяснил он, покосившись на свою руку. — И оказался настоящим рабовладельцем.

Мне не хотелось уходить, но Люк взял ключи от своей машины и стал нетерпеливо ими позвякивать. Я осторожно встала и взялась за спинку стула, потому что пространство вокруг слегка накренилось.

— А как же Лаура? — с интересом спросила я. — Она только недавно начала приглашать тебя домой, а ты исчезаешь по каким-то сомнительным делам для меня.

— Она все поймет, я уверен. Будь осторожна, Кэт.

Я вернулась домой, чувствуя себя увереннее. Люк доказал мне, что из этой ситуации можно найти выход. Я буду бороться за то, что принадлежит мне, и больше не попадусь в ловушку. Я приняла таблетки от мигрени и ушла к себе поработать над новыми набросками. Моя доска специально стояла развернутая к нашему саду, который представлял собой небольшой клочок земли с неаккуратной травой и разросшимися кустами, но он все же мог вдохновлять меня. Рваные, расплывчатые облака напомнили мне обломки после кораблекрушения, а следы самолетов были похожи на два перекрещенных копья.

Я как раз придумывала новый орнамент, когда в комнате потемнело и словно ниоткуда появилась птица. Она села на краю карниза и стала смотреть прямо на меня. Похоже, это был ворон — угольно-черный, с большими крыльями и глазками-бусинками. Он несколько раз клюнул стекло и потом как будто упал вниз. Я сломя голову побежала на улицу, думая, что если он ранен, то может стать добычей Джеммы. Но в саду на земле осталось только большое хвостовое перо. Я подняла его и пропустила сквозь пальцы. Оно было глянцево-блестящим. Я поежилась и выбросила его в мусорную корзину.

Внезапно мне захотелось взять кулон и тоже выбросить его. Странно, почему я не сделала этого раньше.

Настроение резко упало, когда я залезла в сумку и обнаружила, что исчез мой брелок для ключей.

В нем была фотография Мерлина, без сомнения, одно из самых ценных моих сокровищ. Когда все высыпалось из сумки в туалете, его никак нельзя было не заметить на полу. В голову закралась непрошеная мысль, что Женевьева могла украсть его. Уже ближе к ночи я поняла, что за весь день никто так и не позвонил, чтобы узнать, что со мной стряслось.

 

ГЛАВА

ДЕСЯТАЯ

Перед обедом у меня появилась возможность встретиться с Ханной и Нэт. Я проскользнула к их столу в кафетерии. Мои глаза были все еще красными и воспаленными после вчерашнего, и хотя это вышло ненарочно, я гордилась собой так, будто мое выступление достойно «Оскара».

— Вы позволите мне объяснить? — начала я, пододвигая себе стул. Они обе выглядели сбитыми с толку и смущенными и держались подчеркнуто неприветливо. Я запиналась, что тоже не было уловкой: я на самом деле нервничала. — Я… Я должна была рассказать, какие неприятности творятся у меня дома. Я просто уже не справляюсь и действительно стала несдержанной и странной.

По моей щеке скатилась слеза и упала на страшненький пластиковый стол. За ней последовали другие, и я вытерла лицо ладонью.

Реакция была немедленной. Девушки придвинулись и обняли меня с обеих сторон.

— Почему ты не рассказала нам? — воскликнула Ханна. — Мы могли бы помочь.

— Мы знали, что ты очень расстроена, — добавила Нэт. — Ты уже так долго держалась, рано или поздно тебя должно было все достать.

Наше объятие длилось до тех пор, пока я сама не попыталась высвободиться.

— Мама согласилась принять помощь врачей, поговорить и попробовать психологические консультации.

Нэт похлопывала меня по руке, пока та не стала болеть.

— Это же просто здорово! Пойду куплю тебе двойной латте с шоколадной крошкой, и отпразднуем.

— Я не заслуживаю вас двоих, — похлюпала я еще немного. — Спасибо, что вы меня так понимаете.

— Для этого и существуют друзья, — объявила Ханна, и как раз в этот момент в дверь вошла Женевьева. Наши взгляды встретились, и время будто замерло. Она попыталась придать своей физиономии подходящее выражение, когда увидела наши счастливые, улыбающиеся лица, но ей это не удалось. Я могла видеть, как в ней борются ярость и недоверие. Она направилась к нам, пытаясь улыбнуться, но ее улыбка больше напоминала оскал.

Вот теперь настал мой звездный час. Я встала, вытерла слезы и пошла прямо к ней. Когда я заключила ее в объятия, она тут же попыталась отпрянуть, но я не отпускала, безжалостно наслаждаясь ее замешательством. Теперь мы были словно сплетены в странноватом симбиозе, и я почти могла почувствовать, как часть ее крови пульсирует у меня в венах.

Мой умышленно громкий радостный голос могли услышать все.

— Прости, если обошлась с тобой грубо. Я совсем не такая. Просто у меня были проблемы дома.

— Все в порядке, — нелюбезно пробурчала она. — Меня это совсем не задело.

— Нет. Это было просто ужасно с моей стороны. Ты можешь простить меня?

— Да. Конечно, — отвечала она, стоя, как истукан.

— И мы теперь друзья?

Я наконец отпустила ее, и она вздрогнула, как от удара. Нэт отвернулась на секунду, открыла сумочку и попросила у Ханны мелочь. Женевьева воспользовалась моментом.

— Только через мой труп, — злобным шепотом прошипела она мне в ответ.

Я запрокинула голову и расхохоталась как сумасшедшая.

— Женевьева! У тебя классное чувство юмора!

Такой реакции она никак не ожидала и густо покраснела. Я почувствовала прилив сил. Я наконец увидела щель в ее броне и решила не давать ей спуску. Весь следующий час я смеялась, крутилась, как на шарнирах, и поддерживала атмосферу теплой жизнерадостной беседы, чтобы все могли заметить, насколько непринужденно я себя чувствую. Я втягивала Женевьеву во все обсуждения и без конца называла ее по имени, сократив его до «Жен». Ее зеленые глаза расширились от омерзения, а мои сверкали новой уверенностью. Волны негатива между нами были так сильны, что мне казалось, их можно увидеть невооруженным глазом, но когда я бросила взгляд на Нэт и Ханну, то не заметила у них ни малейшего подозрения.

Через некоторое время начала происходить еще более странная вещь: Женевьева прямо у меня на глазах стала сникать и блекнуть, как вянущий цветок. Чем больше я действовала, чем больше говорила и чем больше показывала, что она не доставляет мне ни малейших неудобств, тем слабее она становилась, как будто мы были на поле битвы и я одерживала победу. Я заморгала, недоумевая, не показалось ли мне это. Ее глаза потускнели, даже волосы перестали блестеть, и она стала говорить все меньше и меньше и под конец уже отвечала лишь односложными словами. Теперь она становилась невидимкой, а я засияла.

После обеда Нэт и Ханна отправились на свои лекции, и мы с Женевьевой остались наедине. Я даже наслаждалась этим, едва сдерживая улыбку, как у чеширского кота.

— Думаешь, что такая умная? — сказала она.

— Вовсе нет.

— Что бы ты ни задумала, ничего не выйдет…

— Здесь только ты играешь в игры.

Она придвинулась ближе, почти гипнотизируя меня взглядом.

— Не стоит меня недооценивать. И это совсем не игра.

Я выпрямилась ей навстречу, задрав подбородок.

— Совершенно очевидно, что ты жаждешь внимания и тебе все равно, как его заполучить.

Ее слова прозвучали угрожающе.

— Не применяй ко мне свою дилетантскую психологию. Ты просто не понимаешь, с чем имеешь дело.

Я демонстративно поежилась.

— О, ты запугиваешь меня. — У нее на лице не дрогнул ни единый мускул. Такое впечатление, что она может смотреть вечно, не моргая. В конце концов мне пришлось отвести взгляд. — Женевьева, у меня нет к тебе антипатии, и я не держу на тебя зла.

— Очевидно, я не очень стараюсь, Кэти. Когда все закончится, ты будешь ненавидеть меня так, что…

Она не договорила. Помня советы Люка, я выдала лучшую из своих улыбок.

— Мы с тобой совсем не похожи. Я не испытываю ничего подобного. И знаешь что, мне даже жаль тебя. Ведь вся эта ненависть должна разъедать тебя изнутри.

Смерив меня презрительным взглядом, она перекинула сумку через плечо и собралась уходить.

— Ты не права, — сказала она просто. — Это то, что поддерживает во мне жизнь и делает меня сильнее.

На выходе я столкнулась с Мерлином, он повернулся кругом, отступил на несколько шагов назад и оглядел меня сверху донизу.

— В тебе что-то изменилось.

— Разве? — поддразнила я. Мне не надо было смотреть в зеркало, чтобы удостовериться: я чувствовала, как моя кожа сияет и как победно развеваются волосы.

— Ты выглядишь потрясающе… нет, я имел в виду, ты всегда выглядишь потрясающе, но сегодня особенно… и твои глаза… они просто светятся. — Он склонился ко мне и провел пальцами по моим кудрям. — Когда картина будет закончена, я бы хотел, чтобы она изображала тебя такой, как сейчас, в эту самую секунду.

Я взяла его за руку и увлекла в нишу за дверью, даже не боясь, что ректор колледжа может пройти мимо и исключить нас за недопустимое поведение. Мои щеки горели от его горячих поцелуев. Как только я могла подумать, что позволю Женевьеве отбить его у меня?

— Кэти, мы уходим отсюда немедленно, — прохрипел он. — Мы сбежим, и пойдем куда-нибудь… куда угодно…

— Я не могу. Я уже столкнулась с мисс Клегг в колледже.

— Скажи ей, что заболела.

— Я не могу пропустить занятие.

— Тогда после колледжа.

— Я пообещала маме, что сразу же вернусь домой.

Он разочарованно вздохнул.

— Ты всегда куда-то спешишь или волнуешься за маму.

Я встала на цыпочки и взяла его за голову.

— Мы будем вместе… скоро.

Он закрыл глаза.

— Ты обещаешь?

— Обещаю.

— Кэти Риверз… Ты абсолютно потрясающая, — заявил Мерлин, приникая своими губами к моим.

— Ты ведь не поверишь в какие-нибудь гадости обо мне? — выдохнула я, когда мы наконец могли отстраниться друг от друга.

— Никогда. А почему я должен верить чему-то такому?

Меня неожиданно кольнуло чувство ужаса.

— Некто может сделать или сказать вещи, которые заставят меня выглядеть очень… плохой.

— Это не изменит моего отношения к тебе.

— Честно? — разулыбалась я.

— Честно, — улыбнулся он в ответ, поцеловав меня в нос.

Я тихонько прокралась на следующее занятие с опозданием, ревностно оберегая в памяти каждое прикосновение и слово, бывшее между нами. Он видел настоящую Кэти. Нэт и Ханна могут колебаться, но Женевьеве не удастся настроить против меня Мерлина. Я погрузилась в раздумья, заново прокручивая все в своей голове и ощущая уколы приятного волнения. Это длилось недолго, я вернулась с небес на землю, с ужасом вспомнив данное обещание и только сейчас осознав, на что согласилась. Мне немедленно требовался совет.

 

ГЛАВА

ОДИННАДЦАТАЯ

Ханна открыла дверь в спальню ногой, потому что ее руки были заняты, и высыпала свою ношу на кровать, по очереди называя каждую вещь.

— Романтические женские киношки, попкорн, кексы, журналы, коктейли, суфле, лаки для ногтей, резинки для волос, макияжный набор… отличная, кстати, была идея, Кэти.

Нэт лежала, опираясь на подушку, и читала журнал. Она громко открыла пакет попкорна и принялась ожесточенно хрустеть.

— У нас уже целую вечность не было девичьей пижамной вечеринки.

Ханна взяла хула-хуп и завертела бедрами. Даже слоняясь по дому в домашних трениках, без капли косметики на лице, с собранными в простой хвост волосами она выглядела замечательно.

— Ну, с чего начнем, Кэти? Кино или прическа? Никто не мечтает о гигантском начесе?

— На самом деле, я просто хотела поболтать, — промямлила я. — Ну, о вещах… всяких.

Нэт тут же захлопнула журнал и подползла ко мне.

— А это серьезно!

— Нет, вовсе нет, — слабо возразила я. — Но некоторые вещи слегка… личные и нуждаются в некоей… уединенности…

Глаза Ханны стали выглядеть совсем огромными на ее миловидном лице. Она отбросила обруч и присела к нам на кровать, так что теперь я была зажата между ними обеими. Я повалилась назад и стала смотреть на розовую люстру, сомневаясь, готова я делиться этим с ними или нет. У Ханны была замечательная комната, оформленная в слегка небрежном французском стиле: нежно-голубые стены, балдахин над кроватью. На стенах развешаны подборки широкоформатных снимков из ее последней поездки в Париж, и везде она запечатлена рядом со всякими достопримечательностями.

— И что ты натворила? — прямо спросила Нэт.

Я глубоко вздохнула.

— Эээ… кое-что, совсем не похожее на меня.

Ханна вытянулась и поспешно закрыла Нэт уши.

— Ей нельзя рассказывать такие вещи, она же с семи лет мечтала стать монашкой!

Нэт зашикала на нее.

— Неправда.

— После того как ты увидела шоу «Звуки музыки», ты стала носить клобук и звать себя сестрой Натали!

Нэт швырнула в Ханну тапочком, но изрядно промахнулась.

— Замолчи уже и дай Кэти рассказать.

Я смущенно захихикала и долго не могла взять себя в руки, чтобы продолжить говорить.

— Ну… в общем-то… Мерлин пригласил поехать с ним в кемпинг… всего на одну ночь… а я согласилась.

Ханна прижала ладони к щекам.

— Ого, с ума сойти можно.

— Слишком рано, — прокомментировала Нэт совершенно другим тоном.

— Я знаю, что рановато, — оправдывалась я. — Я хотела сказать, что мы не так давно вместе, но мне кажется, будто я знаю его уже целую вечность, а он признался, что захотел быть со мной сразу же, как только увидел в первый раз, просто никак не мог осмелиться…

— Да, он действительно не торопился, — согласилась Ханна.

— Но теперь он все компенсирует, — я почувствовала, что краснею.

— Кэти втюююрилась, — мягко подколола Нэт.

Ханна присела на колени с сияющим видом.

— Это правда?

Я вытянула руки.

— Думаю, да… но раньше со мной такого не было, поэтому я не уверена.

Она пытливо уставилась на меня.

— А симптомы?

— Ну… у меня постоянно словно бабочки в животе… сердце бьется слишком сильно, мучает бессонница, странные сновидения, жар, неспособность думать… такое ощущение, будто я нездорова.

— А влюбленность — это и есть болезнь, — с видом знатока ответила Ханна. — Я где-то прочитала, что какой-то ученый исследовал все физические симптомы влюбленного и они были такими же, как у временно помешавшегося.

— О, это как нельзя кстати, — ухмыльнулась я.

Тут Нэт встряла в разговор со своим математическим складом ума.

— По статистике, вероятность встретить свою настоящую вторую половинку приближается к одному на семьсот миллионов.

— Как несправедливо! — воскликнула Ханна. — А как можно увеличить эту вероятность?

— Никак, все абсолютно случайно.

— Это делает ситуацию еще более восхитительной, — мечтательно сказала я. — Мы с Мерлином оказались в нужное время в нужном месте, чтобы вот так встретиться. Будто это было предначертано.

— Ты должна быть уверена в его чувствах, — заметила Нэт.

— Ну, конечно! — тут же ответила я, но затем поправила себя. — Практически уверена. Он замечательный, но иногда мне как будто приходится бороться за его внимание, потому что он может быть так погружен в себя и поглощен своими мыслями.

— А ты уверена, что он просто не строит из себя недотрогу? — пошутила Нэт. Она стала пить коктейль через трубочку, громко хлюпая. — Мы хотим знать все самые грязные подробности.

Я посмотрела сначала на одну подругу, затем на другую.

— Ну, дом Мерлина больше напоминает вокзал, со всеми этими бродячими художниками, толкущимися вокруг, а мы просто хотим побыть наедине. Только и всего.

— И все?

— Ну да, это просто возможность полюбоваться на закат и проснуться в объятиях друг у друга.

Нэт стала изображать, будто играет на скрипке, а Ханна защекотала меня за шею.

— Ты что, правда такая дурочка? Чтобы проснуться вместе, надо для начала спать вместе!

— Ну, мы будем в палатке… и в спальных мешках…

Она резко схватила меня за плечи и заговорила со мной медленно и тихо, как будто я была нашкодившим ребенком или настоящей идиоткой.

— Ты хоть понимаешь, на что согласилась, Кэти? Это тебе не поход с группой девочек-скаутов. У него чуточку другие планы.

Нэт повалилась на спину и задрыгала ногами в воздухе, корчась от хохота. Вскоре я присоединилась к ней, чувствуя, как напряжение, скопившееся за последние недели, постепенно оставляет меня. Экзекуция надо мной продолжалась еще около часа и прерывалась только на суфле в шоколаде. Мы обсудили всех мальчиков, с которыми когда-либо встречались, что в моем случае не заняло много времени: весь мой романтический опыт сводился к нескольким поцелуям со множеством слюней.

— Мне нужно признаться еще кое в чем, — начала я, размазывая шоколад по подбородку. — Одна я не смогу сделать это, мне требуется алиби. Можно, я скажу, что была здесь?

Ханна слегка поникла.

— Мама с папой, конечно, замечательные, но они терпеть не могут, когда я вру. Если они узнают об этом…

— Это всего лишь на одну ночь, так что они ничего не узнают. Я уже все предусмотрела и сказала маме, что твои родители собираются уезжать и ты не хочешь оставаться одна.

— А если они случайно встретятся?

— Это исключено. Мама почти не выходит на улицу, машина постоянно стоит у дома, а если она захочет поговорить со мной, то позвонит по мобильному.

— Кэти, а Мерлин не давит на тебя? — с тревогой спросила Нэт.

— Нет, он совсем не такой.

— Ты можешь даже не понимать, что он это делает.

Я довольно улыбнулась, не беспокоясь о том, насколько отвратительно в этот момент выгляжу.

— Нет, наоборот, все происходит именно так, как нужно.

Нэт включила ноутбук.

— Тогда давайте расскажем об этом на фэйсбуке. Что Кэти втюююрилась и уже готова на…

Она замолчала и уставилась на экран, с каждой секундой бледнея все больше и больше. Затем она открыла рот, собираясь что-то сказать, но не смогла, и ее губы задрожали.

Я никогда не видела ее такой, и это было ужасным зрелищем, будто смотришь на автомобильную аварию в замедленной съемке и не можешь ничего поделать. Затем она подняла глаза на меня. Я ничего не понимала, но она смотрела так, что я почувствовала себя в чем-то виноватой. Я посмотрела на Ханну, ожидая объяснений, но та только покачала головой в недоумении. Нэт сдавленно всхлипнула и вылетела из комнаты. Ханна побежала за ней. Я услышала, как захлопнулся замок на двери в ванную, затем еще несколько щелчков, когда Ханна попыталась поговорить с Нэт через закрытую дверь. Я осталась сидеть на кровати в полной растерянности.

Возможно, я лезла не в свои дела, но любопытство взяло верх, и я решилась развернуть ноутбук и узнать, что она там увидела. Когда я начала читать, то внутри у меня все сжалось. На личной страничке Нэт были развернуты издевательства такого масштаба, каких мне еще не приходилось видеть. Там было множество комментариев от студентов колледжа по поводу влюбленности Нэт в Адама и, что еще ужаснее, издевательские любовные заклинания. Выглядело так, будто все сговорились и сочинили дурацкие опусы — кто-то просто противные, а кто-то совершенно бесчеловечные.

Это было даже больше, чем просто унижение, и единожды вынесенное на публичное обозрение, все это быстро станет достоянием общественности. Неудивительно, что Нэт была так раздавлена. Я растерянно чавкала попкорном, пытаясь представить себя на ее месте, не в состоянии придумать ни единого способа, чем бы ей помочь.

Наконец из ванной появилась бледная фигура с красными глазами, опухшими от слез. Она направилась прямо ко мне, встала и произнесла всего три слова.

— Ты кому-нибудь рассказывала?

Я даже не могла предположить, что все обернется подобным образом.

— Нет! — закричала я. — Конечно же я никому не рассказывала! Я не могла так поступить ни в коем случае. Я бы ни за что не рассказала этого.

— Только мы с тобой знали о любовном заговоре, Кэти. Мы обсуждали его на ярмарке.

Я приложила руку к сердцу.

— Я ни одной живой душе про это не говорила, клянусь тебе, и я не называла это любовным заговором, это название придумала ты. Я просто не понимаю. Адам даже не в нашем колледже, и его знают совсем немногие.

Они обе теперь пристально смотрели на меня, и между нами как будто пробежала тень. Я уже знала, что это означает: они во мне засомневались.

Нэт вымученно улыбнулась.

— Если ты клянешься, что ты ничего не рассказывала, я тебе верю.

Даже сейчас она не стала злиться и попыталась поверить мне. Это так характерно для нее — быть настолько всепрощающей, но мне от этого стало только хуже. Хотя я не была виновата, но чувствовала себя таковой. Поскольку после произошедшего воцарилась неприятная атмосфера, мне пришлось убраться домой. Я обняла Нэт на прощание и ушла. Было всего восемь вечера, и я написала Люку эсэмэс, надеясь поделиться с ним своей тревогой.

Он ответил сразу же.

«Операция Женевьева: кое-что может тебя заинтересовать».

— Ты сейчас похожа на мультяшку, у которой над головой нарисовали тучу с молниями и дождем, — шутливо прокомментировал он мою угрюмую физиономию.

Я на отяжелевших ногах добрела в его комнату, чувствуя слабость во всем теле, и стала рассеянно раскачиваться на матрасе, рассказывая ему о сегодняшнем происшествии.

— Я подозреваю, что в этом замешана Женевьева, — пожаловалась я. — Но у меня нет никаких доказательств. Терпеть издевательства самой — это одно, но смотреть, как делают больно Нэт, выше моих сил. Так я останусь вообще без друзей.

Люк понимающе закивал.

— Я знаю. И именно поэтому ты должна дать ей отпор. — Он вынул из сумки листок бумаги и передал мне. — Только не очень обольщайся. Это может быть что-то, а может быть и ничего.

Я быстро пробежала глазами записи. Это была ксерокопия газетной заметки, в которой рассказывалось о женатой паре, погибшей при пожаре. Я дочитала и разочарованно вздохнула.

— Взгляни на дату, — настаивал он. — Канун Рождества две тысячи первого года. А ты говорила, что родители Женевьевы погибли как раз на Рождество, когда ей было всего семь. Просто подсчитай.

— Но она рассказывала, что они погибли в автокатастрофе, — возразила я. — И их имена? Их звали Джейн и Пол Мортон, а фамилия Женевьевы — Парадиз.

Люк сосредоточенно вдохнул и выдохнул несколько раз, затем соединил ладони и пальцы в некое подобие арки и уперся в них подбородком.

— Я проверил и перепроверил все произошедшие несчастные случаи за два года по всей стране. И эти люди — единственные, погибшие в сочельник, у которых осталась дочка-сирота.

— А как ее звали?

— Грейс.

Я соскочила с кровати и схватилась за голову, пытаясь заставить себя думать.

— Но в таком случае Женевьева сменила имя и фамилию. И лжет по поводу аварии.

— Все возможно.

— Тогда она могла соврать и по поводу даты.

— Конечно, — признал Люк. — Но на моей практике, когда люди лгут, обычно все же сохраняется крупица правды. Тем более эта дата такая особенная.

Я подошла к доске, надеясь на вдохновение.

— Она абсолютная загадка, потому что у нее нет прошлого. Она может изображать из себя кого угодно и рассказывать людям любые небылицы о своей жизни.

Брови Люка взволнованно взлетели вверх.

— Но… стоит ли это того, чтобы проверять?

Я горячо закивала.

— Раз встретив Женевьеву, никто уже не способен ее быстро забыть.

— Это случилось в маленьком городке, в захолустье, за Йорком, называется он… погоди-ка… Нижний Крокстон. Мы съездим туда завтра и поговорим с местными жителями. Попробуем что-нибудь раскопать.

Я слегка поморщилась.

— Завтра я должна была увидеться с Мерлином, но… думаю, из-за одного раза он не обидится. Я придумаю какое-нибудь оправдание.

Люк выглядел удивленным.

— Ты что, не скажешь ему правду?

— Нет, это всего лишь маленькая ложь по такому важному поводу. Я ему потом позвоню. Когда все это наконец закончится, он поймет.

— Мы можем выехать с самого утра, — предложил Люк.

Я зажмурилась, предвкушая приключения.

— А нам надо будет скрываться?

— Ну, ты можешь присобачить себе фальшивую бороду и нацепить темные очки, а я… могу просто поехать в обычном виде.

Я схватила подушку с кровати и продолжала лупить его ею до тех пор, пока он не пообещал прекратить подтрунивать надо мной.

 

ГЛАВА

ДВЕНАДЦАТАЯ

Осознав, что у меня наконец появится возможность отплатить Женевьеве, я испытывала волнение, которое немного смягчало ужасные воспоминания о плачущей Нэт, укоризненно смотревшей на меня. Ночью я не сомкнула глаз и утром вскочила с постели уже в седьмом часу, взвинченная и энергичная, будто выпила двойной эспрессо перед завтраком. Люк накануне так и не сказал мне, как лучше одеться, и я рывком распахнула двери гардероба и стала копаться в содержимом. На улице похолодало, поэтому нужно было подобрать что-то теплое, кроме того, мы направлялись в захолустье, и требовалась какая-нибудь надежная обувь на случай, если мы решим пешком ходить по полям, или загнать стадо коров, или чем там еще занимаются в деревне. Я остановила свой выбор на штанах в стиле милитари и непромокаемой ветровке, купленной мамой к моему первому походу вместе с парой практичных ботинок, которые в обычной ситуации я бы ни за что не надела. Было бы неплохо казаться старше своих лет, поэтому я накрасилась и собрала волосы в высокую прическу, пытаясь изобразить изысканность и искушенность, но в итоге стала еще больше походить на школьницу, поэтому пришлось отказаться от этой идеи. Я не смогла заставить себя позавтракать, поэтому захватила небольшую сумку и набила ее чипсами, печеньем и шоколадками, добавив бутылку воды.

Люк выглядел совершенно растрепанным в поношенных джинсах и свитере крупной вязки, словно щеголяя взъерошенными волосами и утренней щетиной. Я не могла скрыть радости по поводу того, что мы направляемся в какое-то новое неизвестное место: родной город стал для меня намного теснее с тех пор, как в нем появилась вездесущая Женевьева.

— А Лаура не обидится, узнав, что ты целый день потратил на эту поездку?

Он криво усмехнулся.

— По субботам Лаура любит совершать набеги на магазины. Так что на самом деле ты спасла меня от участи худшей, чем смерть.

Я волновалась, что наша поездка может стать причиной разлада между ними, но теперь успокоилась.

— А что с Мерлином?

— Я сказала ему, что мама себя нехорошо чувствует. Это безобидная маленькая ложь. Конечно, я хочу с ним встретиться, но это дело слишком важное, чтобы его откладывать.

— А ему самому не кажется странноватой вся эта ситуация с Женевьевой?

— По правде говоря, я никак не могу донести до него это, — призналась я. — Его мама вообще думает, что она чудесная и одаренная. А она просто пудрит всем мозги.

— Бедная Кэт. Похоже, она всех опутала своей паутиной, да?

— Что-то вроде того. — Я отвернулась к окну и стала смотреть на проносящийся мимо пейзаж, размышляя, когда моя жизнь успела стать настолько запутанной.

— Ты была когда-нибудь в Йоркшире? — спросил Люк.

Я отрицательно покачала головой.

— Мы несколько раз проводили там каникулы, когда я был маленьким, — начал рассказывать он. — Там потрясающая атмосфера: вересковые поля, открытые всем ветрам, холмы и горы, карстовые пещеры, леса, водопады, долины, не говоря уже обо всяких жутковатых старинных постройках. На самом деле, говорят, будто в Йорке встречается больше всего привидений.

— Ты сейчас как будто рекламу для туристического бюро зачитал, — засмеялась я.

Он хитро подмигнул мне.

— А я еще даже не упоминал обо всех знаменитых ведьмах, которые там когда-либо жили.

— Я завязала с ведьмами, ты помнишь?

Люк заметно оживился, когда мы выехали на автостраду, и следующие пару часов рассказывал смешные истории о своей работе и своем боссе. Впервые за долгое время я наконец почувствовала себя в своей тарелке, как будто чары Женевьевы слабели по мере того, как мы удалялись от города.

— Фууу! Вот теперь мы точно в деревне! — Я поспешно закрыла окно, едва почувствовав запах навоза.

Люк проверил дорогу по навигатору.

— Мы почти добрались. Осталось проехать около пяти с небольшим миль.

Шоссе сменила узкая однополосная дорога, и нам пришлось съехать на обочину, чтобы пропустить трактор. Впереди, насколько хватало взгляда, лоскутным одеялом простирались поля, засеянные рядами капусты и светло-желтым рапсом. Ветер разгуливал вокруг, не встречая ни малейшей преграды, раскачивая голые деревья и вздымая опавшую листву. Я могла ощущать его, даже несмотря на то что мы сидели в машине.

— Вот мы и на месте, — объявил Люк и остановил машину у обочины.

Городок представлял собой скопление не более чем пятидесяти домов, разбросанных вокруг зеленых земельных участков. Большинство из них выглядели, как переделанные домики сельских рабочих с маленькими застекленными оконцами и низкими дверными косяками. Несколько новых построек резко контрастировали с их старым полинялым кирпичом и шиферными крышами. На холме горделиво возвышался фермерский дом, окруженный несколькими амбарами. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что удивительного было в Нижнем Крокстоне — гнетущая тишина. Я воображала себе жизнерадостных фермеров на тракторах, загорелых детишек, бегающих по кукурузным полям и миловидных женщин в капорах, несущих в корзинках свежие яйца и молоко, но вокруг не было ни души.

— Похоже, все разошлись по домам, — заметил Люк.

— Нам не удастся не вызвать подозрений, — пожаловалась я, увидев, как в ближайшем окне покачнулась тюлевая занавеска. — В таком месте кого угодно надолго запомнят.

Люк вылез из машины и потянулся, оглядываясь по сторонам.

— Хорошо бы найти что-то вроде сельского клуба или паба, куда ходят все местные.

Я скривилась на слове «местные», и Люк натянул мне на лицо капюшон.

— Кэт, это не город проклятых!

Я насупилась.

— Мне не кажется, что где-то в округе может быть паб.

Люк указал вперед.

— А как насчет этого дома? Там какая-то вывеска снаружи.

— Раньше это была молочная лавка, — ляпнула я без раздумий, и он удивленно посмотрел на меня.

— Ты это точно знаешь?

— Нет, — я смущенно засмеялась, не желая объяснять ему свое ощущение дежавю. — Я хотела сказать, что этот дом похож на молочную лавку.

Мы подошли к вывеске, рекламирующей свежие фермерские продукты, и Люк по-старомодному взял меня под руку.

— Я еще слишком молода, чтобы вести себя как замужняя матрона, — заныла я.

Он остановился и оценивающе оглядел меня.

— Когда я уезжал в университет, ты вообще была пузатой мелочью с торчащими зубами и в подтяжках!

— За три года ты много раз приезжал, Люк, — парировала я. — Ты просто слишком тащился сам от себя, чтобы обращать внимание на меня.

— Зато я делаю это сейчас, — сказал он, и у меня почему-то заныло в животе. — И вижу, что ты все еще пузатая мелочь, Кэт.

Я попыталась лягнуть его в лодыжку, когда он повернулся спиной. Он догнал меня на лужайке и впечатал в траву регбистским приемом, а я визжала, чтобы он отстал, одновременно представляя, что же о нас подумают местные жители.

— Пожалуй, начнем с жены фермера, — сказал Люк, стряхивая траву с джинсов. — Скорее всего, это будет дама под сотню килограмм с румяными щеками и руками, как у борца. Она наверняка провела здесь пятьдесят лет своей жизни и знает обо всех рождениях и смертях на мили вокруг. Ее дочери — прирожденные доярки, а сыновья расхаживают в рабочих комбинезонах, пожевывая травинки в волевых ртах.

Я уже начала паниковать и даже не улыбнулась.

— Нам ни в коем случае нельзя сесть в лужу. Нужно сначала придумать какую-нибудь легенду. — Он и бровью не повел, продолжая идти вперед. — Эй, Люк! Нам нужно сделать так, чтобы наши истории не противоречили друг другу… я имею в виду, наше вранье…

Он пренебрежительно помахал рукой.

— Доверься мне. Я же журналист. Такие вещи удаются нам лучше всего.

На высоком табурете сидела девушка с иссиня-черными волосами, выбеленным лицом, фиолетовыми губами и густо подведенными глазами. Кожаная мини-юбка, чулки-сеточки и массивные «мартинсы» совершенно не делали ее похожей на доярку, так же как и пирсинг в носу, бровях и щеках. Увидев, как у Люка отвисла челюсть, я едва не засмеялась в голос, и мне пришлось прикусить губу. Девушка не выказывала ни малейшей заинтересованности в том, почему мы здесь оказались, и не отпускала никаких комментариев, вроде «чужаки» и «вы не из здешних мест». Она флегматично оглядела нас сверху донизу и с мрачным видом продолжила читать свою книгу. В уголке помещения я заметила круглый столик и два стула.

— А у вас не продается сэндвичей или чего-нибудь попить?

— Я могу сделать булочки с ветчиной или сыром и горячие напитки, — ответила девушка, переворачивая страницу.

— Нам два с ветчиной, пожалуйста. И чаю. Мы проделали неблизкий путь.

Никакой реакции. Когда она ушла в глубину дома, мы с Люком в изумлении уставились друг на друга.

— Настоящая доярка! — прошипела я, и Люк ногой пнул меня под столом.

— Она похожа на актрису из фильма про зомби, — прошептал он.

Люк не разделял моей любви ко всяческим древностям, поэтому я даже не пыталась выражать энтузиазма по поводу старинных обсыпающихся стен или затейливых поперечных балок. Все было оставлено таким же, каким, вероятно, было многие годы назад, вплоть до резных маленьких окошек. Мы услышали шорох ткани, и я приложила палец к губам, чтобы Люк не сболтнул лишнего. К нам энергично вошла женщина с двумя тарелками в руках, и я умышленно стала избегать взгляда Люка. Она представляла собой карикатурную вариацию фермерской жены и даже затмевала образ, придуманный Люком: широкое раскрасневшееся лицо с ямочками, обрамленное седыми волосами, полная фигура в огромном переднике.

— Так-так, — начала она, ставя перед нами тарелки. — И что же привело вас в наш медвежий угол?

Я едва сдержала улыбку.

— Мы просто проезжали мимо. Хотели поехать какой-нибудь живописной дорогой, посмотреть на загородные пейзажи. Мы из города, дым, смог и все такое.

— Зато мы раньше уже видели коров. — Люк решил поиздеваться над моими потугами.

Я скорчила ему глупую рожу за спиной фермерши.

— А вы давно тут живете?

— С тех пор, как вышла замуж, — твердо ответила она. — Ферма принадлежит семье моего мужа в течение уже трех поколений. Вы сейчас находитесь в постройке, которая раньше была молочной лавкой.

Люк издал какой-то звук, который, по-видимому, должен был обозначать изумление, но я проигнорировала его.

— Значит, вы знаете всех в этом городке?

Она кинула подозрительный взгляд на нас обоих.

— Возможно, что да.

Люк собрался было заговорить, но я опередила его.

— Просто дело в том, что… я пытаюсь организовать что-то вроде семейного воссоединения, и здесь живут люди, которые могут оказаться моими родственниками.

— То есть вы не любоваться на деревенские пейзажи приехали, — заметила жена фермера, с силой размешивая заварку в чайнике. Я умирала от жажды, но она, кажется, не собиралась нести его нам. — А как их зовут?

— Мортон, Джейн и Пол Мортон.

По ее лицу пробежала тень.

— Они приходятся тебе близкими родственниками?

Я почувствовала, как щеки покрывает румянец.

— Нет, просто двоюродная сестра по маминой линии, они переехали, и мама уже давно потеряла связь с ними.

Она пытливо взглянула на меня своими проницательными глазами.

— А ты уверена, что они живут здесь, в Нижнем Крокстоне?

Я заметно поежилась, потому что она, видимо, не собиралась ничего нам сообщать.

— Мама дала мне старую открытку, — пискнула я, — и это последний известный нам адрес.

Фермерша скрестила свои массивные руки на груди и с сожалением покачала головой.

— Ну что ж, очень жаль, что мне приходится сообщать плохие вести. Джейн и Пол действительно жили здесь, но они погибли в пожаре много лет назад.

Я закрыла лицо руками.

— Это ужасно.

Она неодобрительно хмыкнула.

— Все в деревне были поражены этим несчастьем. Это было как раз в сочельник, я никогда не забуду. Никто здесь не смог бы забыть.

— А дом? Он еще стоит?

— Его сравняли с землей, — глухо ответила она.

Голос Люка звучал подавленно.

— Остался ли кто-нибудь в живых? Кто-нибудь смог спастись?

Женщина отошла от нас и сделала вид, что занята чем-то у прилавка.

— Нет. Мне уже пора. Оставьте два фунта в кувшине у двери. И удачного вам дня.

Я была поражена ее внезапным уходом и проговорила ей вслед:

— А как же…

Люк перегнулся через стол и закрыл мне рот ладонью. Я рассерженно стряхнула ее.

— Она ничего не сказала об их дочери. Она же должна была ее знать!

Люк отказывался разговаривать, пока мы не выйдем на улицу. Мне пришлось смотреть, как он молча доедает сэндвич, отхлебывает чай, отсчитывает мелочь и накидывает куртку. Я сердито поплелась за ним наружу с опущенной головой, пытаясь укрыться от ветра.

— Извини. Я просто не хотел, чтоб нас услышали.

— Но зачем ей лгать? Мы прочли все о Грейс Мортон в газетной заметке. Просто невозможно, чтобы эта женщина не знала ее, тем более в таком маленьком городке.

— Мы не можем заставить ее откровенничать с нами, — безропотно ответил Люк.

— Давай лучше спросим еще кого-нибудь, — заявила я, и прежде чем он успел опомниться, я помахала какому-то мужчине, ремонтировавшему домик. Он заметил меня, но как ни в чем ни бывало продолжал шлифовать оконную раму и никак не отреагировал, когда я подошла. — Мы ищем какую-нибудь информацию о семье Мортонов, которые здесь раньше жили. Вы не были с ними знакомы?

Его ответ был резким и почти грубым.

— Нет, не был.

— А кто-нибудь другой? Может быть, кто-то из вашего дома еще помнит их?

— Я уверен, что нет, — проворчал он.

Люк потянул меня за капюшон в сторону машины.

— За время работы я усвоил одну важную штуку.

— Какую?

— По молчанию людей ты можешь понять столько же, сколько и по их рассказам.

Я была рада снова оказаться в машине, но раздражена тем, что вылазка оказалась бесплодной, а теперь еще и Люк заговорил загадками.

— Ты хочешь сказать, что это важно… то, что нам ничего не хотят рассказывать? Но почему?

— Я еще не знаю, но буду рад поскорее убраться отсюда. Еще немного, и мне станет не по себе.

Он надавил на газ, и колеса забуксовали по гравию. С диким скрежетом мы все же двинулись с места.

— Я знаю, что ты имел в виду, — вздохнула я, говоря скорее с самой собой, чем с Люком.

С чувством поражения я последний раз посмотрела в окно и успела только в ужасе поднести руку к лицу. С левой стороны на нас мчалась велосипедистка, и было уже поздно кричать что-то предупредительное, она влетела прямо в бок автомобиля, раздался тошнотворный звук удара.

 

ГЛАВА

ТРИНАДЦАТАЯ

Бледный как смерть, Люк выскочил из машины. Я поспешила за ним и попыталась помешать пожилой леди встать, боясь, что она сломала себе что-нибудь. Мы были в шоке, когда она резво вскочила на ноги и стала отряхивать от земли свои пышные нижние юбки и верхнюю твидовую, плотные колготки и непромокаемое пальто. Сама она по-видимому едва ли весила сорок килограмм и просто терялась в ворохе одежды.

— Это полностью моя вина, — настаивала она. — У меня катаракта, и вот плачевный результат.

— Вы уверены, что с вами все в порядке? — еле слышно прошелестел Люк. Я пыталась не обращать внимания на то, что ему пришлось опереться на дерево, чтобы удержаться на ногах.

— Все прекрасно, мои покупки смягчили падение.

Ее пышное одеяние и так бы смогло ее защитить, но она приземлилась на холщовые сумки, которые теперь представляли собой жалкое зрелище.

— Мы вернем вам деньги за все, что помялось, — сказала я.

— Конечно же, — эхом отозвался Люк. — Это меньшее, что мы можем сделать.

— Да нет же, все нормально, — она стоически вздохнула. — У меня не было ничего хрупкого, только кусок сыра, пучок лука, картошка и несколько ломтиков бекона.

Убедившись, что старушка действительно в порядке, Люк с вожделением стал смотреть в сторону машины, но я больно ущипнула его за руку, давая понять, что мы не можем бросить ее в таком виде.

— Надо осмотреть вас дома, — предложила я. — Чтобы убедиться в том, что у вас нет травм.

Пожилая леди показала на Люка и озорно захихикала.

— Кажется, твой друг находится в гораздо худшем состоянии, чем я.

Однако она позволила мне взять себя под руку, когда мы пошли к дому. Люк неохотно запер машину и поплелся за нами. Меньше чем через сотню метров она остановилась у домика, крытого соломой, с вывеской «Табак на ветру» и стала рыться в сумке в поисках ключа.

— Раз вы уже здесь, может, задержитесь на чашечку чая?

Люк вежливо отказался.

— Извините, но нам еще предстоит долгая дорога. Нам нужно возвращаться домой.

Я снова стала извиняться перед старушкой, и меня уже второй раз за день схватили и потащили за капюшон. Но мы не успели сделать и нескольких шагов, когда прозвучал ее голос.

— И что же, вы не желаете ничего узнать о Мортонах?

— Кто вам рассказал? — удивленно спросила я.

Она понимающе улыбнулась.

— В этих краях новости быстро разносятся.

Войдя в домик, мы будто перенеслись в прошлое: низкие потолочные балки цвета темного шоколада, настоящая печка с горящими поленьями, шероховатый кафельный пол, покрытый огромным ковром. У потрескивающей печки уютным клубком свернулась черная кошка.

Пытаясь привыкнуть к полумраку, Люк сощурил глаза и забрюзжал.

— Она выглядит зловеще. Такое худое лицо, длинный нос, еще и заманила нас к себе. Вот увидишь, она там уже котел готовит, чтобы сварить нас живьем.

— Тихо ты… она идет сюда.

— И я не люблю крапивный чай, заправленный лягушачьей икрой!

Пожилая леди появилась в коридоре с двумя чашками, дребезжащими на блюдцах. Я вскочила и помогла ей донести.

— Чай всегда вкуснее, если пить его из фарфоровой чашки, не так ли, милая?

Люк скривился, принимая чашку у меня из рук.

— Так, дайте-ка подумать, что же я могу рассказать вам о Джейн и Поле Мортон.

Я кивнула.

— Если бы вы могли… Все, что вспомнится.

Она протянула руки к печи, потерла ладони и устроилась поудобнее в потертом кресле, залатанном кусочками разнородной цветной материи. Казалось, она была рада нежданным слушателям и пожевала губами, прежде чем заговорить.

— Они всегда оставались людьми в себе, это уж точно. Мне кажется, они и сюда-то переехали для того, чтобы… уйти от мира. Они были глубоко религиозными людьми, по мне, даже чересчур фанатичными. Боюсь, и не такими уж счастливыми, слишком озабоченными обличением греха во всем окружающем.

Я старалась не показаться слишком настырной.

— За сколько лет до пожара они переехали сюда?

— Мне кажется… Нет, я уверена. За четыре года. У нас не так много приезжих, и такие вещи хорошо запоминаются.

Я нервно откашлялась.

— А вы… я хочу сказать… вы видели пожар в ту ночь?

Старушка кивнула с серьезным видом.

— Было ветрено, и пламя поднялось на десять метров… а ветер раздувал его все больше… в воздухе летали мусор, копоть и пепел, и вся деревня пыталась потушить огонь… А затем мы увидели ее…

— Кого? — воскликнула я, но женщина была мысленно далеко отсюда и полностью позабыла о нашем существовании. Прошло время, прежде чем она продолжила рассказ.

— Она вышла прямо из пламени… почти шагом, как будто ей вовсе не надо было спешить.

— Кто вышел? — снова спросила я.

— Грейс, — выдохнула она. — Грейс Мортон глядела на нас своими жуткими зелеными глазами. У меня до сих пор бегут мурашки на спине.

— Грейс была их дочерью? — спросил Люк.

— Да. Ей было всего семь лет, но она вела себя так, что можно было подумать, что она намного старше.

У фарфоровой чашки была настолько миниатюрная ручка, что мне приходилось зажимать ее большим и указательным пальцами, чтобы удержать. Я подумала, как Люк ухитряется справляться со своей чашкой, и тут увидела, что он исподтишка потягивает чай из блюдца.

— Значит, Грейс выжила той ночью? — подытожила я. — А та дама с фермы сказала, что никто не уцелел.

Пожилая леди фыркнула:

— Люди не очень-то любят говорить об этом. Мы здесь пытаемся забыть о произошедшем, и вам лучше сделать то же самое.

Я не была уверена, что поняла ее правильно:

— Забыть о Грейс? Но почему?

Она неопределенно хмыкнула и пожала худыми плечами:

— Это не мое дело, но мне кажется, вам стоит оставить прошлое в покое. Грейс всегда заставляла всех нас чувствовать себя не в своей тарелке. Казалось, она может превратить взглядом в камень.

Люк сердито кашлянул:

— Она была всего лишь ребенком.

Старая леди скрестила руки на груди и заговорила, словно оправдываясь:

— Она разговаривала не как ребенок, и другие дети в деревне сторонились ее. Я думаю, это устраивало ее родителей, они все равно не признавали школьного образования и учили ее дома.

Мы все смолкли, и тишина нарушалась только довольным мурлыканием кошки. Я испугалась, что зря теряю время.

— И вы не знаете, как Грейс удалось спастись из огня?

Старушка потемнела лицом.

— Нет. Это было абсолютно непостижимо, как она смогла выскользнуть из дома на холодный ночной воздух.

Люк сжал кулаки.

— Значит, эта маленькая девочка прошла через десятиметровое пламя?.. Прямо чудеса какие-то.

— Я бы не стала так говорить, — резко ответила она. — Я живу достаточно давно, чтобы понять, что в этом мире существуют необъяснимые явления, с которыми я не хотела бы иметь дела. Грейс относится к ним, и мне не нужны скользкие юнцы, утверждающие что-то обратное.

Люк, не ожидавший подобного ответа, откинулся назад в своем кресле. Жар от печи стал таким сильным, что я с трудом дышала.

— А где она теперь?

— У нее остались дядя и тетя, которые жили неподалеку от города. Он был священником в церкви Святого Иоанна. Они забрали ее к себе, и это было последнее, что мы о ней слышали.

Люк уже начал проявлять нетерпение. Он стал постукивать ногой по коврику и ерзать на месте. Я допила свой чай, встала и поблагодарила, собираясь уйти. Когда мы подошли к двери, старушка снова оживилась.

— Может, наша деревня и маленькая, но и у нас есть, чем гордиться.

— Что же это? — улыбнулась я.

— Судебное разбирательство над ведьмой, милая. Оно происходило в городе, но осужденная была из нашей деревни.

— Правда? — Люк подошел ближе и, сдавленно хихикая, стал тыкать меня в спину.

— Дело было тем страшнее, что повешенная женщина была обвинена собственной дочерью, которая была еще совсем ребенком.

Я изо всех сил старалась не смотреть на Люка.

— Она обрекла на смерть собственную мать?

— Да, и по слухам, на самом деле это она была ведьмой, слишком коварной, чтобы попасться. Она безупречно замаскировалась, как ты можешь понять, — приняла облик прекрасного ребенка, но в конце концов зло все равно проявило себя.

Я уже не могла придумать подходящего ответа.

— Эээ… Большое вам спасибо… за чай и все остальное…

Люк уже убежал вперед, и старушка неожиданно притянула меня за руку ближе к себе. Ее кожа, прикоснувшаяся к моей, цветом и мягкостью напоминала пергамент, и она зашептала мне на ухо:

— У тебя есть дар, но ты сама этого еще не сознаешь. Ты должна найти ее слабое место.

Я испуганно выскочила наружу, где меня поджидал Люк, уже не скрывавший бешенства.

— Да она просто чокнутая. Ты хоть поняла, к чему она клонила? Что эта Грейс — реинкарнация той самой ведьмы.

— Я не вижу никакой связи, — солгала я. — Может, это просто легенда.

— Тогда они всех подряд считали ведьмами. Ты посмотри на себя, Кэти — волосы рыжие, зеленые глаза, держишь дома кошку… да тебя бы в числе первых отправили на костер.

— Благодарю за оказанную честь, — подчеркнуто медленно произнесла я.

— А остальное? — продолжал возмущаться Люк. — Семилетний ребенок не может сам выбраться из пламени невредимым.

— Она все время говорила о ее глазах, — мягко сказала я. — Никто, кто видел Женевьеву хоть раз, не может забыть ее глаза.

— Так что, ты думаешь, это она?

— Я даже не знаю.

— Она сказала, что у девочки были родственники за городом. Если Женевьева — это Грейс, она не могла оказаться на улице, ведь о ней было кому позаботиться.

— Может, она запугала и их тоже?

— Ты не заметила у нее никаких шрамов?

— Нет, — горько ответила я. — У нее замечательная персиковая кожа.

Люк собрал рот в уже знакомую мне решительную линию.

— Мне кажется, это ложный путь. Слишком все надуманно.

Когда мы садились в машину, я закусила губу, чтобы не рассказать Люку о напутствии, которое дала мне пожилая леди.

