#img_47.jpeg

#img_48.jpeg

Перевод Л. Лерер-Баша.

ИДЕТ ВРЕМЯ — НЕСЕТ БРЕМЯ

#img_49.jpeg

В юные годы заплаты на штанах были одной из причин моих страданий. Я весь цепенел, когда учительница вызывала меня к доске или даже когда мне надо было идти к чешме за водой. А теперь мой сын нарочно скребет свои новые джинсы куском черепицы, нашивает на них латки, замачивает в хлорке — чтобы слиняли — и прежде, чем надеть самому, дает их поносить младшему брату.

И в те же времена, когда заплаты были не в моде, если за трапезой невзначай падал со стола кусочек хлеба, тот, кто его уронил, должен был, подняв, поцеловать его и попросить о прощении. В селах люди присягали и клялись хлебом. Говорили: «Хлебушко, ты — наш кормилец, отец наш родной!», «Если не скажу правду, хлеб зрения меня лишит!» «Уж не считаешь ли ты себя важнее хлеба?» — говорили, когда кого-то приглашали к столу, а тот не садился. «Хлеб поцелую, ежели ты мне не веришь» — и так далее. У нас теперь это извечное для вчерашнего и для всех предыдущих поколений божество, называемое хлебом, горожане выбрасывают в мусорные ведра, и никому из них даже не придет в голову, что хлеб — это человеческий труд и муки. А в селах его скармливают скотине.

Да и вообще наш нынешний горожанин даже как-то враждебно смотрит на хлеб, потому что он, мол, одна из основных причин его ожирения.

«Хлеба и зрелищ!», «Хлеб и народовластие!», «Мир, хлеб и свобода!» — эти призывы звучали на протяжении всей тысячелетней истории человечества. Сейчас в цивилизованных странах о хлебе говорят мало или вообще его не поминают — теперь вызывают тревогу… в о з д у х  и  в о д а.

Когда-то людей больше всего волновало — уродится ли хлеб, не будет ли засухи или затяжного ненастья, теперь же — будет или не будет атомная война.

Такая смена тревог произошла лишь за два-три последних десятилетия — молниеносно, на наших глазах. Говорю «молниеносно», потому что никогда еще мир не менялся так быстро, как ныне. В доисторические времена люди выделывали из кости крохотных — с палец — божков-идолов. По форме они почти все одинаковы, с той лишь разницей, что одни из них украшены на груди точками, а другие — черточками. Установлено, что мода на «точечных» идолов, например, держалась около двух тысяч лет. Две тысячи лет были в моде одни и те же идолы, пока не назрела — бог его ведает отчего и почему — необходимость заменить точки черточками.

Примерно в таком же бесконечно медленном для нас, современных людей, ритме происходили и перемены в орудиях труда и вообще в экономике и быте. Медные посудины, называемые у нас «бакырами», в которых, можно сказать, до вчерашнего дня носили из чешмы домой воду мои односельчане, существуют уже более чем двадцать веков, и ничего, или почти ничего, в их форме с тех пор не изменилось. Минуло несколько тысячелетий, пока человек придумал взамен мотыги соху. Около пяти тысяч лет длилась эпоха деревянной сохи, пока на смену ей не пришел в начале нынешнего века железный плуг, который в наши дни, на наших глазах был вытеснен трактором и его оснащением.

Когда-то целым поколениям доводилось прожить свой век, не видя существенных перемен ни в духовной, ни в материальной сфере жизни, а сейчас мы от всех этих перемен не можем просто перевести дух: в наше время на наших глазах примитивные стенные шкафчики были сменены полированными гардеробами, железные печки — электрическими, деревянные балки — бетонными плитами, серпы — комбайнами, сохи — тракторами, полоски нив — неоглядными кооперативными полями, фаэтоны — автомобилями. Не говоря уже о технических чудесах, которые, вторгшись в нашу жизнь, изменили ее коренным образом, так что от прежней, можно сказать, ничего и не осталось.

Телефон, патефон, радио, магнитофон, телевизор, о которых мы еще не так давно и слыхом не слыхали, стали в нашем домашнем быту предметами первой необходимости. А в сферу труда машины вошли так стремительно, что мы, все еще ошеломленные и привыкшие к ручному труду, недоумеваем, куда нам девать свои руки. Возможности быстрого передвижения увеличиваются столь неограниченно, что расстояния, вчера еще нас поражавшие, мы считаем сегодня за ничто.

Не стоит и гадать, кто счастливее: человек ли, не видевший на своем веку никаких перемен, или же мы — дети современной, каждый миг меняющейся технической цивилизации. Что касается меня, то я готов отвесить земной поклон этой цивилизации, которая дает нам возможность и летать куда быстрее орла; и видеть, что происходит на всех континентах; гонять мяч, пока машина пашет и жнет вместо нас; и возвращать к жизни людей, уже ступивших одной ногой на тот свет.

Да, я готов сделать это! Но вместе с тем я не могу забыть, что жить в наш атомный век — это не только привилегия, что «Роза», называемая цивилизацией, имеет и шипы, что если одной рукой она нам дает, то другой она же у нас и отбирает; что если одной рукой она нас ласково гладит, то другой хватает за горло; что вместе со всеми теми благами, которые она нам предлагает, она порой угрожает нашей жизни физически, в прямом смысле слова, и угроза эта стала уже фактом «постоянного присутствия» в нашем духовном мире. Я заметил — в самые светлые, даже счастливые мгновенья вдруг ни с того ни с сего оборвется что-то внутри от леденящей мысли: а не ослепит ли тебя нежданно-негаданно ядерная молния, не уничтожит ли, не сметет ли тебя однажды с лика этого чудесного «божьего» мира ядерный вихрь в тот самый момент, когда ты будешь лежать на полянке и любоваться голубым небом…

Эта присущая нашему времени неуверенность не только унижает тебя сознанием зависимости от какого-то изобретения, от чьей-то чужой воли или даже прихоти; она не только тебя пугает и возмущает — неуверенность незаметно меняет весь твой внутренний мир. Правда, на свете всегда было полно всяких страхов. Наш далекий предок, живший в каменном веке, наверняка испытывал ужас перед пещерным медведем, но он все же знал, что может уцелеть, если выследит медведя, если сумеет загородить вход в его логово, чтобы сжечь его там или убить. Этого блага — надежды на самозащиту — большой или малой — современного человека практически лишает ядерная бомба. Гибель грозит ему вместе с его близкими, его потомством, со всем человечеством. И не на день и не на два поселилась в нем эта тревога, а навсегда, или по крайней мере до тех пор, пока атомные, водородные, кобальтовые или кто знает какие еще ядерные бомбы существуют хоть в какой-то точке земного шара.

Верно, всему миру известно, что на свете есть силы, противодействующие применению атомной бомбы, — прежде всего Советский Союз, который ведет упорную борьбу за запрещение ядерного оружия, но можем ли мы быть уверены в том, что при фатальном стечении обстоятельств ядерная война все же не вспыхнет? Такой уверенности еще нет. Вопрос о «гарантиях» начал обсуждаться еще в январе 1946 года (спустя всего лишь несколько месяцев после взрыва первой атомной бомбы над Хиросимой) в только что созданной тогда Организации Объединенных Наций, но столь желанное для миролюбивых сил абсолютное запрещение ядерного оружия все еще не достигнуто. А готовые для взрыва сотни, может быть, и тысячи ядерных бомб продолжают нависать над человечеством как дамоклов меч. Известно, что их вполне достаточно для того, чтобы многократно уничтожить жизнь на нашей планете, так что мы можем с умилением вспоминать меч изобретательного Дамокла, способный отсечь лишь одну голову и опустошить силой ужаса лишь одну человеческую душу, тогда как ядерный меч нависает одинаковой угрозой над каждым из трех миллиардов человеческих существ.

Некогда в нашем старом болгарском журнале «Природа» один из авторов, обсуждая проблемы будущей «воздушной войны», выражал сожаление, что человеку придется тогда умирать не под звуки полкового оркестра, а под гул аэропланного пропеллера и грохот авиабомб. В другой книге — «Война двухтысячного года» — другой автор изобразил кульминацию этой войны в картине смерти главного героя (японца), который с криком «Банзай!» выбрасывался из кабины аэромобиля, чтобы дать возможность своему товарищу набрать необходимую для схватки с противником высоту.

Эти представления о «войне будущего» выглядят в наши дни не просто наивными, но смешными, ибо теперь перед глазами всегда встает тот зловещий огненный вихрь, который за несколько секунд смел с лица земли Хиросиму, расплавив с одинаковой легкостью людей и железобетон.

По сравнению с таким способом уничтожения средневековые ужасы Столетней и Тридцатилетней войн кажутся идиллией. Потому что в те времена даже самые жестокие наемники выбирали, кому стать жертвой их копья, и могли проявить милосердие хотя бы по отношению к детям или беременным женщинам, тогда как во власти слепой ядерной молнии уничтожить всех подряд и сверх того еще отравить землю радиоактивными осадками чуть ли не на вечные времена.

Атомный страх уже проникает и в наши сны. Мне часто снится, как земля — испепеленная, опустошенная, испускает последний дух, а я весь трепещу от ужасной мысли, что оказался столь беспощадно одинок и что со всем навсегда покончено.

Проникнув в наше сознание и подсознание, ядерная угроза уже покрывает своей коварной тенью наш душевный мир. Мешая нам верить времени, полагаться на время, она незаметно подтачивает нас, заставляя нетерпеливо, поспешно, порой даже грубо пользоваться дарами жизни и нарушать «естественный порядок естественных вещей».

Но кроме наносимой людям психологической травмы, ядерная угроза травмирует нас и физически — в самом прямом смысле этого слова — радиоактивной губительной отравой — последствием произведенных до сих пор боевых и опытных ядерных взрывов. Известно, что при этих взрывах возникает огромное количество продуктов радиоактивного распада, которые, распыляясь в атмосфере, выпадают затем в виде «осадков» во всех частях земного шара. Один из самых опасных элементов этих «осадков» — радиоактивный изотоп стронций-90. Попав на траву, буйный стронций-90 через коровье молоко проникает в человеческий организм, накапливается в костях и начинает поражать своими бета-частицами костномозговые клетки, которые воспроизводят красные кровяные тельца.

После атомного взрыва в Хиросиме дождь из стронция-90 оросил даже землю самих американцев, сбросивших первую атомную бомбу, и, проникнув в молоко, стал причиной резкого роста заболеваний злокачественной анемией в США. Уже установлено: с наращиванием испытаний атомного оружия увеличивается накопление стронция-90 в корме для скота, в его молоке, а затем и в человеческом организме.

Вследствие воздушных течений радиоактивным стронцием-90 «награждаются» все народы мира, независимо от того, испытывают ли они сами атомные заряды. В этом отношении особенно несправедливо страдают народы Скандинавского полуострова, которые неизвестно по каким причинам обременены особенно большими осадками стронция. Если бы дело было только в осадках, мы попивали бы их с молоком и не так уж шибко переживали, но ведь наносимый нам ущерб не ограничивается распылением радиоактивных веществ. Точно установлено, что ядерные взрывы в атмосфере разрушают одну из самых ценных подкладок атмосферной «шапки» Земли — озонную оболочку, которая заслоняет нас от смертоносных космических излучений. Каждый атомный взрыв в атмосфере разрывает то тут, то там эту и без того тонкую озонную броню, и, таким образом, наша земная «голова» становится все более открытой, незащищенной.

«Да! Все это так, — возражают оптимисты, — ядерная техника в самом деле несет человечеству серьезные неприятности, но ведь атом неразрывно связан с нашим будущим, потому что это самый перспективный источник энергии, притом в драматический для нашей цивилизации момент, когда традиционные источники — уголь и нефть — уже находятся на грани истощения».

Это, разумеется, верно: овладение ядерными процессами даст действительно отличную возможность получать необходимую и к тому же дешевую энергию на атомных электростанциях, которые усиленно строятся во всем мире. Строятся настолько усиленно, что если энергия, выработанная ими в 1970 году, составляла лишь 2 % мирового производства электроэнергии, то лет через 25 она уже составит 50 %. Ядерная энергия, несомненно, будет играть важную, более того — незаменимую роль для человека, во всяком случае до тех пор, пока наука не найдет способов использования других видов энергии — солнечной, океанической, вулканической, энергии ветра или же, наконец, энергии, которую, как предполагается, можно будет выделять и использовать при синтезе водорода.

Все это так. Но светлая атомная перспектива омрачается обстоятельством, которое ставит нас перед новыми тревогами и новыми трудностями. Дело в том, что работа современной атомной электростанции связана с производством нового, не существующего в природе элемента, названного плутонием, который распадается подобно урану-235 и может быть использован не только как горючее для атомных электростанций, но и как «материал» для изготовления атомных бомб.

Значение плутония с этой точки зрения становится еще очевиднее, если принять во внимание, что одна АЭС мощностью в 500 мегаватт электроэнергии обеспечивает производство 120 килограммов плутония — количества, вполне достаточного для изготовления 12 атомных бомб, по своей мощности равных той, которая смела с лица земли несчастную Хиросиму.

Согласно авторитетным прогнозам, в 2000 году, когда, как предполагается, число АЭС достигнет двух-трех тысяч, количество производимого в них плутония составит около тысячи тонн ежегодно и может обеспечить изготовление уже многих тысяч атомных бомб.

На практике это означает, что все страны, которые имеют АЭС, смогут вооружиться атомными бомбами, потому что секрет атомной бомбы уже давно стал секретом полишинеля. А число стран, которые будут иметь АЭС или даже только атомные реакторы для научных целей, составит несколько десятков… Более того — по мнению известного атомного физика Теодора Тейлора, изготовление атомных бомб станет тогда по силам «каждому толковому студенту-физику, если он будет располагать 10—12 килограммами плутония и заброшенным гаражом для конструкторской работы». При том способе хранения ядерных веществ, который существует в Америке, как утверждает Тейлор, раздобыть плутоний — дело куда более легкое, чем ограбить банк, а одной самодельной бомбой размером с апельсин можно преспокойно уничтожить сто тысяч человек. И вот она, беда: когда ядерная бомба станет доступной для многих стран, если не для всех, ограничить ее использование будет чрезвычайно трудно, чтобы не сказать — невозможно. Ведь достаточно такому оружию попасть в руки диктатору-психопату вроде Гитлера. Теперь никто не сомневается, что Гитлер обрушил бы на людей не одну атомную бомбу, успей только он их изготовить. Исключена ли возможность появления завтра какого-нибудь нового его собрата, который, обзаведясь необходимым количеством плутония, не сделает первого рокового шага ко всеобщей ядерной войне?

А не может ли случиться и так, что атомная бомба попадет в руки самого обыкновенного гангстера и мы услышим однажды, что над Парижем, к примеру, кружит самолет с тремя вымогателями, которые предупреждают, что через несколько минут город будет уничтожен, если Национальный банк не предоставит свои сокровища уполномоченному ими лицу.

И еще одно обстоятельство, значение которого не вызывает сомнения: ведь только одна (единственная!) микроскопическая частица плутония может вызвать рак легких, если попадет в них, а 14 граммов плутония-239 составляют сто миллионов доз, каждая из которых способна вызвать заболевание раком. В общем, плутоний, как возбудитель рака, не имеет пока себе равных, так что смерть не знала еще никогда более полного своего олицетворения, чем это безобидное на вид вещество, чье все более возрастающее присутствие в атмосфере не обещает человечеству ничего светлого.

Чтобы закончить разговор о тревогах, вызываемых у нас «атомной кухней», коротко отметим ее не совсем безобидное свойство оставлять очень большие количества радиоактивных и, следовательно, весьма опасных для жизни — в самом прямом смысле слова — отходов. Некоторые из этих отходов почти «вечны», если иметь в виду, что углерод-14, например, распадается за 5000 лет, йод-120 — за 20 миллионов лет, а уран-238 — за 2 миллиарда лет, притом только наполовину. Одни прячут эти вечные яды глубоко под землей в заброшенных штреках рудников и шахт. Но есть ли гарантия, что эти подземные галереи при каком-то перемещении пластов земной коры не окажутся вдруг на поверхности и не вынесут туда снова то, что так старательно пряталось? Другие делают бетонные капсулы и опускают их в океан. Но кто может гарантировать, что они выдержат необходимые двадцать миллионов лет, пока бессмертный йод-120 не станет безопасным?

И все же не ненадежность могил для ядерных отходов — самая большая наша беда; изобретательная наука, вероятно, сможет что-то придумать, чтобы обезопасить их. Сложнее обстоит дело с зараженной водой после ее прохождения через «атомную кухню». Эта вода, содержащая в себе порой только «следы» атомного ядра, уходит в реки, из рек в моря. И тут происходит нечто весьма неприятное; как установлено, рыбы, водоросли и планктон словно магнит притягивают и накапливают в себе радиоактивные вещества. Так, радиоактивность водорослей в реке Колумбия (США) оказалась в 5000 раз выше, чем радиоактивность воды, в которой они живут. В реке Клинч (США), зараженной атомным заводом, планктон в 10 тысяч раз более радиоактивен, чем ее вода, а рыбы — в 20—30 тысяч раз. Вот так пресноводные и морские животные и растения становятся действительно опасными для человека, а надежды на использование планктона как белкового резерва и вообще как «пищи будущего» внезапно омрачаются все возрастающим загрязнением океана промышленными отходами и радиоактивными веществами. Попадая через посредство морских продуктов в человеческий организм, радиоактивная «отрава» накапливается в нем и вызывает генетические изменения, которые ведут к вырождению, к раковым и другим заболеваниям.

И вообще зловещий огненный «дух Хиросимы», который как будто был уже загнан в бутылку, стал проявлять способность к различным перевоплощениям. Некоторые из них в самом деле привлекательны своей «кротостью» и полезностью, другие — ужасны. Но все, в конечном счете, зависит от нашего, от человеческого духа, от того, сколь высоким, окажется разум (и мораль) людей, которые держат в своих руках атом, — на уровне ли каменного века или же на высоте современной технической цивилизации. От того — и это отнюдь не в последнюю очередь, — будут ли люди перед лицом страшной угрозы сложа руки наблюдать за «атомными процессами».

ГЕНЕТИЧЕСКАЯ БЕЗДНА

Одним из первых, кто заглянул в эту бездну, чтобы не сказать первым, был Джеймс Д. Уотсон — ученый, который в 1953 году впервые установил, каково строение молекул дезоксирибонуклеиновой кислоты, кратко называемой ДНК. До 1953 года было известно, что наследственная «аппаратура» находится в маленьких неотесанных палочках длиной в одну тысячную миллиметра, называемых хромосомами, которые являются неотъемлемой составной частью каждой живой клетки, но внутрь хромосомы никто еще не заглядывал. Джеймс Д. Уотсон сумел это сделать и обнаружил внутри ее молекулу — носительницу наследственных признаков и уточнил ее строение.

А оно оказалось довольно странным. Увеличенная в 8 200 000 раз эта молекула (ДНК), похожа на кусок скрученной веревки толщиной с сигарету. Оказалось, что эта «скрученная» молекула, зажатая внутри хромосомы, достигает, если ее растянуть, около метра в длину и представляет собой нечто смахивающее на винтовую лестницу — деревянную, с двумя опорными балками, к которым прикреплены ее многочисленные ступеньки. И как раз в эти ступеньки вложена в форме химических соединений вся информация ДНК, все то, что делает нас живыми, программа развития клетки и всего организма, начиная с цвета ресниц вплоть до унаследованных особенностей темперамента.

Клетки узнают «волю» своей верховной повелительницы Дезоксирибонуклеиновой кислоты посредством особых «связующих» веществ и передают ее клеточным строительным органам для выполнения. От этой верховной воли зависит, какими будут наши глаза — синими или серыми, изгиб большого пальца, тембр голоса, аромат тела, глубина извилин мозга и т. д. И что особенно интересно, — каждая клетка содержит всю информацию, всю программу развития организма. Целиком всю наследственность! Когда клетка размножается, то есть делится, тогда ДНК раскалывается на две симметричные половины, при этом «ступеньки» лестницы раскрываются, как зубцы застежки «молния». Механизм «верховного командования», осуществляемый ДНК, действует безошибочно. Если же когда-нибудь ДНК скомандует «неправильно», то происходит это по причине «внушения», воздействия или скорее насилия, пришедших извне, таких, как, например, радиоактивное облучение или атака клетки определенными химическими веществами, которые взрывают целые ступеньки лестницы ДНК и вызывают генетические изменения.

Я позволил себе остановиться на этом вопросе, потому что в наш атомный век, в эпоху высокой современной технической цивилизации, все больше увеличивается концентрация веществ, которые деформируют генетическую «аппаратуру» и угрожают нам генетическими изменениями, а следовательно — уродованием, в той или иной степени, человеческой натуры.

Я начал с открытия Джеймса Уотсона потому, что оно лежит в основе «генохирургии», или так называемой «генной» либо «молекулярной» инженерии, которая в последнее время вызвала столько толков, поразив нас невероятными перспективами, обрадовав своими фантастическими посулами и потрясая своими неожиданными возможностями.

Речь идет о том, что после того, как был открыт «основной строительный блок в генетике», — молекула ДНК, — биологи соблазнились возможностью «выреза́ть» ее отдельные участки, в которых содержатся одни задатки, и пересаживать на их место другие участки, с другими индивидуальными характеристиками (например, сменить рыжий цвет бороды на черный).

Это все не шутка, потому что, возмечтав о такого рода генетических пересадках, биологи имели в виду характеристики куда более важные, чем цвет бороды. Основное свойство мечты, — то, что она крылата. Поэтому полет мечты биоинженеров достиг таких пределов, что некоторые, более нетерпеливые, уже задумываются над целостным программированием человеческой натуры, над генетическим улучшением характера человека, по крайней мере в тех пунктах, которые они считают «ошибками природы». Другими словами, они решили стать корректорами близорукой, по их мнению, природы.

Готовясь к решению этой ошеломляющей задачи, ученые сумели достигнуть поразительного результата — они создали химическим путем искусственный ген. Ген, который обусловливает красный цвет человеческой крови, например, синтезирован в пробирке в начале 1972 года. Путь от этого первого шага до следующего в том же направлении, — скажем, до синтеза генов агрессивности, великодушия или ненависти, либо какого бы то ни было другого из многочисленных генов, — это только вопрос времени, так же как вопросом времени является их пересадка в клинической обстановке для осуществления того или иного преображения человека… Вопрос времени и, разумеется, опыта. Вот почему генохирурги приступили прежде всего к экспериментам с простейшими организмами — вирусами и бактериями, у которых генов меньше и, следовательно, они легче поддаются генной инженерии (вирус SV-40 имеет 6—10 генов, бактерия — более 3000, а млекопитающие более 40 000 генов).

Вирусы — эти организмы, находящиеся на грани жизни, — оказались самым подходящим объектом для таких поистине решающих судьбу человечества опытов. Вирусы, как известно, сами не могут развиваться, они не обладают и собственным обменом веществ, не могут сами размножаться, зато наделены весьма агрессивной, деспотичной и опасной, как это будет видно далее, собственной ДНК. Вирусы — пожиратели бактерий — бактериофаги получают, например, возможность размножаться только если они проникнут в какую-нибудь бактерию. Для этого проникновения вирус использует свой хвостик, снабженный на конце зубцами, и свои ножки, напоминающие ножки паука. С помощью «ног» он цепляется как репейник за бактерию, продырявливает своим хвостом ее оболочку и впрыскивает в нее свою дезоксирибонуклеиновую кислоту. После этого вторжения голова и хвост вируса исчезают, оставляя (внутри бактерии) только его ДНК, которая принимает на себя главное командование, и по ее «приказу» бактериальная клетка начинает производить из собственного материала новые сотни вирусов — агрессоров и убийц. И это продолжается до тех пор, пока бактерия полностью не исчерпает себя, после чего новоявленные вирусы покидают опустошенную клетку и разлетаются, готовые к новым подобным подвигам. Это и есть вирус-бактериофаг — «ДНК в агрессивной упаковке» — как удачно назвал его один ученый. Живая торпеда, маленькая, но беспощадная боевая машина, которая проникает в крепость бактерии, и хотя соотношение между бактерией и вирусом такое же, как и соотношение кит — человек, «кит-бактерия» кончает жизнь самоубийством по приказу пылинки-вируса, или, точнее, по распоряжению его ДНК.

Узнав свойства вируса-бактериофага, ученые решили начать при его посредстве свои генетические опыты и делать это следующим образом: при помощи энзимов словно хирургическим ножом они срезают молекулу ДНК у вируса, удаляют из нее некоторые части, добавляют ей новые и «монтируют» таким образом вирус с новыми способностями и свойствами. Затем заставляют этот искусственно созданный вирус проникать в некоторые бактерии, размножаться там и создавать новое поколение вирусов-бактериофагов с новыми, желательными для человека свойствами.

Создавать такие новые вирусы можно не только путем срезания их ДНК при помощи энзимов, но и путем химического воздействия на гены бактериофага. Ученые при этом способе разрушают вирусную ДНК и превращают ее в кучку безжизненных руин — материал. Затем генохирурги отбирают из этого материала нужные им «части», соединяют их с помощью специальной техники и создают новые, агрессивные, способные к нападению и размножению бактериофаги.

Это было открытием столь же огромного значения, как и открытие распада атома. Что же это означает?

Это означает, что агрессивная молекула ДНК вируса-бактериофага может быть разрушена, «умерщвлена», а затем снова воскрешена. Это означает, что человек уже прикоснулся кончиками пальцев к тайне, называемой «Жизнью», что он может создавать  н о в ы е  с у щ е с т в а, каких нет в природе. Итак, человек становится чем-то вроде бога, который, дунув в горсточку глины, может сотворить из нее пока вирус, а завтра — еще черт знает что.

Следующий шаг — взятие при помощи описанных выше методов наследственной крепости бактерий (при этом в качестве троянского коня используется вирус-бактериофаг) и создание бактерий с желательными для человека свойствами. Шаг этот уже сделан.

