— А жениться-то зачем? — спросила Алекса.

Продавец из книжного поспешно собирал коробки и заносил их в магазин. Часы пробили семь.

— Так лучше, — чуть помедлив, ответила Изабель.

Справа кафе «Милагро», но она знала, что Алекса не вспомнит, не помнит их первую встречу в этом кафе, когда Изабель нашла под рубрикой «Ищу второго жильца» ее телефонный номер и позвонила.

Алекса не сентиментальна, что угодно, только не сентиментальна.

— Вот здесь, — продолжила Алекса без всякой видимой связи. — Таскаешь кого-нибудь по городу целый день и, только когда стемнеет, соображаешь, где его сфотографировать.

— И кто это был?

— Один саксофонист. Слышала, как он играет, и мне не понравилось. Похоже на Гарбарека, ужас какой-то. Завтра поеду с ним в Бранденбург, на Эльбу. Глупость, наверное, снимать его посреди города. — Она повернулась к Изабель, та шла рядом, улыбаясь. — Якоб вообще-то славный, — добавила Алекса. Эти слова прозвучали одобрительно, хотя и были сказаны мимоходом, но одобрительно, как частица общего доброжелательства в воздухе, в теплом моросящем дождике, на Бергманштрассе с ее освещенными магазинами и кафе, такой знакомой, а рядом Алекса. Съехавшись с Кларой, она стала держать спину очень прямо, потому что занималась йогой, каждый день упражнения на растягивание, медленно, глубоко вдохнуть и выдохнуть. Изабель медленно вдохнула и задержала воздух.

Не могу держаться прямо, как ты, — сказала она.

Алекса не ответила, нервно теребя свою сумку с фотокамерой. Потом спросила:

— Что, мы в самом деле пойдем ужинать?

— Да нет, — тут же отказалась Изабель, — если хочешь, я провожу тебя назад.

— Давай еще немного пройдемся, просто я есть не хочу, в такие дни никогда не хочется. Этот тип из «Юниверседа» меня чуть с ума не свел. Думала сделать фотографию в парке Монбижу или где — нибудь в Кройцберге. Поехали на такси, потом Клара к нам подсела, и саксофонист захотел для нее сыграть, можешь себе представить? Клара ненавидит джаз. Она все время меня тащила целоваться где-нибудь за деревом, так этот тип едва не рехнулся.

«Клара…» — мелькнуло в голове Изабель, как легкий удар в висок, в веко, воспоминание о ее горе, когда Алекса выехала из квартиры со словами, что Изабель может оставаться, перезаключив договор на себя. И никаких фотографий, только в ящике аккуратно сложены детские махровые вещицы, купленные Алексой для нее. «Давай-ка быстро сделаем пару снимков, поверь: это будет грандиозно». Детская фигурка Изабель, кадр срезан чуть выше рта, маленькие груди, чуть выступающий животик, сильные девичьи ноги. Алекса щелкала камерой так часто, что Изабель под конец стянула, хотя и считала это непристойным, красные махровые трусики до самого лобка, покрытого мягким, почти невидимым пушком.

К ним обратились двое мальчишек лет десяти:

— Сигаретки не найдется?

Тот, который поменьше, поигрывал мячиком для гольфа. Алекса пошла вперед, потянув Изабель за собой.

— Нет, у нас нету сигарет! — крикнула Изабель через плечо и в последний миг увернулась от мячика.

— Эй вы, засранки!

Алекса фурией бросилась за ними вслед, но ей мешала сумка с камерой, и мальчишкам удалось убежать.

— Что с тобой? Хотела им огоньку предложить? — напустилась она на Изабель, а та растерянно улыбалась.

— Ничего, — ответила она. — Со мной, кажется, все в порядке. — Поискала на земле мячик, подняла. — Смотри, на нем нарисовано сердечко.

Она бы с удовольствием показала Якобу фотографии, но не решалась. С Алексой про это не поговоришь, для Алексы это просто фотографии, каких она наснимала множество. Все было просто и ясно, но так, будто натянули проволоку: вот споткнешься и окажешься в другой жизни, в той жизни, где Изабель спит с Алексой, а не с Якобом. В Алексу она не влюблена, теперь уже нет. Но фотографии хранит в коробке под кроватью как талисман.

— А что же Андраш? — Алекса дергала замок сумки.

— Афиша для русского танцевального ансамбля, новое литературное кафе, магазин кофе где-то в Целендорфе. Петер получил заказ от «Штаттауто», для одной фирмы делаем визитки и почтовую бумагу.

— Так ты не бросишь работу, когда выйдешь замуж?

