В начале октября Степан Оводнев наконец-то нашел время, чтобы съездить к жене. Еще в мае, на прииске Удачном, где они с бригадой плотников подрядились строить школу, его разыскало письмо. Мария делала ему последнее предупреждение.

«Приезжай, иначе будет поздно, – писала она. – Надоело. Если я для тебя пустое место, подумай хоть о дочери».

«Ничего – баба не волк, в лес не убежит, – решил Оводнев. – Сначала надо закончить работу».

Все лето они вкалывали с утра до позднего вечера. Заработали хорошо, на человека вышло по три тысячи, а ему сверх того еще бригадирские. Закончив с плотницкими делами, он улетел к себе в Нойбу, заключил там с коопзверосовхозом договор на новый охотничий сезон и только после этого вспомнил о письме. Как ни крути – ехать надо. Заодно заглянет в Шаманку. И стал собираться в дорогу. Для такого случая в поселковом магазине купил себе серый в полоску костюм, модные полуботинки, конфет дочери. Дома достал припрятанные соболиные шкурки – жене на шапку, затем побрился, переоделся – и будто сбросил с себя лет десять. А было ему уже далеко за сорок.

Нойба – поселок небольшой, рейсы сюда выполняются два раза в неделю, да иногда по субботам прилетает почтовый. На нем-то и хотел улететь Оводнев, зная, что по пути в Чечуйск летчики обязательно садятся в Шаманке, а оттуда до Христофорова, где жила Мария, можно добраться на лесовозе. Обычно почтовый прилетал после обеда, но Оводнев на всякий случай пришел на аэродром пораньше.

Шел дождь. Аэродром был пуст. Оводнев постоял на краю летного поля, затем спрятался за бревна, которые валялись на берегу реки рядом со взлетной полосой, и стал ждать. От бревен сыро наносило корой, лежали они здесь давно. Уже несколько лет планировали построить в Нойбе аэровокзал, даже успели завести бревна, Но, как говорится, воз был и ныне там. «Весной нужно будет взяться, – размышлял Оводнев. – Хватит мокнуть под дождем».

Его знобило, кутаясь в плащ, он чувствовал, как по телу ползет холодный пот. «Этого еще не хватало, – мелькало в голове, – заболеть».

К вечеру, когда стало ясно, что самолет не прилетит, он встал, оглядел свои попорченные дождем брюки и сутулясь зашагал домой.

«Слетаю в следующий раз, – успокаивал он себя. – Не видела год, подождет еще. Завтра соберу харчи – и в тайгу, а то совсем раскис».

Дома он, не раздеваясь, лег в постель. Впервые не хватило сил растопить печь. Так он и пролежал трое суток, а на четвертые ему стало совсем плохо. Что-то тяжелое и вязкое навалилось на него, сердце задергалось и неожиданно, как перед прыжком, замерло. И тогда Оводнев закричал, но никто его не услышал, потому что крика не было, вышло какое-то тягучее мычание. Оводнев хотел пошевелиться, соскочить на пол, но тело не слушалось. В следующую секунду кровать качнулась и он потерял сознание. Кто-то тронул его, и Оводнев услышал далекий, будто из соседней комнаты, испуганный мужской голос:

– Степан, а Степан! Ты это чего, потерпи. Сейчас звонили, самолет уже вылетел.

«Кто бы это мог говорить?» – мучительно напряг память Оводнев. В голове вновь зашумело. Сердце медленно, будто нехотя, набрало свой привычный ритм. Он осторожно приоткрыл глаза и увидел себя закрытым суконным одеялом, поверх которого лежал овчинный полушубок. Рядом с кроватью, на табуретке, поблескивая щелочками глаз, сидел сосед Тимофей Лунев. «Ну, конечно, это сон, сейчас все пройдет», – попытался схитрить Оводнев, но тут же другой, трезвый голос все расставил по своим местам.

Лунев заметил, что больной очнулся, и поднес ему кружку к губам. Вода ожгла горло. Оводневу стало холодно, захотелось подтянуть ноги, но ничего не получилось.

– Тимофей, сними полушубок, – тихо попросил он. – Ногам что-то тяжело, пошевелить не могу.

– Лежи, паря, лежи, заболел ты. Сейчас самолет прилетит, в больницу отвезем. Я тебе и вещи собрал.

Лунев поднял с пола вещмешок и показал его Степану.

«Значит, в больницу придется лететь», – вяло подумал Оводнев. От одной мысли, что все придется оставить, бросить на произвол судьбы, вздрогнул. Беспокойство переросло в страх.

– Тимофей, достань планшет, – попросил он. – Здесь, в ногах, под матрацем. Будь добр, положи его в рюкзак. Деньги у меня там, документы. Вдруг понадобятся?

Снаружи, из ничего, родился самолетный гул. Нарастая, он проник в комнату и набросился на Оводнева. Стиснув зубы, он закрыл глаза. Переворачиваясь и распадаясь, куда-то в бездну ползли стены, потолок, и Оводнев вновь потерял сознание.

Вечером, после полета, Илья Чупров в полутьме пассажирской кабины заметил выглядывающие из-под сиденья лямки вещмешка. Они были обшиты шкурками и чем-то напоминали собачьи лапы.

«Вот так всегда, – устало вздохнул Илья, – в спешке что-нибудь да оставят. Рюкзак этот, похоже, Оводнева Степана. Придется теперь идти в больницу».

О том, что с Оводневым произошла беда, Чупров узнал случайно. С утра он вылетел по северному почтовому маршруту, или, как еще здесь называют, – почтовому кругу. Уже возвращаясь домой, Илья получил задание – взять больного из Нойбы. Он и не думал, что этим больным окажется Оводнев.

Познакомились они с ним в Старой Елани, когда Илья летал еще вторым пилотом у Юшкова. Оводнев опоздал на рейс. «Чего ждать, когда аэропорт переполнен», – подумал Илья и посадил на свободное место женщину с ребенком. Он уже собрался закрыть дверь, как сидевшие в самолете пассажиры заволновались:

– Вон, вон! – тыкая в окно, закричали они. – Опоздавший идет.

Илья посмотрел в сторону аэровокзала. По тропинке к самолету, согнувшись и припадая на одну ногу, торопливо шел мужчина и, словно охапку дров, нес с дюжину бутылок пива. Верхняя бутылка лежала около горла, и мужчина придерживал ее подбородком. Илья преградил ему дорогу. Мужчина шагнул в сторону, пытаясь обойти неожиданно возникшее препятствие.

– Ваше место уже занято, – сказал Илья. – Не надо опаздывать.

– Как это занято? – Мужчина оторопело посмотрел на Илью и, видя, что тот не шутит, присел, высыпал бутылки прямо на землю, вытащил из кармана смятый билет, сунул Чупрову под нос: – А это что? Может, мне его выбросить?

– Все. Полетите на следующем!

Мужчина смерил его с головы до ног, сплюнул.

– Сразу видно – сопляк. Да у меня все летчики – друзья. Не знаешь? Кто командир-то? – уже властным голосом спросил он.

– Какая разница. Не полетишь, и все, – отрезал Илья. – Ишь какой фон-барон нашелся.

Заслышав шум, из самолета выглянул Юшков.

– Юшков! Тебя-то мне и надо! – радостно закричал Оводнев. – Уйми своего помощника, не пускает в самолет.

– В чем дело, Илья? – строго спросил Юшков. – Почему не сажаешь?

– Я женщину посадил. А этот, – Илья косо посмотрел на Оводнева, – опоздал и права качает.

– Ладно, не шуми, – примирительно сказал Юшков. – Возьмем и его.

В авиации слово командира – закон, и Илья подчинился. Оводнев сложил бутылки под сиденья и пристроился между летчиками.

– Вот так-то лучше, – сверкнул он желтыми рысиными глазами. – А то «не полетишь»! Вишь, что удумал. Оводпев всегда улетит.

– Куда это ты, Степан Матвеич, столько пива везешь? – спросил Юшков, когда они уже набрали высоту.

– На самолет шел. Гляжу – продают. Я в очередь. У нас, сам знаешь, воздух – хоть с чаем пей, а пива нет. Ты давай оставайся на ночевку – погуляем.

– Как-нибудь в следующий раз, – сказал Юшков.

– Что за работа, – поморщился Оводнев, – то нельзя, другое нельзя, а баб-то хоть можно любить?

– Можно, можно, – улыбнулся Юшков. – Инструкция нам это не запрещает. А ты что, все еще холостякуешь? Не надоело?

Лицо Оводнева разошлось в улыбке, он смущенно откашлялся:

– Не говори, паря. Одолели меня бабы. Тут одна в Шаманке пристает, в Чечуйске другая – инженер-экономист. Интересная, скажу я тебе, женщина. Все у нее культурно!

– Ты, я гляжу, мелко не плаваешь, – засмеялся Юшков.

Оводнев согнал с лица улыбку, цепко, будто прицеливаясь, глянул на Юшкова.

– Во, молодец, напомнил. Как насчет заказа, ты не забыл? А то нехорошо получается, не по-таежному. Я ведь на тебя шибко надеюсь. Если что надо, ты не стесняйся, говори, я для тебя в лепешку расшибусь, а сделаю.

– Сказал – привезу, значит, привезу, – нахмурился Юшков. – Нет сейчас лодочных моторов.

– На нет и суда нет, – вздохнул Оводнев и повел глазами в сторону Чупрова. Чудно, через голову, почесал себя за ухом.

– Я гляжу, помощник у тебя новый. Горячий, спасу нет.

Он вздохнул, пожевал губами и продолжил:

– Горячий – это ничего. Я тоже когда-то таким был. Пока рога не пообломали.

В Нойбе Оводнев собрал бутылки, уже выходя из самолета, подмигнул Чупрову и пошел, горланя во весь голос:

– Фартовый мужик, – поглядывая вслед Оводневу, сказал Юшков. – Каждый год на машину пушнины сдает, а летом плотничает. В Шаманке аэропорт новый видел? Его работа. Ты зря с ним скандалил. У него можно шкурок на шапку купить.

– Нужны мне его шкурки, – буркнул Илья. – Тоже мне, барин нашелся.

И с тех пор будто кошка пробежала между ними. В упор друг друга не замечали.

Здание главного корпуса больницы пряталось среди сосен, выставив наружу серую шиферную крышу да бревенчатый угол, по острию которого свисала потемневшая от дождей водосточная труба. Чуть правее, на уровне окон, висело красное заходящее солнце, и Чупрову на миг показалось, что больница смотрит на остальной здоровый мир налитыми кровью глазами.

Тропинка, цепляясь за корневища, полезла на бугорок. За неплотным рядом сосновых стволов виднелись больничные постройки.

Под ногами хрустко мялись прихваченные холодом листья, все уже было готово к зиме, вдоль забора в тени белел первый сентябрьский снег, осеннему солнцу уже не хватало сил справиться с ним. Около крыльца в луже стоял крохотный, лет двух-трех, мальчишка и топал ногой. Из-под резиновых сапожек веером разлетались грязные брызги. Илья свернул с тропинки, подошел к мальчишке.

– Ты чего это забрался сюда? – спросил он.

Мальчишка обернулся и посмотрел на Чупрова светлыми глазами.

– Я колаблики пускал, а они утонули.

– О-о-о, да ты уже и разговариваешь? – удивленно протянул Илья. – А ну, выходи из воды! – строже сказал он. – Простынешь, положат тебя в больницу.

– Не-а, не положат, – спокойно ответил мальчишка. – У меня мама здесь лаботает.

– Вот как! Все равно выходи, а то мать сейчас позову.

Мальчишка тоскливо посмотрел на воду, на Чупрова, вылез на сухое место и, засунув руки в карманы курточки, затопал прочь.

По больничному коридору Илья шел медленно, на него напали непонятная робость и смущение. Видимо, оттого, что он боялся увидеть знакомых: подумают еще, что заболел. Попробуй объясни потом, что это не так. Сзади заскрипела дверь, в коридор высунулась медсестра.

– Куда без халата? – конвойным голосом сказала она. – А ну быстро назад!

Илья будто налетел на стенку. Это была Воробьева, ее знали все летчики, живущие в Чечуйске. Раньше она работала в аэропорту на стартовом медпункте, проверяя летчиков перед вылетом в рейс.

– Сбавь обороты, – грубовато ответил Илья, – своих не узнаешь. Я вещи больного принес. Он рюкзак в самолете оставил.

– А, это ты, Чупров! – узнала его Воробьева. – Давненько тебя видно не было.

Она подошла к Чупрову – и вдруг, крупная издали, оказалась ему по плечо. Но смотрела так, будто не она ниже ростом, а он. Взяв рюкзак, Воробьева еще раз с ног до головы оглядела Чупрова.

– Посмотришь на вас, вроде все ангелы с крыльями, а на самом деле… – Медсестра махнула рукой и, не договорив, ушла.

Илья недоуменно посмотрел ей вслед: «Почему она разговаривает таким тоном, будто я в чем-то виноват?»

Скрипнула дверь, в коридор выглянул Ленька Зубков, круглолицый чубатый шофер из Шаманки. Придерживая здоровой рукой распахнувшуюся пижаму, заспешил к летчику.

– Командир, каким ветром к нам? – весело заговорил он. – Неужели заболел?

– Нет, пока здоров, – улыбнулся Илья. – Рюкзак принес. Оводнев в самолете оставил.

– Да, он вспоминал, беспокоился. Где рюкзак? Давай занесу. Его к нам в палату положили.

– Как бы не так, – выглянула из своей комнаты Воробьева. – Сам придет и возьмет, а пока у меня в кладовой полежит.

– Тамара Михайловна, побойся Бога. Если бы Степан мог ходить! – воскликнул Зубков.

– Все равно нельзя. Что надо будет, попросит, язык есть.

Воробьева, гремя ключами, вышла в коридор.

Ленька незлобиво хмыкнул:

– Зверь баба, ее у нас тут все боятся.

Он повернулся к Чупрову и уже другим, виноватым, голосом пробормотал:

– Послушай, командир, у меня к тебе просьба: ты бы зашел к моей жене в Шаманке, это рядом с аэропортом. Пусть она мне сменное белье пошлет да что-нибудь из продуктов. Надоела здешняя каша, чего-то своего хочется.

– Ладно, зайду, – пообещал Илья. Он знал: каждый день сюда не наездишься – билет до Чечуйска в один конец стоит шестнадцать рублей, а посылать посылку по почте – гиблое дело: пока дойдет, все испортится.

– Ты постой, не уходи, – заторопился Зубков. – Я записку ей нацарапаю, а то она у меня заполошная…

Зубков написал записку, Илья аккуратно сложил ее, сунул в карман. Делать в больнице больше нечего, попрощался с Зубковым и направился к выходу.

Было уже поздно. Темнота до краев заполнила больничный двор, с одной стороны ее держал забор, с другой она вплотную подступила к самому крыльцу. Сосны как будто стали выше, но в бледной разжиженной темноте не было для них опоры, не за что было зацепиться. Пахло холодом, первым снегом, эти первые зимние запахи оказались сильнее больничных, которые Илья вынес с собой.