Соединение генов различных родственных бактерий в одной молекуле, которая, будучи пересаженной в третью бактерию, начинает развиваться уже как новая, стало ныне научным фактом. Уже известно такое достижение науки, как пересадка генов стафилококков другому виду бактерий, именуемых кишечными палочками, и получение гибрида, который сочетает характеристики обоих видов. Успешно ведутся опыты с генными гибридами посредством так называемых молекул — «химер», которые представляют собой дееспособные размножающиеся «соединения» бактерий с животными генами (химеры, согласно греческой мифологии, — чудовища, соединяющие в себе части различных существ). Эти микрочудовища действуют и обогащают разнообразие природы новыми, неизвестными еще экземплярами, чье значение — к добру или не к добру они — теперь лишь предстоит выяснить и оценить.

Все эти успехи генной инженерии дают основания надеяться, что если она поставит перед собой цели производственные, то человечество обретет ту сказочную скатерть-самобранку, которая наконец-то накормит его целиком и досыта. Одна из возможностей в этом направлении — это скрещивание (прививка) бактерий, которые синтезируют атмосферный азот, с бактериями, которые живут в корнях пшеницы и кукурузы. Полагают, что с помощью этого нового вида бактерий можно будет решить поистине сказочным образом вопросы обогащения почв без минеральных удобрений.

Видоизменение производственных качеств микробов открывает перед нами широкие возможности для развития промышленной микробиологии, потому что с их (микробов) помощью можно будет увеличить производство белка для питания непрестанно размножающегося человечества. С помощью «прирученных» микробов можно будет производить и топливо, притом не из невесть каких материалов, а, например, из городских сточных вод. (Такой метод уже разработан специалистами Калифорнийского университета.)

Ученые Института биологии развития Академии наук СССР, Среднеазиатского института шелка и Ташкентского университета с помощью генохирургии создали шелковичного червя только мужского пола, который дает шелка-сырца на одну треть больше, чем женские особи. Сообщалось также, что это достижение советских ученых уже применяется на практике.

Надежды на генохирургию возлагают и фармацевты в связи с производством антибиотиков, а также и врачи. Обсуждается вопрос о лечении диабета путем заселения кишечника человека специально выращенными молочнокислыми бактериями или же бактериями, которые будут вырабатывать инсулин в тех случаях, когда выходит из строя предназначенная для этого железа.

Но пока это только еще обещания и надежды. Правда, недавно пришло поразительное сообщение: американским ученым из Института Карнеги удалось ввести гены лягушки в кишечную палочку.

Поразительное тут состоит в том, что было совершено как бы бракосочетание между лягушкой и бактерией, но что нельзя было предсказать, каково будет поведение новой генетически преобразованной бактерии в кишечнике человека, где она обретается. Разве может быть кто-нибудь уверен в том, что это не окажется причиной прободения кишок? И наконец, не приведут ли дальнейшие опыты с новыми, преобразованными молекулами ДНК в клетках животных и бактерий к созданию какого-нибудь нового типа инфекционной бактерии, не вызовут ли они новую, еще неведомую эпидемию, которая расправится со всем человечеством? Поскольку известно, что эта бактерия будет новой и что в человеческом организме не будет еще выработанных против нее защитных средств, опасность подобной «химеры» для человека отнюдь нельзя считать лишь теоретической и «химеричной».

Эта действительно серьезная опасность, вовремя понятая прежде всего самими биоинженерами, стала причиной того, что группа их во главе с самим открывателем ДНК Джеймсом Уотсоном обратилась с предложением ко всем ученым добровольно отказаться от опытов, связанных с пересадкой генетического материала в различные организмы. Национальная академия наук США присоединилась к этому обращению и призвала ученых всего мира отказаться от генетических «прививок», которые могли бы привести к «созданию новых типов инфекционных элементов, чьи биологические свойства  н е в о з м о ж н о  предсказать».

* * *

На фотографии, датированной 1953 годом, Д. Уотсон и его коллега Френсис Крик — это еще совсем молодые люди, почти юноши; они застенчиво улыбаются, стоя перед макетом открытой ими структуры дезоксирибонуклеиновой кислоты. Подозревали ли молодые ученые в эту счастливую для них минуту, каковы будут последствия их открытия, — не знаю, но то обстоятельство, что сам Джеймс Уотсон теперь выступает против опытов генетической гибридизации, достаточно ясно свидетельствует, насколько он встревожен скрытым «острием» генохирургии. Мы не знаем, каков будет практический эффект их призыва отказаться от опытов генетической гибридизации, но в одном можем быть вполне уверены: молекулярная инженерия поставила человека перед новыми серьезными искушениями и испытаниями.

Одних будет соблазнять — если уже не соблазнила — возможность изобрести новое бактериологическое оружие; другие воодушевятся желанием наживать на этом прибыли; третьи захотят действительно помогать человечеству; четвертые захотят его изменить, обновить и улучшить. Уже слышатся, правда еще робкие, голоса: «Незачем задаваться вопросом, каков человек есть, надо думать, каким его следует сделать». (Если, конечно, он после всех опытов останется жив и невредим.)

Так что вопрос этот уже затрагивает не только бактерии и животных — будем ли мы скрещивать лягушку с кишечной палочкой, либо соловья с лягушкой, или же соловья с ужом; наступит ли такое время, когда уж запоет и полетит, а соловей станет глотать лягушек и греться на грудах камней. Речь идет уже о человеке — венце природы. Хорош ли он такой, какой он есть сейчас, или же его надо подправить? И если надо что-то в нем поправить — то что именно? Что обкорнаем у него и что оставим? Это касается уже не только молекулярных инженеров, а всех нас, и касается всерьез.

Некоторые предлагают уничтожить отныне то отвратительное качество человека, которое называется агрессивностью — причину бесчисленных бед и в личной и в общественной жизни. Но опыты с животными показывают, что подавление агрессивности видоизменяет весь «характер» животного, что в его душевном равновесии агрессивность играет определенную и притом незаменимую роль; что «игнорирование биологической ценности агрессивно-оборонительных реакций и тем более устранение этих реакций может иметь роковые последствия для нормального развития как животных, так и человека»; установлено, например, во время опытов по подавлению некоторых эмоциональных центров мозга, что это вызывает «резкий спад энергии, исчезновение всякой логики в поступках и интереса к окружающему, как и почти полное исчезновение некоторых биологических функций, необходимых для сохранения индивидуума». Кроме того, «обуздание» эмоциональных центров сопровождалось почти во всех случаях исчезновением радости жизни и своего рода оглуплением.

И потом, прежде чем приступить к «исправлению» человека (позволю себе немного забежать вперед в рассмотрении этого вопроса), нам следовало бы уяснить основной момент: убеждены ли мы в том, будто все, что природа сделала с нами, людьми, на протяжении двух миллионов лет естественного отбора, есть оптимальный вариант того, что можно было с нами сделать? Если допустить, что она плохо справилась со своей работой, создав нас одновременно и плохими и хорошими, и агрессивными и кроткими, трусливыми и отважными, веселыми и мрачными, милосердными и бездушными, глупыми и умными, порой жадными до безобразия, в других случаях готовыми на самопожертвование, — тогда, быть может, действительно следует начать эту «операцию»… Если мы уверены в том, что, вмешавшись в сложный мир человеческих эмоций, мы достигнем большей радости и гармонии, большего счастья.

Интересно, что идея оперативного вмешательства в человеческую природу приходила на ум людям и до изобретения генохирургии. В одной из сказок Максима Горького я читал о человеке, который хотел достигнуть совершенства и заключил с дьяволом сделку, чтобы тот избавил его от претящих ему страстей. И начал дьявол их у него изымать. Изъял одну, другую, третью: избавил от страха, зависти, жадности, избавил и от склонности к «первородному греху», — и тогда стремившийся к совершенству увидел, что он уже не человек, что из него выпотрошили все, что в нем было.

Я читал эту сказку Горького давно и передаю ее в общих чертах, но основная мысль ее вполне ясна и, я бы сказал, назидательна.

Едва ли стоит сомневаться в том, что придет время, когда, не вступая ни в какие сделки с дьяволом, мы сможем с помощью генохирургии производить такие операции с человеком, которые избавят его от того или иного качества, от одной или другой его страсти, от той или иной его склонности; когда мы сможем произвести генетическое преобразование даже целых поколений людей, после которого они, допустим, никогда не вспылят, не возразят, не разозлятся, не расстроятся, не увлекутся и не ошибутся. Вполне возможно, что удастся получить такую удобную во многих отношениях породу людей. Но будет ли такая человекоподобная пластмассовая конструкция иметь что-либо общее с тем, кого сейчас мы называем Человеком, с традиционным, скажем так, понятием «Человек»?

Может быть, кто-то и верит, что этот новый вид человека будет более высокой ступенью лестницы нашего развития. Все равно — это будет совершенно другое существо, подчиненное другим закономерностям, другим волям, а не воле природы. Разве только что мы свои человеческие вольности и дерзости припишем опять-таки матери-природе, с которой не впервые вступаем в спор, не впервые сталкиваемся и схватываемся в единоборстве.

ПЕПЕЛИЩЕ ПАЛЕОЛИТА

Одно из первых столкновений Человека с Природой началось в эпоху палеолита, «эпоху неотесанного камня», может быть, сразу же после открытия огня. Обнаруженные в Северной Германии и Бельгии огромные палеолитные пласты золы не оставляют никакого сомнения в том, что наши далекие предки не очень-то церемонились с лесом и жгли его, если им нужно было гнать диких животных с места на место или создать пастбище, или, наконец, освободить землю для обработки. Позже, уже научившись мастерить металлические топоры, наш поднаторевший прапрадед вырубал леса, оставляя поваленные деревья сохнуть в течение лета, осенью он сжигал их, а весной засевал это пепелище окультуренными злаками. Это так называемое «огневое» или «подсечное» земледелие. С помощью огня сводили свои леса, чтобы добыть новые площади земли для ее возделывания, племена майя в Южной Америке. Таким же способом расправлялись со своими лесами в Междуречье месопотамцы, с лесами Эллады — древние греки, древние испанцы — с испанскими лесами, и т. д. По такой же «огневой» системе создавались до недавнего времени новые поля и у нас в Родопах.

Многие из полей, созданных таким способом две тысячи лет назад в равнинных местах, используются и по сей день, но совсем иная судьба у пожогов в горах. После первого обильного урожая хорошо удобренная золой почва горных полей-пепелищ быстро промывается дождями, оскудевает, утрачивает свое плодородие. А затем при первом же сильном ливне медленно или быстро, — в зависимости от крутизны склона, — смывается и уносится в ближайшую же реку и вместе с ее водами устремляется в море. А то, что остается от этих бывших полей, представляет собой голые подпочвенные скалы, или, в лучшем случае, лишенные почвенного перегноя пласты щебня, куда возвращение леса уже невозможно.

С помощью «огневого» способа получения пахотных земель почвы, созданные Природой на крутых склонах гор в течение тысячелетий, могут быть уничтожены во время проливных дождей, при этом практически навсегда, всего лишь за несколько минут.

Наряду с земледельцами «огневым» способом уничтожения лесов (и земли) непрерывно занимались многие поколения чабанов и пастухов козьих стад. Они тоже сжигали леса, чтобы обзавестись пастбищами для своих стад. Свой «вклад» в уничтожение лесов внесли и животные, особенно козы, которые питаются преимущественно молодыми побегами деревьев и кустарников. На что способны эти попрыгуньи, видно на примере острова Святой Елены. В 1513 году испанские моряки поселили там первых двух-трех коз, которые быстро размножились и стали представлять настолько серьезную угрозу для кустарников и лесов, что один из губернаторов пытался в 1709 году запретить их разведение на острове. Пытался, но безуспешно. А сто лет спустя — в 1800 году — зеленый остров Святой Елены был потравлен ими, как говорится, «с головы до пят».

Примерно таким же образом расправились козы с кустарником и лесами в Греции и Испании. Аттика, например, лишилась лесов еще в пятом веке до нашей эры, разумеется, не только из-за коз, но и из-за людей, которые безжалостно вырубали их и жгли. Так было и в Греции, Италии, Финикии, Вавилоне, и на земле племени майя, да и вообще всюду, где развивалась цивилизация.

Наряду с уничтожением лесов все ощутимее сказывалась на плодородии земли ее эрозия, отрывавшая кусок за куском от созданных столь большими усилиями полей. Со временем количество таких обеспложенных, опустошенных земель достигло тех двадцати миллионов квадратных километров, которые существуют и ныне, как наследие недальновидного обращения с природным благом, именуемым «лес» (это на пять миллионов квадратных километров превосходит нынешнюю пахотную сельскохозяйственную площадь на поверхности нашей планеты!). Имеются целые районы, изрядно пораженные, порой даже окончательно погубленные почвенной эрозией, разразившейся вслед за вырубкой лесов. Некоторые исследователи цивилизации племени майя определенно утверждают, что она погибла в результате ущерба, нанесенного земле «огневым» хозяйствованием. Когда-то более половины территории Греции было покрыто лесами (около 65 процентов), а теперь продуктивные леса покрывают лишь 4 процента ее площади. Остальное — это либо голый камень, либо, в лучшем случае, обглоданные козами кустарники. Недаром подобные пейзажи вынудили Ламартина написать в 1835 году в своих путевых заметках, что земля Греции превратилась для ее народа в саван и похожа на древнюю гробницу, из которой извлечены кости, а камни разбросаны и потемнели за минувшие с тех пор века. Подобные пейзажи заставили Райфенберга воскликнуть: «Кочевник не столько сын пустыни, сколько ее отец».

Обширный край, расположенный между реками Тигр и Евфрат, который слыл когда-то райской землей благодаря своему изобилию, ныне большей частью представляет собой полупустыню, и главная причина этого — уничтожение лесов.

Тот, кому случалось видеть «с птичьего полета» горы в Иране, знает, что представляет собой, как говорится, до костей ободранная гора, лишенная даже самой ничтожной растительности. Нечто подобное видел я и в Сирии, на пути в город Пальмира. Чтобы добраться до него, надо пересечь котловину длиной около двухсот километров и шириной, наверное, километров 150 — ровную и голую, как противень, обросшую лишь колючими растениями и травой. Пока мы ехали в автомобиле по шоссе, мы видели и горы, ограждавшие котловину — голые, как будто выбритые, без единого деревца, кустика или листочка. Они были словно выскоблены наждачной бумагой, чтобы не осталось ни горстки землицы, ни чего-нибудь зеленого на ней. А в древних летописях говорилось (как мне потом объяснили), что путь от Дамаска до Багдада проходил когда-то через такие леса, что водители караванов целыми днями не видели солнца и неба. И верно — тут действительно должны были быть леса; в этом можно было убедиться по сухим руслам протекавших тут когда-то рек — их часто пересекала дорога, по которой мы ехали.

Глядя на эти мрачные суходолы, мы спрашивали себя: «Неужели тут действительно были реки? Неужели эта земля обрабатывалась и плодоносила? Неужели на соседних возвышенностях действительно были леса?» Потому-то и было столь велико наше удивление, вызванное Пальмирой: остатки этого античного города были разбросаны на обширном пространстве, — а это явно свидетельствовало о том, что город этот был благоденствующий, огромный и блистательный. Об этом лучше всего говорила одна полусохранившаяся улица, шириной около 12 метров, окаймленная уже частично разрушенными, но все еще великолепными мраморными колоннами. Такой большой и блистательный город не мог бы возникнуть посреди пустыни. Город ведь рождается в результате благоденствия и накопления богатства.

Самое поразительное зрелище, однако, ожидало нас в музее, где мы увидели на центральном месте искусно изготовленную мозаику, взятую, вероятно из дворца Зенобии — последней королевы свободной Пальмиры. На мозаике была изображена в центре ее сама Зенобия во время охоты на вепрей. Сидя верхом на лошади, она неслась галопом с луком в руке через густой лес вслед за несколькими вепрями. Не может и быть речи о том, чтобы это был вымышленный лес и вымышленные вепри. Художник просто копировал действительность, и не могло быть никакого сомнения в том, что соседние с Пальмирой, ныне совершенно голые горы, были когда-то покрыты девственными лесами и населены крупной дичью; что оттуда брали начало полноводные реки и обильно поили плодородные поля, с которых жители этих мест получали по три и больше урожая в год.

Осадки наверное и тогда, как и теперь, были здесь скудными. Но река давала достаточно влаги для орошения, а великолепные оросительные системы действовали безотказно. Мы видели одну из них, сохранившуюся еще с римских времен, в городе Хам — огромное, диаметром около 25 метров, колесо, оснащенное ведрами, которые зачерпывали в реке воду, а затем, приводимые в движение ее течением, поднимали ее и выливали в канал, по которому благодатная влага направлялась к виноградникам и садам. С помощью подобной оросительной системы спекшаяся сухая почва вокруг Пальмиры, заросшая теперь колючими травами, когда-то давала обильные урожаи различных зерновых культур и овощей. Имелись тут и пастбища, луга, скот и благоденствие, по крайней мере до тех пор, пока римляне не победили в страшном бою войска Зенобии и не захватили ее королевство.

Именно в это ли время, или позже были вырублены и потравлены леса Пальмиры — не знаю, но нет сомнения в том, что тихая катастрофа в этом райском уголке Земли началась именно с этого момента. Краткие, но проливные дожди смыли с гор плодородную почву, а некогда полноводные горные потоки и реки пересохли. А пересохли они потому, что лесная почва удерживает почти в семнадцать раз больше воды, чем «голая». Лесная почва просто поглощает воду и переправляет ее в земные недра, откуда она после этого струится снова в виде родника или реки. На голой же почве этого не происходит. Дожди как упадут на землю, так сразу же и стекают по склону вниз — быстро, порой стремительно, не имея времени пропитать ее, и проносятся как мутный, иногда даже страшный поток, уносящий с собой все, что встретится ему на пути.

Вот с этого и начались беды и кончилось благоденствие Пальмиры — с уничтожения лесов и пересыхания рек. И не только в Пальмире. Нынешние раскопки на землях Халдеи и Ханаана обнаруживают следы их удивительной цивилизации глубоко под толстым пластом песка, нагромоздившегося здесь в результате страшной эрозии.

Собственными глазами видел я ипподром для состязаний конных колесниц в финикийском городе Тире, весь покрытый наносами вплоть до последнего — девятого — ряда каменных лож (пять метров высоты!). Остроумные реставраторы этого, может быть, лучше всего сохранившегося на Земле древнего ипподрома умышленно оставили часть окаменевших песчаников, чтобы показать посетителям, наряду со всем прочим, что означает эрозия! И это в городе, расположенном совсем близко от знаменитых в древние времена, а теперь исчезнувших кедровых лесов. Сохранилось письмо царя Соломона к Хираму — правителю Тира, в котором знаменитый иудейский самодержец приказывал доставить ему кедровые бревна для строительства дворцов. Дошло до нас и многое из торговой переписки относительно вывоза ливанского кедра в Египет. Эти документы позволяют понять, как в свое время стали исчезать (пошли на вывоз) обширные кедровые леса в горах Ливана, довырубленные затем завоевателями этой страны, из-за чего в наше время здесь осталась лишь небольшая рощица — из сотни деревьев.

Проезжая по Ливанским горам из Дамаска в Бейрут, мы видели, как грузовики доставляют туда землю и высыпают ее на специально подготовленные на оголенных возвышенностях террасы для того, чтобы восстановить почву, а вслед за тем и зелень древних, славных и красивых в античные времена гор. Так современные ливанцы искупают вину своих предков, увлекавшихся торговыми сделками.

Расплачиваются за провинности предков перед лесом и испанцы, которые пытаются засадить соснами и пихтами свои горы, ставшие, как говорится, сплошной голью. Расплачиваются и греки: их водохранилище «Керкени» на реке Струма утратило за девятнадцать лет треть своего объема из-за обрушивающихся в него бурных потоков жидкой грязи и песка. Особенно дорого вынуждены расплачиваться американцы, потому что эрозия почвы вследствие обезлесивания северной части США сказывается весьма драматично. За тридцать лет некоторые водохранилища утратили там 80 % своей вместимости, а в штате Техас водохранилище на Колорадо всего лишь за шесть лет и девять месяцев было до половины занесено илом и песком.

И это ведь только малая частица той огромной расплаты, на которую обречено современное человечество, поскольку прямые потери обрабатываемой земли, являющиеся последствием уничтожения лесов, — н е и с ч и с л и м ы, не говоря уж о косвенных, таких, например, как кислородное оскудение атмосферы. Каково значение лесов для «очистки» воздуха, видно из того, что в процессе роста одно буковое дерево высотой в 25 метров и шириной кроны в 15 метров перерабатывает 40 миллионов кубических метров воздуха, очищая его от углекислого газа, чтобы накопить необходимые ему для наращивания древесины 6000 килограммов углерода.

Один гектар зеленой площади, заросшей наполовину деревьями и наполовину травой, поглощает в процессе фотосинтеза за 12 часов 900 килограммов углекислого газа и выделяет 650 килограммов кислорода. А одно только зеленое дерево производит за день кислорода в пятнадцать раз больше своего объема. Кроме того, продолжительные и систематические наблюдения показали, что леса влияют и на увеличение осадков. Доказано, что во Франции в лесных районах осадков на 3—19 процентов больше, чем в обезлесенных. То есть это означает, что если в обезлесенных районах выпадает на квадратный метр 500 литров осадков, то в лесных местностях осадки могут достигнуть 600 литров на квадратный метр.

У нас, в Болгарии, предупреждение метеорологов о том, что «во второй половине дня в горных районах пройдет кратковременный дождь», стало чуть ли не постоянным в прогнозах погоды. Установлено кроме всего прочего, что насыщенный кислородом и смолистыми испарениями лесной воздух убийственно действует на бактерии. (Если, например, в одном кубическом метре воздуха на Елисейских полях в Париже имеется 88 тысяч микробов, а в большом парижском магазине их 4 миллиона… то в лесистых Вогезах один кубический метр воздуха содержит всего лишь… 12 микробов.) До сих пор речь еще не заходила о лесе, как источнике столь необходимой нам древесины, о том, что более 12 тысяч видов предметов и различных приспособлений (некоторые утверждают даже, что их насчитывается 25 тысяч) изготовляется из древесины — от ящиков для черешни до пропеллера самолета, не говоря уж о значении древесины для строительства и производства бумаги.

При расцвете современной синтетической химии, которая создала уже сотни, чтобы не сказать тысячи, видов новых материалов, она все еще не изобрела такого вещества, которое обладало бы техническими качествами древесины; вот потому-то древесина во многих отношениях остается пока незаменимой. Короче говоря, лес — это и воздух, и почва, и вода, и здоровье, и незаменимый материал; лес является и защитником водоемов, чье существование определяется исключительно степенью эрозии в их водосборных бассейнах, либо — что то же самое — степенью загрязненности рек, которые вливаются в них и медленно или быстро их засоряют.

Болгарский лес тоже многое видел и многое выстрадал, особенно после установления османского владычества, когда леса сплошь вырубались в целых районах страны; так были, например, уничтожены вековые дубравы в Восточных Родопах. В исторических хрониках упоминается, что личное стадо свиней византийского императора Иоанна Кантакузина, которое паслось в этом лесу, насчитывало 50 тысяч голов, а это говорит, кроме всего прочего, об изобилии желудей и, разумеется, самих дубов. Позже — отчасти для получения древесного угля, отчасти для устройства новых пастбищ и полей, — эти знаменитые в прошлом дубравы были постепенно истреблены, а почву с оголившихся крутых склонов смыли дожди, и потому теперь по берегам реки Арда, да и во многих других местах Восточных Родоп — повсюду голые камни.

Хотя это и выглядит странно, но именно в теплых Восточных Родопах были прежде не только дубовые, но и сосновые леса. Там и по сей день есть местности (хотя и без хвойных деревьев), которые называются «Чамдере» (Сосновая долина), «Бориката» (Сосна), «Чамлыка» (Хвойная излучина), «Элата» (Пихта) и так далее, наряду с такими местностями, как «Бучето», «Буково», «Буката» (от «бук»), «Лесковина» (от «леска» — орешник), «Габровица» (от «габыр» — граб), «Дряныт» (от «дрян» — кизил) и так далее. Эти голые теперь места были до недавних времен покрыты лесами — источником свежести и прохлады, полноводных рек и бурливых родников.

Неподалеку от села Забырдо (Смолянский округ) до 1907 года прямо над ним в местности, именуемой «Камень», рос многовековой густой сосновый лес. В 1907 году забырдовцам вдруг взбрело в голову сжечь его, вспахать освободившуюся землю и засеять ее ячменем. В первое лето, а затем и во второе уродился прекрасный ячмень. Но когда наступило третье — прошли ливневые дожди и, смыв всю почву, буквально до песчинки оголили «Камень». И торчит этот «Камень» по сей день голый, безжизненный, и нет на земле такой силы, которая снова покрыла бы его лесом, потому что для восстановления леса требуется почва, а для восстановления только одного сантиметра почвы необходимо сто лет.

Примеров подобного наследства так много, что, где бы мы ни находились, достаточно лишь оглядеться по сторонам: если мы в Софии — взглянуть на обглоданные ливневыми потоками красноватые скалы на южных склонах Стара-Планины; если мы в Ограждене, то даже нет необходимости приглядываться: там все — гора целиком от подножья до вершины — словно гигантскими когтями процарапана топорами древних рудокопов и копытами коз.

Если вы отправитесь когда-нибудь на турбазу «Явор» или «Бындерица» в Пирин по шоссе, врезающемуся в горы, обратите внимание на то, что вся величественная громада, именуемая Пирин-гора, состоит из камня, а слой земли, прикрывающей ее — не больше пяди — слой той драгоценной, ничем не заменимой, болезненно тонкой, благородной почвы, которой питается и на которой держится так называемый Пиринский лес. Я просто цепенею при мысли, как легко и быстро осыпалась бы ко всем чертям эта нежная пиринская почва, если бы кто-нибудь решил снять с нее зеленую броню.

Возле села Лыките (Смолянский округ) можно увидеть голые, словно выбритые, каменистые местности, именуемые «Бориката» («Сосна»), «Тымничиште» («Темнотища»), «Элока» (от «эла» — пихта) и т. д., — их постигла та же судьба, что Забырдовский «Камень». Сотни подобных названий в Родопах — словно надгробные кресты над погубленными лесами.

