Глава 1

«Английская земля не рождала поэтесс такого уровня. Она творила в эпоху, когда по Европе прокатились одна за другой несколько революций и войн. Но самая большая революция произошла в умах людей. Индивидуализм эпохи романтизма сменил назидательность эпохи просвещения, начинался длинный девятнадцатый век. Поэзия перестала стремиться быть понятной, рациональной. Иррациональность и романтизм захватили власть над Парнасом.

Родилась великая поэтесса в семье богатого плантатора на Ямайке. Получила домашнее образование, изучала древнегреческий, латынь, итальянский языки. А также историю Древнего мира и математику. В семье было пять девочек — Арабэлла, Лидия, близнецы Джейн и Эллен, Эмили и мальчик Эдвард. Семья переехала в Англию, когда Эмили было десять лет. Первую поэму написала в возрасте четырех лет. В одиннадцать, при помощи отца, издала свой первый сборник стихотворений.

Современники ее стихи поначалу не принимали. Они имели сложную авторскую пунктуацию. Многие слова она писала с большой буквы, что было довольно необычным, методом для литературы того времени. Но тонкие и глубокие мысли, высказанные в этих странных сонетах и поэмах, были по достоинству оценены многими величайшими поэтами ее времени.

Она вела обширную переписку с поэтами. Ее друзьями были многие писатели и стихотворцы. Поэты с восторгом приняли ее в свой стан. Будучи одной из самых образованных женщин современного ей общества, эта затворница пленяла умы множества людей.

По причине слабого здоровья почти всю жизнь она провела в деревенском доме. Скончалась в возрасте двадцати одного года. Природа ее заболевания была неизвестна для лечащих врачей, а трагическая кончина и вовсе стала ударом для всех, кто хоть немного понимал в английской поэзии.

Королевский поэт-лауреат Саути, задумчивый и отстраненный от жизни Вордсворт откликнулись элегиями, поэмами и сонетами на смерть женщины, которую никогда не видели, но знали по ее стихам и считали родственной душой. Так даже смерть удивительной женщины обогатила английскую поэзию.

Три сборника ее произведений стали самыми переиздаваемыми книгами после творений Шекспира. Сонмы критиков прославились своими изысканиями в особенностях ее стиля или своеобразии поэтического языка. Множество диссертаций защищено по ее стихам. Огромное количество эссе написано писателями разных стран и времен об этой девушке трагической судьбы, ставшей не менее романтичной фигурой, чем герои и героини баллад и поэм, написанных в середине и конце девятнадцатого века.

Творчество поэтессы резко разделяется на три этапа. Первый включает в себя самые ранние поэтические опыты, демонстрирующие тем не менее недюжинные способности автора. В основном это стихотворения и поэмы на исторические темы. Самой заметной вещью того времени является поэма „Битва Гектора с Ахиллом“ Эпическая сила этого произведения свидетельствует о тесном знакомстве с гомеровской „Илиадой“ и начинающем свое становление тонком критическом и аналитическом уме.

Считается, что поэма подверглась серьезному редактированию преподавателя Эмили Барт. Иначе сложно объяснить, как такое широкое поэтическое полотно, отмеченное тонким психологизмом характеров и драматическим напряжением слога, могло выйти из-под пера неопытного юного создания. Однако впоследствии многими исследователями и критиками были найдены мотивы, окончательно разработанные в „Битве“, во множестве еще более ранних отрывков и целых стихотворениях.

Это, несомненно, произведения одного автора, который вдумчиво подходит к созданию большого произведения и, подобно хорошим художникам, делает множество подготовительных набросков, эскизов и рисунков, прежде чем приступить к написанию большого холста. Уже с конца девятнадцатого века поэма „Битва Гектора с Ахиллом“ была рекомендована к изучению во всех государственных заведениях начальных школ.

Второй этап творчества связан с переездом Эмили Барт в Англию. Очарованный природой своей никогда до сих пор не виденной родины, молодой творец окунулся в многообразие современной ему литературы.

То время считалось переломным, моментом перехода от классической рациональной школы к романтизму. Поэты только-только начинали говорить своими голосами о вещах, волновавших лично их. Сюжеты академические, связанные с древней историей Греции и Рима, постепенно уступали место героическим сюжетам из прошлого не столь отдаленного. Интерес к эпохе Средневековья, четкое акцентирование на христианских гуманных ценностях породили поэтов „Озерной школы“ и тех, кто благодаря своему творчеству мог смело именоваться их учениками и последователями.

Благодаря вышедшему сборнику произведений Эмили Барт, о ней узнала не только читающая публика, но и великие мастера. Начав активную переписку с поэтами-„озерниками“, юное дарование постепенно приобрело блеск и огранку драгоценного камня, чтобы спустя короткое время воссиять истинным алмазом на небосклоне английской литературы.

Поэтессой созданы, пожалуй, лучшие произведения того времени. Цикл лирических произведений, озаглавленный „Сельские праздники“, является до сих пор непревзойденным по уровню проникновенности в характеры, тонкости чувств и точности описания природы. Элегия „Руины аббатства Хоупэнд“ показывает, насколько четкую социальную позицию занимает ее автор. Это особенно удивительно во времена, когда женщинам позволялось и даже вменялось понимание природы, но отнюдь не общества.

Третий этап жизни и творчества ознаменован печальными событиями в жизни Эмили Барт. Смерть любимых учителей, брата… К этому времени поэтесса заболевает и редко имеет возможность вставать, но продолжает усердно трудиться.

Последний сборник стихов появляется в печати уже после ее смерти. Это два цикла проникновенных стихотворных этюдов „Прогулка“ и „Реквием“. Глубокая печаль пронизывает почти каждое стихотворение. Но нежная скорбь ничуть не омрачена предвидением скорого конца.

Это ярчайший пример христианского смирения и веры в справедливость Провидения, который является достойным завершением творчества одного из наиболее самобытных поэтов середины девятнадцатого века».

 

Глава 2

— Единственное, чего я не понимаю, — наконец отвернулась от фотографии Кассандра, — как она могла завоевать такую громкую репутацию, не выходя из дома. В эпоху, когда не было телевидения и Интернета.

— Мир поэтов и писателей был довольно тесен в те времена. Как, впрочем, и теперь. Прозвучать — порой значило быть услышанным всего лишь двумя-тремя людьми. Но именно теми, кто оставил мемуары, прославившие эпоху.

— По-вашему, она действительно писала гениальные стихи?

— Э-э-э-э… — едва не задохнулся агент, — вы ведь должны были изучать ее в школе. Как минимум.

— Дело в том, что я не училась в школе. В обыкновенной школе. Я, как и ваш кумир, получила домашнее образование, — саркастично сообщила ему девушка.

— Это, кстати, не совсем обычно было для девочек в ее время. Хм, как и в наше.

— Вы уж придерживайтесь тематики прошлого, — недовольно порекомендовала Кассандра, налив себе виски еще на три пальца.

— Да. Она изучала, так же как и ее брат, всё, что полагалось знать образованному джентльмену того времени. Слепой пастор обучил их латыни и древнегреческому. Он был большим поклонником величайших поэтов Античности и привил эту любовь детям.

— Что, все пять девочек получили такое «противоестественное» образование?

— Нет. Только Эмили. Одни биографы утверждают, что она одна проявила исключительные способности в этих науках. Другие склонны считать, что никто, кроме нее, не проявил интереса, поэтому учителя занимались лишь Эмили и Эдвардом, ее единственным братом.

Неловко потянувшись к компьютеру, стоявшему на столике между беседовавшими, Кассандра едва не уронила его на пол. Счастливо избежав катастрофы и проявив чудеса акробатики, она умудрилась рассмотреть изображение на экране.

— Их отец не выглядит человеком, придерживавшимся демократичных взглядов на вопросы воспитания собственных детей. Особенно дочерей.

— Пожалуй, вы правы. Многие из его окружения считали мистера Барта хотя и порядочным человеком, но несколько излишне суровым отцом. Есть пара писем тетки, сестры его жены, которая неоднократно пыталась забрать у него дочерей, всех или хотя бы одну — Арабэллу, на воспитание. Она утверждала, что тот сделал все возможное, чтобы дети были несчастными. Возможно, причина такого мнения в том, что он так никого и не отпустил от себя.

— Предположим, сие может свидетельствовать как в его пользу, так и против. Ничего противозаконного или особо черствого в желании воспитывать своих детей самому нет, — протянула девушка. — Слушайте, а чем она болела?

— Лечащие врачи не могли прийти к какому-либо заключению. Однако можно предположить, что заболевание было психического свойства. Судя по симптоматике. Есть версия о постепенном отравлении. Методы лечения в те времена отличались некоторой жестокостью. Например, она прошла несколько курсов лечения опиумом. Лауданум применялся даже для вполне здоровых девиц. Настойкой опия на спирту лечили почти все — от менингита до расстройств желудка. А для усмирения блуждающей матки, от которого, по мнению тогдашней медицины, происходили все сдвиги в психике женщин, использовались более суровые меры. Но уже в специальных заведениях. К счастью, нашу героиню не упекли в больницу для душевнобольных. Так что «обошлось» опиумом.