Он еще немного постоял на крыльце, привыкая к темноте, затем пошел через главный выход. Возле калитки Илья догнал девушку, она вела того самого мальчишку, которого Чупров выгнал из лужи. Заслышав шаги, девушка посторонилась, уступая летчику дорогу. Илья даже опешил, узнав Варю Симакову.

– Вот так встреча! Здравствуй, Варя… – смущенно проговорил он.

Она испуганно глянула на Чупрова, вздрогнула и резко остановилась. Мальчишка сделал шаг вперед и, не удержавшись, упал на колени. Варя подхватила его под мышки, поставила на ноги. Поправила ему вязаную шапочку и в упор посмотрела на Илью.

– Мы тут больного из Нойбы привезли, – быстро, словно оправдываясь, сказал он. – Степана Оводнева. Он вещи в самолете оставил. А это чей? – скосил Илья глаза на малыша.

– Мой! – с вызовом ответила Варя и посмотрела куда-то мимо Ильи.

Странное, тревожное чувство охватило Чупрова. Он поглядел на малыша, на Варю, хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. «Неужели это мой сын? Не может быть этого, не может быть!..» – пульсировала одна и та же мысль.

Началось это четыре года назад, в сентябре, когда Варя прилетела в Чечуйск. Они с Юшковым сидели у техников в курилке, смотрели на прилетевших пассажиров. Последней из самолета вышла незнакомая девушка. Она оглянулась по сторонам, с опаской поставила ногу на подрагивающий трап и, только убедившись, что он твердо стоит на земле, поставила другую.

– Держу пари, студентка, – сказал Юшков. – Видишь, брюки на ней, джинсы. Здесь пока такие не носят, мода еще не долетела, – пояснил Юшков. – Местных-то я как облупленных знаю, а ее первый раз вижу. Наверняка медичка.

– Скорее всего, мамина дочка, – рассмеялся Илья, – а в чемодане кукла. Погостит дня два и улетит.

– Так пойди узнай! – прищурился Юшков. – Ну мне ладно, я старый холостяк, а ты-то что, к колесу прилип?

– Да неудобно как-то, – смущенно пробормотал Илья.

А через несколько дней, совсем неожиданно для Ильи, Юшков привел ее на стоянку.

– Медицину сегодня повезем, – сказал он Илье. – Будет сопровождать больного. Как видишь, я оказался прав.

Девушка была в темно-синей юбке и голубой, плотно облегающей кофточке. Светлые волосы собраны на затылке и заколоты красной пластмассовой заколкой.

Илья искоса глянул на нее, растерянно улыбнулся. Он как раз заносил в самолет детскую кроватку, которую его попросила привезти учительница с прииска Удачного.

– Вот говорил я тебе, предупреждал. Скоро они из тебя няньку сделают, – засмеялся Юшков. – Ну чего уставился? Знакомься, сам ведь хотел!

В полете Илья то и дело поглядывал на пассажирку. Она же делала вид, что не замечает этого, и смотрела в боковое окно. И все же Илья сумел поймать два-три взгляда, украдкой брошенных на него. К заходу солнца они вернулись в Чечуйск. Но и этого времени было достаточно Чупрову, чтобы познакомиться с девушкой. После полетов бежал Илья к Варе в больницу. А потом и вовсе стал приходить на вылет не из общежития. Прикрыв глаза козырьком фуражки, ранним автобусом приезжал он из города, по-быстрому проходил предполетный осмотр у Воробьевой, бежал на самолет. В аэропорту, уже не стесняясь, спрашивали его, когда он собирается играть свадьбу.

Вскоре он узнал, что Варя беременна.

Ее признание Илья воспринял как неуместную шутку, а когда понял, что она говорит правду, растерялся.

– Подожди немного, – вырвалось у него. – Расплачусь с долгами, поженимся.

И надо же было такому случиться! В те же дни в гости к нему прилетела школьная подруга Ирина Самсонова.

– Зря ты приехала. Улетай, – хмуро сказал Илья, когда Ирина разыскала его.

– Куда же я полечу, самолетов сегодня нет? – смутилась Ирина. Илья оставил ее ночевать в общежитии. Об этом узнала Варя и на другой же день улетела в город.

Илья пытался разыскать Варю, написал два или три письма, но ответа не получил. Потом кто-то из летчиков видел Варю в городе с каким-то парнем и будто бы она передала, что не знала и не хочет знать, кто такой Илья Чупров. И тогда, обидевшись, Илья перестал писать ей письма…

– Когда ты приехала? – нарушил затянувшуюся паузу Чупров.

– Здесь место терапевта освободилось, – ответила Варя. – Сюда приехала недавно. А до этого жила у матери. Ну а ты как?

– По-прежнему. Живем, хлеб жуем, – не очень-то весело засмеялся Илья.

В своем голосе он уловил обиду, будто только и ждал, когда его спросят, как он живет, чтобы пожаловаться на судьбу. Получалось, будто он просит для себя прощения. А нужно ли оно? Может, это не его сын… Может, у нее семья есть…

– Ты замужем?

– Нет, – помедлив, ответила Варя.

– И не была?

– Какое это имеет значение…

– Мам, пусти. – Мальчик пытался выдернуть свою руку из зажатого кулака Вари. – Я побегать хочу.

– Хватит, набродился. Сейчас домой пойдем. – Варя молча посмотрела на Чупрова, заправила под платок волосы. – Мне пора, темно уже. Разговорилась я с тобой. – И двинулась с мальчиком на улицу.

– Варя, постой! – взмолился Илья. – Ну куда ты торопишься? Дай мне хоть на своего сына взглянуть.

Мальчишка, шепелявя, что-то рассказывал, она что-то отвечала. И Чупрову вдруг захотелось догнать и пойти с нею…

На другой день после встречи с Варей Илья улетел в Усть-Кут возить для строительства железной дороги горючее. Четыре бочки с керосином туда, восемь пустых – обратно. За день три рейса. Его самолет поднимался с Усть-Кутского аэропорта и шел вдоль строящейся магистрали на Улькан. Раньше он с удовольствием летал в такие командировки, в них не было однообразия почтового круга, где все знакомо, известно заранее. Что-то сломалось внутри, потеряло опору. Он стал молчаливым и рассеянным.

Все эти дни Чупров думал о Варе.

Почему она ни разу не написала, не напомнила о себе? Ну, обидел он ее, сказал не то, что нужно, но ведь его тоже можно было понять. Не захотела или не смогла? Повела себя так, будто между ними ничего не было. Ни упреков, ни слез… Может, он ей безразличен? Илью даже передергивало от этой мысли. И тут же другая перебивала первую, успокаивала. Ведь приехала, значит, хотела увидеть. К чему бы ей тащиться в такую глухомань? Все другие объяснения он тут же отбрасывал.

После командировки Илья улетел на почтовый круг. В Шаманке он вспомнил о просьбе Зубкова, забрал посылку. В Чечуйске первым делом отправился в больницу. Но пути зашел в магазин, купил банку компота Оводневу – вдруг увидит Варю? Заодно наладит отношения с охотником.

В приемной он получил у Воробьевой халат и, разглядывая таблички на дверях, пошел по коридору. В палате вместе с Оводневым было еще двое – Ленька Зубков и буровик Пахомов из Старой Елани.

– А, это ты, Илья! – удивленно приподнявшись с кровати, протянул Оводнев. – Спасибо, что зашел. И за вещмешок спасибо. Там у меня все осталось: бритва, сменное белье, документы – без них пропащее дело.

Чупров вытащил из сетки банку с компотом, огляделся по сторонам – тумбочка рядом с кроватью Оводнева была занята.

– А это ты зря, – нахмурился Оводнев. – Меня здесь как на убой кормят, скоро кровать подо мной провалится.

Но в голосе его Илья уловил другое. Оводнев хоть и хмурился, хоть и делал вид, что ему ничего не надо, а все же был доволен, что к нему пришел именно он, Чупров. И не просто пришел, а с передачей. Оводнев даже сделал попытку подняться, сдернув одеяло, раскрыв обтянутые полосатой пижамой ноги. К подошвам бинтами были привязаны деревянные дощечки.

– Да ты лежи, лежи, – остановил его Чупров. – Тебе, может, и двигаться-то нельзя.

– Вот это как раз можно, да не получается, – поглядывая на Илью, проворчал Оводнев. – Видишь, что они тут надо мной утворили? Ну прямо как в цирке. От этих дощечек ноги тянет, будто лампасы нашили. Ты давай не стой, присаживайся, рассказывай, как там у нас.

Больные окружили летчика, наперебой стали расспрашивать: кого видел, с кем разговаривал? Чупрова всегда удивляли подобные расспросы. Деревни одна от другой стоят за сотни километров, а жители знают друг про друга все, будто живут на соседних улицах. Оводнев, ревниво поглядев на своих соседей, недовольно проворчал:

– Ну что пристали к человеку! Подождите маненько, пусть отдышится. Он ведь с полета.

– На охоте все, еще не вышли из тайги, – стал рассказывать Чупров. – К ноябрьским праздникам, пожалуй, потянутся.

– А у нас кого-нибудь видел? – перебил его Пахомов. – Говорят, новые дизеля пришли. Как там ребята без меня?

– Не беспокойся. Без тебя дело не станет, – улыбнулся Илья. – Вертолетчики вахту завезли – все в порядке. А вот Зубкову посылка.

Илья раскрыл свой баул, вытащил оттуда увесистую кошелку. Зубков что-то благодарно промычал, проворно засунул в кошелку руку, пошарил внутри и, опасливо оглянувшись на дверь, вытащил банку с огурцами, а следом за ней – бутылку спирта.

– Молодец, послала! – радостно воскликнул он. – Всем бабам баба! Я ей в записке намек сделал: говорю, пришли бутылку водки, компрессы винные делать. Она, родимая, посмотрите, – Зубков поднял бутылку, – спирт прислала! А это же две поллитры! Степан Матвеич, командуй!

– Пахомов, следи за дверью, – распорядился Оводнев. – Сейчас лечиться будем.

Зубков стриганул по сторонам глазами, открыл тумбочку, вытащил бутылку из-под сока, на цыпочках подбежал к крану, налил полбутылки воды, вернулся к тумбочке и осторожно стал разбавлять спирт.

– Я тебе, Степан Матвеич, им позвоночник натру. Спирт, он ведь тепло дает и всяку заразу убиват, – поглядывая на Оводнева, ворковал он.

Первому поднес охотнику. Оводнев приподнялся на руках, поглядывая на дверь, подмигнул Чупрову. Но тут дверь хлопнула, и в палату ворвалась Воробьева. Комендантским взглядом она оценила обстановку и, крупно, по-мужски шагая, пошла на сближение с больными.

– Оводнев, что это у тебя? – вкрадчиво спросила она.

– Вода, Тамара Михайловна, таблетки запивать, в горле они, проклятущие, застревают, аж слезу вышибает.

Воробьева было успокоилась, но в руке у Зубкова увидила огурец. Ленька мгновенно спрятал его за спину, где уже находилась бутылка со спиртом.

– Так, – зловеще обронила Воробьева, – значит, таблетки запиваем?

Быстрым, почти неуловимым движением она повернула Зубкова, отобрала бутылку, по ходу (и когда только успела заметить!) взяла другую, и спирт забулькал в раковину.

– Пахомов, закрывай дыру ладошкой, – приподнявшись в кровати, скомандовал Оводнев. – Зубков, вычерпывай ложкой.

Лицо у Воробьевой покрылось красными пятнами.

– На мороз, на мороз вас надо выгнать, а не лечить, – зло сказала она. – Тут днями и ночами около них, а они, смотрите, что придумали! Что это вам, распивочная? Нет, хватит с меня, сейчас же иду к главврачу, пусть он с вами что хочет, то и делает.

– Сестрица, все лекарства на спирту делаются, вот мы и подумали, что ничего тут страшного нет, – заюлил Зубков. – Вы уж нас простите, мы больше не будем.

– Да вас не прощать, вас… – сверкнула глазами Воробьева. – Вишь че удумали – пить в больнице!

В палату зашла Варя. В белом чепчике, в белом халатике, ладная, легкая. Лицо строгое.

– Почему встали? – спросила она Зубкова. – Вам лежать надо. Тамара Михайловна, в чем дело?

– Посмотри, Варвара Алексеевна, чем эти голуби занимаются. Спирт откуда-то принесли!

Воробьева подозрительно уставилась на Чупрова. Чувствуя, что краснеет, Илья отвернулся к окну.

– Понятно! – обронила медсестра. – Мы ему как доброму товарищу разрешаем навещать больных, а он бутылки им таскает.

– Это у нас было припрятано, а Илья новость приятную привез: у Леньки двойня родилась, – на ходу сочинил Оводнев. – Вот и решили отметить.

Зубков огорошенно уставился на Оводнева, тот незаметно подмигнул ему.

– Все равно нельзя, – нахмурившись, сказала Варя. – И впредь посторонних в палату не пускать.

Не встречаясь с Ильей глазами, Варя пошла к двери, а следом за ней, бормоча что-то под нос, зашагала Воробьева.

«Вот и поговорил, – огорченно подумал Илья. – Оказывается, я для нее посторонний». Настроение у него испортилось. Ведь ради нее шел он сюда, надеясь поговорить, а вместо этого влип в историю.

– Зверь баба, за версту чует, – кивнув на дверь, сказал Зубков.

– Да ты не огорчайся, – тронул Илью Оводнев. – Она отходчивая. Пар выпустила и остыла.

Илья так и не понял, кого имел в виду Оводнев – Варю или медсестру.

Зубков достал из кошелки банки с грибами, кулек с кедровыми орехами, шматок сала. Отдельно завернутое в целлофановый пакет сменное белье сунул в тумбочку.

– Давайте, братцы, чем богат, тем и рад.

– Нынче год урожайный, – сказал Оводнев, положив на хлеб пластик сала. – Мужики должны хорошо поохотиться.

– Откуда тебе известно? – недоверчиво протянул Зубков.

– Сразу видно приезжего, – рассмеялся Оводнев. – Сколько ты в наших краях? Без году неделя. Вот поживи с мое, все знать будешь. Ягод нынче много, орехов, а для зверья это самое главное: раз есть корм, значит, и зверь рядом. Вот посмотри, и у людей так же. Где наибольшая плотность? Там, где земля родит много. В природе все предусмотрено, все связано. Зверь – где корм, птица – где зверь, ну а человек – где деньги.

Сделав такой вывод, Оводнев некоторое время молча смотрел в потолок, затем, что-то вспомнив, приподнялся, схватил Илью за рукав:

– Будешь в Нойбе, зайди ко мне. У меня с прошлого сезона осталось несколько шкурок. Думал: возьму отпуск да в гости к дочери съезжу, на шапку ей и жене припас. Ты их привези, вдруг они сами ко мне пожалуют. Я им недавно письмо написал. Ключ от дома у Лунева. Скажи, мол, Степан просил. И еще в шкафу сберкнижка внутри старых бумаг лежит. Привези, а? И если не затруднит, приемник. Последние известия слушать.

В конце октября упал снег, но река возле Чечуйска еще сопротивлялась холоду, с тихим шорохом гнала на север шугу. Солнце поднималось поздно, светило неярко, вполнакала, быстро пряталось за лес.