— Люк, тем не менее, во всем этом много странностей. Она посоветовала держаться подальше от Грейс, как будто была напугана или есть еще что-то, чего она нам не сказала.

— Возможно, она просто одинокая эксцентричная особа, которой хотелось с кем-нибудь поговорить.

Я была абсолютно раздавлена и не могла скрывать этого.

— Ты правда не веришь, что это была Женевьева?

Люк грустно улыбнулся.

— Нет, это слишком фантастично. Подозрительные местные жители, огонь, который не обжигает, и эта старая леди с ее суеверными предупреждениями.

Я остановила его рукой и резко распахнула дверь машины.

— Я забыла там шарф… вернусь через секунду.

Я бегом пустилась к домику, чувствуя, как мое сердце просто выскакивает из груди, уступив желанию расспросить пожилую леди о ее странном совете. Я громко постучала в дверь, но никто не ответил, и, подумав, что старушка плохо слышит, я стала заглядывать в окна. Я посмотрела внутрь, потерла глаза и заглянула вновь, но нет, мне не показалось. Уютная комната, которую мы только что оставили, стала холодной и пустой — ни горящего очага, ни мурлыкающей кошки на ковре. Я снова застучала, но нетерпеливый оклик Люка заставил меня вернуться. Я сделала непроницаемое лицо, когда садилась в машину, и постаралась не выдать своих эмоций.

Люк завел двигатель.

— Ну что, поехали?

Я кивнула, и мы поехали, оба радуясь тому, что уже движемся по той единственной дороге, по которой можно уехать отсюда.

 

ГЛАВА

ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Она была самым красивым ребенком, которого я когда-либо видела, — волосы, как золотые нити, фарфоровая кожа — она просто излучала невинность. Она взмыла вверх по винтовой лестнице, не касаясь ногами ступеней, и проскользила по коридору к комнате, полной зеркал. В первый раз я последовала за ней без малейшего опасения и страха. Это была Женевьева, еще неиспорченная и чистая. Она подозвала меня к себе и взяла за руку. Наши пальцы переплелись. Но что-то пошло не так, ее хорошенькие розовые ноготки впивались мне в ладонь, и хотя я пыталась ослабить хватку, я не могла, а боль становилась все сильнее. Я посмотрела вниз и увидела пожелтевшие когти, пронзающие мне руку, а пол усеяли капли алой крови. Она не отпустит меня, она никогда не отпускает. Мне не хотелось поднимать голову, но пришлось посмотреть в зеркало, и на месте Женевьевы отражалась сморщенная старуха с крючковатым носом, почерневшими зубами и пронзительным взглядом. Она с издевкой смотрела на меня, раскачиваясь взад и вперед, смеясь высоким визгливым тоном. Я проснулась, вся дрожа.

Как только кошмарное наваждение рассеялось, я первым делом подумала, что мне нужно увидеться с Нэт, и я не смогу дождаться завтрашних занятий в колледже. Мне нужно было посмотреть ей в глаза и узнать, верит ли она мне теперь, когда у нее появилось время подумать обо всем. Это могло оказаться болезненно, но было необходимо, чтобы сохранить здравый рассудок. Я откинула одеяло и кончиками пальцев завозила по полу в поисках тапочек, чувствуя, каким неожиданно холодным стал пол. Я сделала щелку между шторами и заметила маленькие лужицы конденсата на рейках окна. Кажется, уже вечность прошла с тех пор, как я видела подобное. Зимой в моей спальне обычно было так холодно, что у меня шел пар изо рта, а однажды между оконными рамами появился лед. Я потуже замоталась в свою тонкую ночную рубашку и подумала, не пора ли доставать мой любимый шерстяной полосатый халат и теплую пижаму.

Было всего лишь восемь утра, слишком рано, чтобы звонить Нэт, и я нервничала, понимая, что мне предстоит провести часы в догадках, остались ли у меня еще друзья, и я не знала, чем заполнить это время. Моя прежняя неуверенность в себе возвращалась. До того как встретить Ханну и Нэт, я всегда боялась, что девчонки на самом деле не очень-то хотят быть моими подругами, и слишком сильно старалась всем нравиться. Сейчас я опять стала чувствовать себя так же, потому что буду вынуждена доказывать все с самого начала.

Я спустилась в кухню и обнаружила, что у нас осталось всего несколько ложек кофе. Я сделала себе самый слабенький, поджидая, пока проснется мама. Окна нашей кухни выходили на север, поэтому до самого вечера в ней почти не было света и она казалась очень унылой. Я ушла в столовую, которая выходила застекленными дверьми в сад, и, глубоко задумавшись, стала пить кофе. Неожиданно пискнул мобильный, и мое сердце подскочило — вдруг это Нэт. Но это был всего-навсего Люк. Он, наверное, заметил, что шторы в моем окне открыты.

«Кэти, не пытайся разыскивать информацию о ведьме из Нижнего Крокстона. Я уже все проверил, в Сети ничего нет, даже ни малейшего намека на городскую легенду. Я же говорил, что эта пожилая дама с приветом, ха-ха. Чмок».

Иногда Люк вел себя, как невероятный всезнайка. Я злилась, потому что он отлично меня знал и предвидел, как на меня подействуют слова этой пожилой леди. Я посидела еще немного, снедаемая унылым предчувствием, что день будет тянуться очень медленно. Мерлин был занят курсовой работой, а мама все еще спала, и я вернулась к себе и включила компьютер. Люк, наверное, думал, что он единственный человек, способный вести успешные поиски, и мне очень хотелось доказать ему обратное. Для этого совсем не обязательно быть журналистом, сказала я себе с упрямым оптимизмом.

Разумнее всего казалось сразу полностью погрузиться в поиски, и мои пальцы сами собой стали набирать текст. Запрос «Ведьма из Нижнего Крокстона» не дал ничего особенного, как меня уже предупреждали, поэтому я ввела в строку поиска «Ведьмы», кратко и по делу. Выскочило множество сайтов, посвященных современным ведьмам и языческим культам, и я с некоторым облегчением выбрала часть из них, но затем уговорила себя не идти по ложному следу. Я снова сузила поиск до «Ведьмы в Средневековой Британии», и мне не удалось избежать ужасных подробностей про пытки, повешение, обезглавливание и сжигание на костре. Если ведьма признавалась в чем-то особенно злокозненном, кострище собирали из медленно горящих сортов дерева, чтобы заставить несчастную мучиться еще больше. Затем уже мертвой ведьме вбивали в колени и локти железные скобы, чтобы не дать ей подняться из могилы. Я осушила остатки кофе из чашки, борясь с неприятным ощущением в желудке.

Мама спустилась вниз, и я помчалась к ней, умирая от голода. Завтрак представлял собой два ломтика жесткого хлеба и омлет, но этого было более чем достаточно.

— Ты знаешь что-нибудь об охоте на ведьм? — как можно более непринужденно спросила я.

Она подняла брови в изумлении и неопределенно покачала головой.

— Кажется, я припоминаю, что охотники на ведьм обычно искали так называемые дьявольские метки, — медленно проговорила она. — Ими могло оказаться что угодно — веснушки, родимые пятна, бородавки и любые физические дефекты.

Я насыпала себе немного хлопьев. Прошлым вечером мы с Люком ничего не ели, и поэтому я никак не могла наесться. Я значительно кашлянула, собираясь поделиться своими новоприобретенными знаниями.

— Многие специалисты думают, что истерия вокруг ведьм была результатом боязни и ненависти к женщинам, которые испытывали мужчины.

Мама с энтузиазмом закивала.

— Большинство из приговоренных к смерти были простыми женщинами, но более независимыми и образованными, чем остальные.

— Угу, — согласилась я, — но многие женщины клеветали на других. Вероятность того, что тебя будут преследовать, повышалась, если ты была старой, уродливой, бедной или одинокой. Множество обвинений в колдовстве вырастало из обычных деревенских споров. Даже дети могли давать показания в суде и выступали в качестве полноправных свидетелей. — Тут я вспомнила о словах пожилой леди и поежилась.

— Кэти, а это очень интересно, — улыбнулась мама. — Это какое-то задание в колледже?

— Что-то вроде того, — соврала я.

— Если тебе понадобится помощь, только спроси. Меня заинтриговало твое исследование.

— Правда?

— Да, правда.

Я вернулась к себе в комнату приободренной и отправила Нэт эсэмэс, но она не ответила сразу, что показалось мне в некотором роде дурным знаком. Я вернулась к своим поискам и просмотрела все описанные суды над ведьмами, которые происходили в Йорке, но Люк оказался прав: ни одна из йоркширских ведьм не подходила под описание матери, обвиненной собственной дочерью в колдовстве. Когда я в следующий раз взглянула на часы, то поняла, что сижу за компьютером уже больше трех часов, и у меня стало все расплываться перед глазами.

Я встала, потянулась, зевнула, прошлась взад-вперед и стала напрягать мозги, все еще желая что-то доказать Люку. Пожилая леди загадочным образом посоветовала мне отыскать слабое место Женевьевы-Грейс, наверное, намекая на поиск способа держать ее на расстоянии. Я размяла пальцы, как будто собиралась сыграть фортепианный концерт и снова обратилась к гуглу.

«Как отпугнуть ведьму».

У меня загорелись глаза. Это было интересно, потому что существовало множество разнообразных методов. Они варьировались от использования остролиста, боярышника и падуба для оберегания внешней части дома до предложений захоронить кошку в фундаменте и положить через порог метлу или железный меч. Я услышала, как мама позвала меня вниз, но в это момент нечто другое отвлекло меня.

Это была короткая заметка об известном историке, который обнаружил множество странных артефактов в старинном здании, которое он спас от разрушения. Мое внимание привлекло то, что дом этот находился в Эпплби, деревне по соседству с Нижним Крокстоном. Мы с Люком проезжали ее на обратном пути. Она была такая же старомодная, как и Крокстон, только больше, с собственным пабом, старинной церковью и школой.

Мои пальцы почему-то задрожали, когда я мышкой стала прокручивать текст.

«Во время восстановительных работ над Мартинвудом Томас Уинтер извлек из земли несколько необычных артефактов и объявил репортерам, что столетия назад эти вещи, по-видимому, имели оккультное предназначение и были умышленно расположены там с целью отпугнуть злых духов. Сам Томас посчитал, что в доме появлялись привидения. Однако позже он обнародовал опровержение и признал, что его сообщение было сфабриковано с целью вызвать интерес к истории деревни и стимулировать местный туризм».

Когда я побрела вниз, в голове шумело. Мама выглядела очень элегантно. По-видимому, она успела сходить в ближайший магазин, пока я была поглощена поисками, и потратиться на настоящий, хороший кофе и сладкие шоколадные эклеры. Она нажала рычажок на кофемашине и налила мне целую чашку. Я посмаковала восхитительный аромат и сделала большой глоток, а затем задала вопрос, вертевшийся у меня в голове.

— Мам. Как ты думаешь, зачем известному историку придумывать, что дом, который он исследовал, посещают привидения и он нашел там какие-то зловещие предметы?

Она задумчиво провела пальцем по подбородку.

— Люди вообще способны на странные поступки, Кэти.

— Но все это как-то ненормально, — настаивала я. — Даже несмотря на то, что он потом опубликовал опровержение.

— Может, он просто хотел создать побольше шума вокруг своей персоны, — предположила мама, — или слишком увлекся и стремился выдать желаемое за действительное, разыскать вещи, которых там на самом деле не было. Или, может быть, он так же помешан на ведьмах, как мы с тобой. — Она рассмеялась. — Разве не странно, что мы одинаково этим интересуемся?

Я с ухмылкой посмотрела на нее.

— Вообще-то нет, мам. Это такая штука, называется гены.

— Ну, конечно, — беззаботно ответила она и стала дуть на свой кофе. — Так чего он там напридумывал?

— Не знаю, — я пожала плечами. — Это произошло несколько лет назад. Очевидно, он написал статью в местную газету в связи с интересом к этому дому, но в гугле больше ничего не нашлось.

— А ты не пробовала посмотреть в архивах? У большинства газет есть что-то подобное.

Я уселась поудобнее на стуле, испытывая новый прилив интереса и радуясь, что иду по горячим следам. День оказался не так уж плох. Мама была более оживленной, чем обычно, а я наслаждалась каждым моментом поиска. Только бы еще Нэт ответила мне, и я смогу совершенно успокоиться. Я умяла свежее пирожное, облизала пальцы и сказала маме, что иду искать статью в архивах. Было уже три часа дня, а я все еще была не одета и размахивала подолом ночнушки.

Я в нерешительности села за стол. Ладно. Нужно делать все по порядку. Заявление Томаса Уинтера было опубликовано в начале 2007 года, поэтому очевидно, что его заметку издали раньше. Я кликнула на архивный раздел, пораженная, насколько просто все оказалось. Там находился маленький календарь для каждого месяца. Газета издавалась только раз в неделю, что еще больше упрощало поиск. И затем я увидела ее, статью о путешествии Томаса Уинтера с целью восстановить Мартинвуд и о его открытиях, связанных с жизнью в XVII веке. Я пробежала глазами самые занудные фрагменты об имитировании средневековой строительной техники и остановилась на середине текста, как раз там, где начиналось самое интересное.

«Я начал разбирать остов дома и обнаружил несколько предметов, которые заставили меня поверить в то, что обитатели Мартинвуда испытывали насущную потребность защитить себя и свое жилище от некоей пагубной силы. Среди них был детский ботиночек, который считался символом удачи, и кресты, вырезанные на поперечных балках дома, которым вместе с подковами легенда приписывает способность не впускать дьявола в дом. При исследовании очага и трубы обнаружилась ниша, скрывавшая около двух метров каменной плиты под очагом. Там была найдена небольшая деревянная колода, на ней было написано имя — Грета Эллис Эдвардс, и грубо вырезан символ в виде глаза.

В Средние века дымовая труба считалась очень важным элементом дома, потому что представляла собою брешь, через которую могли пробраться нечистые силы. Без сомнения, колоду собирались сжечь, и возможно, это была часть ритуала, чтобы отпугнуть некую персону со злыми намерениями. Узнать, почему колода так и не была сожжена, уже не представляется возможным».

Я читала, затаив дыхание: ведь это означает, что на колоде было написано имя настоящей средневековой ведьмы, жившей в XVII столетии! Вот бы только это не оказалось газетной уткой. У меня буквально глаза на лоб полезли, настолько я прониклась этой историей, и я изо всех сил старалась не думать о том, что этот человек использовал свои знания, чтобы ввести окружающих в заблуждение. Вдобавок ко всему Томас Уинтер проверил местную приходскую книгу и установил, что вышеупомянутая девушка действительно существовала. Она родилась в 1675 году, умерла в 1691-м и была похоронена в церкви Святой Марии, построенной в XII веке.

Я стала смотреть в окно. Люк в рабочем комбинезоне, весь перепачканный какой-то белой пылью, что-то делал на крыше своего дома. Он говорил, что помогает папе с ремонтом, и в обычной ситуации я бы заинтересовалась, но только не сегодня. Я пригнулась к столу, чтобы он не заметил меня и не стал бросаться галькой в окно.

По запросу «Мартинвуд» нашлась только одна маленькая фотография черного с белым здания в стиле фахверк, настолько старого, что оно, казалось, вот-вот вывалится из собственного фундамента. К ней прилагался короткий текст, но судя по всему, у дома была достаточно богатая история. С 60-х годов XX века им владел местный совет, а затем в 2007 году он через аукцион перешел к частному лицу. Я побарабанила пальцами по столешнице: похоже, настало время для следующего перерыва.

— Кэти, ты выглядишь так, будто увидела привидение… или ведьму! — Мама громко рассмеялась собственной шутке, увидев мое задумчивое лицо.

— Я только что об одной прочитала, — вздохнула я. — Но она не настоящая. То есть девушка волне реальна, но она никогда не была ведьмой.

— Этот историк все выдумал?

Я мрачно кивнула.

— Ну что ж, не бери в голову, — оптимистично ответила она. — Во всем этом все равно присутствует крупица правды, и множество исторических фактов перемешалось с легендами.

— Но здесь все выглядело совсем иначе, — проворчала я. — У него все вышло так аргументированно.

— Он просто хороший рассказчик, — хихикнула мама. — Может, ему следует оставить историческое поприще и заняться сочинением романов?

Я никак не хотела расставаться с этой идеей и желала того же от мамы.

— Это как будто ты смотришь хороший фильм и не узнаешь, чем же он в итоге закончился.

— Иногда, — предостерегающе заметила мама, — ты становишься слишком любознательной и зацикленной на какой-то идее, уже во вред себе.

— Разве?

— Когда ты была еще маленькой, — стала вспоминать она с умильной улыбкой на лице, — ты всегда говорила что-то смешное по поводу якобы уже знакомых мест, в которых до этого ты никак не могла быть… и еще эти ужасные ночные кошмары…

— Ты никогда не говорила мне об этом. О чем они были?

— Не знаю, Кэти, но ты плакала и билась в истерике… даже зимой ты отказывалась накрываться одеялом, будто у тебя были температура и жар, — она сглотнула. — Но к счастью, ты переросла это.

— Ух ты. А я ничего не помню. Наверное, у меня было слишком бурное воображение.

Я вернулась в свою комнату, переживая, что Нэт так и не позвонила. Когда я уже засыпала, в голове все еще звучали мамины слова. Я удивлялась, почему все эти странные ощущения узнавания и дежавю нежданным образом восстановились после долгих лет забвения.

 

ГЛАВА

ПЯТНАДЦАТАЯ

Женевьева была просто каким-то хамелеоном. Она опять изменила свою внешность. Теперь ее лицо было обрамлено кудрями, но не такими жесткими и своевольными, как у меня, а мягкими ниспадающими локонами, танцующими под октябрьским солнцем, золотыми, словно осенняя листва. Черты ее лица стали еще нежнее, а одета она была в винтажную тунику с оборками поверх леггинсов, которая делала ее похожей на прекрасную беспризорницу. Когда я пыталась сделать что-то подобное с собственным имиджем, мне удавалось походить только на корову в седле. Я постаралась не обращать на нее внимания, полная решимости наконец встретиться с Нэт, которая сейчас стояла ко мне спиной. Я дернула ее за рукав, и в этот момент мое сердце перестало биться, настолько я боялась увидеть враждебность в ее взгляде. Но она повернулась и посмотрела на меня так же доброжелательно и лучисто, как и всегда.

— Все в порядке? — нервно спросила я.

Она печально кивнула и прошептала.

— Прости за вчерашнее. У меня был идиллический семейный выходной… даже эсэмэс писать не разрешали. Это была пытка.

— А что со всеми этими… любовными заклятиями?

— Я решила, что выкручусь из этого, — храбро ответила она. — Скоро они найдут кого-нибудь еще, и я стану вчерашним днем.

Когда я поняла, что она настолько хладнокровно отнеслась ко всему этому, я успокоилась и почувствовала, что на глаза у меня наворачиваются слезы облегчения. Это было просто освобождением, хотя меня все еще приводила в ярость Женевьева, которая просто не желала оставаться незамеченной. Она подошла прямо ко мне, демонстративно приглаживая свои роскошные кудряшки руками. Ханна и Нэт, похоже, почувствовали что-то, потому что я успела заметить, как они обмениваются напряженными косыми взглядами.

— Мне нравится твоя прическа, — прочирикала я, пытаясь рассеять их беспокойство.

— Ой, правда? — непринужденно ответила Женевьева. — У меня сломался утюжок для волос, и вот результат.

Я потянулась к ней и намотала одну из ее кудряшек себе на палец, чувствуя, как внутренне она вся сжимается от отвращения.

— Как прошли выходные? — многозначительно спросила она, и от ее коварной улыбки у меня кровь застыла в жилах. Наверное, она надеялась, что Нэт теперь станет меня игнорировать, и я была ужасно рада, что между нами все же ничего не изменилось.

— Замечательно, спасибо.

Мы бок о бок вошли в аудиторию.

— Ты много уже сделала по своему проекту, Кэти?

Так вот почему она была при таком параде. Это было последнее собрание перед тем, как нужно будет сдать курсовой проект по первому семестру, и выступление Женевьевы обещало быть фантастическим. Несмотря на то что она пришла в колледж позже всех, она все еще оставляла всех нас далеко позади. Я была не в состоянии соревноваться с ней, и она это знала.

— Я ничего не делала на выходных, — призналась я. — Но я уже все и так закончила.

— Ну, тогда удачи тебе, — ухмыльнулась она. — Я надеюсь, ты справишься.

Ее настроение было абсолютной загадкой для меня, и я рада была убраться за свой стол, подальше от нее. Когда мы находились рядом, эта битва сил воли изматывала меня и высасывала из меня энергию. Я медленно расстегнула свою папку для работ. И в недоумении уставилась на содержимое. Время будто остановилось. В каком-то полубессознательном состоянии я выуживала фрагмент за фрагментом и тщательно рассматривала каждый, думая, что, возможно, я нахожусь в бреду или это не мое.

В ушах раздался рев, будто меня накрыло волной и засосало в пучину липкого, теплого чувства ужаса. Мои рисунки были залиты синими чернилами, а образцы тканей изуродованы до неузнаваемости. Недели работы пошли псу под хвост. Мисс Клегг заметила ужас на моем лице и подошла ко мне. Заглянув мне через плечо, она глубоко вздохнула.

— Мне жаль, Кэти. Не надо было использовать цветной растворитель. Такое иногда случается. Какая досада, что и другие рисунки испорчены.

Мой отчаянный голос был взвинчен до предела.

— Но ничего этого не было в пятницу. Все было сухим и четким. Я не способна на такую глупость…

Она с сочувствием улыбнулась.

— Такое могло произойти с каждым. У тебя еще есть неделя, чтобы переделать их.

— Я работала над ними полтора месяца. — Мои глаза наполнились слезами. — Мне не удастся закончить в срок, а если я поспешу, то сделаю какой-то мусор и завалю проект, и…

Она подняла руку, останавливая меня на полуслове. Ее голос звучал доброжелательно, но до ужаса твердо.

— Посмотрим, как ты справишься. Если не успеешь к сроку, мы что-нибудь придумаем. Я знаю, что ты приложишь все усилия. — Она повернулась и ушла от меня настолько быстро, насколько возможно.

Я пыталась закусить губы, чтобы они не дрожали, боясь окончательно расклеиться. Мисс Клегг, моя любимая преподавательница, застала меня в образе какой-то истерички и поставила на место. Это было почти так же плохо, как то, что моя работа была уничтожена. Придется последовать ее совету и сохранить хотя бы чувство собственного достоинства. Когда я подняла глаза, казалось, что все смотрели в мою сторону. Это напоминало мой кошмарный сон, в котором я вынуждена идти по улицам без одежды, пытаясь попасть домой. Я почувствовала себя настолько голой, что даже обхватила себя руками и сжалась, пытаясь исчезнуть.

Через несколько мгновений я собрала остатки мужества и снова взглянула по сторонам. В мою сторону все еще смотрели и уничижительно улыбались. Все, кроме одного человека — Женевьевы.

Она была абсолютно сосредоточена на своей работе, игнорируя весь окружающий мир. Когда ко мне в голову просочились первые намеки на подозрение, то встали дыбом даже волоски на шее. Она точно не могла добраться до моей папки — или могла? Я всегда держала ее при себе, однако в пятницу я на несколько минут выходила из аудитории, чтобы передать листок с моими контактными номерами в канцелярию. Вокруг царил бедлам из всяческих материалов, и если она повела себя достаточно осторожно, никто и не мог заметить. И почему я так удивляюсь? Это было так похоже на нее, такая мстительность и действия у меня за спиной. Она уже объявила войну, и ясно выразила свое намерение разрушить мою жизнь. Но Люк был прав. Мне нужно сопротивляться желанию отомстить ей, потому что оно только сделает меня уязвимой.

Это было непросто. Я была так разгневана этой несправедливостью, что у меня тряслись руки и я с трудом могла удержать карандаш. Я пыталась работать, но сколько я себя ни заставляла оставаться спокойной, ярость клокотала внутри меня, пока не дошла до точки кипения. Мои волосы слипались, и я стряхивала их с лица, используя учебник, как веер. Я как будто задыхалась изнутри, мое дыхание становилось все чаще и поверхностнее, а в горле пересохло. Я больше не могла этого выносить. Я встала и, как лунатик, пошла вперед, зрение затуманилось, я не узнавала ничего вокруг. Женевьева знала, что со мной творится, и подпитывалась моей злостью. Она как будто раздувала пламя внутри меня, подстрекая закатить сцену. Внезапно я нашла в себе силы сопротивляться, но не могла полностью подавить своего гнева. С тихим стоном я выбежала в коридор и стала биться головой о бело-голубую плиточную стену.

Во время обеда у меня так пересохло во рту, что я не могла глотать. Сэндвич с тунцом и плавленым сыром превратился в опилки, и даже сладкий кекс встал поперек горла. Я пила обжигающий кофе огромными глотками, и от него сердце начинало биться еще быстрее. Женевьева пришла в кафетерий с Ханной и Нэт.

— Мы уже знаем, что случилось, — начала Нэт. — Это ужасно.

— Мы можем помочь тебе чем-нибудь? — спросила Ханна.

Я сморщила нос и заморгала, боясь разрыдаться.

— Нет, но все равно спасибо. Я закончу все как-нибудь.

— Я могу помочь тебе сделать все вовремя, — заявила Женевьева, и мне пришлось посмотреть прямо на нее. В ее холодных глазах не отражалось никаких эмоций.

— Тогда меня обвинят в плагиате, — напрямик заявила я, раздумывая, не было ли это ее очередной ловушкой. — Это будет даже хуже, чем если я не сдам вообще ничего.

Она печально пожала плечами.

— Ну, что ж.

— Большое спасибо за такое предложение, Женевьева, — я специально процедила через сжатые зубы. — Это так заботливо с твоей стороны, и я очень это ценю.

Когда уроки закончились, я пошла домой длинным путем, подальше от главных дорог, хотя маме это не понравилось бы. Погода была со мной заодно — непрекращающийся мелкий дождь лился из низких серо-черных туч. Я даже не пыталась поднимать ноги повыше, когда шла по лужам, и в ботинках у меня отвратительно хлюпало. Я брела по узкой дорожке вдоль ряда георгианских террас с длинными садами, каждая была раскрашена в свой цвет, от бледно-розового до серого. Здесь, вдалеке от шума машин и бензиновых выхлопов, я чувствовала себя спокойно и уединенно. На дорожке даже не было специального покрытия, и она представляла собой простую тропинку для экипажей и лошадей.

Я снова и снова прокручивала случившееся у себя в голове. Я даже заговорила сама с собой, потому что вокруг не было никого, кроме надоедливого ворона, который полетел за мной, громко закаркал и стал раскачиваться на ветке из стороны в сторону. Я подозрительно уставилась на него, пытаясь разглядеть, все ли его хвостовые перья на месте, а затем рассмеялась, потому что это было совершенной нелепостью.

Я не услышала шагов, но смутное чувство беспокойства заставило меня быстро развернуться и перевести дух. Передо мной стояла неизвестно откуда взявшаяся Женевьева, которая, должно быть, передвигается мягко, как пантера. Она даже не утруждалась придать себе виноватый вид в связи с тем, что так беззастенчиво меня преследовала.

— Твой дом в другой стороне, — грубо сказала я.

— Да, но мне захотелось выразить тебе свои соболезнования.

— Ах, как мило. Почему же?

— Я знаю это ощущение, когда твоя жизнь разрушена. — Она шагнула ближе и встала нос к носу со мной. — Даже не надейся, что ваши с Люком игрушки сработают. Вы оба думаете, что такие хитрые…

Я задрожала.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Мы с Люком старые друзья.

— Я на шаг впереди тебя. Помни об этом, Кэти.

Она исчезла так же незаметно, как появилась, оставив после себя только кружащееся облачко пыли.

Я пришла домой и стала мерить шагами свою комнату, не в состоянии отдохнуть, пока не поговорю с Люком. Как только я увидела его машину, я выбежала прямо на тротуар и стала кричать ему в открытое окно.

— Похоже, Женевьева расставила жучки по моему дому, она сказала, что все знает про нас, знает, что мы замышляем.

Люк невозмутимо закрыл окно и вылез из машины.

— И как она могла организовать что-то подобное? Она что, еще и эксперт по электронике?

Он пустил меня в дом и усадил на кухне. Его совершенно не смутил мой истерический тон.

— Этому должно быть логичное объяснение. Она не следила за нами, и у нее нет способностей ясновидящей. Подумай, Кэти?

— Я не могу думать, у меня в голове все спуталось.

— Кто знал, что мы уезжали в субботу?

— Никто, — быстро ответила я.

— А твоя мама?

— Ну, она, конечно, знала.

— Позвони ей, — велел Люк со всей серьезностью.

Я сделала, как он сказал, и менее чем через две минуты отложила в сторону мобильный, пристыженная. Я не могла смотреть ему в глаза.

— Ни Нэт, ни Ханна мне не звонили, но звонила девочка по имени Женевьева, и они с мамой поболтали обо всем, в том числе о тебе, просто мама забыла мне об этом рассказать.

Голос Люка прозвучал мягко.

— Я же говорил тебе, что этому есть объяснение. Скучное и простое объяснение.

Он присел рядом со мной и взъерошил мне волосы, хотя знал, что меня это раздражает.

— Ты наделяешь ее сверхъестественными способностями и превращаешь в нечто, что не сможешь победить. А она совершенно обычная, и все, что она делает, обычно. Не делай из нее пришелицу из иного мира.

Я положила голову ему на плечо на несколько секунд, задумавшись, что бы я делала, если бы рядом не оказалось Люка, который не дает мне сойти с ума.

 

ГЛАВА

ШЕСТНАДЦАТАЯ

Мерлин написал, что хочет встретиться где-нибудь вне колледжа, и предложил «Ля Тас», что показалось мне добрым знаком — ведь там было наше первое настоящее свидание. Я не могла дождаться встречи. За выходные мы едва перекинулись парой фраз по эсэмэс, а вчерашний день был так насыщен событиями, что я вообще едва ли замечала его присутствие рядом. Что еще хуже, теперь мне нужно было посвятить часть своего свободного времени курсовому проекту, и возможность общаться с Мерлином еще больше сокращалась. Интересно, входило ли в это в злокозненные планы Женевьевы.

На этот раз я оделась как можно более очаровательно и с удовлетворением признала, что мои джинсы в облипку и обтягивающая белая кофточка смотрелись достаточно соблазнительно без малейшего намека на бродяжнический стиль. Я распахнула дверь в кафе, оглядываясь по сторонам в поисках Мерлина, но его нигде не было. Он пришел с опозданием, с унылым лицом, и холодно чмокнул меня в щечку, а не в губы. Вместо того чтобы сесть рядом, как обычно, он расположился напротив меня. Через пару неловких минут я обернулась, ожидая увидеть где-нибудь рядом наблюдающую за нами Женевьеву. В этот момент я поняла, что и это место уже было испорчено ее присутствием.

— Извини, что я не смогла встретиться в субботу, — выпалила я.

Мерлин как будто даже не слышал меня. К нам подошла официантка, и я заказала картошку в мундире, салат и коктейль, а Мерлин взял только большую чашку капучино.

— Как прошли выходные, Мерлин?

Он громко вздохнул.

— Ужасно скучно.

— Ты куда-нибудь ездил?

— Нет, я рисовал и помогал маме с ее занятиями.

Я пыталась сохранить непринужденный вид. Мама Мерлина со своими занятиями могла подразумевать только одно: Женевьеву.

— Все в порядке?

— Да.

Мерлин даже не поднимал на меня глаз, когда говорил, и рассеянно водил своими длинными пальцами по сучкам на столешнице. И вот снова вернулось это чувство, будто он на самом деле очень далеко от меня.

— Объясни мне, что случилось?

Он наконец посмотрел на меня, и его глаза были темными и далекими, как грозовые тучи в небе.

— Это не так-то просто сказать…

Он замолк, и мое сердце остановилось. Я ожидала тех слов, которых боялась больше всего.

«Я полюбил другую. Даже не знаю, как это произошло. Мы не могли этого предугадать, и мне очень жаль, что я причиняю тебе боль. Это Женевьева. Но она тут не причем, это я во всем виноват. Надеюсь, мы сможем остаться друзьями?»

— Просто скажи, — отчаянно потребовала я.

— Между вами… я хотел сказать… между тобой и Люком что-то есть?

Я уронила голову на скрещенные руки и с облегчением расхохоталась. Когда я наконец смогла перевести дух и посмотреть на него, мне пришлось вытирать глаза рукавом.

— Не говори таких глупостей. Он мне как старший брат. Я знаю его уже много лет, и у него есть девушка, практически невеста.

Лицо Мерлина оставалось непроницаемым, и мне пришлось болтать дальше.

— Он даже не воспринимает меня как девушку, и он видел меня в худшие моменты моей жизни. Однажды я чихнула прямо на него, когда была простужена, и забрызгала ему футболку. Он, кстати, до сих пор мне это припоминает.

Мерлин даже не улыбнулся. Он потянулся в карман и осторожно положил передо мной на стол какую-то фотографию с таким видом, будто исполнял невероятный карточный фокус. Даже разглядывая ее вверх ногами, я могла без труда узнать две человеческие фигуры на ней. У меня в груди что-то раздулось и затрепетало.

— Что это такое?

— А ты посмотри, — велел он.

Я пододвинула фотографию к себе. Она была не очень четкая, но на ней можно было узнать Люка и меня, обнимающих друг друга. Но меня поразило не то, что мы обнимаемся, а то, какое впечатление близости производили эти объятия.

Я тут же попыталась оправдаться.

— Это не то, чем кажется… я все время обнимаюсь с Люком. Откуда ты вообще взял это?

— Она была приколота на доске объявлений перед колледжем сегодня утром. Хорошо, что я пришел одним из первых.

В голове у меня зашумело, и мысли перепутались, когда я попыталась расставить по порядку действия Женевьевы. В пятницу она провернула эту штуку с Нэт, в понедельник я обнаружила, что мой художественный проект загублен, а теперь Мерлин думает, что я ему изменяю, к тому же подробности моего обмана распространяются по колледжу. Вчера Женевьева сказала, что она даже еще не начинала заниматься мною вплотную, и похоже, что она говорила искренне. Как она ухитряется так влиять на мою жизнь?

— И еще кое-что, Кэти, — серьезно продолжал Мерлин. — Ты провела с Люком всю субботу, а мне сказала, что будешь сидеть дома с мамой.

Я уткнулась в свою картошку чтобы выиграть немного времени, не замечая, какой горячей она была, и мне пришлось запивать ее коктейлем, чтобы не обжечься. Я никому еще не говорила о том, что была с Люком, и Мерлин мог узнать это только одним способом. Я облизала клубничный крем с губ и подумала, как было бы хорошо сейчас перенестись на несколько недель назад, когда все было таким светлым и радостным.

— Помнишь, я говорила тебе, что люди начнут намекать на всякие неприятные вещи обо мне, и это будет неправдой. Вот это как раз тот случай, который я имела в виду.

Мерлин холодно кивнул.

— Что это за тайна, о которой ты не рассказываешь?

Я не могла сказать ему правду. Нужно было уклоняться настолько, насколько это возможно, чтобы причинить всем как можно меньше ущерба.

— Я помогаю Люку с одним делом и поэтому не могла тебе рассказать. Ты знаешь, он журналист, ну и… он следит кое за кем. Это не совсем работа под прикрытием, но и не то, о чем можно кричать на каждом углу.

— И возможно, кое-кто в этот момент следил за тобой, — сухо прокомментировал он.

— Я даже не могу представить кто, — скривилась я.

Мерлин еще не знал историю с проектом, поэтому я забросала его подробностями, почему это не могло быть простой случайностью. Он задумался и даже стал соболезнующее хмыкать, но все еще не прикасался ко мне. Я знаю, как страдала бы, если бы он провел целый день с другой и солгал мне, поэтому не могла обвинять его в холодном поведении. Странно, но его ревность была мне приятна. Я встала, перегнулась через стол и поцеловала его в губы, почувствовав запах красок и чего-то еще, что было свойственно только Мерлину.

— Я никогда не стану делать чего-то, что может причинить тебе боль, и не предам тебя. Это было бы просто отвратительно.

Мерлин откинулся на спинку скамьи и заметно расслабился.

— Извини за допрос, я просто места себе не находил. — Он положил на стол ладонь, растопырив пальцы, и я положила свою ладонь сверху.

К счастью, мне удалось разбить лед, и я даже расхрабрилась спросить его.

— Кто рассказал тебе про Люка и мою поездку?

На пару секунд Мерлин принял виноватый вид и растерянно потер нос рукой. В конце концов ему пришлось признаться.

— Это было абсолютно невинное замечание, — пробормотал он. — Безо всякой задней мысли. Женевьева собиралась покупать подарок для Нэт, но не смогла с тобой связаться. Наверное, мама сказала ей, что ты уехала.

Без задней мысли! Это было даже забавно, потому что злоба, похоже, пульсировала в венах Женевьевы вместо крови, но я была единственной, кто это замечал. Я также не могла винить ни в чем маму. Единственным выходом из сложившейся ситуации было вести двойную жизнь, как и советовал Люк, и превратиться в девушку, страдающую раздвоением личности. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы заговорить с Мерлином как ни в чем не бывало.

Домой мы возвращались, прогуливаясь вдоль канала. Мимо проплывала пара ярко раскрашенных барж, и, глядя на них, я подумала, как здорово, наверное, путешествовать круглый год, не задерживаясь на одном месте, спать на верхней палубе, когда стоит жаркая погода. Мерлин, должно быть, заметил мой задумчивый взгляд и крепко обнял меня.

— Мы могли бы жить так… вести бродячую жизнь столько, сколько захотим.

На мгновение я изгнала Женевьеву и все прочее из своей головы, представив, что мы с Мерлином совсем одни и некому создавать нам проблемы.

— Нам не нужно будет много денег, — согласилась я. — Ты мог бы рисовать картины, а я шила бы одежду, или подрабатывала, или… да что угодно. И нас бы никто не беспокоил.

Он потянул меня на ближайшую скамейку и прижался ко мне так, что наши носы соприкасались, как в поцелуе эскимосов. Он так стиснул мою руку, что я знала — завтра на ней точно проступят синяки, но мне было наплевать.

Я хотела, чтобы время остановилось прямо сейчас, и этот момент продолжался вечно. Мы оба молчали, и у меня в голове пронеслась дурацкая мысль, что даже если я доживу до того, что стану самым старым человеком на земле, я больше никогда не испытаю ничего подобного. Но это чувство было приправлено горечью, потому что я берегла свои минуты рядом с Мерлином так, будто все уже закончилось.

— Я вижу тебя везде, — шепнул он. — На улице, за углом, когда тебя там на самом деле нет. Ты околдовала меня. Я никогда ничего подобного не чувствовал ни к одной девушке.

На секунду его слова породили в моем воображении страшный образ — вездесущую Женевьеву с ее околдовывающей красотой. Я зажмурилась, пытаясь выбросить ее из головы.

«Я никогда ничего подобного не чувствовал ни к одной девушке». Это обо мне говорит Мерлин. И он совсем не сравнивает меня с Женевьевой.

— Я тоже, — застенчиво ответила я и затем поняла, что сказала. — Я имела в виду, что я никогда так не относилась ни к одному парню.

— Помнишь, я сказал, что ты как будто сияла, когда я увидел тебя впервые? Думаю, это была любовь с первого взгляда.

Я обвила его шею руками.

— Я тоже это почувствовала.

— Тогда скажи мне это, — потребовал он.

— Говори первым, — пропищала я, не в состоянии совладать с эмоциями.

Он глубоко вздохнул, оглянулся и нервно сглотнул.

— Кэти… я люблю тебя.

Я так смутилась, что не могла на него смотреть. Я уткнулась головой ему в подмышку и прошептала:

— Я тебя тоже.

Он прижал губы к моему уху.

— Но ты всегда будешь меня любить?

— Конечно, — тут же ответила я.

— Даже когда я стану таким же старым, как Люк?

Я защекотала его.

— Ему всего двадцать один.

— Вот это древность, — усмехнулся он, расстегнул куртку и укутал меня своим теплом.

«Мерлин меня любит, Мерлин меня любит, Мерлин меня любит!»

Голос в моей голове распевал с сумасшедшей радостью, и я ущипнула сама себя, чтобы убедиться, что не сплю.

Внезапно меня поглотило понимание того, что все могло сложиться совсем по-другому и я уже могла потерять его.

Я набрала в грудь побольше воздуха.

— Мерлин? Нам надо запланировать нашу ночную поездку и больше ее не откладывать.

— Как начет этих выходных? — тут же предложил он. — Может, ты сможешь обеспечить себе алиби?

Мой желудок сжался.

— На этих выходных? Но мне нужно делать курсовой проект…

Я даже почувствовала, а не увидела его разочарование и готова была пнуть сама себя.

Я снова обвила его руками, и мое сердце забилось сильнее.

— Может быть… если я смогу… Я имела в виду, да… да, я смогу.

— Точно?

— Точно.

— И ты сможешь провернуть все это?

— Да, — импульсивно ответила я. — Нужно жить одним днем и просто… не упускать возможностей.

— Жить одним днем, — он повторил это так, что у меня чуть не вылетела душа из тела.

— Я уже все предусмотрела. Сказала маме, что у Ханны скоро уезжают родители и ей не хочется быть одной.

— Я забронирую нам место, — поспешно ответил Мерлин. — Мне надо будет сказать, что мне восемнадцать, но это пустяки. Кэти, с тобой все хорошо? Ты дрожишь.

Он взял меня за руку и переплел свои пальцы с моими.

— Пообещай, что ты не перестанешь верить в меня, — прошептала я так тихо, что он даже не услышал.

Женевьева была первой, кого я увидела вечером в аудитории. Она сидела и с самодовольной улыбкой поправляла прическу. Я подошла к ней, не в состоянии удержаться от усмешки.

— Прости, меня не было дома, когда ты звонила, — заявила я с деланным сожалением. — Ты хотела съездить со мной за подарком для Нэт? Может, сразу после занятий?

Я хотела дать ей понять, что я в курсе ее проделок, и ожидала, что она придумает кучу причин, по которым не сможет поехать. Но это было невероятно: она посмотрела на меня своими переливчатыми глазами и лениво сказала:

— Ладно. Почему бы и нет.

Это было просто ужасно. Я собиралась взять свои слова обратно и уже было открыла рот, но к нам подошла Ханна, и она, похоже, услышала наш разговор. Я поспешно спросила, не сможет ли она составить нам компанию, но ей надо было забрать братика из школы. Что я наделала? После многочисленных попыток избежать встречи с Женевьевой, я сама пригласила ее пойти за покупками. В первый раз за все это время я не могла ее ни в чем обвинить, теперь я все сделала сама.

 

ГЛАВА

СЕМНАДЦАТАЯ

Водитель автобуса обернулся к нам:

— Привет, девочки. На секунду мне показалось, будто вы двойняшки.

Это было более чем досадно — даже случайные встречные замечали, насколько мы с ней похожи. Вблизи я смогла заметить еще больше сходства. Женевьева сделала прическу с ровным пробором, как у меня, и скопировала мой макияж. Я не люблю яркие тени и предпочитаю темные оттенки помады, потому что они хорошо сочетаются с моей светлой кожей. Должно быть, я сильно похудела за последние несколько недель, потому что джинсы стали сползать на бедра, и из-за этого мы стали еще более похожими. Женевьеву, в отличие от меня, это совсем не смущало, а я всерьез задумывалась о том, чтобы снять пальто, несмотря на то что на улице было холодно и опустился холодный туман. Он был мокрый, удушливый и настолько плотный, что казалось, во рту чувствовался его привкус, такой же, как от дыма после фейерверков.

— А что любит Нэт? — спросила Женевьева, когда мы сошли с автобуса. Прохожие обращали на нее внимание, я знала это, в ней было что-то, что заставляло ее выделяться из толпы, как и Мерлина.

Я решила тоже подстроить ей гадость.

— Как насчет шарфа и шляпы?

Нэт ненавидит шляпы, потому что у нее непослушные волосы, а шарфы ассоциируются у нее с огородными пугалами и старостью.

Женевьева пригвоздила меня к месту своим холодным немигающим взглядом.

— Ты думаешь, ей это понравится?

— Она будет в восторге, — соврала я.

— Думаю, я смогу что-нибудь подобрать. А почему она, кстати, не устраивает вечеринку?

Я ухмыльнулась, вспомнив прошлый год, как мы танцевали до рассвета и потом по дороге домой купались в фонтане. Я ужасно простыла и сидела дома неделю, но оно того стоило.

— Мама запретила ей проводить вечеринки после того, как мы немного экстремально отметили ее шестнадцатилетие.

— Не могу вообразить здесь ничего экстремального, — кисло проворчала она.

Был конец октября, и магазины были заполнены рождественскими вещицами, все окна были украшены искусственными деревцами и снегом, перевязанными лентой коробками, вырезанными из картона языками пламени и всеми гирляндами и игрушками, которые только можно было вообразить. Это выглядело глуповато, но все еще заставляло меня почувствовать себя маленькой семилетней девочкой. Я последовала за Женевьевой в магазин одежды, вздрагивая при одной мысли о нашем с Мерлином первом Рождестве.

Она выбрала ужасную шляпу цвета зеленого бутылочного стекла с шерстяной подкладкой, которую Нэт точно возненавидит, — она была слишком веселой и солнечной для такой скучной шляпы. Я уже сшила ей гигантскую диванную подушку, вышитую желтыми и оранжевыми кошками, которых она обожала. Это было отвратительно с моей стороны, но я не могла перестать улыбаться, представляя себе, как Нэт будет пытаться изобразить радостное возбуждение при виде Женевьевиного подарка и как ей придется надеть шарф и шляпу, чтобы не обидеть ее.

— О'кей, ну вот и все, — пробормотала я, когда мы вышли из магазина. — Мне больше ничего не нужно, поэтому я, наверное, поеду домой.

Женевьева недоверчиво прошипела.

— Кэти, не притворяйся. На самом деле ты просто не можешь оторваться от меня.

— Я здесь только ради Нэт… я не хотела быть рядом с тобой.

Ее голос был словно шелк.

— Признай это. Ты все придумала. Может, ты и сама не понимаешь этого, но подсознательно пытаешься быть ближе ко мне.

Я уже знала, что Женевьева любит выворачивать наизнанку естественный порядок вещей. Она может сделать черное белым и наоборот. Я почувствовала, что мои глаза наливаются кровью, постаралась дышать размеренно и представила себе Люка, уговаривающего меня не поддаваться на ее провокации.

— Будь осторожнее со своими желаниями, — проворковала Женевьева, глядя в небо. — Ты захотела получить самого красивого бойфренда, и у тебя появился Мерлин. А потом ты захотела, чтобы в твоей жизни появился необыкновенный человек. Вот и я, Кэти. Человек, способный понимать тебя… абсолютно.

Это было слишком близко к истине. Я действительно мечтала о бойфренде и о лучшей подруге, которой у меня никогда не было.

Она пошла медленнее и стала смотреть на свое отражение в витринах.

— Тебе еще недостаточно?

— Недостаточно чего?

Она не ответила и продолжала смотреть на стеклянные витрины, но в этот раз уже на меня.

— Кэти, каково это, ощущать, что жизнь уходит, как вода сквозь пальцы? Легчайшая рябь на поверхности, и тебя уже не стало. Вряд ли кто-то заметит.

— Мерлин не поверил твоей фотографии, — сказала я. — Так что твоя маленькая интрига не сработала.

Она выразительно постучала себя по макушке.

— Он сказал, что не поверил. Но теперь он будет постоянно видеть ее в своем воображении, как бы ни пытался позабыть. Образы так сильны, что ты видишь их, даже когда сам того не желаешь.

— Но он полностью мне доверяет.

Ее голос звучал так уверенно, что почти гипнотизировал.

— Требуется только маленькое зернышко сомнения, которое будет расти и развиваться до тех пор, пока не сгниет все основание. И доверие постепенно уменьшится.

Я подумала, имеет ли она в виду Нэт и эти ужасные любовные заклинания. Нэт теперь всегда будет подозревать меня в том, что я распускала слухи. Я сжала кулаки, чтобы не так сильно чувствовать боль.

— Кэти, ты становишься все слабее.

Я вытянула руку вперед.

— Просто уйди отсюда, Женевьева.

— Неважно, куда ты пойдешь и как далеко будешь бежать, Кэти. Ты уже отмечена.

Она была просто сумасшедшей. Ее заявления становились все более и более абсурдными.

— Я иду туда, — прорычала я, пытаясь избавиться от нее.

— Я тоже пойду туда.

Она пристала ко мне, как репейник, и я поняла, что уже не смогу скрыться от нее до автобусной остановки, где мы разъедемся по разным маршрутам. Мы проходили мимо благотворительного комиссионного магазина и, что странно, одновременно словно приросли к месту и стали смотреть на витрину. В ней было вывешено объявление, предлагающее вечернюю одежду на любой случай. Мужской манекен был одет в смокинг, а женский — в вечернее платье с глубоким декольте. В эту самую секунду я точно знала, о чем думает Женевьева, ведь я думала ровно о том же: рождественский бал в колледже.

Темой вечеринки был Голливуд, и это было потрясающе, потому что подразумевало Мерлина в смокинге и меня, похожую на кинозвезду, в каком-нибудь роскошном ажурном платье.

— Туда стоит заглянуть, — предложила Женевьева самым обычным тоном, как будто между нами не происходило ничего странного.

Я подозрительно посмотрела на нее, опасаясь новой ловушки, и попыталась отвлечь ее внимание, потому что мне хотелось попасть туда одной.

— В этом году все как-то скучно, — пожаловалась я. — Голливуд — отвратительная идея.

Женевьева презрительно фыркнула.

— Ну что ж, если ты не хочешь зайти…

Она открыла стеклянную дверь, но вместо того чтобы воспользоваться возможностью сбежать, я пошла за ней. Она крутила головой, как сова, рассматривая одежду вокруг. Мои глаза остановились на самом потрясающем платье, которое я когда-либо видела, оно висело в противоположном конце магазина. В первую очередь привлекал внимание его шлейф, потому что он был сшит из двухтонной мерцающей материи зеленовато-серого цвета и напоминал хвост русалки. Я подбежала к нему, схватила вешалку и тут же обнаружила, что кто-то с другой стороны сделал то же самое.