— Приятное лечение…

— Не могу сказать точно, — сухо заметил агент. — В любом случае, я исследовал этот вопрос. Лечили ее разные доктора.

— Ну и от какой же болезни она умерла?

— Она умерла не от болезни. Она утонула.

— Это уже занятно.

— Ходили слухи, которые пресекли с самого начала, что это было в приступе безумия. Но я лично с этим не согласен. Видите ли, заболевание, скорее всего, действительно было психическим. Какой-то невроз, возможно истерия, но не более. Я тщательно исследовал ее стихотворения и пришел к выводу, что их в значительной мере перетасовали. То есть даты были изменены. Не знаю, с какой целью. Проверить и уточнить сейчас это невозможно. Всеми издательскими делами Эмили занимался отец. После его смерти черновиков не найдено, возможно, их уничтожила еще сама Эмили.

— Боже мой, прекратите немедленно произносить «Эмили» таким тоном!

— Что? Каким тоном?

— Будто вы сейчас начнете слюни пускать на фотографию своей первой школьной подружки. Итак, что нам известно? Произошли два убийства. В обоих фигурирует кукла…

Ее речь прервал звонок телефона. Звонила Уна Крайн, поэтому Кассандра поставила телефон на громкую связь, давая агенту возможность услышать разговор.

— Мисс э-э-э…

— Детектив-инспектор Сент-Джонс, — поправила ее Кассандра, — слушаю. Вспомнили что-нибудь еще?

— Не совсем так. Нет. То есть да. Но мне надо еще кое-что проверить. Мы должны пойти в старый дом. Точнее, в комнату Эмили Барт.

— Одну минуту, мисс Крайн, кто это мы?

— Мы с вами. И тот милый молодой человек. Так вот, вы поняли, что я вам сказала? Ста-ры-е раз-ва-ли-ны, по-ко-и Э-ми-ли! — по слогам прокричала Уна на том конце телефонного провода.

— Мисс Крайн, я вынуждена буду разговаривать с вами в участке, если вы и впредь будете придерживаться такой неясной манеры излагать мысли! — не выдержала Кассандра.

— Что вы, как можно! — проворковала Уна. — Я с удовольствием смогу поговорить с вами в любой момент, когда вам заблагорассудиться, не стоит утруждать себя. Вот прямо завтра, с утра…

— Скажите хотя бы, почему именно там? Зачем? — достаточно громко, чтобы его услышала Уна, спросил агент.

— Как зачем? Конечно же ради Лилиан! Разве я вам не сказала? — Уна повесила трубку.

— Я ее обожаю, — простонала Кассандра, всерьез раздумывая, не разбить ли телефон о ближайшую стенку. — Кто-то утверждал, что до утра она не очухается.

— Встретимся сами или будем привлекать констебля? — вопросительно посмотрел на нее агент.

— Сами. Еще не хватало объяснять Мофли про гребаные куклы. — Кассандра тяжело вздохнула.

— Это может быть чрезвычайно любопытно! — с энтузиазмом воскликнул агент.

— Что именно? — мрачно поинтересовалась Кассандра, опрокидывая остатки спиртного.

— Ну вот наша завтрашняя встреча в развалинах…

— Вы хотите сказать: допрос свидетеля по делу об убийстве или обследование местности в поисках улик с места преступления? — недоброжелательно поправила его девушка, сузив глаза.

— Дело в том, что это приключение странным образом совпадает с сюжетом элегии Эмили, помните «Руины аббатства Хоупэнд»?

— Я же вам говорила, что не являюсь знатоком творчества вашей боготворимой Эмили.

— Нет, вы должны непременно послушать, вы убедитесь!

Агент стал читать элегию. Через несколько минут, дойдя до самого драматического момента, он заметил, что его не слушают.

Кассандра, свернувшись калачиком, крепко спала. Вздохнув, агент прикрыл девушку пледом и печально посмотрел на полупустую бутылку рядом со стаканом.

— «Масло слез не проливай, Кассандра. Снитесь, дети Гекаты, живым пока жителям Трои»… — грустно процитировал он строфу уже из другой поэмы Эмили Барт и вышел, осторожно прикрыв за собой двери.

 

Глава 3

— Я не люблю страх и боль!

— Но ты заключила договор. — Сестра Сара склонилась над маленькой Кассандрой, сжавшейся в комок и дрожавшей в углу.

— Отпустите меня. — Девочка уставилась на темную фигуру, возвышавшуюся над ней. Белый клобук выглядел как снежная шапка над Гималаями.

— Я вижу, ты совсем истлела изнутри, как китайский фонарик, — ласково погладила рыжие вихры Сара: — Скажи мне, дитя, что тебя так гложет?

— Страх.

— Но ведь мы рядом! И сестры, и остальные дети! Бог с тобой, дитя мое, пребывает всегда, чего же ты боишься? Ничто тебе не угрожает, никто не придет сюда. Я наводила справки, на улице думают, что ты погибла.

— Я боюсь не того, что снаружи, — залитые красным маслом глаза смотрели сквозь монахиню, — а того, что внутри меня.

— Поэтому ты не спишь, — сделала заключение сестра.

Кассандра дрожала, скрюченными белыми пальцами то и дело отирала влажный лоб. Выпуклая вена перечеркивала голубоватую кожу под копной мокрой соломы рыжих волос.

— Вы никогда не чувствовали, что во тьме, когда все спят, когда сон сковывает и обволакивает обычный мир, к вам подкрадывается что-то… К вам приникает нечто чужое?

Ребенок смотрел в темноту за креслом хозяйки кабинета. Усилием воли подавив желание оглянуться, сестра Сара погладила сырые вихры девочки.

— Так вот. У меня все как раз наоборот. Я и есть та тьма, которая прилипает к тому, что осталось от меня.

Монахиня смотрела на это несчастное создание. Если бы к жалости не примешивалось нечто… Отвращение. Точно! Именно отвращение чувствовала сестра к этому невинному ребенку. Огромных усилий и самой большой концентрации веры требовалось сестре, чтобы преодолеть непереносимое чувство гадливости и попытаться сострадать этому несчастному созданию.

Поистине Господь оставил этого недочеловека, эту пустую уже оболочку на растерзание демонам. Возможно, по делам ее, да! Но за что он так испытывает бедную Сару и заставляет сострадать Кассандре?!

Поселившись в приюте и прожив там кое-как почти уже год, девочка не забывала Собаку. Время от времени она выходила по ночам и подкармливала тем, что удавалось стащить из столовой или кухни. В ту ночь Кэсси опять вышла к Собаке, неизвестно каким чутьем поняв, что ее ждут.

Сначала предстоял долгий тоскливый проход по спальне. Белые занавесы дортуаров походили на мыльные пузыри, мутные в лунном свете. Пузыри едва не лопались от снов таившихся в них девочек, чьи неясные силуэты темнели на белых простынях.

Но, выглянув за ворота, Кассандра не увидела боязливой тени, настороженно жавшейся к земле. Осторожно посвистев, она позвала тихим шепотом: «Собака, эй! Где тебя черти носят? Сейчас же выползай, трусливая тварь».

Ни шороха, ни звука. Решившись выйти за ворота, Кэсси сначала долго всматривалась в темноту, выкручивая голову в разные стороны. Может быть, и правда каким-то чудесным образом никто из прошлой жизни так и не узнал, где она прячется. Может, никто не выследил ее, и не заметил, и не опознал случайно, но осмотрительность навсегда въелась в привычки беглянки, как ржавчина в железо, слишком долго лежавшее под дождем.

Сделав пару аккуратных шагов в сторону непроглядной тьмы от тяжелых деревянных ворот приюта, девочка, так и не заметив ни единой живой души, решительно развернулась обратно. И не надо. Глупая зверюга! Оставайся голодной. Лови вонючих крыс. Теплая еще котлета вымокала в кармане.

Она была здесь. Ее прибили к воротам за лапы. Кэсси сразу поняла, что это была именно Собака. Голова, отвалившись вперед тяжелым камнем, свисала над узкой костистой грудиной. Может быть, Собаке повезло, и ее убили до того, как прикрутить саморезами к твердой деревянной доске ворот…

Сестра-куратор сообщила, что девочка не спит уже несколько дней. После того странного и вопиющего случая, когда однажды поутру молочник, который привозил обычно молоко, пробубнил, что к воротам монастыря прибита дохлая собака.

Собака висела там, где он сказал, вопреки надеждам сестры на скоропостижное сумасшествие молочника. Нет, ему не привиделось, и его видение не было результатом пьяного бреда. Потому что иначе ей пришлось бы признать, что все они сошли с ума. Сестра Сара в том числе.