На почтовый круг уходило теперь двое, а то и трое суток. Чупров никак не мог попасть в Нойбу и выполнить просьбу Оводнева. Нойба – верхняя часть круга, самая удаленная от Чечуйска точка. Летом рейсы туда выполнялись всего раз в неделю, а осенью и вовсе попасть сложно: то нет погоды, то не хватает светлого времени. Илья решил действовать по-другому. Нарушив сложившийся порядок, он подобрал скопившийся на складе груз до Нойбы и полетел напрямик, минуя Старую Елань. Как ни торопился он, а до Нойбы пришлось лететь три часа – мешал встречный ветер. Разглядев сквозь мутную пелену крохотные домики северного поселка, Илья облегченно вздохнул. Непогода сюда еще не дошла, а уж на обратном пути он как-нибудь выкрутится.

В Нойбе маленькая санитарная площадка, на которую можно сесть только с одной стороны, – с другой мешала гора. Чупров оставил поселок сбоку, и, когда домики нырнули под хвост, он круто развернул машину и пошел на посадку, целясь капотом на светло-серую, будто вылизанную языком, песчаную отмель. Самолет клонился к земле, снизу наползали деревья, валуны, аэродромные знаки.

После посадки Чупров подрулил к берегу. На бревнах, поджав под себя ноги, сидел начальник аэропорта Тимофей Лунев. Посасывая трубку, он спокойно смотрел на самолет. Неподалеку лежали собаки, они, как и хозяин, не выказывали особого беспокойства, казалось, дремали, лишь стоящие торчком уши, как локаторы, следили за приближающимся гулом. Чупров развернул самолет против ветра, выключил двигатель и высунулся в форточку:

– Тимофей Петрович, встречай! Почту привез, наверное, заждались?

Лунев вынул изо рта трубку, посмотрел в сторону поселка.

– А чего торопиться-то, никуда она не денется. Людей в поселке мало. Мужики в тайге. Сейчас Колька подъедет, разгрузим.

В это время послышался глуховатый звук мотора, заполнил собой речку, сдернул с места собак, они бросились к воде. Из-за поворота выскочила лодка, круто развернулась и, расталкивая лед, потихоньку заскользила к берегу. Мотор на полдороге внезапно осекся, глухо зашуршал под днищем битый лед, плеснула вода. Это была последняя на плаву лодка, остальные, будто вышелушенные семечки, уже лежали на берегу.

Лунев встал и, прихрамывая, пошел к берегу. Из лодки выскочил его сын Колька.

– Я тебя жду-жду. Думал, пропал совсем, – сердито проговорил Лунев. – Тут самолет уже полдня сидит, почту привез, разгружать надо. Чего он стоять-то будет.

– На Максимкиной шивере мотор заглох, – оправдываясь, сказал Колька. – Я хотел лодку у моста оставить, а потом слышу – самолет.

– Рыбу-то хоть поймал или опять пустым приехал? – почему-то поглядывая на Чупрова, спросил у сына Лунев.

– Плохо нынче. Никудышная рыбалка получилась, – подражая отцу, ответил Колька. – Малеха поймал, на две-три ухи.

– Давай ее сюда, – сказал Лунев. – А то вон Илья прилетел, надо угостить и Степану послать. Как он там?

– Лежит. Всем привет передает. Жалеет, что на охоту нынче не поедет. Он еще просил сберкнижку привезти и приемник. Ключ от дома у тебя?

– Зачем ключ, там никакого замка нет. Я дверь от собак закрыл.

Лунев посмотрел вдоль реки на гору.

– Надо торопиться, – поймав его взгляд, сказал Илья. – Снег идет.

Облако, еще минуту назад выглядывавшее из-за горы, поглотило склон, опустилось в ущелье и, отыскав удобную дорогу, стало быстро приближаться к поселку.

Колька со вторым пилотом принялись разгружать почту, а Илья с Луневым пошли в поселок.

Дом Оводнева стоял чуть в стороне, у самого леса. Дверь была подперта лопатой. Лунев отставил ее в сторону, потянул за ручку. Внутри было холодно и неуютно. Посреди комнаты валялись сапоги, на кухне возле печки – охапка дров, на плите – коробок со спичками. Тишина сторожила дом, держала вещи на тех же местах, где их оставил хозяин. Собственно, вещей-то, какие привык видеть Илья в других квартирах, не было. В закутке у печи ютилась кровать, рядом с ней грубо сколоченный стол, над ним на стене висел шкафчик. В углу на длинном гвозде умывальник.

Приемник Лунев разыскал под кроватью за старыми подшитыми валенками. Он смахнул с него пыль, вытащил блестящий прутик антенны, нажал кнопку. Приемник зашипел, Лунев чуть повернул колесико – полилась песня.

– Ты скажи, работает! – удивился он. – Хозяина нет, а приемник ждет. Гляди, нажал – он и заработал!

– Тут вот еще какое дело, – поглядывая по сторонам, сказал Илья. – Степан соболиные шкурки просил привезти; они у него в шкафу лежат. «Жене на шапку, – говорит, – вдруг приедет».

– Это какой жене – первой, второй? – вытаращил глаза Лунев.

Он выключил приемник, ладонью загнал внутрь антенну и некоторое время молча смотрел на Илью.

– Может быть, Наташке из Шаманки? – раздумывая вслух, продолжал он. – В последнее время Степан к ней наведывался.

– Не знаю, может, и к ней. Что у него, гарем? – Илья засмеялся.

– Чего ржешь, – неожиданно оборвал его Лунев. – Степан мне друг, еще с войны.

Лунев открыл шкаф, пошарил внутри, затем открыл дверки пошире и вытащил завернутый в тряпку сверток. Глаза у него насторожились, вновь заглянул в шкаф, втянул в себя воздух, быстро развернул тряпку.

– Эх, Степан, Степан, пропащая твоя душа! – покачивая головой, воскликнул он. – Ну зачем он их здесь оставил? Другого места не мог найти, что ли? Ох, господи, ты только, Илья, посмотри, что они с ними сделали?

– Кто они? – не понял Илья.

– Кто, кто? Мыши! Все испортили.

Он взял одну шкурку, тряхнул ее, на пол серыми дымчатыми клочками, распадаясь на лету, посыпался мех.

– Ну куда их теперь? Вот утворил так утворил…

Лунев с досады сплюнул.

А жаль, шкурки уж больно хороши были.

Илья растерянно смотрел на Лунева. Тот от огорчения достал трубку, подошел к печи, взял спички, прикурил. В комнате к потолку, закручиваясь спиралью, пополз дым.

– И откуда они их учуяли? – продолжал Лунев. – Все в доме съели, а потом и до шкурок добрались. Шутка сказать, пять соболей уханькали! Это тебе не белка. За ними ведь надо побегать. Иной охотник за сезон и этого не добывает, а Степан – фартовый мужик, они к нему сами шли.

– Что теперь сделаешь, – вздохнул Илья. – Как пришли, так и ушли. Прилечу – расскажу.

– Расстроится, поди, – огорченно причмокнул губами Лунев. – А ему сейчас расстраиваться нельзя. Я бы у мужиков поспрашивал, да они сейчас все в тайге. Ты ему вот что передай: доски для аэропорта завезли, весной думаем строить. Пусть поправляется. Директор леспромхоза прилетал, говорил, что они шибко на него надеются. Степану эта работа знакома, лучше никто не справится. И насчет заработка пусть не беспокоится.

– Ладно, передам, – пообещал Илья. – Он еще сберкнижку просил. Она у него в шкафу среди старых бумаг.

– Сейчас посмотрим, – сказал Лунев. – Если ее, как и шкурки, мыши не сгрызли. Вот она, сберкнижка. Целая. Держи. Ты скажи Степану, пусть не беспокоится. Все будет в сохранности… Снег-то какой повалил! – охнул вдруг Лунев. – Давай, паря, на аэродром, а то не улетишь.

Илья сунул в карман сберкнижку, схватил приемник и выскочил на улицу.

Уже подбегая к самолету, Илья остановился, оглянулся и ничего не увидел. Снег растворил в себе все: крохотный поселок, реку, дом Оводнева. Будто их и не существовало вообще.

– Командир! – крикнул от самолета второй пилот Егоров. – Чего стал, давай быстрей, а то ночевать придется.

Сразу же после взлета серая пелена окружила самолет, земля отодвинулась, пропала за снежным пологом, на какой-то миг Илья потерял ее, но потом сообразил, что в таких случаях лучше всего держаться реки, она хоть и удлиняет путь, но приведет к дому. Он снизился, отыскал речушку, она показалась ему темной трещиной на яичной скорлупе. Теперь можно было перевести дыхание.

Илья отдал управление второму пилоту, сам, положив на колени карту, стал следить за землей. Они летели на юг, то и дело меняли курс, стараясь не упустить из виду темную полоску воды. Мелькнула и тут же пропала Шаманка. Вскоре устойчиво заработал радиомаяк Чечуйска, и тогда Чупров засунул карту в портфель.

…Лобовое стекло скользнуло по зашторенной снегом вечерней реке, переползло через обрывистый каменистый берег и уперлось в темную, обозначенную крохотными светлячками полосу. Чупров слегка отдал штурвал, оставив между торцом полосы и капотом необходимый, привычный его взгляду просвет. Под самолет поползли деревянные, припорошенные снегом улочки, справа от самолета вырос и полез вверх заросший лесом склон горы. Все это он видел боковым зрением, сознание отмечало пространственное положение, и не более. Весь мир сузился, стал напоминать длинный тесный коридор, в конус которого открытой дверью блестела подсвеченная огнями полоса.

После посадки второй пилот пошел сдавать документы, а Илья сел в автобус и поехал в больницу.

– Нужно знать время. Прием посетителей с четырех до шести, – заупрямилась Воробьева, когда Илья попросил у нее халат. – Приходите завтра.

Илья понял: Воробьева не простила ему истории со спиртом. Он знал: уговаривать медсестру бесполезно, своих решений она не меняла, но все же решил попытаться.

– Тамара Михайловна, голубушка! – взмолился он. – Завтра мне в командировку. Ты же сама знаешь – это надолго. Я к нему на минутку – и домой.

– Ладно, – неожиданно легко сдалась Воробьева. – Сходи. Он сейчас один там. Пахомов с Зубковым выписались.

Увидев его, Оводнев заулыбался, сдернул одеяло, пытаясь сесть.

– Лежи, лежи, – остановил Илья.

Он присел на табуретку, поставил на тумбочку приемник и рядом положил сберкнижку. Оводнев выслушал молча, выматерился, затем будто нехотя взял сберкнижку, полистал и засунул под подушку.

– Ничего, как-нибудь проживу. Без шкурок жить можно, а вот без денег – шиш. В тайге деньги – бумага, а вот в городе среди людей – это сила.

Стараясь не встречаться с Оводневым взглядом, обежал глазами палату и увидел стоявшие на подоконнике игрушки: вырезанный из коры парусник, собранный из шишек штангист, обгорелый сучок – старикашка с трубкой.

– Вот балуюсь, детство вспомнил, – поймав взгляд Ильи, объяснил Оводнев. – Ко мне гость приходит, Варин Колька. Я ему игрушки делаю, – грустная улыбка тронула его губы.

– Коля? Он был здесь?!

– Вчера. Сегодня Варя не работает, выходная, – ответил Оводнев. – А так иногда приводит его.

«Боже ты мой! – подумал Илья. – Неужели нужна беда, чтобы дорожить тем, чего не ценим?»

И чего он тогда испугался? Ребенка? А разве он не был ребенком?

– Я хотел тут письмо жене написать, – донесся до него голос Оводнева. – Но письмо-то письмом, бумага, она и есть бумага, на ней всего не расскажешь. Мне бы поговорить с ней, ну хотя бы минутку. Пусть ничего не получится, пусть откажется от меня, но только чтоб в глаза. Конечно, виноват я перед ней, кругом виноват, жил с ней наездами, дочка без меня росла. Все признаю.

Оводнев тяжело вздохнул.

– Скажи, а жена где живет? – Илья задержал дыхание.

– Жена? В Христофорове.

Оводнев смущенно откашлялся.

– Я ее давно не видел. Не клеилось у нас. В Нойбу звал. Она не поехала. А в Христофорове мне делать нечего. Ты вот что. – Оводнев приподнялся на кровати, глянул на Чупрова. – Слетай к ней. Поговори.

– Хорошо, – вставая, сказал Илья. – Вот полечу на круг.

– Ага, ага, – заторопился Оводнев. – Пусть она ко мне приедет. И дочь пусть привезет.

Оводнев замолчал. Уже другая мысль завладела им, он вопрошающе глянул на Чупрова:

– Как ты считаешь, может, им денег на дорогу надо послать? Вдруг у них нет?

– Если есть, пошли.

– Как же нет, – заклокотало в горле у Оводнева. – Есть, конечно, есть!

Он открыл тумбочку, достал сотенную бумажку, затем подумал и добавил четвертную.

– И еще зайди в магазин, конфет самых дорогих возьми, сам знаешь, дети конфеты любят. Может, куклу какую, подороже. Себе коньяк возьми. Чего будешь даром стараться!

– Ну как тебе не стыдно! – покачал головой Чупров.

– Ничо, ничо, бери, – зачастил Оводнев. – Я к тебе как к сыну.

Смущенно моргая глазами, Оводнев совал заскорузлыми неловкими пальцами в карман Чупрова деньги, и летчик впервые разглядел на руках у Оводнева набухшие вены, темный ободок под ногтями, и ему вдруг стало жалко этого человека. Он осторожно, чтобы не обидеть, поднялся с табуретки.

– Да ты не беспокойся, Степан Матвеевич! Я все сделаю.

Чупров вышел на улицу. В лицо ударил снег. Непогода, которая гналась за ними от самой Нойбы, наконец-то добралась и до Чечуйска.

Ночью Оводнев внезапно проснулся, почудилось, что он умер. Будто шел по дороге и провалился в пустоту. Он тут же попробовал пошевелить ногами, но они не слушали его. «Уже умерли, – с горечью подумал Оводнев. – А я еще живу». Он, не мигая, долго смотрел в потолок, пытаясь представить, что было бы дальше. Утром пришла бы Воробьева, позвала врачей. А потом все пошло, как и происходит в таких случаях: установление окончательного диагноза, телеграммы родственникам… Вот здесь-то все и стопорилось: некому было посылать телеграммы.

Все эти дни он ждал Чупрова, но его почему-то не было. Нет, он, конечно, не надеялся, что Чупров приедет сразу. Мало ли у него своих дел! Для него важно было другое: Илья согласился съездить в Христофорово. В том, что Илья сумеет уговорить Марию приехать к нему, он не сомневался. Откуда была такая уверенность, он и сам не знал. Если бы тогда, в октябре, когда он собрался в Христофорово, прилетел почтовый самолет, тогда бы он заболел у нее. Значит, она и отвезла бы его в больницу. А может быть, и не заболел бы, кто знает. Ему казалось, что если он поговорит с ней, то все пойдет на поправку. Ведь, говорят, бывали такие случаи. Раньше он обычно смеялся над такими рассказами, называл их бабьими выдумками, а здесь, в больнице, слушал и верил. Но дни шли за днями, никто не приходил и не приезжал к нему.