9 сентября 1944 года застало нас с миллионом гектаров обезлесенной и в той или другой степени опустошенной ливневыми потоками земли. Вину за это несут не только завоеватели, не только пастухи-турки и каракачане, не только козопасы, чабаны и углежоги. Большая часть этих погубленных лесов была вырублена после освобождения Болгарии от османского ига лесоторговцами и концессионерами, вступившими в сговор с власть имущими, которые наживались на гибели лесов-мучеников…

Как бы там ни было — вырубленный лес уже вырублен. Унесенная почва — уже унесена, и пусть земля ей будет пухом! Исчезнувшие леса больше не существуют — царство им небесное! Но о гибели этих лесов нам надо всегда помнить! Она ведь не только служит обвинением прошлым поколениям, но она также и предупреждает нынешние, что вырубка деревьев не проходит безнаказанно.

А теперь давайте-ка спросим себя: хорошо ли поняли это предупреждение и хорошо ли запомнили мы, болгары, уроки бездумной вырубки лесов?

Прежде чем дать ответ на этот вопрос, мне хочется отметить, что болгарский крестьянин в общем-то понимал значение леса для плодородия почвы. Например, жители моего родного села Яврово называли огромные старые дубы «плодородниками» и не только не вырубали их, но оказывали им чуть ли не религиозные почести. Каждый год в восьмой четверг после пасхи, когда весна становится такой свежезеленой и неуемной, все крестьяне моего родного села, облачившись в свои самые нарядные одежды, отправлялись с песнями и музыкой к «плодородникам», закалывали для них жертвенных животных, преподносили им подарки и плясали хоро под сенью многовековых хранителей плодородия, завершая так этот веселый и приятный день традиционных даров и почестей. Дубы получали свои подарки, а люди — надежды на хороший урожай…

Когда в 1854 году для постройки сельской церкви понадобились дубовые стволы, крестьяне, посланные срубить их, прежде чем замахнуться топором, зажигали на деревьях свечи, а затем, сняв перед ними шапки, просили у них прощения. В таком почете были эти большие, могучие деревья в лесу.

Вспоминаю, что когда мы с отцом ходили в лес, он, прежде чем замахнуться топором, чтобы срубить какое-нибудь дерево, снимал шапку и кланялся ему. А вот как возник у села большой сосновый лес в местности, именуемой Руен. Это произошло во времена османского ига. Собрались все жители села, запрягли в соху двух молоденьких, еще не ходивших в упряжке волов и очертили бороздой будущий лесной заповедник. Время от времени процессия останавливалась, люди клали на землю почерневшее медное ведро, перевернутое вверх дном, на него взбирался заклинатель и произносил грозные проклятия, обращенные к каждому, кто когда-нибудь переступит эту борозду о топором в руках. Традиция чтить лес и большие деревья присуща не только болгарам; иудеи и арабы с религиозным почитанием относились к пальме и верили, что она сотворена в земном раю из того же, из чего были созданы Адам и Ева. Индусы же считают священным деревом смоковницу, а Брахма назвал ее царем деревьев. Будда освятил это верованье, и сам просидел целых семь лет под таким деревом, названным «обиталище мудрости». У персов тоже есть священные деревья, называемые ими «превосходными». В них забивают гвозди для обетов, оставляемых больными, которые просят у них выздоровления. Кроме того, персы зажигали у их корней восковые свечи и окуривали фимиамом, чтобы привлечь к себе их благоволение и милость. Римлянин Катон пишет, что почитание древних лесов в его время было священным обрядом большого значения и что срубить хоть одно дерево считалось святотатством, которое можно искупить только жертвоприношением.

Галлы, бритты и древние германцы тоже обожествляли большие дубы, считая их жилищем духов; и самым большим предсмертным желанием у них было, чтобы их похоронили под высокими деревьями в обществе этих духов.

Чему обязан этот культ лесов и деревьев? Только лишь невежеству? Но в таком случае почему наши крестьяне не совершали свои жертвоприношения перед каким-нибудь гигантским камнем и не называли «плодородицей» какую-нибудь скалу? Ясно — связанные с землей люди интуитивно, если не разумом, улавливали тесную взаимосвязь между лесом и плодородием своих полей. Этот языческий религиозный пережиток исчез бы, вытесненный христианством, если бы жизнь не напоминала каждому новому поколению столь важную, вечную истину, что лес, человек и плодородие земли действительно неразрывно связаны между собой.

Итак, болгарский крестьянин понимал или по крайней мере  ч у в с т в о в а л  значение леса, но не всегда все зависело от него, особенно в рабские времена, когда завоеватели распоряжались природными богатствами страны, и позже, в царские времена, когда торговый капитал своевольничал с родными лесами. Отнюдь не случаен тот факт, что за три неполных десятилетия после Девятого сентября 1944 года в Болгарии были засажены лесами более 1,2 миллиона гектаров пустующих земель и оголившихся горных местностей, и тем самым наша страна заняла одно из первых, если не первое место в мире по лесонасаждению. Это не могло бы произойти, если бы у нас не существовало традиционное почитание леса и деревьев, если бы болгарин не понимал значения дерева.

Однако одновременно с насаждением лесов у нас имели и имеют место случаи, которые вызывают тревогу. Речь идет не о том, что леса наши были подвергнуты в один довольно долгий период усиленной вырубке, объектом которой становился не только прирост, но и часть основных запасов. Нам нужна была древесина, и как тут не рассуждай, мы рубили лес и будем скорей всего продолжать его рубить. В таких случаях говорится: «ничего не поделаешь»… Но даже когда можно что-то «поделать» и можно обойтись без этой горькой для леса чаши — то и в этом случае не всегда без нее обходятся.

Приведу в качестве примера добычу смолы в сосновых лесах. Конечно, разумно и полезно прежде чем срубить сосну, «выдоить» из нее драгоценную смолу, которую она в себе содержит. Но тут есть и такая немаловажная деталь: массовая добыча смолы из деревьев означает и массовую их вырубку, и второе: такую вырубку согласно лесоводческой науке можно производить только в таких местах, где почве не угрожает эрозия, или — что равнозначно — смывание дождями. Ну, а как тогда объяснить повсеместную смолодобычу, например, в сосновых насаждениях на крутых скалистых и сухих склонах Родоп возле села Соколовцы? Или сплошную вырубку «каменных» сосновых лесов в ущелье Кастракли, на склонах-долины реки Буйновской или, наконец, на скалистых берегах девинской реки Дамлы-дере (опять-таки в Родопах)?

Как естественное историческое явление эти «каменные» леса (в Кастракли) являются чем-то поистине исключительным не только потому, что находятся на крутых и даже отвесных склонах, но потому что выросли не на какой-то почве, а прямо-таки чуть ли не на голых скалах. Там же, где почва есть, слой ее настолько тонок, чуть ли не прозрачен, что и самое малое посягательство на деревья, которые сейчас ее оберегают, станет роковым для существования этого с таким трудом созданного и с еще большим трудом закрепленного на скалах почвенного перегноя.

Просто трудно поверить, что лесоустроительные планы для этих мест разрабатывал лесовод, что лесовод мог обречь на смолодобычу и сплошную вырубку эти «каменные» леса, когда именно лесоводу должно было бы быть ясно, что однажды вырубленные, они не могут быть восстановлены никакой земной силой ни теперь, ни даже в какие-то грядущие времена… Не будем уж говорить и о том, что леса эти к тому же находятся в водосборном бассейне энергетического каскада «Выча», на который мы возлагаем столько надежд. Если эти «каменные» леса превратить в заповедник и сделать их доступными для туристов, тем более, что они находятся неподалеку от курорта «Пампорово», то только от платы за их осмотр Болгария будет получать ежегодно в десять раз больше, чем за смолу, которую они нам смогут дать, прежде чем их повалят (если их уже не повалили).

В Калифорнии, например, национальные заповедники принесли штату 320 миллионов долларов — в них побывали 40 миллионов посетителей, тогда как устройство этих заповедников стоило, притом на протяжении десяти лет, 277 миллионов долларов. Если сегодня люди жаждут соприкосновения с «естественной», живой природой и на жалеют денег, чтобы ее видеть, то завтра они будут готовы отдать последнее, чтобы предоставить отдых своим глазам в каком-нибудь девственном уголке природы. Ведь 80 % туристов, которые посещают Восточную Африку, делают это ради ее дикой, первозданной природы. Значит, основные валютные поступления там вызваны именно «первозданностью» саванн — не так ли?

В Родопах нет саванн, но зато есть такие живописные ущелья, обросшие «каменными» сосновыми лесами, изобилующие подземными пещерами, ручьями и реками, такими, например, как Хырлога, которые могли бы взять верх над многими другими хвалеными уголками Земли… Если мы сохраним, разумеется, их естественность и первозданность.

Одним из примеров нашего, мягко говоря, недальновидного отношения к родной природе является и случай с горной низкорослой сосной в Риле и Пирине. С тех пор, пожалуй, как зародилось наше родное болгарское лесоводство, и до самого недавнего времени одной из постоянных задач в планах лесных хозяйств Рилы и Пирина было планомерное, беспощадное вырубание низкорослой горной сосны, которую считали (как знать, может, и еще считают) с о р н я к о м. Цель этой вырубки — дать возможность более ценным древесным породам занять освободившиеся от стелющейся низкорослой сосны места, чтобы передвинуть верхнюю границу леса как можно выше.

Ну, а как в действительности обстоит дело? В действительности лес взбирается вверх лучше всего с помощью и под прикрытием, под защитой низкорослых сосен, которые не страдают ни от ранней изморози, ни от ветра и снега и обладают исключительной способностью развиваться на самой тощей каменистой почве и быстро ее облагораживать, создавая за короткое время почву, необходимую для заселения более ценными древесными породами. Попавшие на эту почву еловые, пихтовые, сосновые и другие семена гораздо легче, чем на открытых местах, пускают корни; затем ростки, под прикрытием низкорослых сосенок, которые защищают их от изморози, ветров и снега, быстро развиваются, и, окрепнув, постепенно захватывают их территории. Позже низкорослые сосенки погибают в тени выросших под их защитой, у них за пазухой, высоких деревьев, сыграв свою благородную пионерскую роль.

Я видел в окрестностях Ибыра и на Риле, как умирают такие низкорослые, стелющиеся леса в густой тени выросшего под их прикрытием высокого елового леса. Агонизирующие сосенки пытались догнать еловые деревья, но поскольку они в сущности представляют собой куст, то им удавалось лишь слегка выпрямиться и их так и заставала смерть — с ветками высохшими и побелевшими, словно извлеченные из могилы кости. А что происходит при вырубке горной сосны? Земля оголяется, проросшие под открытым небом молоденькие ели и другие юные деревья не имеют столь необходимого им заслона, и, если их не погубит глубокий снег еще в начале роста, их затем уничтожит изморозь.

Примерно таким же было отношение старой лесной администрации и к можжевеловым кустарникам. Они считались сорняком и от них усердно очищали землю. Недавно в окрестностях Асеновграда их вырубили одновременно с редким можжевеловым лесом, чтобы посадить на их место сосны. Да вот только сосны не пожелали поселиться там… И теперь каждый год там возобновляют попытки заменить чем-то уничтоженный можжевеловый лес.

Можжевеловый лес! Это ведь нечто такое, чего не встретишь на каждом шагу, а мы списывали его в расход в силу того, что, по недоразумению, можжевельник считается сорняком и не принимаются во внимание его качества пионера для культивации одичавшей каменистой почвы, где он единственный может закрепиться, развиваться и улучшать почву. А что происходит там, где сосна якобы заменяет можжевельник? В большинстве случаев, поскольку она оказывается не на месте, сосна сохнет, болеет, искривляется, чахнет и, несмотря на то, что каждый год ее опыляют, рыхлят вокруг нее землю и даже поливают — она не растет…

Зашла речь о сосне — и мы скажем несколько слов и о другом явлении в лесоводстве, которое наш защитник природы Николай Боев назвал «соснофилия». Сосна — ценное дерево, его саженцы легко выращиваются и принимаются — это никем не оспаривается. Но массовые или скорее неосмотрительные посадки сосны, где надо и не надо, грозят нам тем, что, во-первых, нарушится соотношение между лиственными и хвойными лесами и, во-вторых, мы создадим тысячи однообразных, подверженных вырождению культур сосны. Вырубим какой-нибудь лиственный лес и — давай на его место сажать сосны! Вырубим под предлогом реконструкции какое-нибудь якобы чахнущее буковое насаждение — и посадим на его месте опять-таки сосны! Или в лучшем случае — ели. Таким образом и была заменена значительная часть лиственных лесов Стара-Планины хвойными — притом в большинстве случаев вполне успешно. Но сосновое однообразие начинает не только раздражать зрение, оно доходит до крайности, над которой пришло время задуматься.

Мы явно увлеклись и вырубкой старых деревьев. Вне всякого сомнения, они должны были пасть первыми при проведении в лесах вырубки, но кое-где хоть сколько-нибудь из древних лесных патриархов можно было бы оставить. Старые деревья, помимо того, что полезны как осеменители, придают лесу еще и неповторимый колорит именно своей старостью, своими узловатыми стволами, своей горбатостью и кривизной, следами бурь и молний, шрамами от борьбы со стихиями. И еще они необходимы птицам и животным, живущим в дуплах. Уже лет двадцать я почти не слышал голоса филина в наших лесах. Дикие кошки исчезли на наших глазах главным образом из-за отсутствия дупел, исчезают лесные и каменные куницы. Да бог с ними, с куницами, но вот и белкам теперь негде укрыться, так же как и сычам, совам, мелким и крупным дятлам, вертишейкам, а главное полезным мелким птицам: поползням, скворцам и синицам, которые выводят птенцов только в дуплах деревьев и являются лучшими санитарами леса. Одно семейство скворцов уничтожает 50 тысяч вредных насекомых — растениеядных клопов, бабочек и других. Любимая еда поползней — долгоносики-короеды, которых они разыскивают и истребляют с таким усердием, что на двух с половиной квадратных сантиметрах отмечается до 70 следов их крючковатых клювов.

Не отстают от них и синицы, которые истребляют гусениц-златогузок и различных вредоносных бабочек. Одна пара синиц уничтожает за год 120 миллионов яиц насекомых или 150 тысяч гусениц!

Когда мы вырубали старые деревья — жилища этих бесценных птичек и птиц — мы совершенно забывали об их полезности, и это дошло до нас только тогда, когда насекомые-вредители размножились в таком количестве, что сожрали всю листву в наших дубовых лесах и пришлось травить их (а из-за них и самих себя) ДДТ. Не говоря уже о том, что при массовом опрыскивании ДДТ мы истребляли уйму полезных птиц и животных и нанесли серьезный ущерб полезной лесной фауне, в еще большей степени расшатав ее биологическое равновесие.

В Родопах, у дороги, связывающей Белицу и Энихан, росла группа старых, даже не столетних, а многовековых буков. Сохранились они там видимо из-за чешмы, на которую эти древние гигантские буки бросали свою плотную тень. Весной, когда птицы высиживали на ветках этих буков своих птенцов, по всей округе разносилось их пенье. Было истинным счастьем, утолив жажду холодной водой из чешмы, послушать птичье веселье, поглядеть и порадоваться этим, каким-то чудом уцелевшим, все еще пышным буковым патриархам. Стволы их были такими толстыми, израненными и узловатыми, что не могли служить пиломатериалом. Но несмотря на это, года два назад сюда привезли моторные пилы и повалили их. Затем распилили, но поскольку расколоть кряжи так и не удалось, под них положили взрывчатку и разнесли их в щепки. Несколько дней возле старой, осиротевшей чешмы раздавался грохот и треск, как на войне. Обломанные ветви, щепки и корни разлетались при каждом взрыве, пока, наконец, эти чудесные деревья не были стерты в порошок. И никому не было жаль этих пятисотлетних патриархов! Никому не пришло в голову сохранить это маленькое птичье царство, ну хотя бы для того, чтобы оно просто радовало человеческий глаз.

Таким же образом были уничтожены старые ели возле проходящей по гребню Мазар — Гидик — Персенк римской дороги. На этом месте сохранился древний участок искусно вымощенной булыжником дороги (то ли римлянами, то ли турками — это не имеет значения), окруженный великолепными елями, которые так сливались с этой вымощенной дорогой, что просто невозможно было понять, что к чему здесь подлаживалось — то ли эти ели к булыжнику, то ли булыжник к елям. Не знаю, есть ли еще где в горах Болгарии подобное сказочное место, образец такого чудесного слияния природы и старины. Сделаешь шаг по этой древней мощеной дороге — и слышишь, как он отдается в зеленой стене елей по крайней мере раз пятнадцать, словно всамделишная кавалерия проходит по дороге. Чирикнет дрозд — и ему ответят сто с помощью эха.

…Так вот эти деревья были вырублены.

Лесовод, что обрек их на рубку, был, разумеется, вправе их убрать. С точки зрения закона мы не можем ни в чем его упрекнуть. Но где были его глаза, почему он не увидел, какое черное дело он делает, почему не сказал лесорубам: «Остановитесь! Пускай останутся эти трехсотлетние деревья. Сто кубических метров древесины всегда найдутся, но вторых таких старцев-патриархов нашим глазам уже никогда не увидеть!» Ему такое просто не пришло в голову. Не приходит это в голову и нам, потому что мы не всегда видим то, что имеем… И не щадим его!

Рискну уподобиться Хаджи Смиону, который все переводил разговор на Молдову, но не могу не упомянуть об одном старом дубе в Финляндии, в деревушке Мокули, вблизи города Лахти. Ничего особенного в том дубе не было, кроме того, что он был старый, дуплистый и кривой. Особым же было только то, что финны сделали серебряный «протез» на поврежденном месте его ствола. Они объяснили нам, что серебро окисляется слабо и потому не вредит древесине. Мы — болгары — сначала не поверили, но когда поколупали перочинным ножиком этот «протез», то убедились, что он действительно серебряный, притом так тщательно сделанный, словно над ним трудился зубной врач, и, вероятно, довольно дорогой, потому что серебра на «пломбу» ушло килограмма три-четыре.

Отношению к паркам и лесам мы можем поучиться у Дании, где существует закон — строительная организация должна посадить столько деревьев, сколько людей вселится в новый дом. Сажают там деревья и при поступлении каждого ребенка в школу.

Что тут еще сказать… Охнешь только еще раз, сожалея о зря загубленных старых болгарских деревьях и досадуя, сколь часто проявляет наш брат отвратительную слепоту. Как увидим редкостный цветок — эдельвейс ли, пион ли — и сразу бросаемся делать букет. Увидим цветущую сирень — рвем, ломаем ее, и — на стол! Войдем в лес — давай сразу же делать себе трость! И ради нее срезаем, не моргнув глазом, молодую сосенку! Понадобится нам камень — останавливаемся возле ближайшей скалы и начинаем откалывать и отламывать от нее куски, и в голову нам не приходит, что пробиваем дырку в пейзаже, что обезображиваем землю.

Все определеннее вырисовывается эта, своего рода «туристская эрозия». Она развилась или, точнее, разгулялась в последнее время вместе с увеличением количества автомобилей, которые дают возможность тысячам людей каждую субботу и воскресенье проникать глубоко в горы и радоваться их красоте. У людей есть автомобили, есть больше свободного времени — естественно, что они проводят его на чистом воздухе в горах. Худо становится тогда, когда их автомобили расползаются по полянам, а там автомобилисты расстилают одеяла, жгут костры и давай жарить перцы, разбрасывать очистки, газеты, пустые консервные банки. А некоторые считают, что теперь самое время произвести заодно еще осмотр машины, заменить в ней масло или помыть ее тут же у источника (уж не станем упоминать о том, как мнут они траву).

27 июля нынешнего года, в воскресенье, лишь вдоль дороги Проглед — Пампорово — Ардашлы мы насчитали 412 машин и десятки костров, от которых исходил, разливаясь волнами, запах жареного мяса и перца, так что от аромата сосен не осталось и следа. Когда мы вечером возвращались по той же дороге (после того, как автомашины уже уехали), поляны вдоль шоссе смахивали на лагерь башибузуков: среди травы зияли темные пепелища с еще недогоревшими дымящимися головнями, а разбросанный повсюду мусор поражал своим невероятным количеством.

Разумеется, не все автомобили совершают на лоне зеленой природы такие опустошения, но большая часть их (чтобы не сказать бо́льшая) так безобразно уродуют природу, что каждое их посещение превращается для нее в своеобразную катастрофу.

Конечно, есть люди, которые возразят нам: «Да это же мелочи! О более важном заботьтесь, о более важном!» Дело, однако, в том, что когда мы не жалеем малого, мы и более важное транжирим. Когда не видим малого, то и по отношению к большому мы слепы. Вслед за малыми убийствами, происходящими в природе, следуют и крупные. Поэтому я никогда не забуду трех вещей, увиденных в Финляндии: первое — это «пломбированный» дуб возле Лахти, о котором я уже говорил. Второе, что меня поразило, был квартал «Тапиола», где возле новых строек я видел деревья, сплошь обшитые досками, чтобы кто-нибудь из строителей не повредил их молотком или, не дай бог, не забрызгал известью! И третье, что мне случилось увидеть по дороге в Лахти — скрытый под землей каменный карьер — чтобы не обезображивать пейзаж. Удивительные люди эти финны — мало им их лесов, так они даже перед отелями понасадили в бочках сосенки, как будто весь Хельсинки да и вся Финляндия буквально не утопают в лесах. Об этих людях вполне можно сказать, что они сроднились с лесом и испытывают к нему чуть ли не религиозное чувство. И я уверен, что эта необыкновенная любовь к лесу и деревьям проистекает не только из того, что леса — это главное богатство финнов. Это вопрос традиции и прежде всего — культуры.

Жители Дубровника в свое время тоже имели подобные традиции. В Дубровнике существовал закон, обязывавший сажать в честь каждого новорожденного оливковое дерево, а молодожены должны были сажать по два кипариса и два оливковых дерева. Не знаю, жива ли еще эта средневековая традиция, но каждый человек, проезжающий через Дубровник, может видеть в его окрестностях оливковые и кипарисовые леса, буквально втиснутые в скалы, где каждая трещина известняка использована для посадки деревца.

Да, щадили люди природу…

Недавно я имел случай убедиться, что не только финны и дубровничане щадили и щадят ее. Во время одной из поездок в Монголию нас повезли охотиться на диких баранов в горы Южной Гоби. Закончив охоту, мы отправились в обратный путь, и, пока шли, над нашими головами время от времени стремительно проносились бородачи, надеясь, вероятно, что смогут клюнуть что-нибудь из нашей добычи. Пролетели эти орлы над нами раз, другой, пока наконец генерал Христо Русков не утерпел и не попросил сопровождавшего нас сотрудника монгольского лесного министерства, чтобы ему разрешили пристрелить одного из них для будущего охотничьего музея в Софии, потому что мы в Болгарии уже забыли, что такое бородач. Сотрудник этот был не рядовым, а начальником управления, то есть человеком, обладавшим правом разрешить нам уложить не одного, а сотню орлов. Но он, приятно удивив меня, отказал генералу. Не согласился ни на первую, ни на последующие его просьбы. Он питал к нам самые добрые чувства, в чем мы вполне убедились во время пребывания у монгольских охотников, но об охоте на орла не дал и слова сказать, несмотря на то, что в небе Монголии разных орлов летает столько, сколько у нас в Болгарии порхает воробышков. Да, люди здесь берегут своих орлов. Жалеют их. Не хотят нарушать целостности своей природы.

Снова скажу — вопрос это не только эстетический. Вопрос о целостности природной среды — это и вопрос о целостности человека. Я это очень хорошо почувствовал во время своей краткой поездки в Данию.

После того как прогуляешься несколько дней из конца в конец по этой, тщательно ухоженной, словно гребенкой расчесанной, обильно политой, подравненной, прирученной земле, после того как побываешь среди этой «закультивированной» природы, ты начинаешь ощущать скуку, тебе чего-то недостает, что-то тебя мучит, но ты не знаешь что. Ты не испытываешь ни голода, ни жажды, но тебя все же что-то мучит… Пока наконец ты не поймешь, что тебе хочется увидеть дерево, самое обыкновенное, дикое, естественный луг, каменистый склон, овраги и вообще природный «хаос», который все еще есть, слава богу, на твоей милой родине.

Тебе хочется видеть землю нетронутую, некультивированную, неубранную, непричесанную. Тебе хочется видеть живую, девственную природу!

Почему? Да потому, что человек формировался в окружении дикой, естественной природы, которая бесконечно разнообразна. Один камень торчит в ту сторону, другой в эту, — кто как хочет. Это разнообразие освежает глаз, ласкает душу, и, когда этого тебе недостает, ты понимаешь, что ты утратил, цивилизовав природу. Ты ее упростил, ты ее схематизировал и свел ее полезное для здоровья разнообразие к нескольким геометрическим парковым схемам. Ты отнял у деревьев естественный вид, свободу, своеволие ветвей, капризные изгибы стволов, чтобы превратить их в стройные, бездушные и скучные, тщательно отделанные ненужные украшения.

Это действительно так, потому что повторение форм порождает скуку, которая тяготит и убивает нормального здорового человека со здоровыми первичными и естественными потребностями. Но дело, кажется, не только в повторении форм… Есть

СИЛОВЫЕ ПОЛЯ В ЖИВОЙ ПРИРОДЕ,

которые на нас воздействуют и обновляют и о которых мне хочется сказать несколько слов. Начну с одного моего личного наблюдения в те годы, когда я был инженером-лесоводом в Лесичевском лесном хозяйстве в Родопах. Там лес большей частью сосновый. У здешних лесорубов вошло в привычку, отправляясь в свои села, приносить в подарок женам сосновые лучины для растопки печей. Чтобы лучина была хорошей, они обычно срезали ее с толстых сосен, растущих на солнцепеке.

Эти деревья привлекли мое внимание не только тем, что с них срезают лучины, но главным образом обильными урожаями шишек, тем более, что в то время мы имели план сбора шишек. Явление это не было особенно загадочным: каждое дерево — будь оно плодовым или диким, — при ранении начинает давать больше обычного плодов и семян, потому что всякая рана «вспугивает» его, пробуждает в нем инстинкт самосохранения, и оно бросает всю свою энергию на размножение. Действуют ли в данном случае биотоки, приводя в состояние тревоги находящееся под угрозой дерево, или же какие-то энзимные либо гормонные вихри, которые разыгрываются опять-таки с той же целью — чтобы мобилизовать его силы, пусть это выясняют другие, но факт остается фактом: с момента ранения деревья начинают рожать как бешеные.