— Я первая его увидела! — прокричал до боли знакомый голос, но я упорно продолжала крепко держать вешалку. Женевьева высунула из-за платьев злобное, раскрасневшееся лицо. — Ты же порвешь его, отпусти.

— Это ты отпусти, — по-детски ответила я.

— Оно все равно тебе не подойдет.

Продавщица услышала нашу перебранку и быстро встала между нами. У нее были густо залитые лаком волосы, розовая помада, а вокруг шеи повязан шифоновый шарфик.

— Девочки, прекратите сейчас же.

Мы неохотно последовали ее просьбе, и женщина подняла платье вверх. Оно оказалось даже еще лучше, чем я думала, и сверкало, как море в ветреный день. Оно было очаровательным, но не вызывающим, и цена в двадцать фунтов казалась просто невероятной.

— Это неподходящий для вас вариант, — прочла она нотацию. — Платье разорвано на очень заметном месте, и дыра находится не на шве. Его практически невозможно восстановить, поэтому вам лучше отказаться от этой идеи.

Я была уверена, что Женевьева сможет сделать изумительный невидимый шов гораздо лучше меня, но мне все равно хотелось купить это платье. Если она уведет его у меня прямо из-под носа, вечеринка будет непоправимо испорчена, так как ничто не будет уже в состоянии сравниться с этой замечательной находкой. Продавщица тем временем решила побыть послом доброй воли.

— Может быть, никто из вас не станет покупать его? Ни одно платье не стоит того, чтобы рушить дружбу.

Дружбу?! Я постаралась не ухмыляться слишком явно и шутливо толкнула Женевьеву в плечо.

— Мы ведь не позволим этому случиться, правда?

Женевьева упрямо выставила вперед подбородок, как будто прикусив язык между зубами.

— Так, кому платье подойдет, та и отправится в нем на бал. И я буду мерить первая.

С таким же успехом она могла бы добавить, что прекрасный принц будет с ней и хрустальная туфелька придется ей как раз в пору.

Я заметила соболезнующие взгляды в свою сторону, и немудрено почему: Женевьева будет выглядеть в миллион раз лучше меня, я скорее всего порву платье еще больше, пытаясь влезть в него. Из примерочной, которая больше напоминала отгороженный темный угол, появилась элегантная фигура.

Мне стало очень досадно, потому что русалочье платье было как будто специально сшито на нее, и от ревности у меня в животе возникло уже знакомое чувство острой боли, словно меня режут ножом. Женевьева прошлась по магазину туда и обратно изящной походкой, любуясь своим отражением в большом зеркале. Другие покупатели останавливались полюбоваться на нее. Мое лицо застыло в отвратительной болезненной улыбке: я увидела, как какая-то леди подошла к Женевьеве, чтобы подобрать ей шлейф.

Если бы я отвернулась в этот момент, я бы ничего не заметила, но я была словно загипнотизирована и продолжала смотреть во все глаза, как будто хотела еще больше помучиться. Леди собрала волосы Женевьевы к затылку, чтобы она выглядела еще эффектнее. Я ожидала, что она повернется, чтобы полностью насладиться всеобщим вниманием, но она отреагировала самым неожиданным образом. Она злобно отскочила подальше и затрясла головой, чтобы локоны опять упали к ней на плечи. Затем она протопала в примерочную и резко наглухо задернула занавеску.

Но это произошло уже после того, как я увидела целый ряд шрамов, покрывающих ее спину, глубокие морщины на коже, которые определенно являлись следами от сильных ожогов — будто она живьем горела в огне.

 

ГЛАВА

ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Хотя с моей стороны это было непростительно, но я не стала сразу же рассказывать Люку о том, что видела, несмотря на оказанную им поддержку. Сейчас мне нужно было сконцентрироваться на одном из самых важных событий в моей жизни: словно в припадке безумия, я согласилась уехать с Мерлином в пятницу. Остаток недели я провела в состоянии, близком к неистовству, снова и снова пытаясь убедиться, что все приготовления уже сделаны. Мерлин забронировал место в кемпинге примерно в двадцати пяти милях от города — всего час езды, но достаточно далеко, чтобы не опасаться встретить никого из знакомых. Мама разрешила мне переночевать у Ханны в пятницу и там же поужинать, это означало, что я могу не заглядывать домой после колледжа. Я уже собрала с собой небольшую сумку, а Мерлин отвечал за рюкзак с палаткой и прочими походными вещами. Мы планировали зайти к нему, забрать рюкзак и отправиться прямиком на станцию.

Я не могла уснуть в ночь с четверга на пятницу. Каждые несколько минут я смотрела на свои электронные часы, но время будто остановилось. Я решила считать до шестидесяти и смотреть, будут ли меняться цифры на экране. В конце концов меня сморило. Утром я представляла из себя размочаленный комок нервов. У меня выскользнула из рук миска с хлопьями, я столкнула со стола чашку с кофе, и все это в течение пяти минут, но мама как будто ничего не заметила. Когда мы прощались, я не смогла посмотреть ей в глаза в страхе, что она может что-нибудь заподозрить, но мама как ни в чем не бывало поправила мне воротник и чмокнула в щеку. Из-за ее жизнерадостного настроения мой обман выглядел еще непригляднее. Я сердито спорила сама с собой по дороге к колледжу.

«Почему она должна была заметить, что что-то не так, Кэти? Ты ничего особенного не делаешь, просто остаешься на ночь у подруги. Самым главным во всех приготовлениях было то, что она ничего не заподозрит. Ты просчитала каждую случайность. Так что прекрати чувствовать себя виноватой, это просто маленькая ложь».

Мы с Мерлином весь день обменивались лихорадочными взглядами заговорщиков, но умышленно соблюдали дистанцию, на случай если кому-нибудь из нас, главным образом мне, случайно приспичит проболтаться. Я разыгрывала один из лучших спектаклей в своей жизни: сохраняла спокойный и сосредоточенный внешний вид, в то время как мой желудок ходил ходуном, совершая кульбиты, кувырки и сальто. Когда мы уходили, Ханна и Нэт обнялись со мной на прощанье и задумчиво помахали вслед. Когда я обернулась, то обнаружила, что они продолжают стоять на месте, провожая нас взглядом, и мне стало грустно. Мы сошли с крыльца колледжа, и тут мой мобильник завибрировал.

«Кэти, зайди, пожалуйста, домой перед тем, как идти к Ханне».

У меня вытянулось лицо. Мы взяли билеты на поезд в 4:30, и у нас оставался всего час, чтобы забрать рюкзак и успеть на поезд.

Я пролепетала Мерлину:

— Мне надо забежать домой и выяснить, чего хочет мама. Встретимся на станции. Я быстро. — Я второпях поцеловала его. — Никакая сила не остановит меня, и даже хорошо, что я загляну домой, на случай, если кто-нибудь следит за нами.

Я пошла быстрым шагом, почти срываясь в бег, что, наверное, выглядело глупо, но мне было наплевать. Мама частенько вызывала меня из-за какого-нибудь пустяка, и если она увидит меня сейчас, скорее всего не станет создавать мне никаких преград в дальнейшем. Я открыла входную дверь и практически ввалилась в прихожую. У меня не было никакого предчувствия, что что-либо пошло не так, и я как обычно громко поздоровалась в пустоту, но тут из тени показалась фигура мамы, ее лицо было искажено гневом и выглядело таким бледным, что казалось восковым. Сумка выскользнула из моих рук и плюхнулась на пол. Мы молчали целую вечность. В конце концов я прошелестела:

— Что-то случилось?

— Вот это… пришло сегодня утром, — хрипло произнесла мама, едва сдерживая слезы. — Кэти, еще больше вранья, еще больше предательства и еще больше… Мерлина.

Письмо в ее руке было так измято, что было похоже, что она держала его весь день до моего прихода. Мне пришлось взять его. В глаза бросилось имя Мерлина на конверте, но под ним стоял мой адрес. Трясущимися руками я извлекла единственный листок. Это был счет за бронирование места в кемпинге и подтверждение заявки. На сегодняшний день. Странно, но от изумления я словно застыла и не могла двинуться. Я долго смотрела на него, стараясь не выказывать смущения, но в конце концов мне пришлось посмотреть на маму. Она вообще не мигала, и я как будто глядела в бездну. Мне стало плохо, когда я прокрутила в голове катастрофические последствия.

— Ты запланировала ночевку у Ханны как прикрытие?

— Нет, — возразила я. — Мы говорили об этом шутки ради, но не собирались ничего делать.

Она почесала подбородок, как злодей из пантомимы.

— В таком случае, почему же Мерлин забронировал место и ты решила остаться у Ханны в одну и ту же ночь, если это все было шутки ради?

— Это какая-то ошибка! — крикнула я. — Или кто-то хочет насолить мне. Ты не знаешь о том, какие отвратительные вещи со мной происходят… мою курсовую работу испортили, и это еще не самое плохое…

Мама полностью проигнорировала мой взрыв эмоций.

— И что, Кэти? Ты действительно собиралась в гости к Ханне, потому что ее родители уезжают?

— Да…

— Не рой себе яму! — прорычала она. — Я уже звонила маме Ханны, и она никуда не собирается уезжать и ничего не знает о том, что ты собираешься ночевать у них. И что ты теперь скажешь?

— Все на самом деле не так, как кажется… — слабо промямлила я.

Мама скрестила руки, что означало крайнюю озабоченность.

— С тех пор как ты встретила этого парня, я поймала тебя с сигаретами, твоя курсовая работа в ужасном состоянии, а теперь ты еще солгала и придумала целый план, чтобы провести с ним ночь. Твоя единственная защита — обвинять во всем другую девушку. Я больше не узнаю свою дочь. Ты мне отвратительна.

Она развернулась и ушла, оставив меня стоять в коридоре в полутьме, и я была до того напугана, что не смела двинуться с места. Но это было еще не все. Она вернулась несколько секунд спустя.

— На ближайшее время ты под домашним арестом. И я хочу, чтобы ты отдала мне свой мобильный. Немедленно.

Я в ужасе закрыла рот рукой. Мерлин будет ждать меня на станции. Без телефона я не смогу ничего ему сообщить.

Это был рискованный шаг, но мне уже нечего было терять.

— Даже осужденные в тюрьме имеют право на звонок.

Мама поджала губы, прищурилась и сказала:

— У тебя одна минута, не больше. Я засекаю время.

Мои руки так тряслись, что я выронила телефон, подняла его и не смогла попасть по кнопкам, потому что пальцы меня не слушались. Я не в состоянии была слышать сейчас голос Мерлина и потом быть отрезанной от него, поэтому я решила написать эсэмэс.

«Мама обо всем узнала. Мне очень жаль. Я под домашним арестом и сейчас у меня отберут телефон. P.S. Я тебя люблю».

Я убежала наверх и бросилась на кровать, дав волю своим горю и сожалению. Горячие слезы жгли мне щеки и капали на подушку, так что мне пришлось перевернуть ее, чтобы лицо окончательно не размокло. Я испытывала странное болезненное наслаждение, представляя себе каждую секунду, как Мерлин бредет домой, каждую эмоцию, которую он испытывает, и выражение его лица. Я надеялась, что, думая о том, что могло бы случиться, он страдает так же, как и я. Где-то через час я поняла, насколько все это эгоистично. В неприятности были втянуты не только я и Мерлин, но и Ханна: ей может достаться за попытку предоставить мне алиби. Надеюсь, ей хватило благоразумия свалить все на меня и сказать, что она ничего не знала. Я закрыла руками лицо, настолько мне стало стыдно. Что теперь подумает обо мне мама Ханны?

За весь вечер мама не подошла ни разу и не спросила, хочу ли я есть. Измученная рыданиями, я впала в забытье уже в восемь часов, то замерзая, то задыхаясь от жара и отбрасывая одеяло. Я видела лихорадочные, беспорядочные сны. Я часами будто бежала от кого-то, но мне было негде спрятаться: каждое здание и каждая стена рушились до основания, как карточные домики, стоило мне только подойти. Каждый уголок был словно подсвечен прожекторами. Спотыкаясь, я вбежала в какой-то театр и поняла, что стою на сцене. Постепенно, ряд за рядом, зрительный зал осветился, и я обнаружила, что на всех местах сидят люди без лиц с глазами из зеленого стекла, испускающими лучи в мою сторону. Они жалили и кололи, как маленькие мечи, я свернулась клубком, чтобы укрыться от них, и скоро мое тело превратилось в кровавое месиво. В голове эхом раздавался смех Женевьевы.

Как только я проснулась, с каждой ужасной минутой в памяти стали возвращаться воспоминания о вчерашнем дне. Утренний свет больно обжигал глаза, и хотелось повернуться на другой бок и уснуть, но я решила спуститься к маме и покончить со всем этим. Я на цыпочках прокралась вниз на кухню. Глаза совсем опухли и щеки отекли и стали большими, как у хомяка. Она со спокойным видом намазывала масло на тост. Я почувствовала запах еды и поняла, что умираю с голоду. Я не ела и не пила почти целые сутки. Я откашлялась, но она промолчала и даже не посмотрела в мою сторону. Я уныло повернулась и хотела уйти, но не смогла даже пройти в кухонную дверь. Вокруг стемнело, будто внезапно наступило затмение, перед глазами появились вспышки. Их становилось все больше, пока пространство не превратилось в мутную темноту и пол не ушел у меня из-под ног. Я ничего не чувствовала до того момента, как мои глаза распахнулись и я поняла, что лежу головой на коленях у мамы. Она смотрела на меня широко раскрытыми от испуга глазами.

— Прости. Перед глазами все почернело.

— Как давно ты ела в последний раз? — резко спросила она.

— Не знаю, не могу вспомнить.

Мама помогла мне подняться на ноги и усадила на стул, придержав его на случай, если я упаду. Я все еще не очень хорошо видела, но страх от дурноты прошел. Она засунула в тостер два куска хлеба, дождалась, пока они выскочат, щедро намазала джемом и поставила передо мной вместе с чашкой крепкого чая.

— Ни один парень не стоит того, чтобы падать в обморок, — рявкнула она.

Когда я осмелилась посмотреть на нее, то заметила какой-то огонек в ее глазах. Она села поближе ко мне.

— Думаешь, я не помню, каково это быть шестнадцатилетней девчонкой?

Я не знала, был ли это риторический вопрос, и продолжала прожорливо есть.

— Ну, вообще-то, помню, и вот почему не хочу, чтобы ты совершила огромную ошибку. У тебя бушуют гормоны, здравый смысл приказал долго жить, и ты думаешь, что это любовь.

— Это и есть любовь, — тихо ответила я, ожидая, что меня убьют на месте.

— Кэти, — вздохнула она. — Все в шестнадцать лет думают, что это любовь. Но я и не жду, что ты поверишь мне. Ты должна сама понять это.

Она смягчилась, но все же не передумала проявлять строгость.

— Наказание все равно в силе. Мне нельзя врать, и ты должна понять это для собственного же блага. Ты можешь пойти на вечеринку к Ханне на следующей неделе, но до тех пор будешь под домашним арестом.

Я покорно кивнула.

— И кстати, смотри, что я нашла. — Мама раскрыла ладонь, и там оказался злополучный кулон. — Джемма играла с ним во дворе. Даже не представляю, как она смогла вытащить его на улицу.

Мне пришлось забрать его. Наверное, Джемма влезла в мусорный пакет в поисках чего-нибудь вкусненького, и теперь мне придется избавляться от кулона снова. Я была рада, что с мамой все прошло так легко, но на сердце была тяжесть, будто ко мне пристегнули пушечное ядро с цепью, как у заключенного. Я ушла к себе в комнату и села за компьютер. Мама ничего не упомянула о запрете пользоваться Интернетом, но я сопротивлялась желанию влезть в Сеть. Если она обнаружит меня болтающей со всеми, то может решить наказать меня еще на неделю, и тогда я точно пропущу вечеринку. Теперь не было никаких причин, чтобы не успеть доделать вовремя курсовую работу — я была полностью отрезана от внешнего мира в заточении, где было больше нечего делать и не с кем говорить.

Люк, наверное, сильно удивился, когда на его эсэмэс никто не ответил и не снял трубку в ответ на звонки после обеда. Я увидела, как он идет по дороге к нашему дому, и поспешила навстречу, шепча, что меня оставили под домашним арестом. Но он не собирался так легко сдаваться и прошептал в ответ, что у него есть план. Я покачала головой и сказала, что ничего не сработает, но он втолкнул меня в коридор, как раз когда мама подошла к двери.

— Задание Кэти по английскому уже почти готово, — сказал он, улыбнувшись самой своей очаровательной улыбкой. — Остались только некоторые места, которые нам надо обсудить.

— Давай, — ответила мама с подозрением, но все же пригладила его торчащие волосы, будто он еще был ребенком.

— Дело в том, что они у меня в компьютере.

Мама посмотрела на нас по очереди и безропотно сказала:

— Кэти, можешь идти, но не дольше, чем на полчаса.

— Ты просто гений, — выпалила я и стала, перебивая сама себя, поспешно рассказывать ему о новых выходках Женевьевы. Он, должно быть, понял, как я страдаю, потому что стал вести себя еще более сочувственно, подвинул мне стул и задумчиво хмыкал в нужных местах.

Единственным замечанием, прозвучавшим от него, было следующее:

— Почему ты не сказала мне раньше? Ведь сегодня уже суббота.

— Я была так поглощена своей курсовой работой, мне просто не хватило времени, и это все случилось практически одновременно. — Я насупилась. — Женевьева хорошо потрудилась на этой неделе.

— Ну конечно.

— А теперь, Люк, скажи мне, как она ухитрилась проделать все это?

Он принял свой самый солидный задумчивый вид.

— Ты говорила, что она была на той ярмарке, поэтому… она подслушала, как ты шутила про заклинания и материализацию воли, и дождалась момента, когда это стало можно использовать. Она уничтожила папку с твоими работами, когда ты отошла, и как-то сфотографировала нас. А мы не заметили ее, потому что не ожидали увидеть рядом сумасшедшую с фотоаппаратом. Затем она пришла в колледж пораньше и повесила фотографию на доску объявлений. Все просто.

— Но это еще не все, — вспылила я. — Взгляни вот на это письмо. Его отправили на мой адрес, но написано оно Мерлину. На нем даже не стоит почтового штемпеля. Женевьева, должно быть, отдала его прямо из рук в пятницу утром, когда я ушла в колледж.

Я передала письмо Люку, чтобы он мог прочесть его, и сильно удивилась его реакции. Он раскрыл рот от отвращения и неожиданности.

— Ну, это пока что худшее из того, что она сделала. Это уже совсем выходит за рамки.

— Да, это уже без сомнения нечистая игра.

— Подставить тебя так, чтобы мама решила, что ты уезжаешь с Мерлином, а ведь вы едва знаете друг друга…

Я сглотнула. Была еще одна причина, по которой я была так занята, что не могла с ним связаться, и о которой я еще не упоминала.

— Дело в том, что… мы собирались… то есть мы просто… хотели поехать в кемпинг на одну ночь.

Я не ожидала, что стану так тушеваться, и чуть не добавила в порыве смущения «в разных палатках», но моя легко краснеющая физиономия сразу выдала бы меня, а Люк так давно меня знал, что ему было просто бесполезно врать.

Он просто потупился и необычайно долго изучал конверт, как будто был Шерлоком Холмсом.

— Ну, ладно… В таком случае, все очень просто. Женевьева околачивалась в доме Мерлина со своими высокохудожественными штучками. Потом стала копаться в его комнате и прочитала квитанцию.

— Возможно, ты и прав, — пробубнила я.

— А где наше фото? — неожиданно спросил он.

Мне не хотелось, чтобы он его видел. Оно было засунуто в самую глубину одного из ящиков стола.

— Я не сохранила его. Наверное, Мерлин его выбросил.

— Как мы на нем выглядели?

Я поморщилась.

— Просто как старые друзья.

— А почему тогда Мерлин так приревновал?

— Он немного… сомневался.

Я смотрела, как Люк записывает новые события на доске.

— А она действительно умна, Кэт. Я, кажется, недооценил ее, и проблема в том, что у нас не осталось никаких зацепок. Я не знаю, куда можно двигаться дальше.

Я почти засветилась от удовольствия.

— В том-то и дело, Люк. Есть еще кое-что, о чем я тебе не сказала. Я сохранила лучшее напоследок.

 

ГЛАВА

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Странно было вернуться в колледж в понедельник утром, будто выйти из заточения. Я нервничала, встретив Ханну, но она была спокойна насчет всего случившегося и рассказала, что убедила маму, будто все произошло по ошибке: Кэти Риверз никогда бы не стала делать что-то настолько рискованное. Мы с Мерлином при первой же возможности отошли в сторону, и он полностью взял вину на себя, признав, что перепутал адреса, когда заполнял заявку на своем компьютере. Я даже не стала пытаться с ним спорить и доказывать, насколько это маловероятно.

Теперь нам придется быть очень осторожными, чтобы нас не увидели вместе — я думала, что за нами могут следить, чтобы потом опять повернуть все против меня. Мы целовались украдкой при каждой возможности и нашли небольшой коридор в задней части колледжа, где можно было спрятаться. Окна оттуда выходили на железную дорогу и помойку, в воздухе стоял запах мусора, нас обдувал ветер и в ушах эхом отдавался скрежет поездов. Я стала украдкой следить за Женевьевой так же, как она следила за мной. Странно, но это приносило мне удовлетворение, будто я впитала часть ее хищной, мстительной личности. Я считала каждый день и ожидала выходных, и мне было чего ждать: в субботу срок моего заключения истекал, и я могла свободно видеться с Мерлином, к тому же нам с Люком надо было кое-что сделать.

Мы собирались вернуться в пригород Йорка, в дом священника, куда Женевьеву отправили жить после пожара. Что бы она ни скрывала, мы собиралась обнаружить ее секрет и выставить ее тем, кем она и была — злостной лгуньей. В конце концов мне пришлось неохотно признать, что она, скорее всего, не перестанет преследовать меня. Мне придется остановить ее самой. Мы выехали в субботу еще до семи утра.

— Ну, как твой чародей? — лукаво спросил Люк, направляя машину в крутой поворот так, что меня прижало к двери.

— Он… ну… в порядке.

— И его не смущает, что ты проводишь со мной целый день?

— Конечно же нет, — твердо ответила я. — Мы увидимся сегодня вечером. Нам пришлось быть врозь всю неделю… Но зато я хотя бы вовремя закончила курсовую работу. И мисс Клегг сказала, что она была на порядок лучше предыдущей.

— Это замечательно, Кэт.

— Так что… из меня даже вышел какой-то толк, пока я была в заключении.

Люк ничего не ответил. После того как он узнал о пресловутой поездке в кемпинг, между нами появилось какое-то напряжение, и это приводило меня в замешательство, ведь я всегда думала, что могу рассказывать ему все.

— Ты чем-то недоволен?

Он стал рассеянно тыкать кнопки CD-плеера, но я положила его руку обратно на руль.

— Давай уже, выкладывай.

— Нет. Просто я не хочу, чтобы тебе причинили боль, вот и все.

— Мерлин меня не обидит.

Люк все равно продолжал сидеть с угрюмым видом, и мне пришлось надавить на него.

— Есть еще что-то, да?

— Нет… ладно… вроде того. Мне казалось, я так хорошо тебя знаю, Кэт.

Мне было так больно от его неожиданного осуждения, что я осталась сидеть молча, абсолютно раздавленная. Затем я постепенно начала злиться и решила защитить себя. Мой голос прозвучал холодно и ровно.

— Ты знал меня, Люк. Но я уже выросла.

Он закивал.

— Ты права, это совсем не мое дело.

— Нет, — уже более мягко поправила я. — Это твое дело, потому что ты мой друг и если бы не твоя поддержка, я бы уже давно сошла с ума.

После моих слов Люк немного оживился и словно посветлел. Он вытянул руку, чтобы я дала ему «пять».

— За дружбу, Кэт.

— За дружбу, — ответила я.

Но он все же не мог не оставить за собой последнее слово.

— Только не позволяй первому встречному парню разбить тебе сердце.

Я закрыла глаза и сконцентрировалась на движении машины, вспоминая Женевьеву и вечернее платье, а также причину, по которой мы сейчас были в пути. Как только она заметила шок на лице продавщицы, то тут же сняла платье со словами, что оно «ужасно». Я уткнулась в книгу со схемами для вязания и невинно подняла взгляд, будто собираясь спросить, в чем проблема. Женевьева с лицом мрачнее тучи желала поскорее убраться из магазина. Она едва сказала мне пару слов, и на автобусной остановке мы распрощались.

Это было необходимое мне доказательство, которое указывало на прошлое Женевьевы. Она думала, что сможет слепить себя заново и уничтожить все, но на ней самой осталось нестираемое свидетельство того, что пламя все же не пожалело ее.

Люк вывел меня из задумчивости.

— Может, нам вначале лучше позвонить в дом священника? Его номер должен быть в справочнике.

— Нам не стоит заранее всех настораживать, — зевнула я. — Сложно угадывать чувства и мысли людей, когда вы не находитесь лицом к лицу.

— Не слишком обольщайся, — предупредил Люк. — Священник мог переехать, или уже умереть, или еще что-нибудь…

— Он будет на месте, — пробормотала я. — Эта дама из Нижнего Крокстона сказала бы нам, если бы он уехал.

— Он может быть в отпуске, или в уединении, или что там священники делают.

— Нет, он будет присматривать за своей паствой, — засмеялась я.

— Он не обязан с нами разговаривать, а мы не можем солгать…

— Божьему человеку, — закончила я. — И почему это он не станет с нами говорить?

Люк стал нервно постукивать по рулю костяшками пальцев.

— Вообще-то, Кэт, люди не всегда делают то, чего тебе от них хочется. Он может подумать, что это слишком личная тема.

— Его работа — помогать людям, — раздраженно возразила я. — Грейс она или Женевьева, она все же его родственница. Он не имеет права позволять ей мучить других людей… преследовать и пугать их, пытаться сломать их жизнь, или отобрать ее, или что она там собирается сделать…

— Согласен, — успокоил он и тут же хитро подмигнул и добавил: — Ну что, ты больше не веришь в то, что она обладает сверхъестественной силой?

— Наверное, нет, — пробормотала я.

— Видишь ли, Кэти, — наставительно начал он, — все эти фокус-покусы не что иное, как порождение легковерной натуры. Когда ты в них не веришь, они и не приносят вреда.

Я вскрикнула и закрыла лицо руками, когда что-то ударилось о лобовое стекло. Краем глаза я заметила, что Люк яростно выкручивает руль, чтобы удержать машину, и нас мотает по всей дороге. Ему удалось остановиться, и от сильного толчка нас обоих отбросило назад. Я инстинктивно обхватила голову руками и услышала, как Люк сказал потрясенным голосом:

— Кэти, это просто птица, если не хочешь, не смотри.

Это было извращением, но как только он договорил, я просто должна была посмотреть и прямо перед собой увидела распростертое на стекле тельце ворона. Он смотрел на меня своими мертвыми глазами.

— Повезло, что мы были не на скоростной автостраде, — с притворной веселостью сказал Люк. — И что он влетел в нас с твоей стороны, иначе мы бы оказались в кювете.

Я чувствовала себя так, будто меня отжали в стиральной машинке и вывесили посушиться. Я старалась не смотреть, как Люк стирает кровь со стекла и убирает перья и искореженное тельце в целлофановый пакет. Он сел назад в машину и включил дворники, чтобы смыть остатки.

— Возможно, его подстрелил фермер, — добавил он, беззаботно насвистывая, а я сделала несколько глубоких вдохов, борясь с дурнотой. Я открыла окно, стараясь не думать о крылатых вестниках судьбы, которые пытались остановить нас на пути к церкви. Мы с Люком не сказали друг другу ни слова, пока не доехали до прихода Св. Иоанна.

Я ожидала увидеть маленькую старомодную церквушку с витражными окнами и навесом над воротами, но она оказалась простой и современной, скорее, зал для церемоний, чем церковь. Снаружи было припарковано множество машин, а на доске объявлений висела реклама благотворительной распродажи в помощь местной организации.

— По крайней мере, мы можем зайти вместе со всеми и не выглядеть подозрительно, — сказал Люк, вылезая из машины и потягиваясь. Его волос, похоже, касалась расческа, и штаны-милитари были не такими уж измятыми. Я улучила минутку и незаметно посмотрела на него с нежностью. Интересно, почему он с такой готовностью может потратить целый день на то, чтобы помочь мне. — Пойдем поглядим, может, получится сделать удачную покупку, — поторопил он, — и заодно провести детективное расследование.

Мне всегда нравились подобные распродажи, потому что на них можно купить старые вещи, которые я обычно перешивала или раскраивала и шила что-то новое, но в этот раз я будто оказалась на родине Британского Женского Института. Здесь были только твидовые юбки, клетчатые брюки и кофты-шотландки с шарфами в тон. На столах были расставлены банки с джемом, повидлом, маринованным луком и свеклой, а также гигантские кремовые бисквиты и фруктовые торты. Кроме того, имелась подборка растений, ужасных китайских статуэток и мрачных на вид книжек. Я радовалась, что надела свои обычные слегка расклешенные джинсы вместо других, которые сидят на бедрах и так и норовят съехать вниз и продемонстрировать резинку моих трусов.

— Ищи священника, — напомнил Люк, улыбаясь и кивая каким-то дамам, сидящим на скамьях.

Его вынудили купить фруктовый хлеб и абрикосовый джем для мамы, а я отвлеклась на какое-то хлипкое растение, которому почти не требовалась ухода. Похоже, Люк был здесь единственным мужчиной моложе шестидесяти и поспешил на помощь, когда один из столов рухнул. Вскоре его попросили принести несколько коробок с книгами и установить лотерейный столик. Я стояла неподалеку, потягивая отвратительный кофе из пластикового стаканчика, и слушала жалобы одной пожилой леди на ее бурсит.

Мужчину в пасторском воротнике и темном костюме невозможно было не заметить. Как только он вошел, все тут же устремились к нему, чтобы поздороваться. Я пыталась позвать Люка, но его закрыли от меня головы с голубоватой химической завивкой. На первый взгляд, священнику было около пятидесяти лет. Это был мужчина с седыми волосами, бородой и очками в золотой оправе, высокий и худощавый. Единственное, чего ему не хватало для полноты образа, это сандалий с открытыми носами, но я вспомнила, что на улице уже холодновато и он, скорее всего, просто отложил их до лета. Люк, который никак не мог затеряться в этой толпе, стоял, как маяк на берегу моря, и священник направился прямиком к нему. Не отвлекаясь от душераздирающей истории про удаление желчного пузыря, я увидела, что они поздоровались за руку, и приготовилась подойти, если Люку понадобится моя помощь.

— Я приехал всего на день, — сказал он, — со своей подругой.

— Нам так важно, чтобы наше общество посещало побольше молодежи. Как жаль, что вы здесь просто наездом.

Люк выдержал эффектную паузу.

— На самом деле, моя подруга жила не так далеко отсюда. Интересно, не помните ли вы ее?

Священник ободряюще улыбнулся.

— Как ее зовут?

Люк на секунду заколебался, но затем откашлялся и уверенно сказал:

— Ее зовут Грейс. Грейс Мортон.

Реакция была просто чудовищной. Священник весь подобрался, его черты ожесточились и стали почти уродливыми. Перемена была такой стремительной, что это действительно пугало, как будто вы видите вашего любимого героя мультфильмов превратившимся во Фредди Крюгера.

— Извините, я не помню никого с таким именем.

Я поежилась от неприятного ощущения и протянула руки, показывая, что ничего не поделать, но Люка было не так легко отпугнуть. Он последовал за быстро уходящей фигурой, а я пыталась не отставать от них.

— Прошу прощения, но я думаю, вы просто обязаны помнить. Было бы сложно забыть члена собственной семьи.

Священник резко развернулся и смерил нас горящим взглядом.

— Она не член моей семьи.

Люк не смог удержаться от торжествующей улыбки.

— Значит, вы все-таки помните. Мы бы хотели задать вам несколько вопросов, это очень важно.

Священник был непоколебим.

— У меня нет никакого желания отвечать на ваши вопросы, и я буду признателен, если вы оставите меня в покое и не побеспокоите ни меня, ни кого-то из моих близких снова.

Мы смотрели, как он возвращается в церковь. Я присела на невысокий парапет поблизости, поигрывая молнией куртки и похлопывая себя по плечам. То ли из-за напряжения, то ли из-за погоды я промерзла до костей.

— Не очень хорошо все вышло.

Люк был заметно зол, но держал себя в руках.

— Какой-то надутый индюк! Ну, я же предупреждал, что нам не удастся уговорить его.

Я вздохнула.

— Мы больше ничего не можем поделать. Но вот что странно. Никто не хочет говорить про Женевьеву-Грейс. Как будто ее никогда и не существовало.

Люк присел рядом и стал постукивать пятками подошв о брусчатку.

— Ты имеешь в виду, что они хотят думать, будто ее никогда не было.

— Похоже, это все? Нам больше некуда двигаться с этим.

Он высунул язык набок и глухо хохотнул.

— И зови себя журналистом после этого. Нет, это только начало.

— Но он только разозлится еще больше.

— Он может. А что насчет других?

— Кого — других?

Люк посмотрел куда-то вперед взглядом, который стал жестким, словно сталь.

— Он сказал «не побеспокоите никого из моих близких», и именно это мы и сделаем. Он не единственный, кто знал Женевьеву, и мы просто дождемся удобного момента.

— И как долго нам придется ждать?

— Столько, сколько понадобится, — решительно заявил Люк.

 

ГЛАВА

ДВАДЦАТАЯ

— Я замерзла.

— Если я включу обогреватель, в машине сядет аккумулятор.

У меня изо рта шел пар.

— А может, мы выйдем из машины, чтобы немного подвигаться?

— Мы должны следить за домом священника, — напомнил мне Люк в третий раз. — И не привлекать к себе лишнего внимания.

— У нас еще остались бутерброды?

— Нет.

— А вода?

— Нет.

Люк был здесь только ради меня, а я вела себя как капризная малолетка. Раньше я думала, что у журналистов жизнь полна приключений, а не сидения в промерзших машинах по три часа в наблюдениях за одним и тем же домом.

Он взглянул на часы.

— Я знаю, что ты уже устала. Я тоже. Мы подождем еще полчаса и бросим эту затею.

— Прости за нытье, — тихонько сказала я, но затем заныла снова: — Почему жизнь не такая, как показывают в кино? Там все решилось бы за один день, все концы сходятся и хорошие ребята преодолевают все трудности.

— Потому что они ужимают месяцы отснятой кинопленки в полчаса, и все это выглядит так просто, что…

Я схватила его за руку, потому что открылась входная дверь.

— Кто-то выходит… Это он! И он один.

Мы смотрели, как худая фигура проходит по тропинке и исчезает из поля зрения за поворотом. Я знала, что собирается сделать Люк, и мое сердце подскочило.

— Он же может вернуться в любой момент.

Люк вынул ключи из зажигания и открыл дверь.

— Я думаю, он ушел надолго, Кэт. Он тепло укутался, надел пальто, шляпу и шарф.

Я задержалась на пассажирском сиденье, потупившись и сжав ладони между коленями.

— Я не уверена, что смогу сделать это…

Люк обошел вокруг машины и аккуратно вытянул меня наружу.

— Что страшного может произойти? Перед нашим носом захлопнут дверь или вернется священник и немного помечет громы и молнии. Мы не делаем ничего противозаконного, и если сейчас мы не дойдем до конца, ты потом будешь кусать локти.

Он был, как всегда, прав. Я буду ненавидеть сама себя, если вернусь домой, так и не узнав, что мы могли бы выяснить.

— Ты прав, конечно. Я иду.

Он успокаивающе взял меня под руку.

— Ведь на то, чтобы иметь дело с Женевьевой, требуется гораздо больше отваги.

Я благодарно улыбнулась, потому что Люк всегда умудрялся говорить вовремя нужные слова. Вдохнув полной грудью, я прошла в ворота, но дорожка к дому священника будто удлинилась вдвое, и мои ботинки громко шаркали по гравию. Я посмотрела на небо, которое все больше отвлекало меня с приближением ночи. Пурпурные и черные пятна постепенно брали верх над розовым, белым и лазурно-голубым. Мы стояли перед входной дверью красного цвета с цветными стеклами, с которой облезали остатки росписи, и я подумала, что дороги назад нет. Можно было использовать медный дверной молоток или старомодный звонок со шнурком.

Люк заколебался, и я знала почему — это самый страшный момент, когда стоишь у порога и не знаешь, кто ответит и что ему сказать. Но нам не пришлось ничего делать, потому что дверь неожиданно открылась сама собой.

— Я з-знаю, почему вы здесь, — заикаясь, произнесла женщина. — М-мой муж рассказал мне, а потом я увидела вас в окно.

Женщина была маленькой и похожей на птичку, с неаккуратными волосами мышиного цвета и напуганными глазами, которые метались между мной и Люком.

Люк шагнул вперед.

— Мы приехали издалека. Я прошу прощения за назойливость, но это очень важное дело.

Женщина отступила в коридор, держась за дверной косяк.

— Я ничего не могу вам рассказать. Пожалуйста, уходите… оставьте нас в покое.

— Разрешите мне, — прошептала я. Мне больше не было страшно. Люк был прав, единственное, чего мне надо было бояться — это остаться в неведении, почему Женевьева так меня ненавидит и хочет разрушить всю мою жизнь.

Я посмотрела женщине прямо в глаза и постаралась, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.

— Я не знаю, что я сделала, но с тех пор как… Грейс переехала в наш город, она старается всеми возможными способами отравить мне жизнь. Я не вынесу этого, не узнав причины. Пожалуйста, помогите.

Жена священника соединила ладони, будто в молитве, и на ее лице отобразилась борьба эмоций. Наконец она выглянула наружу, осмотрелась и быстро сказала:

— Идите за мной. Если муж вернется, вам придется уйти через кухню, и немедленно. Черный ход заперт, но в ограде есть дыра, и вам легко будет выбраться наружу.

Она прошла через просторную гостиную, пол которой был вымощен большими голубыми и терракотовыми плитками, а прямо напротив входа стояли старые напольные часы. Слева от нас располагалась дубовая винтовая лестница с сучковатыми перилами и витыми опорами. Воздух был влажный, и запах плесени перемешивался со сладковатым ароматом пчелиного воска. Мне стало холодно, и появилось чувство покалывания на коже. Я стала потирать руки.

— Что случилось? — спросил Люк.

— Ничего, просто мне стало немного жутко. Я как будто бывала здесь раньше.

— Не говори ей, что я журналист, — шепнул он.

Мы стояли в большой деревенской кухне с массивным буфетом, столиком для разделки мяса и посудным шкафом, заставленным кастрюлями, сковородками, банками и блюдами. Женщина усадила нас за старый обшарпанный стол, покрытый отметинами, и с трясущимися губами отпила воды из стакана.

— Как вы узнали, что Грейс имеет к нам отношение? Мы уже давно ничего о ней не слышали.

— Люк отлично разбирается в поиске в Сети, — объяснила я, надеясь, что она, напротив, в нем ничего не понимает. — Я сказала ему про Грейс, и он смог ее выследить.

Женщина сжала между пальцами носовой платочек.

— Что вы хотите узнать?

Оказавшись так близко к цели, я вдруг почувствовала, как на меня будто сошло затмение, и Люку пришлось вмешаться.

— Что вы знаете о жизни Грейс после того, как она переехала отсюда?

— Не так уж много, — безжизненно ответила она. — Ее забрали в детский дом неподалеку. Я пыталась не бросать ее и собиралась приезжать к ней, но она не хотела меня видеть. Она вела себя очень враждебно по отношению к нам обоим.

— А сколько ей было лет?

— Около восьми.

Я выдохнула.

— Значит, она не жила с вами долго? Я хочу сказать, ей же было всего семь, когда случился пожар…

Я резко осеклась, но она тихо заметила:

— Вы и это знаете?

Мы закивали. Она тихонько вздохнула, прежде чем сказать:

— Нет, она не задержалась здесь надолго.

Она замолкла и не стала больше ничего объяснять, а я начала думать о неизвестной мне жизни, которую Грейс-Женевьева вела в это время. Мне все еще трудно было переключаться между ее именами.

— Похоже, это было не очень безоблачное время? — участливо спросил Люк, и на секунду ее глаза остекленели, но затем она взяла себя в руки и поплотнее укуталась в серый кардиган.

— Да, это не было счастливое время. Мы даже не знали, что там было не все в порядке, пока Грейс не приехала, но потом…

Остального она так и не сказала. Она подскочила, когда раздался какой-то шорох в саду, и теперь я видела, насколько она боится, что может вернуться муж.

— У вас не осталось ее фотографий? — спросила я.

— Нет. Они сгорели во время пожара. А все наши потерялись.

— Вы никому не рассказывали об этих… проблемах? — осторожно спросил Люк.

— Я… Я не могу вдаваться в подробности. Грейс поместили под надзор, и дело выпало из моего поля зрения. Понимаете, ведь это был не обычный детский дом.

Мы с Люком замерли, переваривая ее слова.

— А что Грейс сделала, когда была здесь? — спросила я. Женщина, казалось, не собиралась отвечать, но в конце концов едва слышно произнесла:

— Она сидела наверху… и пристально смотрелась в зеркало на трюмо. И так день за днем. Иногда она говорила всякие странные вещи…

— Например?

— Будто кто-то отобрал у нее отражение и разрезал ей сердце надвое.

В каминной трубе зашумел ветер, и по моей спине пробежал неприятный холодок. Будто кто-то прошел по твоей будущей могиле, как сказала бы мама.

— А у нее были какие-нибудь увлечения?

Жена священника кивнула, словно вспоминая.

— Она обожала море. Постоянно ныла, чтобы мы отвезли ее на побережье, чтобы она могла собирать ракушки, гладкие камушки, кусочки стекла и делать из них амулеты.

А мужу это не нравилось, он считал, что это отдает… чем-то языческим.

Люк оставался невозмутимым, но по выражению его лица я твердо могла сказать: внутри он весь кипит.

— Наверное, было очень тяжело потерять связь с племянницей, — заметил он. — Она же была дочерью вашей сестры?

Реакция была такой же неожиданной и сильной, как и у священника.

— Грейс не была дочерью моей сестры! Она взяла фамилию моей сестры, чтобы начать все сначала.

Я словно бы случайно пнула Люка под столом.

— Простите? Она не была дочерью вашей сестры?

— Грейс не была ее родной плотью и кровью. — Она словно защищалась. — Сестра удочерила ее, когда та была совсем крошкой.

Остолбенев, я смотрела на Люка, а он оставался абсолютно спокойным.

— Вы знали что-нибудь о ее настоящей матери?

— Почти ничего. Только то, что она была не совсем нормальной. Сестра не хотела рассказывать о том, что с ней случилось, хотя в органах опеки ей наверняка сообщили все.

— Она вообще из этих мест? — спросила я, все еще пытаясь привыкнуть к последней новости.

Жена священника кивнула, затем на секунду замолчала и выпалила:

— Я знаю одно. Удочерив Грейс, моя сестра сделала худшую ошибку в своей жизни.

— Она была всего лишь ребенком, — ответил Люк.

— Не совсем обычным ребенком. — Женщина закашлялась, словно смущаясь. — Муж верит, что никто из нас не рождается со злом в душе. Мы становимся безнравственными, только усвоив часть зла из окружающего мира.

— Но вы не уверены, — закончила я.

Она посмотрела в сторону.

— Я все еще ощущаю здесь ее присутствие. Я знаю, что это невозможно, но как будто… часть ее осталась здесь.

Она бросила взгляд на часы и поспешно встала.

— Вам нужно уходить. Через черный ход.

Я стояла на своем.

— Вы все еще не объяснили, почему Грейс пришлось уехать отсюда.

— Я рассказала вам все, что могла.

Я схватила ее маленький кулачок, и он казался таким хрупким, будто вот-вот должен был сломаться.

— Она обвиняет меня в чем-то. Говорит, что разрушит мою жизнь.

Женщина приложила руку к сердцу, будто хотела удостовериться, что оно все еще бьется.

— Тогда тебе надо быть очень осторожной. Грейс способна на вещи, о которых большинство из нас даже и предположить не может.

— Не говорите мне такого, — взмолилась я, — вы просто не можете сказать мне это, ничего не объяснив.

Жена священника побледнела так, что я испугалась, как бы она не упала в обморок, и на всякие случай подошла поближе к ней. Ее грудь вздымалась от волнения, и можно было заметить, как в душе она борется с чем-то. Мне стало нехорошо от предчувствия. Она несколько раз открыла и закрыла рот, прежде чем прохрипеть:

— Если вы расскажете это кому-нибудь, я буду все отрицать. Грейс сказала мне, что убила мою сестру, потому что та была во всем виновата, и она не собиралась останавливаться на этом.

Люк сохранял спокойствие в голосе.

— Она была обозлена и, возможно, несчастна. Это просто слова. Дети иногда говорят подобную чушь.

— Ей было всего семь лет, и у нее было личико ангела. Она сожгла их живьем просто потому, что они солгали о ее настоящей матери и… она не была одна. Ей помогли.

Я нахмурилась.

— Кто?

— Тот, кто не может находиться в освященном месте.

Разговор закончился. Нас практически вытолкали в заднюю дверь на холодный ночной воздух. Какая-то мысль прочно засела у меня в голове. Я шагнула назад и успела просунуть ботинок в закрывающийся дверной проем.

— Детский дом, — шепнула я. — У него ведь было название?

На меня смотрели пустые, безжизненные глаза. Ее губы едва шевельнулись, и я расслышала полувздох-полуслово.

— Мартинвуд.

Люк и я прошли по внутренней части большого сада и пробрались через дыру в заборе уже в полной темноте. Я порвала кофту, и в волосах у меня застряли мелкие ветки и какой-то мусор, но я не останавливалась, стремясь побыстрее добраться до машины. Когда Люк открыл дверь, я прыгнула внутрь и свернулась клубком, спрятав руки поглубже в рукава куртки, чтобы согреться.

Мы молча отрешенно смотрели в темноту. И тут я скривилась от досады.

— Надо было спросить о настоящей фамилии Женевьевы.

— Хочешь вернуться? — засмеялся Люк.

Я покачала головой.

— Не очень.

— Какой-то суеверный, безграмотный народ, — устало и презрительно произнес он. — С таким же успехом она могла сказать, что Грейс в сговоре с дьяволом. Ты получила, что хотела, Кэт?

— Что-то вроде того… Но у нас все еще нет доказательств. Ведь жена священника не повторит того, что рассказала нам.

— Скорее всего, нет, — ответил он.

У меня тихонько застучали зубы.

— Что ты думаешь о доме?

Он пожал плечами:

— Типичный дом священника. Большой, старый и весь сквозит. А что? Ты увидела привидение?

— Я как будто там уже была, — нерешительно ответила я.

— Когда была маленькой?

Я неожиданно порадовалась, что уже темно и не видно выражения моего лица.

— Нет. Во сне.

Люк рассмеялся.

— Нам всем снятся кошмары о всяких жутковатых местах.

Я покачала головой и наконец повернулась к нему:

— Но не такие. Я взбираюсь по лестнице этого дома всю свою жизнь.

 

ГЛАВА

ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Мы уже так опаздывали домой, что еще полчаса вряд ли бы изменили ход дела. Я спросила Люка, не мог бы он сделать небольшой крюк к деревне Эпплби: мне не хотелось потерять лишнюю возможность узнать что-то еще. Он даже не удивился и не стал спрашивать меня ни о чем. Мы оба были шокированы тем, как закончился день, и всю дорогу сидели, замкнувшись в себе и глубоко задумавшись. Несмотря на то что Эпплби находилась в десяти минутах езды от дома священника, я уже решила предложить Люку деньги за потраченный бензин, хотя он точно откажется от них. Узкие дороги были пустынны, при том что было всего девять часов вечера. Интересно, чем все здесь могли быть заняты в вечер субботы, кроме сидения перед телевизором.

Люк направился на главную улицу, которая пролегала неподалеку от рыночной площади. Я увидела скамейки, окружающие небольшой фонтан и обелиск военного времени с несколькими венками у подножия. У площади стояло всего две машины, поэтому Люк с легкостью припарковался. В пабе горел свет, но вокруг все было пустым и темным. Люк выключил фары и сидел тихо, ожидая от меня предложений или объяснений. Казалось, что ему нравится участвовать в загадочной магической поездке. Я молча открыла дверь, и он последовал за мной, только утвердительно кивнув. Было приятно, что теперь мы поменялись ролями и уже он стал моим внимательным слушателем.

С хитрой улыбкой я повела его к церкви Святой Марии. Я шла слегка впереди и взволнованно подзывала его к себе взмахами ладони. Вход в церковь оберегал высокий боярышник, казавшийся совсем скрюченным и голым без листьев. Его ствол был похож на гигантскую узловатую руку, тянущуюся к небу в какой-то мольбе. На воротах висел замок, и я знаками показала Люку, что нам придется лезть через стену. Он пустил меня первой и помог мне подняться. Не подумав о том, насколько острым может оказаться декоративный камень, я легла всем весом на парапет, конечно, зацепилась за края и стала беспомощно дергаться взад и вперед, как выброшенный на берег кит. Люк, которому пришлось запрыгнуть назад, аккуратно снял меня и не дал упасть на землю. Я потирала пострадавший живот, досадуя на собственную нескладность.

Хорошо, что церковь находилась не в самом оживленном месте и была скрыта от людских глаз, потому что местным жителям вряд ли понравилось бы, что мы шныряем по паперти в темноте. Я быстро сошла с тропинки и направилась к могилам. По земле разросся папоротник, кое-где попадались жесткие желуди, которые казались мелкими камушками под ногами. Вокруг были разбросаны шипастые зеленые семенные коробочки, уже без блестящих рыжих каштанов, опавшие дикие яблоки прилипали к подошвам ботинок. Я указала в сторону маленького огонька над выступом церковной стены, который мог послужить нам ориентиром.

