Чердачная комната была светлой и ярко освещенной, потому что весь мусор из нее вынесли и постелили новый пол. Оставалось только переделать стены и потолок. Из нового мансардного окна, такого же, как у Мерлина в студии, я видела ряды дымовых труб, лоскутки голубого неба и пару черных дроздов, сидящих на проводах. Я сразу же заметила, каким темным, хмурым и захламленным выглядит наш дом. Я постояла с минуту, прищурившись, и попыталась различить разные коробки и странные очертания предметов. Кое-где в шиферном покрытии крыши были дыры, которые пропускали дневной свет небольшими лучами. Интересно, как давно мама задумывалась о починке крыши.

— Через неделю проход заложат кирпичом, — значительно заметил Люк. — Мы должны следовать правилам пожарной безопасности, и доступа в твой дом больше не будет. Так что я больше не смогу незаконно проникнуть в твой дом, Кэт.

Я рассеянно улыбнулась, понимая, что это мой последний шанс осмотреться здесь и увидеть все таким, каким оно должно быть. Здесь находилось нечто, что мама стремилась скрыть от меня, и когда появилась возможность все узнать, я занервничала. Я беспокойно взглянула на Люка, собралась с духом и пошла вперед.

— Сначала убедись, что здесь можно пройти, — предупредил он, когда я ступила на край.

— Я думаю, все в порядке. Я уже была здесь раньше, забыл?

Люк шел сразу за мной и с опаской поставил свою ногу сорок пятого размера на половицу. Затем, успокоившись, заметил:

— Похоже, пол был дополнительно обшит досками.

— Фу! — взвизгнула я, когда мне на щеку налипли влажные нити паутины.

Я некоторое время стояла и оглядывалась, и почему-то меня охватило непреодолимое чувство печали. Вокруг были не просто пыль, запустение и рухлядь, но витало что-то почти осязаемое, и я снова была рада, что рядом со мной Люк, готовый поддержать в любой момент.

— Смотри, манекен для шитья, — указал он. — А вон старая птичья клетка.

Я стала копаться в чайных коробках, набитых книжками и старыми игрушками, удивляясь, что мама не поленилась сохранить все эти вещи.

— А что в чемодане? — спросил Люк.

Это был старомодный саквояж, на котором лежало несколько мешков со старыми диванными подушками и занавесками, но он был надежно заперт, и ключа нигде не было видно. Я слегка постучала по нему, и раздался глухой звук.

— Я могу взломать замок, — сказал Люк.

Я положила руку ему на плечо, чтобы удержать.

— Не нужно. Его петли проржавели, и вот эта, например, сама уже отвалилась.

Я осторожно просунула руку внутрь и нащупала что-то длинное и тонкое, завернутое в кусок ткани. Пальцы коснулись прохладного металла, покрытого множеством дырочек.

— Я знаю, что здесь. Это мамина флейта.

— Я и не знал, что она играет на флейте.

— Она не играет… теперь. Но как-то рассказывала, что раньше была очень хорошей исполнительницей.

Я ходила между плетеными корзинами, искусственными цветами, теннисными ракетками, парафиновым нагревателем, чайником и прочими вещами, волнуясь, что могла ошибиться и чердак был просто местом для свалки ненужного хлама.

— А кое-что из этих вещиц стоит немалых денег! — воскликнул Люк, проводя рукой по небольшому старинному письменному столику, отделанному кожей.

Я подошла к нему и открыла крышку столешницы. Внутри лежала целая куча разных фотографий. Я стала разглядывать некоторые из них, пораженная тем, как выглядела мама в моем возрасте. Какие-то снимки были сделаны на пляже, какие-то на ярмарке. Ее волосы раздувал ветер, она выглядела веселой и беззаботной, настолько не похожей на маму, к которой я привыкла, что меня опять захлестнула волна грусти. Как будто каким-то колдовским образом вся ее жизнерадостность и мечты о музыкальной карьере остались пылиться здесь вместе со всем остальным старым хламом. Я села на пол, поджав под себя ноги, и стала рассматривать фотографии, а Люк продолжал поиски, предоставляя мне возможность побыть наедине с собой. Мне захотелось забрать одну из фотографий, но потом я поняла, что она только будет напоминать мне о том, какой несчастной мама стала теперь. Я аккуратно положила их на место.

Мое внимание привлек большой черный вещевой мешок, и я быстро расстегнула его.