Внимательно вглядываясь в эти деревья, замечаешь, однако, и кое-что весьма необычное, загадочное: я установил, что и соседние, н е  р а н е н н ы е  деревья, рожают столь же обильно, как и раненые, так что образуются целые «гуменца», усыпанные сосновыми шишками. Как будто раненые сосенки «сговорились» со своими ближайшими здоровыми соседками одновременно цвести и рожать. Меня очень заинтересовало это необыкновенное явление, но вскоре мне пришлось покинуть лесичевские леса, и загадка столь обильно «разрожавшихся» сосен так и осталась неразгаданной.

Недавно мой интерес к этим уже отчасти забытым вещам возродился снова, после того как я прочитал в журнале «Наука и техника» об открытии американца Клифа Бакстера, который известен в США как один из лучших специалистов по допросам правонарушителей посредством специальных электроустройств, называемых «детектор лжи». В самых общих чертах, это — электроды, которые прикладывают к преступнику, и в то время как он отвечает на вопросы, самозаписывающее устройство отмечает степень его, отраженного в биотоках, волнения.

В 1966 году Бакстеру пришло в голову произвести один действительно странный опыт с «детекторами лжи», — но уже не на людях, а на растениях. Он поставил в одной комнате два растения — филодендроны. Из шести человек, участвовавших в опыте, одному было поручено уничтожить один из двух филодендронов, но так, чтобы никто, кроме уцелевшего филодендрона, не знал, кто «палач». Затем к этому немому свидетелю были прикреплены электроды детектора, и начался «допрос». К растению подводили одного за другим шестерых, среди которых был и неизвестный «убийца». «Свидетель» филодендрон держался спокойно, пока являлись незамешанные в «убийстве», но он буквально «обезумел», когда перед ним остановился тот, кто уничтожил растение (это было отмечено самозаписывающим устройством резко вздымающейся кривой).

Бакстер произвел много подобных опытов, чтобы доказать, что у растения есть «память», что оно «пугается», «теряет сознание», впадает в «кому» и так далее. На основе этих опытов он опубликовал статью «Доказательство существования первичного сознания у растений», вызвавшую в свое время большое оживление в научном мире. В одном из комментариев по поводу этой статьи советский ученый проф. И. Гунар оспорил научную ценность открытий Бакстера и назвал шумиху, поднятую вокруг них прессой, «пустой сенсацией».

Споры, однако, не прекращались: Бакстер повторил свои опыты перед комиссией научных работников и сумел доказать, что растение может отличить убийцу от невиновных. Кроме того, судя по прессе, был произведен и новый, все такой же сенсационный опыт. На покачивающуюся плоскость были положены живые креветки, а под нею помещена кастрюля с кипящей водой. Механическое устройство время от времени переворачивало «качели» с креветками, и они падали в кипяток. В соседней закрытой комнате к одному из растений были прикреплены электроды для того, чтобы увидеть, взволнует ли его гибель креветок, и было установлено, что при их падении в кипящую воду самозаписывающее устройство фиксировало резкие взлеты кривой — растение «подскакивало от ужаса». Эти опыты определенно обнаруживали, что смерть группы клеток может быть уловлена другой соседней группой, то есть что существует «межклеточная информация».

Опыты советского ученого доктора Щурина воспроизвели даже «разговор» между двумя группами человеческих клеток и подтвердили существование межклеточной информации. В две полностью герметизированные кварцевые коробочки Щурин поместил две группы клеток, и когда одну из них заражали каким-то вирусом, вторая, не зараженная, проявляла абсолютно те же признаки, что и зараженная, а когда первую группу умерщвляли введением яда — вторая, «здоровая», словно из солидарности с нею тоже умирала.

Подобная «таинственная» связь была установлена и англичанином доктором Бейли, который в герметически закрытом парнике поместил два растения, изолированных друг от друга и лишенных воды. Когда одно растение поливали, электрокатоды, соединенные с неполитым растением, тотчас же отмечали его реакцию на поливку соседа, при том, что между обоими не было (отмечаю этот факт еще раз) никакой физической связи.

Несколько советских ученых из Алма-Аты пошли еще дальше, сумев вызвать у филодендрона условные рефлексы: они подносили к растению кусок скалы, одновременно укалывая, обжигая или «ударяя» его электрическим током, пока не достигли наконец поразительного результата — филодендрон стал «волноваться» и «пугаться» уже только при появлении кусочка скалы.

К этому же времени относятся и опыты московского психолога В. Пушкина. Вместе с В. Мятисовым он проверил эксперимент Бакстера и во многих отношениях подтвердил его, но пошел еще дальше, установив, что на растения влияет психологическое состояние человека. Этот сенсационный эксперимент, многократно проверенный в двух московских лабораториях, был произведен следующим образом: человеку, впавшему в гипнотический сон, внушали разнообразные переживания, и оказалось, что помещенное на расстоянии трех метров от этого своеобразного «передатчика» растение безошибочно реагировало на внушенные усыпленному человеку волнения, что было соответствующим образом зафиксировано прикрепленной к растению электрической аппаратурой.

После этих опытов, в чьей достоверности не может быть никаких сомнений (как выразился сам Пушкин), способность живой клетки излучать и принимать информацию нельзя оспаривать. Другое дело — вопрос о том, какова природа этого, во всяком случае, невидимого излучения.

В сущности, выражение «невидимое» уже не является достаточно точным после открытия высокочастотной фотографии, названной «кирлианова фотография», которая может улавливать биоэнергетические колебания живой материи. С помощью этой фотографии профессор Калифорнийского университета Телма Мос проделала следующий опыт. Она поместила на соответствующую электроаппаратуру только что сорванный лист растения, и при включении тока на листе появилось синеватое свечение. С увяданием листа «увядало» и свечение, а когда лист совсем засох, оно исчезло. Если же к увядающему листу приближалась человеческая рука, лист как будто оживал, и его синеватое свечение усиливалось — вот еще одно доказательство биоэнергетического взаимодействия между живыми клетками. Когда Мос укалывала свежесорванный лист иголкой, поврежденное место испускало уже не зеленый, а красный свет.

Советский ученый В. Адаменко обнаружил кроме того, что если у зафиксированного «кирлиановой фотографией» листа отрезать несколько миллиметров и снова сфотографировать, то кирлианов снимок этого листа не изменится — и на втором снимке свечение, или лучше — сияние — сохранится, даже на срезанных листах, как будто лист остался цел. Мос повторила опыты Адаменко и подтвердила таким образом тот факт, что у живого организма есть свой «энергетический скелет, который исчезает лишь после его окончательной гибели как целого». Какова природа этого фантома, этого призрака, который продолжает светиться на месте отрезанной части, мы пока еще не знаем, но и то, что уже установлено опытами — немало, а именно: что всякая живая клетка представляет собой постоянно «трепещущую» динамичную систему, что всякое химическое явление в протоплазме имеет свой «электрический отблеск», что живая клетка и вообще живая природа имеют свой «электрический ландшафт», свои силовые поля, с помощью которых они сообщаются, обмениваются информацией и воздействуют друг на друга. Сигнальные волны при умирании одной клетки сразу же передаются соседним клеткам независимо от преград.

Если это так, тогда совсем нетрудно объяснить случай с ранеными соснами в Лесичеве и их близкими соседями и соседками. Приведенные в состояние тревоги раненые деревья, которые мобилизовали свои силы, чтобы произвести как можно больше семян и подстраховать свое оказавшееся под угрозой существование новым потомством, сообщили и соседним соснам о своей тревоге, внушили им тот же страх, и те, не раненные, были вынуждены действовать таким же образом, как и раненые, — то есть рожать как можно больше.

Сообщаю обо всем этом не как об открытии, а только как о догадке и перехожу к другому, гораздо более важному факту, а именно: растения могут не только обмениваться «чувствами», «опасениями», «настроениями» или просто информацией, но они находятся под влиянием психологического состояния человека, на которого, вероятно, они тоже воздействуют посредством своих таинственных биоэлектрических или каких-то других видов энергии. Вот почему теперь уже никто не мог бы упрекнуть писателя в том, что он говорит глупости, если тот напишет, что «при виде вооруженного топором крестьянина деревья задрожали, сердца их забились, а листья побледнели от страха».

Но дело, конечно, не в том, что могут или чего не могут писать писатели о лесах и деревьях: важно другое — то, что зеленая природа не является чем-то нейтральным по отношению к человеку, что он, человек, находясь в ее лоне или вблизи нее, постоянно погружен в ее — назовем это силовым полем, либо излучением, — и плещется в волнах этого до недавнего времени невидимого излучения, которое лишь «кирлианова фотография» смогла уловить. Пока не установлено, как оно воздействует на нас, но тысячелетний опыт человека доказал, что оно не просто благотворно и полезно для здоровья, но абсолютно необходимо для нормального развития человека и его самочувствия. (А самочувствие, в конце концов, это импульсивный итог состояния здоровья.)

Видимо следует допустить, что зеленая природа не только обновляет нас чистотой воздуха, не только освежает своим зеленым цветом, который действует на зрение как бальзам, но что она омывает и обновляет нас, может быть, главным образом своим неразгаданным до сих пор излучением, чью ценность для человека еще только предстоит измерить и оценить.

По крайней мере о себе могу сказать, что воздействие зеленой природы на меня едва ли не волшебно. Я бы не мог разграничить, какой части этого воздействия я обязан эстетическим восприятиям и какой — биоконтакту с травами, цветами и зелеными деревьями, — но результаты его неоспоримы. А может оказаться, что эстетическое воздействие зеленой природы на нас — это только один из эффектов, один из многих приятных эффектов силового воздействия или силового взаимодействия между нею и человеком.

Как бы там ни было, но целебное воздействие зелени и вообще природы на человека доказано тысячелетним опытом и не подлежит сомнению. Этой целебности природы вы обязаны тем, что, оказавшись в поле или в лесу, среди трав и цветов, вы не ощущали себя одиноким. Ваше сознание, может быть, не понимало этого, но ваши клетки почувствовали присутствие своих зеленых собратьев; они сказали друг другу: «Привет!» и «Доброе утро!», обменялись информацией о погоде и о других природных новостях и поняли друг друга, хотя и помимо вашего сознания, потому что контакт был осуществлен, как это говорится, на «клеточном уровне». И несмотря на то, что вы не осознавали этого контакта, душа ваша была полна радостного чувства, каким-то странным образом ощущая себя частицей окружающей вас красочной панорамы; вам не было скучно, вам не хотелось возвращаться к себе в село или в город, вы не испытывали потребности в компании, и вообще — вам было хорошо. А было это так потому, что вы находились среди своих молчаливых, деликатных друзей — трав и цветов, упивались их ароматом и погружались, не зная этого, в клеточный бальзам их «души». Вы просто ощущали благотворное излучение мира живых клеток, купались в биоэнергетических струях и потому, пока вы находились там, вам было и приятно и спокойно.

Любите ли вы растения? Забавляют ли вас букашки? Волнуетесь ли вы, когда две бабочки начинают обниматься? Нравится ли вам запах дикого чебреца? Умиляют ли вас краски и их разнообразие?

Если на эти вопросы вы можете ответить: «Да!» — вы счастливый человек.

Приводит ли вас в восхищение закат солнца, трогает ли вас игра ветра, когда он строит из облаков воздушные замки и тут же одним махом их разрушает, чтобы воздвигнуть еще более величественные? Любите ли вы иногда послушать ветер и поговорить с ним? Успокаивает ли вас шелест листвы?

Если вам присуще и это — вы очень счастливый человек, так как это означает, что живете вы не в пустыне и даже если вас оставит любимая или покинут дети, вы никогда не будете одиноким, потому что кроме них у вас есть еще целая  В с е л е н н а я  из зеленых деревьев, цветов и бабочек, из букашек и муравьев, из восходов и закатов, из звуков и ароматов. И наконец потому, что Природа для вас —

НЕИСЧЕРПАЕМЫЙ ИСТОЧНИК НАСЛАЖДЕНИЙ

Все другие источники наслаждения для человека — и с ч е р п а е м ы  и в той или иной степени — коварны. Переешь — удовольствие от еды придется оплатить; слишком увлечешься любовными утехами — счастье может превратиться в угрозу. Будешь много пить — тебя ждет в тайниках будущего либо цирроз печени, либо какая другая беда. Охладишься — можешь простыть, перегреешься на солнце — можешь получить ожоги, переборщишь с сидением у телевизора — можешь поглупеть… Только наслаждение от общения с природой неисчерпаемо, только оно безобидно и безвредно! Можно умирать от счастья, наслаждаясь тем, что даром даст тебе Природа, но это никогда тебе не повредит, никогда не будет тебе ничем грозить. И никогда не наступит пресыщения. Для этого нужно, разумеется, чтобы у тебя были необходимые для восприятия Природы органы чувств — уши, которые умеют слушать, глаза, которые умеют видеть, и главное — сердце, которое умеет радоваться всему услышанному и увиденному.

Короче говоря, надо обладать развитым эстетическим чувством, и не просто развитым, а устремленным к Природе. Можно великолепно воспринимать театральное представление, красоту балета, пленительность хорошей книги, но к природе быть равнодушным и бесстрастным. Такие люди заслуживают сожаления, потому что только тот, кто испытал, что может дать нам природа, какими переживаниями она может нас обогатить и обновить, только тот знает, что теряют те, кто ее не ощущает и не понимает.

Природа облагораживает подобно искусству своими созвучиями, своей удивительной гармонией, которая воздействует подобно хорошей музыке, если только вы умеете видеть, умеете слушать (я снова возвращаюсь к этому требованию); если только вы умеете читать ее «книгу».

Ну, хорошо, — а как же усвоят это те, кто не живет среди природы, например, городские дети, которые могут написать тебе замысловатую формулу аспирина, но не всегда могут отличить ель от сосны, можжевельник от соснового кустарника и овцу от барана?

Это можно осуществить очень просто: если приучать и внушать им сызмала потребность общения с Природой, а для этого легче всего начать с воскресных экскурсий в горы. Для начала этого вполне достаточно, но разве их — этих детей — уведешь в горы, когда именно в субботу и воскресенье они пишут и «зубрят» свои уроки, как и в остальные дни недели? Они пишут домашние работы и заучивают заданное, потому что школьные программы (с этим все мы согласны) действительно перегружены, и овладеть всем учебным материалом, или, точнее, запомнить его — действительно трудно. Дети почти не играют — у них просто нет времени для игр, а игры ребенку необходимы так же, как необходимы ему еда, дыхание и сон. Потребность в игре — это инстинкт с весьма глубоким, физиологическим смыслом; играя, ребенок и двигается, и не только расходует, но и накапливает энергию, развивает и заряжает свои жизненные аккумуляторы и таким образом сам заводит часы своей будущей жизни…

Чтобы стать полноценной личностью, ребенку необходимо «отыграть» положенное, но у наших современных ребят, как я уже сказал и повторю снова, — школьные занятия и приготовление домашних заданий забирают столько времени, что на игры его не остается. И несмотря на то, что о чрезмерной перегрузке учебных программ с давних пор говорят, спорят и пишут, их не только не разгружают, но балласт в них год от года скорее возрастает, и дело дошло уже до того, что ныне семиклассники учат почти в два раза больше уроков, чем учили семиклассники в 1947 году, не говоря уж о куда большей сложности учебного материала. (Дети теперь уже в третьем классе занимаются алгебраическими упражнениями, которые когда-то преподавались в восьмых классах.)

И что же получается? А получается то, что нынешняя гимназическая программа оказывается слишком трудной для большинства учеников — для 72 % девочек и 67 % мальчиков, что математика создает серьезные трудности для 54 % девочек, языки для 50 % мальчиков и т. д. (согласно данным обследования, проведенного доцентом д-ром Ташевым из Пловдива).

Последствия?

«Если школа предъявляет сверхтребования к умственным способностям и памяти учеников или к их одаренности (пишет в одной из своих статей наш известный психиатр профессор Шипковенский), если она постоянно обременяет их чувства и исчерпывает их волевую устойчивость, ясно, что многие из них впадут в невротическое состояние».

Медицинская статистика показывает, что именно так и произошло: невроз вследствие переутомления, именуемый «дидактогения», все чаще вписывается в медицинские карточки студентов и гимназистов, как результат столкновения их с перегруженными учебными программами.

Я не буду сейчас заниматься вопросом, отчего распухли учебники, но скажу только, что сколько бы еще толстых учебников ни было написано и выучено, они все равно не исчерпают всех знаний в соответствующей области науки. Наука в наше время развивается столь активно, что едва успеет ученик выучить написанное в учебниках, как в последующие два-три года эти его знания в той или иной степени окажутся уже «устаревшими». В конце прошлого века врач, например, мог поддерживать свой научный уровень путем ежедневного одночасового чтения, потому что в то время в мире издавалось около 850 медицинских журналов с примерно 20 000 научных публикаций. Теперь число медицинских изданий достигло 10—20 тысяч, с полутора миллионами публикаций, так что современный врач не мог бы даже просто прочитать их заглавия — если бы решился на такой бессмысленный поступок. То же самое происходит с инженерами, химиками и особенно с физиками и биологами, которые просто задыхаются под дождем новых открытий. Можем ли мы уследить за потоками новых знаний? Можем ли мы угнаться за ними? Нет, это невозможно. Искусство образования состоит в том, что для учебников следует отбирать из всех имеющихся знаний их эссенцию, сливки — то есть самое необходимое и самое существенное. Но это отнюдь не легко, потому-то и не находится людей, которые бы это сделали.

Молодой человек должен выйти из школы не с зазубренными знаниями, а с развитой способностью самостоятельно мыслить и ориентироваться в дебрях информации. Не с изувеченной заучиванием наизусть памятью, а со свежей и гибкой мозговой «мускулатурой», с развитым воображением и чувством любви к природе, которое придет к нему в процессе ее познания. Иначе (если он будет рассчитывать только на заученное) грош ему цена.

Наступило время изучать в школе взаимосвязь «человек — природа», все равно, будет ли этот предмет называться «природоведение» или «охрана природы» (экология), и я уверен, что это даст нашим детям не меньше, чем заучивание наизусть формул, чем знакомство с винтами и гайками…

Что и говорить, найдутся специалисты, которые будут оспаривать то, что я говорю, но одно все же останется почти неоспоримым: то, что у наших детей — школьников и студентов — около десяти часов в день уходит на занятия, причем все дни недели, так что у них не остается времени ни для игр, ни для экскурсий, ни для домашних дел, ни для чтения художественной литературы и посещения театра.

Известно (позволю себе новое отклонение от темы), что если с самого раннего возраста ребенок не читает художественной литературы, сказок и даже разных детских развлекательных книжек, его духовная жизнь не будет развиваться полноценно, потому что в основе ее лежит воображение и вообще чувствительность, которая лучше всего развивается под влиянием художественной литературы. Ребенку необходимо читать, пока оформляется его костная система, чтобы прочитанное стало для него как бы строительным материалом, вошло в его плоть и кровь. Прочитанное в зрелые годы уже не входит в полной мере ни в кости, ни в кровь, ни в плоть, ни в голову, а торчит — в большей или меньшей степени — как механический придаток памяти.

Все попытки стать культурным, которые предпринимаются позже — после двадцати пяти лет, так или иначе несут на себе следы импровизации, если не считать исключительно одаренных натур.

Что же касается работы детей дома, то тут дело обстоит примерно так же, как и с чтением. Для нормального развития психомоторных качеств организма труд в детском возрасте столь же необходим, сколь необходимо материнское молоко. Труд, который способствует развитию всех мускульных, мозговых, нервных, двигательных и прочих механизмов в человеке. Если есть что-то увечащее и уродующее человека, — так это лень, безделье в детском и юношеском возрасте — все равно добровольное ли это безделье или вынужденное, вызванное чрезмерной занятостью учащихся или же, наконец, чрезмерными амбициями родителей, которые не дают своему чаду вынести мусорное ведро, чтобы не навредить его успеваемости в школе.

И после этого мы удивляемся, почему иногда из школы выходят люди с недостаточной трудовой настроенностью (прибегаю к этому выражению, чтобы не употребить более точное, но неблагозвучное слово «тунеядцы!»), то есть люди с нарушенными творческими импульсами, с нарушенными творческими свойствами человеческой природы.

А ведь человеческая природа — это часть, и притом наиболее ценная для нас часть всей Природы, и потому, как мне кажется, будет небезынтересно продолжить рассмотрение проблемы «человек — природа» и «человек — цивилизация» в свете так называемой

УРБАНИЗАЦИИ

Слово это не так уж ново для нашего языка, но в последнее время оно употребляется все чаще и чаще, по мере того как развивается явление, которое оно обозначает, да еще и по мере того как усиливается наша болгарская склонность к употреблению иностранных слов. Но вернемся к теме: что же это за явление, обозначаемое словом «урбанизация»? Это быстрое развитие современного города, а также сопутствующее этому развитию и вызванное им превращение в горожан большой части сельского населения.

Мы могли бы заменить «урбанизацию» — «огорожаниванием», как заменяем «эталон» — «образцом», но знаем по опыту, что нашего брата, если он уцепится за какое-то звучное иностранное словцо, уже нелегко от него оторвать, поэтому скажем, как бай Ганю — «Ладно! Наплевать!» — и вернемся к нашему слову об урбанизации — то есть огорожанивании.

Кажется, это Сенека писал в одном из своих трудов:

«Хвали в человеке то, чего никто не может у него отнять. А что же это? Душа и разум. Чего требует от человека разум? Самого легкого — ж и т ь  с о о б р а з н о  п р и р о д е…»

«Самого легкого», — сказал мудрец, а мы, хоть и никакие не мудрецы, позволим себе добавить: «И  с а м о г о  т я ж е л о г о» или, вернее: «с а м о г о  т р у д н о г о». Почему?.. Потому что пусть мудрец встанет из могилы и скажет мне: как могу я не дышать загрязненным городским воздухом, если я живу в городе? Как я могу не слышать скрежета трамваев, трескотни мотоциклов, грохота автомобилей, гула самолетов? Как могу я укрыться от обрушивающегося на меня ливня тихих и оглушающих звуков, которые составляют нормальный городской шум, не говоря уж о ненормальном — о грохоте, когда продувают, например, печи теплоцентралей или когда над головой пролетают сверхзвуковые лайнеры?

Как же мне жить сообразно природе?

Разве в моих силах не попасть на улице в клубы смрадного и ядовитого сизого дыма, которые выпускают на ходу прямо мне в нос бесчисленные автомашины? А городская аэрозольная мгла, которая не позволяет хоть когда-нибудь увидеть, какое над тобой небо и звезды на нем, не говоря уж о том, что эта пыльная мгла начинает всерьез заслонять от нас солнце?

Могу ли я изгнать из города автомобили, которые заставляют меня вздрагивать на каждом перекрестке, которые вынуждают меня перебегать улицу, уподобляясь преследуемому животному, когда они, построившись по обеим сторонам пешеходной «зебры» в колонны, нетерпеливо «ерзают» на месте, прежде чем стремительно броситься вперед?

Можно ли, спрашиваю я знаменитого философа, жить сообразно природе, если я — горожанин и должен существовать в городской атмосфере, под городским небом, в компании сотен тысяч хищников, называемых автомашинами, с которыми вынужден делить тишину, воздух и даже тротуары (о проезжей части улиц уже никто из пешеходов и не заикается)?

Да и кто не знает, что из труб теплоцентралей, металлургических и других заводов в Софии и ее окрестностях, которые все еще недостаточно оснащены необходимыми очистными установками, над нашими жилищами — в данном случае над столицей — ежегодно выпадает двести тысяч тонн (не килограммов, нет!) пепла и семь тысяч тонн серного ангидрида? (Пишу эти числа прописью, чтобы не произошло недоразумения.) Выпадает вопреки установленным правительственными документами защитным нормам и обязательному сооружению очистных установок на промышленных предприятиях.

Загрязнению воздуха в Софии и вообще в городах в последнее время особенно способствует размножившийся до несметного числа легковой автомобиль, называемый некоторыми

«ЖЕСТЯНАЯ ПРОКАЗА»

Двигатель его выбрасывает более ста различных, главным образом ядовитых, веществ. В Софии уже более ста тысяч автомобилей. За пятилетку их количество увеличится в Стране еще на 600 тысяч штук; можете себе представить то колоссальное скопище чада, в который мы будем погружены и который будем вдыхать, хотим мы того или не хотим, — вопреки советам Сенеки, — вместе с канцерогенными бензопиренами и распыленным в отработанных газах свинцом? Вместе с ядовитыми альдегидами и еще более ядовитой окисью углерода, выделяемыми двигателями внутреннего сгорания.

Установлено, что в Лос-Анджелесе 80 % ядовитых веществ, имеющихся в воздухе, поступают из выхлопных труб легковых автомашин. Сколько ядовитых веществ попадает в воздух из выхлопных труб ста тысяч легковых машин в Софии, еще не подсчитано, но бесспорно то, что присутствие этих ядов начинает все сильнее давать себя знать в участившихся за последние годы сердечно-сосудистых, легочных, онкологических и других заболеваниях…

В Америке число заболеваний эмфиземой легких удваивается каждые пять лет, а жертв рака легких становится больше, чем жертв всех остальных раковых заболеваний. И все это из-за растущего загрязнения городского воздуха. (В США только 3 % населения — «сельское», остальное составляют жители городов!)

Особенно вредно загрязнение городского воздуха свинцом. Попадая в человеческий организм с автомобильными газами, он накапливается там, нанося непоправимый вред кроветворным центрам в костном мозгу, главным образом у маленьких детей, а также нервной системе и детей и взрослых. Некоторые ученые считают свинец самым сильным невротоксином. Шотландские ученые произвели обследование 154 детей и установили, что только половина их развивается нормально, а у остальных развитие заторможено и что причиной слабоумия у этих детей является повышенная концентрация свинца в крови (25,4 миллиграмма на 100 кубических сантиметров).

Из-за сильного загрязнения воздуха отработанными автомобильными газами в Париже собаки живут не более пяти лет, если они обитают ниже третьего этажа. Загрязненный воздух губит и растения — они начинают чахнуть, у них распадается хлорофилл, и они быстро засыхают. По данным Стенфордского исследовательского института, в США ущерб, причиняемый гибелью растений от загрязнения воздуха, достигает суммы в 132 миллиона долларов ежегодно.