Шикнув на заголосившую было помощницу, чудом не потерявшая присутствия духа Сара приказала принести инструменты из сарая. А собравшемуся слинять молочнику (ну их, с их делами и разборками, это ж знак Гарри Уотерса, а с ним связываться никому не следует!) пришлось остаться и помочь женщинам снять труп животного с ворот. Кивнув на прощание, он уехал, пряча глаза. Оглянувшись издали, старик увидел, как монахини в черном торопливо смывают бурые потеки с дубовых ворот.

Вот с этих самых пор Кассандра и перестала спать совсем. Куратор докладывала, что девочка наотрез отказывается подчиняться строгим правилам режима. Даже если ее насильно укладывают в постель, она злонамеренно не закрывает глаза.

Пришлось в целях ограждения остальных девочек от тлетворного влияния ослушницы вначале заклеивать ей скотчем рот и глаза, а затем и вовсе запирать ее в келье для моления, обитой красным сукном. Это не помогало. Впрочем, даже нормальные девочки не смогли бы уснуть в этой жуткой, величественной, как траурный гроб, зевающий в ожидании покойника, комнате. Никто не помнил, зачем ее когда-то обили красной тканью, но бархат был настолько дорогой, что ободрать его и привести комнату в приличное состояние пока не решались.

Воспитанницы тем временем насочиняли кучу страшных историй о привидении, которое якобы поселилось там. Теперь уже и сестры побаивались заходить в молельню по вечерам. Они крестились всякий раз, проходя мимо. Кассандру запирали там, невзирая на вопли и стук крепких кулачков в двери, не выпускали до утра.

Никто не слышал, как она кричала из-за тяжелых дверей, что ей страшно и чтобы ее выпустили оттуда. Или выпустили другую девочку, которая влетела в окно и мучает Кассандру. Подумать только! Стыд и позор, до чего может договориться испорченное дитя!

Наутро пленницу выпускали, и она, как сомнамбула с красными глазами, бродила по приюту, навевая ужас на младших и вызывая непрестанные жалобы старших. Учиться в таком состоянии девочка была не способна. Помогать по хозяйству — тем более. На четвертый день бессонницы дитя потеряло сознание.

Ее нашли в коридоре перед классом математики. С занятий девочку удалили за неприличное поведение. Негоже лежать на парте с выпученными глазами и не отвечать на заданные вопросы!

В лазарете доктор, которого специально пригласили для Кассандры — постоянного врача в приюте не было, — поставил безобидный диагноз. Сильное переутомление. Велел предоставить отдых и не трогать, пока сама не очнется. Через несколько минут, после того как врач ушел, девочка очнулась и с безумными глазами стала метаться по приюту. Она перерывала постели девочек, потрошила тумбочки с личными вещами и безумным голосом вопрошала:

— Где? Где он?! — Будто от искомого предмета зависела не только ее жизнь, но все мироздание.

— Что ты ищешь, дитя мое? — осторожно спросила мягким, как пух одуванчика, голосом Сара, которую срочно вызвали в дортуары.

— Кушак!

— Что это? — шепотом переспросила сестра Агнесс у начальницы.

— Пояс! Где мой пояс? — продолжала кричать Кассандра.

Руки ее тряслись, глаза широко открыты, будто у слепой, и было страшно находиться с ней в одном городе. Все, затаив дыхание, с ужасом смотрели на нее, как на экзотическое животное. Ядовитое — поэтому даже дышать одним с ней воздухом было страшно. Люди всегда подозревали, что безумие так же заразно, как проказа.

Кассандра тем временем вытянулась, застыла на пару секунд и вдруг грохнулась на пол, прямая как рельса. Глаза оставались открыты. Все бросились поднимать обмякшее тело. Взяв себя в руки, Сара увела эту ватную куклу к себе в кабинет. Сестры поскорее разогнали остальных воспитанниц по классам и как ни в чем не бывало продолжили уроки рукоделия и французского. Только девочки вели себя тише, чем обычно, не шалили и отвечали уроки едва ли не шепотом.

— Дитя мое, — начала Сара. Но, взглянув в незрячие полоумные глаза Кассандры, остановилась.

Ох, чувствовала она, что не надо было давать ей имя Сент-Джонс. Девочка постучалась в приют в День святого Ионы, свою настоящую фамилию называть отказалась категорически. Сестре Саре не оставалось ничего иного, как назвать ее так.

Разве удивительно, что Кассандра проявляла непростительное упрямство, непослушание, сварливость… Совсем как малый пророк, прославившийся тем, что, вопреки воле Господа, жаждал наказания раскаявшегося города. Жестоковыйный строптивец сначала побывал во чреве кита, лишь бы не исполнять того, что должен.

Саре, в отличие от Бога, никак не удавалось доказать Кассандре, что упорствует та по глупости. Она не знала, как помочь этому измученному созданию. Прикусив губу, монахиня отвела взгляд и нащупала рукой бронзовое кольцо ручки от ящика своего письменного стола. Еще на секунду остановившись, задумалась и затем решительно выдвинула ящик. Достала из него бутылку дорогого коньяка и, выдув несуществующие пылинки из сверкающего граненого хрусталя бокала, плеснула в него плотную насыщенную солнцем жидкость.

— Вот. Врач отказался выписать тебе снотворное. Для психологов у нас нет ни веры, ни денег. Вера у нас только в Господа нашего Иисуса Христа, да не оставит он агнца своего. — Она тяжко вздохнула, не будучи до конца уверенной, не свершилось ли это уже. — Надеюсь, уснуть поможет то, на что у смертного достанет денег всегда.

Девочка покорно протянула руку и опрокинула коньяк в горло. Внутрь влился жидкий огонь, он растопил кусок льда и растворил густую тьму внутри Кассандры.

— Ешь, ешь! — сунула тотчас Сара тарелку с остывшим уже вареным картофелем. Этот овощ сама сестра ненавидела еще больше, чем все воспитанницы приюта вместе взятые. Но, к сожалению, на хорошую пасту требовалось гораздо больше денег, чем на картофель. Есть не то, чем в приюте кормили воспитанниц, Сара считала грехом почище несдержанности в словах.

Взглянув впервые осмысленным взглядом в доброе лицо сестры Сары, девочка поблагодарила ее кивком и, сладко зевнув, сложила руки венком на столе. Легкая как перо голова опустилась в кольцо из худых рук, горячее молоко благодатного забытья залило иссушенные бессонницей глаза. Несчастная заснула. Больше за все время, пока она жила в приюте, ни разу хлопот не доставляла.

К самому концу пребывания Кассандры в интернате сестра Сара нашла, наконец, близких родственников своей питомицы, вопреки ее собственной воле. Мать отказалась навестить свою дочь, сославшись на заботы о других детях, хотя прислала на выпускной поздравительную открытку. Бабушка Кассандры отбывала пожизненный срок в тюрьме. За убийство.

Кассандра стала лучшим копом убойного отдела, которого потом сошлют в убогое болото под названием Полпути. А ведь всего за месяц до ссылки она считала себя самым счастливым человеком в мире. Наконец они возьмут Гарри Уотерса. Живым или мертвым, чего бы это ни стоило. Она выпьет за Помоечную Бэсс и многих-многих других, чьи тела нашли на свалках, в подвалах трущоб или никогда не нашли, — канализация, как любил приговаривать Гарри, растворяет всё.

Вся операция поимки преступника пролетела для нее, как вспышка фар встречной машины в гонке самоубийц на дикой скорости. Зато вот минуты сразу после того, как Гарри поднял руку в сторону Кассандры, тянулись целую вечность.

Внутреннее расследование проводилось негласно. Но все были уже в курсе, что детектив Сент-Джонс застрелила безоружного. Она должна была бы радоваться. Сбылась заветная мечта. Повезло… Кассандра не чувствовала себя везунчиком. Напротив. Как только Стен сообщил ей, где именно будет продолжаться ее служба, Кассандра почувствовала себя самым разнесчастным существом в этой поганой Вселенной.

Специально нарывается — в один голос говорили о ней сослуживцы комиссии. В конце концов начальник просто вынужден был сослать ее в глушь, подальше от столичного начальства. Гораздо легче, когда человек гибнет не на твоих собственных глазах.

— Удачи тебе на новом месте. — Стен бодрился изо всех сил. Они стояли на набережной грязно-желтой реки. Дождь поливал их, как пьяный садовник из лейки. Острый скальпель проплывшего мимо катера оставил шрам на шероховатой от дождевых разводов мутной воде. — Полпути — хорошее название для нового дома.

Кассандра промолчала. Ее жизнь прервалась так внезапно, так… неправильно. Лучше бы она не воскресала. Хорошо, хоть удалось лично прикончить Гарри Уотерса. Пусть за это и пришлось поплатиться очередной жизнью.

Никто из окружающих ее людей не заметил, что Кассандра Сент-Джонс на самом деле умерла в эту промозглую ночь. Гарри успел все-таки выстрелить первым. Она видела замедленное движение пули. Как та неторопливо вгрызалась в тело, разрывая по пути ткани, кости, разбрызгивая капли крови маленькими фонтанчиками в разные стороны. На этот раз смерть была мгновенной. Так же как возвращение к жизни. Всего лишь два соседних мгновения, разделенные тонкой линией, и вот следующая Кассандра встала на месте погибшей во время перестрелки. А у Гарри Уотерса в руках не оказалось пистолета. За это хотя бы стоило умереть в третий раз. Но стоило ли воскресать в третий раз лишь для того, чтобы ее сослали в Полпути?