«Завтра же попрошусь, чтоб перевели в другую палату, а то с тоски сдохну», – подумал Оводнев. Он откинул одеяло, приподнялся на руках и сел. Во всем теле не было изменения. Все так же где-то внизу проходила неслышная линия, отделяя безжизненные ноги от живого туловища. Он включил ночник, стал рассматривать ноги. На взъеме заметил крохотный белый рубчик. В детстве, перепрыгнув через забор, напоролся на гвоздь, который насквозь просадил ногу. Оводнев ясно, будто это было вчера, вспомнил боль. О, если бы та боль повторилась вновь, если бы можно было сейчас лечить ноги так, как в детстве лечила мать, прикладывая подорожпик, жеваный хлеб с солью. Еще повыше, на икре, сизый шрам – след японской пули. Произошло это в Маньчжурии в сорок пятом. Японцы оставили для прикрытия смертников. Они с Тимофеем Луневым вызвались снять самурая. Долго ползли по жесткой сухой траве к сопке, где залег пулеметчик. Нужно было перебежать открытое пространство метров пятнадцать до огромного валуна, откуда до пулеметчика можно было достать гранатой. Первый бросил Лунев, следом за ним – Оводнев. И когда, казалось, добежал, скрылся за камень, его будто палкой ударило по ноге. Потом был Читинский госпиталь. Грозились ампутировать ногу, но все обошлось. А сейчас ноги, безотказно служившие ему, безжизненно свисали с кровати.

«За что мне такое наказание? – спрашивал он себя. – Что я такое сделал, в чем провинился?»

Пытаясь разобраться, в чем же, собственно, его вина, он все доброе, что сделал в жизни, ставил против плохого и смотрел, что перетянет. Но и здесь выходила путаница. Тут сам себе плохой судья.

В жизни все непросто, нет четкой грани: добро и зло рядышком держатся.

В прошлом году, осенью, к нему в тайгу прилетел вертолетчик Шевцов. Выгрузил продукты и, взлетая, зацепил хвостовым винтом за лесину. Вертолет повело в сторону, закрутился в воздухе и упал в реку. Не раздумывая, Оводнев бросился в воду и вытащил полузадохнувшегося летчика. В зимовье растопил печурку, переодел летчика в сухую одежду, а сам ушел в Нойбу. За ночь пробежал сорок километров, чтоб сообщить о случившемся. Шевцова увезли в город, а надо было отвезти обоих. Неделю с температурой провалялся он дома, потом ушел в тайгу. А ниточка-то потянулась. Пока что вот до этой кровати.

Раньше, когда был здоров, все казалось привычным и простым. Только лишь вовремя определить: стоящее дело затеял или пустое. Он и на людей смотрел так: нужен ему этот человек или нет. Если не нужен, он тут же вычеркивал его из своей памяти. В последние годы он больше всего общался с летчиками. Без них как без рук. Собрать бригаду, заказать инструмент, оформить документы. Летчики – парни обязательные, им сделаешь на рупь, они тебе – на десять. «Вот чудаки! – частенько думал он. – Если хорошо подойти, так забросят в тайгу, куда надо, и продукты привезут, и самого вывезут». Но сейчас он ненавидел себя того, сортирующего людей, точно шкурки соболя, прикидывая, сколько он может снять с того и сколько с этого. Эх, если бы встать, вновь пойти своими ногами, много бы он сделал такого, о чем не думал раньше.

Ведь что же получилось: где только ни побывал, куда только судьба его ни забрасывала, а вернулся к своему берегу. Родился недалеко от этих мест, на прииске Удачном. Отец, Матвей Оводнев, работал старателем. От того времени остались в памяти галечные отвалы, в которых Степан с такими же мальцами, как и он сам, тоже пытался мыть золото. И бывали случаи, когда приходил домой не с пустыми руками. «Фартовый у меня сын», – улыбаясь, говорил отец. Отца он уже не помнил, а вот слова его запали: «Фартовый – значит счастливый». Отец умер в тридцать втором. Мать осталась с двумя детьми. На прииске к тому времени кончилось золото. Переехали в город. Голодное было время. Мать доставала откуда-то дрожжи, ездила в деревню, меняла их там на сало и яйца. Кое-как перебивались. Перед войной стало лучше. Он устроился плотником на деревообрабатывающий комбинат, оттуда в сорок четвертом ушел на фронт.

Забрали его в сорок восьмом. На станции, где он был начальником охраны, произошла кража. Из вагона средь бела дня украли несколько ящиков тушенки. Ему дали восемь лет за халатность. В пятьдесят третьем вышла амнистия, но он опять не поехал домой, а завербовался на Сахалин рыбу ловить. Десять лет там пробыл, потом обратно в свои края потянуло. В поезде познакомился с Марией. С ней он прожил недолго, приехал в гости Лунев и сманил его в Нойбу. Первое время он еще приезжал в Христофорово, а потом стал наведываться все реже и реже. Привык к вольной жизни. И пошло-поехало через пень колоду…

С улицы в палату падал лунный свет. Оводневу захотелось посмотреть, что делается на улице. Он на руках подтянулся к изголовью кровати, взял из-за спинки костыль и, словно крюком, подтащил им табуретку к окну. Затем, все так же опираясь на руки, перебрался на табуретку и через обмерзшее стекло стал смотреть на улицу. Напротив, в самом углу больничного двора, жили Воробьевы. С мужем Воробьевой – Борисом – они были из одного поселка и даже когда-то вместе учились в начальной школе, потом крепко из-за чего-то поссорились, и дороги их разошлись. У Воробьевых было трое детей. Старшая дочь училась в городе, а двое мальчишек ходили в школу. Часто Степан видел, как они всей семьей высыпали во двор, пилили, кололи дрова, убирали снег. Поглядывая на них, Оводнев пытался понять: чем же лучше Воробьев, почему у него есть семья, жена, дети, а он не имел ни того, ни другого. Что соединило их, где скрывается та сила, которая заставляет людей держаться друг друга.

Чем он хуже? Ну, не везло в жизни, но и удача не отворачивалась от него: как и у всех, сладкое чередовалось с горьким. «Но почему самое горькое мне досталось под конец? – спрашивал он себя. – Нет, так нельзя, – остановил себя Оводнев. – Так я, пожалуй, до времени в гроб себя загоню. Только не раскисать, не все у меня плохо. Ну, заболел. С кем не бывает. Поправлюсь. Вон другие здоровые, а хуже больных – ни кола ни двора. У меня есть деньги. Стоит только захотеть – все будет. В дом инвалидов не пойду, пусть туда идут те, у кого за душой вообще ничего нет. А мне стоит только на ноги встать. Я еще себя покажу».

В который раз, озлобляясь от одних и тех же мыслей, он сворачивал на свою излюбленную дорожку – и, странное дело, помогало. Мысли о деньгах, которые лежали под матрацем, были для него как лекарство. Он нагнулся к кровати, поднял матрац, достал спрятанный там планшет. В потайном кармане были завернуты в газету деньги. Оводнев нащупал пачку. Она была небольшая, но плотная, слежалась под тяжестью тела. Бумага по краям потрескалась, потерлась. В пачке лежали сторублевые, пятидесятирублевые, немного четвертных, меньшими он обычно не брал: занимают много места, а убойной силы мало.

Если бы его попросили, то он смог бы рассказать, где и как заработал эти деньги. Большую часть получил в Маркове, когда там ударила нефть. Почти год проработал и отложил за небольшим вычетом около четырех тысяч рублей. Потом сопровождал из Усть-Кута баржи по Лене на север. Расходов было немного, питание бесплатное, а деньги шли. Ему тогда казалось: вот накопит он тысяч десять, купит дом, начнет жизнь заново. Но время проходило, денег становилось больше, здоровья меньше, а желания крепко осесть на одном месте не было. В больнице ему нравилось. Ухаживают, сидят с ним. «А если бы они знали, что у меня столько денег, то, наверное, еще лучше ухаживали бы, – частенько думал он. – Будут выписывать, подарки всем сделаю, чтоб ахнули. Мы не скупые».

Илья знал: выполнить просьбу Оводнева будет непросто. Жена жила в Христофорове, а самолеты пока туда не летали. Ближайший аэродром был в Шаманке, от нее до Христофорова по зимнику около сорока километров. Поначалу Чупров решил взять выходные и съездить к Христофорово, но эта затея сразу же отпала: в начале года появилось много сверхплановых рейсов. Так прошло полмесяца. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло – поступило срочное санитарное задание: в северных поселках началась эпидемия гриппа, нужно было слетать с врачом по кольцу и сделать прививки. И тогда Илья попросился на этот рейс. Начальство охотно пошло ему навстречу – желающих лететь по санзаданию оказалось немного, кому охота сидеть привязанному около самолета и ждать. Делать прививки отправили Варю. Она приехала в аэропорт чуть свет и разыскала его в диспетчерской.

– Когда полетим?

– Когда? Вот туман растает.

Раскрасневшаяся, в плотно облегающем фигурку овчинном полушубке, держалась она уверенно и, как показалось Илье, с вызовом.

– Чупров! – воскликнул кто-то из пилотов. – Уступи рейс.

– Еще чего, – ответил Илья, шагнув к Варе и как бы шутя загораживая ее.

– Когда же вылетаем? – переспросила Варя. – А то мне сегодня много работы. Сначала нужно попасть на прииск, потом в Старую Елань. Там заночуем, а завтра дальше.

– Может, с другого конца возьмемся? – предложил Илья. – Например, с Шаманки. Мне туда вот так нужно. – И он рассказал ей о просьбе Оводнева.

– Да, да, конечно, съездим, – подумав, согласилась Варя. – Только надо позвонить в Шаманку и предупредить фельдшера, а то прилетим и никого не будет.

– Я сейчас сбегаю, позвоню Шевцову.

– Это кто такой?

– Начальник аэропорта. Он мигом оповестит всех. К нашему прилету народ на вокзале соберется, тебе и бегать не надо будет. Вот увидишь: он мужик деловой. Я его хорошо знаю. Бывший наш вертолетчик.

– Ну коли так, звони, – согласилась Варя.

В Шаманку они прилетели только после обеда. Возле аэровокзала было людно, их ждали. Как и водится, первыми к самолету бросились ребятишки, но, накрытые грозным окриком Шевцова, тут же вернулись. Увидев, что порядок восстановлен, Шевцов не спеша направился к самолету, подал Варе руку. Заметив медицинскую сумку, сделал испуганное лицо.

– Осторожнее, доктор, осторожнее, – заворковал он. – А то как-то я однажды Елену Максимовну, хирурга вашего, привез в Удачный, а она при выходе из вертолета оступилась и о лесенку бутыль со спиртом разбила. Упаси бог и вам попасть в такую же неприятность. Если замерзли, то у меня чай горячий есть.

Мягко стелет Шевцов, проводит разведку. В поселке уже месяц нет спиртного, авось что-нибудь перепадет.

– Не беспокойтесь, у меня ничего не разобьется, – улыбаясь, ответила Варя. – А от чая не откажемся.

– Понятно! – огорченно причмокнул губами Шевцов. – Я-то старался, народ собирал. Сидят ждут.

– Павел Михайлович! – окликнул начальника Чупров. – Скажи, как в Христофорово добраться?

Шевцов недоуменно посмотрел на Илью.

– А чего это тебе вдруг туда понадобилось?

– Да охотник один, Степан Оводнев, попросил разыскать свою жену. Помочь надо человеку, в больнице лежит.

– Степан в больнице? – удивленно воскликнул Шевцов. – Не может быть!

– Давно уже. А ты откуда его знаешь?

– Да я его лучше, чем тебя, знаю, – засмеялся Шевцов. – Он ведь меня в свое время спас, из ледяной воды вытащил. Надо бы проведать мужика. Ты когда обратно?

Илья оглянулся на Варю, давая понять, что он самолетом не распоряжается.

Она, улыбаясь одними глазами, быстро проговорила:

– Если сегодня успеем сделать прививку у вас и в Елани, то послезавтра к вечеру возвращаться будем. Нам еще в Христофорово попасть надо. У вас случайно машины нет?

Шевцов развел руками:

– Минут бы на двадцать пораньше. Утром туда ушло несколько машин. Сходите в столовую. Там шоферы обедают, может, кого и уговорите.

Но попутных машин в Христофорово не оказалось. Вообще-то машины были, несколько лесовозов стояло около столовой, но шоферы не соглашались ехать.

– По-хорошему за час обернуться можно, – уговаривал их Илья. – Я ведь не даром, заплачу сколько надо.

– Дело не в деньгах, – хмурились шоферы. – Мы же на работе. Ты, наверное, тоже куда хочешь не летаешь. Утром надо было. Теперь только вечером попасть можно, да и за час навряд ли обернешься. Дорога, сам знаешь, через пень колоду.

Из столовой, вытолкнув клубок пара, вышел Ленька Зубков и вразвалку, походкой сытого человека направился к «газику», который стоял около конторы.

– Ленька! – закричал Чупров. – Черт рыжий, стой! Тебя-то мне и надо.

– Илья, как ты здесь очутился? – заулыбался Зубков. – Опять на санитарном прилетел?

– Во-первых, Степан Матвеевич тебе привет шлет, – на ходу придумал Илья. – И маленькая просьба: в Христофорово нужно съездить, повидать его жену – Протасову Марию. Может, знаешь?

– Протасову, конечно, знаю, – удивленно протянул Зубков. – До чего же скрытный мужик! То-то он про нее все расспрашивал, только фамилия у нее сейчас не Протасова, а другая. Дубинина она. За Мишку Дубинина замуж вышла. Он шофером на полуприцепе работает, в прошлом году у него жена умерла. Ребенок маленький остался – девочка.

– Вот как? – огорошенно переспросил Чупров. – Степан знает?

– Нет. Мне самому после больницы рассказали.

Некоторое время Чупров молчал, переваривая эту новость. Ситуация изменилась. Вряд ли теперь что поправишь – как говорят, поезд ушел. Поразмыслив немного, он все-таки решил ехать.

– Слушай, Леня, ты же сам видел, в каком он состоянии. Поддержать мужика надо.

Зубков достал из куртки пачку папирос, протянул Чупрову. Тот не курил, но машинально сунул папиросу в рот.

– Даже не знаю, что и сказать тебе, – прикуривая, сказал Зубков. – Сейчас с директором в Старую Елань должны ехать. Я с ним поговорю, но только вряд ли он согласится.

Чупров понял, что Зубков может поехать, но не хочет.

– Одна надежда на тебя, Леня, – сбиваясь на какой-то жалобный, несвойственный для себя тон, проговорил Чупров.

– Я бы рад, сам знаешь, – замялся шофер и тоскливо посмотрел вдоль улицы. Чупров вспомнил, как чуть больше месяца назад вез он Зубкова в больницу. В Чечуйске не было погоды – шел дождь. Нужно было садиться на запасной в Старой Елани, но там, как и в Шаманке, не оказалось врача. И тогда он полетел в Чечуйск, полетел с нарушением. Все обошлось, и его не наказали: вез больного. А могли бы – нарушать никому не позволено. Всего этого Зубков, конечно, не знал, да, собственно, зачем ему это было знать. Главное, что его доставили вовремя.