В Токио регулировщики движения на главных улицах вынуждены каждые полчаса освежаться, вернее приводить себя в чувство с помощью кислородного аппарата. Там же на улицах установлены автоматы, которые продают глотки чистого воздуха, словно стакан оранжада…

В таких городах, как Нью-Йорк и Токио, только три четверти солнечных лучей проникает сквозь аэрозольную завесу. В Кельне однажды после сильного дождя, насыщенного парами соляной кислоты, содержащейся в воздухе, у прохожих начали расползаться зонтики и чулки. Особенно показательна судьба Луксорского обелиска времен Рамзеса II, перевезенного из Египта в Париж в 1836 году. Оказалось, что насыщенный ядовитыми веществами и аэрозолями влажный парижский воздух разъедает гранитный обелиск с устрашающей быстротой, так что примерно за сто лет своего пребывания в Париже обелиск оказался поврежденным в десять раз больше, чем за два тысячелетия в Египте.

Такая же угроза нависла и над афинским Акрополем, мраморные колонны которого начали в последнее время крошиться, словно брынза, и наши соседи греки ломают себе голову над тем, как обезопасить Акрополь от разрушительного действия ядов, содержащихся в воздухе.

Если загрязненный воздух так действует на мрамор и гранит, то что можно сказать о куда более хрупких и нежных тканях человеческих легких, где оседающие химические пылинки, называемые аэрозолями, вершат свое зловещее дело?.. И вообще аэрозоли подтверждают правило, что

МАЛОЕ НЕ ВСЕГДА НЕЗНАЧИТЕЛЬНО

Аэрозоли — это взвешенные в воздухе жидкие и твердые частицы: бензиновые пары, капли серной, соляной и азотной кислот, альдегиды, хлорид свинца, мельчайшие частицы сажи, свинца и других того же рода и вида ядовитых и полуядовитых продуктов механических и химических процессов. Они поступают из труб промышленных предприятий и главным образом из выхлопных труб автомобилей, собираются над городами и промышленными зонами и, если нет ветра, который рассеивает их, застаиваются над ними на целые дни, недели, а часто и месяцы в виде серо-желтой пелены.

Аэрозолинки эти очень малы, микроскопичны, невидимы, но зато коварны и опасны. С одной стороны, они заслоняют солнце и ухудшают освещение Земли, а вместе с тем и зависимый от солнечного света фотосинтез; как естественное последствие этого уменьшается и количество кислорода, выделяемого растениями в процессе фотосинтеза. Это означает, что уменьшается на Земле количество энергии и живой массы, зависящей от энергии.

Другое зло пылинок, называемых аэрозолями, в том, что они притягивают к себе водяные пары и образуют капли, которые обрушиваются дождем тогда, когда ему вовсе не время быть. Поэтому над промышленными зонами и особенно над городами вместе с подъемом технической цивилизации увеличились и выпадения осадков. Примером может служить наша София, которая вся пропиталась сыростью от дождей, поливающих ее слишком часто в последние годы. (Установлено, что в местности Ла-Порт, штат Индиана, расположенной в 30 милях от сталелитейных заводов «Гери», за последние 14 лет выпало осадков на 31 % больше, чем прежде, и на 38 % больше было гроз, а облачные дни случались намного чаще по сравнению с соседними областями.) Аэрозольная завеса над Нью-Йорком, например, пропускает лишь половину солнечных лучей, получаемых областями, находящимися в непосредственном соседстве с этим городом-гигантом или скорее даже городом-чудовищем.

Аэрозолей стало настолько много, что они начинают мешать естественному движению воздушных масс в атмосфере и влияют на воздушные течения, потому что они постепенно разносятся по всей земной атмосфере и увеличивают облачность. Только от работы реактивных двигателей облачность над Атлантическим океаном увеличилась с 10 до 15 процентов.

Некоторые ученые высказывают мнение, что если аэрозоли будут продолжать накапливаться, то это может вызвать всеобщее охлаждение Земли, потому что, как отмечалось выше, они превращаются во все более плотную преграду для проникновения солнечных лучей — света и тепла — на земную поверхность, а значит, теоретически возможно и новое оледенение планеты, искусственно вызванный ледниковый период. (Последний ледниковый период наступил при снижении температуры на 7—9 градусов!) Другие же ученые, напротив, полагают, что накопление аэрозолей может вызвать потепление, и это будет такое потепление, что растают ледники и уровень воды в океанах повысится настолько, что произойдет, так сказать, новый всемирный потоп…

Если добавить к уже установленным и вероятным бедствиям, причиняемым аэрозолями, еще и тот вред, который они наносят здоровью людей, становится ясно, что это действительно серьезная и коварная для человечества напасть.

А что уж говорить об устрашающе возросших примесях окиси углерода в воздухе?!

С начала индустриальной эры содержание углекислого газа увеличилось в нем на 10 %. И это, несомненно, оказывает влияние на химическое равновесие планеты. Сколь всеобъемлюща эта опасность, говорит то обстоятельство, что даже в атмосфере южного полюса обнаружены все вредные отходы и «продукты» индустриализации. А содержание в ней углекислого газа непрерывно возрастает… И будет возрастать, потому что ежегодно в атмосферу выбрасывается шесть миллиардов тонн углекислого газа, — в десять раз больше, чем сто лет назад. Теперь углекислый газ достиг концентрации 320 единиц на миллион, тогда как в прошлом веке она составляла лишь 290. И что еще неприятнее — доля этой составной части воздуха непрерывно увеличивается, так что в конце нашего XX века содержание углекислого газа в воздухе возрастет по меньшей мере на 20 %.

Увеличивается и содержание в нем не менее опасного собрата углекислого газа — окиси углерода. Некоторые исследователи утверждают, что двадцать семь миллионов страдающих сердечно-сосудистыми заболеваниями в США обязаны своим болезненным состоянием прежде всего переизбытку окиси углерода. Не случайно также и Англия — одна из самых индустриальных (и самых задымленных) стран Европы — занимает первое место по заболеваниям легочными опухолями.

При таком положении вещей тревогу о состоянии воздуха вполне закономерно можно назвать тревогой «всемирной». Когда отца кибернетики — Норберта Винера — спросили, что он может сказать о тех огромных переменах, которые наступили в природной среде в результате бесцеремонного вмешательства человека, он ответил:

«На этот вопрос мы узнаем ответ скоро или вообще его не узнаем, потому что нас уже не будет».

Известно, что в Рурском промышленном бассейне из-за загрязнения воздуха и почвы самым трудным делом стало вырастить дерево. А люди там живут и растят детей (как растят — это уж другой вопрос). Угрожающее загрязнение воздуха в ФРГ заставило некоторых людей прибегнуть к довольно своеобразному способу уменьшения дыма — они используют судно с особыми печами для сожжения отходов химической промышленности. Судно выпускается в Северное море, отдаляется на солидное расстояние от берега, дожидается, когда задует благоприятный ветер (не к берегам ФРГ, а в обратном направлении — к Скандинавским странам) и приступает к сожжению отходов.

Согласно одному недавнему сообщению в печати, Швеция намеревается жаловаться на идущие к ней с территории ФРГ дымовые облака. Как развернется этот еще не вспыхнувший «дымовой» конфликт в результате новой «рационализации» западногерманцев, пока еще неизвестно, но одно можно утверждать с уверенностью: количество промышленного дыма становится невыносимым. Поэтому в декларации, недавно подготовленной Швецией в связи с загрязнением воздуха, где говорится, что «впервые в истории человечества будущая жизнь на Земле находится под страшнейшей угрозой…», нет никаких преувеличений.

ДЫХАНИЕ — ПРОБЛЕМА?

Именно так и есть! Уже не хлеб, а дыхание, особенно для городов, стало проблемой. Воздержимся пока от определения степени ее значимости — проблема номер один это или номер два — важно то, что она уже вынуждает нас искать выход.

Один из первых камней преткновения на пути ее решения — а в т о м о б и л ь. Одна-единственная автомашина расходует на пробег 900 километров столько кислорода, сколько человек за целый год жизни. Согласно статистике, автомобили в США выбрасывают ежегодно в воздух более миллиона тонн свинца, а ведь, как известно, автомобили есть не только в США. И неудивительно поэтому, что в снегах Гренландии содержание свинца с начала автомобильной эры (1870 год) до наших дней увеличилось в 500 раз.

Академик ВАСХНИЛ В. Виноградов недавно сообщил, что 100 миллионов автомобилей в США ежегодно поглощают кислорода в два раза больше того количества, которое успевает выработать американская природа.

«Став массовым явлением, автомобиль пожирает наше жизненное пространство и заражает его жестяной проказой. Современный город — этот транспортный ад — просто самоуничтожается в результате автомобильной газовой смерти, адского шума и духоты», —

пишет Ницон, один из самых ярых противников легковых автомобилей, и, надо сказать, не без оснований. Эксперты установили, что 35 процентами загрязнения атмосферы городов и почти 85 процентами содержащихся в ней окислов мы обязаны автомобилям, а окись углерода, как известно, разрушает гемоглобин в крови. Так что рычащая колымага, именуемая автомобилем, пугает нас не только тем, что может нас сбить или раздавить (это еще не самое зловредное ее свойство) и не только шумовой бомбардировкой, которая обрушивается на несчастных городских жителей, не только вонью и пожиранием кислорода, а прежде всего ядами, которые автомобиль изливает на нас, можно сказать, в неограниченных количествах.

«Но автомобиль и полезен и необходим!» — возразят нам его приверженцы. Верно, но только за чертой города. Потому что, например, в таком большом, буквально набитом машинами городе, как Париж, средняя скорость в час «пик» составляет всего лишь 6 километров в час, и легковая машина, утрачивая свое основное преимущество — скорость, становится бессмысленной, а городское движение превращается в настоящий бедлам. Между тем усовершенствованная электровозная (трамвайная и троллейбусная) сеть может превосходно справиться с проблемой внутригородского транспортного сообщения.

Шведское правительство уже приняло решение усилить требования, обязывающие автостроительные фирмы снизить выхлоп отработанных газов у машин, которые будут производиться в стране. Но это лишь полумера, которая никак не скажется на автомобильном нашествии. Выход скорее можно было бы найти в электроавтомобиле, но, хотя о нем говорят уже давно, он все еще не появился и, вероятно, не появится до тех пор, пока традиционная, работающая на бензине машина будет иметь полную свободу неограниченно размножаться и совершенствоваться.

Сейчас в мире насчитывается свыше 250 миллионов автомашин. Сколько их будет завтра — не знаю, но с уверенностью можно предсказать одно:

«Либо люди сделают так, что в воздухе станет меньше бензиновой гари, либо бензиновая гарь сделает так, что на земле станет меньше людей»

(слова эти принадлежат Луи Батэну).

Разумеется, кислородная проблема связана не только с автомобилем и зависит не только от него. Недавно в одном из своих выступлений президент Академии наук Болгарии А. Балевский сказал:

«Если промышленность до конца нашего тысячелетия будет развиваться все так же, она будет поглощать за год 132 миллиона тонн кислорода, а природа за год производит его 140 миллионов тонн, или же, другими словами, весь он уйдет на нужды индустрии».

Такова перспектива двухтысячного года.

Но к двухтысячному году по прогнозам некоторых ученых уже можно будет излечивать рак (называют даже дату — 1997 г.).

К тому же двухтысячному году предполагается создать эффективные препараты для лечения диабета, можно будет полностью избавиться от болевых ощущений, пересадка человеческого сердца или замена его сердцем животного будет производиться в каждой районной поликлинике, будет вырабатываться искусственная кровь… Предвидится, что даже не в 2000-м, а в 1992 году слепые смогут видеть на расстоянии пяти метров, а глухие еще в 1991 году смогут разговаривать по телефону.

И лишь одно-единственное добавление превращает эти блестящие перспективы в бессмыслицу: если в атмосфере еще будет воздух для дыхания!

А будет ли воздух в 2000 году (и в дальнейшем) — зависит не только от исхода борьбы с автомобильным нашествием, но и от того, справится ли человек с промышленным загрязнением воздуха, идущим из заводских труб.

Вопрос — по силам ли человеку и в возможностях ли современной науки обезопасить себя от вредоносных последствий индустрии? — совершенно излишен. Человек способен, может сделать это. Если он заставил атом трепетать в своей руке, если он навесил на вирусы звонки и может командовать луноходом — какую ногу в какую секунду тот должен поднять, — для этого человека изобрести очистные установки было бы просто игрушкой. Кстати сказать, он их уже изобрел. Недавно в печати появилось сообщение, что в Харькове создана аппаратура для очистки выбрасываемых через заводские трубы вредных газов, которая уже смонтирована на заводе «Азовсталь» (город Жданов, Украина), и что эта аппаратура имеет возможность с помощью воды и нагретых до 2000 градусов воздушных вихрей «устранять из загрязненного воздушного потока самые малые частицы металлических окисей, а также и окись углерода». Более того, эта очистная аппаратура будет ежегодно приносить заводу около полутора миллионов рублей экономии.

Вот это и есть в высшей степени гуманное и в то же время замечательное техническое и научное достижение!

Когда очистной аппаратурой подобного рода будут оснащены все заводы, мы сможем ходить по городским улицам, не прикрывая рта платками и не загрязняя воду в ванне проникшей в наши поры сажей. И нас не будет приводить в ужас темный цвет того, что выходит у нас из груди, когда мы откашливаемся по утрам. Тогда и Земля наша отдохнет от таких заводов, как цементный завод в Златна Панеге, который засыпает пылью окрестные села и их поля.

Тогда нам останется мечтать об одном — о том, чтоб победить в борьбе с

ТИРАНОМ ДВАДЦАТОГО ВЕКА — ШУМОМ

Шумовая напасть обрушилась на нас не вчера и не позавчера: известно, что еще римский философ Сенека посвятил свои лучшие эссе бичеванию «невыносимого» городского шума; Шопенгауэр пользовался специальными приспособлениями, чтобы изолировать себя от гама, учиняемого на улице извозчиками; Марсель Пруст работал в звукоизолированном кабинете, а Йордан Йовков непрерывно писал записки и записочки соседям, чтобы они не так шумели…

Теперь мы посмеиваемся над этими, почти что забавными анекдотами, и это вполне правомерно, потому что современные шумовые водопады с такой силой обрушиваются на нас каждый миг и каждый час, что жалобы философов прошлого на возниц и извозчиков действительно кажутся нам смешными. Но дело это не шуточное. Вот что сказал много лет назад Роберт Кох, когда тишину в городах нарушал лишь стук колес экипажей:

«Наступит день, когда человеку придется вступить в беспощадную борьбу с шумом — злейшим врагом его здоровья, — точно так же, как в прежние времена он боролся против холеры и чумы».

А Томас Эдисон пророчествовал:

«Человек, испытывающий в городах постоянное воздействие шумов, стоит перед неизбежностью рождаться глухим».

В том же духе писал и академик П. Анохин:

«Когда сверхзвуковой транспорт войдет в наш быт, я опасаюсь, что он будет перевозить полуглухое население нашей планеты».

Пока же сверхзвуковые самолеты губят только оконные стекла: при освящении новой Академии авиации в Колорадо «загремели» стекла более двухсот окон, когда над зданием пролетали эти самолеты. Окна, конечно, — это малая беда: дело же в том, что сильные шумы тоже убивают человека, хотя и не сразу, а постепенно. Воздушные вибрации поражают, подобно взрыву, нервные клетки, разрывая молекулы, разрушая энзимы, от которых зависят важнейшие внутриклеточные процессы. Под воздействием шумовой бомбардировки, связанной также и с уменьшением внутриклеточного содержания калия, дело доходит до глухоты и до разных других, главным образом психических расстройств. Вибрирующая шумовая энергия поражает и плазму крови, уничтожая в ней аскорбиновую кислоту, что тормозит деятельность надпочечников, которые… и так далее, и тому подобное. Можно до бесконечности пополнять список связанных с шумом опасностей, на каждом шагу подстерегающих человека…

И не только человека!

Установлено, что сверхзвук умертвляет и планктон, и личинки пчел; парализует белые кровяные тельца, а хлоропласты погибают после пятиминутного воздействия на них сильным звуком.

Не случайно в одной из самых шумных стран мира — США — зарегистрировано наибольшее количество психических заболеваний, вызванных шумом (50 % всех больничных коек в психолечебницах занято здесь теми, кто подвергся психическому заболеванию из-за шума).

А вот и некоторые цифры, которые объясняют нам эту «психоэпидемию» в США: на аэродромах в Чикаго в 1967 году приземлилось и взлетело 573 506 самолетов, а в Нью-Йорке — 609 413 самолетов. Ныне число посадок и взлетов самолетов приближается там к миллиону. На практике это означает, что каждую секунду несколько самолетов с громыханием проносятся над Нью-Йорком, что шумовой ураган, вызываемый грохотом авиамоторов, вообще не утихает!

«Нельзя, чтобы культ машины погубил человека!» — говорил Фолкнер, и, вероятно, он имел в виду именно машины, производящие шум. А машины эти самые разные: начиная с электрической бритвы и тикающих часов и кончая самолетом. Все вокруг нас производит шум: лифт, вентилятор, телефон, телевизор, транзистор, миксер, кофемолка, холодильник, не говоря уж о моторах автомобилей, о бешеной трескотне стремительных мопедов и мотоциклов, об издающем звуки оборудовании парового отопления — о тысячах разного рода приборов и приспособлений, рассеивающих вокруг нас повсюду суперзвуковую энергию.

Куда бы ты не удалился — шумы настигают тебя. В какую бы ты нору не забился, туда все равно проникает высокочастотная вибрация, большей частью недоступная нашим ушам, которая стреляет по нашим клеткам, взрывает молекулы, «испаряет» калий, уничтожает гормоны, калечит энзимы, оглушает, вызывает различные заболевания, сводит с ума.

Видно, именно поэтому еще в третьем веке до нашей эры по законам Минг-Ти осужденных на смерть казнили посредством непрерывного колокольного звона.

«Преступника нельзя вешать, — гласил этот кошмарный закон, — от непрерывного звона тимпанов, флейт, колоколов он должен обезуметь, а затем умереть».

В одной из дискотек Теннесси поставили ящик с морскими свинками, вынудив их таким образом беспрерывно слышать музыку, которую слушали посетители дискотеки. Через 88 часов 25 % клеток внутреннего уха свинок были убиты… звуками рок-н-рола силой в 120 децибелов.

Я не знаю, сколько клеток, пораженных шумом, гибнет в наших ушах каждый день, каждый час, но установлен тот факт, что сильные постоянные шумы повышают кровяное давление, вызывают нарушения сердечной деятельности и пищеварения, а также, что большая часть «нервных переутомлений», на которые мы часто жалуемся, вызвана опять-таки шумом, проникающим «со взломом» в наши клетки во время работы, или прогулки, или… во время сна. Одна-единственная автомашина может разбудить в Париже 300 тысяч человек! Лишь однажды пронесясь с необходимой скоростью и неизбежным воем.

Четырнадцать миллионов англичан подвергаются в своих домах воздействию шума, громкость которого превышает 65—70 децибелов, то есть границу безопасности для восприятия шума. В ГДР — одной из «тихих» стран Европы — число людей, подвергающихся воздействию вредных шумов, доходит до 300 000… И все же это «ничто» по сравнению с одиннадцатью миллионами взрослых и тремя миллионами детей в США, которые страдают в той или иной форме от повреждения слуха. А что говорить о нарушении кровяного давления, которое в последнее время стало эпидемией, в чем повинны не только холестерин и стрессы вообще, а именно шумовые стрессы?

Американский ученый д-р Роузен, который исследовал состояние здоровья 541 человека из полудикого племени маабанков в Судане, установил, что там кровяное давление у 90-летних стариков такое же, как и у десятилетних мальчиков, и что основной причиной этого является тишина. И что особенно неприятно: болезненные последствия воздействия шума, хотя проявляются иногда и не скоро, но проявляются  в с е г д а. Они могут запоздать, но никогда не дадут о себе забыть — в чем и заключается коварство этого тирана и инквизитора, ставшего уже постоянным спутником и угрозой для современного жителя нашей планеты.

Шум представляет опасность уже и для нас, болгар, как это показывают измерения, произведенные на перекрестках некоторых софийских улиц… Эти измерения говорят о том, что уровень уличного шума в Софии, главным образом из-за автомобилей, уже превышает границу безопасности и превращается в угрозу.

Особую категорию шумов составляют высокочастотные вибрации, которые наносят нам травмы, хотя мы их даже не ощущаем. Такие инфразвуки производят и обычные легковые машины, когда они движутся со скоростью ста и больше километров в час. И как раз именно эти неуловимые ухом звуки являются причиной того, что некоторые водители, сидя за рулем, ощущают порой головокружение, помутнение зрения, нарушение равновесия и то состояние, похожее на опьянение, которое не раз становилось причиной тяжелых и непоправимых катастроф…

Все более нетерпимыми становятся в последнее время и музыкальные шумовые канонады. Они все больше окружают и осаждают нас — каждый день и каждую ночь, вопреки запрету играть и петь после 22 часов. Подростки включают на балконах магнитофоны, и всю улицу в неурочное время заливают волны «механической» музыки. И ты начинаешь метаться в постели (если ты все же решился лечь спать), обматываешь себе голову словно чалмой или же затыкаешь уши воском.

До сих пор еще ни один человек не был наказан за шумовое истязание соседей. Магнитофоны продолжают греметь, и конца этому не видно, потому что новые любители громкой музыки приходят на смену прежним. Если вы думаете, что хотя бы в горах еще можно отдохнуть от навязываемых вам старых и новых шлягеров, то вы глубоко ошибаетесь, потому что в горах каждый второй экскурсант вооружен транзистором.

Как же человечеству отвести от себя эту угрозу?

Прежде всего надо, видимо, сделать наши машины менее шумными. Уже испытываются глушители шума для реактивных самолетов. Но только этим проблемы не решить, пока по городским улицам будут свободно мчаться, обгоняя друг друга, автомобили, а на балконах будут состязаться в громкости магнитофоны.

Не знаю, имели ли вы случай побывать в последние годы в Пловдиве и прогуляться по его старой главной улице, где теперь запрещен проезд автомобилей. Пройдитесь по ней, если вы не ходили, прогуляйтесь, если не прогуливались, и вы почувствуете, какое невыразимое счастье испытывает пешеход от одного лишь сознания, что он не должен на каждом шагу вздрагивать и озираться по сторонам, что они с приятелем слышат друг друга, что никто и ничто не трещит и не гремит у него над ухом…

Установлено, что после того, как одна из улиц города Манхэттэн (США) была закрыта для автомобилей, количество углекислого газа в воздухе сразу же уменьшилось на 90 %, а шум резко снизился. После запрещения моторного транспорта на некоторых улицах в центре Нью-Йорка сразу же было замечено, что люди становятся более общительными. Музеи отметили рекордное число посещений, велосипедисты стали настолько любезны, что начали извиняться, если задевали кого-нибудь из прохожих, а служба уборки улиц установила, что количество отбросов и мусора резко уменьшилось…

Короче говоря, после того как улицы «очеловечились», люди начали приходить в себя…

ОЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ГОРОДА

— это вообще серьезная и сложная проблема, которая занимает умы и политиков, и архитекторов, и социологов, и паркостроителей, а также и тесно связанных с городом и городской жизнью рядовых горожан.

Согласно мнению многих авторитетных урбанистов, один из способов «очеловечить» город, как я уже говорил, это устранить из него легковые машины и мотоциклы (разумеется, после того, как будет усовершенствован общественный транспорт).

Следующей — если не на первом, то во всяком случае на втором месте — должна быть решена проблема снабжения промышленных предприятий очистными сооружениями, которые приостановили бы возрастающее загрязнение воздуха аэрозолями и ядовитыми веществами.

Усиленно обсуждается вопрос об отдалении промышленных предприятий от жилых районов города, о создании особых «индустриальных зон». В центре внимания специалистов — проблема облика будущего города. Большинство урбанистов придерживается мнения, что чрезмерно высокие кубические здания, симметричные структуры, прямые улицы, уныло серые бетонные поверхности и стальные конструкции угнетающе действуют на человека, поэтому среди архитекторов все более уверенно пробивает себе дорогу идея преодоления скучного, угнетающего линейного «совершенства».

В архитектуре уже есть направление, которое ратует за новый — «несовершенный» — город, исходя из предпосылки, что «идеально выполненные архитектурные объекты не отвечают эмоциональным потребностям человека», что человеку, как правило, больше нравится удивительное, необычное, непредвиденное, случайное или якобы случайное, вообще «хаос», откуда могут явиться желанные сюрпризы. (Вспомним, какое воздействие оказывает цивилизованная и хаотичная природа.)

Во имя этого планируемого «хаоса» некоторые архитекторы предусматривают наряду с прямыми также и кривые улочки, наряду с высокими зданиями и низкие, неожиданные по форме — угловатые или округлые — и создают таким образом «хаотические» селения, наподобие рыбацких поселков и средиземноморских городков, которые они сознательно берут за образец и воспроизводят.

Будущее покажет, в какой степени это «хаотичное» и вместе с тем более дорогое строительство сумеет превозмочь деспотический экономический фактор, всесилие которого испытала на себе уже не одна архитектурная идея, но то, что город подлежит «реформированию», — в этом никто уже не сомневается.

«Если мы не примем меры (предупреждает французский архитектор Поль Маймон), наша западная цивилизация погибнет не от внешних войн, а от удушья и паралича в городах, в которых скоро сосредоточится 90 % населения».

Для наших социалистических стран, где город пока еще не выродился в такой степени, как на Западе и в Америке, это предсказание звучит слишком сильно, но проблема «город» в той или иной степени стала и для нас не только «зарубежной», но и нашей, близкой нам проблемой.

Решению этой проблемы, по крайней мере в Софии, где нежелательные последствия урбанизации проявились в наибольшей степени, может очень способствовать наш старый испытанный друг — дерево. Не говоря уж о том, что зелень дает возможность отдохнуть глазу, уставшему от каменного однообразия города, что деревья подобно пылесосу вбирают в себя уличную пыль и очищают воздух, они обладают еще и свойством значительно «гасить» городской шум и тем самым также способствуют очеловечиванию города.