— Для меня это чертов тупик. Гребаный Конец Пути… — сквозь зубы процедила она.

— Скажи спасибо, что тебя вообще оставили в полиции, а не списали за превышение. Кстати, тебе спасибо за то, что спасла мне жизнь, — поспешил добавить Стен уже по привычке.

— Ты можешь засунуть благодарность куда подальше и забыть об этом навсегда, если отменишь приказ, — предложила она без особой надежды.

— Пойми, Сент-Джонс, пока не закончится расследование специальной комиссии, я не могу допустить тебя к делам в городе. Подлечи нервы, отдохни. Ты выглядишь хуже, чем неопознанные трупы перед бесплатным захоронением в братской могиле.

— Ну и что?! Самый лучший отдых для меня — работа. Я буду жить как раньше — обычной, нормальной, черт бы ее побрал, жизнью.

— Твоя жизнь никогда не была нормальной.

— Иди ты к черту, Стен! — Она зло указала средним пальцем приблизительное направление.

— И ты катись туда, Кассандра Сент-Джонс.

 

Глава 4

Снова приснился сон. Точнее, кошмар. Их было много — целых два. Про повешенную Помоечную Бэсс и распятую на воротах приюта Собаку. Все воспоминания о прежней жизни Кассандра высушивала в центрифуге жестоких будней, карусели постоянной работы без выходных. Но они возвращались. Ночью. Во снах. Дневная жизнь была стерильной, как хирургия после ночи обработки ультрафиолетом. Ночь же скручивала ее, как радивая хозяйка полотенце, — и выжимала оставшиеся капли снов.

Не любила Кассандра Сент-Джонс свои сны. Они терзали ее лет уже десять — с тех давних пор, когда монахини приюта Святой Терезы стали приучать девочку спать по ночам. Для «Тэсс» это, видимо, было очень важно. Кассандра же этого никогда не делала в домашней или бродяжьей жизни. Ночь для нее была временем бодрствования. Временем, когда она была уязвимее всего.

В эту ночь так и случилось. Как назло, это был сон про Собаку… Сейчас появилось предчувствие там же, во сне, что все изменится. Кассандра смотрела сон и каждую секунду замирала, ожидая, что в этот раз будет не так, как раньше. Но нет. Снова дортуары, снова дрожь в руках, снова холодные камни мостовой. Повернувшись к воротам, Кассандра почти поверила на секунду, что не увидит на них Собаку… Но она висела. Вдруг Собака зашевелилась, повернулась к окаменевшей девочке и уставила на Кассандру по-волчьи желтые глаза. Дробные камни ударов по двери затолкали обратно в горло крик.

К ней стучались.

— Какого черта?! — Кассандра скатилась с кушетки, больно стукнувшись о столик.

Допрыгав на одной ноге, она широко распахнула дверь.

— Э… — запнулся агент, забыв речь, которую репетировал всю дорогу, такое впечатление на него произвела девушка. — Звонок не работает.

До сих пор он видел ее с гладко причесанными волосами, строгую и закрытую, словно зашитую в панцирь. Теперь же Кассандра предстала совершенно в другом виде. Огромные глаза с темными тенями, бледный овал и ввалившиеся щеки под острыми выступающими скулами были прекрасны. Но самое главное, что его поразило, — удивительная шевелюра Кассандры, по поводу которой она непрестанно скорбела все свое несчастливое и короткое детство. Сейчас рыжие волосы, свободно извиваясь подобно змеям горгоны Медузы, стояли упругим нимбом вокруг головы.

— Рыжая, — забыв о субординации, невольно восхитился агент.

— А также лохматая и злая. Дальше?

— Доброе утро! — жизнерадостно поприветствовал ее агент, когда опомнился. Он протянул пакет. — Плюшки от миссис Элден. Она скучает по пациентке своего мужа.

— Опять кого-то убили?

— Нет, к счастью. Забыли? Мы ведь сегодня собирались осмотреть старый дом…

— О, черт! — Это было сказано от души.

Собравшись с мыслями, Кассандра распорядилась, деловито собирая волосы:

— Вы едете в деревню. Поговорите с мисс Крайн, постарайтесь убедить ее отдать куклу или сказать, где она спрятана. Я еду туда одна.

— Не думаю, что это правильное решение, с вашего позволения, — мягко, но твердо возразил агент, невзирая на холодный и тяжелый, как могильная плита, взгляд девушки. — Вы сами не найдете дорогу. А поговорить с мисс Крайн мы сможем и в назначенном месте, во время прогулки, простите, осмотра. Я звонил ей, никто не подходил к телефону. Заехав к ней, уже никого не застал. На всякий случай просунул под дверь повестку с номерами наших телефонов и просьбой срочно позвонить, как только она вернется. Впрочем, вероятнее всего она там, на месте.

 

Глава 5

После недолгих колебаний Кассандра пришла к выводу, что мистер Хиндерсом прав. И, тяжело вздохнув, поплелась вслед за ним к машине. Ей чудом удалось избежать подробного осмотра знаменитой достопримечательности, когда она принимала дела.

Агент же пребывал в диаметрально противоположном состоянии духа. Он твердо намеревался сказочно провести летнее воскресное утро. Даже больше — похоже было, что сбывается самая его заветная мечта. Кассандра взглянула на агента и скривила губы.

— Замечательная погода. — Он оглянулся на девушку, будто не подозревая о том, какие чувства пробуждает в ней.

Мысленно послав помощника обратно в управление в ближайшем будущем, Кассандра хмуро огляделась. Пряничная деревенька уже закончилась, сплошной стеной пошли кусты и деревья, плотнее подступая к дороге.

По мере продвижения к цели девушка заметила, что непроизвольно наслаждается воздухом, вливавшимся в открытые окна машины, тишиной и спокойствием окружающей природы. Здесь лес был полновластным хозяином всего — воздуха, неба, дороги и людей, едущих по ней.

— Нам придется выйти на пустоши и пройтись пешком пару миль. Дороги в усадьбу со стороны деревни нет, объезд кругом займет гораздо больше времени, чем пешая прогулка.

Кассандра подозрительно взглянула на агента. К чему эти объяснения? Что он еще задумал? Худшие опасения оправдались, когда, выйдя из машины и оглянувшись на агента, возившегося у багажника, она увидела корзину в руках у помощника.

— Думаю, мы успеем проголодаться, и старания миссис Элден не пропадут втуне, — радостно сообщил молодой человек.

Следственные действия неумолимо превращались в легкомысленный пикник. Тяжко вздохнув и скрепя сердце, она пошла вслед за бодро шагавшим агентом. Тот выглядел таким же умиротворенным, как окружающая их идиллия летнего дня.

Невидимые в густых кустах птицы щебетали, не щадя себя. Утреннее солнце постепенно разогревало зелень, и роса сверкала как бриллианты. Луговые цветы пахли отчаянно сладко и пряно. Ускорив шаг, чтобы не упустить агента, уверенно шагавшего по тропинке, от которой из-за разнотравья остался лишь неясный намек, девушка уже с несколько иным настроением следовала за Хиндерсомом.

Через двадцать минут они вышли к пустоши, в центре которой возвышался каменный крест. Полицейские вытоптали траву, она лежала теперь примятая и готовая к жертвенному увяданию у самого подножия креста. На камне не осталось никаких следов крови, но девушка поежилась, вспоминая, как выглядело тело Логана, распятого на нем. Сейчас было совсем другое освещение, чем тогда ночью, и это воспоминание казалось ошибкой оператора, случайно вклеившего в детский фильм кадр из кровавого триллера.

— Только подумайте, возможно, сонет «Размышления у каменного креста» написан именно на этом месте, — пригласил восхититься уникальным фактом агент.

— Страшно представить, — мрачно согласилась с ним девушка, мысленно созерцая картину распятия.

— «Высокая трава пьет лето по утрам», — задумчиво произнес агент.

— Слушайте, прекратите уже декламировать стихи вашей незабвенной Эмили! — взвилась Кассандра, которую эти строфы выдернули из прошлого. Не то чтобы она была не рада тому, что страшная картина убитого человека растаяла, как роса под разгорающимся солнцем. Однако стихи были для нее неменьшим кошмаром.

— А это не ее… — растерянно сказал агент.

— Тем более не смейте! — резко и зло бросила ему девушка, зашагав прочь.

— Постойте, вы не в ту сторону свернули, — поспешил агент.

Досадливо смахнув лепестки с цветков, подвернувшихся под руку, она развернулась и пошла в направлении, указанном агентом. Спустя полчаса пешей прогулки, за время которой никто не произнес ни слова, они вышли к старому полуразвалившемуся дому.