— Смотри, — подозвала я Люка, — здесь даже детские вещи. Детский комбинезон, кардиган, вязаные ботиночки и маленькое полотенце.

Я подняла большой вышитый платок с каймой из шелковой ленты.

— Ого, как красиво.

Люк показал мне вышивку на одном из углов.

— Тут что-то написано.

— Хоуп. Разве это не странно? Может, это пожелание ребенку, например как «Мир и любовь»?

— Много лет назад это было популярное имя, — осторожно сказал Люк. — Родители любили называть детей в соответствии с христианскими добродетелями. Хоуп, Пэйшэнс, Чэстити, Мерси и…

Он смолк, и я быстро засунула платок обратно в мешок. Я могла точно сказать, о чем он думает — Грейс, имя, которое я больше не желала слышать. Я задержала последний взгляд на маминых фотографиях и закрыла крышку стола, тяжело осев на пол.

— Зря я притащила тебя сюда, Люк. Здесь не оказалось ничего полезного.

— Ну, это обычный чердак. Когда мы с папой разбирали свой, нам пришлось вывезти на помойку четыре грузовика хлама.

Меня наполнило чувство безысходности.

— Эта проблема с Женевьевой… она сделала меня невменяемой. Я всегда оглядываюсь, проверяя, не следят ли за мной, в постоянном напряжении ожидаю следующей ее выходки и уже больше не живу своей обычной жизнью.

— Ты не невменяемая, — успокоил Люк, присев рядом со мной на грязные половицы. — Хотя она и пытается сделать тебя такой.

Я притворно засмеялась.

— Ну, у нее, кажется, получается. Вот, например, что мы здесь делаем? Это просто сумасшествие.

— Но это, в принципе, забавно, — улыбнулся Люк, пытаясь меня приободрить.

— А самое худшее в этом то, — пожаловалась я, — что она показала мне ту сторону моей личности, о которой я сама не подозревала.

— Какую?

— Наполненную ненавистью, — ответила я без всякого выражения. Люк промолчал, и я с досадой хлопнула себя по бедрам. — И мне везде мерещатся дурацкие связи… Я даже втянула собственную маму в эту отвратительную игру.

— Ты должна быть сильной и сосредоточенной, Кэт, она хочет тебя сломить.

Я с трудом поднялась на ноги.

— Ну ладно, пойдем.

Когда я оглянулась, Люк держал в руках темный деревянный ящичек, покрытый резным орнаментом.

— А это что-то особенное, — с восхищением сказал он.

— Откуда ты это взял?

— Он упал за водяной бак. Я заметил, как что-то сверкает.

— Я его помню, — выдохнула я и вернулась в мыслях к дедушке, как он любил открывать этот ящичек для меня и изображать, будто это пиратская шкатулка с сокровищами.

— Чья она?

— Дедушкина. А обивка у нее из красного шелка.

Люк открыл и показал мне все еще мерцающую красную обивку. Я почувствовала хорошо знакомый запах сигар дедушки.

— Он всегда шутил надо мной, что когда я подрасту, он покажет мне один секрет.

— Какой секрет?

— Какое-то спрятанное сокровище.

— И где же оно?

— В том-то и дело, я так ничего и не узнала. Может быть, он просто придумывал.

Люк нахмурился и стал так и сяк вертеть ящичек в руках, а затем нетерпеливо передал его мне.

— Попробуй ты.

Я провела пальцем по ободку ящичка и снаружи и внутри, дрожа от нетерпения.

— Я годами пыталась разгадать эту штуку.

Он саркастично засмеялся.

— Что, и потайной кнопки нет?

— Нет.

— Он такой замысловатый, — задумчиво сказал Люк. — Если разглядывать вблизи, то можно увидеть, что это два разных орнамента и они состыковываются, как «ласточкин хвост».

У меня, наверное, было бессмысленное выражение лица, потому что я не имела ни малейшего понятия, о чем говорит Люк. Он забрал ящичек назад и ловко нажал пальцами на разные фрагменты двухцветного дерева. Он безрезультатно продолжал нажимать на узор, и мне уже стало неинтересно, когда вдруг что-то сдвинулось и выскочило еще одно отделение.

— Это ящик для бумаг, — улыбнулся он. — Обожаю головоломки. Нужно нажать на два абсолютно совпадающих фрагмента, или ничего не сработает.