– Ты чего мнешься? – не выдержав, взорвался Чупров. – Не для себя прошу, для Оводнева.

Зубков испуганно глянул на Илью, заморгал глазами. От аэропорта к ним шла Варя. Едва взглянув на сумрачного Чупрова, она сразу поняла, в чем дело.

– Зубков, – произнесла Варя ровным тоном – так медики обычно обращаются к больным, – организуй нам машину в Христофорово.

– Варенька, голубушка, – пряча глаза, забормотал Зубков. – Я бы тебя туда на руках отнес.

– Ну так в чем дело? – прервал его Илья. – Неси!

Зубков беспомощно оглянулся на контору.

– Я человек маленький, машиной ведь директор распоряжается. Мне сказали – я поехал. Может, подождете до вечера?

– Веди к нему, – решительно сказала Варя. – Мне он как раз нужен.

Все оказалось проще, чем они думали. Перед их приходом директору сообщили, что в Христофорове из-за гриппа не вышли на работу несколько грузчиков.

– Хорошо, берите мою машину, – сказал он Варе. – Я на лесовозе поеду.

Сразу же за поселком дорога круто брала в гору. Прижавшись к обочине, «газик» натужно полез по склону. Забравшись на гору, нырнули в заросшую голубичником лощину. Мороз здесь не справлялся со своими обязанностями, под колесами мылась холодная земляная жижа. На повороте машину занесло, Илья будто случайно обхватил Варю. Она искоса глянула на него и высвободила плечо. Разведка боем не удалась, значит, все оставалось по-прежнему. В самом низу дорога, заглотив ручей и словно подавившись им, разбухла, колеса заплясали по осклизлой грязной наледи. Стало темно, небо ушло, отступило на самую верхотуру.

Через час дорога выползла на укатанный бугорок, и в распадке показались слабые дымки Христофорова. Чуть выше, вдоль просеки, по ниточке, как строй солдат, стояли новые дома.

Дубинины жили в старом поселке, неподалеку от магазина. Прикрытый снегом дом выпускал в небо белый дымок. Зубков остался в машине, а Варя с Ильей пошли к калитке. Через забор виднелся выметенный деревянный настил, вдоль забора – длинная поленница дров.

Хозяйка, полная темноглазая женщина, будто ждала их, накинув стеганку, выскочила на крыльцо.

– Наконец-то! – облегченно выдохнула она. – А где Михаил? Он ведь вас на станцию уехал встречать.

Илья недоуменно посмотрел на Варю, та, пожав плечами, шагнула в дом.

– Проходите, вот вешалка, – торопилась хозяйка. – Девочка там лежит. Тридцать девять и две сегодня утром было. Я уж и не знала, что делать. В яслях она простыла.

Варя сняла одежду, прошла к девочке. Илья остался в прихожей, он уже понял, что хозяйка спутала: должен, видимо, кто-то другой приехать, но все равно они подоспели кстати, ничего плохого не будет, если больную посмотрит Варя. Илья присел на табурет, соображая, с чего начать разговор.

Варя между тем достала из сумки порошки, таблетки и стала что-то объяснять хозяйке. Та, соглашаясь, кивала головой, затем, сунув порошки в шкаф, бросилась на кухню, принялась собирать на стол.

– Вы знаете, здесь вот какое дело, – смущенно начал Илья. – Вам привет от Степана Оводнева.

Поварешка в руках хозяйки застыла в воздухе.

– Спасибо. Как он там?

– В больнице он.

– Что с ним? – Хозяйка встревоженно поглядела на Чупрова.

– Он у нас в больнице лежит, – быстро проговорила Варя. – Уже давно, с осени.

– Степан к вам собирался, – подхватил Илья. – И просил, чтобы вы к нему с дочерью приехали. Посмотреть на вас хочет. Он и деньги на дорогу послал.

Хозяйка беспомощно опустила руки, румянец отхлынул от лица. Она опустилась на табурет и не мигая уставилась в окно.

– А что же он вас ко мне послал? У него ведь еще жена есть, – с раздражением сказала она.

– Где? – Илья оторопело посмотрел на хозяйку.

– В Шаманке живет, рядом с клубом.

– Вот как. А я и не знал, – растерянно ответил Илья. – Он ничего не говорил, просил заехать к вам. Сказал: у него больше никого нет.

– Похоже на него, – холодно заметила хозяйка. – Приспичило, давай, значит, приезжай. Когда я его просила приехать, так он промолчал. Где он раньше был? Сколько я из-за него перетерпела, вы бы знали. Все деньги, какие есть на свете, решил заработать. Ведь говорила я ему, что нехорошо кончит, так нет – и слушать не хотел. Гонору много.

Варя выразительно глянула на Чупрова.

– Вы извините, пора. Нам еще в другое село лететь, – сказал Илья и поднялся.

– Чего вы соскочили, сидите, – встревожилась хозяйка. – Сейчас муж придет.

Илья, подойдя к вешалке, вытащил из куртки деньги, завернутую в газету куклу и протянул хозяйке.

– Степан просил дочери передать. В газете – кукла.

– Кукла! Да она уже на танцы бегает! В школе сейчас, а то бы посмотрели, скоро должна прийти. Ишь, куклу вздумал купить. – Хозяйка покачала головой, презрительно усмехаясь. – А денег мне его не надо, не бедные.

Илье стало неловко. То, что предназначалось Оводневу, досталось ему – Чупрову. До этой минуты кроме желания помочь Оводневу в нем жило любопытство. Теперь же хотелось заглянуть в прошлую жизнь этого странного человека. Илья смял деньги, растерянно посмотрел на Варю.

– Вы уж извините нас, – пришла ему на помощь Варя. – Мы ничего этого не знали.

– Да что вы, что вы, – смутилась хозяйка. – Хорошо, что сообщили. Но пусть не надеется.

– Зря ты этот разговор затеял, – сказала Варя, когда они вышли на улицу. – Натерпелась она с ним, сразу видно. А ты еще деньги начал совать.

– Не я. Степан просил, – обиделся Илья. – Я-то тут при чем?

– Конечно, ты здесь ни при чем, – с неприятной для Ильи интонацией произнесла Варя. – Ты всегда сбоку.

– Да, нехорошо получилось, – миролюбиво протянул Илья. – Знала бы, как он ее ждет.

– Ты что, хотел, чтоб она все бросила и к нему полетела?

– Ну, бросать не обязательно, – заметил Илья. – Знаешь, Варя, она ведь не приедет. К здоровому, может, и приехала бы, а к больному – нет.

– И правильно сделает, – неожиданно зло ответила Варя. – Я против Оводнева ничего не держу, мне его жалко, только сейчас он расплачивается за прошлое. Все вы такие: в первую минуту о себе лишь думаете, а потом локти кусаете. Если женщина уходит от вас, вы считаете, что сохраняете на нее какие-то права.

– Ну, ты здесь не права, – перебил ее Илья. – Никто так не считает. Бывает, обстоятельства складываются против нас.

– Брось, Илья, – вздохнув, медленно проговорила Варя. – Обстоятельства для нас, как зонтик: когда надо – раскрыли, пронесло – спрятали! Себя мы всегда стараемся оправдать. Найдем удобное обстоятельство – и за него, как за ширму. И все равно рано или поздно расплачиваемся. Даже не мы, а наши дети.

– Скажи мне, – сдерживая волнение, проговорил Илья. – Только честно. Коля – мой сын?

Варя рассмеялась:

– Ну вот, опять двадцать пять. Мы же договорились, что было, то прошло. Не вернешь.

– Но ведь сын. У него должен быть отец! – схватив Варю за плечи, воскликнул Илья. – Должен, понимаешь!

– Отпусти, – глядя на Чупрова потемневшими глазами, приказала Варя. – Сейчас же отпусти!

Илья медленно отвел руки.

– Ну зачем ты сюда приехала? – простонал он. – Зачем, я тебя спрашиваю!

– Чего ты распереживался, – уже другим, спокойным тоном проговорила Варя. – Я еще раз повторяю. Что было, то сплыло. Я ни на что не претендую. Жил спокойно – живи дальше. И силу свою нечего показывать. – Она замолчала, к ним подъехал Зубков.

От Дубининых они поехали на станцию, там их уже ждали. В жарко натопленной конторе вдоль стен на скамейках сидели рабочие, дымили папиросами.

– Ой, батюшки, накурили! – воскликнула Варя. – Топор вешать можно. А ну, давайте на свежий воздух. Такие бравые хлопцы – и болеть вздумали.

Рабочие смущенно переглянулись, пряча папиросы в рукава, потянулись к выходу.

– Только не разбегайтесь, – улыбнулась Варя. – Подышите немного и по одному сюда. А я пока все приготовлю.

Чупров ждал ее в коридоре, хмуро поглядывая на входивших рабочих. Огрубевшие, угрюмые лица их, когда рабочие подходили к Варе, приобретали ребячье выражение, становились мягче. И приветливей. Из разговоров Илья понял: раньше Варя уже бывала в Христофорове, и здесь ее считают своим человеком. Она улыбалась им и, мимоходом столкнувшись с хмурым взглядом Чупрова, улыбнулась и ему, тем самым как бы давая понять, что она зла на него не держит.

«Ну почему она так? Почему не хочет признаться, что Колька мой сын?» – думал Чупров.

Закончив дела, они поехали в Шаманку. Навстречу то и дело попадались лесовозы. Маленький «газик» жался к обочине, бревна на лесовозах нависали над ними и, покачиваясь, проплывали мимо.

Зубков, молчавший всю дорогу, уже перед поселком обернулся к Чупрову:

– Я, наверно, на магистраль скоро уеду. Оводнев давно советовал. Он и сам туда хотел податься.

– А что, в Шаманке не нравится? – спросил Илья.

– Нравится – не то слово. Жить можно, только как бы это тебе сказать… мало здесь платят. Конечно, я понимаю, деньги на Севере с неба не валятся. Но когда после армии я сюда ехал, то, чего греха таить, хотел подработать. Многие так едут. Местность одна и та же, а платят по-разному. Там коэффициент больше и подъемные. Машину можно купить. Обеспечение на магистрали другое. У нас в Шаманке скучно. Летом еще ничего, можно жить. А зимой? Единственное развлечение, когда самолет прилетит, почту привезет. Вон аэровокзал отгрохали. А кого возить?

– Тебя, твоих детей, – ответил Илья. – Подожди, вот Пахомов нефть найдет, Шаманка городом будет. Раньше в Тюмени тоже тайга да болота были. А сейчас города по сто тысяч населения.

– Я Пахомова недавно видел, – сказал Зубков. – Они сейчас в Нойбу перебираются. Там бурить будут. Может, что и найдут.

Дорога покатилась с горы в Шаманку. Поселок располагался вокруг озера. От домов тянулись серые утоптанные дорожки, сходившиеся у проруби. И Чупрову показалось, что дома сидят вокруг озера на привязи.

Остановились там же, у столовой. Зубков выскочил из машины.

– Вы меня подождите, я сейчас заскочу в контору.

Вернулся он расстроенный.

– Надо ехать в Елань за директором, – сказал он и со вздохом добавил: – Вот какая у меня здесь жизнь. Тут не только друзей – себя забудешь. Жена уже грозится из дому выгнать.

Чупров наставительно заметил:

– Это тебе, Леня, зачтется. Ведь доброе дело сделал.

– Я всегда пожалуйста, – заморгал глазами Зубков. – Будь прежний директор, я бы вас безо всякого свозил, а этот – жуткий мужик. Чуть что, премиальных как не бывало.

– Я, пожалуй, поеду с тобой, – сказала Варя. – Пока летчики спят, я в Елани прививки сделаю.

«Вот и объяснился, – подумал Чупров. – Я к ней, а она от меня».

– И охота это тебе в ночь по кочкам и колдобинам? – пытаясь скрыть охватившее его разочарование, спросил Чупров. – Оставайся. Завтра чуть свет вылетим.

– Знаю я твои обещания, – улыбнулась Варя. – То туман, то мотор зачихает. Поеду. С Леней быстрей доберемся. Верно?

– Ага, конечно, – обрадованно закивал Зубков. – Дорога туда накатанная, не то что в Христофорово. Через три часа будем на месте.

Илья с досадой захлопнул дверцу и направился в пилотскую гостиницу.

Аэродром в Шаманке рядом с поселком. Последний огород – и тут же аэровокзал. Не вокзал, а терем – белые тесаные бревнышки один к одному. «Оводнев делал», – вспомнил Илья слова Шевцова.

«Ничего у нас с тобой, Степан Матвеевич, не вышло, – подумал он. – И с женщинами ничего не получается. Ну, мне-то ладно, а тебе?»

– Что-то вы долго ездили, – прогудел Шевцов, едва Илья открыл дверь в пилотскую. – Мы тут тебя со вторым пилотом ждали, ждали. Он поужинал и спать завалился, а я решил дождаться. Пока ты разъезжал, у меня план возник: столовая уже закрыта, давай сходим в гости к моей знакомой, ты ее, наверно, знаешь. Это недалеко. Посидим поговорим. Самолет мы тут без тебя зачехлили, привязали. Подогреватель рядом. Завтра к рассвету все будет готово. Ну как, лады?

Поколебавшись немного, Илья молча кивнул.

Шли задами по накатанной дороге, которая огибала поселок. Шевцов впереди, Илья за ним. От дороги в сторону домов уходили тоненькие тропинки. Илья загадывал, на которую они свернут, но Шевцов не сворачивал, шел вперед. Через некоторое время Чупров понял, что Шевцов пошел так специально, чтобы меньше народу их видело. Наконец он остановился, шумно выдохнул, зачем-то подмигнул Илье. Неловко, так что затрещали доски, перевалил через изгородь и по узенькой дорожке пошел к приземистому домику.

Когда вошли в дом, то первое, что бросилось в глаза, была печь. Как будто весь дом и существовал для этой огромной, в полкомнаты, печи, прикрывая ее своим бревенчатым телом. На кухне открыто подполье, на стене лаза плясали багровые тени.

– Ты раздевайся, сейчас она вылезет, – сказал Шевцов и снял куртку. Чупров разделся.

Минуту спустя из-под пола вылетела, глухо пристукнув о крашеный пол, эмалированная кастрюля, а вслед за ней показалась Наталья Говорина, бывшая шаманская почтальонша. Не узнав Илью, она жалобно улыбнулась Шевцову, села на пол, свесив в подполье ноги, торопливо стала поправлять волосы.

– Ты что, одна? А где ребята? – спросил Шевцов.

– В кино убежали. Я только с участка приехала. Да вы проходите в комнату, что стоите.

Жила Говорина просто. В переднем углу старомодный комод, на нем зеркало с фотографиями ребятишек по краям. Вдоль стены, обшитый дерматином, потертый в сгибах диван. Посреди комнаты застеленный клеенкой круглый стол.