— Кстати, сегодня полнолуние, — сказал Люк, по-птичьи вытянув шею. — А мы с тобой на старинном кладбище далеко от дома. Как думаешь, мне стоит волноваться?

— Я хочу найти Грету Эллис Эдвардс, — просто ответила я.

Я легко читала настроение Люка по его мимике, и он показался слегка смущенным, но не рассерженным.

— Когда она умерла?

— Хмм… В тысяча шестьсот девяноста первом. Родилась в тысяча шестьсот семьдесят пятом.

Он тихонько рассмеялся.

— Кэти, тебе не удастся ее найти. Оглянись вокруг.

Я переводила взгляд с одного надгробия на другое, но не понимала, что он имеет в виду. Только когда Люк, как маркером, подчеркнул пальцем даты на камне, его идея медленно просочилась мне в мозг. Самым ранним был 1820 год.

— Но она же была здесь, — сказала я. — Когда-то давно.

— Она и сейчас может быть здесь, — тихо ответил он. — Но после стольких лет участки земли могли начать использовать заново из-за того, что не хватало места.

— И что, там похоронили кого-то другого? — недоверчиво спросила я. — И убрали надгробие?

Он сконфуженно кивнул, как будто сам был отчасти виноват в этом.

— Обычно бывает еще хуже, Кэт. Могилы вычищают и останки убирают в склеп, чтобы освободить больше земли.

— В какой еще склеп?

— В место, где складывают откопанные кости, — прямо ответил он.

Идея показалась мне невообразимой, но не было никаких причин не верить Люку. Он был просто кладезем удивительной информации.

— А я и не знала.

— А зачем тебе такое знать? Это не та тема, о которой люди любят часто беседовать.

— Ну что ж, еще один тупик, — надулась я. — А я уже надеялась на какой-то знак… не знаю… на что-то примечательное…

— Кэт, ты собираешься сказать мне, кто она, или я должен угадать?

Я посмотрела вдаль, вдыхая запах сосновых шишек и сильный аромат диких цветов. Не знаю, то ли лунная ночь была особенно хороша, то ли Люк казался более дружелюбным, чем обычно, но я даже не попыталась сглаживать слишком фантастичные части своей истории и выставила себя на смех. Я рассказала ему о находках Томаса Уинтера, говоря почти шепотом, так как здесь каждый звук отдавался эхом.

Он выглядел искренне впечатленным.

— Ты сама проделала такую работу?

— Ну, мне помогла мама, — призналась я.

— И этот парень придумал жутковатую историю, чтобы всех заинтересовать.

Я надувала щеки, как горгулья, пока наконец не выдохнула.

— Наверное, так.

— Но ты так не считаешь, иначе мы бы сюда не приехали.

Люк видел меня насквозь, поэтому было бесполезно что-либо скрывать от него.

— Когда я читала его статью… Я была уверена, что он говорит правду.

— Потому что так тебе подсказала интуиция, — поддразнил он.

Я разглядывала его лицо в бархатной темноте и приготовилась выдать последнюю «бомбу».

— Есть еще кое-что… Я только сегодня узнала. Жена священника сказала, что детский дом, в котором была Женевьева, назывался Мартинвуд. Это тот самый дом с привидениями, про который писал Уинтер.

Люк размял пальцы с таким хрустом, будто собирался сломать их, отчего я, как всегда, поежилась, и ободряюще сказал:

— Ну что ж, ладно. Излагай свою теорию.

На мое счастье, луна скрылась за облаком, когда я начала говорить, и моего лица не было видно.

— Я считаю, что все в его заметке было правдой, — убедительно начала я. — И Томас Уинтер потом опроверг свои заявления, потому что… наверное… что-то произошло.

— Кто-то или что-то, — зашипел Люк и неожиданно дунул мне на затылок, отчего я на полметра подскочила в воздух.

— Ну, хорошо, кто-то, — согласилась я. — Мартинвуд — это связующее звено между Гретой, ведьмой и Женевьевой.

Люк быстро заговорил, когда понял, к чему я клоню:

— Ты же не хочешь сказать, что Женевьева и Грета — это одна и та же девушка?

— Возможно, — пробормотала я. — После того как Томас побеспокоил все амулеты, охранявшие дом, зло пробудилось и… она пришла за ним…

— И держала его в заточении, пока он не согласился опровергнуть свою историю, — сдавленно засмеялся Люк.

Я выразительно подвигала бровями.

— Женевьева просто сеет за собой таинственные, разрушительные происшествия.

— Это должно было рано или поздно свестись назад к Женевьеве, да? — грустно заметил Люк. — Ты просто не можешь выкинуть ее из головы.

Я на секунду замолчала.

— Может быть… она действительно знает меня откуда-то.

— Кэт, вы никогда раньше не встречались до тех пор, пока она не пришла в твой колледж.

— Может быть, это было в другой жизни, — сказала я тихим зловещим голосом.

Люк издал что-то среднее между сердитым смехом и стоном разочарования.

— Ну ладно, — не уступала я. — Почему тогда я узнаю места, в которых не была, и испытываю при виде нее это странное ощущение дежавю?

— Я не знаю, — быстро ответил он. — Но если история повторяется и ведьма вернулась, чтобы продолжить свою трехвековую вендетту, тебе не придется долго мучиться.

— Почему?

— Потому что она умерла в шестнадцать лет.

Я смолкла и закусила губу, задумавшись, так как раньше не обращала внимания на этот факт.

— Кэт Риверз, — сказал Люк с притворным гневом. — Ты просто выводишь меня из себя своим сумасшедшим своеволием и… у тебя просто не все дома.

Я совсем не обиделась, тихо засмеялась и запрокинула голову, наслаждаясь свежим ароматом в воздухе. В нем присутствовала нотка древесного дыма, и я заметила горку сухих листьев в углу, неподалеку от которой стояли метла и грабли.

— Такое ощущение, что сегодня мы единственные люди в целом мире, — задумчиво сказала я. — Правда, это необыкновенное место? Я знаю, что там стена, но если посмотреть вдаль, начинает казаться, что кладбище простирается бесконечно, в самый лес.

— Это просто оптический обман, — пробормотал Люк.

— А эта церковь стоит здесь с двенадцатого века. Можешь себе представить, что видели эти стены?

— Я не уверен, что хочу этого, — ухмыльнулся Люк.

У меня неожиданно встали дыбом волоски на затылке.

— Что это, Люк? Я слышу какие-то голоса.

Он взял меня за руку, мы пригнулись и прокрались к дальней стене кладбища, которая была покрыта плющом и другими вьющимися растениями. Теперь уже можно было отчетливо услышать людские голоса, и они звучали громко и агрессивно; похоже, нас заметили. Мне показалось, что я слышу, как открываются ворота, и слышу шаги в нашу сторону, но может быть, это просто была игра воображения. Мое сердце билось так сильно, что его стук можно было услышать.

Люк что-нибудь придумает, успокаивала я сама себя. Мы же не причинили никакого вреда, он как-нибудь выйдет из положения. Со всех сторон раздавался громкий шорох, что означало, что нас скоро окружат. Приближался момент, когда нам придется объяснить, как мы тут оказались, и я испуганно посмотрела на Люка. Он закрыл глаза и сосредоточился, будто придумывал план и готовился действовать. Но того, что он сделал, я никак не могла предугадать. Он стремительно наклонился, крепко обхватил меня и прижал свои губы к моим. Мне показалось, что он успел прошептать: «Притворись, что тебе нравится».

Это был не простой, а долгий, пронизывающий поцелуй, на который я непроизвольно ответила. Мои губы сами собой приоткрылись, голова склонилась, и руки потянулись к его шее. Кто-то из нас тихонько простонал, и я с ужасом поняла, что это могу быть я. Целовать Люка оказалось так естественно, что это пугало меня. Мы оставались в таком положении уже пять минут, когда я услышала смех и низкий голос: «Это просто влюбленные дети. Оставь их в покое». Я услышала звук удаляющихся шагов, и затем воцарилась тишина.

Наконец я собралась с силами и оттолкнула Люка, но почувствовала, что мои колени дрожат, и осела на землю, пытаясь отдышаться.

— Извини меня за это, Кэт, — беззаботно заявил он. — Так обычно делают герои в фильмах, когда надо избежать рискованной ситуации, и, как видишь, в этот раз действительно сработало.

— Отличная идея, — выдохнула я, боясь смотреть ему в глаза.

— Ты выглядишь такой потрясенной, — засмеялся он. — Я и сам волновался, но нам все сошло с рук.

Я все еще не могла подняться на ноги, пытаясь успокоиться, и не знала, что смутило меня больше — поцелуй Люка или разгневанные сельские жители. Я оперлась рукой о камень, лежавший в паре метров от стены. Когда я поднялась на ноги, то заметила между порослью лишайника и налипшей листвой истершиеся буквы. Некогда это было надгробие, которое ушло в мягкую почву, оставив рядом треугольную вмятину.

— Ух ты, взгляни на это.

Я присела на корточки, и Люк сделал то же самое.

— Ты можешь разобрать имя? — спросила я.

Он отрицательно покачал головой и многозначительно посмотрел на меня.

— Сохранилась только буква «Г», Кэт, но не придавай этому слишком большого значения.

— Здесь еще остались цифры, — торжествующе заявила я, проводя пальцем по обкрошившемуся песчанику. — Единица и… шестерка. Значит, это семнадцатое столетие, и эту могилу все же не раскопали.

— Может, ты и права, — ответил он. — Но я нашел кое-что гораздо интереснее. Посмотри-ка.

Он отодвинул плеть ползучего растения, и я смогла разглядеть изображение руки, четко вырезанное на камне.

— Что это такое? Ну, то есть ясно, что это рука, но что она может обозначать?

Люк встал и обхватил голову руками со страдальческим видом.

— Я точно видел это где-то раньше, не могу вспомнить.

Я молчала, пока он ходил взад-вперед, стуча подошвами ботинок по мостовой. Наконец он победно поднял кулак в воздух.

— Никогда не забуду эту историю. Я прочел ее в Хэллоуин. Все чокнутые сказки о привидениях поверхностны, а эта была о кладбище где-то в центральных районах, где на надгробиях были вырезаны контуры ладоней и ступней. Местные жители утверждали, что это ведьминские метки. Согласно поверью, того, кому придутся впору эти метки, ожидает серьезное несчастье.

— И ты веришь в это? — спросила я, невольно содрогнувшись, и поспешно отдернула руку на случай, если ее очертания повторяют линии высеченного изображения.

— Конечно нет, но… это объясняло бы, почему Томас отказался от истории. Если бы местонахождение могилы стало известно, после находок, сделанных им в Мартинвуде, сюда бы потянулись толпы искателей ведьм и призраков.

— Возможно, — с сомнением согласилась я.

Люк посмотрел в небо, и я поймала себя на том, что мне хочется обнять его снова. «Это всего лишь Люк», — сказала я себе. Но сегодня как будто кто-то другой занял его место, и это приводило меня в замешательство.

— А это не Полярная звезда, Кэт?

Я искоса посмотрела на него:

— Не имею ни малейшего понятия.

— Тебя может напугать еще кое-что, — улыбнулся он. — Если эта часть кладбища развернута к северу, она называется Дьявольской стороной.

— Ты же не серьезно? — выпалила я. — Почему?

— В этой части кладбища обычно хоронят некрещеных, самоубийц и отлученных от церкви, причем не подписывают надгробий.

Это показалось мне ужасно грустным, и мне больше не хотелось оставаться здесь, кроме того, я стремилась вернуть хоть какую-то дистанцию между нами с Люком. Мой голос прозвучал резко:

— Нам правда уже пора. Не надо было мне тащить тебя сюда, это был просто глупый каприз.

— Кэт, посмотри на меня. — У Люка был такой голос, что я резко встала и медленно повернулась к нему. — Сегодня все получилось по-другому, но на этом следует остановиться. Я волнуюсь за тебя.

— Я не верю во все это, — соврала я. — Это была просто забавная байка, чтобы как следует впечатлить моего друга-журналиста.

— Пообещай, что ты оставишь все это, — он почти умолял. — Томаса Уинтера с его облезлым домом и всю остальную сверхъестественную чушь.

— Обещаю, — торжественно ответила я, и я действительно говорила от чистого сердца. Люк был прав, вся эта история была слишком нереальной, чтобы задерживаться на ней дальше, и от нее некуда было двигаться. Мне следовало оставить ее.

Когда мы вернулись в машину Люка и выехали из деревни, я всего лишь раз оглянулась назад и заметила на небольшом пригорке черно-белый дом в стиле фахверк, окруженный строительными лесами. На металлические ворота, преграждающие путь, были повешены объявления, и в целом место выглядело как строительная площадка. Я хорошо запомнила фотографию и поэтому не сомневалась: это был Мартинвуд, снова покинутый.

 

ГЛАВА

ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

В ту ночь я провалилась в сон без сновидений, настолько тяжелый, что никак не могла проснуться и прийти в себя. В конце концов около десяти утра меня разбудил свет, просачивающийся через тонкие занавески. Я еще немного полежала под теплым одеялом, обдумывая последние события. Теперь я знала о Женевьеве гораздо больше, у нее появились происхождение и своя история, как и у всех обычных людей, и это означало, что теперь у меня есть больше способов бороться с ней и, возможно, даже победить. При свете дня я уже не была так уверена в том, что она способна на убийство, но мы с Люком все же решили, что она слегка не в себе и ей требуется помощь.

— Ты очень хорошо выглядишь, — весело сказала мама, когда я спустилась вниз. Она придирчиво оглядела меня. — Но сильно похудела… Тебе все же стоит побольше есть.

Она настояла на том, чтобы сделать мне сытный завтрак, и я расслабилась и наслаждалась заботой и вниманием. После нашего последнего разговора о ее недуге мама, кажется, действительно стала поправляться. Она уже не так часто жаловалась на недомогание и успела сходить к врачу, чтобы попробовать новую терапию. Я надеялась, что все окончательно наладится.

— Вчера тебя все искали, — улыбнулась она, поставив передо мной большую тарелку с омлетом, помидорами, грибами и тостами.

— Все?

— Нэт, Ханна и… Мерлин. Они не могли дозвониться на твой мобильный и звучали слегка… взволнованно.

Я схватилась за голову, потому что вспомнила о свидании с Мерлином. Я даже не сообщила ему, что оно отменяется, но… он ведь наверняка все поймет, и у меня впереди достаточно времени, чтобы исправить положение на вечеринке у Нэт.

— Мам, за городом был очень слабый сигнал, потом связь вообще пропала, и я выключила телефон. Я волновалась, что не могу сообщить тебе, когда мы вернемся.

— Когда ты уезжаешь с Люком, я не так сильно беспокоюсь, — лукаво ответила она. — Как прошла ваша поездка?

Я нетерпеливо помахала рукой.

— Замечательно, но что было нужно ребятам?

— А, что-то насчет вечеринки.

Я порадовалась, что это не что-то другое.

— Вечеринка у Нэт сегодня, возможно, они поменяли время или что-нибудь в этом роде. Я позвоню ей попозже.

Когда я включила мобильный, на нем было около восьми или девяти пропущенных звонков и столько же эсэмэс. Ханна звонила из какого-то шумного места и оставила сообщение у меня на автоответчике пронзительным, взволнованным голосом: «Кэти, просто не могу поверить, что ты не здесь, срочно перезвони мне». Она всегда была склонна драматизировать ситуацию. Я позвонила ей, но телефон был отключен. Мерлин и Нэт тоже были недоступны, поэтому лучше всего было придерживаться прежнего плана и пройтись до дома Нэт в середине дня. Я увидела, как мама за окном сжигает опавшую листву в специальной печке, и подумала, что мне представилась отличная возможность раз и навсегда избавиться от кулона. Когда она отвлеклась на что-то, я закинула его через дымовую трубу и оставила обращаться в пыль. Сегодня я решила, что начну все заново.

Небо было ослепительно-голубым, облака напоминали взбитые сливки, а первый мороз делал все окружающее только красивее. Я решила не торопиться и прошлась по парку, остановилась понаблюдать за утками, кормящимися в озере, и улыбнулась маленькой девочке, которая бросала им хлеб. Из-за Женевьевы я перестала носить пальто и засунула его в самую дальнюю часть шкафа. Я надела толстый вязаный джемпер поверх заправленной в джинсы футболки. У меня был не такой обширный гардероб, как у Ханны, но с тех пор как я похудела, все вещи стали сидеть на мне по-разному, и я стала более плавно двигаться, хотя раньше неприглядно загребала ногами при ходьбе. Я была в полной гармонии с собой, и это чувство опьяняло. По дороге к Нэт я стала выискивать лица в облаках, это было одним из моих экзотических хобби, о которых я никогда никому не рассказывала.

Дом Нэт был странно тихим, и занавески на первом этаже были все еще задернуты. Мне пришлось долго ждать на пороге, пока ее мама откроет дверь.

— Боже мой, Кэти? Нэт все еще в постели, без сил. Ты, наверное, тоже пока не пришла в себя. Даже странно, что ты на ногах так рано.

Я глупо уставилась на нее. Было уже далеко за полдень. Я стояла с подушкой для Нэт, завернутой в фольгу, в одной руке, и гигантским клубничным чизкейком — в другой.

Мама Нэт, кажется, поняла, что я чего-то не знаю, смутилась и втолкнула меня в дом, говоря, что сейчас разбудит дочь и та все объяснит, после чего скрылась наверху.

Что она мне объяснит? Я уже опоздала. Мерлин и Ханна должны быть здесь, но в доме стояла полная тишина, никаких шариков, разбросанных подарков и вкусных запахов из кухни. Меня позвали сверху.

— Кэти, иди сюда.

Я поднялась по лестнице и медленно открыла дверь. Спальня Нэт выглядела как обычно: теплая, красочная и с неизменным бардаком. Множество разнообразных стилей, по идее не подходящих друг к другу, в ее комнате смотрелись отлично. Занавеска была опущена, и я могла только различить тело Нэт на кровати. Внезапно я догадалась, что она заболела и никто не смог дозвониться до меня, чтобы рассказать об этом. Я подошла поближе и наконец заметила, как она бледна и что она с трудом может сосредоточить на мне взгляд глаз с темными кругами.

— Ты кошмарно выглядишь, — сказала я с сочувствием. — Это что, грипп?

Она страдальчески приложила руку ко лбу и прокаркала что-то нечленораздельное.

Я аккуратно положила подарок на кровать.

— Мне, наверное, лучше дать тебе поспать. Очень жаль, что так получилось с вечеринкой. Мы всегда сможем провести ее в другой день.

— Кэти, не уходи.

Нэт попыталась сесть на кровати, и я смогла получше разглядеть ее. И поняла, что темные круги под глазами — это не что иное, как размазанная тушь, а бледность была вызвана толстым слоем тонального крема, который грязным пятном остался и на подушке. На голове у нее было что-то вроде вороньего гнезда с застрявшими кусочками разноцветной мишуры.

— Мне так жаль, — пробубнила она, делая большой глоток из стакана, стоявшего на прикроватной тумбочке. — Мы все пытались дозвониться до тебя. Я ничего не знала. Вечеринка была абсолютным сюрпризом, и к тому же Мерлин сказал, что ты обещала вернуться к вечеру.

— Вечеринка? Здесь?

— Нет, у Мерлина дома.

— У Мерлина? — повторила я, чуть не свалившись с кровати.

Нэт обрушила на меня поток слов.

— У его мамы был большой шатер в саду для какого-то студенческого собрания, и Женевьева уговорила ее устроить для меня вечеринку. Все решилось в последний момент, и большая часть еды осталась, но…

Она смолкла, по-видимому, увидев мою реакцию. Мне стало физически плохо от разочарования, зависти, боли, злости и всего спектра негативных эмоций, которые я вообще была способна испытать за всю свою жизнь. Дом Мерлина был потрясающий и больше напоминал загородное графское поместье, особенно в сочетании с ним самим. Когда я подумала, что там все веселились без меня, то ощутила невыносимую боль, будто меня ударили прямо в живот.

— Куда ты пропала, Кэти? Мы целую вечность пытались тебе дозвониться.

С моим лицом стало происходить что-то странное. Оно онемело, будто я сделала маску из лечебной глины и не могла хмуриться или улыбаться, чтобы она не растрескалась. Я едва открывала рот, когда заговорила.

— Мне надо было задержаться. Других вариантов не было. Нам с Люком пришлось сидеть и ждать, чтобы переговорить кое с кем. — Нэт внимательно смотрела на меня, и я отчаянно пыталась выглядеть непринужденно и сохранить хоть немного гордости. — Ну, и как прошла вечеринка?

Она потерла глаза и потянулась, мечтательно улыбаясь.

— Просто потрясающе. Мама Мерлина разрешила позвать кого угодно, и как только это стало известно, пришли почти все.

Ночью было холодно, но у нас были уличные обогреватели, рождественские гирлянды и даже музыкальная группа, которая играла все, от классики до рока. Как было здорово праздновать под открытым небом с луной и звездами и танцевать на траве до четырех утра. А когда я свалилась от усталости, меня отнес домой… Адам.

— У меня просто дух захватывает, — пробормотала я, разрываясь между желанием искренне порадоваться за нее и погрязнуть в собственном горе.

В ее глазах промелькнуло что-то, когда она увидела мой плохо завернутый подарок, и лицо грустно вытянулось.

— Кэти, мне правда так жаль. Я ничего не знала про вечеринку, пока не попала к Мерлину, и мы звонили тебе до последнего…

— Все в порядке, — неубедительно заявила я. — Это был отличный сюрприз, и ты его заслужила.

— Он был бы еще лучше, если бы там оказалась ты.

Я пыталась хмыкнуть что-то благодарное, но у меня получился писк сдавленной кошки.

— Тебе следует знать, что Мерлину пришлось очень нелегко, и он всю ночь ходил совершенно несчастный.

— Правда? — Мне стало немного легче, когда я представила одинокого Мерлина, который пытается развлекать сам себя. Это было даже печальнее, чем мое нынешнее положение.

Пропищал телефон Нэт, и она стала читать сообщение.

— Извини, я не слышала, что ты звонила. Тут сообщение от Жен.

Я скривилась, но она была слишком увлечена, чтобы обратить на меня внимание.

— Хм… пишет, что уже выложила фото с вечеринки на фэйсбук.

Наверное, я мазохистка, потому что когда Нэт вывалилась из кровати и села за ноутбук, я не ушла, а встала рядом с приклеенной улыбкой. Мне неохотно пришлось признать, что фотографии были отличные. На них не было деланных дурацких поз, когда все улыбаются на камеру или кривляются. Женевьева, должно быть, стала невидимкой и перемещалась с камерой везде, запечатляя атмосферу и дух вечеринки. Одними из лучших были фотография Нэт, когда она, закрыв глаза, задувала свечи на торте, и еще одна, изображавшая шатер, подсвеченный чудесными огоньками и окруженный огромными, покачивающимися на ветру дубами.

С некоторым облегчением я поняла, что Женевьевы не было ни на одной из них, потому что она неизменно оставалась по другую сторону объектива.

— Ух ты, они просто отличные, — выдохнула Нэт.

— Да, они ничего, — признала я, обняв ее. — Я очень рада, что тебе понравилась вечеринка, честное слово, и не вини себя ни в чем. Следующую я ни за что не пропущу.

Нэт только собиралась закрыть страницу, когда загрузилась новая партия фотографий. Она заколебалась, а затем словно окаменела. Я посмотрела туда же, куда и она, в самый центр, и уже не смогла отвести взгляд, хотя мне очень хотелось. «Я твой самый страшный ночной кошмар». Она сказала мне это, когда мы виделись в первый раз, и теперь кошмар воплотился прямо перед моими глазами и уже навсегда останется в моей голове. Женевьева и Мерлин танцевали медленный танец, она обвила руками его шею, а он глядел на нее сверху вниз глазами, полными обожания. И самым худшим было то, что я знала этот взгляд. Раньше так он смотрел на меня.

 

ГЛАВА

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

— Как мило, что кто-то снял такую фотографию, — сказала я с неприкрытым укором. — Я очень рада, что Мерлин так по мне скучал.

Нэт издала пронзительный нервный смешок.

— Кэти, в этом не было ничего такого. Мы решили пошутить под конец вечеринки и устроить медленный танец, как в старые добрые времена. Мы все танцевали друг с другом по очереди. Не вкладывай особого смысла в это фото, Мерлин действительно скучал по тебе.

Что бы она мне ни говорила или пыталась объяснить, фотоаппарат никогда не лжет. Женевьева словно сообщала мне об этом всем своим видом, и она была абсолютно права. Этот момент мог длиться не более секунды, но теперь он застыл во времени, и каждый раз, как я буду смотреть на Мерлина, перед глазами будет возникать эта фотография. Я прошлась взад-вперед по комнате, стараясь рассуждать трезво, не в состоянии сдержать своего негодования.

— Я знаю, Мерлин понравился ей с самого начала, и она не могла дождаться, пока я окажусь за бортом, чтобы организовать вечеринку и начать действовать.

— Все было не так, — терпеливо ответила Нэт. Она уже вылезла из кровати, села за туалетный столик и пыталась смыть остатки вчерашнего макияжа и распутать волосы. — Никто не планировал вечеринку без тебя, мы же думали, что ты вернешься, забыла? Ты обещала Мерлину встретиться с ним в субботу вечером.

Хотя это было абсолютной правдой, легче мне не стало.

— Я знаю, что обещала, Нэт, но мне пришлось задержаться, а она предвидела, что такое случится.

Нэт повернулась и пристально посмотрела на меня своими спокойными серыми глазами.

— И откуда она могла это знать? Предчувствие или телепатия?

— Я не знаю, — пробурчала я, — но она знала об этом. Она в самом деле склонна к манипулированию, она подлая и просто…

Я смогла остановиться, и слово «злая» застряло у меня во рту. Я снова попалась на этот крючок, стала критиковать Женевьеву и выглядеть при этом ревнивой и мстительной. Вот и все мое самообладание. Я долго держала себя в руках и играла с ней в ее игру, но она нанесла удар по самому болезненному — отношениям с Мерлином. Нэт похлопала рукой по табуретке, приглашая меня присесть рядом с собой. Я почувствовала, что сейчас меня будут ругать, как пятилетнюю девочку.

— Послушай, я понимаю, что ты чувствуешь, — начала она. — Женевьева веселая, остроумная и очень милая, и вам обеим нравятся одни и те же вещи. Но она не такая, как ты думаешь.

— Ты просто не способна видеть плохое в людях, — с нежностью ответила я. — В этом вся проблема. Представь, если бы это был Адам, что бы ты почувствовала?

— А ты сильно изменилась с тех пор, как появилась Женевьева, — сказала Нэт, полностью проигнорировав фразу об Адаме, и дернула меня за волосы. — Помнишь, как мы раньше отрывались?

— Но мы же и сейчас неплохо проводим время, разве нет?

Она потупилась и стала ковырять пуговицу на своей пижамной рубашке.

Это было ужасно. Если Нэт считает, что со мной скучно, то что тогда думают остальные?

— Я знаю, что последние несколько месяцев тебе пришлось нелегко, Кэти… И знаю, что вы с ней на ножах. Но я все же думаю, что ты слишком жестока с Женевьевой.

— Спасибо, что в лицо говоришь то, что думаешь, — мрачно пробормотала я.

Она провела рукой по спутанным волосам.

— Что бы она ни делала, ты во всем видишь что-то плохое, и когда ты о ней говоришь, это как будто о каком-то другом человеке, которого никто в глаза не видел.

— Я знаю, — согласилась я, яростно закусывая губу.

— То, что произошло вчера вечером, не было ее виной, но ты тут же осуждаешь ее без всяких причин. И это уже не в первый раз.

— Мне никаких причин не надо. Я просто знаю.

Нэт показала пальцем в угол комнаты.

— Посмотри, что Женевьева подарила мне на день рождения. Это что-то невероятное и наверняка заняло у нее уйму времени.

Это была створчатая ширма около полутора метров высотой, состоящая из трех соединенных вместе секций. Каждая из них была вручную расписана цветами в нежных, пастельных оттенках розового, лавандового, голубого и кремового. Она была совершенно великолепна, и за нее я возненавидела Женевьеву еще больше. Особенно после того, как она соврала, что не знает, какой подарок сделать Нэт. Моя подушка на фоне этой ширмы казалась каким-то никчемным пустяком. В последующие несколько секунд я представила свое будущее, и оно меня напугало. Женевьева не успокоится никогда и каждую неделю будет придумывать новую пытку, чтобы выжить меня, или делать так, чтобы я казалась мерзкой. Раньше я наивно полагала, что достаточно сильна и смогу вынести ее козни, но это было не так. Если мне придется заставить друзей выбирать между нами двумя, может быть, этот момент уже наступил?

Я разлепила высохшие, потрескавшиеся губы. Сердце стучало в груди, как барабан.

— Тебе кое-что нужно знать о Женевьеве. Я не собиралась никому рассказывать, но теперь, мне кажется, время пришло.

Нэт немедленно отозвалась.

— Это тебе кое-что нужно знать, Кэти. Прошлой ночью она рассказала мне, Ханне и Мерлину большой секрет.

Я отчаянно захотела узнать, какую новую ложь она рассказывает о себе, поэтому я предложила Нэт начать первой, но она вскочила и сказала:

— Я принесу нам попить. Подожди меня.

Я прошла к окну и провела ладонью по ширме. Он была приятной на ощупь, замысловатой и совершенно неповторимой. Что-то подобное стоило бы в художественных салонах сотни фунтов, и неудивительно, что Нэт была так довольна.

Я выглянула из-за шторы и увидела внизу обычную бытовую сценку: отец Нэт мыл машину, мама сгребала опавшую листву, а сестренка каталась на велосипеде по лужам. Для меня наступил переломный момент. Может статься, я уже никогда не смогу сидеть здесь с рядом Нэт и заниматься нашими обычными ежедневными делами, поскольку то, что я собиралась рассказать ей о Женевьеве, нельзя будет вернуть назад. Я готовилась назвать ее убийцей и сообщить, что у меня есть доказательства этого. Может быть, секрет Женевьевы и был большим, но мой был еще больше.

Нэт вернулась через несколько минут с двумя чашками горячего чая. Ее лицо еще блестело от лосьона, и она собрала волосы на голове гигантской заколкой, отчего они стали выглядеть еще более взлохмаченными. Она была такой милой и забавной, что я уже хотела ничего не говорить, но решительно одернула себя — я должна сделать это. Нэт сняла из-за двери пушистый халат и сунула ноги в теплые домашние тапочки с хрюшками.

— Родители Женевьевы не погибали в автокатастрофе, — начала она, и я тут же навострила уши. — Они погибли при пожаре, и она тоже была там.

— Тогда почему она солгала? — спросила я, почувствовав леденящую слабость.

— Она все еще мучается от этого, — проговорила Нэт, словно защищая ее. — От того, что знает, что они сгорели заживо и только ей удалось выжить. И это еще не все.

— Есть еще что-то?

— После пожара Женевьева переехала жить к дяде с тетей, но они вели себя жестоко и распространяли о ней всякое вранье.

Мне так не хотелось смиряться с тем, как развиваются события, что от негодования у меня даже закружилась голова.

— И что же они врали про нее?

Последовал глухой скептический смешок:

— Что она опасна и нуждается в профессиональной помощи. На тот момент ей было всего восемь лет.

В глубине души я кричала, но не могла озвучить свои страхи. Было очевидно, что Нэт ни на секунду не усомнится в своей истории.

«А что, если обвинения были правдой и Женевьева — воплощенное зло, поэтому с ней не могли поладить дети и даже взрослые боялись ее? Но теперь она научилась скрывать свою истинную натуру, и я — единственная, кто способен ее увидеть».

— Это еще пустяки, — продолжила она, и я обмерла еще больше. — Женевьеву удочерили, когда она была совсем крошкой, потому что ее настоящая мать покончила с собой и она осталась совсем одна.

Я закрыла лицо руками, пытаясь взять себя в руки и сосредоточиться. Хорошо, что со стороны из-за этого я выглядела пораженной и сочувствующей.

Голос Нэт прозвучал неожиданно серьезно:

— Я знала, как ты будешь расстроена.

— Это просто ужасно, — ответила я, думая, как бы узнать еще больше, не выглядя при этом черствой. — Женевьева, наверное, когда-то решила поменять свое имя?

— Почему ты так думаешь?

— Ну, просто мне так показалось, — соврала я, раздумывая, не специально ли она взяла себе такое книжно-лиричное имя, чтобы людям было легче ее запоминать.

— Она не говорила ничего такого, но всячески подчеркивала, что человек, которым она была раньше, умер навсегда.

— Похоже, я вновь не проявила чудеса отзывчивости и чуткости, — сказала я без всякого выражения. — Но ее манера общения с Мерлином все равно выводит меня из себя.

Нэт великодушно кивнула.

— Я бы чувствовала себя точно так же, если бы встречалась с кем-то вроде Мерлина. Но они правда просто друзья. Кстати, она помогала ему с чем-то… с подарком для тебя.

— Правда? — Я сморщилась от отвращения.

— Дело в том, Кэт, что мы с Ханной недавно заметили… ты стала колючей, как еж.

Прекрасно, значит, они обсуждали меня и то, какой подозрительной я стала. Я радовалась, что Нэт хватило храбрости сказать мне правду, но все равно это было неприятно.

— Прости, вам пришлось со мной нелегко, — пробубнила я. — Теперь я возьму себя в руки, особенно после того, что ты мне рассказала.

И в который раз Женевьева предугадала все мои намерения и первой нанесла удар. Но теперь она перешла все мыслимые границы. При первой нашей встрече она заявила, что я не заслуживаю такой жизни и она отберет ее у меня. Мне снова нужно будет ее разочаровать. Я обняла Нэт и попрощалась.

Уже уходя, я запоздало заметила:

— Проблема Женевьевы в том, что она никогда не найдет того, что ищет, и не будет счастлива.

— Вот это да, — выдохнула Нэт.

— В чем дело?

— Она то же самое сказала о тебе. Слово в слово. И кстати, что ты мне собиралась рассказать о ней?

Я грустно улыбнулась.

— Это уже не имеет никакого значения. Ничего особенного.

 

ГЛАВА

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я металась по своей комнате, как тигр в клетке. Женевьева никак не могла знать, что мы с Люком задержимся вчера вечером, потому что мы и сами не знали этого. Это было совершенно невероятно, и мне было очень интересно, как Люк со своей обычной логикой объяснит ситуацию на этот раз. Как она это сделала? И этот дурацкий кулон вернулся ко мне, как несчастливый пенни, на сей раз завернутый в записку от мамы с просьбой быть поосторожнее. Наверное, он вывалился через вентиляционное отверстие в печке. Я смотрела на него, и в голове начали крутиться слова Женевьевы. «Мне не нужно следовать за тобой, Кэт. Ты уже отмечена». Я покачала кулон на ладони и удивилась, потому что он стал заметно тяжелее, затем вышла из себя и швырнула его об стену. Когда я подняла его, оказалось, что он совершенно не пострадал, но на штукатурке осталась заметная вмятина. Я в сердцах перевесила один из постеров, чтобы скрыть ее.

Я с жаром и рвением принялась за работу, и было просто чудом, что к полудню бумага не загорелась под карандашом. Телефон не прекращал звонить и пищать, когда приходили новые сообщения, но я старательно всех игнорировала, пытаясь избавиться от засевшей во мне ярости.

— Я могу быть хорошей слушательницей, — осторожно заметила мама, когда я вышла из своего добровольного заточения, чтобы пообедать.

У меня, наверное, залегла горестная складка между бровями, и я вспомнила, как любила предупреждать бабушка: «Ветер сейчас переменится, а ты, Кэти, уже навсегда останешься такой».

— Спасибо, что спрашиваешь, мам, но с этой проблемой мне придется разбираться самой.

— Это что, опять та самая девушка?

Я твердо решила ничего не говорить ей, потому что до сих пор она мне не верила, и мне уже надоело думать о Женевьеве.

— Если ты захочешь поговорить, я рядом, — сказала она и поджала губы.

Мама еще не успела дойти до двери, когда я передумала.

— Честно говоря, у нас одинаковые вкусы во всем, нам нравится один и тот же парень и теперь мы говорим друг о друге одно и то же. Мы так переплелись, что я уже больше не знаю, кто я на самом деле.

— В таком случае, у нее, должно быть, очень низкая самооценка, — уклончиво ответила мама. — Это, конечно, не звучит как комплимент, но она наверняка восхищается тобой.

— Совсем нет. Она меня презирает, и как бы то ни было, она во всем намного лучше меня.

— Я уверена, что это не так. Тебе нужно поверить в себя.

У меня снова стали наливаться кровью глаза, и я уже не могла остановиться.

— Она похожа на кошку со своими гадкими зелеными глазами. Все считают, что кошки милые, но они отвратительные… холодные, эгоистичные, заносчивые, надменные, самовлюбленные хищники… и всегда сами по себе…

Джемма укоризненно мяукнула, будто поняла каждое слово, и слегка стукнула меня своим хвостом.

— Она задела тебя за живое, — грустно заметила мама.

— Она называет себя Женевьевой, — зло продолжила я. — Но она изменила свое имя, потому что настоящее ей совершенно не подходило, оно слишком хорошее.

Мама снисходительно рассмеялась:

— Почему? И что это было за имя?

— Грейс.

Я отвлеклась на секунду. Мамина чашка выскользнула у нее из рук и разбилась об пол, разлетевшись на мелкие части. У нее было такое потрясенное лицо, что я замолчала и некоторое время не знала, что делать. Наши взгляды встретились, и мы будто целую вечность смотрели друг на друга. Затем она резко наклонилась, дрожащими руками стала собирать осколки чашки и, конечно, порезалась об острый кусочек фарфора.

Я отвела маму к раковине, промыла порез, обернула бинтом и сверху заклеила пластырем. Все это время я пыталась игнорировать чувство беспокойства, затаившееся глубоко внутри.

— Я сегодня никуда не уйду, — пробормотала она. — Тебя нельзя оставлять одну в таком состоянии.

Меня больно резануло чувство вины. Мама договорилась участвовать в церковной благотворительной распродаже, так ей было легче знакомиться и сходиться с новыми людьми. Хотя это не звучит внушительно, для нее это должно было стать важным событием, а теперь я все испортила.

— Я в полном порядке, — успокоила я. — Просто иди, и хорошо проведи время, и не спеши домой.

Мама все еще была немного бледной, но все же удалилась с решительным видом, даже не устроив свою традиционную проверку защелок на дверях и окнах, перед тем как выйти из дома.

И она даже не спросила меня, откуда я узнала настоящее имя Женевьевы. Я абсолютно точно знала, что по какой-то причине сегодня она хочет оказаться как можно дальше от дома.

Я вернулась к своей работе, параллельно подсчитывая пропущенные звонки от Мерлина и испытывая какое-то злорадное наслаждение, особенно когда их количество достигло тринадцати. И снова какая-то отвратительная мелочь, которую теперь ни за что не выкинуть из головы. Мне следовало внять совету Люка и перестать забивать себе голову всей этой сверхъестественной чехардой и подойти к проблеме более рассудительно. Я глубоко вздохнула, вспоминая мамину реакцию на имя «Грейс», и мне пришли в голову слова Люка: «Женевьева откуда-то тебя знает… она зациклилась на тебе, потому что считает, что между вами что-то произошло…»

Похожее испуганное выражение лица было у пожилой леди из Крокстона, жены священника и теперь у моей мамы. Могла ли она быть одной из нитей в запутанной паутине Женевьевы? Было невозможно оставить это в стороне, поэтому я написала Люку эсэмэс. Через пять минут он уже, как обычно, стоял у меня на пороге, но был такой помятый, будто только что вылез из постели.

— Ты мог и не приходить так быстро, — извинилась я. — Но с этим я больше ни к кому не могу обратиться.

— Выкладывай все, Кэт, — с жаром сказал он, и мне показалось, что хотя ему не нравилось видеть, как я переживаю, его увлекала эта игра в кошки-мышки.

Я рассказала ему о вечеринке и об откровениях Женевьевы, а также о неожиданной маминой реакции на имя «Грейс». Люк взъерошил волосы, встал и поставил греться чайник. Положил себе в чашку две ложки растворимого кофе, три ложки сахара, снял еще кипящий чайник, энергично размешал и затем сделал большой шумный глоток. Потом совершил набег на жестяную коробку со сладостями, утопил два шоколадных печенья в своей чашке и наконец задумчиво поглядел на меня.

— А почему ты просто не спросишь у нее?

— Мама не любит говорить о своем прошлом, — напомнила я. — Она никогда не рассказывает об отце или своем прежнем месте работы. И с бабушкой и дедушкой я вижусь раз в году. Выглядит так, будто она осознанно отгораживает себя.

— Ты можешь попытаться сделать это осторожно и не торопить события.

Я громко выдохнула:

— Она пытается прийти в норму, и я не хочу все испортить. Любое разочарование, и она вернется туда, откуда она начала… станет затворницей.

Он поднял брови и посмотрел на меня:

— В таком случае я не знаю, что еще можно сделать.

— Есть один способ. Это просто мои домыслы, и они могут оказаться заблуждением, но мне нужна помощь…

Люк застонал и закрыл уши руками.

— Я знаю, что это опять грозит неприятностями или чем похуже. И что это за идея?

— Наш чердак, — быстро ответила я. — Мама хранит там все фотографии, письма, книги, мебель. Все вещи из прошлого.

Люк, похоже, сомневался.

— Она не стала бы хранить там что-то важное, зная, что ты будешь там рыться.

— Но в этом-то и дело… у нас была складная лестница на чердак, и однажды, когда мне было лет десять, я поднялась наверх, и мама просто пришла в ярость.

— Она, наверное, волновалась, что ты упадешь оттуда.

Я посмотрела на него своим самым зловещим взглядом.

— Или она что-то скрывает там. Вскоре после того случая лестница мистическим образом исчезла.

— Чердак — это ужасно, — заворчал Люк. — Терпеть не могу пыль, паутину и всякие жуткие штучки типа летучих мышей и скелетов…

— Нет там никаких скелетов, — засмеялась я и посмотрела на часы. — Мамы не будет еще по меньшей мере пару часов. Ты со мной?

Он неохотно кивнул и засучил рукава. Но после того как он согласился, я пришла в замешательство, потому что еще ничего не продумала. Мне пришлось с неудовольствием признаться в своем промахе.

— К сожалению, у меня есть только обычная стремянка, и ее не хватит, чтобы достать до люка в потолке. И к тому же, если мама внезапно вернется, то не простит меня. Особенно после того, как я втянула в это тебя. — Я нервно глотнула кофе из его чашки. — Не такая уж это была удачная идея.

— Ты не так уж хорошо все обдумала, Кэт. Существует более простой способ добраться до твоего чердака, и мама ни за что не узнает.

Я ужасно злилась, когда он был таким самодовольным, и как бы я ни напрягала мозги, я все равно не могла придумать иного пути на чердак, кроме как через люк в потолке.

Люк показал в сторону двери.

— Пойдем, я покажу тебе.

— Мне брать с собой куртку?

Он покачал головой, все еще раздражающе таинственный. Через две минуты мы поднялись к нему на второй этаж и остановились в коридоре напротив четырех дверей, которые в зеркальном отражении повторяли планировку нашего с мамой дома. Первой была дверь в его комнату, затем в комнату родителей, в ванную и, наконец, в каморку, едва вмещающую кровать; эту каморку моя мама использовала как прачечную. Я нетерпеливо подтолкнула его, но он только улыбнулся, что рассердило меня еще больше, и распахнул дверь в каморку. В ней не было ничего, кроме лестницы, ведущей наверх.

Люк склонил голову набок и сделал что-то вроде приглашающего жеста.

— Папа переделал чердак в свой рабочий кабинет и втянул меня в эти хлопоты. И знаешь что?

— Что?

— Наши чердаки соединяются. Нужно просто переступить через щель.

Я бросилась ему на шею и обняла изо всех сил.

 

ГЛАВА

ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Чердачная комната была светлой и ярко освещенной, потому что весь мусор из нее вынесли и постелили новый пол. Оставалось только переделать стены и потолок. Из нового мансардного окна, такого же, как у Мерлина в студии, я видела ряды дымовых труб, лоскутки голубого неба и пару черных дроздов, сидящих на проводах. Я сразу же заметила, каким темным, хмурым и захламленным выглядит наш дом. Я постояла с минуту, прищурившись, и попыталась различить разные коробки и странные очертания предметов. Кое-где в шиферном покрытии крыши были дыры, которые пропускали дневной свет небольшими лучами. Интересно, как давно мама задумывалась о починке крыши.

— Через неделю проход заложат кирпичом, — значительно заметил Люк. — Мы должны следовать правилам пожарной безопасности, и доступа в твой дом больше не будет. Так что я больше не смогу незаконно проникнуть в твой дом, Кэт.

Я рассеянно улыбнулась, понимая, что это мой последний шанс осмотреться здесь и увидеть все таким, каким оно должно быть. Здесь находилось нечто, что мама стремилась скрыть от меня, и когда появилась возможность все узнать, я занервничала. Я беспокойно взглянула на Люка, собралась с духом и пошла вперед.

— Сначала убедись, что здесь можно пройти, — предупредил он, когда я ступила на край.

— Я думаю, все в порядке. Я уже была здесь раньше, забыл?

Люк шел сразу за мной и с опаской поставил свою ногу сорок пятого размера на половицу. Затем, успокоившись, заметил:

— Похоже, пол был дополнительно обшит досками.

— Фу! — взвизгнула я, когда мне на щеку налипли влажные нити паутины.

Я некоторое время стояла и оглядывалась, и почему-то меня охватило непреодолимое чувство печали. Вокруг были не просто пыль, запустение и рухлядь, но витало что-то почти осязаемое, и я снова была рада, что рядом со мной Люк, готовый поддержать в любой момент.

— Смотри, манекен для шитья, — указал он. — А вон старая птичья клетка.

Я стала копаться в чайных коробках, набитых книжками и старыми игрушками, удивляясь, что мама не поленилась сохранить все эти вещи.

— А что в чемодане? — спросил Люк.

Это был старомодный саквояж, на котором лежало несколько мешков со старыми диванными подушками и занавесками, но он был надежно заперт, и ключа нигде не было видно. Я слегка постучала по нему, и раздался глухой звук.

— Я могу взломать замок, — сказал Люк.

Я положила руку ему на плечо, чтобы удержать.

— Не нужно. Его петли проржавели, и вот эта, например, сама уже отвалилась.

Я осторожно просунула руку внутрь и нащупала что-то длинное и тонкое, завернутое в кусок ткани. Пальцы коснулись прохладного металла, покрытого множеством дырочек.

— Я знаю, что здесь. Это мамина флейта.

— Я и не знал, что она играет на флейте.

— Она не играет… теперь. Но как-то рассказывала, что раньше была очень хорошей исполнительницей.

Я ходила между плетеными корзинами, искусственными цветами, теннисными ракетками, парафиновым нагревателем, чайником и прочими вещами, волнуясь, что могла ошибиться и чердак был просто местом для свалки ненужного хлама.

— А кое-что из этих вещиц стоит немалых денег! — воскликнул Люк, проводя рукой по небольшому старинному письменному столику, отделанному кожей.

Я подошла к нему и открыла крышку столешницы. Внутри лежала целая куча разных фотографий. Я стала разглядывать некоторые из них, пораженная тем, как выглядела мама в моем возрасте. Какие-то снимки были сделаны на пляже, какие-то на ярмарке. Ее волосы раздувал ветер, она выглядела веселой и беззаботной, настолько не похожей на маму, к которой я привыкла, что меня опять захлестнула волна грусти. Как будто каким-то колдовским образом вся ее жизнерадостность и мечты о музыкальной карьере остались пылиться здесь вместе со всем остальным старым хламом. Я села на пол, поджав под себя ноги, и стала рассматривать фотографии, а Люк продолжал поиски, предоставляя мне возможность побыть наедине с собой. Мне захотелось забрать одну из фотографий, но потом я поняла, что она только будет напоминать мне о том, какой несчастной мама стала теперь. Я аккуратно положила их на место.

Мое внимание привлек большой черный вещевой мешок, и я быстро расстегнула его.

— Смотри, — подозвала я Люка, — здесь даже детские вещи. Детский комбинезон, кардиган, вязаные ботиночки и маленькое полотенце.

Я подняла большой вышитый платок с каймой из шелковой ленты.

— Ого, как красиво.

Люк показал мне вышивку на одном из углов.

— Тут что-то написано.

— Хоуп. Разве это не странно? Может, это пожелание ребенку, например как «Мир и любовь»?

— Много лет назад это было популярное имя, — осторожно сказал Люк. — Родители любили называть детей в соответствии с христианскими добродетелями. Хоуп, Пэйшэнс, Чэстити, Мерси и…

Он смолк, и я быстро засунула платок обратно в мешок. Я могла точно сказать, о чем он думает — Грейс, имя, которое я больше не желала слышать. Я задержала последний взгляд на маминых фотографиях и закрыла крышку стола, тяжело осев на пол.

— Зря я притащила тебя сюда, Люк. Здесь не оказалось ничего полезного.

— Ну, это обычный чердак. Когда мы с папой разбирали свой, нам пришлось вывезти на помойку четыре грузовика хлама.

Меня наполнило чувство безысходности.

— Эта проблема с Женевьевой… она сделала меня невменяемой. Я всегда оглядываюсь, проверяя, не следят ли за мной, в постоянном напряжении ожидаю следующей ее выходки и уже больше не живу своей обычной жизнью.

— Ты не невменяемая, — успокоил Люк, присев рядом со мной на грязные половицы. — Хотя она и пытается сделать тебя такой.

Я притворно засмеялась.

— Ну, у нее, кажется, получается. Вот, например, что мы здесь делаем? Это просто сумасшествие.

— Но это, в принципе, забавно, — улыбнулся Люк, пытаясь меня приободрить.

— А самое худшее в этом то, — пожаловалась я, — что она показала мне ту сторону моей личности, о которой я сама не подозревала.

— Какую?

— Наполненную ненавистью, — ответила я без всякого выражения. Люк промолчал, и я с досадой хлопнула себя по бедрам. — И мне везде мерещатся дурацкие связи… Я даже втянула собственную маму в эту отвратительную игру.