Однако в Софии мы еще не относимся должным образом ни к деревьям, ни к паркам. Мы вырубили деревья, оголив более трети Парка Свободы, чтобы построить на их месте здания, стадионы, спортивные площадки. Мы продолжаем их строить — и, естественно, продолжаем вырубать деревья.

Перед Агрономическим факультетом был прекрасный сквер, но и его тоже отдали под застройку, хотя возведенные тут здания могли быть с равным успехом сооружены по крайней мере еще в десяти других местах Софии и чудесные старые деревья на зеленой лужайке не были бы погублены… В проектах застройки новых районов города были предусмотрены парки, но отведенные для них площади тоже были пущены под строительство. В итоге будущие зеленые острова исчезли, даже не родившись. И никто так и не понял — почему, как?..

Одни задумывались над тем, что произошло, другие допытывались, как это могло произойти, третьи вздыхали — этим все и кончилось. Хотя, в сущности, не кончилось, потому что недавно по радио состоялся новый разговор о Парке Свободы в связи с предложениями о его реконструкции. И представьте себе — один из проектов предусматривает превратить нынешнюю западную (наиболее цивилизованную) половину парка во что-то вроде большой спортивной площадки Софии, где будут построены новые стадионы и прочие спортивные сооружения.

В этом проекте (если он действительно существует) есть много такого, что удивляет и даже изумляет: изумляет, например, то, что тогда как во всем мире спортивные стадионы и площадки выносят за пределы города, мы собираемся устраивать их в самом центре… И не принимаем в расчет ни возгласов спортивных болельщиков, которые во время матчей сотрясают соседние жилые кварталы, ни транспортные помехи и заторы, когда улицы вокруг стадионов закрываются и движение в городе путается и нарушается. Хотя в данном случае это еще не самая большая беда. Гораздо бо́льшая беда заключается в том, что, удовлетворяя примерно 40 000 активных любителей спорта, мы намереваемся отнять единственное место отдыха и возможности освежиться у тех 300 000 молодых и пожилых софийцев, которые живут в центре города… Но даже и это не самое важное — куда важнее то, что в результате «реконструкции», означающей вырубку большого количества деревьев, плотную застройку и мощение камнем, Парк Свободы утратит свое благотворное свойство очищать и освежать воздух Софии, и это в то время, когда чистота воздуха в нашей столице становится проблемой номер одни… А шумовые водопады, которые обрушиваются на нас с каждым днем все больше и больше? Где им разбиваться, если не в зеленых кронах деревьев? Где нам найти поблизости хоть минутное убежище от шумового бедствия, если парк будет предоставлен велосипедистам и футболистам? Куда денутся сотни колясок с грудными младенцами, которые ежедневно проводят там по несколько часов в тишине и на свежем воздухе?

Чем закончится дискуссия относительно Парка Свободы — не знаю, но одно в этой дискуссии привело меня в отчаянье — это высказывание некоего профессора — и не вообще профессора, а лесовода. На вопрос, что он думает о подобной реконструкции парка, он ответил: «А почему бы и нет?» А когда репортер спросил его, не пострадает ли парк от вырубки новых деревьев, он ответил, что парк нуждается в вырубке, что топор бывает и «золотым» и восславил топор именно в связи с реконструкцией Парка Свободы.

В лесоводстве топор может быть действительно «золотым», если он находится в руках настоящего лесовода, который знает, что и зачем он вырубает, но парк — это не лесопромышленный участок, где деревья определенного возраста подлежат вырубке. Одна из красот Парка Свободы — это старые и престарелые, именно престарелые и даже одряхлевшие деревья, благодаря которым возникает ощущение его девственности, романтическая атмосфера. Вот почему эти деревья, как правило, не вырубаются. А если эти деревья не должны вырубаться, тогда какие же? Молодые? Для молодых, разумеется, топор иногда бывает неизбежен, но чтобы ученый лесовод назвал как раз этот разбойничий топор «золотым», да еще в момент, когда речь идет о том — «быть или не быть Парку Свободы» — это, по меньшей мере, мягко выражаясь, недоразумение.

Как бы то ни было… Придет время (1992 год), когда и слепые прозреют… Будем надеяться, что тогда наши возможности видеть увеличатся настолько, что некоторые люди осознают наконец роль деревьев — этих источников кислорода, — в очеловечении «чудовища» города.

Уж такой-сякой он, этот город, но мы — свидетели того, как все живое устремляется, спешит к нему. Кстати, одна из причин этого — то, что в нашей стране города все еще не дошли до такого состояния, в каком оказались, скажем, Париж, Мадрид или даже Дамаск. И машин в Софии до недавнего времени (1960 г.) было всего лишь 21 тысяча и их присутствие было едва заметно. И трубы «Кремиковцев» еще не работали тогда на полную мощность. Что уж говорить тогда о городах поменьше и городках куда более «девственных», чем наша столица? Поэтому, наверное, люди, которые переселялись в город, не думали ни о городском воздухе, ни о городском шуме, и получилось так, что если два с половиной десятилетия назад 80 % болгар были крестьянами, то теперь на селе живет уже менее 50 % населения. Сельская Болгария стала на наших глазах Болгарией городской. Между прочим, это должно было произойти вполне закономерно, потому что для бурно развивающейся промышленности и строительства необходимы были рабочие, а они не могли упасть с неба. Селу это тоже пришлось кстати, потому что механизация сельского хозяйства высвободила там большую часть людей. Итак,

ПОЛНОВОДНАЯ РЕКА, НАЗЫВАЕМАЯ МИГРАЦИЕЙ,

потекла из села в город…

И продолжает течь в равной степени и из горных и из равнинных сел — молодые люди задерживаются там лишь в порядке исключения. Не стоит далеко ходить за примерами: в моем родном селе Яврово, в Родопах, 25 лет назад было 1242 жителя, которые обрабатывали 242 гектара земли, стригли шерсть с 6060 овец и 1084 коз, доили 300 коров. Теперь же там живет всего 241 человек, обрабатывают они 26,4 гектара земли; овец у них 200, коров — одна! А на окрестных полях и лугах могли бы пастись по меньшей мере десять тысяч овец и 500 коров! Трава там по колено! Она просто плачет по косьбе и выпасу…

Так же примерно обстоит дело и в других горных селах. Остаются на насиженных местах главным образом там, где создана какая-нибудь промышленность (как в Смолянском округе). Но вот недавно читал я в статье о развитии сел в Родопах, что в Кырджалийском округе из общего числа 588 населенных пунктов «перспективными» объявлены 167, а остальные причислены к категории «населенных пунктов с изменяющимся предназначением», или же, если называть вещи своими именами, это селения, которые к 1990 году должны влиться в другие, более крупные, перспективные.

В Смолянском округе из общего числе 278 населенных пунктов перспективными объявлены только 98… А ведь почти во всех родопских селах и выселках — новые добротные дома; они большей частью электрифицированы, обеспечены современным водоснабжением и развиваются в экономическом отношении, по мнению автора статьи, хорошо. Да и рождаемость в них на 50 % выше, чем рождаемость в крупных населенных пунктах, а жители их вовсе в не проявляют желания переселяться.

Тогда зачем же понадобилось причислять их к категории «с изменяющимся предназначением», то есть дожидаться их сселения, если не способствовать ему? Для того чтобы улучшить их торговое, коммунальное и культурное обслуживание (читаем в статье). Как будто нет в каждом таком селе магазина, хлебопекарни, кино и телевизоров, клуба и книг!

В той или иной степени мы стараемся и этих крестьян сделать горожанами, а это означает — и их оторвать от земли, которую они сейчас обрабатывают, от табака и картофеля, которые они возделывают, от овец, которых они до сих пор стригут и доят, от леса, где они работают как лесорубы и возчики… Потому что известно: пока еще ни один переселенец не возвращался из города, чтобы снова выращивать картофель или пасти овец на селе.

Это экономическая сторона вопроса, но есть еще и другая — биологическая, и она, в сущности, окажется в будущем не менее вантой, чем экономическая. Что я имею в виду? То, что в городе — это ни для кого не является тайной — в условиях повышенного нервного напряжения каждое новое поколение «изнашивается» все быстрее, и тогда возникает необходимость освежить городскую кровь. Эта, столь необходимая и желанная, здоровая кровь течет в жилах прежде всего у жителей гор — этого стратегического резерва, где мы можем черпать, когда и сколько нам нужно для поддержания биологической устойчивости нации, природной жизнестойкости, которая в долгой гонке по пути человеческого прогресса понадобится нам не раз. Давайте-ка вспомним: больше всего долгожителей среди населения Украины встречается в ее сельских районах. Наибольшее число столетних в СССР имеется в горных областях Кавказа и Азербайджана. Больше всего столетних в Болгарии — в Родопах и вообще в горных районах. Долголетие, как правило, связано с горами, с горным воздухом и горной природой.

Урбанизация и связанная с нею миграция населения — в разумных границах — были неизбежны и необходимы. Но мы уже почти на самой границе, где следует остановиться, оглядеться, хорошо подсчитать, какие села и в каком направлении будут изменяться, подумать о том, надо ли подталкивать миграцию дальше вперед или же пора ее задержать. Пока еще есть кого задерживать.

Урбанизация, помимо экономической и биологической, имеет еще одну, главным образом, психологическую, даже чисто психологическую сторону, которая связана с соотношением: «человек — машина» или, точнее, с избавлением человека от физического труда благодаря машине.

Избавление человека от тяжелого, именно тяжелого, физического труда — это, конечно, достижение прогресса и цивилизации. Благодаря тому, что человеку стала служить машина, у него остается больше времени, когда он может принадлежать самому себе, отдыхать и совершенствоваться. Значит ли это, что, полностью освободившись от физического труда, человек будет счастлив, если он будет тратить себя на одни лишь туристические прогулки, гимнастику, посещение матчей, сидение у телевизора? Скажу прямо: не верю я в то, что полное освобождение человека от физического труда может стать нашим идеалом, что гимнастические упражнения смогут возместить ему отсутствие физического труда и что нормальный человек сможет обойтись без творческой, ничем не заменимой радости, доставляемой ему тем, что он создал своими собственными руками. Труд не проходит для человека просто так, муки труда облагораживают его в самом широком смысле этого слова, и прежде всего тем, что они дают ему самосознание творца. Сам процесс изготовления чего-то, созидания чего-то — это высшее удовольствие для человека, особенно, когда у него есть склонность к определенному виду творчества.

Каждое изделие рук человеческих доставляет этим рукам, вернее — сердцу человека, истинное наслаждение, озаряет радостью его душу. Человек чувствует себя значительным, нужным, полезным, только когда он что-то создает. Удовлетворяя творческий импульс, который являет собой благородную, неудержимую порой потребность человека, труд уравновешивает, обогащает человека, созидает его, делает его действительно человеком. Не только умственный труд, а именно физический. Да ведь труд и превратил обезьяну в человека!

Если не удовлетворен творческий импульс — один из самых могущественных импульсов, — в душе человека остается не заполненная ничем полость. Остается пустота, и эта пустота нарушает естественное внутреннее равновесие, приводит к комплексам… Комплексы — это те клинья и клинышки, которые человек забивает в самого себя, чтобы укрепить нарушенное каким бы то ни было образом внутреннее равновесие. Комплексы — это душевная недостаточность, а иногда и душевное страдание!

Верно, люди и сейчас трудятся — но больше умственно, а они испытывают потребность, естественную потребность в ручном труде! Работать руками — это же одновременно и умственный труд. Человек эволюционировал — в этом нет никакого сомнения — благодаря труду, и это не случайно. Во всяком, даже самом простом движении во время физического труда участвует едва ли не вся мускульная и нервная система, совершенствуется не только психомоторная часть организма, но и ум, и куда более неуловимые его душевные элементы — человеческая нравственность, человеческий характер. Поэтому в физическом труде — речь идет не о тяжелом, монотонном и разрушительном для здоровья физическом труде, а об умеренном, творческом, здоровом — есть нечто с воспитательной точки зрения  н е з а м е н и м о е.

Какие адекватные ценности мы будем искать, чтобы уравновесить недостаток физического труда, — будем ли обращаться к надлежащим образом поставленному трудовому воспитанию или же предоставим широкие возможности человеческому пристрастию «рыться» в земле, — не знаю. В одном, однако, я уверен, глядя на то, как наша молодежь бежит от физического труда, как бурно разгораются у нее потребительские склонности за счет склонностей духовных, творческих (назовем это «плотоугодием»), — я уверен в том, что человеческая природа стоит перед новым, серьезным испытанием…

Я упомянул о потребительских склонностях, и мне захотелось сказать

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТАК НАЗЫВАЕМОМ «ПЛОТОУГОДИИ»

Каждый человек испытывает потребность в удовольствиях. Для одного удовольствием будет, придя домой после работы, прилечь на диван и почитать. Для другого — завернуть после работы в питейное заведение, тяпнуть рюмку, а то и больше, ракии и прийти к себе домой навеселе… Для третьего удовольствием будет поиграть в карты; для четвертого — нажраться без меры; для пятого — послушать хорошую музыку; шестой предпочтет хорошую прогулку перед закатом и т. д. и т. п. Каждый, как говорится, в соответствии со своими склонностями, вкусами и способностями…

Несомненно одно — то, что духовно развитый человек, который может испытывать высшие эстетические наслаждения, реже злоупотребляет грубо-чувственными удовольствиями. Глубокие корни того, что мы, не слишком в это вдумываясь, определяем как мещанство, кроются, в сущности, в ограниченных возможностях испытать духовные радости. В этих случаях и разгорается инстинктивное стремление к чувственным удовольствиям и материальным «пиршествам» (запасаться, иметь, копить и радоваться, любоваться накопленным). Я отнюдь не проповедую аскетизм; чувственные удовольствия — и естественны, и необходимы, и желанны, и таят в себе незаменимые прелести при условии, что ими не злоупотребляют, что они не превращаются в фокус существования, в самоцель и смысл жизни… Не призываю я и плевать на вещи, которые нам служат, но ведь не мы же должны служить им, а они нам… Я не говорю, что молодежи не надо пить коньяк, но когда это становится стилем жизни, повседневностью — кофе, коньяк, праздность, пустословие, — этот вид «плотоугодия» мне не нравится (и не знаю, кому он может понравиться, кроме тех, кто его проповедует и практикует).

Плотоугодие присуще не только молодежи, но и взрослым и более всего преуспевшим взрослым, которые, под напором завоеванного или нажитого изобилия, в духовном отношении заплывают жиром, грубеют, омещаниваются и предаются безудержному потребительству…

Жизнь предлагает людям много сокровищ — среди них есть предметные (видимые), вещественные, и духовные, невидимые, которые в отличие от вещественных не «токсичны» и злоупотребление ими невозможно. Как правило, гораздо большие шансы испытать счастье (при прочих равных условиях) имеет духовно развитый, эстетически развитый человек. В этом и заключается смысл эстетического воспитания, которому мы в последнее время придаем такое значение, хотя его не съешь и не выпьешь.

Смысл эстетического воспитания состоит в том, чтобы вырастить людей с эстетическим вкусом, которые могли бы и радоваться красоте, и сами ее создавать. Однако эстетическое воспитание не может осуществляться, скажем, лишь путем изучения эстетики. Оно требует, чтобы мы с малых лет развивали у детей воображение, вкус, впечатлительность, требует также и всесторонней гуманитарной подготовки… Не может ребенок, учившийся лишь тому, чтобы стать, например, кузнецом, прочитав учебник по эстетике, приобрести эстетическое образование. Нельзя, вбив в технический чурбан один эстетический гвоздь, считать, что дело сделано. Способность ценить красоту, создавать красоту и наслаждаться красотой требует всестороннего развития личности, и в этом смысле все упирается в общее образование.

И тут возникает вопрос: сможет ли техническое направление, которое мы придали образованию, привести нас прямо и быстро к желаемой цели?

Безусловно наше желание идти в ногу с мировым техническим прогрессом нельзя не иметь в виду, когда строится система народного образования. Но вполне закономерен также и вопрос: соблюдаем ли мы тут чувство меры? Не слишком ли мы ужимаем гуманитарные предметы — рисование, пение, историю, литературу, которые более всего остального развивают и обогащают чувствительность человеческой натуры, в пользу технических наук или, вернее, в пользу балласта в этих науках?

Не чрезмерно ли перевешивают в нашей образовательной системе производственные, «рациональные» соображения? Взять хотя бы экзаменационные работы по болгарскому языку и литературе абитуриентов, поступающих в высшие учебные заведения. Уверяю вас, тут будет над чем задуматься…

Цель нашего общественного строя — сделать человека счастливым, а счастье заключается не только в материальном производстве — конечной цели технического прогресса. Жизнь доказывает и доказала уже многократно, что понятия изобилия и счастья, богатства и счастья не всегда совпадают. Отнюдь не все владельцы машин «Пежо» счастливее владельцев «Запорожца». Прошлой осенью парижские газеты сообщили, что покончила жизнь самоубийством молодая супруга одного из самых богатых людей на свете — Нэарха. Фантастическое богатство мужа, значит, не сделало ее счастливой.

Если не ошибаюсь, больше всего в мире самоубийств происходит сейчас в Швеции — стране с самым высоким (как утверждают) жизненным уровнем, а ведь известно, что самоубийства являются барометром. И вот этот барометр говорит, что шведы — не самые счастливые люди на свете, хотя у них больше всего электрических приборов на душу населения, и они потребляют наибольшее количество масла…

Если бы счастье действительно так сильно зависело от техники, от вещей и продуктов, которые она производит, тогда десятикратное развитие техники (и производства) в последние годы уже сделало бы людей в десять раз счастливее, — но каждый понимает, что утверждать это смешно. Вероятнее, пожалуй, обратное: перенапряжение, связанное с бурным развитием техники и с ухудшением «окружающей среды», приводит к нервному истощению, а ведь именно нервы — главный инструмент для переживания человеческих радостей и удовольствий, для ощущения человеческого счастья… Если нервы у тебя не в порядке — на что ты годен? Гроша ломаного не стоят тогда ни капиталы Нэарха, ни богатство Онасиса или Креза… Не случайно существует сказка про царя, который никак не мог почувствовать себя счастливым и в конце концов позвал одного мудреца. Тот сказал ему, что он может стать счастливым, если наденет рубаху человека, который всем доволен. Царь послал своих телохранителей отыскать такого человека, однако они, обойдя все царство, так и не нашли никого, кто был бы полностью доволен жизнью, и отправились обратно. В лесу их застигла темнота, затем хлынул дождь. Деваться им было некуда, и они нашли себе убежище в хижине какого-то пастуха. Там они обсушились, поели что бог послал, отдохнули и остались очень довольны, а потом перед уходом признались пастуху, что они царедворцы, и спросили его, что бы ему хотелось получить от них в подарок.

— Ничего мне не надо, — ответил им пастух. — Вы же видите, что у меня все есть.

Поняв, что перед ними тот самый человек, которого они искали, царедворцы кинулись раздевать пастуха, чтобы взять его рубаху и отнести ее своему несчастному царю, но когда они сняли с него зипун, то к своему большому огорчению обнаружили, что рубахи-то у бедняка пастуха вовсе и не было…

Я отнюдь не намерен заниматься апологией бедности, но если верно то, что она препятствует развитию человека, так же верно и то, что неконтролируемое человеческим духом самоцельное изобилие или, точнее, стремление к излишествам может привести к еще более плачевным последствиям. (Всякие чрезмерности и крайности вообще вредны. Даже «Отче наш», если слишком часто его повторять, будет во вред.)

Дело в том, что не от рубашки или рубашек, не только от того, есть ли у тебя какие-то вещи или их нет, зависит твое счастье. Счастье человека зарождается где-то у него в голове и осуществляется в конечном счете Большой химией в его нервах… Были бы крепкие нервы — а повод для счастья я найду, хотя и не буду ни подхлестывать себя алкоголем, ни травить себя наркотиками; не буду и перегружать свой гардероб галстуками, а холодильник — деликатесами. Человеку с здоровыми нервами сухой ломоть хлеба (как это показала практика) может быть слаще меда. Человека с хорошими нервами уже само только ощущение, что он живет на белом свете, может сделать счастливым. Наполеон сказал: «Деньги, деньги и еще раз деньги». А я бы сказал: «Нервы, нервы и еще раз нервы»…

Потому-то нервы требуют заботливого к себе отношения. Каждый, кто захочет, может за год-два с помощью наркотиков или алкоголя разделаться со своей нервной системой, довести ее, как говорится, «до ручки». Вопрос в «тактике». Если я перебарщиваю с грубочувственными наслаждениями, то не могу рассчитывать на светлое будущее, потому что эти сами по себе великолепные источники удовольствия при злоупотреблении ими преждевременно истощают нас и разрушают.

Мы уже говорили и повторим еще раз (это заслуживает повторения на каждой странице!): значительно больше шансов быть счастливыми имеют те, кто может испытывать духовные, эстетические и творческие наслаждения, потому что они не только самые сильнодействующие, но самые безопасные и «здоровые».

Я знаю, что общественные взаимосвязи очень важны, порой не менее важны, чем нервы; знаю, что социальный механизм также имеет исключительное значение — от него зависит, будут ли нервы иметь физическую возможность воспринимать жизнь. Все это я знаю, но в данном случае не ставлю себе целью исчерпать тему «счастье», а хочу обратить внимание лишь на некоторые частные, но все же весьма существенные обстоятельства, которые касаются здоровья, сохранности человеческой природы, а вместо с тем и «природы» человеческого счастья…

Здоровье человеческой натуры — это прежде всего здоровье нервной системы. Когда мы ее портим, разрушаем, — все равно под какими лозунгами и с какой — близкой или отдаленной целью — мы идем против самих себя. Отравляем ли мы ее углекислым газом, свинцом или ртутью, взрываем ли ее шумом или химикатами; перенапрягаем ли ее, — все равно, с добрыми или худыми намерениями, — мы — так или иначе — разрушаем наш единственный инструмент удовольствия и счастья…

Как верно то, что с испорченными нервами невозможно полноценно испытывать радости жизни, так же верно и то, что одни только здоровые нервы не помогут получить от жизни много радостей, если ждать, что радость падет сверху, как манна небесная, а самому ничего для этого не делать, не находить применения своим способностям. Нормальный человек рожден для действия, приспособлен для действия, предназначен для действия, и бездействие его губит. По-настоящему развитый, богатый человеческий дух ни в коем случае не может быть только созерцательным; он по природе своей производителей и деятелей в самом широком смысле этого слова. Противоестественно для силы, даже духовной (и духовная сила имеет свои материальные предпосылки), сидеть смирно и ни во что не вмешиваться. В каждую силу, как ее неотъемлемая составная часть, входит инстинкт проявления, действия, так называемый «творческий инстинкт», который тем активнее, чем выше духовная структура человека. Вот почему мы можем быть вполне уверены, что культивируемая у людей посредством образования высшая энергия рано или поздно превратится в творческую, то есть производительную как в предметном, так и в более широком смысле этого слова…

Вообще техническая цивилизация едва ли сможет осуществить мечты людей о большей радости и счастье, если наряду с техникой, одновременно с нею, не будет развиваться и человек — духовно богатый, деятельный, способный испытывать творческое и духовное (эстетическое) наслаждение человек.

Техника может быть ценной или не особенно ценной, вредной или безвредной лишь в сопоставлении с человеком, со своими возможностями сделать его более счастливым или же несчастным… Если она делает его более зависимым, более ограниченным, огрубляет его, тиранит, угнетает — то это уже не техника, а лжетехника. Не прогресс, а псевдопрогресс. Не цивилизация, а видимость цивилизации. Потому что подлинная цивилизация — это цивилизация человеческого духа. Все прочее, как говорится, — от лукавого. Прочее — это вроде бы высокий стандарт и одновременно с этим — самоубийства. Вроде бы изобилие, а одновременно с этим — насилие, преступления, наркотики и алкоголь. Вроде бы блеск и треск, а за ними — серость и душевная пустота…

Если ты не способен на эстетические переживания и высшие духовные радости — не находишь удовольствия и смысла в своей работе, не волнует тебя природа, не затрагивает тебя искусство — тебе не остается ничего другого, кроме как драить свою легковую машину и ждать, когда подойдет пора уходить на пенсию, чтобы тогда на свободе вдоволь наиграться в нарды и в карты. Такова альтернатива.

Вероятно, то, что я наговорил на эту деликатную и спорную тему о человеческом счастье, бесконечно уязвимо. Но одно мне кажется бесспорным: то, что отдаляясь от своей и от окружающей его природы в погоне за новыми, более сильными ощущениями и бо́льшими радостями, человек не получает того, к чему он стремится, и он должен наладить свои нарушившиеся отношения с Природой, если больше не хочет подвергать риску свое биологическое и духовное здоровье. Эта первостепенная для человека проблема теснейшим образом связана с природной средой, точнее с охраной этой среды, а связи эти так многочисленны и порой так неожиданно сложны, важны и даже фатальны, что становится досадно: неужели мы, люди, настолько зависимы от тех или иных внешних факторов? Таков, например, случай с

ВОЗВЫШЕНИЕМ И ПАДЕНИЕМ ДДТ

Два с половиной десятилетия мы истребляем клопов, и не только их, порошком ДДТ. С его помощью мы расправляемся с разными вредителями сельского хозяйства и не нарадуемся этому как будто невинному белому порошку, не подозревая, что вместе с полезным делом, которое выполняло для нас это средство, оно незаметно наносило нам самим удар в спину.

Сам изобретатель этого «волшебного» для своего времени порошка — швейцарский химик доктор Пауль Мюллер — утверждал, что ДДТ совершенно безвреден для человека, тогда как для мух, комаров, вшей, блох и клопов он смертелен, даже когда в воздухе лишь ощущается его запах.