Когда-то это было аббатство. Правда, от самого аббатства остались только один корпус, переделанный впоследствии под жилую усадьбу, да стены со стрельчатыми арками из красного кирпича. Сам дом тоже представлялся полной развалиной. Один из фасадов зашили в строительные леса.

Несколько лет назад некая общественная организация намеревалась произвести здесь реставрационные работы и открыть музей великой поэтессы. Но вскоре от этой идеи отказались. Потому что пришлось бы еще и подъездные пути обустраивать, а за невозможностью провести ветку железной дороги решено было устроить музей в местности более доступной для туристов и любителей поэзии. В Лондоне находился городской дом Бартов, в который переместили все архивы и другие раритеты, включая личные вещи и мебель, которые могли принадлежать семье.

— Отсюда вывезли все, что имело хоть какое-то отношение к Бартам, — нарушил молчание агент. — Впрочем, после пожара, который произошел через несколько лет после смерти Эмили, мало чего ценного осталось.

— Долго Барты жили в этом доме?

— После смерти отца Эмили, сэра Эбнера Барта, дети его покинули это печальное, по всеобщему мнению, место, только умерев.

— Ясно. Убийца вполне мог использовать развалюху как тайник.

— Место в этом смысле идеальное, — обведя долгим взглядом здание, признал агент. — Хотя довольно опасное.

— Оно еще и чертовски огромное, — подхватила Кассандра. — Где именно распложены комнаты нашей героини? Не можем же мы обшарить все здание, этого за неделю не сделать…

— Уна назначила встречу именно там.

— Смею надеяться, вы в курсе, где они находились?

— В часовне.

— Где? — не поверила девушка.

— Это ведь раньше было аббатство, — пожал плечами агент. — Хотя верхние этажи и подверглись значительной перестройке, в подвалах все оставалось почти неизменным. Там есть кельи и маленькая часовня.

— Вы хотите сказать, что она обитала в подземелье? — недоверчиво переспросила девушка.

— Да. Считалось, что ее слабое здоровье не выдержит шума внешнего мира. Врачи находили, что ей вреден свежий воздух и дневной свет.

— Своеобразные методы лечения. Заточить чахнувшую девушку в подвал. Ну что же, давайте спустимся в Аид за Персефоной.

 

Глава 6

В дом зашли через дверной проем, лишенный самих дверей. Внутри лежали сухая пыль, щебень и куски битого кирпича. Стены были голы и унылы. Беззвучный настойчивый гул скорее чувствовался, чем слышался.

Наскоро оглядевшись, агент уверенно повел ее вглубь. Вскоре они наткнулись на широкую лестницу, ведущую вниз. Темнота подвалов выбивалась из коридора, как вата из туго набитой подушки.

— Э-э-э… надеюсь, вы точно знаете, куда мы идем. — Кассандра, прежде чем спуститься во тьму, тянула время и нервно вытирала ставшие вдруг влажными ладони.

— Я много изучал архитектурные планы. — Бросив быстрый взгляд в сторону Кассандры, он улыбнулся. — Надеюсь на свою фотографическую память. Правда, схемы довольно старые. Не знаю, насколько соответствуют действительности. Именно с ними собирались работать реставраторы. В любом случае ничего другого у нас нет.

Он остановился и, порывшись в корзине, вынул два фонаря, один из которых протянул девушке, предварительно пощелкав выключателем, проверяя исправность.

— Ну хорошо, хорошо, — сдалась Кассандра, решив пойти на перемирие с человеком, с которым намеревалась спуститься в могильную неизвестность подвалов. — Думаю, вам надо рассказать все, что еще знаете о Бартах.

— С удовольствием! — просиял агент и бодро начал спускаться вниз, освещая лестницу своим фонарем. — Это действительно печальная история. Еще более грустная, чем принято о ней думать.

— Как, еще более грустная?! — делано недоверчивым тоном переспросила девушка и закатила глаза.

— Представьте себе! — не поддался агент, продолжая с прежним энтузиазмом. — Считается, что эта удивительно талантливая девушка достойна сожаления только потому, что слишком рано умерла. Во цвете лет, как принято говорить. Кроме того, что это само по себе печально, оборвалось творчество гениального поэта. Хотя есть мнение, что творец уходит только тогда, когда он сделал все, для чего появился в этот мир… — Он, вздохнув, оглянулся на девушку, которая задумчиво смотрела себе под ноги и, казалось, мало внимания обращала на рассказ своего спутника.

— И что? — после длительного молчания спросила она. Остановившись, Кассандра замерла, заставив агента повернуться к ней.

— Нет, ничего, простите, — сдался он, щурясь от яркого света, направленного прямо ему в глаза. — Я продолжу. Итак, девушка, одаренная талантом, родилась на большой плантации своего отца, на Ямайке. Детство, по-видимому, было довольно счастливым. Девочка росла здоровой, сообразительной, хотя и несколько избалованной. Несмотря на то что мать умерла при ее рождении, которое произошло спустя десять месяцев после предыдущего рождения ее брата, дети не знали недостатка во внимании, будучи окружены многочисленными нянями и слугами из числа рабов, принадлежащих отцу. Природа острова, благословенный климат, достаток и даже роскошь — вот что окружало самых младших детей, рожденных, когда старшие девочки были уже довольно взрослыми. Отец шестерых детей Эбнер Барт всегда отличался суровым нравом, а после смерти обожаемой им жены и вовсе стал черствым и жестокосердным.

— Это что, факты или ваши поэтические домыслы? — прервала его Кассандра, ожидавшая услышать нечто более похожее на криминальную ориентировку, а не на готический роман Горация Уолпола или Анны Радклиф.

— Это выводы из фактов, которые известны более или менее широко.

— Вы хотите сказать, что в биографии, которую тщательно изучают уже как минимум сто лет, есть белые пятна, — недоверчиво хмыкнула девушка.

— Да, как это ни странно, белых пятен полно. Хотя, исходя из характера этих фактов, пятна скорее черные, — задумчиво пробормотал агент.

Они уже достаточно глубоко спустились сначала по широкой каменной лестнице, затем лестнице более узкой и, наконец, по винтовой лестнице с ажурными железными ступенями. Решено было обследовать левое крыло подвалов. Именно в этой части, по словам агента, располагались некогда покои Эмили Барт.

Подвалы были едва ли не более обширными, чем здание над ними. Главный коридор постоянно разветвлялся. Боковые отростки коридоров уходили в стороны от основного прохода, наиболее широкого и удобного для передвижения. В каждом из боковых коридоров располагались несколько отдельных помещений, бывших некогда кельями.

Безрезультатно осмотрев первый из коридоров, они вернулись на исходную точку, где были оставлены лишние вещи, затруднявшие движение. Вопросительно взглянув на девушку, агент осмотрелся и поставил корзину в обширную нишу.

— Предлагаю перекусить, — сказал он. Не заметив явных признаков недовольства Кассандры, он вынул из корзины белоснежную салфетку и расстелил ее на подходящей каменной тумбе, видимо остатках колонны.

— Зачем убийце понадобились куклы? — задумчиво произнесла девушка, отпивая чай из чашки. Благодаря термосу, он был горячим, что приятно порадовало Кассандру, начинавшую зябнуть в этих сырых подвалах, куда теплое дыхание лета не доносилось вовсе, что внушало серьезные сомнения в существовании солнца и тепла.

— Возможно, это был не убийца, а его сообщник, — предположил агент.

— А другой сообщник известил нас о месте, где можно найти улику, — саркастично подхватила девушка. — Уна — бодрая старушка, но кто ее возьмет в сообщники? Сами убийства ничем не связаны, кроме ножа. Возможно, наш убийца даже не знает, что кто-то еще за ним наблюдает… В таком случае мы дураки, раз, вместо того чтобы выяснить все, что знает Уна Великолепная, шатаемся в дурацких катакомбах.

— Нет. Мы хорошо проводим летний уик-энд, — поправил ее агент.

— Простите? — не поняла девушка.

— Сегодня выходной, — доброжелательно пояснил Гейбриэл.

— Это не имеет никакого значения во время расследования двойного убийства, — жестко сказала Кассандра, отряхивая с рук крошки вкуснейшего кекса, приготовленного миссис Элден. — Закругляемся.

Они продолжили тщательный осмотр подвалов, не пропуская ни закоулка. В каждой келье они внимательно проверяли все ниши, бреши в кладке, подозрительные кучи мусора и камней.

Тем временем агент тихим и вежливым голосом изложил свою версию печальной судьбы Эмили Барт.

 

Глава 7

Солнце было везде. И оно было огромным. Такого огромного, красного и горячего солнца, как на Ямайке, не было больше нигде в мире. Впрочем, тогда, до десяти лет, она думала, что весь мир — это остров. Даже не остров, а их огромное поместье.

В отличие от других детей, она и брат не знали, что когда-то существовала мама. «Кто это?» — спросила девочка однажды у няни. «Ах, дитя, — вздохнула та в ответ, — это та, благодаря которой ты живешь».