Чупров знал: год назад Говорина уволилась с почты и устроилась работать в леспромхозе, рубить сучья. «Конечно, ничего тут удивительного нет, что свиделись. Мало ли на почтовом кругу встречаешь почтальонов! Но чтобы прийти к той же Говориной домой да уже с приятелем – вот это у меня впервые», – подумал Илья, машинально приглаживая волосы.

– Я, пожалуй, пойду, – тихо сказал он Шевцову.

– Ты что? – удивленно вытаращил глаза Шевцов. – Сейчас она нам такую картошку сварганит, пальчики оближешь.

– Тут, понимаешь, неудобно как-то. Ну, словом, не могу я.

– Да брось ты, Илья. Будь как дома. Не она – я тебя пригласил.

Заслышав перепалку, Говорина заглянула в комнату. Илья заметил, как в ее глазах мелькнула растерянность.

– Это вы!.. Здравствуйте… – врастяжку сказала она. – Я вас не узнала. Вот уж правду говорят: гора с горой не сходится, а человек с человеком – всегда. Какими судьбами к нам?

– Прививки делают, – ответил за него Шевцов. – Санитарный рейс. Заночевали здесь. Столовая закрыта, я его к тебе пригласил. А он упирается. Вы же знакомы!

– Ну, вы тогда посидите, включите радиолу, а я сейчас что-нибудь поджарю.

Говорина вернулась на кухню, и вскоре на сковороде весело затрещала картошка.

– Ну как там у вас, что говорят про меня? Ругают, наверное? – Шевцов выжидающе посмотрел на Чупрова. Тот пожал плечами.

С летной работы Шевцова сняли за поломку вертолета. А потом отправили сюда, в Шаманку.

– Чего жмешься, говори начистоту. – Шевцов усмехнулся. – Я ведь не слепой, вижу. Это раньше я мало что замечал. Рейсы, посадки, винт надо мной крутится – большой рубли считает, маленький – копейки. И все, казалось, вокруг меня крутится. А сняли – как обрезало. Жена ушла. Сперва я думал – из-за водки, а потом понял: деньги ей нужны были. Не стало их, и отношение ко мне изменилось. Почему так? Чем больше приносишь, тем больше надо. Ну ладно, это баба, не разглядел я ее. А вот наши летуны. Ведь одно дело делали, и вдруг вакуум, не стали меня замечать. Нет, сначала, когда вертолет сломал – герой дня, приходили даже смотреть, а потом – никого. Второй пилот – он раньше ко мне через дорогу с протянутой рукой бежал – и тот прошел мимо и не поздоровался. А ведь я его летать научил, понимаешь – летать!

– Может, и правда не видел? – возразил Илья.

– Моим глазам свидетелей не надо, – быстро ответил Шевцов. – Вот тут один, тоже друг, прилетел. Я ему: «Займи до получки». Он глаза спрятал, подлец. «Нет», – говорит. А я чувствую – есть, но в карман не полезешь.

Шевцов сжал губы, некоторое время молча смотрел в одну точку, затем уже по-другому, мягче глянул на Чупрова.

– Вот я знаю, ты не отказываешь. Но только зря так поступаешь. Надо как все – не давать. Таких, как ты, простодырных, любят. И знаешь, что я заметил: когда люди добро делают – это вроде бы так и должно быть. А вот попробуй наступи кому-нибудь на мозоль – это тот случай, когда муха слона валит. Все доброе перечеркивается, забывается. Вот ты сейчас на коне. Ну как тебе это объяснить, не вылетел из своего круга. Дела, разговоры, отношения – все осталось. А вот ты когда-нибудь задумывался, что все это непрочно? Пока молод, здоров – все хорошо. Ну а вдруг тебя спишут, и ты – никто. Что ты умеешь делать? Ничего. Траншеи копать не будешь, не привык. А больше ничему не обучен. Знаешь, как страшно в сорок лет искать другое занятие? Ты летчик – и баста, все остальное не признаешь. Отсюда и беды. Наши достоинства – это одновременно и наши недостатки. А что мы, собственно, такое делаем, что нам такое уважение? Да обыкновенные извозчики: то отвезти, другое привезти.

– Ты не прав, Павел Михайлович… Людей не обманешь, они все видят: как ты к ним, так и они к тебе. Мы летаем не потому, что нам так хочется, мы для людей летаем, соединяем их. А если смотреть на все через свои обиды, то ничего не поймешь. Это все равно что жить с заледеневшими стеклами.

На улице послышались ребячьи голоса, загудели сени, и в дом ввалилась целая орава. Тут же, у порога, покидали одежонку и по одному прошмыгнули в спальню. Последний мальчик, лет четырех, задержался в дверях, вытаращил глазки на Чупрова. Илья обмер: на него смотрел Оводнев. Нет, конечно, тут было свое, детское, а вот глаза оводневские – желтые, с зеленоватым отливом.

– А ну, мойте руки и за стол, – скомандовала Говорина. – Ужинать будете на кухне.

– Пусть они садятся с нами, – сказал Илья. – Все веселее будет.

– Ничего, они и там управятся.

Ребятишки гуськом, подталкивая друг друга, потянулись на кухню.

«Сколько их у нее? Четверо, – проследил за ними Илья. – Старшему лет десять. А самой? Тридцать, тридцать пять? Да как же она с ними, без мужика, одна?»

Обрывки разговоров, слышанные ранее, сплелись в одно целое. Так это про нее упоминал Тимофей Лунев, это, значит, к ней Оводнев ездил в последнее время. Так почему же он не послал его к Говориной? Или знал про Шевцова? Весело, однако, жил Степан. Видно, от такой жизни и скрывался в Нойбе.

Говорина вернулась из кухни, присела рядом с Шевцовым. Так обычно садятся муж и жена. «Красивая она, – оценил Илья. – Вот только бледная почему-то».

– Знаешь, меня Оводнев с ней познакомил, – сказал Шевцов. – В гости привел. А уж когда с работы сняли, я и сам сюда попросился.

Шевцов мельком взглянул на Говорину, улыбнулся ей одними глазами и снова перевел взгляд на Чупрова.

– Что ты думаешь, я, кроме этой дыры, нигде устроиться не мог? Конечно, мог. Устроился бы где-нибудь в городе. Жил бы как кум королю. А я сюда приехал.

Шевцов примолк, будто хотел удостовериться: поверил Чупров или нет?

– Все на здоровье нашем стоит, Илья. Пока здоров – живы, а загибаться начнешь – все тебя забудут. Я вот сейчас Оводневу не завидую.

– Ну а кто виноват? – перебила Говорина. – Жил бы как люди, и все бы у него было. Вот, кажется, хорошо его знала, – раздумчиво продолжала она. – А понять так и не смогла. Вроде бы по всем статьям мужик взял. Когда оденется, лучше любого начальника выглядел. Послушаешь его – и рассуждает не глупо, а вот характер никудышный. Все чего-то мыкался. Новую жизнь хотел начать. Ну а когда в сердце много женщин – с самим собой разлад, от этого не вылечишься.

Говорина тихо вздохнула…

– Он как-то предложил мне в город переехать. Говорит, купим там квартиру, денег хватит. А я про себя подумала: «Эх, Степан, тебя хоть в городские хоромы помести, хоть в наши, замашки те же останутся. Будешь жить так, как привык. Мне богатства не надо, мне нужно, чтоб со мной человек был». Ну конечно, это я ему не стала говорить, только спросила: «А что ты с Марией будешь делать?» Он и замолк. Аэропорт построили – уехал. Потом два или три раза был, поживет и опять в свою берлогу.

– Охоту он любил, – сказал Илья. – Может, поэтому трудно было осесть на одном месте. Ведь не каждая женщина могла поехать с ним в Нойбу.

– Деньги он любил, вот что, – вставила Говорина. – Нужна я была – жил у меня, надоела – ушел. Вот работать он умел, про это я ничего не скажу. Крыша у меня протекла, он починил – любо-дорого посмотреть. А аэропорт? Говорят, такого нигде нет. За ним из города однажды приезжали. Башню какую-то старинную, знаменитую перевезли, а мастеров не оказалось. Он и ее собрал. – В голосе Говориной послышалась гордость. – Раньше, говорят, портрет его с Доски почета не сходил, а потом сама не пойму, чего он с этими шабашниками связался. Через них в больницу попал.

«Значит, знает, что Степан в больнице», – подумал Илья.

Посидев еще немного, Чупров засобирался домой. Говорина, набросив на плечи шубу, проводила его до ворот.

– Спасибо, что зашли, – сбивчиво проговорила она. – К Степану я, будет время, слетаю. Не чужой он мне, сын от него растет. Но сами видите, забот хватает. Будете в наших краях – заходите.

Было темно и тихо. Присыпанные снегом дома, казалось, сбились в кучу, смотрели на дорогу редкими огоньками. Заросшие лесом сопки поднимались за огородами. Стоячие дымки над крышами держали на весу черное, засеянное звездами небо, и впервые Илья почувствовал, как мало земли и как много неба; когда летишь на самолете – там всего поровну. И в жизни, наверное, тоже всего должно быть поровну. Но тогда почему одному человеку достается больше одного и недостает другого? «За все нужно расплачиваться», – сказала Варя. Но почему расплачивается слабый? Говорина, например. За свою красоту, за то, что любит бескорыстно? А при чем тогда ребятишки? Их нужно одевать, кормить, они ведь не спрашивают, есть дома что или нет, где взяла, на какие деньги? Может быть, потом спросят, когда вырастут. А сейчас надо, чтобы и у них было как у всех. И она молча выносит все, покрывая свой и чужой грех. А кто покроет мой? Варя?

Слабое все-таки утешение – уповать на то, что в другой раз ты все сделаешь по-другому. Другого раза может и не быть, как не может быть и другой жизни. «Но ведь я-то понял, – огорченно подумал Илья. – Хоть поздно, но понял. Почему же тогда мне Варя не верит?»

Минут через пятнадцать Илья пришел в аэропорт. Второй пилот спал. Илья осторожно, не включая света, разделся и лег в постель. Вскоре пришел Шевцов, что-то недовольно бурча под нос, постоял в комнате летчиков, затем ушел к себе.

«Милая от ворот поворот дала», – догадался Илья.

На другой день только к обеду они прилетели в Старую Елань. Утром, как и предполагала Варя, придержал туман. Встретил их начальник аэропорта, бывший военный летчик Иван Сосновский.

– Доктор уехала в Подволошино, – простуженным голосом сообщил он. – Вам сказала здесь ждать. А я вот что думаю, чего зря сидеть? У меня груз для Нойбинского аэропорта лежит. Пакля, гвозди, скобы. Ты давай, пока доктора нет, сгоняй в Нойбу. Лунев ждет не дождется.

Чупров осуждающе посмотрел на Сосновского: неужели не видит, что самолет санитарный, все может случиться, вдруг приедет Варя и понадобится куда-нибудь лететь? Но Сосновский словно не понимал, ждал молча.

– Когда она вернется?

– Значится, так, – покашливая, ответил Сосновский. – Туда шестьдесят и обратно столько же. Там ей час как минимум надо. Потом она еще в Мироново собралась съездить. Работы – за неделю не управиться. У нас вон тоже ее хватает. Буровики в Нойбу перебрались. Груза туда – тьма, а самолетов нет.

До Нойбы от Старой Елани сто пятьдесят километров. «Чего сидеть? Можно слетать», – прикинул в уме Чупров.

– Дай радиограмму на базу. Если разрешат, слетаю.

– Один момент. Это мы мигом, – оживился Сосновский.

По лестнице, пристроенной сбоку к стене, он быстро забрался на вышку. Через несколько минут высунулся наружу.

– Все в ажуре. Можешь вылетать!

– Тогда в чем дело? Давай загружай свою паклю, – сказал Чупров. – Только по-быстрому.

Сосновский, надвинув шапку на глаза, колобком скатился с вышки, подошел к Чупрову и просительно взглянул ему в глаза.

– Там немного: несколько тюков да пара ящиков. Грузчиков, сам знаешь, нет. Поможете?

– Вот так всегда. Слетай да еще загрузи, – пробурчал Чупров. – Что я тебе, грузчик?

– Да я помогу, – засуетился Сосновский. – Ты только самолет к складу подгони. Груз легкий, всего тонна. Мы его мигом забросаем.

Не смог Чупров отказать бывшему асу. И слетать согласился, и сам же загрузил самолет.

После взлета пятнадцать минут они летели строго на север, пока не выскочили на Тунгуску. Над ней сломали прямую линию полета и взяли курс на Нойбу. Чупров отметил: чисто стало над тайгой, не то что в декабре. Воздуху много. Значит, прибавился день. В декабре солнце в эти часы цепляло горизонт, а сейчас между капотом самолета и солнцем уже образовался просвет, и в этот просвет наплывала, будто проявляясь на фотобумаге, нойбинская Верблюд-гора, хотя до нее было еще около ста километров. «Хорошая погода стоит, – подумал Илья. – Видимость – миллион на миллион. Солнышко к лету покатилось».

Лунев не шелохнувшись сидел на бревнах, поджав под себя ноги, будто и не покидал своего места. На нем была старая каракулевая, с кожаным верхом шапка, которую несколько лет назад он выменял у Юшкова, отдав ему взамен ондатровую. Желтая обшарпанная кокарда, которой полагалось быть посреди лба, смотрела куда-то в сторону поселка. И лишь глаза, темные, блестящие, как пуговицы, запрятанные в узкие щелочки, приветливо глядели на летчиков.

– Вот хорошо, что ты прилетел. Подожди меня маленько, – протянув руку, быстро проговорил Лунев. – Я домой сбегаю. Шкурку я ему достал. Добрая шкурка, огонь.

– Не надо, Тимофей Петрович, – остановил его Илья. – Некому ее дарить. Мария замуж за другого вышла.

– Э, паря, добегался, – причмокнул губами Лунев. – Надо было ее сюда везти. А там… Там оно, конечно, все могло быть.

Лунев почесал затылок, нащупал рукой кокарду, сдвинул ее немного в сторону лба, подставив при этом к носу ладонь ребром, – так обычно делал Юшков, проверяя местонахождение кокарды. И ничего, что уже через минуту шапка по-прежнему сидит криво, главное – все сделано по правилам.

– Вот еще что, – вспомнив, сказал Лунев, – тут экспедиция к нам перебралась. Буровики. Нефть ищут. Дом им нужен. Ты узнай: может, Степан их пустит на квартиру? Что дом-то пустовать будет. Они даже предлагали купить и деньги сулили хорошие. Если не придется ему сюда вернуться, то пусть продает. Деньги ему сейчас ой как понадобятся.

– Хорошо, я ему передам, – ответил Илья. – Давай мы разгружать будем, а ты сбегай за письмом. Отвезу Степану Матвеевичу.

В Старую Елань прилетели уже под заход солнца.

Сосновский показал, куда поставить самолет, подкатил аэродромный подогреватель.

– Счас зачехлим – и ко мне. Хозяйка уже ждет, приготовила ужин, – сказал он, затягивая лямки у чехла на двигателе. – А доктора нет. Просила не беспокоиться. В Миронове она, звонила оттуда, там и ночевать будет. – Сосновский помолчал немного и уже раздумчиво добавил: – Утром приехала и первым делом меня осмотрела. В нос закапала вакцину. Я ей говорю: с роду не болел. А она – для профилактики, говорит. Завтра обратно в Чечуйск собирается. И я с вами. Начальство вызывает. Отчитываться надо.