— Ты должна быть сильной и сосредоточенной, Кэт, она хочет тебя сломить.

Я с трудом поднялась на ноги.

— Ну ладно, пойдем.

Когда я оглянулась, Люк держал в руках темный деревянный ящичек, покрытый резным орнаментом.

— А это что-то особенное, — с восхищением сказал он.

— Откуда ты это взял?

— Он упал за водяной бак. Я заметил, как что-то сверкает.

— Я его помню, — выдохнула я и вернулась в мыслях к дедушке, как он любил открывать этот ящичек для меня и изображать, будто это пиратская шкатулка с сокровищами.

— Чья она?

— Дедушкина. А обивка у нее из красного шелка.

Люк открыл и показал мне все еще мерцающую красную обивку. Я почувствовала хорошо знакомый запах сигар дедушки.

— Он всегда шутил надо мной, что когда я подрасту, он покажет мне один секрет.

— Какой секрет?

— Какое-то спрятанное сокровище.

— И где же оно?

— В том-то и дело, я так ничего и не узнала. Может быть, он просто придумывал.

Люк нахмурился и стал так и сяк вертеть ящичек в руках, а затем нетерпеливо передал его мне.

— Попробуй ты.

Я провела пальцем по ободку ящичка и снаружи и внутри, дрожа от нетерпения.

— Я годами пыталась разгадать эту штуку.

Он саркастично засмеялся.

— Что, и потайной кнопки нет?

— Нет.

— Он такой замысловатый, — задумчиво сказал Люк. — Если разглядывать вблизи, то можно увидеть, что это два разных орнамента и они состыковываются, как «ласточкин хвост».

У меня, наверное, было бессмысленное выражение лица, потому что я не имела ни малейшего понятия, о чем говорит Люк. Он забрал ящичек назад и ловко нажал пальцами на разные фрагменты двухцветного дерева. Он безрезультатно продолжал нажимать на узор, и мне уже стало неинтересно, когда вдруг что-то сдвинулось и выскочило еще одно отделение.

— Это ящик для бумаг, — улыбнулся он. — Обожаю головоломки. Нужно нажать на два абсолютно совпадающих фрагмента, или ничего не сработает.

Люк осторожно передал содержимое мне, будто там действительно могло быть что-то ценное, хотя я видела только свернутую бумагу. Я почувствовала, что у меня в руках что-то действительно важное, но мне не хотелось читать на чердаке. Я стала перебираться через завал вещей, чтобы попасть в дом Люка, и радовалась задержке, потому что внутри у меня все подскакивало от напряжения. Мы вернулись на его чердак, и я почувствовала, как мой желудок завязался узлом. Люк дал мне тряпку, чтобы вытереть руки, и я заметила, что все его лицо перепачкано сажей, что особенно забавно смотрелось в сочетании с его светлыми волосами. Больше не было причин задерживать исход дела, и я с напряженной улыбкой дрожащими пальцами развернула бумагу.

— Это мое свидетельство о рождении, — прошептала я, удивляясь, зачем маме прятать его, но затем в голову пришло очевидное — имя моего папы. Я быстро проверила графу «отец» и покраснела, потому что она была пустой. Я опустила голову и сделала вид, что смотрю в другую сторону, чтобы Люк не заметил. Мое внимание привлек маленький круглый кусочек пластика, лежавший в углу ящичка. Я посмотрела его на свет.

— Это именная детская бирка, — сообщил Люк. — На ней должно быть имя.

— Риверз, — прочла я. — И тут еще шесть чисел.

— Номер госпиталя, — быстро ответил Люк. — А еще что-нибудь?

— Только фотография. — Я перевернула ее и увидела какую-то надпись, но настолько выцветшую, что ее невозможно было разобрать. — Я думаю, мама пыталась отсрочить неизбежное. Когда мне исполнится восемнадцать, я могу захотеть найти отца. Может быть, она поэтому была так напряжена? Она боится, что я что-то о нем узнаю.

— Так что все это не имеет никакого отношения к Женевьеве? — вздохнул Люк.

— Мне так не кажется. Фото должно быть важным, но я не могу понять, кто это.

Он развеселился.

— Это должна быть ты.

— Но это не я, — возразила я. — Здесь подпись на обратной стороне, но она выцвела.

— А как насчет приема, которому мы научились в клубе шпионов? Как снова проявить надпись на бумаге?

— Вы не принимали меня в ваш клуб, — напомнила я, показав язык. — Правилом было: никаких девчонок.

Люк шутливо дернул меня за волосы и достал из кармана карандаш. Я восхищенно наблюдала, как он аккуратно заштриховывает оборотную сторону фотографии. Если взглянуть ближе, можно было увидеть, как белым на сером фоне постепенно проступала надпись.

— Что там написано?

Он был очень сосредоточен и не поднимал головы.

— Я могу разобрать дату. Пятое июня и год, тысяча девятьсот девяносто четвертый.

— Это мой день рождения, — сказала я, абсолютно ошеломленная.

Люк напряженно вглядывался в надпись.

— И имя тоже, Кэт. Здесь написано «Кэти Риверз».

Я хмыкнула.

— Но этот ребенок правда не я.

— Ты сама себя не узнаешь, — засмеялся он. — Моя мама говорит, что все маленькие дети выглядят одинаково.

— Мы что-то упускаем, — проворчала я. — Как будто слово вертится на языке, но ты не можешь его вспомнить.

Я посмотрела на свидетельство о рождении и прочла все подробности.

— Ого. Посмотри на это. Я родилась в роддоме в Северном Йоркшире. — Я громко хлопнула в ладоши, но Люка это совершенно не впечатлило.

— И что?

— Мы разыскивали что-нибудь о прошлом Женевьевы как раз в том же месте. Разве это не совпадение?

— Ну, это самое большое графство в стране, но раз ты так считаешь, Кэт… Что же она там делала?

Я покачала головой:

— Понятия не имею. Мама никогда не рассказывала, что жила где-то в другом месте, и я никогда ее не спрашивала.

И вот снова это чувство. Как будто нечто смотрит мне прямо в глаза, а я слишком глупа, чтобы увидеть его. Я пыталась сложить вместе все кусочки головоломки, но они рассыпались, и я готова была кричать от негодования. Словно ниоткуда на меня навалилась ужасная слабость, и мне захотелось уйти.

Сверху спуск по крутой деревянной лестнице выглядел намного страшнее, и у меня даже закружилась голова, но я заковыляла вниз и спустилась так быстро, что не рассчитала и споткнулась на нижней ступеньке, вывихнув лодыжку. Люк обнаружил меня распластанной на ковре. Я держалась за ногу, почти испытывая радость от боли.

 

ГЛАВА

ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

— Надо немедленно приложить лед, Кэт. Это уменьшит опухоль.

— Я не могу встать… можешь мне помочь?

Люк поставил меня на ноги, обхватил одной рукой за талию и положил мою руку поверх своего плеча, чтобы принять часть моего веса, когда я поскакала к его входной двери. Несколько шагов от его дома к моему показались мне непреодолимой преградой. Лодыжка уже раздулась, и я чувствовала, что ботинок становится все туже.

— Если бы мне захотелось пощекотать тебя сейчас, ты была бы абсолютно беспомощна, — пошутил он.

— Даже не мечтай, — неестественно засмеялась я, чувствуя недомогание от усиливающейся пульсации в ноге.

Громкий кашель заставил меня посмотреть вверх, и я еле устояла на ногах. Если бы Люк не продолжал крепко держать меня, я бы упала в мамин розовый куст. То, почему я так виновато выглядела и не могла перестать краснеть, было проклятием всех рыжеволосых людей — когда мои щеки приобретали свекольный оттенок, то оставались такими надолго.

— Привет, Мерлин, — только и смогла прошептать я. — Я повредила лодыжку, и Люк помогает мне дойти до дома.

— Позволь мне, — сверкнул он глазами, и Люк, лукаво подмигнув мне, разрешил ему перехватить мою руку и благоразумно скрылся в доме. Мерлин был таким высоким, что не мог нормально поддерживать меня. Моя рука практически выдергивалась из сустава, и мне пришлось отпустить его и вприпрыжку направиться к двери, предварительно достав из кармана джинсов ключи. Я проскакала гостиную, опираясь на стену, и повалилась на диван. Я успела заметить свое отражение в зеркале над камином, но только поморщилась: я была даже неряшливее, чем Люк. Из-за того, что я терла щеки, грязь размазалась по всему лицу, а в волосах у меня застряла гигантская паутина. Прошлый вечер Мерлин провел с ухоженной, очаровательной Женевьевой в сногсшибательном черном мини-платье, чулках и на высоких каблуках, для того, чтобы этим утром встретиться со своей девушкой-трубочисткой. И в довершение всего просигналил мой мобильный, и теперь я уже не могла соврать по поводу того, что не получила его эсэмэс.

— Извини, что не отвечала на твои звонки. — Я изобразила улыбку. — Мы были у Люка на чердаке, и я даже не могла достать свой телефон. Поэтому я такая чумазая и вся в пыли.

Мерлин вздохнул с притворной досадой и достал у меня из волос какой-то мусор.

— Тебе нельзя оставаться одной. Ты могла сломать лодыжку. Поехали ко мне домой, мама тебя осмотрит.

— Нет, правда, мне надо привести себя в порядок и…

Мерлин даже не дал мне закончить. Он уже набирал номер такси. Обычно мне нравилось, когда он вел себя так решительно, но сегодня это раздражало, потому что выглядело так, что он просто-напросто игнорирует мои чувства. Меньше чем через пять минут раздался автомобильный гудок, и на этот раз мне было позволено скакать всю дорогу до машины без какой-либо поддержки. Водитель болтал всю дорогу до дома Мерлина, и мы не разговаривали друг с другом. От моего внимания не укрылся тот факт, что никто из нас двоих не упомянул о вечеринке.

Когда мы вошли, в доме никого не было, и Мерлин невинно изобразил удивление, но я ни на секунду ему не поверила. Он отвел меня на кухню, сделал мне чашку сладкого чая и попытался насильно перевязать мне ногу. Но попытка оказалась неудачной, и я чуть не упала опять, когда пыталась доковылять до посудной полки с пустой чашкой в руке. В саду я увидела круг примятой травы, там, где стоял шатер, и с деревьев все еще свисали фонарики. Я совершенно четко узнала то место, где сфотографировали Женевьеву и Мерлина, и все еще видела его лицо, когда он танцевал с ней щека к щеке. Я схватилась за раковину, чтобы не упасть, потому что меня словно ударили ножом.

— Ты в порядке?

— Да, все замечательно, — солгала я и повернулась, изобразив на лице подобие улыбки.

— Мы договаривались увидеться вчера, Кэти.

В голосе Мерлина звучал укор, и это не было неожиданностью. В водовороте последних событий, связанных со слежкой за домом священника, я совершенно забыла о нашем свидании.

— Это произошло случайно, Мерлин, просто обнаружилось кое-что. Нам с Люком пришлось уехать в место, где не было мобильной связи, и мы очень поздно вернулись домой.

Он хмуро посмотрел на меня:

— После того как ты целую неделю пряталась, это была возможность увидеться и как следует поговорить.

Я понимала его раздражение, но чувство несправедливости взяло верх надо мной. Как можно было попрекать меня Люком, когда всю прошлую ночь он сам провел, гарцуя вокруг Женевьевы?

— Как прошла вечеринка? — спросила я с плохо скрываемым презрением.

Лицо Мерлина потемнело.

— Она прошла бы лучше, если бы и ты была там, но мы не могли отложить ее. Шатер должны были снять сегодня, поэтому выбора не было.

— Я понимаю.

Он повернулся ко мне.

— Тогда почему мне так плохо?

Я посмотрела в пустоту и затем словно очнулась.

— Не знаю. Почему тебе так плохо? Если ты чувствуешь себя виноватым за прошлую ночь, то я тут не при чем.

— Почему я должен чувствовать себя виноватым? — запальчиво спросил он. — Я всю ночь провел, пытаясь дозвониться до тебя.

Мне хотелось прекратить, но в меня словно вселился демон. Фотография так и стояла у меня перед глазами.

— Ну, не всю ночь. Ты сумел найти время для медленного танца…

Мерлин сразу понял, о чем я говорю, и его лицо исказилось от злобы.

— Это абсолютно несправедливо. Только один танец. Теперь ты знаешь, как я страдал, увидев вашу с Люком фотографию.

— Так ты что, сделал это, чтобы отомстить мне? — недоверчиво спросила я.

— Не будь такой наивной. Я не способен на такое.

— Но это правда странно. Получается почти око за око.

— Раз уж об этом зашла речь, — почти прорычал Мерлин, — в этих отношениях нас как будто всегда трое, и Женевьева тут ни при чем. Я просто не могу поверить, что ты не замечаешь этого.

— Действительно, не замечаю.

— Этот… Люк… придумал всю эту историю с расследованием только для того, чтобы побольше времени проводить с тобой.

— Тебе следовало бы знать, — обиженно сообщила я, — что это мое расследование. Люк делает мне большое одолжение.

— Я заметил, как он смотрит на тебя…

— Ты говоришь нелепые и смешные вещи, — ответила я своим самым рассудительным тоном. — Девушка Люка — и моя подруга тоже. Я знаю ее уже много лет. Мы всегда отрываемся вместе.

— Когда, например? — невозмутимо спросил он.

Я не смогла ответить, потому что он заставил меня осознать, насколько давно я не видела Лауру. Она будто избегала меня.

— Женевьева, вот кто действительно уже сидит в печенках! — продолжала я, проигнорировав его замечание.

— Ей нужна поддержка.

Я постаралась отойти от него как можно дальше, к другому концу большой кухни.

— Посмотри на это с моей точки зрения. Она просто вездесущая, вторгается в мою жизнь и начинает делать все лучше меня. Она будто мое зеркальное отражение, но только улучшенное.

В этот момент должна была последовать его успокаивающая реплика: «Кэти, не говори глупостей. Конечно, она ни в чем не лучше тебя. И не красивее, умнее или милее. Женевьева и мизинца твоего не стоит. Ты совершенно неповторимая, и я люблю тебя такой, какая ты есть».

Но Мерлин ничего этого не сказал. Он только угрюмо пробормотал:

— По сути дела, Кэти, я не чувствую, что ты со мной. У тебя всегда другие дела.

— Я не могу бросить то, чем занимаюсь, — сухо ответила я. — Это слишком важно.

— Кажется, что для тебя все важнее, чем я.

— Я думаю, нам стоит отдохнуть друг от друга, — выпалила я и не поверила собственным ушам. Но сказанного уже было не вернуть.

Мерлин закрыл лицо руками и глухо застонал от бессилия. Затем он встал, подошел ко мне и взял за руку.

— Кэти… Но я не хочу этого… Давай поговорим, уладим эти неприятности. Раньше все было просто замечательно.

Его просьба никак на меня не подействовала, будто я превратилась в ледяную статую. Я ощущала мольбу в его прикосновении, могла почувствовать ее запах и даже слышала ее в его словах. Но я осталась немой и безответной.

— Я не хочу расставаться с тобой, — взмолился он. — Может быть, Женевьева слишком много крутилась в нашем доме, а я пожалел ее. Я не могу отпустить тебя так.

— У тебя просто нет выбора, Мерлин.

— Я не сдамся без боя, — настаивал он. — Это вообще не ты говоришь все эти вещи.

— Это я.

— У меня еще осталась твоя эсэмэс: «P.S. Я люблю тебя». Ты не имела этого в виду? Неужели это была просто ложь?

На секунду я замешкалась, наблюдая за тем, как он выглядел в этот момент. Его красивое лицо было перекошено злобой и отчаянием, глаза сверкали и все равно умоляюще смотрели на меня.

— Мерлин, мне пора идти.

— Ты не можешь вот так уйти. Я должен отдать тебе кое-что. Что-то вроде раннего рождественского подарка.

Я уже проклинала сама себя за то, что пришла сюда сразу после вечеринки.

— Я не могу ничего принять от тебя. Серьезно.

— Для кого-то другого это будет абсолютно бесполезным, — настаивал он. — И мне будет очень больно, если ты не примешь его. Не могла бы ты подняться со мной наверх, чтобы увидеть его в более подходящей обстановке?

Он был так настойчив, что я уже не могла возражать. Он помог мне подняться на три лестничных пролета в свою студию, где меня встретил порыв холодного ветра. Мансардное окно было открыто, и в него влетело несколько сухих листьев и легло на половицы. Мерлин заметно оживился, когда я согласилась прийти сюда. Он положил ладони мне на плечи, и желудок предательски подскочил от его прикосновения. Меня переполняло ощущение горя от всего, что мы потеряли, от слов, которых мы так и не сказали, от вещей, которых не сделали вместе. Оно прокладывало дорогу к моему горлу и осталось там, чтобы задушить меня. Одна часть меня хотела оттолкнуть Мерлина как можно дальше, а другая жаждала прижаться и уткнуться в него носом.

Я заметила наше отражение в зеркале и потеряла чувство самообладания. Мы так хорошо смотрелись вместе. Какое еще доказательство мне было нужно, чтобы поверить, что он любит меня, а не Женевьеву? Он был здесь, со мной, и пытался наладить наши отношения. Я повернулась к нему, решимость моя ослабла, но тут меня отвлекла вспышка света. На крючке над окном было подвешено нечто, и оно раскачивалось и кружилось на ветру, отбрасывая лучики зеленого света. Не было никаких сомнений, откуда взялась эта вещица, и я быстро отпрянула от Мерлина. Его лицо помрачнело.

Я посмотрела на окно и нахмурилась:

— А я узнаю этот кулон. Это от Женевьевы.

— Я даже не обратил внимания, что он там висит, — пробормотал он. — Она делает их тоннами и раздает маминым студентам.

— Но не этот, — продолжала настаивать я.

— Она наверняка случайно забыла его.

— Она была здесь? В твоей комнате?

— Она помогала мне сделать кое-что для тебя, — подчеркнул он.

Я даже не могла сосредоточиться, чтобы ответить что-нибудь. Я вытянула шею, чтобы посмотреть на быстро меняющееся небо, которое, как прекрасное, живое произведение искусства, было идеально заключено в оконную раму. Мерлин подошел к своему мольберту, и мне вдруг стало не по себе.

Из-за последних событий я позабыла о картине, но это она оказалась его подарком для меня.

— Я не могу принять ее, Мерлин… только не сейчас…

— Но ты должна, — настаивал он. — Она уже закончена, и она нарисована специально для тебя. — Он провел рукой по волосам. — Я не отдал бы ее никому другому.

— И Женевьева помогала тебе рисовать ее? — с подозрением спросила я.

Он кивнул.

— Но ты же говорил, что можешь рисовать меня с завязанными глазами.

Мерлин вытянул руку и коснулся моего лица.

— Я мог, Кэти, но потом что-то произошло. Когда я ревновал тебя к Люку… я словно потерял тебя из виду…

— Ты потерял меня из виду, — эхом повторила я, убитая горем.

— Но ненадолго. Понимаешь, я могу нарисовать что-то похожее на тебя в любое время, но я хотел передать твою душу на картине… иначе она была бы совершенно заурядной.

— И как Женевьева тебе помогала?

Он сморщил лоб, пытаясь объяснить.

— Вы обе такие творческие и одухотворенные. Само ее присутствие напоминало мне о том, какая ты необыкновенная.

Значит, Женевьева была его музой вместо меня. Я поняла, что совершенно не хочу видеть картину, для меня она была уничтожена. Я попыталась, пятясь, выйти из комнаты, но Мерлин уже начал медленно снимать ткань с холста, и я была вынуждена наблюдать это торжественное разоблачение. Мелкие детали изменились — глаза стали больше и сверкали сильнее, в пополневших губах появилась жестокость, скулы выше, и постепенно из-за ткани возник диковатый гибридный портрет меня и Женевьевы, который неотступно следил за мной своими зелеными глазами, куда бы я ни отошла.

Я посмотрела на портрет, потом на Мерлина, надеясь, что, быть может, это какая-то отвратительная шутка. Я прямо-таки ощущала прилив желчи внутри и боялась, что мне может стать нехорошо. Он был абсолютно горд собой и действительно ничего не понимал. Если б это не было настолько ужасно, я бы расхохоталась.

— Кэти, неужели тебе совсем нечего сказать?

Я произнесла всего два слова:

— Прощай, Мерлин.

 

ГЛАВА

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Настали каникулы, и я радовалась, что представился шанс спокойно зализать раны и не сталкиваться с Мерлином в колледже каждые пять минут. Все, о чем говорила Женевьева, исполнилось: она отобрала у меня друзей, бойфренда и сорвала мне учебу. Она точно знала, как я поступлю и каким образом отреагирую. Но самым болезненным разочарованием стала картина — вершина унижения и позора. Слава богу, что я успела порвать с Мерлином раньше, чем он мне ее показал. Я взяла ситуацию в свои руки и сохранила хотя бы малую часть достоинства, что было слабым утешением. Такое признание может звучать не вполне нормально, но испытывать терзания от шаткого положения рядом с ним было гораздо хуже, чем осознавать тот факт, что он больше не мой.

Мне не на что было отвлекаться — Ханна ненадолго уехала в Париж совершенствовать свой французский, а Нэт большую часть времени надо было присматривать за сестренкой. В кои-то веки у меня появилась возможность полностью посвятить себя эскизам, но все они были мрачные, невыразительной, темной расцветки, будто кто-то попросил меня создать коллекцию одежды специально для похорон. Я безвылазно сидела в своей комнате, избегая маму, которая продолжала вести себя как-то странно. Совершенно неожиданно для меня она стала все чаще заговаривать о смене места жительства, что нам стоит переехать в другой город и попробовать начать все заново. При этом мама всегда ненавидела перемены в любом виде, поэтому я все больше начинала подозревать, что это имеет какое-то отношение к ее реакции на настоящее имя Женевьевы.

Когда Люк узнал, что я рассталась с Мерлином, он заехал к нам прямо после работы с цветами и разговаривал приглушенным голосом, будто в доме кто-то умер. Я все еще не могла нормально ходить, поэтому он сам сходил на кухню, поставил букет в воду и даже попытался изобразить какую-то несуразную композицию.

— Как твоя лодыжка?

— Все еще болит.

Я подняла штанину. Нога была всех цветов радуги и какой-то рыхлой на вид.

Люк вытащил яблоко из корзины с фруктами и отгрыз большой кусок. По его подбородку стал стекать яблочный сок.

— Тебе стоит сделать рентген, на всякий случай.

— Мама сказала то же самое.

— Сильно болит?

— Ужасно.

— Если ты не обзаведешься костылями, то пропустишь колледж. — Он побренчал ключами от машины передо мной. — Пойдем, отвезу тебя в больницу… прямо сейчас, и покончим с этим.

Я недовольно застонала, потому что он, как всегда, был прав. Мне пришлось взять сумку и проковылять к автомобилю. Я разглядывала Люка, пока он вел машину и смотрел на дорогу, думая о замечании Мерлина насчет Лауры, но мне не хватало духу спросить напрямую у него самого. Мы приехали в больницу и отправились в травмпункт. Раньше мне не приходилось бывать во взрослой больнице, и меня поразило огромное количество людей в очередях.

— Хорошо, что сейчас не середина ночи, — прошептал он. — Это не очень-то приятное зрелище.

— Я смогу сама справиться, — отважно заявила я. — Просто оставь меня здесь, а потом я доеду на такси домой.

— Даже и не мечтай, — проворчал он в ответ и принялся насвистывать жизнерадостную мелодию.

— Лаура, должно быть, ненавидит меня, — напряженно начала я.

— С чего бы ей тебя ненавидеть?

— Я постоянно отвлекаю тебя, вот как сейчас.

— Она не обращает внимания.

— Ты всегда говоришь одно и то же. Что она не обратит внимания.

Люк перестал насвистывать, повернулся и стал пристально смотреть на меня. Обычно его глаза были светлыми и смеющимися, но сегодня они отдавали ледяной синевой и показались мне глубокими, как фьорды.

— И что, Кэт?

— Ну, просто… почему она перестала приезжать? Раньше мы здорово зависали втроем.

Он пожал плечами.

— Она занята, и теперь все стало по-другому. Раньше она могла причесывать тебя, как куклу… когда ты была просто ребенком.

Я на какое-то время задумалась над его словами и поняла, что не знаю, к чему он клонит, и мне все это не нравится. Может, она намеренно избегала меня?

— Люк, может, не стоит так ею пренебрегать… Смотри, как вышло…

— А Мерлин считал, что им пренебрегают? — спросил он совсем тихо.

— Это очевидно.

— Скоро все пройдет, — пробормотал он. — И ты найдешь другого парня.

— Найду? — повторила я, задохнувшись от возмущения. — Я не ищу себе нового парня, и вообще-то я сама ушла от Мерлина.

Люк тут же смутился.

— Ой, Кэт, а я не понял. Я думал, что…

— Что мне разбили сердце?

— Нет, что ты просто очень сильно огорчена этим.

Мне было не с кем говорить о нашем разрыве, и возможность открыться Люку стала для меня желанным облегчением. Но я так и не смогла рассказать ему о картине.

— Между нами что-то изменилось. Его голос и манера поведения остались прежними, но чего-то уже не хватало… Как будто часть его украли у меня. Глупо, наверное, звучит?

— Совсем нет, — печально ответил он. — Наоборот, очень вдумчиво. Ты сильно выросла… в эмоциональном плане.

— Прекрати издеваться.

— Я серьезно, — впервые за долгое время ответил он без тени улыбки. — А что с Женевьевой? — Люк втянул щеки. — Ты была так взволнована, когда мы вылезли с чердака. Я предположил, что ты что-то задумала.

— Ни о чем новом я не думала. Меня словно заклинило… насчет этой связи с Йорком.

Мимо вразвалочку прошла беременная женщина, и я благоговейно ужаснулась, насколько же способен растягиваться человеческий живот. У меня в голове снова заработали шестеренки, но в этот раз мои домыслы приняли такую несусветную форму, что я сама испугалась и сложилась пополам, спрятав голову на коленях.

— Кэт, ты в порядке?

— Люк, мы с тобой в больнице, так? А что обычно происходит в больницах?

— Нууу… люди приходят сюда лечиться, когда больны.

— И рожают здесь детей.

— Да.

Я закрыла лицо руками.

— Ты что, не понимаешь?

— Чего?

— Это ужасно, но все равно…

В это время меня позвали в кабинет. Я с радостью встала и позволила тыкать, простукивать и просвечивать на рентгене свою лодыжку, лишь бы не думать о вероятности, которая становилась все больше прямо на глазах. Я ни слова не проронила, пока не оказалась дома с туго перевязанной ногой и костылями под мышкой. Было уже поздно, и у мамы в спальне не горел свет. Люк пошел со мной в дом и аккуратно прикрыл за собой дверь. Он стал прохаживаться по гостиной, заложив руки за спину, и в обычной ситуации я бы рассмеялась, настолько он сейчас был похож на одного из членов королевской семьи.

— Может, ты уже расскажешь наконец?

— Вон в том шкафу лежит фотоальбом. Можешь принести его мне?

Он послушно наклонился, открыл шкаф и немного в нем покопался, затем без каких-либо вопросов передал мне обшитый коричневой кожей альбом. Я принялась быстро листать и раскрыла его на середине, развернув к Люку.

— Смотри, вот моя фотография в младенчестве.

— И?

— Ну, это же очевидно. Нельзя не заметить, насколько я тут отличаюсь.

— Вообще-то нет, как я уже говорил, младенец он и есть младенец.

Я достала из сумки другую фотографию и помахала у него перед носом.

— Я была недоношенной и почти без волос. А этот ребенок крупный, и у него черная шевелюра. Я серьезно. Это не я на фотографии.

Люк вздохнул.

— Ну что же, твоя мама так устала после бессонных ночей, что неправильно подписала фотографии, или в фотостудии ей отдали чужой конверт.

— И она так и не заметила, что на них другой малыш, — приуныв, продолжила я.

— Маленькие дети могут измениться за несколько дней. Они теряют вес или набирают его, у них могут выпадать волосы…

— Но это не мое лицо, — настаивала я. — Эта фотография была спрятана вместе со свидетельством о рождении и детской биркой из роддома по какой-то важной причине. Я не могу поверить, что ты не видишь в этом смысла. Поездка в больницу навела меня на эту мысль.

Люк был действительно недоволен.

— Кэт, ты что, думаешь, вы с Женевьевой могли родиться в одном и том же больничном отделении?

Я сделала глубокий вдох.

— Даже больше. Я знаю, звучит немыслимо, невероятно и просто ненормально, но мне кажется… возможно, что мама забрала домой не того ребенка.

Люк зажал нос и закрыл рот рукой, чтобы заглушить хохот. Через несколько минут он пришел в себя и извинился передо мной.

— Даже я не подумал о такой возможности. Я, журналист, который работает с конспиративными теориями и прочей загадочной дребеденью.

Я совершенно не обиделась, потому что идея действительно была несуразной, но все же попыталась выглядеть сдержанной и вдумчивой, чтобы он воспринял меня всерьез.

— Это связь между Женевьевой, мамой и мной. Я родилась в другом городе, ребенок под моим именем — это не я, и мама побледнела, когда я произнесла имя «Грейс». Это могло бы стать ответом на вопрос, почему Женевьева так меня ненавидит.

— Ты хоть понимаешь, что говоришь, Кэт? Женевьева — дочь твоей мамы, а ты — дочь кого-то другого?

— Предположим.

— Да, и твоя мама обо всем знает. Но почему тогда она позволила этому произойти?

— Я еще не думала над этим. Ты считаешь, это невозможно?

Он закатил глаза.

— Я считаю, что ты читаешь слишком много дрянных романов и увлекаешься мыльными операми.

— Подумай сам. Все эти вещи были спрятаны в ювелирной шкатулке, и я бы никогда до них не добралась. Мама не рассказывала мне, где я родилась, и добровольно отрезала себя от всех, даже самых близких. Всю мою жизнь она словно бежит от чего-то и даже намекала на то, что может меня потерять.

— Мы живем в Великобритании. Здесь не путают младенцев в роддомах, особенно так, чтобы никто не заметил. Для этого существуют бирки. Их не снимают до тех пор, пока ребенка не выпишут.

Я с трудом сглотнула и сказала больше самой себе, чем Люку.

— Все угрозы Женевьевы в таком случае обретают новый смысл. Она говорит, что для нас двоих тут недостаточно места. Она вторглась в мою жизнь, потому что это должна была быть ее жизнь. И не может меня простить, потому что ее детство было таким ужасным. Она пришла навестить маму, притворившись, что продает украшения, а на самом деле хотела встретиться с ней лицом к лицу.

— Как она могла узнать все это?

— Не знаю. Но мы же уже поняли, насколько она умна. — Люк стал постукивать пальцами по столу, пока я продолжала размышлять вслух: — Это могло бы объяснить, почему мама всегда была такой скрытной и не любила говорить о прошлом. Я думала, это все из-за отца, но, как оказалось, нет.

— Мне надо как следует подумать.

— Может, ты сможешь раскопать что-нибудь еще? Найти больничные записи или регистрацию рождений… я не знаю… у тебя должны быть свои источники.

— Мы все еще не знаем настоящую фамилию Женевьевы-Грейс, — напомнил Люк, надевая куртку. Он замешкался на пороге, одной ногой уже стоя на улице. — Есть более простое решение. Выяснить, когда у нее день рождения. Вы должны родиться в пределах нескольких дней, чтобы твоя идея имела право на существование.

— Ты просто гений, — с благодарностью ответила я. — Хотя… Я не могу спросить напрямую, потому что она может соврать.

— Извини, но с этим придется разобраться тебе самой, Кэт. Я знаю, ты как-нибудь выкрутишься.

Я пошла к себе, как только Люк ушел, и открыла прикроватную тумбочку. Я скрывала от него одну вещь — мою навязчивую идею по поводу кулона. Это не было игрой воображения, он действительно становился тяжелее каждый раз, как я брала его в руки, будто разрастался вместе с силой Женевьевы. И почему у меня не получается его выбросить? Просто невозможно объяснить, но выходит так, словно некая сила каждый раз предотвращает это. Я лежала под одеялом и размышляла о том, что произошло, а кулон отбрасывал странные блики на стену.

«Ты отмечена, Кэти».

Я вспомнила о жене священника, которая говорила, что все еще чувствует в доме присутствие Женевьевы, будто много лет назад какая-то часть ее осталась там. Может, она была так же отмечена? У Люка на все могли найтись логичные объяснения, но он не мог заставить меня перестать бояться этой изумрудной стекляшки. Мама взяла кулон домой, и у меня было странное чувство, что единственный способ избавиться от него — это вернуть в руки Женевьевы. У меня уже не вышло один раз, но теперь я знала, как мне следует поступить.

 

ГЛАВА

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Люк уезжал на стажировку и должен был вернуться только через неделю, но зато он обещал подбросить меня до колледжа после каникул. Он высадил меня у крыльца, где, как обычно, толпились все студенты, как раз когда подошла Женевьева. Боль в лодыжке стоила того, чтобы видеть ее завистливое личико, когда все поспешили мне на помощь. Мои сумка и папка с набросками были торжественно внесены внутрь, все шутили по поводу моего увечья и пытались одолжить у меня костыли. Нога так опухла, что я не влезала в свою обычную обувь и пришлось взять у мамы старые разношенные мокасины, которые сидели на мне, как калоши. Они были так ужасны, что даже выглядели круто и стали предметом всеобщих разговоров. Я отправилась прямо в класс и принялась за работу, радуясь, что мне не приходится стоять на ногах.

Подошла улыбающаяся мисс Клегг.

— Кэти, секретарь просит тебя подойти в канцелярию. Я уверена, это просто формальность, чтобы убедиться, что ты не планируешь устраивать никаких акробатических этюдов в колледже, пока не поправишься.

Я уже привыкла к костылям, хотя мне приходилось напрягать такие мышцы, о существовании которых я даже не подозревала, и руки ужасно болели. Секретарь, миссис Райт, усадила меня за стол и прочла мне длинную лекцию о здоровье и безопасности, перечислив все вещи, которые я не должна делать. Должно быть, в глазах у меня была неприкрытая скука, потому что она извинилась и сказала, что все это было необходимо ради здравого смысла. Пока она говорила, я вспомнила последний разговор с Люком.

«С этим тебе придется разобраться самой, Кэт. Я знаю, ты как-нибудь выкрутишься».

Кто, кроме нее, имеет доступ к данным Женевьевы? Похоже, это шанс, которого я ждала.

— Можно попросить вас об одной вещи? — выпалила я, пытаясь встать со стула и преувеличенно вздрагивая от боли. — Наша новая студентка, Женевьева… она такая милая, но слишком стеснительная и не хочет никому говорить о своем дне рождения, потому что не хочет лишнего шума.

Я выжидала, надеясь, что миссис Райт поймет мой намек и позволит мне не говорить загадками, но ее лицо оставалось невозмутимым.

— Не могли бы вы сказать мне ее дату рождения, чтобы она не лишилась праздника? Это будет очень печально, потому что она — сирота и мы бы хотели сделать ей сюрприз.

Она с сожалением покачала головой:

— Извини, Кэти, я не могу этого сделать. Для тебя это может показаться мелочью, но это нарушение правил конфиденциальности. Я не имею права распространять информацию о студентах.

Я встала и разочарованно поковыляла к двери. То, что меня вызвали в канцелярию, показалось мне отличной возможностью, но я все испортила, а другого способа узнать правду не было. Обращаться к ее приемным родителям было слишком опасно, потому что они могли рассказать ей о моих расспросах.

— Кэти?

Я встала, понадежнее оперлась на костыли и повернулась к ней. Миссис Райт улыбалась мне.

— Кэти, если хочешь, ты можешь спросить о дате моего рождения.

Я испугалась, не слишком ли она заработалась или что-нибудь подобное, но она хитро мне подмигнула.

— Видишь ли, одна из новых студенток и я родились в один месяц, но только я уже в конце, а она в самом начале.

Ее хитрость было несложно понять, и я улыбнулась от уха до уха. С ее стороны было очень остроумно обойти правила таким способом.

— Когда же ваш день рождения, миссис Райт? — улыбнулась я.

Она скрестила руки.

— Ой, спасибо, что спрашиваешь, Кэти. Двадцать девятого июня.

Я рассыпалась в благодарностях, а она придержала дверь, чтобы я могла выйти. Значит, Женевьева должна была родиться 1 июня и наши дни рождения разделяло всего четверо суток. Это подкрепляло мое предположение, что наши мамы могли быть в одном и том же роддоме. Я не приблизилась к разгадке тайны, но новая информация обеспечила еще одну путеводную нить, и это уже было кое-что.

Меня ожидало еще одно испытание. Рано или поздно мне придется столкнуться с Мерлином, и мне нужно смириться с этим, потому что сейчас я слишком нервничала и в животе у меня порхали бабочки. Но мое сердце все равно подскочило, когда во время обеда он вошел в кафетерий и наши взгляды немедленно встретились. Он жалко улыбнулся мне, и у меня перехватило дыхание, потому что он выглядел таким красивым и умирающим от тоски. Мне в голову пришли все эти черно-белые фильмы, где героя и героиню навсегда разлучают обстоятельства, и они смотрят друг на друга глазами, полными непролитых слез, но они должны быть храбрыми, и вся сцена становится просто душераздирающей, когда поезд печально отходит от перрона, и тут начинает играть грустная музыка…

«О боже, Кэти Риверз, ты неисправимая идиотка».

После занятий я ждала Нэт на крыльце у автоматических дверей. Она настаивала, чтобы меня подбросила до дома ее мама. Я втиснулась в самый угол, чтобы в меня никто не врезался и не сбил с ног. Я пробыла одна ровно минуту, а затем рядом уже оказалась Женевьева. Она развела руки в стороны, перегораживая мне путь, будто с целью помочь. Был ясный погожий денек, и мы стояли лицом к лицу на ярком осеннем солнце. Я замерла, как кролик перед удавом, и не могла отвернуться. Чуть в стороне от носа у нее виднелся практически незаметный шрамик, и я смущенно потрогала такой же у себя, ощутив маленькую неровность на коже: я получила его, упав с качелей, когда мне было лет десять. Женевьева сдвинула рукой челку с глаз, и я заметила у нее на ладони четкий узор из веснушек, похожий на звезду. У меня была похожая отметина, но на другой руке, и мама говорила, что это счастливый знак.

Я не видела ее неделю и почти забыла это неприятное чувство. Сегодня оно представляло собой интересное сочетание: ликование с примесью злорадства, настоянное на волнующем предвкушении.

— Как жаль, что тебя не было на вечеринке, она была просто потрясной.

— Ничего страшного, Женевьева, все равно ничего нельзя было поделать. Было очень мило с твоей стороны организовать ее для Нэт. Она была в экстазе.

— Да, была. — Женевьева разглядывала свои ногти так, будто собиралась их поточить. — Я уже отбила у тебя подруг, и остался только один человек.

— Ты имеешь в виду Мерлина?

Она равнодушно пожала плечами.

— Он что, еще ничего тебе не рассказал?

— Не рассказал что?

— Мерлин приходил навестить меня перед каникулами, и так вышло, что… я ушла от него.

Она медленно проговорила.

— Ты хочешь сказать, что рассталась с ним сама?

— Спроси его, если не веришь мне.

Она подумала несколько секунд над моими словами и даже высунула кончик языка.

— Ты имеешь в виду, он хотел уйти сам, но ты опередила его, чтобы сохранить лицо?

— Вовсе нет, — поправила я ее. — Наоборот, он хотел проводить со мной больше времени, а я словно стала задыхаться.

Она пропищала голоском маленькой девочки, захлебываясь от сарказма:

— Может быть, если бы ваша с ним романтическая ночка удалась, все сложилось бы по-другому. Но теперь мы никогда уже не узнаем.

Я придвинулась ближе к ней, широко улыбаясь, и приторным тоном произнесла:

— Ну что ж, теперь он весь твой, и все будут знать, что ты просто заменитель, суррогат и оказалась на чужом месте лишь потому, что мне он был больше не нужен.

Лицо Женевьевы представляло собой забавную картинку, когда она попыталась контролировать эмоции, а я словно всаживала нож все глубже и глубже.

— А он уже не кажется таким привлекательным, да, Жен? Наслаждайся, пока можешь.

На какое-то время мне показалось, будто я действительно задела ее, но она засмеялась так, что меня пробрал холодок.

— Он никогда и не был твоим, даже на секунду. Это я позволила вам быть вместе, потому что это меня устраивало…

— Сделаю вид, что поверила.

Она тоскливо вздохнула и посмотрела в голубое небо.

— А я сейчас могла бы столкнуть тебя… Маленький толчок, и все подумают, что ты оступилась. Неосторожная маленькая Кэт стояла на лестнице вместо того, чтобы поехать на лифте.

Я действительно неосторожно сама завела себя в западню, по привычке выйдя на крыльцо вместо того, чтобы спуститься на лифте к самому тротуару.

— Какое это было бы облегчение, — прошептала она.

— Ты даже не можешь вести свою собственную жизнь, — бросила я вызов. — И тебе захотелось отнять мою. Разве это не жалкое зрелище?

Она покружила в воздухе рукой, будто писала что-то.

— Потребовалось всего несколько мазков кисти, и ты уже полностью исчезла.

Она имела в виду картину? Она не продолжала, и я вопреки здравому смыслу надеялась, что Мерлин не показывал ее Женевьеве. Я ступила вперед, быстро взглянула вниз, у меня закружилась голова. Я почувствовала себя беспомощной, одновременно ощущая тяжесть в руке и холод стекла и металла. Я споткнулась и схватилась за куртку Женевьевы, что предоставило мне бесценную возможность, которую я ожидала. Кулон плавно проскользнул в ее карман, и я выпрямилась, тут же почувствовав себя спокойнее.

— Это происходит со всеми, кто тебя раздражает? — спросила я, снова обретя уверенность.

Женевьева выставила вперед подбородок.

— Может, тебе стоит быть более осторожной.

— Я слышала твою печальную историю о приемных родителях, мне так жаль… — притворилась я. — Кажется, будто все умирают, стоит им только приблизиться к тебе.

Она посмотрела на меня со странным удовлетворением, и ее губы изогнулись в улыбке.

— Хорошо, что ты наконец поняла это. Другие меня недооценивают, но не ты, мы с тобой отлично понимаем друг друга.

У меня в голове промелькнула странная мысль, что сегодня в 15:30, в понедельник, я услышала настоящее признание в убийстве. Она неожиданно схватила меня за запястье, и мое сознание наполнилось ее ужасными мыслями. Я словно увидела горящий дом, как языки пламени облизывают доски, услышала звон разбитого стекла и вопли людей, оказавшихся внутри, как в западне. А она была счастлива. Я чувствовала ее безжалостное удовлетворение. Если она действительно способна на такое, я должна действовать.

— Мы с мамой, может быть, переедем, — быстро сказала я. — В другой город, чтобы начать все заново.

— Кэти, уже слишком поздно.

— Поздно, — согласилась я. — Но ты же так хотела, чтобы я ушла и оставила путь свободным для тебя.

Она сморщила нос в притворном разочаровании.

— Да, хотела, но теперь… этого недостаточно. Ты всегда будешь где-то. Поэтому меня это не устраивает.

— И что я тогда должна сделать? Умереть?

— Все должно сложиться так, будто тебя никогда и не было. Поэтому мы и нашли друг друга.

Она начала говорить своими излюбленными загадками, но я спросила:

— Как ты нашла меня?

Женевьева легонько вздохнула, и дуновение от ее дыхания мягко коснулось моей щеки.

— Ты уже знаешь ответ. Просто ты его еще не осознала.

Я моргнула, но ее уже не было поблизости. Только Нэт подошла и стала ругаться, что я не поехала на лифте.

Я была в таких расстроенных чувствах, когда вернулась домой, что решила уединиться в своей комнате. Когда я думала о том, что Женевьева видела картину, мне становилось физически плохо. Я откинула волосы со лба и застонала от негодования. Когда я заметила свое отражение в зеркальной створке шкафа, то вздрогнула от неожиданности. Я не узнала сама себя, настолько жестокосердечной и злой я выглядела. Я несколько раз выдохнула и попыталась руками разгладить лоб, щеки и губы, чтобы избавиться от этого ужасного выражения. Было бы неплохо поговорить с Люком, но мне показалось бессмысленным рассказывать ему что-либо, пока он не вернется домой. Да, поиски сдвинулись с места, но куда они заведут меня?

 

ГЛАВА

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Поезд был переполнен, но поскольку моя вывихнутая нога вызывала сострадание, мне предложили сесть у окна рядом с мужчиной средних лет. На столе перед ним стояла коробка для завтрака, он жевал сэндвичи с яйцом и запивал их чем-то из термоса. По-видимому, никому не хотелось сидеть с ним рядом, но мне нужно было подумать, а я не могла делать этого, болтаясь по вагону. Как только мы выехали из города, пейзаж изменился — высотные дома, фабрики и торговые центры уступили место полям с коровами и раскиданным фермам, и только опоры высоковольтных линий портили вид. Моя поездка сложилась спонтанно, я позвонила бабушке и дедушке и предупредила, что навещу их. Мне предстояла самая сложная задача — придумать объяснение своему неожиданному визиту. Оставался час, чтобы сочинить какую-нибудь историю. Я откинулась на сиденье и попыталась пустить воображение в свободное плавание, но от усталости веки отяжелели, и глаза стали закрываться.

Прямо передо мной стояло трюмо. Мы с Женевьевой сидели рядом на табуретке, и наши движения идеально совпадали, будто мы играли в какую-то диковинную шараду. На туалетном столике лежали старинные серебряные щетка и расческа. Когда я поднесла щетку к волосам, она скопировала мое движение так, будто была отражением в зеркале. Я стала двигаться быстрее, чтобы она прекратила, но она успевала идеально копировать мои жесты, и я не могла заставить ее сбиться. Я еще больше увеличила темп, надеясь, что она наконец ошибется, но постепенно она взяла верх в этой игре, и я поняла, что повторяю за ней и не контролирую собственные движения. Он могла заставить меня беспорядочно взмахивать руками и судорожно дергать головой. Я испугалась и устала, но она продолжала дергать за ниточки, словно я была ее марионеткой. Затем она схватилась за голову и закричала. На самом деле кричала я, но беззвучно. Это был немой крик муки и бессилия.

Я испуганно огляделась вокруг, подозревая, что могла как-нибудь отвратительно шуметь во сне, но в мою сторону никто не смотрел. Теперь Женевьева вторглась и в мои дневные сны. Поезд уже подходил к станции, я взяла сумку и приняла радостный, беззаботный вид.

— Кэти!

Меня обняла пара мягких рук, и почувствовался запах любимых бабушкиных духов с нотками лимона. Я слегка повернулась, и мою щеку кольнули жесткие дедушкины усы.

— А ты воевала, — пошутил дедушка своим хрипловатым голосом.

— Ничего страшного, просто повредила лодыжку. Еще несколько дней назад я ходила на костылях и вообще не могла наступать на ногу.

— Слишком много танцевала? — улыбнулась бабушка, и на ее щеках появились милые ямочки.

Дедушка заставил меня пристегнуть ремень безопасности, прежде чем мы выехали к дому. Как только мы вышли из машины, бабушка взяла меня под руку.

— А теперь на кухню, я сделаю нам чаю. Есть свежие английские булочки, и шоколадный торт, и твое любимое печенье. Надеюсь, что у тебя все еще нормальный аппетит. Я просто не выношу похожих на скелеты юных девиц, морящих себя голодом. Это вообще никуда не годится.

Кухня совсем не изменилась с моего последнего приезда: старомодный буфет, потрепанный холодильник, большая эмалевая раковина и круглый стол с мраморной столешницей, за которым мы всегда сидели вместе. Из-за того, что я сильно нервничала, очень захотелось есть. Я проглотила самую страшненькую булочку, и уже успела переключиться на торт, прежде чем бабушка осмелилась спросить.

— Твоя мама… Ребекка… У ее все в порядке?

— Все хорошо, — ответила я с набитым ртом, и во все стороны полетели крошки. — Она больше стала выходить из дома и проходит какую-то новую терапию. Даже подумывает о том, чтобы снова выйти на работу.

Лицо бабушки посветлело.

— Это просто чудесно. Я позвоню ей, и мы как-нибудь вас навестим. Мы давно хотели, но иногда… не все так просто.

Она смущенно откашлялась и стала озабоченно намазывать маслом булочку, чтобы не показать своего стесненного состояния. Можно было ничего не объяснять. Я знаю, почему они не очень часто приезжали к нам — мама все время придумывала какие-то отговорки.

В комнату вошел дедушка.

— А Ребекка знает, что ты здесь?

Я покачала головой, и он пробормотал: «Ага!», как будто это имело какое-то особое значение.

Мне пришлось сглотнуть несколько раз, потому что мне показалось, будто язык прилипает к нёбу.

— Я хотела спросить у вас кое-что.

— Что именно? — хором спросили они.

— О своем детстве.

Последовала неловкая тишина, и затем бабушка проговорила:

— Ты быстро растешь. Мы думали о том, что ты начнешь задавать вопросы.

— Это насчет отца? — мягко спросил дедушка.

— Ммм… Не совсем. Просто я нашла свое свидетельство о рождении и хотела узнать побольше о том месте, где родилась.

Они обменялись взволнованными взглядами.

— Я не уверена, что мы можем обсуждать это без ведома Ребекки, — пробормотала бабушка. — Тебе лучше спросить у нее самой.

— Но она не хочет говорить об этом! — воскликнула я в отчаянии. — Я знаю, что она не хочет. Она даже никогда не говорила мне, что я родилась в другом городе, а если я начну приставать с расспросами, она может снова заболеть…

Дедушка поднялся со своего места и пробормотал что-то по поводу срочной проверки рассады, хотя за окном пошел дождь.

— Я расскажу тебе, что знаю, — наконец сказала бабушка. — Но это совсем немного.

Она налила себе полную чашку крепкого чая и откинулась в кресле.

— Ребекке был всего двадцать один год, когда родилась ты. Она училась на музыкальном факультете в Йорке, и мы даже не знали, что она была беременна. Мы узнали об этом только по телефону, когда она позвонила сообщить о твоем рождении.