Поломав голову над таким странным, ничего не говорящим объяснением, Эмили на время забыла об этом. Очень скоро удостоверившись в глупости доброй старой рабыни, которая вынянчила всех детей хозяина плантаций, девочка стала думать сама над этим вопросом, отчего-то занимавшим ее гораздо больше, чем брата.

Малышка росла крепкой и здоровой, чем радовала родных, и принимала это как должное сама. Сначала мир для нее был заселен всевозможными героями сказок, которые рассказывала ей на ночь няня.

Джунгли, зеленой стеной стоявшие недалеко от границы поместья, дальше которой девочке заходить было запрещено, казались маленькой Эмили необыкновенно страшными и заманчивыми благодаря их предполагаемым обитателям.

Постепенно она поняла, что, кроме сказочных персонажей, лес был заселен и вполне реальными животными. Разноцветных птиц, маленьких игуан с ловкими черными, как у рабов, пальцами, медлительных черепах и другую живность приносили из леса слуги для развлечения маленьких господ. Животные жили в просторных деревянных клетках за домом. У одной из ее сестер была ручная птица-доктор. Птица в яркой зеленой манишке грустно сидела в клетке и нервно водила своим длинным раздвоенным хвостом.

Иногда по ночам в окна, раскрытые для того, чтобы воздух свободно развевал белоснежные занавески и полог над кроватью Эмили, вплывали звуки барабанов и тягучие заунывные песни, распеваемые рабами у костров. Прислушиваясь к однообразным глухим звукам, девочка слипавшимися глазами следила за золотистыми тенями на стенах, которые отражали всполохи огня.

Эмили любила игры, свободу и простор. Няня, все время всплескивая руками, пыталась уследить за ней и верещала, что девочкам не полагается так быстро бегать, или залезать на деревья, или охотиться на тигров.

Про тигров Эмили прочла в детской книжке. В общем, это была книжка брата, а не ее. Но ей казалось, что у Эдварда все самое лучшее. Она постоянно старалась с ним соперничать. Девочке казалось, что отец недоволен ею из-за чего-то, сердится за какой-то проступок, о котором она забыла, и поэтому предпочитает брата.

Постепенно у нее вошло в привычку соревноваться с братом, а значит, заниматься всем, чем занимался мальчик. Грамоте они учились вместе, вместе смеялись над слепым пастором, начавшим преподавать детям древние языки и мировую историю. Французскому их обучала гувернантка старших девочек, итальянскому снова пастор. Уроки географии, астрономии и математики взял на себя молодой инженер, помощник управляющего.

Она была единственной девочкой в семье, которая могла вычислять логарифмы. Но это ее не занимало вовсе. С одним лишь братом она могла сравнивать себя. Сестры были анемичными и довольно скучными созданиями. Они предпочитали поздно вставать, делать букеты из садовых цветов, после полуденного сна занимались в женской гостиной вязанием и вышиванием. Такая жизнь была не по Эмили, которую очень скоро в семье стали именовать уменьшительно-ласкательным прозвищем Ли.

Она-то занималась увлекательными делами. Смотрела на звезды в заказанный и привезенный из Европы телескоп. Читала поэмы на древнегреческом. И в отличие от Эдварда, делала заметные успехи в математике. Да она с радостью дерптского студента душу дьяволу продала бы за то, чтобы доказать всем, что лучше брата.

Даже обучение езде верхом, запрещенное для нее раз и навсегда, вскоре тоже стало возможным. Отец, которому надоели бесконечные просьбы дочери, как-то вернулся из поездки в Кингстон с резвым маленьким пони. Счастливее, чем в этот день, Ли себя не помнила. Теперь осталось только отправиться охотиться на тигра. Стрелять Эдвард учил ее лично, за неимением живого тигра — в тигра, нарисованного на мишени.

К этому времени плантация стала ареной, на которой разворачивались величайшие битвы всех времен и народов (в зависимости от того, на какой главе Всемирной истории остановился в данный момент пастор). Марафон и Фермопилы, Ватерлоо и Бородино, осады Иерусалима и Трои, битвы при Азенкуре и Босворте происходили у стен их огромного белого дома, который, будто старинный галеон, плыл по изумрудно-зеленым волнам джунглей. Ли и Эдвард сражались, как великие полководцы, иногда в личном поединке выясняя, кто сильнее и за кем победа, при этом порой отходя от результатов, занесенных в летописи.

О, что это был за прекрасный и головокружительный мир! Мир исполненный захватывающих приключений, необыкновенных открытий… И весь этот мир принадлежал Ли.

Подчеркнуто привилегированное положение в семье, горячая любовь брата, беспрекословное повиновение слуг — все это и счастливо, и печально сказалось на ее характере. Счастливо, потому что это развило все ее способности, не оставило без действия ни один из ее талантов, дало пищу для работы пытливого ума и закалку для характера. Но вместе с тем и несчастливо. Потому что девочка стала нетерпеливой до нетерпимости, вспыльчивой до жестокости, своенравной до капризности.

Мало кто мог справиться с ней. Отваживаясь перечить даже отцу, девочка росла негибкой и нечуткой. Что было удивительно, потому как почти одинаковое с ней воспитание мальчика дало в его случае противоположный результат.

Брат Эмили имел добрый, мягкий характер. К сестрам он относился нежно, к слугам гораздо человечнее его собственного отца, жестокости которого по отношению к рабам он с отвращением наблюдал во время совместных объездов плантаций.

Невыносимая со всеми остальными обитателями плантации, Эмили с Эдвардом была шелковой, лишь иногда впадая в страшные припадки ярости, заканчивавшиеся истериками, пугавшими родных. Каждый раз она каялась и со слезами на глазах молила прощение у брата, и только у него, страшась быть отлученной от него и его занятий хотя бы на день.

Райская жизнь продолжалась вплоть до ужасного урагана, послужившего причиной многочисленных разрушений и потери всего урожая сахарного тростника на плантации. Убытки, понесенные сэром Эбнером, были столь велики, что не осталось никаких возможностей вести прежний образ жизни.

Недолго поколебавшись, он продал плантацию, всех рабов и отправился с семьей в Англию, намереваясь поправить свои дела перепродажей тростникового сахара и остального товара из Вест-Индии, воспользовавшись для этого своими связями в деловом мире.

В день страшного урагана Эмили исполнилось десять лет. О празднике все забыли. Не вспоминали о нем и после, когда собирались в дорогу и прощались со старыми рабами и домашними слугами.

Сестры были страшно рады, говорили, что в Англии лучше климат. Им не придется все время прятаться под зонтиками и изнемогать от изнуряющей жары. Эмили, в силу возраста избавленная от удушающих корсетов, даже не понимала, о чем те говорят. Исход из рая она скорее приветствовала, воспринимая его как очередное расширение личной вселенной, в которой чувствовала себя настоящей королевой.

 

Глава 8

Больше всех радовалась переезду старшая сестра Эмили и Эдварда — Арабэлла. Хуже других она переносила климат Ямайки, горячее других радовалась воссоединению с родиной. В Англии Арабэлла была однажды, еще при жизни матушки, которая страдала в разлуке с родственниками и зеленым воздухом отечества. Жена сэра Эбнера всячески старалась склонить его если не к постоянному проживанию в Англии, то хотя бы к возможно более частым поездкам на родину. Сэр Эбнер, откровенно презиравший родню супруги, ни разу не сопровождал ее в этих поездках. Теперь семья переселялась в столь далекую и чужую для них Англию без матушки.

Все, что было дорого Эмили, ехало с ней — брат, пони Гилберт и кокер-спаниель Гектор, любимые книги и даже слепой пастор при них. Телескоп был тщательно упакован в ящик с соломой, книги сложены в сундуки, тончайший фарфор из приданого матери обернут бумагой и сложен в атласные круглые коробки.

В ночь перед тем, как семья отправилась в порт, в спальню девочки прокралась старая негритянка, уже проданная другим хозяевам. Утирая слезы белым фартуком, она попрощалась с любимой воспитанницей. Спросонья поворчав на няню, Эмили снова вернулась в свой сон, в котором она в виде отчаянного пирата-головореза воевала против Черной Бороды.

Затем было утомительно долгое путешествие морем до Англии. Его Эмили почти не помнила — так монотонны были дни. Вокруг корабля, насколько мог видеть глаз, простирались однообразные морские равнины, вспоротые белыми гребнями пены.

В отличие от сестер, девочка не страдала морской болезнью и не испытывала никаких неприятных ощущений, связанных с длительным пребыванием в замкнутом пространстве, — она, собственно, в каюту спускалась только для сна. Все остальное время проводила, как и полагается адмиралу, на палубе, выглядывая в подзорную трубу на горизонте армады противника.

По приезде первые несколько месяцев семья провела в Лондоне, ожидая, пока поверенные не подыщут им подходящий дом в каком-нибудь центральном графстве. Вот это как раз было самым тяжелым временем после отъезда с Ямайки.

Сестры с радостью окунулись в светскую жизнь и постоянно разъезжали с визитами по родственникам. Ли не находила себе достойного занятия.