Сосновский был старшим на почтовом кругу. Местные аэропорты находились у него в подчинении. И Сосновский держал марку: лично присутствовал на посадке, встречая самолеты с флажком у посадочного знака. Вообще, такой необходимости не было, так встречали в былые времена, но он верно хранил традиции. Летчики любили останавливаться на ночевку в Старой Елани. Сосновский, как правило, приглашал их к себе, расспрашивал о полетах: кто куда летал, где ночевал, кого видел?

– Полеты как полеты. Коробки, мешки. Одно и то же. Надоело, – нехотя отвечали летчики. – А у тебя не аэродром – цирковая площадка. На заходе гора, того и гляди голову свернешь. Шаманка, сам знаешь, западная. Чуть ветерок подул – крышка. То ли дело Чечуйск.

– Да у меня не аэродром, а стол, яйца катать можно, – обиженно отвечал Сосновский. – Вот, дай бог, нефть или газ найдут, по-другому заживем. Полосу бетонную построим, вокзал под стеклом. В Старую Елань не только из Иркутска, чего уж там, прямо из Москвы самолеты летать будут.

– Медведей отсюда возить, – подначивали летчики.

– Молодые вы, глупые еще, – качал головой Сосновский. – Не то, что мы. Учат вас, учат, а вы полетаете немного и в город норовите сбежать, а нас по ускоренной программе готовили. Научили в воздухе держаться – и в бой. В сорок втором немец Дон перешел. Бросили нас в самое пекло…

И тут Сосновский преображался, лицо разглаживалось, слова, цепляясь друг за друга, вылетали без натуги, сами собой.

– Лечу, а у самого в голове одна мысль, – твердым, помолодевшим голосом рассказывал он, – лишь бы ведущего не потерять. Вдруг откуда-то самолеты посыпались. Примечаю: не нашей конструкции. Я головой повел, а один уже рядом летит. И кресты вот такие, как оконная рама. И лицо летчика видать. Забыл я про управление, смотрю на немца. И вдруг что-то непонятное, чувствую, валиться самолет мой стал. Взглянул на приборы – точно, падаю! Я раз, шарик в центр загнал. Как учили. Дую по прямой. И мысль такая нехорошая шевелится, вот он, конец, пришел, если не собью, то упаду. Потом так осторожненько повел глазами. Уж больно мне напоследок посмотреть на немца захотелось. А он рядом летит и ладошкой около виска крутит, мол, свихнулся русский. И тут облако на пути попалось. Я – в него. И верите, нет – ушел. Едва свой аэродром отыскал. Один ведь остался. Потом я еще вылет сделал. А на третьем полете мы уже с ним на виражах. Я за ним, он за мной. И друг друга пулеметами. Захожу я ему в хвост – и на гашетку.

– Неужели сбили? – ахали летчики.

– А то как же! Я им спуску не давал. А вы тут мне – аэродром неудобный. Чуть задует ветерок – уже сидите.

Чупров на местные аэродромы не обижался и не жаловался. Он знал, если летчики цепляли Старую Елань, так для того, чтобы подразнить Сосновского.

Зачехлив самолет, пошли в пилотскую гостиницу.

– В город от нас скоро уедешь? – спросил Илью Сосновский.

– Это как понимать? – остановился Илья. – Гонишь, что ли?

– Нет, не гоню. Тебя гнать! Упаси бог.

– Кто его знает, может, и уеду. Я ведь подписку не давал всю жизнь здесь работать.

– Ты не торопись. – В голосе Сосновского Илья уловил просьбу. – Такие, как ты, здесь нужны. Что там, на магистралях, делать? Полеты, как на трамвае, каждый раз по тем же линиям.

– Ну а здесь что? Почтовый круг. Одно и то же. Все друг про друга все знают. Возьми, ночью выйди на крыльцо и кулаком помаши. А утром все деревня будет спрашивать: кому это ты, Иван Петрович, грозился? Разве не так?

– Так-то оно так, – рассмеялся Сосновский. – Но разве это плохо, что мы друг про друга все знаем? Зато на виду. Плохого ничего не допустишь. А в городе по-другому. В одном подъезде живут – и как чужие.

– И здесь такое бывает, – насупившись, ответил Чупров.

– А-а-а, это ты, наверное, Степана Оводнева вспомнил, – оживился Сосновский. – И на старуху бывает проруха. Со Степаном случай особый. Я ведь его другим знал. Мы с ним когда-то на прииске жили. Хороший был хлопец, старательный. А лет десять назад Степан вновь в наших краях объявился. Я его случайно в аэропорту встретил. Говорю: «Давай в Шаманку или Нойбу начальником площадки». Не захотел. Гордый. Видно было: жизнь его похлестала. Теперь вот еще болезнь привязалась.

Илья молча слушал Сосновского. У него было такое ощущение, будто он подглядывал в свою прошлую жизнь, ту, в которую ему до сих пор не дано было заглянуть.

Утром в пилотскую неожиданно ввалился Пахомов. Был он в огромной меховой, задубевшей на морозе куртке, в собачьих унтах.

– Выручай, Илья, – сняв шапку, проговорил он. – Дизель в Нойбу отвезти нужно. Вот так нужно! – Пахомов подставил ладонь к горлу. – С Иваном уже договорился. Он не против. Я как узнал, что ты здесь, чуть не подпрыгнул от радости.

– Ты постой, не торопись, – остановил его Чупров. – Я Варю Симакову жду. Сегодня должен в город ее отвезти. А по пути еще на прииск залететь. Варя после обеда приедет, я уже узнавал. Она с утра опять звонила.

– Ну вот, час туда, час обратно. Глазом моргнуть не успеешь. Там нас встретят, я телеграмму дал. Ты пойми: ребята на буровой без света сидят. И работа застопорилась. Мы самолет запросили, но не обещают.

– Не обещают, говоришь?

Всякий раз, когда Илью о чем-то просили, он чувствовал себя беспомощным. Не мог он отказывать, не умел, не научился.

– Слетаешь, мы тебе премиальные заплатим.

– Ну, это ты брось, – нахмурился Чупров. – Слетаю и так. Только с одним условием, – Илья улыбнулся, – чтоб зря землю не дырявил.

Дизель оказался громоздким. Пришлось открывать грузовую дверь. Сосновский принес веревки, и по настилу из толстых досок они затянули дизель в самолет. В Нойбе их никто не встретил. Лишь минут через пять после посадки по тропинке, ведущей к аэродрому, показался Лунев.

Пахомов выскочил из самолета, покрутил головой по сторонам и, убедившись, что встречающих и в помине нет, выматерился.

– Нет, не было, – ответил Лунев. – Вчера вечером ваши в магазин приезжали, а сегодня нет. А что вы там привезли?

– Дизель. Одни не снимем, – сказал Чупров. – Тяжелый.

– Ничё, – спокойно проговорил Лунев. – Я счас Кольку позову. Подстелим плахи и потихоньку вытянем. Сгружать – это не загружать.

С дизелем провозились до обеда.

Чаще всего рвется там, где не ждешь. Уже подлетая к Старой Елани, Чупров по голосу диспетчера понял: там что-то случилось.

– Прошу ускорить прибытие, – стонал в эфире Сосновский. – Поступило срочное санитарное задание. Доктор вас уже ждет. Сердится, – нарушив порядок радиообмена, добавил он.

«Ну вот, всегда так. Хочешь сделать доброе дело, а тебе оно боком выходит, – подумал Илья. – Если бы мой самолет был реактивным. А на этом тракторе много не выжмешь».

Только через полчаса они сели в Старой Елани. Варя ждала их около полосы. Туда же прибежал Сосновский. Выглядел он растерянным. Меховая куртка была распахнута, сразу видно – торопился, переживал.

– Как же это у нас нескладно получилось. Знал бы, ни за что не послал. А тебе, Илья, надо было настоять: не могу, мол.

– Что случилось? – перебил его Чупров.

– Нужно лететь в Шаманку, – хмуро сказала Варя. – Там на лесоучастке с женщиной плохо. Говорят, при смерти.

– А где этот лесоучасток?

– Я знаю, – с досадой произнес Сосновский. – Тридцать километров от Шаманки, на озере Медвежьем. Дорога туда никудышная, но можно подобрать площадку с воздуха.

Чупров глянул на часы. До захода солнца оставалось чуть больше двух часов.

– А на озере сесть можно? – спросил он.

– Нет, оно маленькое, не озеро – блюдце. Там километрах в пяти река, можно на нее. Я вам покажу. После войны летал я в этих краях. Заодно меня в Чечуйск увезете.

– Ну ладно, – торопливо сказал Илья. – Поехали.

Стараясь не встречаться глазами с Варей, он залез в самолет. Сосновский пристроился между летчиками.

На озеро Медвежье вывел он их точно. Илья подивился чутью бывшего летчика. «Ты погляди, сколько лет прошло, а не забыл!» – мысленно похвалил он его.

Под самолетом мелькнула просека, будто вычесанный гигантской расческой заснеженный склон. В распадке возле зеленого вагончика заметил людей. Сделав над ними круг, он полетел на реку. Вот здесь-то информация Сосновского оказалась неточной, до нее было двенадцать километров.

«Не успеют, – обожгла Чупрова мысль. – Пока доедут, солнце зайдет. Надо посмотреть озеро».

Он круто развернул самолет и полетел обратно. Озеро сверху напоминало овальное зеркальце с длинной тонкой ручкой – от берега в глубь леса к вагончику шла проселочная дорога. Снизившись до пятидесяти метров, они «прошлись» над озером. Едва под самолет набежала береговая черта, второй пилот засек время по секундомеру. Белое ровное полотно снега проскочило за несколько секунд.

– Больше двухсот метров, – доложил он, прикинув на штурманской линейке.

«Должно хватить, – подумал Илья. – Самолет почти пустой, холодно. Лишь бы больную привезли вовремя, а там дело техники».

Сделав еще один круг над озером, они стали заходить на посадку. Но едва податливо сжался под лыжами самолета снег, Ильей овладело неприятное ощущение. Оно возникло не сразу, а на высоте, когда еще планировали на озеро, когда под крылом мелькнули последние деревья. Уж больно высокими показались они ему. И лишь отсюда, с земли, увидев сплошную тридцатиметровую стену леса, он понял: с озера взлететь нельзя, разве только на вертолете.

Он развернул нос самолета в сторону просеки и выключил двигатель. «Прилетели – мягко сели. Ночевка обеспечена. Утром придется пилить деревья. Надо было послушаться Сосновского. Сели бы на реку – и никаких забот».

Чупров вылез из самолета. Следом за ним, проваливаясь по пояс в снег, выскочил Сосновский. Было тихо и холодно. Лишь где-то за озером глухо тарахтел трактор. «Везут больную», – догадался Илья. Сжав губы, он посмотрел вверх. Небо над озером мутнело на глазах – надвигались сумерки. «Попробуй-ка сейчас все это объяснить Варе. Мол, не могу взлететь. Так, мол, и так, будем ночевать здесь, а больную придется везти на тракторе. Но в Шаманке нет больницы, там всего-навсего фельдшерский пункт. Ведь ее в город надо. Но почему именно сегодня, именно сейчас произошло такое? – Илья со злостью хлопнул себя по колену. – Зачем поторопился?»

– Пожалуй, не взлетим, командир, – оглядевшись по сторонам, сказал Сосновский. – Лес уж больно высок. Вот если бы дорога пошире была, тогда можно туда взлететь. – Он махнул рукой в сторону просеки. – У меня однажды такой случай уже был во время войны. Летал я тогда в Брянские леса, возил партизанам боеприпасы. Как-то прилетел к ним, гляжу, костры горят, а аэродром, мать ты моя, чуть больше стола! Что делать? Садиться надо. Ждут меня там. Сел. Разгрузили самолет. Обратно раненых вывозить. Ходил я, ходил по поляне, шагами мерил – не взлететь. Но потом нашел выход. – Сосновский вздернул голову, прищурившись, заглянул Илье в лицо: – Веревками самолет к дубам привязали. Я двигатель вывел на форсаж, и по моей команде партизаны веревки обрубили. Меня с той поляны выбросило, как из катапульты.

«Уж больно складно получается. Раз – и взлетел!» – недоверчиво подумал Илья и оглянулся на второго пилота. Тот молча смотрел на него. «Ну что, командир, будем делать? – прочитал Илья в его глазах. – Ночевать?» – «Придется, куда денешься, – так же глазами ответил ему Илья. – Что, брат, поделаешь, влипли».

Приняв решение ночевать, Чупров для очистки совести пошел на просеку. Ему хотелось посмотреть, много ли придется валить деревьев, чтобы расчистить проход для взлета. Минут через пять он вышел к дороге. В ровном частоколе леса была узкая брешь. По краям две высокие лесины; казалось, они сторожили выход из озера. Между ними Илья насчитал двадцать шагов. «Тютелька в тютельку – по размаху крыльев. Как в бильярде. Но самолет – не шар, зацепишься – набьешь полный рот снега. Придется спилить, чтоб уж наверняка».

Из низины выехал трактор и, поравнявшись с Чупровым, остановился. Илья заскочил на гусеницу, заглянул в кабину. На сиденье рядом с трактористом сидела Говорина. Бледная, худая, она не походила на себя. Сжав губы, отрешенно смотрела куда-то вверх. «Вот тебе на! – огорошенно подумал Илья. – Когда же это она успела? Вроде все нормально было».

– Слава богу, вовремя подоспели, – облегченно вздохнул тракторист. – Она сознание потеряла. Горит вся. Мы вас, считай, с самого обеда ждем.

Следом за Ильей к трактору подбежала Варя. Илья подал ей руку, помог подняться на гусеницу.

– Илья, нужно ее в город, – осмотрев больную, сказала Варя. – Срочно, сию минуту. Здесь ничего сделать нельзя.

И тут Илья почувствовал, как по телу пополз холодный пот. До сих пор, пока он не видел Говорину, он еще надеялся, что больной не так уж плохо, что будет еще какой-то выход, но, едва глянув на Варю, понял: выхода нет. Нужно взлететь сегодня, сейчас же. Он машинально, еще не отдавая себе отчета, для чего это ему, будто прицеливаясь, поглядел вдоль дороги на самолет.

– Слушай, парень, у тебя топор есть? – перекрывая трескотню двигателя, крикнул он трактористу.

– Нету. Здесь не топор – пила нужна, – поймав взгляд Ильи, брошенный на деревья, ответил тракторист. – А она в вагончике.

– Сколько туда ехать?

– Минут сорок, – подумав, ответил тракторист.

– Туда сорок, обратно сорок. Много. Стемнеет – вообще не вылетим. Давай к машине! – решившись, крикнул он трактористу.

Говорину внесли в самолет, положили на носилки. Второй пилот захлопнул дверь. По каким-то ему одному известным признакам он понял намерение Чупрова.