— Мама ничего не рассказала? — изумленно спросила я. — Она что, боялась, что вы разозлитесь?

Бабушка тихонько вздохнула.

— Мы были немного старомодны, но, конечно, не бросили бы собственную дочь и помогли бы, любые родители поступят так же. Она была очень своевольной и независимой, и я подозреваю, осознанно хотела сделать все сама.

Мама целыми днями лежала в постели, что никак не вязалось со своеволием и независимостью, и я снова подумала, что же могло ее так сломить.

— А что произошло, когда вы приехали в роддом?

— В том-то и дело, Кэти. Ребекка уже выписалась из роддома сама, и мы приехали к ней домой.

Сердце ушло в пятки.

— И вы не видели меня в роддоме?

Бабушка сморщила лоб, пытаясь вспомнить:

— Нет. Первый раз мы увидели тебя, когда тебе было уже пять дней от роду.

— А что было с мамой? Ей не было тяжело в одиночку заботиться о крошечном ребенке?

— Нет, она была будто создана для материнства и заботы о детях, — с явным удовольствием ответила бабушка.

— А с ней был кто-нибудь еще? Вы не встретили никого из маминых друзей?

— Нет. Когда мы приехали, она выглядела расстроенной и все повторяла, что хочет уехать и вернуться домой. Она сдала выпускные экзамены и собрала сумки. Мы, конечно, ей помогли.

— И не заметили ничего странного?

Бабушка качнулась взад-вперед в кресле и засмеялась.

— Только то, что моя единственная дочь уже обзавелась собственной дочкой, и я совсем не была к этому готова.

— Как она умудрилась скрыть это от вас?

Бабушка задумчиво поцокала языком:

— Она носила мешковатую одежду, а мы списывали все на нездоровый студенческий образ жизни и нерегулярное питание. И подумай, какой маленькой ты была, когда родилась.

«Почему тогда на фотографии здорового, пухленького малыша написано мое имя?» — едва не закричала я, но это было бы уже слишком резким шагом, к тому же несправедливо было вешать на бабушку мои переживания.

Каким-то шестым чувством я ощущала, что у нее не было бы ответа на этот вопрос. Мои дедушка с бабушкой даже не были в роддоме, и первый и единственный ребенок, которого они видели, это был пятидневный младенец, которого им показала мама.

— Что ты ищешь, Кэти? — ласково спросила бабушка.

— Сама не знаю, — честно ответила я. — Просто причину, по которой мама не рассказывает о том, как я появилась на свет. Я подумала, что там может быть какая-то тайна.

Бабушка хотела налить себе чаю из заварного чайника и обожгла ладонь. Она подставила руку под струю холодной воды, а я, озабоченно причитая, скакала вокруг.

— Все в порядке, я не сильно обожглась, — успокаивала бабушка, но мне показалось, что она нервничает и выглядит бледнее обычного. Мне стало совестно, что я приехала и начала беспокоить ее своими расспросами. К глазам подступили слезы, и я с раздражением смаргивала их. Это произошло совсем не из-за Женевьевы, просто я снова увиделась со своими дедушкой и бабушкой и поняла, как на самом деле по ним скучала. Бабушка заметила, что я в расстроенных чувствах, и усадила меня на место, успокаивающе положив свою сморщенную руку на мою.

— Есть еще кое-что, — начала она, с минуту посмотрев на меня и словно заколебавшись, но затем нерешительно продолжила. — Квартира, в которой жила Ребекка, была очень обветшалая и находилась не в самом спокойном районе. У кого-то из владельцев были серьезные проблемы. Я думаю, с наркотиками.

— А мама не?..

— Боже милостивый, конечно нет. Но было одно происшествие.

— Какое?

Бабушка откашлялась, покрутила кольца на пальцах и скрестила руки совершенно так же, как делала мама, когда нервничала.

— Одна из девушек, которая там жила… у нее была передозировка, и к несчастью, она не выжила.

— А мама хорошо ее знала?

Бабушка кивнула:

— Ребекка была просто раздавлена. Ей понадобилось очень много времени, чтобы прийти в себя, и мы еще долго волновались за нее.

Это могло быть связано с тем, почему мама теперь всегда была такой болезненной, и мне было даже страшно спрашивать.

— И что она сделала?

Бабушка смотрела в окно, на ее лице застыло горе.

— Она замкнулась в собственном мире. Перестала быть похожей на ту веселую жизнерадостную девушку. Мы знали, как ей плохо, но были абсолютно бессильны.

— Но мама все же уехала от вас. Значит, она почувствовала себя лучше?

Бабушка кивнула.

— Со временем ее будто излечивал сад. Она проводила очень много времени на улице, ухаживая за цветами, а ее любимым уголком было место под плакучей ивой. Она даже назвала ее так же, как тебя, Кэти.

Меня охватила невыносимая печаль.

— Мама больше никогда не возвращалась в ту квартиру?

— Никогда. Она не желала обсуждать свою жизнь там, и мы не затрагивали эту тему.

— А что насчет врагов? У нее были какие-нибудь?

Бабушка засмеялась:

— У Ребекки не нашлось бы врага и в целом мире. Она всем несла частичку солнечного тепла.

Я грустно улыбнулась.

— А можно мне посмотреть какую-нибудь из моих старых фотографий?

Бабушка более чем с удовольствием достала семейный альбом. Я заметила, что все ее фотографии были абсолютно такими же, как у мамы, и ни одна из них не была похожа на те, спрятанные на чердаке. Целый час я сидела, рассматривая своих многочисленных родственников, пока у меня не помутилось в глазах. Я извинилась, что не могу задержаться еще, сказав, что нужна маме дома. Когда я на прощание целовала бабушку, то вспомнила еще один важный вопрос.

— Когда мама была моложе, она никогда не жаловалась на странные сны или какие-нибудь предчувствия?

Бабушка грустно покачала головой и крепко обняла меня на прощание:

— Береги себя, Кэти.

Был час пик, когда я ехала домой, поэтому все места были заняты. Вагоны были забиты жителями пригорода, возвращающимися с работы, и даже мой вывих не мог обеспечить мне места. Я ухитрилась найти укромный уголок рядом с багажной полкой и погрузилась в размышления, вызванные вопросами, которые остались без ответа. Что произошло в этой обшарпанной квартире? Почему мама так не хотела об этом рассказывать? Что-то настолько ужасное, что она готова была покинуть свой дом, лишь бы не сталкиваться с этим. И это что-то имело отношение к Женевьеве.

 

ГЛАВА

ТРИДЦАТАЯ

Прошла всего неделя, и начались перешептывания, будто непрерывный низкий гул пчелиного роя, белый шум, преследовавший меня, куда бы я ни пошла. Он подстерегал меня за каждым углом, во всех коридорах и присутствовал в чужих разговорах, которые прерывались сразу же, как только я подходила. Вопреки ожиданиям, что это поможет мне практиковаться в ведении двойной жизни и умении улыбаться, несмотря ни на что, он просто начал изматывать меня. Из кабинки в туалете я случайно услышала, как две девушки обсуждали что-то, в чем я могу «винить только саму себя». Винить за что? Что Женевьева опять наделала? Каждый, даже малейший нерв моего тела находился в ужасном напряжении, пока я ждала, когда вскроется ее очередная проделка.

Наконец даже Нэт и Ханна, по-видимому, оказались вовлечены во всеобщие пересуды, и это стало последней каплей. Я уже решила поговорить с ними напрямую, когда они пригласили меня на обед. Они оплатили все сами, даже весь спектр шоколадных десертов, когда-либо существовавших под солнцем, очевидно, чтобы смягчить предстоящий удар. Мне стало их жалко — их якобы незаметные переглядывания, натянутые улыбки, подчеркнуто заботливое поведение — что бы Женевьева ни выкинула на этот раз, наверняка это что-то очень плохое.

— Вы могли бы просто рассказать мне, что стряслось. — Я решила взять ситуацию в свои руки и заговорила первая. — Вы обе меня нервируете.

Стол закачался, и я поняла, что они пинают друг друга ногами, выясняя, кому придется начать. Я потеряла терпение и поднялась.

— Я ухожу, если никто мне не объяснит, что здесь происходит.

Ханна кивнула Нэт, а та закатила глаза, собралась с духом и наконец выпалила.

— Мерлин и Женевьева стали встречаться, теперь они официальная пара. Мы не хотели, чтобы ты услышала это от кого-то другого, как простую сплетню. Это произошло только после того, как ты ушла от него, и он очень переживает, что ты подумаешь как-нибудь иначе.

Я не знаю, как описать словами то, что я почувствовала. Возможно, что-то подобное я могла испытать, если бы меня сбил автобус. Раньше я постоянно думала о том, что это может случиться, что Женевьева приложит все усилия для этого, и я собственноручно буквально толкнула Мерлина к ней в объятия, и тем не менее, в конце концов столкнувшись с реальностью лицом к лицу, я была просто потрясена. Но это было не единственной неприятностью. Почти так же плохо было то, что теперь все судачили обо мне, сплетничали или сочувствовали.

— А Мерлин знает, что вы мне это рассказываете? — прошипела я.

Они неуверенно закивали.

— Что? Меня что, надо держать под стеклянным колпаком? Насколько он оказался самонадеянным, если подумал, что меня это заботит?

— Ты хочешь сказать, что тебе все равно? — промямлила Ханна.

— А почему я должна переживать? Это же я ушла от него.

— Мы знаем, — извиняющимся тоном вставила Нэт, — но мы считали, что это просто небольшая размолвка.

Я продолжила было есть свой шоколадно-сливочный торт с мороженым и взбитыми сливками, но он внезапно показался мне отвратительным. Я не могла никому рассказывать о происшествии с картиной, и гордость заставила меня подчеркнуть:

— Мерлин умолял меня продолжить с ним встречаться.

— Вот это облегчение! — вздохнула Ханна.

Нэт сконфуженно поморщилась.

— Дело в том, что ты никогда не рассказывала нам о том, что происходит на самом деле. Ты была влюблена, собиралась уехать с ним на ночь, потом тебя посадили на домашний арест, ты пропустила мою вечеринку, а потом вы расстались.

— Это из-за вечеринки? — спросила Ханна. — Потому что он танцевал с Женевьевой?

В этот момент они показались мне такими невинными и наивными, что мне просто стало жаль их. Женевьева тайком превращает мою жизнь в ад, а они ничего не подозревают. Для них жизнь все еще остается набором красивых картинок из тинейджерских журналов, но я уже никогда не смогу относиться к ней так же. Женевьева необратимо изменила меня.

— Эта фотография меня рассердила, — признала я, — но не более того. Что-то изменилось, и мне вдруг показалось, что все это обман и фальшивка. Мне пришлось быть честной с самой собой.

— Кэти, ты такая храбрая, — с преувеличенной чувствительностью выпалила Ханна. — Ты отстаивала свои права и не согласилась на компромисс…

Нэт изучала нас с недоумением.

— Вы вообще видели основную часть мужчин вокруг себя? Если мы откажемся от компромисса, мы закончим свои дни в одиночестве.

Я состроила равнодушную улыбку, увидев, как Ханна нервно постукивает ногой по полу, что обещало продолжение неприятностей.

— Женевьева переживает, Кэти. Она надеется, что ты не возненавидишь ее.

Я даже не отвлеклась от своего торта.

— Возненавижу? Ее?

— Она переживает, что со стороны могло показаться, будто все произошло слишком быстро.

— Ну, насколько я могу судить, Мерлин может хороводить с кем угодно по своему собственному желанию.

Голос Нэт был очень серьезным, и это здорово раздражало.

— Для Мерлина очень важно, чтобы ты не считала, будто он поступил бесчестно.

При этих словах я скрючилась от смеха так, что моя голова оказалась на столе.

— Можете передать сэру Ланселоту, что его честь все еще в безопасности… И его королева Гвиневра, конечно, тоже.

Мы медленно шли к колледжу и были уже у крыльца, когда увидели их. Картинка разворачивалась кадр за кадром, как при замедленной съемке. Они поднимались по ступенькам, держась за руки. Был погожий зимний день, и казалось, будто у Женевьевы в волосах застряли солнечные лучи и теперь они бросают отсветы наружу, а когда она смотрела на Мерлина, ее улыбка просто ослепляла. Их тела двигались в унисон, и когда он отступал, она заполняла собой место, что он оставил позади, и даже их одежда самым изящным образом одинаково развевалась на ветру. Все вокруг бросили свои дела и любовались ими — счастливыми солнечными людьми со всем миром у ног.

— А из них вышла отличная пара, — смогла сказать я, пытаясь разрушить магию момента. И тут девчонки взяли меня за руки. Я скрипнула зубами. — Пойдем уже, покончим с этим.

Мы зашагали быстрее, чтобы догнать их. Мерлин заметил нас и оступился, мы посмотрели друг на друга как-то странно и непонятно для меня. Он ослабил свою руку на Женевьевиной ладони, но она схватила его еще крепче.

Ничего не оставалось, как нарушить эту вязкую тишину.

— Я только что услышала хорошие новости!

— Спасибо, Кэти, — пробормотал Мерлин, глядя в сторону. Мне стало легче, потому что я поняла, как он не хочет тыкать меня носом в эту ситуацию.

— Спасибо, Кэти, — эхом откликнулась Женевьева, и впервые за много дней я не смогла прочесть ее настроения по глазам — ярость ли это, триумф или ее неизменная угроза. Я вспомнила о кулоне и удивилась, неужели связь между нами разрушилась.

После колледжа мне удалось ускользнуть незамеченной и пойти своей любимой дорогой домой. За последние недели все кустарники и деревья превратились не более чем в вязанки голых палок и веток, и в этом была своя резкая, суровая красота. Я разглядывала ряды террас, понимая, что на следующей неделе они уже будут сиять рождественскими огнями, и в этой связи пыталась не думать о доме Мерлина, расцвеченном всеми необыкновенными украшениями ручной работы, которые его мама специально готовила к Рождеству. Теми, которые я уже не увижу. Женевьева заполучила мое Рождество и все романтические безделицы, которыми мы могли бы заниматься вместе с Мерлином.

Насмешливый голос произнес мое имя, и я даже не удивилась, я практически ожидала его.

— Бедненькая Кэти. Она ходит сюда, чтобы побыть одной, когда ей грустно.

Я не обернулась, но мое сердце упало от предвкушения новой встречи.

— А почему мне должно быть грустно, Женевьева?

— Потому что Мерлин тебя больше не любит.

— Поздравляю, — сказала я. — Ты хотела получить его, и теперь он твой.

— Ты все еще считаешь, что избавилась от него сама? — ликующе спросила она. — Что он вообще когда-либо тебе принадлежал?

— Конечно.

— Тогда мне придется спустить тебя с небес на землю.

Она, пятясь, шла прямо передо мной почти вприпрыжку, вынуждая меня идти медленнее. Я так и видела, как она оступается и падает, но ее ноги с завидной легкостью, казалось, миновали любую рытвину и колдобину на тропинке. Она забавно растопырила пальцы и сделала серию волнообразных движений руками, будто была мимом и изображала целую историю.

— Он был моим с самого начала. Даже не обманывайся, что он был твоим.

— Мерлин не предал бы меня, я бы сразу узнала это.

— Эх, Кэти. Он и сам не знал, он предал сам себя. Но его картина сказала всю правду.

— Картина, — повторила я без выражения, удивляясь, как только я могла быть такой наивной и верить в то, что она ничего не знала.

— Просто шикарная, правда? — Она неожиданно рассмеялась и с дерева испуганно сорвалась стайка птиц.

— Это был мой портрет, — не смогла удержаться я.

— Кэти, ты не настоящий художник, и ты не можешь этого понять. Картину, написанную маслом, невозможно изменить с середины. Мое лицо было на холсте с самого начала.

— Но я видела его, — настаивала я, понимая, что только играю ей на руку.

— Ты не видела ничего, кроме нескольких мазков. Тогда еще даже не сформировалась идея. Тебе хотелось увидеть там себя, и ты увидела, что хотела. А когда Мерлин дорисовал детали, получилась я.

— Верь в то, во что тебе нравится верить, Женевьева.

Она резко остановилась, и мне пришлось сделать то же самое.

— Картина была закончена много недель назад. — И по ее лицу медленно, как нефть по воде, расплылась торжествующая улыбка. Она почувствовала мое замешательство и заулыбалась еще шире. — Даже когда Мерлин был с тобой, он хотел быть со мной.

Она раскрыла ладонь, сложила губы сердечком и выдохнула, будто хотела сдуть одуванчик.

— Теперь все почти закончилось, и все там, где им и положено быть.

Она развернулась и ушла, ни разу не оглянувшись.

Когда я шла по улице к дому, Люк возился со своей машиной, его голова была под капотом. Видимо, машина второй раз за неделю отказалась заводиться утром.

— Ты будто потеряла шестипенсовик и нашла пенни, — ободряюще улыбнулся он.

— Мама бы тоже сказала подобную штуку, — пробрюзжала я. — Если ты считаешь, что я выгляжу измотанной, так и скажи.

Он вытер руки куском старой тряпки.

— Мне еще нужно спрашивать?

Я заколебалась. Я все еще не рассказала ему всего, что произошло, пока его не было. Я не знала, как он может отреагировать, но больше не могла молчать.

— Женевьева практически призналась в убийстве. Как будто она хотела, чтобы я знала, и гордилась тем, что способна на это.

Он покачал головой.

— Это могло быть предупреждением.

Я подняла и опустила брови, пытаясь поднять настроение и решив не говорить ему всей правды.

— Она неудачно пошутила насчет того, чтобы столкнуть меня с лестницы на крыльце колледжа.

— Кэт, это не смешно.

— Она хочет, чтобы я знала обо всем, что она делает.

— Мне это совсем не нравится, — обеспокоенно заметил он. — Она слишком близко подобралась к тебе. — Люк определенно волновался, и мне показалось, что он относится ко всему уже не так беззаботно, как раньше. — Такое ощущение, что она готовится к какому-то ультиматуму, — наконец сказал он.

— Это стало бы облегчением, — ответила я. — Узнать, чего она хочет на самом деле… Намного лучше, чем эта неопределенность.

Он неуверенно кивнул, будто понимал, о чем идет речь, но не был доволен исходом дела.

Я покачала головой и тяжело вздохнула:

— И это еще не все. Мерлин и Женевьева… Теперь они вместе. Он был так раздавлен расставанием со мной, что прождал почти целую неделю перед тем, как начать встречаться с ней.

— Мне жаль, Кэт.

— Мама была права, — пожаловалась я. — Моя ревность в итоге превратила мои опасения в реальность.

— Я думаю, Женевьева тебе немного помогла. Она сделала все возможное, чтобы ты начала сомневаться в Мерлине.

Я постучала себя по груди.

— Нет, во мне сидело зеленоглазое чудовище, которое затем вырвалось на свободу и уничтожило все, что у меня было. Я не могу полностью винить только ее.

Люк засомневался.

— Она манипулировала тобой. И сыграла на твоей слабости.

— Но на ней должна была играть я. Мама права: если любишь кого-то, отпусти.

— Мудрые слова, — покладисто согласился Люк.

— Вот почему нам с тобой хорошо, — сказала я, подумав. — У нас нет всех этих сложностей. Мы можем говорить, что хотим, и всегда останемся друзьями. Дружба намного лучше, чем любовь.

— Ну, если ты так считаешь, — пробормотал он, но его голос звучал странно разочарованным.

Я уставилась на автомобильные запчасти так, будто они обладали для меня каким-то таинственным смыслом.

— Интересно, может, теперь она оставит меня в покое и я смогу выкинуть из головы все дурацкие теории с подменой детей и мамой, скрывающей от меня зловещие секреты.

Люк перестал ковыряться в машине и посмотрел прямо на меня.

— Ты думаешь, что Женевьева успокоилась? Что она получила все, что хотела?

— Теперь у нее есть Мерлин, а он был главным призом.

Люк захлопнул капот, и я увидела, что у него очень взволнованное лицо.

— Возможно, Мерлин — просто отвлекающий маневр для нее, а настоящий приз — это ты. Не прекращай оглядываться вокруг, Кэт.

 

ГЛАВА

ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Случилось невероятное: Женевьева не пришла в колледж. Оказалось, что она слегла с тяжелой ангиной и едва могла говорить, и это, наверное, была лучшая новость за всю мою жизнь. Я пыталась не скакать от радости, когда Нэт рассказала нам о недуге Женевьевы, и скорее всего, мне плохо это удалось. Было так непривычно вставать утром без ощущения страха, сидеть на лекциях и не чувствовать на себе тяжелого взгляда ее ужасных глаз и не следить за каждым словом во время разговоров за обедом. Первый день в ее отсутствие показался мне замечательным, второй — просто блаженством, а на третий день я готова была танцевать от счастья. Я наконец вспомнила, какой счастливой была моя жизнь, пока в ней не появилась Женевьева. Сложно представить, но это произошло всего три месяца назад.

Ханна, Нэт и я решили устроить рождественский шоппинг в четверг вечером, когда все магазины в городе остаются открытыми допоздна. Все было, как в старые добрые времена: мы толклись в очереди на автобус, смеялись над всем подряд, особенно когда собачка какой-то дамы попыталась поднять носом юбку Ханны, а потом мы подкалывали друг друга из-за разных вкусов в одежде. Выпрыгнув из автобуса, мы стали пробиваться через толпу, создавая себе особое магазинное настроение. Вначале мы отправились в большой магазин, и я купила маме блузку эффектного сиреневого цвета, вспомнив о печальных прошлых годах, когда мне приходилось выбирать между ночными рубашками и пижамами, которые были ее единственным видом одежды. Нэт повела себя скучно и купила папе тапочки, а маме флакон духов, а Ханна вообще просто разглядывала витрины, утверждая, что не собирается приобретать ничего до последнего момента, иначе покупка будет недостаточно праздничной.

Меньше чем через час Нэт захотела есть и потащила нас в пиццерию, и мы заказали гигантскую пиццу с пятью ингредиентами. Мне очень понравился стиль, в котором было оформлено кафе. Декор под пятидесятые года, мебель в форме полумесяца, обшитая красным кожзаменителем, раритетный музыкальный автомат, а на официантках были надеты гольфы и юбки-клеш. Один из официантов был одет под тедди-боя — в брюки-дудочки и сюртук с двойным воротником ярко-голубого цвета, а на голове у него красовался огромный набриолиненный кок. Казалось, что они вот-вот пустятся в пляс и запоют джазовую песенку, как в каком-нибудь мюзикле.

— Как жаль, что Женевьева не смогла поехать с нами, — задумчиво сказала Ханна.

— Да, действительно, — согласилась я, твердо решив, что не буду замирать каждый раз, как слышу от кого-то ее имя. — Она обожает покупать одежду. Как-то раз мы одновременно заметили потрясающее платье в комиссионном магазине, но она добралась до него первой.

— Она купила его? — с интересом спросила Нэт.

— Нет, его бы пришлось слишком долго зашивать, и она передумала.

— А почему ты не купила его? — с недоумением спросила Ханна. — Ты же можешь зашить любую дыру и сделать так, чтобы все выглядело идеально.

Я пожала плечами:

— Мне оно как-то разонравилось после того, как его померила Женевьева. Оно ей очень подошло.

Ханна почему-то не хотела оставлять тему платья:

— Ты так же хорошо выглядишь, как и она, даже лучше.

Я с сомнением засмеялась:

— Женевьева наверняка передумает и купит его к рождественскому балу.

— Ей не понадобится платье, — быстро сказала Нэт, и ее щеки покрылись легким румянцем. — Я хотела сказать, что она, скорее всего… просто сошьет что-нибудь.

— Кажется, ты нам чего-то недоговариваешь? — спросила Ханна.

— Вовсе нет, правда.

— Я знаю тебя с первого класса, — поддразнила она. — Говори начистоту.

У Нэт как будто внезапно пропал аппетит, она с угрюмым видом отодвинула от себя тарелку и выпила большой глоток колы.

— Я обещала ничего не рассказывать.

Ханна показала на меня, а затем на себя.

— Мы же твои лучшие подруги. Мы никому не проболтаемся.

Нэт поколебалась некоторое время, и я поняла, что ее больше не понадобится уговаривать.

— Ладно. Дело в Женевьеве. Она, скорее всего, не задержится надолго в наших краях.

Я царапнула ножом мимо тарелки и уронила его на пол с оглушительным громыханием.

— Не задержится? Ты серьезно?

— Когда она тебе об этом сказала? — спросила Ханна.

Нэт уставилась в потолок, пытаясь вспомнить.

— Эээ… На выходных.

— И почему она так решила? — только и смогла прошептать я.

— Она сказала, что ей скучно в городе и она чувствует себя, как взаперти. Не думаю, что ее уже тошнит от всего, но она планирует отъезд.

— И куда она собирается уехать?

Нэт сообщила со значительным видом:

— Она говорила о каком-то месте, которое лучше, чем все, в которых она была.

Я с трудом могла переварить полученные новости и стала массировать виски, как будто у меня разболелась голова.

— И она не сказала, что это за место? За границей или здесь?

— Нет. Но я думаю, что она будет путешествовать вокруг света с рюкзаком за спиной, продавая свои украшения. Она слишком свободолюбива, чтобы прижиться у нас.

Эта резкая перемена в ее настроении была очень странной. Раньше Женевьева говорила, что не может отпустить меня, а теперь она неожиданно намеревается уехать, и уехать быстро. Может, она работала над чем-то, и внезапный отъезд был частью ее плана? На долю секунды я даже немного позавидовала тому образу свободолюбивой Женевьевы, который описала Нэт, но это длилось совсем недолго.

— Я даже не знаю, что сказать, Нэт. Это так неожиданно.

— Не для Женевьевы, — подчеркнула она. — Она не может дождаться отъезда.

Ханна нахмурилась.

— А что будет с людьми, у которых она сейчас живет?

— Не знаю, — призналась Нэт. — Но она сказала, что поедет не одна.

Я сдерживалась, чтобы не спросить, как Женевьева так просто может оставить Мерлина, и уткнулась в свою тарелку. После таких новостей пицца показалась мне потрясающей. Я доела свою порцию и остатки на тарелке Нэт. Когда она удалилась в туалет, Ханна странно посмотрела на меня.

— Вот это поворот, да, Кэти?

— Я совсем не ожидала такого, — ответила я вообще безо всяких эмоций.

Ханна закатила глаза.

— Я с трудом в подобное верю. Женевьева, конечно, классная, но слишком непредсказуемая.

В душе я застонала от досады. Как можно быть настолько ослепленной надеждой? Я даже ни на минуту не подумала о том, что Женевьева может соврать.

— Может быть, она хочет, чтобы мы узнали об этом, потому что это просто шутка?

— Но Нэт ей поверила, — возразила Ханна. — В любом случае, не очень похоже на шутку, не так ли?

Моя радость превратилась в кромешное отчаяние меньше, чем за минуту. Я спрятала руки за спину и скрестила пальцы, когда вернулась Нэт, молясь про себя, чтобы ее слова оказались правдой. Мы вышли из кафе и отправились к автобусной остановке, маневрируя в толпах людей на тротуаре. Все взрослые казались раздраженными и агрессивными, их лица были искажены напряжением, а руки нагружены сумками. Я задумалась, неужели шоппинг перестает быть развлечением, когда ты достигаешь определенного возраста? Мы как раз проходили мимо комиссионного магазина, куда я заходила с Женевьевой, и я заметила, что витрина изменилась. Теперь там стояли два манекена, одетые в безвкусные рождественские костюмы: платье в золотых пайетках с рукавами-фонариками и костюм из черного вельвета с огромной юбкой ниже колен и поясом из шотландки.

— Еще двадцать пять лет, — пошутила Нэт, — и Кэти будет надевать такое на званый обед в гольф-клубе.

Ханна захихикала.

— Или на бал Федерального женского института.

Я ущипнула их по очереди.

— Я никогда не буду благообразно одеваться, даже когда мне стукнет шестьдесят. Я перешью свое кримпленовое платье в мини-юбку и буду расхаживать в мартинсах.

Нэт высунула язык.

— Бабушка прямо из ада.

— На прошлой неделе у них были очень интересные вещи в стиле ретро, — сказала я. — Давайте зайдем, я покажу.

Похоже, магазин уже должен был закрываться, потому что две леди снимали кассу и подсчитывали выручку. Я бегло просмотрела вешалки в поисках русалочьего платья и тут же поняла, что его нет, ведь оно было таким броским.

— Похоже, кто-то его купил, — разочарованно вздохнула я.

Вдруг раздался голос:

— Я знала, что ты вернешься за этим платьем, после того как его померяешь. Я отложила его в подсобке. Оно и не должно было висеть в магазине, слишком уж оно испорчено.

— Я его не примеряла, — раздраженно ответила я. — Его мерила другая девушка, которая была со мной.

Я узнала продавщицу с залаченной прической, которая вряд ли бы растрепалась и в десятибалловую бурю. Она подошла, пристально посмотрела на меня и сказала, понизив голос.

— Если ты не хочешь, чтобы твои подруги узнали, то все в порядке. Это будет наш маленький секрет.

Я, наоборот, заговорила еще громче.

— Но это правда была не я. Я была с другой девушкой, среднего роста, с рыжими кудрявыми волосами, худенькой и хорошенькой.

Леди поджала губы.

— Я помню вторую девушку, но платье мерила ты. Я, может быть, и стара, но такую я забыть не могу. Я смотрю на нее сейчас.

Я показала в другой конец магазина.

— Нет, я стояла там и наблюдала.

— Ну, как скажешь, — засмеялась она, и я поняла, что она просто мне поддакивает. Она скрылась за прилавком, а я выговаривала себе, как глупо было раздражаться из-за такого. Она была уже немолода и могла страдать от плохого зрения или слабой памяти. Что особенного в том, что она перепутала меня с Женевьевой? Когда она вернулась, я угрюмо взяла у нее платье.

Нэт подошла ко мне с озадаченным видом.

— Что случилось?

— Эта леди спутала меня с Женевьевой, — пробурчала я. — Даже когда я напомнила ей, что Женевьева худенькая, хорошенькая девушка с кудрявыми рыжими волосами.

— Но ты только что описала себя, — медленно проговорила Нэт.

Я повернулась, разглядывая себя.

— Я совсем не худая и совершенно не симпатичная.

Она странно посмотрела на меня.

— Как скажешь.

Ханна ласково погладила платье, будто оно было живой домашней зверюшкой, и подтолкнула меня к примерочной. Здесь было очень холодно, и я съежилась, обхватив себя руками, не желая мерить его, потому что оно шло Женевьеве, а не мне, и мы были совсем разными. Я целую вечность выпутывалась из одежды, дрожала и покрывалась мурашками. Магазин был старый, и в нем было сыро, я даже заметила плесень на ободранных оранжевых обоях, и ботинки прилипали к страшненькому коврику в цветочек.

— Когда-нибудь тебе все равно придется выйти, — нетерпеливо позвала Ханна.

Зеркало в примерочной было надтреснутым, и я отражалась в нескольких экземплярах, как в фильме Хичкока. Я неуверенно вышла из-за занавески, а Ханна поправила мне бретельки и отвела к большому зеркалу в зале.

— Кэти, ты просто должна пойти на бал, — тожественно заявила она, изобразив фанфары на воображаемой трубе.

Я словно приросла к месту, и расширенными глазами смотрела на собственное отражение, как на привидение. Платье шили будто специально на меня. Оно сидело идеально, а девушка, которая изумленно глядела на меня из зеркала, была совсем не похожа на меня, это была улучшенная версия.

Я закрыла глаза, подождала немного и снова открыла их, но прекрасное видение никуда не пропало.

— Это как-то странно. Я выгляжу по-другому. Почему я выгляжу по-другому?

— Мы заметили перемену, — добродушно ответила Ханна, прикрывая мои плечи своей курткой, чтобы я перестала дрожать. — Кажется, что ты как будто расцвела.

Происходило что-то, чего я не могла понять. Я попыталась озвучить свои сомнения.

— Эта дама перепутала меня с Женевьевой. Я думала, что это странно, но сегодня я сама себя с трудом узнаю.

Нэт казалась искренне ошарашенной и смешно по-кроличьи сморщила нос.

— Если Женевьева выглядит, как ты, то ты должна выглядеть, как она, правильно?

Я запнулась.

— Да, но я думала, что это она мне подражает, а теперь… я больше не знаю.

— Может быть, все это время ты была настоящей преследовательницей? — ухмыльнулась Нэт.

Я пыталась улыбнуться, но не смогла. Ханна решила взять ситуацию в свои руки, помогла мне выбраться из платья и оплатила его на кассе, пока я с удовольствием одевалась в свои многочисленные вещи. Она отдала мне пакет с платьем и подмигнула.

— Нам надо встретиться в субботу и померить наши бальные туалеты. Накрасим друг друга, сделаем прически и все в этом духе.

Я кивнула с притворным энтузиазмом, хотя встреча в субботу означала, что у меня всего несколько дней на починку платья. Всю дорогу домой я сидела притихшая, разглядывая капли конденсата, сбегающие по стеклу с одинаковой скоростью сверху вниз, и пыталась избавиться от внутренней взвинченности. Все это время я считала, что бегу от Женевьевы. Может ли статься, что меня тянуло к ней, как мотылька на огонь? Я прислонилась лбом к прохладному стеклу, напуганная тем, что теперь не знаю, где правда, а где ложь.

Стекая волнами вниз по винтовой лестнице, раздается органная музыка, похожая на свадебный марш, но мои ногти впиваются в перила, оставляя глубокие следы, как от когтей дикого животного. Женевьева поджидает меня, как всегда, с загадочной улыбкой на лице. Она держит в руках букет цветов и прекрасное платье цвета слоновой кости для меня. У его атласного корсажа изысканная и сложная шнуровка. Оно садится на меня, как вторая кожа, но оказывается неуютным и ледяным на ощупь, и мне хочется поскорее его снять. Я уже рву ткань, но она пристает ко мне и становится все холоднее. Я больше не чувствую запах сырости, нет, мои ноздри сверлит смрад гниения и тухлятины, такой сильный, что меня тошнит. Женевьева поворачивает меня к зеркалу, и у меня нет сил сопротивляться. Я уже не в подвенечном платье, это белый саван. Я холодна и неподвижна, мои щеки бледны, а губы бескровны. Органная музыка оказывается панихидой. Это мои похороны, но я все еще жива, заперта в обездвиженном теле, и не могу двинуться или заговорить. Меня похоронят заживо, а Женевьева будет смотреть.

Я смогла сомкнуть глаза только на рассвете.

 

ГЛАВА

ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

«Кэти, можно с тобой поговорить не в колледже? В середине дня, если ты будешь свободна?»

Я долго смотрела на телефон, злясь сама на себя, потому что, читая сообщение Мерлина, я ощутила легкую дрожь в теле, как раньше. Но дрожала я скорее от негодования — меня возмущало, что он зовет меня на встречу, будто между нами есть еще какие-то отношения. Мой ответ был более чем прохладным.

«Прости, Мерлин, иду на обед с Нэт и Ханной, может быть, в другое время».

«Может, в Ля Тас в 4 дня?»

Если бы проводились соревнования по напористости и назойливости, Мерлин получил бы высшие оценки. В конце концов я согласилась, поскольку любопытство взяло верх. Мы не оставались наедине после эпизода с картиной, и я представить себе не могла, о чем нам говорить. Хорошо еще, что я успела утром помыть голову и попыталась соорудить из своей одежды что-то более-менее изящное вместо полного гранжа. Я долго стояла на железнодорожном переезде, и поэтому опоздала самым светским образом. Войдя в кафе, я оглянулась вокруг, и на нашем обычном месте у окна увидела Мерлина. Где-то глубоко внутри себя я ощутила резкую боль. Казалось, будто прошлая целая жизнь с момента, как мы вместе сидели здесь в последний раз. Тогда люди смотрели на нас, потому что мы только стали встречаться и излучали энергию, а теперь кафе было переполнено, и никто и краем глаза не скользнул по нам. Я примостилась на место напротив, понимая, что какая-то часть меня все еще живет здесь.

— Кэти, ты отлично выглядишь.

— Спасибо.

Я ткнула пальцем в его ноутбук, стоявший раскрытым на столе.

— Домашнее задание?

— Да нет, просто всякая чушь по веб-дизайну.

Я чувствовала, что веду себя более чем скованно, будто у меня за спиной под пиджаком застряла забытая вешалка.

— Как там Женевьева?

— У нее все еще опухшие миндалины.

Изобразила сочувствующее лицо.

— Надеюсь, к Рождеству она уже поправится.

Я внимательно наблюдала за Мерлином, но не замечала никакой ответной реакции. Если Женевьева действительно собиралась уезжать, то он ничего об этом не знал. Но почему тогда она сказала Нэт, а ему нет?

Он осушил остатки кофе в чашке.

— Я закажу себе еще, ладно? И тебе тоже?

Я держалась дружелюбно, но жестко.

— Мерлин? Мы можем вести здесь светские разговоры всю ночь и разориться на кофе. Зачем ты меня позвал?

Он нерешительно кивнул и стал разглядывать свои руки.

— Кэти, я бы хотел положить конец недоразумениям между нами, с нашей последней встречи мы так и не внесли ясность в ситуацию…

Я старалась, чтобы мой голос звучал как можно более равнодушно и сдержанно.

— В этом нет необходимости. Мы можем остаться друзьями и без этих сложностей.

— Дело не только в нас, — сказал он. — А что с окружающими? Все не будет так, как раньше, если мы с тобой не поговорим обо всем в открытую.

Он был прав. Нэт, Ханна и я провели с Мерлином, Адамом и их другом Харви отличное лето, и такого не повторится, если мы не будем двигаться дальше после того, как перестали быть парой.

— Ладно, — глухо сказала я. — Начинай первым.

— Я хотел объяснить тебе кое-что… насчет картины.

— Нечего тут объяснять, — ответила я, чувствуя, как внутри опять разрастается боль, несмотря на мои самые добрые намерения.

Он закрыл глаза.

— Я не могу забыть, каким было выражение твоего лица, когда я показал тебе картину. Это было просто ужасно.

Я провела языком по зубам, будто на них налипло что-то гадкое.

— Мерлин, и как ты считаешь, почему я была так недовольна?

— Мне кажется, я совершил некоторую ошибку, когда рисовал твои… глаза, — пробормотал он.

— И не только глаза, — отрывисто сказала я, чувствуя, как моя злость начала выходить из-под контроля. — Меня вообще было не так уж много на этой картине.

— Ты все равно была на ней, — уперся он.

Жалкие остатки, бледная тень, горько подумала я. Мне ничего не оставалось, кроме как возразить.

— Я думаю, ты и сам знаешь, чьи очертания изображены на этом холсте.

Он не смотрел мне в глаза.

— Ты имеешь в виду Женевьеву?

Мой голос прозвучал неестественно и официально.

— Да, Мерлин, именно ее я и имею в виду.

Мерлин поскреб подбородок, и я поняла, что он с трудом подбирает слова.

— Это был твой портрет, Кэти, клянусь. Твой и только твой.

— Но увидела я не его.

— Я и пытаюсь тебе сказать это… Он не был портретом Женевьевы. Во всяком случае, изначально точно не был.

Я поняла, что повторяю слова Женевьевы, словно возвращая их Мерлину.

— Он не мог измениться в последний момент.

— Вот именно это и произошло, — угрюмо выдавил он. — Я выписывал детали тут и там, вплоть до дня, когда показал его тебе, и…

— Получается, он не был закончен недели назад? — перебила я.

— Нет, я никогда не тороплюсь. — Он развел руками. — Основа картины проступает постепенно и иногда начинает жить собственной жизнью.

«В нашем случае так и произошло», — мрачно подумала я, но продолжала молчать, думая, стоит ли ему верить, и злилась из-за того, что мне очень хотелось поверить ему.

— Кэти. Я видел перед собой почти законченный портрет, а потом в моей студии ты выглядела такой пораженной и растерянной, а затем ушла. А до меня так медленно дошло почему.

Я вежливо улыбнулась и несколько раз моргнула.

— Может, твою кисть вело твое подсознание? Втайне ты хотел быть с Женевьевой…

Он покачал головой:

— Не хотел, и рисовал я совсем не ее. Я бы так хотел, чтобы ты поверила мне.

— Мерлин, почему это тебе так важно?

— Правда всегда важна, — с жаром ответил он, и я побоялась смотреть ему в лицо, потому что его голос звучал так искренне. Он потупился и жалобно сказал: — Ты и Женевьева — неразрешимые загадки. Только мне показалось, что я смог приблизиться, как понял, что ты будто в миллионах световых лет от меня.

Я на секунду прикрыла глаза, потому что раньше сама так думала о Мерлине.

— Теперь ты с Женевьевой, — вернулась я на землю. — Она не такая уж и загадка.

Он в отчаянии покачал головой:

— Она всегда была рядом, Кэти, а ты где-то… слишком далеко.

Я посмотрела ему прямо в глаза:

— Но теперь это больше не имеет значения.

Внезапно я поняла, что это чистая правда, и вряд ли мы когда-нибудь будем значить друг для друга так же много, как раньше. Для меня это оказалось не просто встречей с Мерлином, а прощанием с частичкой самой себя.

— Ну что, Кэти… теперь все в порядке?

— Конечно же.

Он встряхнул головой, будто пытаясь пробудиться ото сна.

— Женевьева просила, чтобы я показал тебе дизайнерский конкурс в Интернете. Главный приз — недельная стажировка в одном из знаменитых модных домов.

Я попыталась не выглядеть слишком неблагодарной.

— Все подробности будут известны в колледже. Мисс Клегг вывесит все на доску объявлений.

— Женевьева сказала, что это что-то очень особенное и никто ничего не знает. — Он развернул ноутбук ко мне. — Она сделала закладку в «Избранном», называется «только для Кэти».

Я втянула щеки, взбешенная наглостью Женевьевы, кликнула на файл и стала ждать, пока страница загрузится.

— Соединение барахлит? — улыбнулся он, когда я замерла, не в состоянии поверить собственным глазам. Подо мной будто разверзлась дыра в полу, и я проваливалась в черную бездну. Я смотрела, пока хватало сил, снова и снова перечитывая текст, в надежде, что, может быть, неправильно поняла, а затем вскочила на ноги.

— Мерлин, мне пора, кое-что случилось.

— Все в порядке?

— Да, мне просто срочно нужно домой. Увидимся… наверное.

— Это произойдет раньше, чем ты думаешь, — пошутил он, но я была слишком расстроена, чтобы отвечать.

Мне кажется, я побила все существующие рекорды по бегу на длинные дистанции и одновременному набору эсэмэс. Я не сбавляла темпа, пока вдалеке не увидела указатель на свою улицу. Сердце скакало, как заведенное, и в боку ныло. Я привалилась к стене недалеко от дома, измотанная страхом и неожиданной нагрузкой.

Машина Люка стояла около дома, и я успокоилась, потому что мне нужно было срочно рассказать ему, что показала мне Женевьева. К двери подошла его мама, мой голос звучал пронзительно от одышки.

— Здравствуйте, миссис Кэссиди. Люк дома?

— Извини, Кэти. Они с Лаурой уехали в город праздновать.

Я была полна отчаяния.

— Сегодня ее день рождения?

Лицо миссис Кэссиди посветлело.

— Нет, их годовщина. Целых три года.

— Ух ты, потрясающе.

— Наверное, поэтому он выключил телефон. — Она подмигнула. — Вероятно, они не хотят, чтобы их отвлекали.

Я была просто раздавлена.

— Нет, конечно… не хотят. Я даже и не посмела бы.

— Это было что-нибудь важное, Кэти? — прокричала она мне вслед.

— Нет, ничего особенного. Я… пересекусь с ним завтра.

Мне ничего не оставалось, кроме как ждать до утра. Рядом не было никого, кто был бы способен трезво растолковать свежие события. Я ненавидела себя за то, что без Люка я становлюсь такой беспомощной, и пыталась выкинуть его из головы, но безуспешно. Я лежала без сна, прислушиваясь к воющему ветру за окном, который проникал через прохудившиеся рамы и покачивал шторы. Я медленно достала нашу с Люком фотографию из ящика и поднесла ее к лампе. С каждым разом эта фотография поражала меня все больше и больше. Я аккуратно положила ее назад, сама не зная, зачем вообще ее сохранила.

Я чувствую жар во сне. Я снова в старом доме, но на этот раз не могу пройти дальше крыльца и вынуждена смотреть, как Женевьева бросает горящую спичку и пламя расходится во все стороны, трещит, и лестница разлетается в щепки, как гнилушка. Женевьева проходит через огонь невредимой, и я понимаю, что она парит в полуметре над землей. Единственный способ спастись — это пойти вместе с ней. Я не хочу, но у меня нет выбора. Она протягивает руку, я шагаю к ней, и наши тела сливаются в одно. Ее мысли становятся моими. Она ведет меня на городскую площадь к виселице с пустой петлей, зловеще выступающей на фоне ночного неба, освещенного заревом пожара.

 

ГЛАВА

ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Мне показалось, будто на улице начался град, слегка постукивавший по окну, затем он усилился. Я некоторое время лежала в полусне и долго не могла понять, мне показалось или на самом деле кто-то кидался мелкой галькой в окно.

Я поспешно открыла створку и высунула голову на улицу. Под моим окном стоял Люк с полной пригоршней мелких камушков из сада.

— Люк? Еще так рано.

— Мама сказала, что ты заходила вчера вечером. Я подумал, что что-то случилось.

Я подняла руки, что означало, что я скоро выйду.

Я умылась, почистила зубы, причесалась, надела спортивные штаны и толстовку. Затем я взяла со стола листок бумаги и сунула его в сумку. Люк уже ждал меня у машины. Я заметила, что у него усталый взгляд и волосы еще взъерошеннее, чем обычно. Такое ощущение, что он спал прямо в футболке, потому что она измялась и пахла так же, как и вся его комната. Мой нос, по-видимому, решил поработать сверхурочно, потому что я различила застарелый запах чеснока и пива.

— Это было не так уж важно, — виновато проговорила я.

— Мама сказала, что ты была на последнем издыхании, будто пробежала марафон.

— Мы можем куда-нибудь уехать, Люк? — Мне отчаянно хотелось убраться подальше от всего знакомого.

Я проскользнула в его машину, и он шутливо отсалютовал мне, улыбнувшись:

— Куда пожелаете, мадам?

— Не знаю… как тебе поездка к морю?

Он даже не стал утруждать себя ответом, резко развернул машину и втопил педаль газа. Мы доехали до побережья всего за двадцать минут в задумчивой тишине. Люк поставил машину на парковке и велел мне укутаться потеплее. На море был утренний прилив, и большие трехметровые волны бились о каменный мол. Мы натянули капюшоны и попытались пройтись по берегу, но на наших лицах вскоре образовался налет из мокрого песка, а глаза заболели и стали слезиться. В водорослях и гальке я заметила кусочки морского стекла, и у меня защемило в желудке.

Нам пришлось отступить к площадке, на которую летом ставят шезлонги, потому что это было единственное защищенное от ветра место. Там работал маленький вагончик с горячими напитками и фастфудом.

Я вынула листок бумаги и передала его Люку, а сама отвернулась, не желая снова перечитывать историю. Заголовок отпечатался в моей памяти навсегда: «Пожар в доме священника».

Люк молчал целую вечность.

Я слушала, как лаяла пара собак и смеялась девочка, которую подталкивали сильные порывы ветра, и удивлялась, как может продолжаться повседневная жизнь со всеми ее пустяковыми мелочами, когда земля носит таких людей, как Женевьева.

— Я распечатала это со своего компьютера вчера вечером, — сказала я.

— Может быть, это не имеет к ней никакого отношения, — пробормотал он наконец.

— Еще одно дурацкое совпадение, — презрительно ответила я.

— Она бы не поехала на другой конец страны чтобы сделать что-то такое.

— Но мы же поехали. Мы отправились в другой конец страны, чтобы узнать о ее прошлом. И как-то подозрительно, что ее преследуют подобные события.

Даже Люк, казалось, был выбит из колеи последней новостью.

— Но все же в порядке. Я имею в виду, все, конечно, ужасно, но они все смогли выбраться.

Я почти беззвучно прошептала.

— Только благодаря старой кованой пожарной лестнице с верхнего этажа. Если бы дом был меньше… — Я поежилась, вспоминая, что нижний этаж был полностью из сухого дерева, а лестница обвалилась. Сколько раз я поднималась по ней в своих снах.

— Если это была Женевьева, Кэт, тогда она просто сводит старые счеты, и это никак не связано с тем, что мы пытались разговаривать со священником и его женой.

Я не могла поверить в то, что Люк может быть настолько слеп, и подумала, что он просто не хочет пугать меня.

— Она попросила Мерлина показать мне эту заметку с ноутбука и даже озаглавила ее «только для Кэти».

— Это отвратительно, — разозлившись, ответил он.

— Она не оставит нас в покое, — настаивала я. — Она знает, что мы… я собираюсь сделать. Она всегда знает.

Я заметила, что чем больше я нервничаю, тем спокойнее становится Люк.

— Ты просто расстроена и напугана, и возможно, принимаешь все слишком близко к сердцу.

Я уперла руки в бока.

— Почему именно ты это говоришь?

— Я знаю, что тебя тянет ко всяким необъяснимым вещам, — осторожно начал он. — Но у всего есть логичное объяснение. Я не могу поверить в существование телепатической связи между вами двумя.

— Она становится слишком опасной, Люк.

— Вот почему ты так спешила домой вчера? — спросил он.

Я сдула непослушную прядь волос с лица.

— Я была в шоке… переживала, что никто не может быть в полной безопасности от нее.

— Мы должны съездить к священнику, — предложил Люк. — Поговорить с его женой и убедить ее обратиться в полицию.

Я яростно затрясла головой.

— Она не пойдет на это. Это ясно из статьи. Она списала это происшествие на шутников с фейерверками, шутку, вышедшую из-под контроля. «Я не держу на них зла», — заявила она, как бы говоря Женевьеве, что никогда не разоблачит ее.

— Это какая-то бессмыслица.

— Она знает, на что способна Женевьева, — возразила я. — И верит, что она и правда заключает в себе зло и потому не может жить в освященном месте.

Люк с негодованием посмотрел на меня.

Я глубоко вздохнула, поняв, что больше не могу держать это в себе.