Страдания многажды усугубились тем, что ее разлучили с братом. Отец отправил его учиться в Итон. Имея дружелюбный нрав, мальчик быстро приобрел себе несколько товарищей, увлекся греблей и, судя по письмам, был вполне счастлив.

Эмили же, до сих пор не разлучавшаяся с Эдвардом ни на день, планомерно приближалась к самой грани смерти. Поначалу она попробовала старый способ — устроила пару истерик, ввергших как обычно всех домашних в ужас. Девочка каталась по ковру, со страшными криками колотила кулаками по полу, накрепко закрыв глаза, и казалась просто невменяемой.

Испуганные сестры пригласили доктора, который, пожав плечами, в душе отругав недобросовестных воспитателей, породивших такой монструозный образчик эгоизма, порекомендовал опиум и розги.

Сестры и многочисленные тетки по линии матери отпаивали девочку успокоительным. Но та, придя в себя, снова падала на пол с багровым от напряжения, слез и крика лицом.

К тому времени нашли дом в провинции, который удовлетворил отца своими размерами, скромной платой и положением, достаточно удаленным от больших городов. Имея нелюдимый характер, он жестоко страдал от вынужденного тесного общения с родственниками жены, предъявлявшими свои права на племянниц, столь долго бывших вне зоны досягаемости их любви.

Да еще вошедшие в возраст старшие дочери под тлетворным влиянием взбалмошных и глупых родственниц все чаще и чаще заговаривали о балах, знакомствах и гипотетической возможности замужества.

Сэр Эбнер категорически пресек подобного рода разговоры, разогнал всех тетушек и в срочном порядке вывез семейство в глухую провинцию. Сам же в усадьбе он жить не намеревался, так как дела почти каждый день требовали его присутствия в Сити, где он снял рядом со своей конторой дом, в котором жил один на холостяцкий манер.

Тетушки объяснили такое странное поведение и суровое отношение к дочерям изъянами его дурного характера, колониальным происхождением (он был из старинной семьи, жившей на острове в течение нескольких поколений) и издержками долгого житья в качестве вдовца.

Однако он не делал ни малейших потуг быть прощенным или хоть немного исправить недостатки своей натуры в угоду родственникам. В конце концов они предоставили ему быть таким, каким ему заблагорассудится, постановив, что он решительно невыносим, и точка.

Здоровье Эмили по переезде в деревенский дом значительно ухудшилось. Теперь большую часть времени она лежала в кровати, не в силах поднять головы от подушки. Врачи не могли столь однозначно, как в Лондоне, прописывать простые средства.

Болезнь, полностью завладев девочкой, изменив ее лицо до неузнаваемости, изменилась и сама. Она стала более страшной, менее понятной и казалась неизлечимой. Все двигалось к фатальному концу.

Спустя несколько месяцев Арабэлла, которая вела дом как хозяйка на правах старшей дочери, решилась на крайние меры. Она собралась в дорогу и без разрешения, но вопреки распоряжению отца отправилась за ним в Лондон.

Появившись в конторе, она неприятно удивила родителя. Но каким-то чудом ей удалось убедить его в серьезности положения и заставить поехать с нею домой, чтобы лично убедиться, насколько опасно складываются обстоятельства для его младшей дочери.

Они приехали поздним вечером. В доме уже все спали, отобедав засветло по деревенскому обычаю. Поднявшись на этаж, где располагалась спальня болящей, отец предупредил еще раз Арабэллу, что в случае, если его отвлекли от дел напрасно, ему придется принять меры и наказать праздных девиц, от нечего делать отрывающих отца от бизнеса.

Однако, еще не дошедшего до дверей, его страшно поразил долгий и протяжный стон. Войдя в комнаты, он увидел то, к чему оказался совершенно не готов. Его маленькая хулиганка дочь, живая и непосредственная, ни разу до этого серьезно не болевшая, теперь будто находилась при смерти.

Ее черные кудри разметались по влажной подушке. Взгляд огромных глаз, обведенных темными тенями, перебегал с предмета на предмет, нигде не останавливаясь и ничего не узнавая. Тонкие как палочки руки со скрюченными пальцами судорожно собирали в складки одеяла на хрупком изможденном теле.

Ввалившиеся щеки, некогда сиявшие здоровым румянцем, острые скулы и белые губы — все это живо напомнило сэру Эбнеру самую страшную смерть, которую он пережил, смерть его жены.

Девочка невнятно что-то бормотала, время от времени громко вскрикивала или душераздирающе стонала. Не выдержав и минуты пребывания в комнате, отец выскочил в коридор и, спустившись в гостиную, стал расспрашивать Арабэллу, как же Ли дошла до такого состояния?

Выяснилось, что здоровье девочки ухудшалось день ото дня, невзирая на консультации дорогостоящих врачей, которые не могли сказать ничего конкретного и лишь разводили руками. Все склонялись к тому, что заболевание, видимо, развилось на нервной почве, но, как его лечить, никто не знал.

Периоды продолжительной горячки сменялись полным обессиливанием всего организма. Страшные боли в руках и ногах постоянно преследовали несчастное дитя. Боли настолько мучительные, что выносить ее стоны не могла ни одна сиделка.

Единственное средство, которое прописали врачи, — опиум приносило лишь краткое облегчение. Но, к сожалению, он затуманивал ясный до сих пор ум несчастной девочки.

Еще через два месяца положение стало настолько серьезным, что из колледжа вызвали Эдварда, чтобы он успел проститься с Ли в последний раз.

Мальчик, до сих пор не подозревавший о серьезности положения, был крайне расстроен и примчался так быстро, как это позволили дороги. Даже не сняв дорожный каррик, он поспешил в комнату сестры.

Насколько удручающее впечатление произвели на него ужасные перемены, случившиеся в товарище по детским играм, настолько волшебное действие оказал его визит на здоровье почти умирающей Ли.

Сначала из желания порадовать брата она старалась казаться здоровее, чем есть на самом деле, но очень скоро и действительно совершенно неожиданно пошла на поправку. Благотворное действие визит ее брата оказал как на здоровье Ли, так и на умственное ее состояние.

Уже через неделю девочка чувствовала себя достаточно в силах, чтобы спуститься к общему завтраку, хотя присоединиться к семейному обеду она еще не могла, но благодаря тому, что брат делил с ней трапезу в ее спальне, она ела с отменным аппетитом и поправлялась просто на глазах.

Месяц Эдвард провел подле сестры, проявляя чудеса терпения и братской любви. Эмили почти восстановилась и уже могла недолго прогуливаться с ним в парке.

Сестры и отец не могли на нее нарадоваться. До этого события никто не отдавал себе отчета, насколько все любили озорную и порывистую Ли. Как были привязаны к ее милым шалостям, ее горячему сердцу и ее чудесным стихам.

Не написавшая ни строчки за время страшной болезни Эмили в неделю дописала великолепную поэму «Битва Гектора и Ахилла». Наконец, когда опасность миновала, брат снова уехал в Итон, отец — в лондонский Сити. Какое-то время сестры жили в покое.

Снова вернулась и болезнь, правда, не в столь смертельно опасной форме. Но время от времени Ли так же лежала на подушках, не имея сил вставать или работать. Снова появились изнуряющие боли — и опасное лекарство, для того чтобы их заглушить.

 

Глава 9

— Итак, судя по вашим рассказам, она была просто буйная психопатка, — после длительной паузы заключила Кассандра, удостоверившись, что Хиндерсом не будет продолжать историю Эмили Барт.

Во время повествования они осмотрели еще несколько тупиковых веток, одна из которых оказалась заваленной камнями.

«Похоже, обрушения нередки в этом чертовом подвале», — с тревогой подумалось Кассандре. Может, поэтому тон, которым она заговорила с агентом, был несколько излишне жизнерадостным, учитывая тему их разговора.

— Она была воспитана так, что не имела понятия об отложенном вознаграждении, как этот эффект называют социологи, — поправил ее агент. — Я изучил много мемуаров, оставленных современниками Эмили, даже необязательно знавших ее лично. Мне интересны были, например, воззрения врачей на процесс болезней, фармакология того времени и так далее. Впрочем, это всего лишь мое личное представление о живом человеке. Хотя, так или иначе, мы общаемся не столько с окружающими, сколько с их образами.

— Может, и так. А может, и нет, — задумчиво протянула девушка, осматривая нишу в стене, переставляя кирпичи и прочесывая фонариком все уступы. — Есть такие, кто в силу разных причин — опыта, возраста, особых свойств ума — могут видеть правду. Истинного человека. Такого, как он есть.

— Неужели?

— Один мой друг говорил, что честного человека невозможно обмануть.

— Вы честная?

— Меня никто не обманывал, — холодно прервала дискуссию девушка. — Ну что, здесь опять ничего нет. Идем дальше.

— Да, пожалуй. Я начинаю жалеть, что мы не пришли сюда с отрядом полицейских, — признал он, озабоченно оглядывая своды и потолок коридора. — Вы не устали? Можем вернуться сюда в другой раз…

— Чего это вы расклеились, мы только начали осмотр, — прищурилась Кассандра и высокомерно посмотрела на агента. — Понимаю, привыкли к несколько иной работе, кабинетной.