И тогда мы начали щедро посыпать все и вся этим кротким, симпатичным порошковым препаратом, который освобождал нас от тирании самых неприятных и вредных насекомых. Мы сыпали его под кроватями, под подушками, сыпали на полях и в садах, под столами и под окнами. Сыпали с удовольствием и радовались, как дети, его чудодейственным свойствам… Так препарат этот заполонил весь мир, или, лучше сказать, завладел всем миром, куда быстрее и с более громкой славой, чем Александр Македонский. И продолжалось так до поры до времени, когда вдруг люди стали замечать, что вокруг происходит что-то необычное. Начали гибнуть птицы, а также рыбы в реках, озерах, морях. Однажды озеро Мичиган все побелело от брюшек всплывшей на поверхность мертвой молоди семги — около полутора миллионов рыбин. В Европе как-то вдруг исчезли хищные птицы…

Принялись доискиваться причин этого явления и обнаружили их в ДДТ. Стало ясно, что этот чудесный химикат отнюдь не безобиден, а напротив — он достаточно сильный яд не только для вредных насекомых. Британские ученые обнаружили этот яд в яблоках и картофеле, американские — в табаке, а также в 75 % птиц и млекопитающих в самых разных уголках света, даже у пингвинов в Антарктиде. Количество ДДТ, которое шведские ученые обнаружили в рыбе, выловленной в Балтийском море, оказалось просто угрожающим для любителей рыбных блюд. Коллеги этих ученых установили присутствие ДДТ в материнском молоке молодых шведок, причем в концентрации, которая на 70 % превышала безопасную для человека дозу. Оказалось, что даже тюлени, выловленные подо льдом Антарктиды, содержат в своем жире ДДТ. Более того, вместе с водой, рыбой, зеленью и молоком, сыром и плодами ДДТ незаметно проник и накопился в человеческом организме: у жителей Израиля была обнаружена самая высокая концентрация ДДТ — 19,2 ppm, столько же обнаружилось затем и у американцев, тогда как счастливые западногерманские жители могут похвастать количеством всего в 2,2 ppm.

Исследования доказали, что попавший в человеческий организм ДДТ нарушает происходящие в нем окислительные процессы, задевает нервную систему, приводит к вырождению некоторых клеток, поражает память, нарушает мозговую деятельность в целом, а накапливаясь в больших количествах, воздействует и на гены, вызывая так называемые мутации, которые включаются в наследственную программу и передаются потомству.

На обычном языке это называется «в ы р о ж д е н и е».

Люди вынуждены были всерьез задуматься над этой страшной опасностью. Академик Виноградов недавно сообщил, что из полутора миллионов тонн ДДТ, рассыпанного по всей планете, две трети по сей день продолжают представлять угрозу для «всех организмов». В Швеции употребление ДДТ запрещено законом, в ФРГ рекомендуется ограничить его употребление, но в других местах нашей планеты ДДТ продолжают применять по-прежнему, и таким образом количество его в человеческих организмах продолжает нарастать… и у тех, кто продолжает пользоваться этим препаратом, и у тех, кто уже отказался от него, потому что нет таких барьеров, которые могли бы остановить проникновение этого яда на обеденный стол человечества.

Но во имя чего мы подвергаем себя такому риску? Оправдались ли надежды, которые возлагались на ДДТ? Сыграл ли этот ядохимикат свою роль в истреблении вредоносных насекомых?

В том-то и дело, что нет. Вот один из множества примеров для иллюстрации: в 1956 году лесохозяйственная служба в США опылила 350 тысяч гектаров хвойных лесов, чтобы уничтожить елового почкоеда, но уже летом следующего года опыленные ДДТ еловые леса подверглись новой, еще большей опасности — на них напала в фантастических количествах сосущая тля и буквально начисто уничтожила хвою елей и пихт… Оказалось, что ДДТ вместе с еловым почкоедом уничтожил врагов тли — божьих коровок и других хищных насекомых, — создав тем самым условия для бурного размножения этих вредителей.

Бывает же так: метил в ворону, а попал в корову. В созданном природой равновесии божья коровка занимала такое ключевое место в экологической цепи, что наступил момент, когда судьба еловых лесов оказалась в полной зависимости от этой ничтожной букашки…

Нечто подобное произошло в Конго и в Уганде. Там из-за опрыскивания ДДТ был уничтожен тот вид клопа, который питался клопами, паразитирующими на листьях кофейного дерева, и как последствие этого более устойчивый перед действием ДДТ клоп, питающийся соком растения, размножился в таких размерах, что превратился в настоящее бедствие для кофейных плантаций.

И тут, как говорится, метили в ворону, а попали в корову.

Да разве и у нас в Болгарии не произошло почти то же самое при борьбе с непарным шелкопрядом в дубовых лесах? Мы сбросили на них с самолетов тонны ДДТ и вызвали таким образом массовую гибель полезных птиц, которые питаются гусеницами непарного шелкопряда. А также и хищных птиц, которые питаются полезными… Непарный же шелкопряд нашел какую-то щелку, уцелел и теперь, когда ему вздумается, снова размножается и снова угрожает нашим дубравам своим нашествием, даже еще сильнее, чем прежде, потому что синицы и поползни, которые обычно справлялись с этими гусеницами, не успели в те же сроки размножиться настолько, чтобы восстановить свое прежнее количество.

Нам пришлось прибегать к все новым и новым бомбардировкам ДДТ, а тем временем в наше столкновение с вредителями вмешалась сама Природа, которая произвела устойчивые к ДДТ «племена» (популяции) блох, клопов, комаров, клещей и т. п. с иммунитетом к этому виду ядов (иммунитет их создается особыми энзимами, которые разрушают яд). Оказалось, что Природа из десяти, скажем, тысяч комаров наделяет иммунитетом двух. Эти два уцелевших после опрыскивания ДДТ комара размножаются и дают начало целым популяциям, устойчивым к ДДТ. Так же обстоит дело почти со всеми насекомыми, да и с клещами тоже. И не только с насекомыми, а и с микроорганизмами, как мы уже в этом убедились на примере применения антибиотиков.

И получилось так, что мы опрыскиваем клопа ДДТ, а он ползает себе как ни в чем не бывало по стене и даже предпочитает ползать там, где опрыскивали (наподобие микробов, которые прежде погибали от пенициллина, а теперь некоторые из них даже питаются им). На картофельные поля возле моего родного села высыпаны с целью уничтожения колорадского жука огромные количества ДДТ, но, несмотря на это, можно и сегодня увидеть, как этот нахальный диверсант с прежней неколебимой самоуверенностью разгуливает по нашим картофельным полям…

Всего лишь через три года после первого опрыскивания ДДТ в Греции были уже «произведены» устойчивые к ядам популяции комаров. В 1945 году только 12 видов насекомых проявили иммунитет к ядохимикатам, но уже в 1960 году количество их возросло до 137, в том числе были малярийные комары, некоторые виды мух, а также вшей и клещей. Дело дошло до того, что специалисты из Всемирной федерации защиты растений объявили, что нет никакого смысла спорить о пользе и вреде ДДТ, потому что этот препарат теперь уже безвреден для большей части вредителей растений.

Так наступил закат прославленного ДДТ, и он вынужден был сойти с арены, уступив свое место другим, новейшим ядохимикатам… И вот начался долгий ряд наших встреч с

МНОГОЛИКИМ БОГОМ ХИМИИ

Речь идет о многочисленных, можно сказать прямо-таки бесчисленных, химических препаратах, которые сменили посрамленный ДДТ, — всякие инсектициды (против насекомых), фунгициды (против грибков), гербициды (против сорняков) и так далее. Говорю «и так далее», потому что только в США и только в 1958 году были выданы патенты на 58 831 химический препарат (пестициды).

Международный рынок буквально наводнен химическими препаратами для борьбы с вредителями растений, которые согласно их паспортным данным не представляют опасности для человека. Я не берусь перечислять здесь названия химикалиев, употребляемых одним только земледельческим кооперативным хозяйством в моем маленьком родопском селе, — все эти «гексахлораны», «деделины», «эспоры», «манебы», «фербаны», «линданы», «экатаны», «тиофениты», «димикроны», «Бл-58», «фофатоксы», «Агрии-1050», «Агрии-1060», «фекаматрибофоны», «вотекситы» и так далее. (Я даже не уверен, что вышеупомянутые химикаты действительно называются именно так. Я лишь передаю, как они звучат в устах моих односельчан.)

Одни из них оказались не столь стойкими и опасными для человека, как ДДТ, другие — еще того менее, а относительно третьих утверждают, что они просто безвредны. Но все равно — они обладают одним общим качеством: убивать наряду с вредителями-«вегетарианцами», которые паразитируют на сельскохозяйственных растениях, и их врагов — хищников, которые питаются «вегетарианцами». С той существенной разницей, что племена наших врагов — насекомых-«вегетарианцев» — восстанавливаются намного быстрее, чем популяции хищников, потому что хищники волей-неволей должны дожидаться размножения «вегетарианцев», чтобы иметь чем питаться. Таким образом естественное равновесие между одними и другими все более видоизменяется в пользу наших врагов.

Это одно, и второе: нарушенное равновесие на одном участке вызывает цепную реакцию, затрагивающую всю биосистему, и последствия этого порой бывают такими, что вредители, против которых направлен химический удар, численно увеличиваются, вместо того чтобы исчезнуть.

В Онтарио, например, после опрыскивания инсектицидами мошки число ее увеличилось в 17 раз. Другой случай из американской практики: после опрыскивания ядохимикатами вредителей вяза частицы химикалиев попадают в дождевых червей, на которых этот яд не действует, но зато гибнут дрозды, которые питаются этими червями. В США погублены таким и подобными способами 88 % дроздов.

У нас, в Болгарии, опрыскивание ДДТ дубовых лесов в целях борьбы с гусеницами непарного шелкопряда гибельно отразилось на синицах, которые питаются его личинками, и количество их катастрофически уменьшилось.

Одним из последствий этого было неимоверное, бедственное размножение некоторых видов гусениц, зависимых от синиц. Цепочка протянулась еще дальше. Поедая отравленных химикатами насекомоядных птиц — синиц, дроздов и других — гибли и хищные птицы. Исчезла (конечно, и с помощью охотников, которые планомерно убивали их) большая часть наших ястребов, орлов и так далее. И получился удивительный результат: вместо того, чтобы о повсеместным истреблением, например, ястребов — куропаток становилось больше, численность их, и особенно кекликов (каменная куропатка) все сокращалась; без ястребов у кекликов не происходит нормального развития. Ведь ястреб может настичь прежде всего старых и больных кекликов, выполняя тем самым роль необходимых санитаров.

Миллионы лет живут совместно кеклики и ястребы, львы и антилопы, зайцы и лисы, волки и косули и т. д. и т. п., но никогда конфликты между хищниками и их жертвами не приводили к исчезновению слабых видов, потому что Природа позаботилась наделить их такими преимуществами, чтобы равновесие между ними и хищниками было прочным. (Нормальная антилопа, например, обгоняет нормального льва обычно на пять километров в час.)

Именно вот это природное равновесие было грубо нарушено с помощью пестицидов: агрономы атаковали, например, моль, которая терроризировала виноградники, расположенные в пловдивском «воротнике» у подножия Родоп, и действительно справились с нею. Но вслед за тем здесь размножились в невероятном количестве клещи, чьи враги были, видимо, уничтожены одновременно с молью, и теперь здешние виноградари пребывают в полной растерянности, не зная, как справиться с клещами.

Вообще наши победы в борьбе с вредными насекомыми оказываются в известных случаях «пирровыми победами». Теперь уже ясно, что всякое резкое нарушение установившегося равновесия может привести порой к бурным взрывам с неожиданными последствиями на том или ином участке биосистемы. Некоторые ученые даже выступили с утверждением, что «полное уничтожение вредителей (даже если это можно практически осуществить) принесет больше вреда, чем пользы».

Приведенные уже примеры говорят, что мы все еще никак не можем определить с уверенностью конечные результаты ни одной химической победы над вредителями. При таком положении вещей лично мне кажутся не слишком убедительными утверждения некоторых специалистов, будто благодаря химической борьбе мы спасем столько-то и столько-то процентов производимой растениями продукции. Лишь в очень редких случаях мы можем быть уверены в конечном результате той или иной «химической операции», потому что их последствия, как мы уже убедились, отнюдь не единовременны; они многосторонни, сложны и порой совершенно неожиданны… Каждое опрыскивание химикалиями, начиная собой цепь причин и следствий сейчас, раскрывает иногда свои побочные действия много лет спустя.

Нет нужды рассматривать тут ставший уже банальным вопрос о том, как пестициды отравляют почву, воды, травы, молоко и людей, в какой степени и с какими последствиями. Скажу только, что после того, как наша контрольно-санитарная служба начала обнаруживать в сельскохозяйственных продуктах хлороорганические соединения, появившиеся в результате обильных опрыскиваний гексахлораном, употребление этого химиката было запрещено. Опыт подсказывает нам, что химия — многолика, и что мы не всегда успеваем сразу распознать, каким ликом она к нам обернулась или обернется в следующий миг.

В нашей борьбе с вредителями растений (мне хочется еще раз отклониться в сторону) мы упускаем одну возможность, которая могла бы сделать нас гораздо более независимыми от химических препаратов и от необходимости сыпать их куда попало. Я имею в виду разразившуюся в последнее время «генетическую эрозию» (слишком уж часто употребляем мы слово «эрозия», но ничего не поделаешь). Генетическая эрозия — это наблюдаемое в последнее время жалкое состояние (вследствие пренебрежительного к ним отношения) местных, отечественных сортов плодовых деревьев и других культур, не боящихся вредителей, приспособившихся в результате многовекового отбора к нашим условиям.

Мы отлично понимаем, откуда примчался вихрь, который смел, например, с гор и полей наши домашние сорта яблонь — всякие «тетовки», «шекерки», «ранеты», «айвании» и др. При значительном переустройстве земледелия, осуществленном за последние три десятилетия, и приспособлении нашего плодоводства к механизированной обработке, маленькие садики должны были поневоле исчезнуть, а крупные сорта плодов — уступить место мелким, пальметтным, которые легко обрабатывать и собирать, не говоря уж о требованиях международного рынка, где «сестры» — «красная» и «желтая превосходная» вытеснили с прилавков все остальное и свели все разнообразие яблок к трем-четырем основным сортам…

Примерно то же произошло с персиками и грушами: пальметтные плодовые насаждения раскинулись на огромных пространствах… И тогда выявились их недостатки, а именно: они более подвержены заболеваниям, быстро сохнут, легко «изнашиваются»; их надо часто опрыскивать; содержание их обходится нам гораздо дороже, чем содержание привычных к нашим условиям, закаленных нашим болгарским климатом и болгарской почвой «традиционных» плодовых деревьев. Да, но оглядевшись, мы увидели, что даже в горных лощинах и котловинках мы уже успели разделаться с местными сортами плодовых деревьев — яблонь, черешен, слив, персиков и груш. (Точно так же, как поторопились разделаться с грубошерстной каракачанской овцой и полностью заменить ее мериносом, так что теперь даже для мастерской, изготовляющей домотканые кошмы в Смоляне, не знаем, где раздобыть несколько тонн грубошерстного волокна!)

Я пишу эти строки и время от времени поглядываю через окошко моего сельского дома на две посаженные 150 лет назад яблони «шекерки» — единственные сохранившиеся в нашем селе, некогда полном «шекерок». Высота их достигает 25 метров, а ширина кроны — 15 метров, и им (повторяю) по сто пятьдесят лет! И хотя никто никогда их не поливал и не опрыскивал, эти яблони-гиганты каждый год приносят две тонны плодов и знать не знают ни о болезнях, ни о вредителях, которые сокращают жизнь пальметтных насаждений. (Между прочим, эти чудесные на вкус «шекерки», хоть и не могут завоевать себе место на международном рынке, являются отличным продуктом для изготовления яблочного сока и повидла, так что этот сорт нельзя считать морально и технически устаревшим.)

Я не против пальметтных садов, но разве нельзя было бы использовать генетическое богатство, которое нам предлагают местные сорта плодов, чтобы влить больше силы и стойкости (а если хотите, то и вкуса!) в пальметтные сорта? Не только можно было бы, но это просто необходимо для успешного развития нашего отечественного плодоводства… Дело только в одном: не успели мы спохватиться, а местные сорта уже исчезли.

И кукуруза местная, горная, исчезла — та самая, которую сеяли в подветренных лощинах в горах или возле теплых поречий. Та самая ароматная кукуруза, которая шла на самую лучшую муку для мамалыги и кукурузных лепешек.

Ну, а о пшенице «загария» или «червенка», приспособленной благодаря большому опыту и труду земледельцев к горным условиям, — что сказать? Зерна ее были увесистыми, крупными, округлыми; а о хлебе, выпеченном из муки этой пшеницы, можно только мечтать. А семена ее утрачены… И еще много других семян. Так обеднела наша природа, а вместе с тем и наши возможности использовать достижения отечественного земледелия для генетического обновления современных импортных сортов и культур, что́ в значительной степени могло бы нас избавить и от меда и от жала химикалиев.

Разумеется, каждый знает, что химия применяется с добрыми намерениями и по необходимости, а не ради удовольствия агрономов и химиков, что возросшее население нашей планеты требует все больше продуктов питания и что мы не можем позволить себе роскошь транжирить эти продукты. Сие известно всем. И если у нас возникает тревога, то она вызвана тем, что мы не всегда умело пользуемся химическими средствами, да еще с преувеличенным порой оптимизмом (чтобы не сказать легкомыслием), проявляемым приверженцами химической борьбы. Вот что писал недавно один из таких специалистов в журнальной статье:

«Несколько талантливых полемистов, склонных к эмоциям, романтике и мистике, сумели убедить многих людей, в том числе и лиц, занимающих различные высокие посты, что пестициды и особенно ДДТ опасны и что их необходимо запретить… И дело дошло до того, что были приняты необоснованные меры против ДДТ и других пестицидов».

Выходит, что вся беда в нескольких талантливых полемистах, «склонных к эмоциям, романтике и мистике», что не существует доказательств опасности ДДТ и того, что он накапливается в организме человека. Что хлорорганические препараты не вредны, что их присутствие не обнаружено ни в яблоках, ни в картофеле, ни в брынзе, ни в молоке.

Значит, на ветер бросал слова известный советский ученый, академик ВАСХНИЛ Виноградов, когда в своем недавнем выступлении сказал, что:

«из высыпанных на Землю полутора миллионов тонн ДДТ две трети сохранились по сей день и продолжают угрожать всем организмам».

Оказывается, и Виноградов принадлежит к числу «полемистов, склонных к эмоциям, романтике и мистике».

А вот именно такие «специалисты», сказал бы я, и делают химическую борьбу и химикалии опасными…

Выход? Ученые уже его указывают. Латвийские ученые успешно произвели лабораторные опыты по половой стерилизации гамма-лучами некоторых вредных для сельского хозяйства насекомых. Эти опыты уже подтверждены и в производственной обстановке (в поле). Биологи Танзании сумели вывести особый вид комаров, которые питаются личинками комаров-кровопийц и таким образом уничтожают носителей малярии по принципу «разделяй и властвуй!»

«В Учкурганском колхозе «Москва» (читаем мы в одном журнале) создана биолаборатория для культивирования энтомофагов (насекомоядных). В ней выращивают полезных насекомых — трихограмм — которые используются в борьбе с сельскохозяйственными вредителями».

И далее сообщается, что во время опытов на гектар поля было выпущено по 100 тысяч маленьких наездников трихограмм и они полностью истребили вредителей хлопчатника. При этом обработка каждого гектара полей хищными насекомыми (энтомофагами) обошлась всего в семь копеек, тогда как обработка химикатами стоила бы 7—8 рублей.

Конечно, никто не думает, что опыт колхоза «Москва», использовавшего насекомых в качестве биологического оружия, решает все проблемы защиты растений, но безусловно верно одно: будущее — за биологической борьбой. Она и только она избавит нас от необходимости иметь дело с многоликим Янусом, чьи добрые дела не всегда уравновешивают причиняемые им бедствия, когда мы пытаемся сделать его своим союзником в борьбе за изобилие. Нашу Сельскохозяйственную академию, ее Институт защиты растений можно приветствовать за то, что она организовала несколько лабораторий по биологической борьбе, в которых выращиваются и трихограммы, и другие насекомые — наши союзники по борьбе с вредителями растений. Начало, как говорится, положено, и мы надеемся, что это будет счастливое начало, которое приведет нас к избавлению от пестицидов.

Вот на это-то и надеемся мы, «романтики», потому что, как сказал однажды биолог профессор Коммонер, «мы располагаем всего лишь одним десятилетием для открытия спасительного инструментария». И чем скорее это произойдет, тем лучше. Ведь пестициды истощают почву, уничтожая в той или другой мере в ее микромире полезные микроорганизмы, главным образом бактерии, которые связывают азот, снижая тем самым ее плодородие, а иногда и полностью стерилизуя ее.

Недавно известный советский почвовед В. А. Ковда сообщил в одном докладе, что 500 тысяч тонн различных токсических веществ, употребляемых ежегодно для защиты растений, попадают после этого в почву, «живут» в ней иногда до 12 лет и оказывают в это время «резко отрицательное воздействие» на почвенную фауну и микроорганизмы. Его коллега профессор Н. Г. Зорин обратил внимание на так называемое «нарушение баланса» почвенного состава в результате загрязнения почвы промышленными отходами, которые ее окисляют или засоляют и в конечном счете насыщают ее ядовитыми для растений (фитотоксичными) веществами. Кроме того, он сделал очень серьезное предупреждение о том, что «почву, в отличие от воздуха, очистить невозможно».

До сих пор речь у нас еще не заходила об «истреблении» почвы строительством. В какой степени угрожает нам эта опасность, можно сделать заключение из того факта, что в ФРГ каждый год застраивается 15 квадратных километров, по большей части обрабатываемых земель. А в Чехословакии только за последние 25 лет площадь обрабатываемых земель уменьшилась на 52 тысячи гектаров.

А разве и у нас, в Болгарии, не застраивают непрерывно иной раз самые плодородные участки наших полей? У нас есть земли непродуктивные, где можно и где следовало бы строить, хотя и ценой бо́льших расходов, но мы все еще предпочитаем соорудить завод где-нибудь на ухоженной равнине, не задумываясь над тем, что мы утрачиваем на вечные времена ренту (и в денежном и в продовольственном плане) с этих застроенных площадей.

Некоторые справедливо называют почву «ареной жизни», потому что жизнь действительно базируется главным образом на ней. Сейчас на этой арене возникла борьба, от исхода которой зависит быть или не быть самой почве, потому что она подвергается страшной опасности, порождаемой и неправильным использованием химических удобрений, и неправильным орошением, и отравлением промышленными отходами, и — не в последнюю очередь — ее застройкой.

Что будет дальше — не знаю.

Ясно одно — пришло время нам, людям, задуматься над судьбой Земли, которую мы заставляем терпеливо выдерживать не только тяжесть наших тел, но и наше удивительное порой легковерие и легкомыслие…

АХ ТЫ, ЧЕРНОЕ МОРЕ, ПОЧЕМУ ТЫ ТАК ГРОМКО СТЕНАЕШЬ?

Участь почвы и участь воды тесно связаны, зависят друг от друга, потому что рано или поздно то, что находится в почве, уносится реками и подпочвенными водами в моря.

На этот раз начнем не с дальних краев, а с мест более близких — с Черного моря. Из статьи Л. Неменовой, опубликованной в популярном журнале «Вокруг света», мы узнаем, что комплексная экспедиция Одесского отделения Института биологии южных морей СССР обнаружила в Черном море «обширный район, где мидии и другие обитающие на морском дне организмы вымерли за последние годы».

Почти одновременно с сообщением Л. Неменовой были обнародованы сведения о том, что Г. Г. Поликарпов из украинской академии наук обнаружил очень высокую концентрацию ртути и других радиоактивных веществ и нижнем течении некогда голубого, а теперь мутно-желтого Дуная. Так что не трудно понять, почему именно погибли в Черном море два с половиной миллиона центнеров мидий. Почему сотни тысяч рыб и раков сами выскакивают на поверхность воды и на берег, словно за ними кто-то гонится. Почему чахнут и умирают водоросли. И почему, наконец, бесценные микроорганизмы, называемые бактериями, которые разлагали до сих пор попавшие в море органические отходы и таким образом очищали его, уже не успевают справляться со своей важной задачей.

Главная причина всего этого (повторяю!) — «перегрузка» моря неимоверным количеством вредоносных органических веществ, вливающихся в него вместе с промышленными отходами, которые разлагаются с помощью кислорода. Таким образом содержание кислорода в морской воде значительно уменьшается и «задыхающиеся» раки и рыбы сами, как уже было сказано, выскакивают на поверхность — чтобы глотнуть кислорода, прежде чем погибнуть.

Этому бедствию способствует, разумеется, и огромное количество отходов, которые попадают в море из зон, облюбованных курортниками. Они также вносят свой «вклад», и, надо сказать, немалый, в «заболевание» нашего моря.

Прошлым летом в Созополе, когда однажды море сильно разбушевалось, я собственными глазами убедился в этом. Волнение подняло со дна отбросы, которых было столько, что вода не просто потемнела, а почернела от них. Консервные банки, бутылки, арбузные корки, персиковые косточки, обрывки бинтов, корки хлеба, помидорные очистки, куски пластика, пластмассовые ложки — все это перемешалось во взбаламученной морской воде, выплескивалось волнами на берег, обдавая людей, словно море хотело утопить их в их собственных нечистотах.

Море стенало, пенилось, билось о берег, пока так не облепило шелковистый песок помидорными объедками, полиэтиленовыми пакетами и мазутом, что на берегу не осталось даже крохотного местечка, не оскверненного этой липкой, все чернящей массой. Когда я возвратился с пляжа, ноги мои были сплошь покрыты мазутом. Я пытался смыть его мылом — тщетно. Соскребал его кухонным ножом, но пятна все же остались. Мне посоветовали купить растворитель лака, потому что, мол, только им можно до конца смыть мазут, но этой спасительной жидкости достать не удалось — ее всю расхватали, и мне пришлось скрести куском черепицы зловонные черные пятна.

Я не прибавил ничего к тому, что видел и пережил. Если загрязнение моря мазутом будет продолжаться в прежних масштабах, то через год-другой нам придется купаться в море в чулках, со скафандром на голове и загорать на пляже в противогазе.

…Так вот почему так грозно стенало прошлым летом Черное море… Потому что мы превратили его в мусорную яму.

При этом наше Черное море — не самое отравленное на свете. С Балтийским дело обстоит куда хуже, потому что в него сливают еще больше ядовитых отходов.