— Я знаю, что ты приверженец логики и ненавидишь предрассудки и магию, но Женевьева не такая, как мы. В ней есть что-то, что заставляет ее оказываться чужой среди остальных людей.

— Она может быть социопаткой, — ответил Люк. — Абсолютно аморальной, бессовестной, но из нашего мира, целиком и полностью.

Люк смотрел вдаль, и мне пришлось сопротивляться желанию прижаться к нему, чтобы спрятаться от ветра. Увидев нашу фотографию, я больше задумывалась о том, как веду себя с ним и как мы выглядим со стороны. Чай из автомата отдавал пластмассой и кипятком, но я храбро продолжала потягивать его.

— Я вчера виделась с Мерлином. Все было так странно.

— Правда?

— Да, практически так же, как когда мы еще были вместе.

— И тебе не захотелось все вернуть?

Мой капюшон упал с головы, и Люк натянул его снова, подтянул завязки и заправил внутрь мои выбившиеся волосы.

— Мне кажется, с тобой сейчас происходит очень много всего, Кэт.

— Понимаешь, раньше он был парнем моей мечты. Я думала, такой ни за что даже не посмотрит на меня, а когда он это сделал, все стало казаться потрясающим.

— Может быть, это была идея о нем, по которой ты сходила с ума, а не он сам, — ответил Люк со странной улыбкой.

Я была поражена, насколько Люк оказался проницательным. Странно, но я сама пришла к такому же заключению. Я попыталась объяснить это с озадаченной гримасой.

— Когда я впервые отправилась в дом Мерлина, над ним была потрясающая радуга, и даже зная, что я никогда ее не достану, я попыталась. Встречаться с Мерлином оказалось похоже на это.

Люк откашлялся, слегка смущенный.

— Тебе, наверное, тяжело поверить в то, что сейчас говорят другие, но когда все это закончится…

— Мы никогда не сможем вернуть того, что было, — твердо ответила я.

— Кэт, никогда не говори никогда.

Я стала стучать кроссовками по ограде, пытаясь стряхнуть налипший песок, а Люк предложил перекусить. Я вежливо покачала головой, не желая подробно останавливаться на моем отвращении к мясу, и смотрела, как Люк ел хотдог со всеми возможными добавками, которые удваивали во время завтрака.

— А что у тебя с Лаурой? Вы так давно вместе, целых три года.

Он не отвечал, и я заволновалась, не слишком ли это личный вопрос, но тут он поднял глаза на чаек, которые летали стаей над нашими головами в поисках объедков.

— Мне с ней так удобно.

— Как с парой разношенных ботинок, — пошутила я.

Люк улыбнулся, но в этот момент показался мне ужасно грустным. Он нескоро заговорил снова.

— Мне кажется, у нас ничего не выйдет. Мы хотим настолько разных вещей. Лаура выдвинула мне что-то вроде ультиматума.

— Мне так жаль…

Я затихла, не зная, что еще сказать, но больше пораженная тем, что рада этой новости. Я не знала почему, ведь я не испытываю никаких чувств к Люку. Я не могу к нему ничего испытывать.

— Все в порядке, — легко ответил он. — Мы изменились, такое случается.

Я сжала его руку, и мы стали смотреть на неспокойную воду, борющуюся с деревянными брусьями морского заграждения. Глядя на мутную воду покрытую желтоватой пеной, я почувствовала, как по моей спине колючками спускается страх, предчувствие какого-то происшествия.

— Мне кажется, будто я проваливаюсь в бездну, — без вступлений сказала я. — И Женевьева со мной, но она не хочет спастись, а хочет только, чтобы я ушла с ней.

Люк сунул руки глубже в карманы.

— Сны — это просто проекции наших подсознательных страхов…

Неожиданно начался дождь, и нам пришлось, задыхаясь, бежать к машине. Люк включил дворники, и некоторое время мы молча наблюдали восхитительную картину: ревущее волнами море во всей своей мощи и неразличимый горизонт, сотканный из серого тумана над водой и бескрайнего неба.

— Все это слишком далеко зашло, — сказала я с необычной для себя непреклонностью. — Поджог здания меняет все. Я должна попытаться остановить Женевьеву. Покончить с этой чертовщиной раз и навсегда.

Люк удивленно поднял брови и выжидательно уставился на меня.

— Звучит очень решительно.

Я с суровым видом кивнула.

— Я слишком долго это откладывала. Теперь я точно знаю, что должна делать дальше.

— Мам?

Она слонялась по дому в пижаме. Я обманывала себя, что ей становится лучше, доказательства обратного смотрели мне прямо в лицо: ввалившиеся глаза, новые морщины от переживаний, появившиеся за ночь, и беспокойный взгляд. Она была вся на нервах, и малейший шум заставлял ее подпрыгивать на месте.

— Мама, нам надо поговорить. Ты должна объяснить мне, в чем дело.

 

ГЛАВА

ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Две нетронутые чашки кофе остывали на столе, а мы вдвоем сидели у огня. На улице завывал ветер, и по окнам хлестал проливной дождь. Я была слегка раздражительна от нетерпения, хотя знала, что не стоит торопить ее. Она никак не могла собраться с духом и начать, и я испугалась, что она может передумать, но в конце концов она глубоко вздохнула.

— Когда ты родилась, я жила под Йорком.

Я не должна была знать этого, поэтому постаралась выглядеть как можно более удивленной.

— Ты хочешь сказать, что я родилась не здесь?

— Нет… Я была еще студенткой, когда забеременела, и скрывала это ото всех так долго, как могла. Я не рассказывала тебе, потому что… не была уверена.

Мама с тоской посмотрела на меня, и мне стало интересно, помнит ли она моего отца, о котором никогда ничего не рассказывала.

— Почему ты скрывала свою беременность?

Она сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели.

— Родители… Бабушка и дедушка были достаточно строгими, и они так радовались, когда я поступила в университет, я не могла их подводить.

— Ты жила в общежитии? — невинно спросила я.

— Нет, все места раздали первогодкам. Единственное жилье, которое мне удалось заполучить, было за городом. Грязная комната в большом старом доме с пятью другими такими же обшарпанными комнатами. Сырость, мыши, обои слезали клоками…

Мама взяла чашку и сделала глоток, пролив немного кофе на свой свитер, но даже не заметила этого. Она замолчала, и я поняла, что мне придется уговаривать ее и нужно очень аккуратно подбирать слова.

— А это место… я хочу сказать… возможно ли, что оно как-то связано с Грейс, или Женевьевой, как она себя сейчас называет?

— Я не могу утверждать этого, — сказала мама с отчаянной надеждой в голосе. — Все это просто может быть ужасным совпадением, только и всего. Нет никаких доказательств, кроме имени.

Она говорила мне одно, но ее глаза говорили совсем другое. Был только один способ выяснить происхождение Женевьевы раз и навсегда. Я укрепляла свою решимость, понимая, что стою на пороге чего-то очень важного.

— А ты могла бы вспомнить дату рождения Грейс?

Мама тут же назвала дату, чем несказанно меня удивило, но я подумала, что раз она всего на четыре дня отстоит от моей даты рождения, то поэтому так ей и запомнилась.

— Тогда нет никаких сомнений, — решительно сказала я. — В колледже подтвердили дату рождения Женевьевы по компьютерным данным. Женевьева и Грейс — это одна и та же девушка.

Мама едва отреагировала, и я поняла, что глубоко внутри это уже не является для нее новостью. Но у меня в желудке защемило, и появлялись дикие мысли в голове, когда я вспоминала о фотографии неизвестного ребенка. У мамы была послеродовая депрессия, и она не понимала, что происходит, и мать Женевьевы обманом заставила ее взять маленького больного ребенка, а себе оставила сильного и здорового, или они предприняли сумасшедший эксперимент, решив поменяться детьми и посмотреть, что получится. Это было полным безумием, и я желала узнать правду, но было очень важно не напугать маму. Я несколько раз выдохнула и сосредоточилась.

— Ты хорошо знала мать Женевьевы?

— Я была с ней знакома, — подчеркнула мама, и не могу сказать, что доброжелательным тоном. Она нахмурила брови, пытаясь вспомнить. — Все знали, что она принимает наркотики, но закрывали на это глаза. Мы проходили мимо и не хотели в этом участвовать, так было проще.

— И что изменилось?

Мама закрыла глаза, и ее голос стал совсем тихим. Мне пришлось склониться к ней, чтобы расслышать слова.

— Она стала матерью и теперь уничтожала не только себя.

Я уже знала ответ, но все равно должна была спрашивать дальше.

— Была ли я там в то же время, что и Женевьева?

Мама уронила голову на грудь, что было для нее одним из способов выражения согласия. Она с трудом откашлялась.

— В ту ночь, когда мы только вернулись из роддома, ты спала, как ангел, безукоризненно-прекрасный и тихий, и утром ты была такой спокойной. — Она замолчала, по ее щеке скатилась большая слеза и упала ей на ногу. — И тут я услышала плач, неистовый, безутешный. Поэтому я пошла вниз посмотреть.

Я подскочила от неожиданности, когда в комнату вошла Джемма с таким видом, будто весь дом был ее личной собственностью. Она свернулась клубком у моих ног, и я стала гладить ее, радуясь возможности немного отвлечься.

— И что ты увидела?

Мама посмотрела вперед, в пространство, и заговорила голосом, абсолютно лишенным эмоций.

— Стояла знойная погода, и уже в девять утра было очень жарко. Рядом с мусорными мешками я заметила детскую коляску, и тут я увидела ее личико. Она была вся грязная, с мокрыми пеленками, размахивала ручонками в воздухе, и по ней ползала оса. Она была вся в пятнах и уже охрипла от крика.

Я почувствовала на коже мурашки и искренне пожелала разделить с мамой эту боль. Мне вспомнились слова бабушки, когда она рассказывала, как глубоко поразила маму смерть ее соседки из-за передозировки.

— С мамой Женевьевы было все в порядке? — осторожно спросила я.

Мама покачала головой и быстро вытерла лицо.

— Я уже ничего не могла сделать, уже никто не мог ей помочь. Я остолбенела от шока…

— Это была не твоя вина, — тут же сказала я, но мама проигнорировала мои слова и продолжала говорить все тем же монотонным голосом.

— Но когда я узнала… Я была в том же самом месте в то время… Я тоже была матерью, и это была моя обязанность. Я чувствовала это так сильно, что ничто не смогло бы меня остановить.

Это звучало немного странно, но я решила не обращать внимания.

— Ты вызвала полицию?

Мама не отвечала.

— Ты позвонила в полицию? — настаивала я.

— Они приехали, — ответила она. — Я точно помню, как они приехали.

— А что было с Женевьевой?

Мамин рот скривился от муки:

— Я не знаю. Я уехала далеко, вернулась домой вместе с бабушкой и дедушкой. Это было отдаленное, отрезанное от мира место, но как раз то, что мне было нужно.

Мне даже стало теплее от облегчения. Это были ответы, которые я искала. Вина мамы была лишь в том, что она повела себя неравнодушно. Если бы тем злополучным утром она не отправилась выяснять, в чем дело, все могло бы закончиться гораздо хуже. Женевьева тоже могла погибнуть. Я чувствовала себя как воздушный шарик, который медленно спустили, и теперь я могу дышать свободно. Как глупо было выдумывать всякие чудовищные сюжеты, когда объяснение оказалось таким простым, грустным, но простым.

— И ты никогда никому не рассказывала?

— Никому, вплоть до этого дня.

Я встала спиной к огню, чтобы погреть ноги. Теперь я могла смотреть на Женевьеву, как на обычного человека с психологическими проблемами, и не бояться ее ненормального отношения ко мне.

— Я уже достаточно взрослая, чтобы понять: ты не смогла бы спасти мать Женевьевы. Всем понятно, что ты не сделала ничего дурного.

— Всем, кроме Женевьевы, — подчеркнула она.

Зная ее, я понимала, что это правда, но было необходимо заверить маму в обратном.

— Она все поймет.

Мама резко выпрямилась в своем кресле, будто аршин проглотила.

— Эта девушка, Женевьева… Я не уверена, что она вполне нормальна.

Мне показалось, что сейчас был не самый удачный момент, чтобы обсуждать, насколько Женевьева была вменяема. Я до сих пор так и не узнала, как ей удалось выследить нас, но она что-то перепутала в своей голове, и теперь мама оказалась в чем-то виноватой. И становилось очевидным, почему она так ненавидела меня — у меня, в отличие от нее, была мама, и возможно, поэтому она угрожала отнять у меня мою жизнь.

Мы сидели в тишине, слушая, как шумит гроза. Мне было приятно, что сейчас мы с мамой изолированы от остального мира, и расстояние между нами исчезло. Я попыталась выпить свой кофе, но он остыл, и сверху него плавала молочная пенка. Мама обдумывала еще что-то, и я ждала, когда она начнет говорить первая.

— А детство Женевьевы? Оно было совсем несчастливым?

Я закатила глаза:

— В принципе, да. Но она была очень проблемным ребенком. Сколько бы людей ни пыталось ей помочь, в итоге она все равно оказывалась в одиночестве.

Эти слова неожиданно возымели ужасный эффект. Мама выглядела потрясенной и, закусив кулак, начала громко всхлипывать, дрожа всем телом.

— Кэти, я должна была вмешаться. Мы обе были молодыми матерями, но у меня были твои бабушка и дедушка, которые могли меня поддержать, у нее же не было никого… Если бы только на несколько минут раньше, я бы успела…

— У тебя было достаточно собственных проблем, — успокоила я.

— Я разрушила две жизни…

Я присела на колени рядом с маминым креслом.

— Мама Женевьевы погибла, потому что не смогла отказаться от наркотиков даже ради собственного ребенка. Она не поняла всей ответственности и заплатила высокую цену.

Мамины губы разошлись в беззвучном «о» от отчаяния, как у напуганного ребенка.

— Я не имею права судить, я сама была ужасной матерью.

— Ты не была ужасной матерью, — ответила я. — Я никогда не чувствовала себя несчастной или отвергнутой.

Мама не приходила в себя, и я злилась, что так бездарно ее успокаиваю.

— Эта ноша теперь всегда со мной! — воскликнула она. — Ты никогда не сможешь скрыться от собственного прошлого, как ни старайся.

— Я собираюсь поговорить с Женевьевой, — заявила я. — Убедить ее, что ты не сделала ничего плохого.

Мама упрямо покачала головой и выпятила нижнюю губу.

— Держись подальше от этой девушки. Она собирается заставить меня поплатиться… и добирается до меня через тебя…

— Больше этого не повторится, — настаивала я. — Она больше не может обидеть меня, потому что я знаю правду.

Мама неожиданно осела в кресле.

— Правда — это не всегда то, что нам кажется, — с трудом произнесла она.

Больше не было смысла говорить о чем-либо. Мама замкнулась в себе и в своих мыслях удалилась куда-то далеко, в места, куда я никогда не смогу за ней последовать.

Я помогла ей дойти до постели, и она уснула за несколько минут. Я некоторое время разглядывала ее лицо. Мне казалось, что признание облегчит ей душу, но это было заблуждением. Даже во сне ее лоб был все равно сморщен и губы дрожали, будто она вспоминала о чем-то. Но теперь она рассказала мне все, дала волю своему волнению и сможет исцелиться. Между нами больше не существовало секретов.

Я отправила Люку длинное эсэмэс, рассказывая, что произошло и как в итоге разрешилась загадка, и поблагодарила его за помощь. Как ни странно, долгожданное облегчение было пронизано грустью, ведь из нас с Люком вышла отличная команда. И в итоге он оказался прав — загадка не оказалась ни страшной, ни непостижимой, просто еще одна печальная история о женщине, которая не смогла взять верх над обстоятельствами. Мама была свидетельницей, которая поневоле оказалась втянута в ужасное происшествие, и последствия этого были значительными и по сей день. Никто не знал, как Женевьева узнала правду, но это уже было и не очень важно. Единственное, что оставалось, — убедить ее, что мама пыталась ей помочь, чтобы она наконец оставила нас в покое. Итог — вот в чем мы все остро нуждались.

 

ГЛАВА

ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Платье было настолько тонким, что казалось, будто еще немного, и оно ускользнет, как песок сквозь пальцы. Потребовались все мое терпение и усидчивость, чтобы сложить разорванные стороны, а цвет ниток вообще невозможно было подобрать, потому что ткань постоянно меняла оттенок в зависимости от освещения. Как только мне казалось, что я выбрала нужную нить, цвет менялся снова. Я решила зашить его с изнанки и сделала что-то вроде «кошачьей колыбели», чтобы слои нитей сами поддерживали друг друга, затем аккуратно соединила порванные части. Если бы ткань была хоть немного светлее, мне бы уже не удалось провернуть подобное, но в конце концов разрыв стало невозможно разглядеть.

Мы договорились собраться у Ханны в семь. Мама захотела взглянуть, что я себе купила, и я в платье красиво проплыла по лестнице вниз, а в конце немного покружилась.

— Ух ты, какое превращение. Ты потрясающе выглядишь.

— У нас будет что-то вроде генеральной примерки перед балом.

У мамы все еще было изможденное, вытянувшееся лицо, но она хотя бы пыталась радоваться за меня.

— Будет здорово. Подожди минутку, я уверена, у меня где-то завалялась пара длинных перчаток.

Я захлопала в ладоши от восторга.

— Не могла бы ты откопать их и еще показать, как можно сделать французский пучок на голове! Он такой элегантный и утонченный, не то что мои разлетающиеся кудряшки!

Мама легко нашла перчатки и добавила к ним атласные открытые туфельки на маленькой шпильке, пару красивых искусственных жемчужин и длинные серьги. Я снова переоделась в джинсы, а платье положила в сумку, чтобы взять с собой. Мама сходила наверх, принесла целую коробку заколок, шпилек и гребней и лак для волос, а затем долго возилась с моими пышными волнистыми волосами, пытаясь сделать что-то похожее на прическу Одри Хэпберн в «Завтраке у Тиффани», ее любимом фильме.

— Знаешь, с тех пор, как появилась эта Женевьева, — неуверенно начала она, — многое изменилось, да?

— Похоже на то, — пробурчала я, вздрогнув, когда она резко наклонила мою голову влево.

— Ты кажешься более уверенной в себе, и уже не такой…

— Тряпкой?

— Нет, это совсем не то, что я хотела сказать, — возразила мама. — Более самодостаточной.

— Возможно, — согласилась я.

— И для меня кое-что изменилось.

— Неужели?

Мама ловко подбирала локоны у меня на шее.

— Я поняла, что ты уже практически взрослая и скоро пойдешь своей дорогой. Может, ты хочешь уехать учиться в университет?

— Я задумывалась об этом. Самый лучший факультет для моей специальности находится в Лондоне.

— Ну что ж, Кэти, ты так долго была моей, что настает время, когда мне нужно отпустить тебя.

Она говорила без тени жалости к себе, что было совершенно необычно. Где-то за окном неожиданно прокричала чайка, и я вздрогнула. Было видно, как она расправила крылья и взмыла вверх, в белое зимнее небо. Это как будто был знак, что мама искренне готова отпустить меня выбирать свой путь.

— Ты больше не ребенок, и я должна жить своей собственной жизнью, поэтому… в конце концов, влияние Женевьевы на тебя было не совсем уж плохим.

— Я не так уверена в этом, — кисло ответила я. — Даже если я узнаю, что не увижу ее больше никогда в своей жизни, это будет слишком скоро для меня.

Мама аккуратно распылила лак мне на прическу, поглядывая на меня так и эдак, будто оценивая произведение искусства.

— Ты настолько ее недолюбливаешь?

У меня загорелись глаза.

— Слабо сказано. Я знаю, что у нее была нелегкая жизнь, но она все равно слишком самодовольна, двулична и коварна…

— О боже, — нервно засмеялась мама.

Я посмотрела на нее исподлобья.

— Надеюсь, что она вскоре уберется от нас на другой конец света.

— Что ты имеешь в виду?

— Эээ… Ничего. — Я поняла, что лучше не рассказывать маме об отъезде Женевьевы, чтобы она снова не почувствовала себя виноватой.

Я извлекла из недр шкафа любимый вельветовый пиджак, который когда-то спрятала туда из-за Женевьевы. Теперь я могла носить его спокойно, и было так замечательно ощущать прикосновение ткани на теле, будто тебя обнимает старый друг. Мама помахала мне на прощание и попросила быть повнимательнее, потому что земля была скользкой и в ближайшие дни синоптики обещали снег. Я чувствовала себя вполне уверенно в своих кроссовках, но многие люди не были готовы к такой погоде. Вначале я увидела леди на высоких шпильках, которая ковыляла, судорожно держась за стену, а затем пожилого джентльмена, застрявшего посреди обледеневшей тропинки. Он не мог сделать шага ни вперед, ни назад и стоял, расставив руки, как канатоходец. Дети скользили по тротуару на ногах, еще больше раскатывая поверхность и делая ее еще опаснее. Я споткнулась об обледенелый столбик воды из сточной трубы и поскользнулась, но мне удалось сохранить равновесие.

В доме Ханны горел свет, и занавески были раздвинуты, так что можно было разглядеть два лица, прижавшиеся к оконному стеклу. Нэт и Ханна поспешили к дверям и втащили меня внутрь. Они обе уже были одеты — Ханна в узком атласном платье цвета слоновой кости, которое было подвенечным нарядом ее бабушки, а Нэт в широких черных брюках с завышенной талией и белой блузе с низким вырезом, которые она одолжила у тетушки, работающей в местном театре. Я почувствовала приятное волнение, потому что это было так же забавно, как, будучи маленькой, одеваться в мамины вещи и пробовать ее косметику. Я не хотела вспоминать о том, что мне всегда было не с кем это делать.

— Чудесная прическа, — пропели они хором, увлекая меня в гостиную, а не в столовую, где мы обычно зависали. — Теперь надевай платье, Кэти.

— А зачем так спешить? — спросила я, задергивая шторы и смущенно вылезая из джинсов. — У нас еще вся ночь впереди.

— Мы хотим сделать тебе макияж, — ответила Ханна, и я ощутила нотки нетерпения в ее голосе.

Нэт застегнула мне молнию, и только я хотела пройтись взад-вперед, как она усадила меня на стул и деловито развернула мое лицо к свету.

— Основу под макияж, — гаркнула она, Ханна торопливо поковырялась в косметичке и подала ей пудреницу. Я не могла говорить, так усердно она стучала спонжем мне по лицу. Затем она снова приказала: — Румяна и тени для век.

— Ты сейчас похожа на хирурга во время операции, — пошутила я, когда она занялась моими глазами. Я наконец смогла разглядеть Нэт вблизи и посмотрела на Ханну.

— Эй. Почему вы обе уже накрашены?

— Нам было скучно, — ответила Нэт, набрасываясь на меня с щеточкой для туши так, будто делала фехтовальный выпад. Я заморгала изо всех сил. Она отклонилась, любуясь на свое произведение, и кажется, осталась довольна. — Ну вот, Кэти, теперь ты выглядишь сногсшибательно.

Я посмотрела на себя в зеркало и с удовольствием признала, что они славно постарались. Кожа сияла, глаза были подчеркнуты дымчато-серыми тенями, точеные скулы, а губы игриво изогнулись, как лук Купидона. Я достала украшения, чтобы дополнить свой образ, и попыталась не выглядеть расстроенной, ведь едва наступило восемь вечера.

— Итак, я готова. И чем мы теперь будем заниматься всю оставшуюся ночь?

Нэт взглянула на часы, а потом на Ханну. Я поняла, что они чего-то недоговаривают мне. Внезапно раздался звонок в дверь. Хана подскочила и завопила таким голосом, каким обычно кричат актеры на сцене:

— Ума не приложу, кто бы это мог быть?

Я пошла за ней к двери, и тут от удивления моя челюсть отвисла до самого пола.

— Не стой, как истукан, — засмеялась Ханна. — Проводи молодых людей в столовую.

В дверях красовался Мерлин, одетый во фрак в узкую полоску, высокий цилиндр и канареечно-желтый жилет. Позади маячили Харви в черном пиджаке и белоснежной сорочке с оборками и Адам в настоящем стеганом смокинге и галстуке. Они будто сбежали со съемочной площадки «Возвращения в Брайсхед», и у меня в голове не укладывалось, что они шли в таком виде пешком до дома Ханны, даже в темноте. Я пыталась разглядеть за их спинами Женевьеву, но ее нигде не было видно.

Мерлин вышел вперед, взял меня за руку, утянутую в черную перчатку, поцеловал ее и только после этого переступил через порог. Это уже становилось похоже на игру, и я тенью проследовала за Ханной в столовую. Там уже был накрыт стол, расставлены винные бокалы, разложены накрахмаленные салфетки и посередине высился изысканный серебряный канделябр. Я увидела, что оранжерея за столовой украшена гирляндами и шариками. Со стеклянной крыши свисал диско-шар, отбрасывая на окна множество разноцветных бликов.

— У вас с Мерлином все в порядке? — шепнула Ханна. — Он сказал, что были какие-то проблемы…

— Все в порядке, — шепнула я в ответ.

— Жалко, что ты пропустила вечеринку, все-таки это не уличный шатер, — улыбнулась Нэт.

— Это гораздо лучше, — ответила я, захлебываясь от восторга, и ни капли не соврала. — Все просто потрясающе.

Стол был накрыт на шестерых, и я не могла поверить, будто Женевьева расщедрилась настолько, что подарит мне целый вечер без своего общества. Ханна с важным видом постучала ложкой по бокалу.

— Располагайтесь в соответствии с именными карточками. Мы заранее спланировали порядок рассадки гостей, и вы должны его придерживаться. — Тут она подмигнула мне, и я догадалась, что по хитроумному стратегическому плану Адама посадили к Нэт. — Мама приготовила еду заранее, и все должно быть вкусно. Подавать на стол больше некому, поэтому Нэт покажет нам класс.

Нэт проныла что-то нечленораздельное, но с готовностью отправилась помогать. Мне не позволили и пальцем шевельнуть, поэтому я сидела, глупо улыбаясь от удовольствия и наслаждалась приятной суетой вокруг. Еда была легкой, вегетарианской: овощная лазанья со сливками, гора салата, картофель-фри и золотистая чиабатта, которой можно было собирать соус. Мы с шумной болтовней и грохотом уселись есть, и Нэт произнесла в мою честь тост о дружбе, который растрогал меня до слез, и мне пришлось незаметно смаргивать их. Пусть Женевьева радуется своей гигантской показушной вечеринке, а у нас все было камерно, уютно и гораздо более необычно.

У папы Ханны сохранился старый проигрыватель с грампластинками, и во время ужина мы слушали подборку мелодий 1920-х годов, смеясь, когда скрипели царапины на виниле или иголку проигрывателя заедало. После второго бокала безалкогольного вина это казалось все смешнее, и я была убеждена, что Ханна подмешала туда что-то покрепче. Несмотря на холод, у меня горели щеки, все вокруг было так замечательно, и было очень приятно, что все так постарались для меня. Мерлин сидел прямо напротив меня, и я болтала и смеялась со всеми, пряча от него взгляд, потому что в его глазах было нечто, чему невозможно было противиться. Если бы мы были наедине, боюсь, я бы в них утонула.

Ханна жутко напугала всех, внезапно вскочив на ноги и завопив:

— О боже мой, снег пошел!

Все кинулись к окнам оранжереи и стали смотреть, как неспешно опускаются рассыпчатые хлопья первого снега. Это было полным безумием, но меня переполняло желание выйти на улицу к нему. Я выбежала через застекленные двери и бросилась прямо на траву без куртки, а снег стал нежно садиться мне на плечи, лицо, шею, и я вглядывалась в него, поражаясь, насколько же он своей красотой похож на тысячи крошечных звездочек. Я стала кружиться по саду, запрокинув голову, ощущая прикосновение падающих снежинок к коже. Я была балериной, улетающим из рук шариком, листком на ветру, вертящимся и кружащимся в белоснежной завесе. Я слышала свое имя и смех со стороны дома, но остановилась только у живой изгороди из хвойных деревьев, выстроившихся, как солдаты на парад. Друзья тащили меня в дом, как рыбаки рыбу из озера — такой же мокрой и скользкой я была. Нэт бросила мне полотенце, и я промокнула руки и шею, слегка вздрагивая от холода.

— У тебя в волосах будто застряло конфетти, — шепнул мне Мерлин, и я почувствовала его руку на своей обнаженной спине.

Я поняла, что сегодня мне выпал второй шанс и именно об этой ночи я так мечтала. Сегодня я сияла и просто не могла все испортить, сегодня я не была Кэти-невидимкой. И этому было только одно объяснение — Женевьева ослабила хватку. Я ни за что бы не могла почувствовать себя уверенно и свободно, пока она была способна как-то повлиять на ситуацию. Похоже, она решила оставить меня в покое. Мерлин смотрел на меня так, будто увидел в первый раз, а я послала ему лучшую из своих улыбок, прежде чем вернуться в столовую.

Мое экзальтированное настроение оказалось заразительным. Помогая друг другу, все поспешно убрали стол, и затем начались танцы. Мы все танцевали друг с другом чарльстон, танго и фокстрот, а затем Мерлин увлек меня в медленном вальсе.

— Кэти, представь, что мы живем в прошлом, много лет назад, — сказал он, отпуская меня в головокружительный наклон и поймав над самым полом.

— Ты бы вообще заметил меня в своем огромном доме? — Я старалась поддерживать беззаботный тон. — Ты был бы сыном эсквайра, а я — горничной, полирующей серебро или твои ботинки.

— Звучит замечательно, — ухмыльнулся он. — Я бы воспользовался своим более высоким положением.

Я присела в шутливом реверансе, понимая, что происходит и что я по сути подзадориваю его.

— Я полностью прощен? — напористо спросил он.

— Мне нечего было прощать.

— А сейчас?

— Мы же танцуем, — подколола я.

— А теперь, Кэти? — продолжал настаивать он.

Он прервал танец на середине и повел меня вглубь дома. Я еще не ответила на его вопрос, и когда он приблизился ко мне, я не отодвинулась. Он стал нежно целовать мою шею, поднимаясь к лицу. Было просто невероятно, что мы оказались вместе, и я выбросила все остальное из головы. Теперь он мог в любой момент поцеловать меня, и все обернется так, будто ничего никогда не заканчивалось. И главное было в том, что Женевьева этого заслуживала, это правда. Это стало бы моим окончательным реваншем.

Внезапно я увидела свое отражение в зеркале рядом с вешалкой и отпрянула в ужасе. Я никогда еще не выглядела настолько жестокой и бессердечной, в моих глазах загорелись жутковатые огоньки. Я с трудом себя узнала, и осознание этого с гигантской тяжестью опустилось на меня, как кувалда на наковальню. Если Мерлин с такой простотой был способен на это за спиной у Женевьевы, то что это говорило о нем? А обо мне? Я с усилием отстранилась от него и стала поправлять платье, сердясь на саму себя. Да, Женевьева заслуживала этого, но чтобы отомстить, мне требовалось опуститься до ее уровня, а я не желала этого делать.

— Нас нельзя менять, как перчатки, Мерлин, — жестко отрезала я. — Ты не можешь поочередно выбирать одну из нас и бросать другую.

Он схватился рукой за лоб:

— Я не знаю, что на меня нашло. Прости меня.

— Все в порядке, но больше такое не должно повториться, ведь ты теперь с Женевьевой.

Мы не могли смотреть друг другу в лицо.

— Я почти забыл, что ты больше не моя, — выдавил наконец он и ушел.

 

ГЛАВА

ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Меня высадили из такси прямо перед входной дверью. Вылезать оказалось непросто, потому что узкое платье практически не позволяло вытягивать ногу, не рискуя порвать ткань вновь. Я смогла продержаться на вечеринке до полуночи, после чего всех поблагодарила и ускользнула из дома, отвергнув предложение Мерлина проводить меня и сославшись на снег как оправдание. Мы слишком сильно сблизились снова, и я не хотела, чтобы это повторилось. В доме было темно, и я вывернула сумку наизнанку, пытаясь нащупать ключи. Я не хотела включать наружный свет, так как боялась разбудить маму. Тут прямо из темноты раздался голос, и я подскочила как ужаленная.

— Я знала, что ты вернешься и купишь это платье.

— Какого?.. Ты меня так напугала. Что ты делаешь здесь в такое время?

— Жду тебя, Кэти.

Женевьева наконец показалась из тени. Ее волосы были приглажены назад, а лицо было мертвенно-бледным. Я так испугалась, что попала ключом в замочную скважину только с третьего раза.

— Скучала по мне?

— Вообще-то нет, — шепнула я и указала пальцем наверх, чтобы она не разговаривала громко. Она даже не надела куртки, только плотный кардиган поверх футболки. Я заметила, как она замерзла: она вся скукожилась, и ее руки покраснели. Я не могла поверить, что она торчала несколько часов на улице морозной декабрьской ночью просто для того, чтобы подшутить надо мной.

— Чего ты от меня хочешь, Женевьева? — свысока спросила я.

— У нас с тобой есть одно неоконченное дело.

— Неужели?

— Да, и ты сама это знаешь. Ты бы лучше пригласила меня в дом.

Дверь уже была открыта, и я видела, как пар от ее дыхания поднимается в холодном воздухе.

— Но сейчас уже поздно… Мы можем поговорить с тобой завтра.

Женевьева жутковато рассмеялась.

— А тебе не приходилось слышать такую фразу: завтра не будет никогда? — Она взглянула на часы. — В любом случае, сейчас половина первого, и твое «завтра» уже наступило.

Я ужасно перепугалась, что она устроит сцену и разбудит маму, поэтому я позволила ей протолкнуться в наш коридор. Я пошла за ней и закрыла дверь, кивнув в сторону гостиной. Скрестив руки на груди, я наблюдала, как она с любопытством изучает комнату, будто собирается покупать наш дом. Она даже провела рукой по поверхности буфета, словно проверяя его качество.

— Это совсем не то, чего я ожидала, — медленно произнесла она.

Я очень устала, но попыталась дать достойный отпор.

— А чего ты ожидала?

Она тяжело вздохнула:

— Ну, не знаю… чего-то другого… оригинального и необычного, чтобы оправдывало всю мою затею. Но ставить на карту все ради этого… провинциального ада?

— Я не считаю это адом. Здесь мой дом.

Она сморщилась от неподдельного отвращения.

— Кэти, но ты в своей жизни и не видела ничего другого.

— Женевьева… я устала… слишком устала играть в твои игры.

— Может, ты хочешь, чтобы я немножко покричала и собрала нам веселую компанию?

Она абсолютно точно знала, на какие кнопки надо нажимать, чтобы вывести меня из себя.

— Нет, не делай этого. Все в порядке, мы можем поговорить. Пойдем в кухню, я сделаю нам чего-нибудь выпить.

Она и здесь продолжила свои презрительные насмешки.

— Какая миленькая сосновая кухня с цветочками на стенах! В буфете, наверное, стоят твои хлопья, а на специальной полке тарелки. Готова поспорить, что у вас есть парадно-выходной сервиз и несколько спрятанных приличных фарфоровых чашек на случай, если появятся гости.

И она была права. У мамы действительно было и то, и другое. Я продолжала греть молоко в кастрюльке, не заглотив Женевьевину наживку. Затем я передала ей горячую, дымящуюся чашку, и она фыркнула и закатила глаза, когда поняла, что в ней налито какао.

— Это просто беспросветная скука. Неужели это то, чего ты хочешь?

— Я сама не знаю, чего хочу, — призналась я. — А разве в нашем возрасте это возможно?

— Может быть, и нет, — спокойно согласилась она. — Но тебе бы следовало знать, что ты не хочешь этого. Ты должна хотеть чего-то большего.

— Я никогда не ожидаю чего-то большего, — парировала я, отхлебнув из чашки.

Она придирчиво оглядела меня с головы до ног.

— И что, платье не усилило твоей магии?

— В каком смысле?

Она по-кошачьи улыбнулась.

— Ты и Мерлин?

— Я тебе уже говорила, Женевьева. Он мне не нужен таким.

— В любом случае, он всего лишь мираж, Кэти. Я поняла это достаточно быстро.

— Он был нужен тебе только тогда, когда был нужен мне, — со злобой ответила я. — Это же очевидно.

Она пожала плечами и хмыкнула так, что это могло означать и отрицание, и согласие.

— Я уезжаю. Но ты уже об этом знаешь.

— Да, слышала.

Она зевнула и потянулась.

— Мне правда очень жаль, что твоя жизнь не стоит того, чтобы красть ее. Если бы на твоем месте оказалась я… Если бы у меня была такая жизнь, с твоей сумасшедшей мамашей, скучными подругами и картонным бойфрендом… даже не знаю, что бы я сделала.

— И поэтому ты уезжаешь? — спокойно спросила я.

Она кивнула.

— У меня было достаточно времени, чтобы подумать и понять, что все сложилось наилучшим образом.

Это был дешевый прием, но я просто не смогла удержаться.

— Я точно не буду скучать по тебе.

Она встала из-за стола и принялась разглядывать наши семейные фотографии.

— Кэти, я сделала тебе большое одолжение. Когда я приехала, ты была полным недоразумением, облезлой серой мышью. А теперь ты достаточно привлекательна и учишься стоять за себя.

Мне стала не по себе, потому что я сидела, а она пугающе нависала надо мной. Я неловко встала из-за платья, которое мы обе так хотели, про себя порадовалась, что не сняла куртки, и запахнула ее поплотнее. В доме подмораживало, ветер шумел в щелях и дырах в крыше, окнах и даже в плинтусах. Все вокруг было запущенным и убогим, и еще ужаснее было видеть все это глазами Женевьевы. Как будто она была вором, копающимся в наших личных вещах.

Я попыталась придать своему голосу решимости и окончательности.

— Ну что же, мы счастливы, каждая на своем собственном пути.

— Ага… Я оставлю твою чокнутую мамашу в покое…

Она уже второй раз за вечер называла маму сумасшедшей.

— Она ни разу за свою жизнь не стремилась никому навредить, — возмущенно возразила я.

Ее лицо помрачнело.

— Так ты до сих пор не знаешь?

Я посмотрела на нее в упор и попыталась выглядеть увереннее, чем ощущала себя на самом деле.

— Я все знаю. Мама рассказала мне правду.

Зеленые глаза угрожающе блеснули.

— И что это за правда?

— Что твоя мать была наркоманкой. А моя мама жила в том же доме и вызвала полицию в тот день, когда твоя… — Я не смогла сказать «умерла», и тут Женевьева закрыла глаза, будто от резкой боли. — Так что на самом деле она спасла тебя, Женевьева. Тебе было всего несколько дней от роду, и ты безутешно плакала.

Ее губы беззвучно зашевелились, когда она стала обдумывать мои слова.

— Она рассказала тебе вот это, и ты поверила?

— Конечно же.

— Но это совершенно не объясняет самого главного.

— Чего?

— Нас.

— Ты все это придумала, — настаивала я, но желудок мой предательски сжался.

Женевьева стала разглядывать свои ногти, а затем заговорила с подчеркнутым равнодушием.

— Твой любимый цвет — индиго, тебе нравится разглядывать облака и находить в них лица, тебя тошнит от запаха мяса, ты все время чувствуешь себя белой вороной, ты боишься плавать и ненавидишь свои пальцы на ногах, потому что они узловатые. Ах да, и ты предпочитаешь зиму лету, но переживаешь, что это ненормально.

Она прекратила, и я осела на стул.

— Кто угодно мог рассказать тебе все это.

— Почему ты просто не встретишь правду лицом к лицу? — зевнула она.

— Ты ошибаешься… обманываешь сама себя…

Женевьева перегнулась через стол и посмотрела на меня в упор.

— А тебе не снится сон? — Она улыбнулась во весь рот, продемонстрировав свои зубы. — Когда я была маленькой, ты все время мне снилась, будто сидишь перед зеркалом и наблюдаешь за мной. Нас разделял только кусок стекла.

Ее слова резали меня, как нож. Я никогда никому не рассказывала об этом сне.

— Что, слишком тяжело выдержать знание, что мы с тобой одно и то же, Кэти? — Она наклонилась и взяла меня за правую руку. Наши руки точно совпали, прямо как в тот злополучный день на автобусе. — Твоя… мама все еще в стадии отрицания, — мягко сказала она. — Она переписала прошлое в собственной голове и поверила в него. Убедила сама себя в собственной версии событий, потому что слишком страшно было встречаться лицом к лицу с реальностью.

Все мое тело словно оледенело. Меня затрясло, голос дрожал и не слушался.

— Я больше ничего не хочу знать… ты должна уйти, как и обещала.

Она медленно и задумчиво покачала головой.

— Я еще не могу уйти. Эта женщина сделала мой уход невозможным. Она все еще лжет, прячется от того, что сделала. Я должна отпустить тебя на волю. Ты готова, Кэти? Ты готова услышать правду?

 

ГЛАВА

ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Это была самая длинная ночь в моей жизни. Каждая минута будто длилась год. Мама обнаружила меня утром в том же кресле и в той же позе, в какой меня оставила Женевьева. Наверное, мое лицо было ужасным, потому что она бросилась ко мне, наклонилась и прикоснулась, но я вообще ничего не почувствовала. Будто превратилась в камень. Она провела рукой по моей щеке, затем положила руку на платье и наконец выпалила:

— Что стряслось, Кэти? Ты совсем замерзла, и ты не ложилась спать. Боже мой, тебя кто-то обидел? На тебя напали?

Я с трудом повернула к ней голову, мои глаза были налиты кровью, а голос был хриплым и огрубевшим.

— Ночью здесь была Женевьева. Она поджидала меня, когда я вернулась домой.

Мама вздрогнула, будто ее ударили.

— Что она от тебя хотела?

Я не ответила. Мама сделала шаг назад, затем еще один, и еще, будто хотела сбежать от меня. Затем она дошла до двери и пробормотала что-то по поводу кухни. Через несколько минут она вернулась с чашкой горячего питья, от которого поднимался пар. Она даже взяла мои руки и обхватила ими чашку, чтобы я случайно не облилась. Я не сопротивлялась, потому что пальцы онемели.

Я сделала глоток и тут же поперхнулась обжигающим чаем.

— Она собиралась уезжать, — прокашляла я. — Она так решила, потому что здесь было слишком скучно и моя жизнь даже не стоила того, чтобы красть ее, но потом кое-что изменилось.

— Что?

Я разглядывала маму так, будто очень давно не видела ее.

— Ты. Мы говорили о тебе, и это все изменило.

— Кэти, тебе надо было отпустить ее… из наших жизней.

— Я должна была защищать тебя, — с жаром ответила я. — Она должна была знать, что ты только хотела спасти ее.

Мама схватилась за стул, чтобы не упасть.

— И что она тебе сказала?

Меня снова затрясло, и зубы застучали по краю чашки.

— Она сказала, что существует определенная причина, почему у нас с ней столько общего.

Ее глаза забегали, зрачки расширились, и я даже засомневалась, стоит ли мне продолжать свой рассказ. Мне очень хотелось прекратить, сделать вид, будто прошлой ночи вообще не было и все останется таким же, как раньше. За исключением того, что с тем, что я узнала, я уже не могла продолжать жить по старому сценарию. Единственное, что я смогла сделать, это крепче зажмурить глаза и выпалить ужасную правду.

— Женевьева сказала, что мы родственницы. И не просто сестры, а двойняшки.

— И ты ей поверила? — прошептала мама.

Я поставила чашку на столик и закрыла лицо руками.

— Это глупо и невероятно, ужасно и отвратительно, но…

— Но?

— Других объяснений нет. Почему мы думаем одинаково и копируем друг друга, сами не подозревая, и с детства нам снится один и тот же сон.

Я подумала, что мама сейчас взорвется, но она села, и в какой-то момент мне показалось, что она выглядит лет на двадцать старше. Минуты шли, и я наблюдала, как различные эмоции сменяются на ее лице, и тишина в комнате все усиливалась, чтобы под конец стать просто оглушающей. Затем она наконец сказала, словно потерпев какое-то поражение:

— Это правда.

— Ты разделила нас! — накинулась я с обвинениями, стиснув зубы так, что заболели челюсти. — Неудивительно, что Женевьева так относится к тебе.

— У нее есть все причины на это, — со странным спокойствием ответила мама.

Я говорила все громче и злее.

— Ты что, бросала монету? Или оставила себе ту, которая меньше плакала? Как вообще может мать поступить так?

— Я хотела сделать, как лучше.

— Не смей так говорить…

— Я считала, что делаю, как лучше, — повторила она.

Она сидела в кресле, склонив набок голову и безвольно соединив руки. Мне захотелось подойти и встряхнуть ее.

— Даже не надейся на то, что она уйдет. Она — часть нашей жизни, независимо от того, хотим мы этого или нет.

— Уже слишком поздно менять что-либо, Кэти. Ты знаешь, что она из себя представляет. Она просто уничтожит нас.

— Ты думаешь только о себе!

— Нет. Я думаю о тебе и вещах, которые она сделала.

Невероятно, но я стала защищать Женевьеву.

— Может, она не справляется сама. Ты никогда не давала ей шанс…

Мама не возражала.

— Ты права, Кэти, все было так, как ты сказала: либо ты, либо она, и выбор был очень тяжелым.

— Даже и не надейся, что я сейчас начну благодарить тебя за то, что ты выбрала меня, — презрительно ответила я.

Она пристально смотрела на меня где-то минуту и затем опустила глаза.

— Я не ожидала никакой благодарности, но… теперь, когда ты все знаешь…

— Я ничего не хочу слышать! — закричала я.

Мама грустно замолкла, но я не могла побороть в себе желание как следует наказать ее.

— И ты придумала всю эту историю с наркоманкой, жившей по соседству. Это просто чудовищно!

Ее лицо из бледного стало пепельно-серым, и на нем отражались сразу и шок, и обида, и стыд, но мое сердце не дрогнуло.

— Я тебе не врала, — смогла только вымолвить она.

— Конечно, ты соврала, ты и сейчас врешь. Вся моя жизнь — это сплошное вранье.

Я поднялась на ноги, собираясь уйти.

— Не уходи, на самом деле все не так, как ты думаешь, — попросила она. — Я расскажу тебе правду, Кэти. Всю правду.

Я с треском захлопнула дверь гостиной и бурей вылетела на улицу. Сначала я подумала, что она может пойти за мной, и несколько раз оглянулась, но она осталась дома. Было всего лишь семь утра, и по дороге я встретила только местного молочника на машине с прицепом. Он чуть не свернул шею, когда увидел меня в вечернем платье, но потом улыбнулся и погромыхал дальше. Теперь осталось только одно место, в которое я могла пойти, и я твердо это знала. Перестроенный амбар стоял на окраине города на полуакре земли, где хватило бы места для лошади. Я перелезла через ограду и пошла коротким путем через поле, покрытое толстым слоем снега. Подол платья быстро промок и измочалился. Хрупкие атласные туфельки были уничтожены, в них хлюпала вода, мои ноги опасно проскальзывали с каждым шагом и один из каблуков практически сломался. Скоро мне пришлось идти, нелепо задирая ноги вверх, я быстро устала и обрадовалась, когда невдалеке увидела дом. Ворота амбара были заменены большими стеклянными дверями до самой земли, и я увидела Женевьеву, сидящую за столом. Она подняла голову и помахала мне.

— Я знала, что ты придешь, — сказала она так просто, будто ничего и не произошло.

— А я знала, что ты знаешь, что я приду.

Мы впервые за все время знакомства искренне засмеялись, не пытаясь соперничать или подкалывать друг друга.

— Пойдем, — кивком она подозвала меня ближе. — Я дам тебе что-нибудь из своих вещей переодеться.

Весь первый этаж был одной просторной комнатой, в которой большую часть пространства занимали огромный пухлый угловой диван, модный обеденный стол на восемь персон, и рабочий уголок, скрытый за ширмой. Даже яркая красная кухня будто специально была на виду, такая сверкающая и чистая, что я засомневалась, готовили ли в ней когда-нибудь. Везде старинные вещи странным образом сочетались с современными, но от этого внешний облик только выигрывал. Наверху было что-то вроде балконного полуэтажа, отделанного светлым дубом, к которому подводила такая же винтовая лестница с четырьмя поворотами.

Я поднималась за Женевьевой, смотря вверх и слушая, как наши шаги раздаются в пустом пространстве. У нее была небольшая спальня с видом на сельский пейзаж. Сегодня он напоминал прелестную картинку: белые обледенелые крыши, заснеженный церковный шпиль, деревья и кусты с пушистыми белыми ветвями. Женевьева достала из своего гардероба джинсы и свитер, и я безо всякого смущения разделась, думая, что по насмешке судьбы теперь она почувствует себя дополнением ко мне. Ее одежда и кроссовки сели на меня, как влитые. Он дала мне расческу, и когда я взглянула в зеркало, то обнаружила, что мои волосы все еще собраны в аккуратный французский пучок, который совершенно не вязался с повседневной одеждой. Я осторожно вынула шпильки и вытянула заколку, и волосы упали мне на плечи кудрявыми локонами, будто я специально завивала их щипцами.

— А ты была сорванцом? — с любопытством спросила Женевьева. — Когда была маленькой?

Я кивнула.

— Ага… Вечно пыталась влезть в компанию к Люку и его банде.

Она сделала недовольную гримаску.

— И я тоже, но меня все время заставляли носить платьица цвета розовой жвачки, с сердечками и лентами, и блузки с рюшками.

Затем мне кое-что вспомнилось — одна заметка в журнале.

— Я читала, что у некоторых близнецов есть собственный язык и они годами не говорят вслух, а потом… Но мы не идентичные, так что…

— Это не имеет никакого значения, — с жаром перебила она. — У близнецов все общее. Наверное, правильно, что нам лучше быть вместе, как считаешь?

В ее устремленном на меня пристальном взгляде было что-то такое, от чего я слегка поежилась.

— Просто не верится, что я здесь с тобой… вместе…

— Теперь я уже не могу от тебя уехать, Кэти, ты это понимаешь? Я слишком долго тебя разыскивала.

Я кивнула, ощутив, как меня одолевает уже привычное чувство ужаса, хотя сейчас в кои-то веки она вела себя совершенно нормально.

— Ты решила не уезжать, так что… Мы теперь сможем гораздо чаще общаться, — проблеяла я.