Об этом она и собиралась сказать Алексе, если бы они оказались за столиком в «Цагато» и в сотый раз прочитали надпись: «Не ставьте ноги на батареи отопления», оказались в таком же историческом для них месте, как Бергманштрассе, где им и меню не нужно, «спагетти арабиата» и «спагетти парадизо», отец с сыном за стойкой, на стене фотографии велосипедных и автомобильных гонок. Изабель собиралась сообщить Алексе новость, хотя для нее самой вовсе и не новость, а один из тех фактов, что годами ждут возможности свершиться, а потом кажутся естественными, как воздух. Так однажды Изабель поняла, что вся ее учеба — комедия и что родителей она будет навещать только на Рождество. Так однажды она увидела, что ее родительский дом — картонка из-под обуви, серая и допотопная картонка, до смешного не подходящая в качестве сцены для драмы и несчастья, и когда она представляла, как мать ежедневно сидит у рояля и часами играет гаммы, то мечта матери стать пианисткой казалась ей с самого начала обреченной на провал, как и материнская болезнь, — будто бы опухоль, а на деле жалкое малое пятнышко внутри унылой коробки, зато гордость родителей. «Мне нравится лицо Якоба», — собиралась сказать Изабель, и что она вообще его любит, но Алекса явно была озабочена саксофонистом и Кларой, поэтому сначала Изабель выпалила новость про свадьбу, однако Алекса этим не сильно заинтересовалась.

— Ну, о чем задумалась? — Алекса мягко подтолкнула Изабель. — Пойдем в «Цагато»?

Остановилась, приобняла Изабель и легко поцеловала ее в губы, а та улыбнулась. Она ведь любит Якоба и будет с ним счастлива, и Алекса тоже считает его славным.

— Где же твои новые туфли? — хмыкнула Алекса, указывая на старые кроссовки.

— Я все еще кашляю, — огорченно сообщил Якоб неделю спустя, ты не заснешь.

— Ничего, — ответила Изабель, — я посплю днем, я могу днем зайти домой и часок поспать.

— Вот переедем, и надо будет купить мебель, — сказал он.

— В худшем случае поедем в магазин «Икея» и через час либо вообще откажемся от мебели, либо за пять минут все подберем.

— Кое-что досталось мне от дедушки с бабушкой, если тебя не смущает жизнь среди старой мебели.

— Хочу, чтобы у меня был большой чертежный стол. Светлая комната и большой чертежный стол, остальное не важно, — ответила Изабель.

— Мы можем переехать в квартиру на Вартбургштрассе, четырехкомнатную, на пятом этаже, с балконом.

Они сидели на кухне у Изабель, и Якоб рассматривал выкрашенный светлой краской коридор, ведущий в гостиную, ковер цвета беж на полу в коридоре, белый маленький диванчик, стол, три стула. Про Вартбургштрассе ему говорил Шрайбер. Про квартиру, которую Роберт почти купил, и договор у нотариуса, друга Шрайбера, и цена хорошая, — а потом добавил с коварной усмешкой: «Вы же видели родителей, квартира в Берлине им не нужна».

— Я оформил бы ее на тебя, если не возражаешь, — продолжил Якоб, — тогда у тебя и тут будет свой уголок, если в будущем году мы поедем вместе в Лондон. Мне бы очень хотелось, чтобы ты поехала.

— А зачем покупать для меня квартиру? — Квартиру для нас, — уточнил Якоб. — Я имею в виду, если мы поженимся, то для нас, да? А если нет, мне квартиры не надо. Будешь там работать, там есть комната с эркером, на южную сторону. Не хватает только чертежного стола.

И подумал: «А потом мы переедем в Лондон».

Изабель встала и пошла в ванную.

Синий лекарь, — объявила она, вернувшись на кухню и держа в руке банку синего цвета с зеленой крышечкой.

— А это зачем?

— Затем, чтобы натереть грудь и во сне вдыхать пары.

— Ты тоже никогда не помнишь, что видел во сне? — спросила она наутро.

Якоб кивнул. И взял Изабель за руку, протянутую со всей готовностью.

Вставая, он отметил, что Изабель выпустила его руку легко, без сожаления. Они ведь снова могли лечь в постель, снова быть вместе, пока не разомкнутся их разгоряченные, их удовлетворенные тела. «Она теперь всегда в пределах досягаемости», — подумалось Якобу.

— Может, и нет никаких снов, — ответил он. — Может, это лишь смутные образы, вроде воспоминаний о том, чего не помнишь?

Выражение ее лица было каким-то взволнованным, испытующим, ему не знакомым.