Действие отравляющих веществ все сильнее начинает сказываться и в океанах, которые всегда считались чем-то необъятным. Коралловые рифы у пляжей Майами (США) поражены тяжким недугом, рыбы, обитающие вокруг, тоже болеют и меняются, подобно тому как изменилась вся жизнь кораллового рифа. Концентрация ртути и радиоактивных веществ в океанах и реках, в озерах и морях возрастает, постепенно умерщвляя живые организмы и планктон. Видимо, у известного исследователя морских глубин Жака Кусто было достаточно оснований заявить, что в мировых морях и океанах можно наблюдать уже первые признаки приближающейся экологической катастрофы…

«А когда нет жизни в океане, — продолжил он, — не может быть жизни и на суше».

Что хотел сказать Кусто, произнося эти зловещие слова? Он имел в виду то обстоятельство, что 60 % кислорода на земном шаре производит в океане планктон и только 40 % его — зеленая растительность суши. Морской кислород получается при фотосинтезе растительного планктона, следовательно, все, что загрязняет воду, отнимает свет и умерщвляет планктон, — уменьшает и количество кислорода.

Тридцать пять миллионов тонн рыбы дают ежегодно человечеству моря и океаны, и, кроме того, обещают давать в будущем огромные количества белка из планктонных рачков, чтобы можно было накормить сильно возросшее население нашей планеты.

Другими словами, океан — это надежда человечества, если, конечно, надежда эта не будет отравлена…

Но раз уж над океаном нависла такая угроза, то что тогда говорить о реках? Ведь 80 % воды в реках США уже не пригодны для питья из-за сильного загрязнения и отравления промышленными отходами!

Реку Рейн уже называют не иначе, как «клоака Европы». При выходе за пределы ФРГ эта «клоака» каждый год уносит в море 29 миллионов тонн различных загрязнителей, в том числе — 1100 тонн знаменитого яда, именуемого «мышьяк», и 165 тонн ртути. Каково будет количество «ядовитого экспорта» Рейна завтра, когда запроектированные на его берегах пять атомных электростанций будут построены, может представить себе каждый, даже если он не одарен особым воображением… В то же время 19 миллионов людей используют воду реки для питья, несмотря на то, что она «клоака», несмотря на то, что калийные заводы каждый день сбрасывают в нее 40 тысяч тонн солей, которые затем вливаются в несчастное Северное море.

Тем или иным способом река Рейн непрерывно сигнализирует, что конец ее близок, — но кто ее слушает? 24 июня 1970 года в ней разом погибли миллионы рыб от вещества «эндосульфан», производимого химическими заводами, расположенными возле Франкфурта, но это никак не отразилось на виновных в отравлении заводах…

Изобильные промышленные отходы, которые сбрасываются ежедневно в реку, загубили еще многих сестер реки Рейн. Величественная Миссисипи в США уже получила новое название: «Толстая кишка США». По количеству несомых ядов весьма серьезно соперничает с этими реками Темза, хотя и Одер и Эльба в последнее время почти не отстают от нее…

Загрязняются речные воды все больше и больше, а, с другой стороны, потребность в воде в результате технического прогресса все возрастает… Только за 75 лет, начиная с 1900 года, потребление воды для бытовых нужд населения Земли возросло в 22 раза, для нужд сельского хозяйства — в 10 раз и в 60 раз для нужд промышленности. И эти нужды продолжают расти, притом даже не постепенно, а скачкообразно. Так, производство одной только тонны бумаги требует (при современной технологии) 200 кубических метров воды, тонны ткани — 600 кубических метров, а тонны капронового волокна — около 6 тонн! А атомные электростанции? Да ведь только одна АЭС мощностью в 1 миллион киловатт требует около 1 миллиона кубических метров воды только за одни сутки! Так представьте себе, сколько воды потребуется в 2000 году, когда количество атомных электростанций достигнет двух-трех тысяч!

Останется ли тогда вода для питья?

Этот вопрос нешуточный, в нем заключена весьма серьезная, я бы даже сказал — драматичная истина. Во многих странах уже сегодня вода стала одним из самых дефицитных предметов, а недостаток пресной воды будет продолжать обостряться, потому что если сегодня человечество потребляет ежегодно 2600 кубических километров воды, то к 2000 году ему потребуется 6000 кубических километров, а источники воды не только не увеличиваются, а в нарастающем темпе уменьшаются.

Прогноз таков: если загрязнение речных вод не прекратится, то через 40 лет пресноводный кризис станет всеобщим, а питьевая вода превратится, что называется, в «артикул № 1». Для некоторых стран она уже ныне является артикулом № 1: сто миллионов американцев пьют не родниковую, а речную, при этом изрядно загрязненную воду; Гамбург, Шлезвиг-Гольштейн и Нижняя Саксония рассчитывают на шведскую питьевую воду, которую намереваются получать по водопроводу длиной в несколько тысяч километров. США каждый год платят Канаде миллионы долларов за импорт чистой ключевой воды. Нынешний водопровод в Лос-Анджелесе протянулся на тысячу километров, но доставляемой им воды не хватает, и теперь проектируется его удлинение до реки Колумбия-Ривер. И у нас в Болгарии водоснабжение городов встречает уже серьезные трудности.

Таким образом вода начинает становиться «золотой» уже не только в переносном, но и в буквальном смысле слова… И будет становиться все в большей степени, когда мы начнем добывать ее из арктических льдов, как это уже планируют и проектируют некоторые хитроумные изобретатели…

И дело, вероятно, действительно дойдет до этого, если человечество не перестанет загрязнять речные воды и не излечит уже зараженные.

Но именно это происходит слишком медленно: в ФРГ сейчас удовлетворительно очищают лишь треть сточных вод. Так же обстоит дело и в Париже. Французы заколебались, когда поняли, что «приемлемая» очистка речных вод обойдется им от 200 до 400 миллионов франков, но колебания их по всей вероятности прекратятся, потому что через каких-нибудь 15 лет Парижу нужно будет в два раза больше воды.

Гораздо чувствительнее оказались к загрязнению окружающей среды жители Японии, особенно после случая в Минимата. Минимата — это тот залив, где в 1953—1960 годах 83 японца впали сперва в состояние идиотизма и, утратив человеческий облик, затем умерли странной и страшной смертью. Эта таинственная эпидемия заставила японских врачей изрядно потрудиться, пока наконец не было установлено, что мидии в заливе Минимата содержат в себе ртуть, причем в весьма опасном для человека количестве. Ртуть проникла в залив с жидкими промышленными отходами, сбрасываемыми химическим заводом. Жители прибрежного поселка ели эти отравленные мидии и стали таким образом жертвами неконтролируемой химии…

Зато теперь в Японии химия (и не только химия) контролируется очень неплохо. Расходы на исследования, связанные с загрязнением окружающей среды, которые в 1970 году составляли 55 миллионов долларов, возросли в 1971 году до 106 миллионов, почти вдвое.

Наиболее планомерно и с самым большим размахом происходит очистка пресноводных источников в Советском Союзе. Только за минувшую пятилетку в Кузбассе на реке Томь и ее притоках было построено 114 крупных очистных станций общей мощностью в 1 400 000 кубических метров воды в сутки. Только за четыре года (с 1965 по 1969) израсходованные на очистку рек средства возросли в СССР более чем в два раза, так что, несмотря на усиленное развитие промышленности в последние годы, «рост загрязнения водоемов во всей стране приостановлен». Запрещено, кроме того, пускать в ход новые промышленные предприятия или реконструировать существующие (как уже говорилось), если не обеспечена полная очистка и обеззараживание жидких промышленных отходов.

Мы как будто бы следуем советскому опыту, но в отношении очистки рек делаем это медленно: предусмотренные, например, при проектировании металлургического завода имени Ленина в Пернике очистные сооружения не завершены и завод по сей день обходится без них. Свинцово-цинковый завод в Кырджали ежесекундно сбрасывает в водохранилище «Студен кладенец» 400 литров отравленной воды. Но что-то незаметно, чтобы руководство завода испытывало от этого какие-либо угрызения совести. Обогатительная фабрика в Рудоземе превратила воды реки Арда в отвратительную серовато-пепельную кашу, потому что сооружения для очистки сточных вод вообще не были построены. И никого из руководства завода этот вопрос все еще не беспокоит… (Беспокоятся граждане, а не руководители этих, во всех прочих отношениях полезных предприятий…)

Научные работники Харькова уже создали усовершенствованные фильтры для очистки вод, загрязненных отходами деревоперерабатывающих предприятий. Эти фильтры способны задерживать даже самые мелкие древесные волоконца. Если бы этими фильтрами был снабжен целлюлозный завод, например, у нас в Разлоге, воды реки Элидере могли бы и сейчас быть прозрачными, какими они были когда-то (до сооружения завода).

Некоторые могут возразить мне: «Мы не настолько богаты, чтобы строить такие дорогие очистные сооружения». Только верно как раз обратное: мы не настолько богаты, чтобы позволить нашей промышленности работать без очистных сооружений и портить нашу дорогую воду, нашу дорогую землю, наше дорогое здоровье. Это бесспорно. Так, для очистки реки Вислы сейчас проектируется специальная плавающая фабрика, которая будет производить по 600 килограммов кислорода в час и впрыскивать его вместе с соответствующим количеством воздуха в воды полумертвой реки, чтобы поддержать в ней развитие речной микрофлоры.

Эти кислородные инъекции, вероятно, будут отнюдь не дешевыми, но настала пора — будь они дорогие или дешевые — ими заняться. Настанет такая пора и у нас (если уже не настала).

Советский ученый академик Виноградов заявил в одном из своих выступлений, что «кардинальное решение вопроса о загрязнении вод промышленными отходами» можно искать только в одном направлении: в переходе промышленных предприятий к «замкнутому циклу работ, без каких-либо вредных для окружающей среды отходов».

И это — в той или иной степени — уже делается: в СССР и в ГДР ни одно новое промышленное предприятие не вступает в строй, если оно не оснащено очистными установками. В Японии издан закон — первый подобный закон в капиталистической стране, — который определяет загрязнение окружающей среды как  п р е с т у п л е н и е…

Наш Закон об охране природы — один из самых взыскательных, государство наше отпускает значительные средства для сооружения очистных установок, но общественная ответственность за охрану окружающей среды у нас еще не на высоте, и некоторые руководители предприятий предпочитают платить штрафы, вместо того, чтобы «выбрасывать средства» на строительство очистных сооружений. Суды все еще слишком благоволят к этому роду преступников, и проблема очистки рек остается открытой.

А бывают и такие случаи: на директора предприятия Х. в Асеновграде составили акт за то, что отходами своей фабрики он отравил в реке рыбу, и направили в суд. Однако при разборе дела в суде выяснилось, что те, кто проектировал фабрику, не предусмотрели очистной установки, так что предприятие это надо либо закрыть, либо перестроить почти заново, чтобы оно было безопасно для окружающей среды.

Тут мы уже сталкиваемся не с техникой, а с  п о л у т е х н и к о й  (некачественной, несовершенной техникой), которая одно производит, а другое разрушает. Производит, скажем, бумагу, а губит целые реки…

Во всем этом, конечно, повинна не наука, а  п о л у н а у к а. Большая вина ложится на полунауку во всех областях нашей жизни: здесь и неправильное внесение удобрений, которое становится причиной минерализации почвы и ее физического разрушения; и употребление пестицидов, и неумелое орошение земли, которое ее засаливает или выщелачивает, и многое другое! Сейчас говорят, что в Девине — городе, расположенном у самой реки Выча, будет строиться фабрика электрических кастрюль, — производство, которое будет работать, между прочим, с теми же цианистыми соединениями, которыми была отравлена рыба в Чепеларе. Может быть, это предприятие будет снабжено очистным оборудованием. Дай боже, чтобы это было так, ибо в противном случае живая и здоровая в настоящее время река Выча, которая наполняет целую систему водохранилищ, будет умерщвлена… И вот возникает необходимость, чтобы кто-нибудь подсчитал, что принесет нам больше выгоды — производство кастрюль или лов рыбы в четырех водохранилищах каскада «Выча», если воды реки останутся чистыми и все водоемы ее будут зарыблены.

И еще один подсчет: каковы будут потери от орошения Кричимской и Пловдивской котловины загрязненными, чтобы не сказать, отравленными водами Вычи?

Я не производил проверки и не вполне уверен, действительно ли будет строиться эта фабрика в Девине и какой она будет, но просто привел ее в пример, чтобы проиллюстрировать, какие могут быть последствия, если такого рода вопросы решаются одними только узковедомственными специалистами с помощью полунауки и полутехники…

ВПЕРЕД ИЛИ НАЗАД?

В результате именно неполного овладения наукой и техникой и неполного же применения их, мы, люди, нарушили природное равновесие в биосфере, в растительном и животном мире. Уничтожили, или почти уничтожили хищных птиц, но возникшие в последнее время эпидемии среди некоторых полезных пернатых подсказывают нам, что нет абсолютных вредителей, что «наука» в этом отношении малость подвела.

Мы — по выражению академика Балевского — «уничтожили или, по меньшей мере, помогли уничтожить черноморских дельфинов», перетопили их на жир, а теперь прикидываем, как бы их развести, потому что в морской биосфере наступили такие перемены, которые заставили нас более внимательно отнестись к оценке значения дельфинов.

В Лондоне уже нет воробьев. Стали исчезать они и в Софии. Под угрозой исчезновения находятся многие млекопитающие и птицы. Трудно предвидеть все последствия этих бурных перемен в животном мире, если иметь в виду, что не только отдельные животные связаны между собой гармоническим равновесием, но весь животный мир связан с миром растений в общей замкнутой биосистеме. Эта биосистема образует огромный организм, богатый обратными связями, которые поддерживают ее равновесие и предохраняют от катаклизмов.

До какой степени точен и «дальновиден» кибернетический механизм природы, видно из общеизвестного факта, что во время войны, когда мужчины находятся под угрозой смерти, рождается значительно больше мальчиков, чем девочек…

Установлено также при одном специальном исследовании, что дети, рожденные в гаремах, — по большей части мальчики, а в палатках военачальников во время походов, в условиях наибольшей концентрации мужчин, рождались преимущественно девочки — очевидно для уравновешивания мужского и женского «начал».

Все тем же автоматическим биологическим регулятором, существующим в природе, мы можем объяснить себе то обстоятельство, что во время блокады Ленинграда, при крайне плохих гигиенических условиях и страшном голоде, не было отмечено ни одного заболевания инфарктом, язвой, раком. Природа проявила в этом случае преднамеренное милосердие, убрав свое оружие подальше от находящихся под угрозой гибели ленинградцев, и увеличила их шансы уцелеть.

Наоборот поступает Природа с чрезмерно размножившимися северными оленями. Замечено, что после усиленного размножения на оленей обычно нападает какая-нибудь эпидемия, которая нормализует их количество.

Еще любопытнее случай о леммингом — грызуном, похожим на суслика, который обитает главным образом в Скандинавии. Установлено, что когда этот вид грызуна при благоприятных условиях бурно размножается, под хвостом у него набухает железа и целые стаи этих зверьков, утратив чувство самосохранения, направляются к морю, сами бросаются в воду и тонут. Неизвестно — то ли их жжет железа и они ищут в воде спасения, то ли они просто безумеют, перед тем как покончить жизнь самоубийством, но этот характерный факт говорит о том, до какой степени и как ревностно контролирует Природа установленное ею равновесие…

(Будем надеяться, что Природа не станет обходиться с нами так же строго, как с оленями, и что она никогда не погонит нас, как тех скандинавских леммингов, к морю…)

Мы, люди, — всего лишь одна из составных частей так называемой биосферы. Одна из действительно важных составных ее частей, но все же частей. Миллионы лет мы развивались в полной взаимосвязи и гармонии с окружающим миром, в том числе с космосом… До какой степени мы «дети Природы», Земли, Вселенной, свидетельствует то обстоятельство, что каждый миг мы находимся под воздействием космических сил, которые прямо или косвенно сказываются не только на нашем здоровье, но и на нашем настроении. В последнее время я встречал в прессе сообщения, что когда, например, в Вене дует так называемый «фён», хирурги воздерживаются от операций, что во время усиления солнечной активности увеличивается количество инфарктов. Установлен и факт биосвязи «Луна — человек». Недавно были опубликованы результаты исследования годичных колец нескольких тысячелетних деревьев из высокогорных районов; они с полной достоверностью показали, что три вспышки «новых» звезд в истории человечества были «зарегистрированы» упомянутыми деревьями резким замедлением роста годичных колец.

Если космическая энергия, которая изливается на нас каждый миг, таким образом воздействует на деревья — организмы куда более примитивные, чем мы, — то каково же ее воздействие на несравнимо более гибкую человеческую «плазму»?

Я позволил себе это небольшое отступление, чтобы сделать очевиднее то, что «жизнь — это нечто целостное, а человек только одна из ее частей», что нарушение гармонии в природе ставит человека перед множеством мрачных неизвестных.

В сущности, человечеству угрожают отнюдь не техника и цивилизация вообще, а недостаточное овладение техникой и неправильно понятая цивилизация. Если бы промышленная технология была совершеннее, не было бы ни отравляющих дымов в небе, ни автомобильных газов в атмосфере, ни ядов на земле и в воде, ни безжизненных рек и агонизирующих морей.

Мы охотно, с гордостью заявляем при случае о своей победе над Природой, и при этом все еще не сумели справиться с промышленными отходами и заводскими мглистыми дымами. Подобные широко оповещаемые «победы» над Природой приводят к тому, что в Токио едва можно дышать, а окружающая среда меняется столь быстро, что человек не успевает приспособиться к этим чуть ли не молниеносным переменам, и отношения между ним и окружающей средой становятся все более напряженными.

Чтобы человек уцелел, необходимо, чтобы в последующие 50 лот он привык дышать вместо кислорода окисью углерода или углекислым газом и чтобы эта обретенная им способность стала наследственной… Или же с неба должны исчезнуть дымы. Иного выхода, очевидно, нет!

«Надо спасти нашу планету!» — заявил знаменитый японский кинорежиссер Акира Куросава, когда журналисты спросили его, какие проблемы киноискусства он считает самыми важными.

«Необходимо выработать генеральную стратегию для поведения индустриального общества в природе, — заявил в свое время советский академик С. С. Шварц. — Эта стратегия должна опираться на ясное понимание законов, которые управляют развитием живой оболочки Земли».

Предупреждение Маркса о том, что «культура, если она развивается стихийно, а не направляется сознательно, оставляет после себя пустыню», — приобретает особую ценность в наше время, когда «окультуривание» мира идет такими быстрыми и опасными шагами.

Президент Болгарской академии наук академик Балевский назвал вопрос охраны окружающей среды «жизненно важным и даже фатальным, если он не будет своевременно решен».

Иначе говоря, главное — уцелеть. А это означает — сохранить нашу биосферу, пока единственную, в которой человек может существовать, потому что мы запрограммированы жить, пользуясь такими благами, как чистый воздух, природный свет, чистая вода, тишина, простор, зелень.

Эйнштейн в свое время предупреждал:

«Забота о человеке и его судьбе должна быть главной задачей технической цивилизации».

Слова Эйнштейна — это позднее эхо предупреждения, сделанного человеку еще Аристотелем, — остерегаться машин, которые угрожают ему порабощением.

Около двадцати трех веков прошло с тех пор, а предупреждение афинского философа звучит так, словно оно относится не к древним грекам, а к нам, — нынешним жителям планеты Земля. И мне хочется снова повторить: никто не строит себе иллюзий, будто цивилизация и прогресс — благодатная для человека цивилизация и благоприятный для здоровья прогресс — могут обойтись без помощи машины.

Машина умножает наши силы, создает удобства, она дала нам современное производство, от которого зависит наше существование. Это ясно. Речь идет (повторяю уже в третий раз) о колючих шипах благоухающей розы — цивилизации, о технике — еще несовершенной, которой мы не овладели до конца и которая нам угрожает, тиранит и отравляет нас… И еще — о науке; если она выскользнет из рук человека и превратится в неконтролируемую силу…

Вот почему советские ученые и предлагают разработать «генеральную стратегию поведения индустриального общества в Природе». Речь идет о человечестве как о целом, а не о том или другом государстве, потому что, если Рурский бассейн будет продолжать выбрасывать в атмосферу угольный дым, воздушные вихри разнесут его по планете и отравят легкие всего человечества. Потому что, если одна страна решит взорвать ядерную бомбу, весь мир будет глотать стронций-90. Если американцы будут увеличивать число своих автомобилей, они будут высасывать кислород из мирового кислородного баллона за счет остальных жителей Земли.

Не говоря уж о том, сколь всеобща опасность ядерной войны. Или роковой ошибки в генетической хирургии, в результате которой может быть произведен вирус-химера или чудовище-колибактерия, которые даже без участия чьей-то злой воли раз и навсегда отправят к праотцам все человечество.

Без генеральной стратегии, без всемирного соглашения о контроле над ядерным, генетическим и химическим оружием невозможно ни сохранить природу в масштабе всей Земли, ни дать человеку уверенность в его завтрашнем существовании… Правда, выработать и принять такую единую генеральную программу развития мирового индустриального общества — дело сложное, связанное с серьезными объективными и субъективными трудностями, которые проистекают прежде всего из стихии наживы, присущей капиталистическому миру.

Чтобы стало яснее, о чем идет речь, приведу высказывание Рэчел Карсон, автора известной книги «Безмолвная весна», в связи с химической борьбой. Рэчел Карсон задает вопрос:

«Почему, если преимущества биологической защиты растений перед химической так убедительны, биологическая защита развивается совершенно недостаточно?»

«Почему же так происходит?» — спрашивает автор «Безмолвной весны» и отвечает:

«Крупнейшие химические компании дают бешеные деньги университетам для ведения исследовательских работ над инсектицидами. Это создает привлекательную перспективу аспирантуры для молодых людей, завершивших высшее образование, и доходные должности для преподавателей. Исследования в области биологической борьбы никогда не получают такой помощи по той простой причине, ч т о  о н и  н и к о м у  н е  о б е щ а ю т  м а т е р и а л ь н о г о  б л а г о п о л у ч и я,  к о т о р о е  о б е с п е ч и в а е т  и м  р а б о т а  н а  х и м и ч е с к у ю  п р о м ы ш л е н н о с т ь. Биологическими исследованиями занимаются лишь институты штатов и федеральные, где зарплата очень мала. Только тем и объясняется озадачивающий нас фактор, — продолжает Карсон, — что некоторые известные энтомологи находятся среди тех, кто возглавляет сторонников химической войны. Установлено, что научно-исследовательская программа многих из них финансируется также химической промышленностью. Их профессиональный престиж, а порой и сама их служба зависят от увековечивания химических методов. Можно ли ожидать, что они укусят руку, которая в буквальном смысле слова их кормит?»

Выводы ясны: интересы кучки бизнесменов, производителей ядохимикатов, тормозят развитие целой отрасли науки — науки о биологической защите растений, — потому что она попросту угрожает их предприятиям и прибылям.

Те же прибыли, те же торгашеские интересы — причина сознательного сокрытия информации, связанной с наболевшими проблемами охраны окружающей среды в капиталистическом мире.

Вот что пишет по этому вопросу один известный американский биолог в бюллетене общества «За социальную ответственность науки»:

«Необратимые и далеко проникающие последствия разрушительного влияния техники на природу необходимо видеть, чтобы поверить в них. Правда об этом безжалостно процеживается и контролируется теми, кому это выгодно. На истинные знания они смотрят как на грех, а вместо них распространяют невежество».

Это гневное обвинение тех темных сил, которые, заботясь о своих прибылях, пытаются приуменьшить в глазах общества последствия разрушения природной среды…

В условиях капитализма, — системы, все беспощадно подчиняющей интересам наживы и прибыли, — есть и будут люди могущественные благодаря своим миллионам, которым невыгодно запрещение ядерного оружия; есть и будут люди, могущественные благодаря своим миллиардам, которым нет расчета оборудовать свои заводы и фабрики дорогостоящими очистными сооружениями. А для производителей легковых машин каждый намек на несовершенство их продукции звучит как оскорбление…

«В Японии горстка людей, которые ожесточенно гонятся за прибылями, отравила всю страну», — заявил в интервью режиссер Акира Куросава. Именно эта горстка людей, обладающих политическим влиянием в Америке, Японии, Англии, Франции, ФРГ и других странах, своей ожесточенной погоней за прибылью препятствует и будет препятствовать созданию каких бы то ни было норм, ограничивающих их образ действий, способных затронуть их личные интересы и доходы…

Их не пугают предупреждения таких ученых, как Жак Пикар, заявивший, что «ныне человечеству угрожает тотальная гибель…»

Они не интересуются (если судить по их поведению до настоящего времени) ничем другим, кроме… денег, под гипнозом которых они бодро шагают вместе со всем человечеством к волчьим ямам, вырытым для нас полутехникой, полунаукой и не в последнюю очередь — их безмерной жадностью…

Хорошо еще, что эти силы регресса сейчас не так уж всемогущи, как когда-то. Радостен и тот факт, что между Советским Союзом и США установлено сотрудничество в области борьбы с загрязнением атмосферы и вод, охраны флоры и фауны и вообще охраны окружающей среды. В 1973 году была заключена международная конвенция о предотвращении загрязнения морей судами, а в марте 1975 года — договор о защите морской среды в районе Балтийского моря. И несмотря на это мы скажем:

Хорошо, что есть на свете социализм! Хорошо потому, что при социализме накопление денег и вообще прибыли не имеет того решающего и рокового, я бы сказал, влияния на общественную и государственную жизнь, как при капитализме. Потому что при социализме самая главная государственная цель — это благополучие и счастье людей. И что особенно важно — во имя их благополучия государство может направить все необходимые (технические, финансовые и прочие) средства для осуществления того или иного начинания, цель которого — предотвращение надвигающейся экологической угрозы.

Эти преимущества социалистической системы дают нам надежду, что рано или поздно (лучше рано!) техносфера будет усовершенствована и использована не для того, чтобы рыть пропасть между Человеком и Природой, а для их полного и — будем верить в это — вечного примирения!

Есть, кажется, у арабов такая поговорка: «Если яйцо ударит камень — жаль яйцо. Если камень ударит яйцо — жаль яйцо».

Пусть только кто-нибудь не вообразит, что мы, люди, — «камень», а Природа — «яйцо»!

1975