— Я не хочу просто встречаться с тобой, — пренебрежительно отмела она. — Мы вместе были в животе мамы целых девять месяцев, и так со всеми близнецами… Они принадлежат друг другу, так же, как ты принадлежишь мне, Кэти.

Мне внезапно вспомнились ее слова. «Все сложится так, будто тебя никогда и не было». Я до сих пор не понимала, что она имела в виду, но по коже у меня побежали мурашки.

Она осмотрела истерзанное тряпье на полу, которое когда-то было моим русалочьим платьем.

— Ты спала?

— Нет, ни секунды.

— И я тоже, — призналась она. — Пойдем позавтракаем.

Ее кухня была просто мечтой поклонника хай-тека: красные глянцевые дверцы, столешницы из черного гранита, блестящая хромированная плита и защитные покрытия. Огромный двухдверный холодильник и кофе-машина с пятью разными режимами просто кричали о том, что их хозяева не бедствуют. Кроме соковыжималки, остальные кухонные навороты я даже не смогла определить. Женевьева сделала нам омлет, как раз такой, как я люблю, — нежный, но не жидкий, достала рогалики из муки грубого помола, мюсли и свежие апельсины. Она казалась здесь полноправной хозяйкой, и я не понимала, как она может оставить все это ради полной неизвестности.

— А те люди, с которыми ты сейчас живешь, знают про нас что-нибудь? — спросила я, в то время как мой желудок радовался первой пище за день.

Она покачала головой:

— Они милые, сердечные люди, но я никого не подпускаю слишком близко… Не доверяю им… Больше.

Ей даже ничего не надо было объяснять. Всю свою жизнь я пыталась не оказаться чересчур близко с чужими людьми. Раньше я думала, что это они отдаляются от меня, и только теперь поняла, что это мой неосознанный выбор и мое не очень дружелюбное настроение выступало барьером.

— Лучше не полагаться ни на кого другого, — добавила она. — Тогда тебя никто не обидит.

В голове не укладывалось, что мы прожили такие разные жизни и смогли остаться настолько похожими. Я могла не рассказывать ей, что мне было сложно найти друзей, она безжалостно сказала об этом еще в нашу первую встречу. Я старалась не смотреть, как Женевьева заправляет омлет перцем, но не кладет никакой соли, добавляет совсем немного молока в свои хлопья и хрустит сухими. Потому что я делала абсолютно то же самое. И тут настало время вопроса на миллион долларов. Я отложила нож и вилку и осушила чашку с кофе.

— Когда ты обо всем узнала?

Она задумчиво приложила палец к губам:

— Я, кажется, знала об этом всегда. Я даже не помню, чтобы было время, когда я тебя не помнила. И я всегда думала, будто виновата в том, что тебя нет рядом.

— Почему?

— Приемные родители говорили мне, что я совершенно ужасная, — почти весело сказала она. — Поэтому я считала, что нас разделили из-за меня.

— А как ты нашла меня?

Она пристально посмотрела на меня, и я заметила, что ее глаза стали влажными, как листья кувшинки на воде.

— Это было совпадение, судьба… Можешь называть это, как угодно.

Я глубоко вздохнула.

— Правда?

— Правда, — с нажимом произнесла она. — Я очень много разъезжала по стране, поэтому каковы были шансы когда-нибудь приехать и в твой город? А потом произошел этот случай в автобусе… Ты, наверное, тоже что-то почувствовала?

Получается, что мы встретились абсолютно случайно. Я не была уверена, было ли сложнее поверить в это, чем в предположение, что она как-то узнала, где я, и специально выследила меня. Она посчитала, что это провидение, и с этим нельзя было не согласиться.

— Да, почувствовала, — призналась я. — Но не поняла, что это было. Я почувствовала эти волны эмоций и подумала, что это была ненависть.

Женевьева склонила голову набок:

— Да, я правда тебя ненавидела. Ты выглядела такой счастливой, что мне захотелось стереть эту довольную улыбку с твоего лица или выдернуть тебя из твоего самодовольного жалкого мирка.

— Ты обвиняла меня в том, что случилось?

— Да, — уверенно ответила она. Я хотела, чтобы она объяснила свой ответ, но она продолжала молча гипнотизировать меня своим взглядом. Раньше никто так не смотрел на меня, а она еще и могла прочесть мои самые сокровенные мысли, что казалось вдвойне назойливым.

— И поэтому ты делала все эти ужасные вещи?

Она непринужденно пожала плечами.

— Ты даже не ощутила всего горя, даже не знала, что я существую. Ты хоть представляешь, что я почувствовала, когда впервые увидела тебя в тот день жизнерадостно смеющейся, будто тебе на все наплевать?

— Но это была не моя вина.

— Я пыталась достучаться до тебя, — настаивала она и похлопала себя по макушке. — Ты не могла этого не чувствовать и должна была ответить. Я тебя так любила, но годы шли, и я вырастила в себе презрение и обиду.

— Но я ничего не сделала, — повторила я. — Меня нельзя было ни в чем обвинить.

Она выставила вперед руки, ладонями вверх, и сказала как бы самой себе.

— Сначала я хотела, чтобы ты страдала, потом, чтобы ты вообще исчезла, но наконец поняла… Это же второй шанс для нас обеих. Теперь все снова может наладиться.

Я громко фыркнула от негодования, не желая верить собственным ушам.

— Просто так? И ты думаешь, что я прощу и все забуду?

Она, похоже, была очень озадачена, что я не соглашаюсь с ней. Для нее эта ситуация представлялась ясной, как день.

— Ты должна посмотреть на ситуацию моими глазами, Кэти. У меня ничего не было, у тебя было все. Но оказалось бессмысленным ненавидеть тебя или пытаться прогнать. Теперь я поняла, что мы не можем скрыться друг от друга, и больше нас никто не разлучит.

Что-то пошло не так, и ее слова серьезно пугали меня. Все, что она говорила и делала вплоть до этого дня, не убеждало в том, что она способна измениться. От навязчивого желания уничтожить меня она переключилась на какой-то удушающий собственнический инстинкт, который напрягал меня совершенно так же. И еще оставалась мама, которая будет переживать это неизвестно как.

— Маме был всего двадцать один год, — попыталась я объяснить. — Она не понимала, что делает. Никто не знал, что она беременна, и она была в депрессии…

— Почему ты до сих пор защищаешь ее, Кэти?

— Это как-то странно, — пробормотала я. — Человек, о котором ты думал, что знаешь лучше всех, и единственный в целом мире, кому можешь полностью доверять, оказывается совершенно другим. Кем-то, способным на невообразимые поступки.

— Разве мы все на самом деле то, чем кажемся, Кэти? У нас есть разные маски, которые мы надеваем для других людей, потому что боимся, что если они увидят реального человека изнутри, то мы им не понравимся.

Я собралась с духом, чтобы задать важный вопрос.

— Твои приемные родители… ты на самом деле не причинила им вреда?

Не знаю, улыбнулась она или это была игра света и тени.

— Они были просто отвратительными людьми. Ограниченными и самодовольными, без любви и радости, только одни страдания, покорность и воздаяние. Они оставили меня у домашнего алтаря, чтобы я молилась и стала лучше… у двух горящих свечей. Я открыла окно, и занавеска загорелась. А огонь разошелся так быстро…

Я закрыла глаза и беззвучно прочитала молитву, благодаря за то, что несчастный случай не был подстроен ею. Но остался еще один пожар, в доме священника.

— И с тех пор ты больше туда не возвращалась?

— Никогда.

Я отчаянно хотела ей поверить, потому что иначе оставалась только ужасная альтернатива.

— Мне кажется, это было предрешено, — несмотря на страх, медленно произнесла я. — Мы должны были найти друг друга и дать маме второй шанс.

— Да, у нас одна мать, — согласилась она, но ее голос звучал странно, будто она заранее репетировала эту реплику. — И этого никто не оспорит.

— И что мы будем делать?

— Я думаю, настало время нам навестить ее, Кэти. Вместе.

 

ГЛАВА

ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Мы с Женевьевой бок о бок ехали на заднем сиденье машины. Время от времени она на секунду засыпала от усталости, и ее голова склонялась мне на плечо. Я не отталкивала ее и разглядывала лицо мамы в зеркале заднего вида. Ее глаза были расширены от страха, и она не оглядывалась на меня. Только мне показалось, что все прояснилось, как понимание ускользнуло от меня снова, будто игрушечный кораблик, который волной унесло в море. Мы отправились вместе к нам домой, и я ожидала что-то вроде решающей сцены, но ничего не произошло. Мама не казалась исполненной любви или раскаяния по отношению к ребенку, которого она выбросила, и не пускалась в объяснения, почему смогла оставить только одну из нас, она просто была напугана и встревожена. Они с Женевьевой обменялись только несколькими фразами на пониженных тонах, мама тут же бросилась куда-то собираться и за несколько минут упаковала полную сумку еды, питья, свернула теплые одеяла и приготовила фонарь. Меня заставили надеть самую теплую куртку, плотные носки и обувь и усадили в машину, неизвестно зачем.

Мама рванула от нашего дома на огромной скорости и запросто могла бы дать фору водителю «Формулы-1», несмотря на погодные предупреждения по радио и телевидению, убеждавшие людей не покидать дома без крайней надобности. Обычно она была, наоборот, слишком осторожной, а по дорожным знакам я поняла, что мы мчимся к автостраде, и видимость впереди не больше пары метров. Что бы они ни задумали, это не терпело отлагательств. Я стала клевать носом от усталости, километры однообразно двигающихся белых пятен постепенно загипнотизировали меня, и мой мозг сдался. Веки налились тяжестью и стали постепенно закрываться, пока не сомкнулись и я не забылась тяжелым сном.

Когда я очнулась, то долго не могла прийти в себя, не понимая, сколько прошло времени. Я пыталась проснуться, как следует, но тело отказывалось слушаться. Было так уютно и спокойно парить где-то в собственном сумеречном мирке. Неподалеку слышались тихие голоса, но я не могла разобрать, кто говорит. Я даже не была уверена, снятся они мне или нет.

— Мы точно приехали?

— Да, точно.

— Ты уверена? Ведь все могло измениться.

— Я была здесь много раз, навещала ее…

— И Кэти до сих пор не знает?

— Понятия не имеет. Даже представить не могу, что она сейчас думает.

— И как мы ей все скажем?

— Нам не придется. Все станет ясно, когда мы будем там.

Я моргнула, и голоса замолкли. Я потянулась и громко зевнула, но глаза все еще отказывались открываться. Посмотрев на часы, я поняла, что проспала почти два часа.

— Где мы?

— Мы остановились передохнуть, — ответила мама, нервно посмотрев на Женевьеву.

Я потерла оконное стекло рукой и выглянула наружу. Снег как будто был здесь плотнее, и небо было абсолютно белым, без малейшего голубого просвета. Была середина дня, но уже начинало темнеть. Наша машина стояла у высокого, некогда грандиозного здания с широкой лестницей и массивной черной дверью, у которой висело семь или восемь дверных звонков. Никто не проронил ни слова.

— Ты жила здесь, да? — спросила я.

— Да, — ответила мама, не объясняя, зачем мы ехали несколько часов и теперь просто стоим снаружи.

— Мы можем войти?

Мама покачала головой.

— Теперь здесь частные квартиры, домофоны и прочее. Нас не пустят внутрь.

— Там все равно не на что смотреть, — ответила Женевьева.

— Совершенно нечего смотреть, — повторила мама.

— И есть другое место, где мы должны быть, — с целеустремленным видом сказала Женевьева, и это будто был сигнал для мамы. Она вынула ключи из зажигания, надела перчатки и открыла дверь. Женевьева выскользнула с пассажирского сиденья, застегнула куртку и пониже натянула шапку с помпоном. Я поняла, что они ждут меня. Они ехали с какой-то целью, а я слепо следовала за ними.

Несмотря на снег, Женевьева летела, едва касаясь земли, и через несколько минут я поняла, что она была здесь главной, и мама ей уступила. Я оглянулась. Место моего рождения не обладало никакой особой привлекательностью и не пробуждало во мне чувства дежавю. Земля вокруг была поделена на маленькие темные улочки с рядами террас, вплотную подступающих друг к другу, и даже снег не делал их хоть немного привлекательнее. Уже зажглись уличные фонари, казавшиеся ярко-желтыми на фоне чистого белого пейзажа.

Мы шли гуськом и никого не встретили по дороге, в глазах рябило, и перед лицом кружились снежинки. Они стали налипать мне на ресницы, и я раздраженно заморгала. Нас будто засунули внутрь игрушечного снежного шара, после чего перевернули его.

— Это короткий путь, — скомандовала Женевьева, направившись через ряд узких аллей. Я старалась идти по середине дорожки, потому что мои ноги съезжали в сточные канавы у кирпичной стены, разрисованной граффити. Я видела только мелькание имен, слоганов и признаний в любви и подумала, сколько же народу побывало здесь перед нами. Я подумала, ходила ли мама той же дорогой, когда была всего на несколько лет старше, чем я сейчас, еще полной жизни и надежды. Быть может, вот здесь остановился мой отец, поцеловал ее и пообещал любить вечно, прежде чем навсегда исчезнуть из ее жизни. Я украдкой посмотрела на маму, но она смотрела ровно вперед и не оглядывалась по сторонам со сколько-нибудь заметными признаками узнавания или интереса. Затем мы вышли из переулка к широкой дороге, окруженной викторианскими домами, в окнах которых можно было разглядеть рождественские елки. Я уже ожидала увидеть девочек в теплых платьях и мальчиков в старомодных костюмах, катающихся на деревянных санках и играющих в серсо. Женевьева встала у ворот старинной церкви Иуды Фаддея и горько усмехнулась:

— Главный покровитель всех пропащих людей.

Я взглянула на маму, ожидая ее реакции, но она выглядела безучастной и в то же время пораженной горем. Я промолчала. Женевьева открыла тяжелую деревянную створку и пошла по тропинке к церкви. Я подумала, не может ли это быть очередной проверкой. Мама, наверное, подвергнется какому-нибудь испытанию за то, что сделала, в церкви, которая имеет определенное значение для Женевьевы. Подобное драматизирование событий было как раз в ее стиле, и ее реплика насчет святого Иуды обретала особый смысл. Это было просто идеальное место для признания и раскаяния. Но она не стала заходить в церковь и обошла ее справа, где над надгробиями возвышался каменный ангел.

Мне совсем не казалось странным, что мы ходим по заснеженному кладбищу на морозе во многих километрах от дома, во всяком случае после всего, произошедшего сегодня. Я аккуратно шагала между могилами, пытаясь попадать в следы Женевьевы и поглядывая в небо при ходьбе. Скворцы на деревьях устраивались на ночлег и хлопали крыльями, готовясь к сумеркам. В полете они напоминали крошечные черные крестики.

Женевьева остановилась, и я посмотрела вниз. Даже укрытая снегом, эта могила все равно выглядела заброшенной, и было видно, что на ней растут сорные травы. Женевьева нагнулась, стряхнула снег с букета искусственных цветов и снова аккуратно разложила их, ее оживленное лицо оставалось непроницаемым. Обычно ее чувства проступали настолько резко, что я могла читать ее лицо, как книгу. Мамины губы шевелились в беззвучной молитве, и я поняла, что она наверняка знала того, кто здесь похоронен. Похоже, я единственная не понимала, в чем дело. Надеясь, что найду разгадку, я прочла имя на надгробии: Джессика Майерс.

— Кто это? — осторожно спросила я.

Женевьева смотрела куда-то вдаль.

— Джессике Майерс ни разу не выпадало в жизни счастливого шанса. Не было родителей, чтобы подтыкать ей одеяло по ночам и развешивать ее корявые детские рисунки по стенам. Ее судьба никого не заботила, и она скиталась, как бездомная собака, никому не нужная, пока наконец не обнаружила, что забеременела. Совсем еще девчонка, живущая в обшарпанной съемной квартире…

— Я ничего не понимаю…

— Возможно, она обрела надежду перевернуть свою жизнь. Наконец-то у нее появился кто-то, кого любит она и кто любит ее взамен. Но этого оказалось недостаточно, чтобы спасти ее.

— Кем она была, Женевьева?

— Просто одиночкой, гонимой отовсюду при жизни и превращенной в чудовище после смерти. Она наконец стала интересна всем вокруг в один судьбоносный день…

Слезы тихо скатывались по маминым щекам и блестели, как лед.

— Что за день? — спросила я.

— День, когда она умерла, а ее ребенок исчез. Видишь ли, следов взлома не обнаружили. Коляска стояла в квартире, и единственный человек, который мог войти, был хорошо им известен. Но эту нить никто не отслеживал, потому что все предполагали худшее. Они сказали, что она покончила с собой, не выдержав пренебрежения окружающих.

Я повернулась к маме, ожидая объяснений, но она замерла, как одна из статуй вокруг. Женевьева продолжала говорить таким тоном, будто читала по бумаге.

— Ей не позволяли забыть свое прошлое, все осуждали и порицали ее. А единственный человек, который знал правду, никогда не выступал в ее защиту.

— Кем она была? И что это был за ребенок? — сорвалась я, не выдержав напряжения.

— Это была я, — наконец ответила Женевьева, и ее голос дрожал от эмоций.

Я оступилась на месте и чуть не упала прямо на могилу.

— Но как ты можешь ею быть? Мы же сестры, близнецы.

— Я знаю.

Она сняла перчатку и стерла снег с надгробия, чтобы можно было прочитать больше. Я увидела надпись: «Мать Грейс…» Я посмотрела на Женевьеву, которая наблюдала за мной с лицом фокусника, не уверенного в том, сработает ли фокус. Ее пальцы медленно и неуклонно продвинулись дальше, и я смотрела, как снег медленно осыпается и открывает новые буквы, так что я смогла прочесть заключительную фразу: «…и Хоуп. Покойся с миром».

— Мать Грейс и Хоуп, — произнесла вслух я. — А кто такая Хоуп?

— Это ты, — прошептала Женевьева и рухнула на землю, как подкошенная.

 

ГЛАВА

ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Холод пронзил все мое тело, и я пошевелила пальцами ног в ботинках, пытаясь вернуть им чувствительность. Я чувствовала пустоту внутри, будто из меня выдавили всю жизнь и осталась только пустая оболочка. Женевьева сказала правду, я была уверена. Я посмотрела на женщину, которая изображала мою мать вот уже шестнадцать лет.

— Ты что, похитила меня?

— Я не собиралась этого делать, — шепнула она. — Я только хотела успокоить тебя.

— Как тебе это удалось? — закричала я. — Как ты могла просто… оставить меня вот так?

— Никто даже не подозревал, — ответила она с поразительной честностью. — Я привезла своего ребенка домой из роддома, и нас навещала акушерка. И почему они должны были подумать, что я как-то замешана в этом?

— Ты была такой респектабельной, — сказала Женевьева с нескрываемым презрением. — А наша мама была известна в социальных службах. Она была проблемой, дурным примером, за которым надо было следить, и все записывать, и протоколировать.

— И ты увезла меня как можно дальше, — добавила я.

Она закрыла глаза.

— Я больше не могла там оставаться.

Мой голос был глухим от потрясения, и вообще все окружающее было похоже на какой-то дурной сон.

— И как мне теперь тебя называть?

— Я все равно твоя…

— Ты мне не мать, — резко отрезала я и краем глаза заметила, что Женевьева улыбнулась. — Я не думаю, что когда-нибудь снова смогу назвать тебя так.

Она с трудом кивнула:

— Ты права, я этого заслуживаю. Может, ты будешь звать меня по моему христианскому имени — Ребекка.

Я смотрела на нее со страшным смятением, пытаясь найти хоть какие-то знакомые, близкие черты, но она за мгновение превратилась для меня в незнакомку. Под моим взглядом она съежилась, будто мои глаза метали дротики, которые кололи ее.

— Пожалуйста, не смотри на меня так, — сказала она наконец. — Я не такая, как ты думаешь.

— А что я должна думать?

— Это был момент помешательства, слабости, совершенно мне не свойственной. Я была выбита из колеи, когда обнаружила Джессику в таком состоянии, а потом… я стыдилась и боялась того, что сделала…

Она замолчала, и я попыталась извлечь какой-то смысл из ее слов. Она утверждала, что потеряла над собой контроль всего на один момент, но я не могла забыть о том, что у нее еще было целых шестнадцать лет, чтобы все исправить. И также я не могла забыть, что эти же шестнадцать лет она любила меня. Я больше не знала, что должна чувствовать, и мое сердце ужасно болело.

— Ты думала только о себе, — обвиняюще сказала Женевьева.

Голос Ребекки дрожал.

— Нет, это неправда. Я думала, что могу дать одной из вас родной дом, но никогда не прекращала сожалеть о том, что вас пришлось разделить. Я переживала этот кошмар каждый день и тонула в чувстве вины…

Женевьева нахмурилась и дернула меня за руку. Мы спрятались от непогоды под церковной аркой с каменными скамьями и старинным полом из плит. Женевьева села рядом со мной, а Ребекка осталась стоять и отпивала что-то из фляжки. Я коснулась ее руки.

— А что на самом деле случилось в тот день?

Она стала рыться в карманах в поисках платка и не сразу заговорила.

— Все было так, как я тебе уже рассказывала, за исключением одной вещи. Я взяла запасной ключ, чтобы попасть в квартиру Джессики. Я знала, где он спрятан, и подумала, что она просто плохо себя чувствует. Детский плач был просто невыносимым.

Я почувствовала, как при этих словах напряглась Женевьева, сидевшая рядом со мной, но она не стала перебивать Ребекку.

— Джессика была еще теплой, но ее глаза были абсолютно безжизненными. Они уже остановились, но все равно будто умоляли меня сделать что-то. Коляска стояла рядом, но в ней был только один ребенок. А другой лежал в постели. Я взяла ее на руки, сказав себе, что это только чтобы успокоить. Ее пеленки были запачканы, поэтому я взяла ее наверх…

— А где была твоя собственная дочка? — прошипела Женевьева. — Куда она делась?

Ребекка высунула голову наружу и стала смотреть на падающие снежинки. Когда она наконец оглянулась, ее лицо блестело то ли от снега, то ли от слез, и намокшие волосы прилипли к голове.

— Моя милая Кэти была холодной и безжизненной, — только и смогла прошептать она. — Когда я засыпала, она была еще теплой от молока, но ночью почему-то просто перестала дышать.

Было трудно смириться с фактом, что та Кэти, о которой она говорит, не была мною. Я лишилась индивидуальности и больше не существовала. Даже мой день рождения на самом деле приходился не на тот день, в который его отмечали последние шестнадцать лет.

— Может, это был синдром младенческой смерти? — предположила я, пытаясь как-то облегчить ее страдания.

Ребекка кивнула и с трудом сглотнула, зашмыгав носом.

— Я так думаю и надеюсь, что причина не в том, что я что-то сделала или не сделала.

— Теперь никто уже не узнает ответа на этот вопрос, — прорычала Женевьева.

Глаза Ребекки затуманились.

— Я никогда не забывала о моей дорогой Кэти и всегда хранила память о ней.

Теперь я поняла ее горе. Эта женщина, которая украла меня и заменила мной своего ребенка, так и не смогла преодолеть его.

— Ты думала, что можешь вот так бесцеремонно забрать чужого ребенка, и это нормально? — горько сказала Женевьева.

— Мне придется ответить за все, что я сделала, — сказала она со всем возможным достоинством, и мне стало интересно, что она теперь задумала делать. Сдаться в полицию? Но это не исправит потерянного детства Женевьевы.

— Мои приемные родители говорили мне, что нас разделили потому, что я была слишком злой, — яростно начала Женевьева. — А когда я стала старше, то узнала, что мою маму все считали виновной в смерти моей сестры-близнеца.

Ребекка всхлипнула, и Женевьева обожгла ее ненавидящим взглядом, прежде чем продолжать.

— А потом в тот день, Кэти, я увидела в автобусе тебя и сразу осознала, кто ты такая. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, как все произошло на самом деле.

Ребекка потеряла самообладание и отвернулась от нас, опершись на толстые деревянные двери церкви. Мне вдруг захотелось подойти и успокоить ее, но я не смогла.

— Вы имеете полное право ненавидеть меня, — рыдая, сказала она. — Мой поступок ужасен, и ничто не может его оправдать. Я попытаюсь все исправить.

Женевьева встала с лицом, искаженным от злости.

— Что бы ты ни сделала, этого уже никогда не исправить.

Я увидела, что Ребекка кусает губы и сжимает их, словно боясь того, что она еще может сказать. Я выглянула наружу и испугалась. Снежинки стали еще крупнее и сейчас по диаметру походили на пятипенсовик и падали с возрастающей скоростью. Наши следы на тропинке уже полностью замело.

— Нам надо идти, — постаралась я убедить их. — Вернуться в машину и решить, что делать дальше.

Ребекка кивнула, соглашаясь со мной, и мы обе посмотрели на Женевьеву, чтобы она показала нам дорогу назад. На секунду на ее лице показалось заинтересованное выражение, и мне стало интересно, о чем она подумала, но она только ниже натянула шапку и поправила перчатки, прежде чем одним кивком поманить нас за собой. Назад мы шли вдвое дольше, и у Женевьевы, похоже, было отменное чувство направления, потому что лично для меня теперь все пустые улицы выглядели абсолютно одинаково. На земле почти не было следов, потому что все решили последовать совету оставаться дома. Когда мы дошли до машины, мы были совсем мокрые и изнуренные, с красными носами и обмерзшими лицами.

Ребекка плюхнулась на водительское сиденье.

— Надо бы послушать радио, — сказала я. — Автостраду могли перекрыть или что-нибудь в этом духе.

Она отмела все мои предположения одним скупым взмахом руки, и я была озадачена такой неожиданной бравадой. Уже был закат, и с тех пор как мы выехали, выпало еще несколько сантиметров снега, а она приготовилась бороться и со снегопадом, и с обледенением, и плохим обзором в машине пятнадцатилетней давности. Когда я думала о предстоящей дороге, желудок болезненно сжимался. Я подумала, боится ли Женевьева так же, но она погрузилась в молчание и равнодушно смотрела в окно.

— Давайте остановимся в каком-нибудь мотеле по дороге, — предложила я, но мой голос прозвучал нервно и пронзительно.

Ребекка протянула руку к заднему сиденью и успокаивающе похлопала меня по ноге.

— Я поведу медленно и всю дорогу не буду никого обгонять. Все будет хорошо, поверь мне.

Я попыталась откинуться назад и расслабиться, но во мне с каждой минутой крепло дурное предчувствие. Я не могла поверить в то, что Женевьева оставалась такой спокойной. Пейзаж за окном напоминал какое-то сюрреалистическое кино о конце света, где машины бросали в самых странных местах и города оказывались без жителей. Ни одну из полос не посыпали песком, и наша машина ехала просто ужасно. Она издавала скрипучие глухие звуки и частенько колеса прокручивались так, будто нас заносит или мы съезжаем к бордюру.

— Автострада будет расчищена, — оптимистично заявила Ребекка. Спидометр не поднимался выше десяти миль в час, и мы едва двигались. Я заметила указатель на местную библиотеку и испугалась, потому что мы проезжали его только пять минут назад.

— Я не думаю, что это была удачная идея, — еле слышно сказала я. Горло сжималось, будто меня кто-то медленно душил. Я чувствовала какую-то неизбежность и ничего не понимала.

— Кажется, это та дорога, которой мы приехали, девочки. Она ведет к двусторонней проезжей части и потом к съезду на автостраду.

— Я не помню этого моста, — шепнула я, когда машина начала подниматься по съезду.

Ребекка издала нервный смешок.

— Я тоже, но посмотрим, куда он нас приведет.

Женевьева не обронила ни слова и не пошевелилась с тех пор, как мы выехали, и мне очень хотелось закричать и начать трясти ее, чтобы вывести из этого оцепенения. Выглядело так, будто она полностью отключилась и отгородилась от нас. Я переключила внимание на дорогу. Все говорило о том, что мы где-то очень далеко от города и уезжаем все дальше в сельскую местность. Вокруг не было фонарей, и наша поездка начинала напоминать путешествие в ад. Что-то пошло совсем не так. Я точно это знала, но ничего не могла поделать. Даже когда Ребекка признала, что ошиблась, чувство тревоги не пропало. Она попыталась развернуться, но дорога была очень узкой, и выпавший снег не позволил ей сделать этого. Она в отчаянии уронила голову на руль.

— Может, поехать задним ходом? — предложила я.

— Это невозможно. Мы должны продолжать ехать и попытаться найти какую-нибудь ферму или дом.

Она несколько раз нажала на газ, и машина немного подергалась, но отказалась сдвигаться с места. Она дала задний ход и затем передний, и колеса отвратительно заскрежетали. Я боялась, что машина сорвется в кювет, но она, напротив, замерла на одном месте, заблокировав дорогу ровно по диагонали.

— Девочки… Мы, кажется, застряли.

Я старалась оставаться сосредоточенной.

— Мы можем отсидеться в машине до рассвета. Ты же взяла с собой еду и одеяла.

Ребекка потерла подбородок и выглянула на улицу.

— Мы не можем оставаться внутри. Без фар машина станет совершенно небезопасным убежищем.

Я вспомнила, что мне говорил Люк, когда мы следили за домом священника.

— Мы должны выключить весь свет и обогреватель, иначе сядет аккумулятор. Правильно?

— Правильно, — ответила она.

— И что мы можем сделать?

— Мы попробуем выкопать колеса, — объявила она с серьезным видом. — Я взяла с собой лопату, потому что так посоветовали по радио. В каждую поездку берите фонарь, еду, воду, одеяла, телефон и лопату.

Не надо было нам ехать сюда сегодня, хотела высказаться я, но прекрасно понимала, что она уже не может изменить ситуацию. Она так долго не признавала даже существования Женевьевы, что теперь не могла отказать ей в этой поездке. Я снова посмотрела на Женевьеву. Она как будто дремала, но я не была уверена, что она не притворяется. Мы с Ребеккой вылезли из машины. Она не хотела, чтобы я помогала, но я светила ей фонарем, чтобы она могла хоть что-то видеть. Единственными звуками вокруг было тяжелое дыхание и мои попытки согреться. Нужно было столько всего сказать, но я подумала, что мы обе уже вне всяких объяснений.

— Ты меня ненавидишь? — в конце концов спросила она, и я заметила, что он бросила быстрый взгляд на машину, будто не хотела, чтобы нас слышала Женевьева.

— Я тебя не ненавижу, — тут же ответила я. Даже в своем сбитом с толку положении я должна была сказать ей правду, которая четко сформулировалась у меня в голове. — Я не могу простить того, что ты сделала, но я кажется могу… понять, почему ты это сделала.

Между нами будто сдвинулся лед, и я увидела, как в ее глазах поблескивают слезы. Она продолжила копать с новой силой и казалась удовлетворенной. Снег еще был легким и мягким, поэтому на всю работу ушло около пятнадцати минут. Она открыла багажник и убрала лопату, стаптывая с ботинок налипший снег. Единственное, что она еще сказала, было:

— Я надеюсь, однажды настанет день, когда ты сможешь простить меня.

Она запустила двигатель и медленно повела машину. Ей удалось вывести машину из дыры, но колеса по-прежнему опасно пробуксовывали на снегу.

— Нам нужно найти какой-нибудь съезд на обочину или место, где можно остановиться, — сказала она, и я услышала в ее голосе неподдельный страх.

Ее руки словно приклеились к рулю, и она пыталась контролировать машину, которая словно решила жить собственной жизнью. Я знала, что это безнадежно, и она тоже это знала. Я могла придумать только два варианта действий: мы могли бы остановиться и позвонить в спасательную службу, но мы понятия не имели, где находимся, или остаться здесь и подождать, не подъедет ли экскаватор или трактор. Я только собиралась огласить свои предложения, но услышала громкий вздох облегчения.

— Я вижу какой-то знак, вон там, слева.

С огромным трудом машина съехала на грунтовую дорогу и затем к расчищенной площадке у деревьев. На знаке была реклама озера для рыболовов с временем работы и ценами за час. Ребекка выключила мотор, и я увидела, что она расслабилась.

— Я сейчас достану еду и одеяла. Тут мы в безопасности, — вздохнула она. — По крайней мере, до утра.

 

ГЛАВА

СОРОКОВАЯ

Я думала, что сплю и вижу сон. Кажется, появился свет, меня потрясли рукой, и голос прошептал:

— Кэти? Ты пойдешь со мной? Мне страшно одной.

— Женевьева? Что случилось? — Я поспешно убрала фонарь рукой, потому что он светил мне прямо в глаза.

— Я хочу писать, — смущенно засмеялась она и показала в сторону от машины. Поблизости я различила спящую Ребекку, лежавшую поперек двух сидений с одеялом, подтянутым до подбородка.

— Который час? — пробурчала я.

— Три часа ночи.

Я открыла дверь и вывалилась из машины, дезориентированная и с затекшим телом. Мои ноги провалились на добрый десяток сантиметров в пушистый нетронутый снег, но небо уже стало ясным. Кофе из фляжки наконец подействовал, и я зябко поежилась.

— Мне нужно отдать тебе кое-что, — шепнула Женевьева. Она полезла в карман и достала из него какую-то вещицу. Я не поняла, что это, пока она не подошла ближе и не дотронулась до моей шеи.

— Кулон, Кэти, ты так его и не надевала.

Я дотронулась до гладкого камня и нервно улыбнулась, понимая, что уже не смогу его снять перед ней. Я подсунула его под куртку.

— Женевьева, выбирай себе куст, а я присмотрю еще один.

У меня был дурацкий комплекс, из-за которого я не могла писать, пока поблизости находился кто-то посторонний. Для меня было просто немыслимо спускать штаны и присаживаться прямо на снег, но другого выбора не было. Женевьева пошутила о том, как хорошо было бы оказаться мальчиками. Мы разошлись, и я долго искала место и собиралась с духом, чтобы оголить хотя бы малую часть тела на минусовой температуре. Женевьева унесла фонарь, и я не видела ни ее, ни каких-нибудь вспышек света неподалеку. Я знала, где стоит машина, но не хотела возвращаться без нее. Я подскочила, когда услышала шуршание в кустах и подумала, не подшучивает ли она надо мной.

— Женевьева? Женевьева? — громко звала я.

Со всех сторон раздавались какие-то звуки, и я подумала, что у меня галлюцинации, потому что они казались слишком далекими. Я прислушалась и разобрала голос, словно парящий над деревьями.

— Кэти, иди сюда, ты должна это увидеть. Это просто потрясающе. Иди ко мне.

Я неуклюже пошла вперед, то и дело останавливаясь и вслушиваясь в морозный воздух. Голос Женевьевы был необычным, в нем звучали восторг и изумление, как у маленького ребенка. Мне вспомнился день на ярмарке, когда она заставила меня последовать за собой через толпу. Я на секунду остановилась и задумалась, почему, куда бы она ни направилась, я неизменно оказывалась рядом.

— Женевьева? Я ничего не вижу и вдобавок замерзла.

— Уже недалеко! — крикнула она. — Я тебя очень хорошо слышу.

— Лучше бы ты была поближе! — раздраженно крикнула я в ответ.

Снег замаскировал все препятствия на земле, я проваливалась в ямы в траве, спотыкалась о камни и корни деревьев. Мне было страшновато находиться тут одной, поэтому я попыталась отвлечься на деревья, чтобы успокоиться, и решила, что мне больше всего нравятся высокие грациозные ели, замершие, будто танцоры в ожидании музыки, и огромные старые дубы с кривыми, узловатыми стволами. Я представляла себе, как давно они растут здесь и сколько всего видели, что их уже ничто не может удивить. Через несколько минут мне даже показалось, что я вижу старое, умудренное опытом лицо в сучках узловатого ствола. Я заметила луч света среди деревьев, и это означало, что Женевьева поблизости, и я удивилась, почему она не посветила мне раньше. Я нетерпеливо пробиралась через лес большими шагами, пока земля под ногами не стала ровной и подлесок неожиданно не закончился.

— Что за… Женевьева, не двигайся!

Я поняла, что стою на краю замерзшего лесного озера, и в ужасе закрыла рот рукой. Женевьева скользила по его поверхности, запрокинув голову от восторга и громко смеясь.

— Кэти, я раньше никогда не каталась на льду. Оказывается, это так здорово, даже без коньков. Иди сюда, будешь изображать моего партнера.

Я не хотела напугать ее, и постаралась, чтобы мой голос звучал как можно более непринужденно:

— Я устала и замерзла и не хочу кататься. Давай вернемся в машину.

— Нет, — отказалась она и проскользила вперед, выставив одну ногу назад. Мне показалось, что еще немного и она исполнит пируэт.

— Ты должна попробовать! Сейчас три часа утра, мы затерялись где-то в бесконечности, и это озеро такое красивое…

Я притворно засмеялась.

— Это может быть небезопасно. Помнишь все предупреждения по поводу катания на тонком льду? Вернись на берег.

Она крутила руками так, что напоминала маленький вертолет, и выглядела настолько восхищенной и счастливой, что мне даже стало завидно.

— А небо совсем черное, — пропела она. — Совсем как кусок агата с мерцающими бриллиантами на нем. Всего этого уже может не быть завтра.

— Все это будет, — убеждала я. — И мы сможем покататься днем, когда все вокруг будет хорошо видно.

— Нет! — капризно ответила она. — Я устала от постоянного ожидания завтрашнего дня… С этого самого момента я решила делать все, что хочу, как только я этого захочу. К тому же в другой раз озеро уже не будет таким чудесным.

На какую-то сумасшедшую минуту я поверила ей. Озеро действительно выглядело очень заманчиво в лунном свете, а Женевьева казалась абсолютно свободной. Я так долго была слишком благоразумной и занудной, а сейчас она звала меня.

— Кэти. Подумай обо всех вещах, которых мы не делали вместе. Она лишила нас всего. Ты знаешь, что твое место рядом со мной. Ты должна быть со мной.

Я осторожно поставила одну ногу на лед и сразу же поняла, что он слишком тонкий. Я чувствовала под ним движение, слышала опасное поскрипывание, и будто даже ощущала, как внизу течет вода, хотя это могло быть разыгравшееся воображение. Просто невероятно, что Женевьева смогла уйти так далеко от берега.

— Не заходи дальше, — окликнула я. — Я подойду ближе, но и ты возвращайся назад, и мы встретимся на середине.

— Мне только что в голову пришла отличная идея! — прокричала она, игнорируя мою просьбу. — Ты можешь поменять имя, так же, как я.

Я продвинулась вперед на несколько сантиметров, не желая оставлять безопасное неглубокое место у берега.

— А зачем мне менять мое имя?

— Потому что ты совсем не та, кем себя считала. Кэти давно умерла, а Хоуп не существовало больше шестнадцати лет.

Еще несколько сантиметров, и я уже затряслась от страха.

— Но я все еще ощущаю себя, как Кэти.

— Забудь о Кэти. Ты можешь стать, кем тебе угодно.

Настало время для вопроса, который я захотела задать ей с того самого момента, как она вошла в мою жизнь.

— А кто такая Женевьева Парадиз?

— Ее не существует! — Она практически кричала от эйфории. — Я взяла ее из книги. Как только я прочла это имя, то поняла, что хочу быть ею. Я чувствовала себя, как она. Ты тоже можешь стать тем, кем тебе хочется. И не позволяй никому говорить тебе другое.

Я отошла уже на десять метров от берега. Картина была просто сюрреалистической: отблески луны на льду, более темные силуэты деревьев, тянущиеся к нам своими черными узловатыми ветками, как руками, призрачная фигура Женевьевы, скользящая по льду вдалеке, и ее голос, эхом повторяющийся в темноте. Единственным способом заставить себя двигаться к ней было убедить себя, что все это нереально. Я все еще Кэти Риверз, девочка-скаут, которая знает все существующие меры предосторожности и ни за что никогда не зайдет на замерзшее озеро, вокруг которого расставлены предупреждающие знаки «Глубокая вода».

В жуткой тишине раздался отвратительный звук, похожий на удар хлыста.

— Женевьева, — предупредила я. — Лед ломается! Ложись и попытайся ровно распределить свой вес на поверхности!

Я даже не была уверена, подходящий ли это совет, но откопала его откуда-то из глубин памяти.

— Встретимся на полпути! — прокричала Женевьева. — Я так хотела быть с тобой. Искала тебя всю свою жизнь. Мы отличаемся от остальных людей, и ты обязана мне этим.

Я пыталась заметить на ее лице хоть малейший признак страха, но его не было.

— Я тоже скучала по тебе, — эхом повторила я, пытаясь ее успокоить. — Просто я не осознавала этого.

— Не бойся. Ведь это еще не конец, я точно это знаю.

И тут сзади прозвучал другой, знакомый голос, но я даже не осмелилась оглянуться назад.

— Возвращайся на берег, Кэти. Медленно шагай назад. Тут совсем недалеко.

Я даже не вздрогнула от неожиданности, а только твердо сказала.

— Нет, я не могу оставить ее так.

И сразу же после моих слов Женевьева ушла под лед с оглушительным треском, будто в земле появилась гигантская трещина от землетрясения. Я замешкалась всего на несколько секунд, не обращая внимания на истошные вопли сзади. Я все еще стояла на ногах. Выбор был прост — вернуться на берег или попытаться спасти Женевьеву.

Я не была готова к такому ужасному холоду. Это было чувство, словно с тебя сдирают кожу, острое и резкое, пронзившее меня со всей своей безжалостной силой. У меня не просто перехватило дыхание, я вообще перестала вдыхать и выдыхать до тех пор, пока все ощущения и нервы не атрофировались от холода. Мои вещи промокли, отяжелели и стали тянуть меня вниз. Мне вспомнилась легенда о морском старце — Нерее, который обманывал путешественников на переправе у реки. Они соглашались перенести его, и в воде он обхватывал их, как тисками, и становился все тяжелее и тяжелее, пока они не тонули. Я боролась, наверное, не больше минуты. Я никогда не была хорошей пловчихой, и Женевьева, похоже, тоже. Перестав сопротивляться, я почувствовала странное облегчение.

Вода оказалась на удивление ясной и прозрачной, и я легко нашла Женевьеву, которая была похожа на русалочку с развевающимися в воде локонами. Она ждала меня так же, как и всю свою жизнь, и я наконец обняла ее уже безжизненную шею. Раньше я думала, что умирать — тяжело и страшно, но оказалось, что все на удивление просто. Где-то вдалеке блеснул манящий свет, и меня потянуло к нему. Словно какая-то невидимая рука вела меня туда, а я с удовольствием ей подчинялась. Но вдруг ледяное спокойствие нарушилось, и меня грубо схватили, повлекли наверх и выдернули из воды. Я с болью вдохнула воздух, словно рождаясь во второй раз, и поняла, что меня тащат по льду. Мне показалось, что это длится бесконечно, и я ждала, когда он провалится во второй раз. Все, от чего я так хотела укрыться, вновь неумолимо окружило меня на этом берегу: холод, неизвестность, страдание и боль от потери. Меня жестоко рвало, я сплевывала и думала, что легкие вот-вот разорвутся. Я повернулась набок и продолжала выкашливать воду.

Ребекка на секунду заколебалась, я догадалась, что она хочет сделать, и крепко схватила ее за руку.

— Ты не можешь вернуться туда.

Ее лицо наполнилось решимостью, она попыталась вырваться, и мне понадобились все оставшиеся силы, чтобы удержать ее.

— Ее больше нет. Это бесполезно.

— Нет, Кэти, я должна попытаться. Я должна сделать это.

Я исступленно затрясла головой, мои зубы застучали.

— Не жертвуй своей жизнью. Останься со мной… Мам.

Как только с моих губ слетело это слово, она рухнула как подкошенная ко мне в руки, и мы обнялись, пытаясь поддержать друг друга. Не думаю, что когда-либо в своей жизни я обнимала кого-нибудь так же крепко.

Прошло несколько минут, и на воде не было ни малейшей ряби, будто ничто не нарушало ее безмятежной поверхности. Я во все глаза смотрела на черную сверкающую бездну. Рядом с берегом плавало что-то маленькое. Это был кусочек зеленого стекла, и в темноте он приобрел почти такой же оттенок, как вода озера. Он еще какое-то время покачался на поверхности и затем утонул без следа.

 

ЭПИЛОГ

— «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет…»

Люк оперся на спинку деревянной скамейки и, раскинув руки, ждал моей реакции.

— «Ромео и Джульетта»?

Он насмешливо показал мне большой палец.

— Я не зацикливаюсь на своем имени, — ответила я, задумчиво поигрывая сережкой в ухе. — Я все еще чувствую себя как Кэти Риверз, в любом случае… разве я похожа на Хоуп?

Он отрицательно покачал головой.

— Девушка по имени Хоуп должна быть манерной и серьезной и играть на чем-нибудь типа арфы или скрипки…

— Мне медведь на ухо наступил.

Люк искоса посмотрел на меня, жмурясь на декабрьском солнце.

— А ты была сегодня очень храброй. Я тобой горжусь.

Я ничего не ответила, потому что мои глаза все еще были на мокром месте, но я уже решила завязать со слезами. Люк подал мне солнечные очки, и я поняла, насколько, наверное, ужасно сейчас выгляжу. Я заерзала в неудобном накрахмаленном черном костюме. Многие люди считают, что кладбища угнетают, но я чувствовала себя вполне спокойно среди мертвых и не торопилась покидать церковь Святого Иуды. Сначала я удивилась, что тут было столько народу, но потом увидела, что могилы украшены венками из падуба и маленькими елочками, и вспомнила, что уже скоро Рождество.

— Правильно, что мы решили похоронить их вместе, — отрешенно сказала я, наблюдая, как двое воробьев дерутся за кусок хлеба.

Люк сконфуженно мурлыкал что-то себе под нос, сидя рядом со мной. Я знала, что он думает над чем-то, и если я подожду, он все расскажет.

— Я знаю, что лезу не в свои дела, Кэт, но может быть, тебе стоит поговорить с кем-нибудь?

— О чем?

— Обо всем… Ты считаешь, что все уже закончилось, но что-нибудь подобное может… эээ… всплыть потом и создать тебе проблемы.

Я повернулась к нему, ошеломленная:

— Ты что, считаешь, что мне нужен психиатр?

— Ну, может быть, консультант, — осторожно ответил он.

— Это не то, что ты подумал, — возразила я. — Я жила жизнью, которая мне вообще не принадлежала…

Люк неистово заморгал и ослабил пуговицы на воротнике.

— Ты все еще думаешь, как было бы хорошо никогда не встречать Женевьеву?

— Больше нет, — осторожно ответила я. — Каким-то странным образом она словно… отпустила меня на волю.

Он приложил палец к губам:

— Кэт, она пыталась убить тебя. Она считала тебя своим врагом, ты помнишь?

— Ее худшим врагом была она сама, — тихо сказала я. — Но ты был прав насчет одной вещи. Она действительно оказалась обычным человеком из плоти и крови.

Люка, кажется, смутило мое неожиданное сострадание.

— Ты думаешь, что могла бы спасти ее? — с сомнением спросил он. — От самой себя?

Я на минуту задумалась:

— Не уверена. Женевьева была одержимой. Сначала она ненавидела меня и пыталась уничтожить мою жизнь, а потом захотела, чтобы мы стали неразлучны.

— Вместе навсегда, — угрюмо вставил Люк.

Я тихо усмехнулась.

— Иногда… Я слышу, как она зовет меня.

— Все равно это полная ерунда, — вздохнул он.

Я попыталась объяснить ему, потому что для меня было крайне важно, чтобы именно Люк понимал, о чем идет речь.

— Когда мы уехали в тот день… Я думаю, она уже знала, что все плохо кончится, и готовилась к этому.

Люк слегка склонил голову, будто что-то понял.

— А ты, Кэт? Куда будешь двигаться дальше?

Я скрестила руки за головой и грустно улыбнулась. У меня не было ответа.

— Ты не изменилась, — настойчиво сказал он.

— Не изменилась, — повторила я за ним. — Но это сделало все остальное вокруг меня.

Он осторожно дотронулся до моего плеча:

— Внутри ты осталась такой же, и тебе не нужны другие люди, чтобы узнать, какая ты на самом деле.

— И я могу быть тем, кем захочу, — я слегка задрожала, повторяя слова Женевьевы, и закусила губу. — В самом конце Женевьева сказала мне кое-что важное. Что мы надеваем разные маски для окружающего мира и никогда не показываем своего настоящего лица.

— Что она имела в виду?

— Я думаю, она пыталась сказать мне, что никто из нас не знает, на что способен на самом деле, пока не пройдет испытания.

Люк тоже нацепил солнечные очки и хитро ухмыльнулся мне.

— А она могла быть права. В любом случае, я всегда буду с тобой. Из нас получилась отличная команда, не так ли?

— Ну, конечно, не Старски и Хатч, — засмеялась я.

— Риверз и Кэссиди? Звучит, как парочка грабителей банков.

Мы пристально посмотрели друг на друга, и я наклонилась вперед и нежно поцеловала его. Кажется, я хотела сделать это целую вечность. А он ласково улыбнулся и осторожно стер следы от слез с моих щек. Когда я смотрела ему в глаза, все словно становилось на свои места. В них я легко могла прочесть то, что хотела знать о его отношении ко мне. Сейчас не было никакой необходимости обсуждать, что между нами изменилось, достаточно просто быть рядом.

На кладбище виднелась одинокая женская фигура, сжимающая в руках розу. Она очень изменилась за последнюю неделю, сильно похудело лицо, и впали глаза, но зато в них появилось умиротворение, которого не было раньше. Я пошла в ее сторону, и мы встретились на развилке тропинки. Она не была моей родной плотью и кровью, но для меня она была единственной, кого я способна назвать мамой. Мы шагали в непринужденном, спокойном молчании. Вокруг было удивительно тихо и странно красиво. Сплетение тропинок, старые и новые могилы словно вели свой неспешный рассказ о бесконечном цикле жизни и смерти. Измятые увядшие цветы соседствовали в железной мусорке со свежими, еще мокрыми от чьих-то слез. Мертвые вечно будут где-то рядом с живыми, поблизости от нас, и я только начинала понимать, что пропасть между нами не так уж велика, как все обычно считают.

Люк был рядом и взял меня за руку, когда мы пошли прочь.