Оттолкнувшись от винта и разогнавшись на ровном месте, к темным деревьям понесся снежный вихрь и, разрастаясь, полез на вещи и еще дальше, в холодное вечернее небо. Самолет заскользил вдоль берега, потом круто развернулся и помчался к дороге, туда, где виднелся узкий просвет, где, вытягиваясь во весь свой тридцатиметровый рост, понеслись навстречу сторожившие проход деревья.

Оторвались на середине озера. Самолет плотно лег на морозный воздух и полез вверх. Когда до деревьев осталось метров пятьдесят, Илья накренил, положил самолет на крыло. Совсем рядом перед глазами мелькнули разлапистые ветки, и в следующее мгновение лес проскочил, присел под самолет. Капот уставился в свободное от деревьев вечернее небо. И сразу же пришла обжигающая тело слабость, ощущение, чем-то напоминающее детский всхлип после долгого плача.

Чупров отдал управление второму пилоту и оглянулся в пассажирскую кабину, где на брезентовых носилках лежала Говорина. Возле нее, раскрыв медицинскую сумку, сидела Варя. Она наполняла шприц. Илья боялся уколов. Отвернулся, глянул через фонарь на землю, где, уменьшаясь на глазах, уходило под крыло белое пятно озера.

В наступивших сумерках замерцали слабые огни Шаманки. Илья попытался разыскать домик Говориной, но, кроме яркого пятна в центре поселка, ничего не разглядел. Все проглотила, растворила в себе серая морозная пелена.

– Я ведь ее хорошо знаю, – перекрывая шум мотора, закричал Сосновский и кивнул на Говорину. – Она из Старой Елани. Мы с ее отцом корешами были. Он в сорок пятом в Корее погиб. Мать восемь лет назад умерла. Не везет ей… А вообще бабы – народ терпеливый. Вез я как-то одну. Ну и в полете у нее начались схватки. И веришь, страшно мне стало. Я ей, мол, потерпи. А она мне: «Боже милосердный, ну сделай так, пусть хоть один мужик побывает в нашей шкуре».

В Чечуйск они прилетели ночью. На стоянке их уже ждала «скорая помощь», которую летчики вызвали с воздуха.

– Илья, ты мне поможешь? – попросила Варя, заглянув в кабину.

– Да, да, конечно, – быстро ответил Илья. – Мне как раз к Оводневу заехать надо, ждет он меня.

Вдвоем со вторым пилотом они перенесли Говорину в машину. Рядом, забегая то с одной, то с другой стороны, крутился Сосновский.

– Мне это дело знакомо, – говорил он. – Во время войны я раненых повозил. Может, сотню, а может, и больше, кто их считал.

– Ой, куда же вы меня? – очнувшись, заплакала Говорина. – Мне домой надо. Там же у меня ребята не кормлены.

– Ничего, кто-нибудь покормит, – сказал Сосновский. – Не в лесу же они, люди рядом живут. У меня в Шаманке сестра живет, я ей сейчас позвоню. Она с ними побудет. Ты, Наталья, не волнуйся, все будет нормально. А завтра с утра дела свои сделаю и обратно полечу, сам их проведаю.

Не договорив, Сосновский поднял у куртки воротник и пошел к аэровокзалу. Илья молча посмотрел ему вслед. Таким расстроенным он его не видел. В том, что Сосновский сделает так, как пообещал Говориной, он не сомневался.

Говорина заплакала.

– Ну вот, снова за свое, – взяв ее за руку, проговорила Варя. – Все будет нормально. Сейчас мы приедем. А к вашим ребятишкам Илья залетит, узнает, что и как.

– Зайду, обязательно зайду, – подтвердил Чупров.

Говорину занесли в приемный покой. Варя дала Илье халат, и он пошел к Оводневу. «Сказать или нет, что привез Говорину? – подумал Чупров. Решил промолчать. – Узнает сам, а если надо, попросится к ней, отвезут на каталке, тут рядом – лететь не надо».

Оводнев лежал на кровати, читал книгу. Увидев Чупрова, отложил книгу в сторону, лицо расплылось в радостной улыбке. Илья отвел глаза в сторону и неестественно бодрым голосом воскликнул:

– О-о! Пока я летал, дело, видимо, на поправку пошло! Уже читаем!

Лицо Оводнева еще улыбалось, а в глубине глаз мелькнуло что-то темное, звериное, и это странное несовпадение выражения глаз и лица поразило Чупрова.

«Догадался», – понял Илья.

– Значит, вернулся. Ну ладно, – сломав тишину, расслабленно сказал Оводнев. – Выходит, судьба у меня такая.

– Завтра снова лететь. На прииск Удачный, – желая уйти от неприятных расспросов, сказал Илья.

– На прииск, говоришь? – Оводнев повернулся к летчику всем телом. – Там ведь мой отец похоронен. В прошлом году мы школу там строили, и вот я как-то решил разыскать могилу. Не нашел. Все заросло, сровнялось. Ничего не осталось от человека. Для чего жил, чего хотел? Никому не известно.

Оводнев стиснул зубы, на щеках вспучились желваки.

– Пока живешь – всего хочется, – горестно продолжал он. – Стараешься от других не отстать. А стоило рвать жилы? Мне бы подлечиться, отдохнуть, так нет, все мало было.

Оводнев на секунду задумался.

– Вот что, Илья, – уже другим, заставившим Чупрова вздрогнуть, хриплым голосом произнес он. – Здесь у меня под матрацем деньги, сберкнижка. Всего пятнадцать тысяч. Если что со мной случится, забери их себе. Похоронишь меня, а то и закопать некому будет. – Слабая усмешка поползла по лицу Оводнева. – Закопают, конечно. Еще никто по эту сторону не оставался. Я знаю, парень ты надежный, сделаешь все как надо. И поминки справь как полагается. А что останется, распоряжайся как своими. Ты не бойся, деньги не краденые. Заработал. Все хотел заново жизнь начать, а выходит, свою, которая была, зря прожил. Вот тебе мой совет: живи сейчас, каждый день и не откладывай на завтра. Деньги – что бумага. Здоровье на них не вернешь. Все равно растащит кто попало. А тебе они пригодятся.

– Степан Матвеевич, ты, думаешь, один с такой болезнью? Вылечат, – неуверенно произнес Илья.

– То-то и оно, что не один. Я ведь все, Илья, чувствую. Человек, он ведь как устроен, ему говорят, а он верит, вернее сказать, заставляет себя верить, цепляется за соломинку. Только самого себя не обманешь. – Оводнев тяжело вздохнул, сжал посиневшие губы. – Организм, он чутко слушает себя и когда-нибудь скажет: все, не могу больше, нет сил… Умирать, конечно, не хочется. Походил бы еще, погулял, а чувствую: не выкарабкаться, – с глухим присвистом закончил Оводнев.

Скрипнула дверь, в палату заглянула Варя, глазами поманила Илью в коридор.

– Иди, Илья. Варя тебя зовет. – Голос у Оводнева потеплел. – Счас тебе про меня, про мою болезнь конспиративно говорить будет. Чтоб я не услыхал, чтоб не волновался. Так ты ей скажи: в дом инвалидов не поеду. Нечего и себя и людей мучить.

– Степан Матвеевич, что ты раньше срока себя хоронишь? – возмутился Чупров. – Уж от кого, а от тебя я не ожидал. Вчера я в Нойбу паклю завез, говорят, скоро аэропорт строить начнут. Без твоей помощи не обойдутся. А там еще в Старую Елань Сосновский собирается тебя пригласить.

Оводнев некоторое время молча смотрел на Илью, улыбнулся одними глазами:

– Уж кого, кого, а плотников всегда найдут. Что, на мне свет клином сошелся? Не хочу я больше ничего. Все. Сгорел. Отжил. Хватит.

Сердце у Чупрова сильно застучало. Едва сдерживая себя, он медленно, с расстановкой проговорил:

– Наталью Говорину я сейчас привез. Из тайги привез. Считай, с того света выдернул.

– Как, Наталью? – округлил глаза Оводнев. – Где, где она? Обманываешь!

– Здесь она, – кивнул головой на дверь Чупров.

– А ребятишки?

– А ребятишки там. В Шаманке. Одни остались. И сын твой там.

– Илья, родной ты мой, – сбиваясь на свистящий шепот, пролепетал Оводнев. – Сходи, попроси коляску. Я хочу к ней.

– Не пустят. Она сейчас в операционной, – ответил Илья. – Завтра навестишь.

Варя ждала в коридоре. Они вышли на улицу. Молча дошли до больничных ворот и свернули в сторону Вариного дома.

– Как она там? – спросил Илья, ожидая, что вот-вот Варя остановится и скажет ему до свидания.

– Говорина?.. Ничего. Плачет. Детей жалко. Тяжелый сегодня день. Устала я.

– Послушай, Варя, а с кем ты сына оставила? – осторожно спросил Илья.

Варя удивленно взглянула на него, помедлив, ответила:

– Мама ко мне прилетела. Забрала его к себе.

– Значит, подальше от меня отправила!

Илья ждал, что же ему ответит Варя.

– Знаешь, Илья, я ведь специально на этот рейс попросилась… Услышала, что ты летишь, и попросилась. Я тогда уехала и решила: все, конец. А потом письмо пришло от Воробьевой. Давай, пишет, Варюха, к нам. Приезжай и сына привози. Ты не смотри, что она такал с виду грубая, на самом деле она добрая. Вот возьми Оводнева. Она за ним, как за малым ребенком, ухаживает. Белье стирает, по ночам дежурит. Привезли-то его, сам знаешь, чуть теплого. Инфекционный миелит. А тут ты еще с этим спиртом. Разозлилась я тогда на тебя… Думала про себя: ездит, хлопочет для других, а ко мне не мог приехать. Знаешь, как обидно было. Ну почему ты тогда не приехал, не разыскал меня!

– Я же тебе писал, а ты не ответила.

– А кто была та девушка?

– Да она мне никто! – воскликнул Илья. – Просто школьная подруга. Может, у нее и были какие планы, кто ее знает, но у меня-то их не было.

– Вот как! – Варя с интересом поглядела на него. – Честно говоря, до сегодняшнего дня я не предполагала, что на тебя можно положиться. Я ведь знаю: ты не должен был взлетать с озера. Мне Сосновский все объяснил, пока ты к соснам ходил.

Илья оглядел улицу. Городок спал. В окнах домов уже не было света, редкий ряд фонарей на столбах освещал пустую улицу.

Чупрову не хотелось идти в общежитие, не хотелось шагать одному по скользкой заснеженной дороге, догадываясь, что и Варе не хочется оставаться одной.

– Вот что, Илья, – сказала Варя, проследив за его взглядом, – иди домой, тебе, наверное, рано вставать.

– Может, к тебе зайдем, чаю попьем? Я ведь у тебя еще так и не был.

– Как хочешь, – отстраненно произнесла она и достала из сумочки ключ.

Утром Илья заскочил к себе в общежитие и неожиданно увидел Юшкова.

– Ну, брат, трудно застать тебя, – сказал Юшков. – У ребят спрашиваю, говорят: где-то на кругу. Не надоело еще?

– Ага. Замотался, – рассеянно ответил Илья. – Бросил бы все и уехал отсюда… Вчера женщину привез. Помнишь шаманскую почтальоншу? В последнее время она в лесу работала, сучья рубила. А тут такая штука приключилась, прямо на работе скрутило ее. Четверо ребятишек осталось, один из них сын Оводнева.

– Постой, постой! – остановил его Юшков. – Точно. Он одно время в Шаманке жил у нее. Я еще над ним посмеивался. Вот, говорю, аэропорт построил и о пассажирах побеспокоился, будет теперь кого возить.

Чупров налил в чайник воды, поставил на плитку. Юшков молча следил за ним.

– Долго ты собираешься так жить? – прищурившись, ехидно спросил он. – Пора бы и семьей обзаводиться.

Илья, улыбаясь, глянул на него через плечо.

– Уж не сватать ли ты меня приехал?

– Точно, сватать! – засмеялся Юшков. – Хватит тебе болтаться. Пора переходить на порядочную технику. В мае очередной набор. Нужно твое согласие. Налет у тебя позволяет. С начальством я уже разговаривал, командир не против. Пойми, Илья, сколько ты потерял времени. Сейчас упустишь момент – всю жизнь жалеть будешь. По себе знаю: Север засасывает. На черта сдались тебе эти охотники? Что ты для них стараешься? Не пойму. Пока не оброс мхом, уходи. Потом труднее будет, найдешь тысячу оправданий. Отработала одна ступень, включай другую. Покатишься туда, откуда начал. В авиации уходить надо вовремя. Что тебя удерживает? Семьи нет…

– Вот здесь-то ты ошибся, – улыбнулся Илья. – Сын у меня есть. Варю Симакову помнишь?

– Как не помнить, помню, – удивленно протянул Юшков. – Сам с ней тебя когда-то знакомил. Хорошая девушка. Забирай ее и мотай в город. Она, я думаю, возражать не будет.

Посидели еще немного, попили чаю. Прощаясь, Юшков напомнил Илье:

– Надумаешь, приходи. Все, что в моих силах, сделаю.

– Ладно, подумаю.

Самолет шел в Иркутск.

Чупров сидел в непривычном для себя пассажирском кресле, поглядывал в боковой иллюминатор. Слева, закрывая собой полнеба, догоняла темнота, но крыло упиралось ей прямо в середину, не подпуская близко к самолету. Чупрову хорошо было видно, как чуть правее по ходу полета, сужаясь и остывая, к пилотской кабине сползал узкий клин вечерней зари. Из темноты уже проглядывали тусклые подслеповатые звезды, самолет шел как раз по линии, разделяющей день и ночь.

Давно он не был в Иркутске, где вырос, где жили мать с отцом. После всего того, что произошло с ним за эти последние дни, Илья остро почувствовал необходимость прилететь домой: рассказать старикам о почтовом круге, о жизни в Чечуйске, об этом странном человеке Оводневе, к которому неизвестно почему привязался, и, конечно, о Варе и своем сыне…

Вспомнил, как впервые прилетел в Чечуйск. После училища он мечтал остаться в городе. Больше всего тогда ему хотелось пройтись в форме по улице, где все тебя знают. А вышло иначе. Не нашлось ему места в Иркутске.

Вспомнил свой первый полет по кругу. В сентябре это было. Заночевали они тогда в Удачном, прижала погода. Холодно и неуютно было на улице, дул ветер, на крыше глухо постукивала оторванная доска, тонко позванивали стекла. Ночью, когда легли спать, окно не выдержало напора ветра и повалилось прямо на Илью. Вспомнил, как развозил по кругу детские коляски, ванночки. В каждом поселке его знали как облупленного, и почтовый круг, все эти северные поселки стали для него родными, как и его собственная улица, по которой когда-то ему так хотелось пройти в форме. «Ну а, собственно, что я теперь теряю? – думал Илья. – Что дал мне Север? Для чего летаю, живу? Этого ли я хотел? Нет. Конечно, нет. Но дать согласие на переучивание, значит, уехать навсегда из Чечуйска». И, едва подумав об этом, Илья ощутил в себе какую-то раздвоенность: старое еще не прошло, а новое не наступило. Но он уже видел эту грань, разделяющую прежнюю налаженную жизнь и ту новую, которая стояла на пороге.