Люк осторожно передал содержимое мне, будто там действительно могло быть что-то ценное, хотя я видела только свернутую бумагу. Я почувствовала, что у меня в руках что-то действительно важное, но мне не хотелось читать на чердаке. Я стала перебираться через завал вещей, чтобы попасть в дом Люка, и радовалась задержке, потому что внутри у меня все подскакивало от напряжения. Мы вернулись на его чердак, и я почувствовала, как мой желудок завязался узлом. Люк дал мне тряпку, чтобы вытереть руки, и я заметила, что все его лицо перепачкано сажей, что особенно забавно смотрелось в сочетании с его светлыми волосами. Больше не было причин задерживать исход дела, и я с напряженной улыбкой дрожащими пальцами развернула бумагу.

— Это мое свидетельство о рождении, — прошептала я, удивляясь, зачем маме прятать его, но затем в голову пришло очевидное — имя моего папы. Я быстро проверила графу «отец» и покраснела, потому что она была пустой. Я опустила голову и сделала вид, что смотрю в другую сторону, чтобы Люк не заметил. Мое внимание привлек маленький круглый кусочек пластика, лежавший в углу ящичка. Я посмотрела его на свет.

— Это именная детская бирка, — сообщил Люк. — На ней должно быть имя.

— Риверз, — прочла я. — И тут еще шесть чисел.

— Номер госпиталя, — быстро ответил Люк. — А еще что-нибудь?

— Только фотография. — Я перевернула ее и увидела какую-то надпись, но настолько выцветшую, что ее невозможно было разобрать. — Я думаю, мама пыталась отсрочить неизбежное. Когда мне исполнится восемнадцать, я могу захотеть найти отца. Может быть, она поэтому была так напряжена? Она боится, что я что-то о нем узнаю.

— Так что все это не имеет никакого отношения к Женевьеве? — вздохнул Люк.

— Мне так не кажется. Фото должно быть важным, но я не могу понять, кто это.

Он развеселился.

— Это должна быть ты.

— Но это не я, — возразила я. — Здесь подпись на обратной стороне, но она выцвела.

— А как насчет приема, которому мы научились в клубе шпионов? Как снова проявить надпись на бумаге?

— Вы не принимали меня в ваш клуб, — напомнила я, показав язык. — Правилом было: никаких девчонок.

Люк шутливо дернул меня за волосы и достал из кармана карандаш. Я восхищенно наблюдала, как он аккуратно заштриховывает оборотную сторону фотографии. Если взглянуть ближе, можно было увидеть, как белым на сером фоне постепенно проступала надпись.

— Что там написано?

Он был очень сосредоточен и не поднимал головы.

— Я могу разобрать дату. Пятое июня и год, тысяча девятьсот девяносто четвертый.

— Это мой день рождения, — сказала я, абсолютно ошеломленная.

Люк напряженно вглядывался в надпись.

— И имя тоже, Кэт. Здесь написано «Кэти Риверз».

Я хмыкнула.

— Но этот ребенок правда не я.

— Ты сама себя не узнаешь, — засмеялся он. — Моя мама говорит, что все маленькие дети выглядят одинаково.

— Мы что-то упускаем, — проворчала я. — Как будто слово вертится на языке, но ты не можешь его вспомнить.

Я посмотрела на свидетельство о рождении и прочла все подробности.

— Ого. Посмотри на это. Я родилась в роддоме в Северном Йоркшире. — Я громко хлопнула в ладоши, но Люка это совершенно не впечатлило.

— И что?

— Мы разыскивали что-нибудь о прошлом Женевьевы как раз в том же месте. Разве это не совпадение?

— Ну, это самое большое графство в стране, но раз ты так считаешь, Кэт… Что же она там делала?

Я покачала головой:

— Понятия не имею. Мама никогда не рассказывала, что жила где-то в другом месте, и я никогда ее не спрашивала.

И вот снова это чувство. Как будто нечто смотрит мне прямо в глаза, а я слишком глупа, чтобы увидеть его. Я пыталась сложить вместе все кусочки головоломки, но они рассыпались, и я готова была кричать от негодования. Словно ниоткуда на меня навалилась ужасная слабость, и мне захотелось уйти.

Сверху спуск по крутой деревянной лестнице выглядел намного страшнее, и у меня даже закружилась голова, но я заковыляла вниз и спустилась так быстро, что не рассчитала и споткнулась на нижней ступеньке, вывихнув лодыжку. Люк обнаружил меня распластанной на ковре. Я держалась за ногу, почти испытывая радость от боли.