— Благодарю, я не устал, — улыбнулся ей в ответ агент.

— Ничего точно не знаю о сестрах Эмили, тем более о брате. Чем он вообще занимался, когда повзрослел? — вернулась к теме Эмили девушка.

— Он и не взрослел, — с готовностью продолжил агент. — Дело в том, что мальчик скоропостижно скончался.

— Как? — оторопела Кассандра. — Я думала, что только один персонаж этой истории скончался скоропостижно и во цвете лет.

— Увы, нет. К тому времени уже вышел первый сборник Эмили, снискавший ей славу у публики, а также благосклонное внимание известных поэтов. Она стала переписываться с Вордсвортом. Хотя редко когда покидала пределы даже собственной комнаты. Странная болезнь терзала ее время от времени. Лишь когда Эдвард приезжал, она чувствовала, что боли отступают, что смерть уже не так близка, как до его приезда.

В пятнадцать лет это была хрупкая, болезненная девочка, с трудом находившая силы держать в руках перо. Книги, которые она читала взахлеб, стояли перед ней на специальной подставке, так как казались чересчур тяжелы.

Полная противоположность той Эмили, которая когда-то покинула колонии. Хотя и остававшаяся все еще более смуглой, нежели ее сестры. Но это был землистый, болезненный цвет лица, свидетельство серьезности заболевания.

Она никогда не соответствовала канонам современной красоты. Рот был великоват, тогда как в моде были маленькие губки розовым бутоном. Округлые щеки ее сестер отличались от заострившихся скул Эмили, четко очерченных темной кожей. В отличие от сестер и Эдварда, она была к тому же брюнеткой.

В день рождения Эмили получила множество письменных поздравлений от известных людей, читателей ее книги, которая к тому времени уже несколько раз переиздавалась, цветы из сада от сестер и чудесную шкатулку от отца. Но самого главного, самого желанного подарка Эмили в этот роковой день не получила.

Брат простудился и не мог приехать, как обещал. Благодаря ему команда гребцов колледжа выиграла ежегодные гонки на Темзе. Но Эдвард, несколько раз окунувшийся в прохладную еще воду, подхватил пневмонию. Простуда была не особенно серьезной, однако доктора предписали молодому человеку постельный режим и категорически запретили даже недалекое путешествие к сестре.

Известие, что она не увидит в день своего рождения любимого брата, которого ждала отчаянно, как может ждать известия о помиловании осужденный на смертную казнь, подкосило Эмили. Бодрившаяся в ожидании встречи девочка пережила тяжелейший приступ болезни. Умолив отца вызвать Эдварда, невзирая ни на что, она поклялась, что не умрет до приезда брата, чего бы ей это ни стоило.

Отец отписал Эдварду о состоянии Эмили и приказал немедленно приехать. Больной молодой человек с температурой и страшным кашлем выехал. Путь дался ему крайне тяжело и, остановившись в таверне передохнуть от тряски в карете, он едва был в состоянии забраться в коляску обратно.

Не проехал экипаж и пару миль, как у юноши началось кровохарканье, потом пошла горлом кровь, и он скончался, не дождавшись помощи лекаря, которого вызвал перепуганный трактирщик.

Камердинер мальчика не мог поверить в то, что все случилось так быстро. Ведь Эдвард всегда отличался отменным здоровьем, был активным и спортивным молодым джентльменом. Рок, преследовавший Эмили, отчего-то избрав другую жертву, поразил именно его. На следующий день тело Эдварда привезли домой.

Полгода после этой трагедии Эмили пролежала в беспамятстве и тяжелом бреду. Сначала домочадцы долго не решались сообщить о смерти брата, справедливо опасаясь реакции. Тем не менее, чего и следовало ожидать, проболталась горничная. Таким образом правда открылась той, кто явился причиной смерти горячо любимого брата.

Эмили винила себя, и только себя, в гибели Эдварда. Как ни странно, отец придерживался такого же мнения и, в соответствии со своим строгим характером, не скрывал этого мнения от дочерей. С Ямайки была привезена старая няня, вырастившая всех детей Бартов. Сэр Эбнер выкупил ее у новых хозяев в надежде, что она поднимет Эмили на ноги.

В общем и целом смерть сына он пережил довольно легко, если можно так сказать. Легче, чем болезнь Эмили, во всяком случае. Но здесь его знакомые опять терялись в догадках о причине такого поведения. Случилось ли это от его дурного характера и черствости души? Или от того, что Эмили он любил неизмеримо больше, нежели сына…

 

Глава 10

— А! Кажется, это и есть часовня! — воскликнул агент, когда они вошли в помещение более обширное, чем все кельи, которые обследовали до сих пор.

— Да? — Кассандра водила фонарем по стенам и потолку.

— Несомненно. Именно сюда Эмили и перебралась, когда несколько оправилась от смерти Эдварда. Хотя до конца она так никогда и не забыла эту тяжелую утрату, продолжая оплакивать Эдварда в стихах в том числе.

— Нет, умоляю, никаких стихов. — Девушка сделала вид, что действительно испугана. — В этой обстановке даже детская считалочка не пройдет.

— Постараюсь воздержаться, — заверил ее агент. — В верхних комнатах оставаться она не могла. Ее беспокоил малейший шум снаружи, слабый сквозняк приводил ее в панику. С трудом она могла переносить звук дыхания своей собаки. Горничная ходила в специальной обуви, совершенно бесшумно. Тут, в подземелье, в гробовой тишине, Эмили молилась о душе своего брата. Думаю, именно тут самое место и кукле, принадлежавшей ей.

В молчании Кассандра и агент смотрели на низкие сводчатые потолки кирпичной кладки. Помещение было до крайности мрачным и неуютным. Сложно было представить, что именно его сочли наиболее подходящим местом для больной девочки.

— Н-да… — протянула Кассандра. — Давайте начнем. Я пойду в эту сторону, вы в ту.

Следуя взглядом за пятном фонаря, девушка осматривала стены. Как через увеличительное стекло, четко просматривались все трещинки, выбоины и разбитый кирпич. За каждым осколком вырастал острый кинжал непроницаемо черной тени, рождая совсем иной рельеф, чем виделся только что в ярком свете.

Среди мусора и битого камня попадались деревянные части балок, осколки которых сломанными ребрами торчали из грудной клетки стен. Напряженную тишину, словно пустой орех, раскалывали молотки звуков передвигаемых кирпичей и осторожные шаги исследователей.

Вдруг с потолка за спиной Кассандры послышалось нечто иное. Это был хаотичный звук падения — упал небольшой камешек. Переглянувшись с агентом, Кассандра направила свет наверх, туда, откуда камень мог свалиться. Ничего принципиально отличного от всего, что они видели до сих пор, она не заметила.

Снова переместив свет на агента, она вопросительно подняла брови.

— Кассандра, нам надо вернуться в основной коридор, — почему-то шепотом сказал агент, сосредоточенно разглядывая кирпичную кладку. — Осторожно. Старайтесь передвигаться без шума. Вернемся сюда со специалистами и осмотрим помещение еще раз. Теперь мы точно знаем, где оно находится.

Не понимая, что могло так насторожить агента, чтобы он назвал ее по имени, девушка пожала плечами и, успокоившись, снова повернулась к нише, которую осматривала до этого момента.

Тут и случился обвал. Страшный грохот взорвал тишину, сопровождавшую все их исследования до этого. Шум, клубящееся плотное облако пыли со всех сторон обхватили Кассандру. Какой-то камень выбил из руки фонарь, все равно беспомощный в этой плотной пыли из перемолотых камней, внезапно заменившей воздух.

Со страшным скрежетом на полу выросла стена, отделившая девушку от агента и выхода из часовни. Тонны камней и кирпича, обвалившись, соорудили покатый склон, по которому продолжали катиться камни, заставляя Кассандру отступать все дальше и дальше, пока она спиной не уперлась в нечто неподвижное настолько же, как гора камней, выросшая перед ней.

Космических размеров каменная рыба, полная запаха мокрых волос, проглотила Кассандру и уплыла с нею в брюхе в другой мир.

 

Глава 11

Кассандра открыла глаза и ничего не увидела. Это ее испугало сильнее, чем невыносимо громкий звук падения камней много времени тому назад. Много… а сколько? Попытавшись понять, как давно произошел обвал, она закрыла глаза. Это движение, естественное во всех других обстоятельствах настолько, что девушка не отдавала себе отчет в том, что моргает, как и в том, что дышит, далось сейчас неимоверно тяжело.

Стоп, стоп!

«Что это, стихи? Чьи? Немедленно прекратить», — приказала она себе, усмиряя дыхание. Что угодно, только не стихи. Но что, собственно, угодно? Что происходит?

В том, что произошла катастрофа, она не сомневалась. Каково положение дел сейчас, надо было выяснить немедленно. А для этого надо хотя бы осмотреться. Вот только как это сделать ослепшей, да еще в темноте?

Приказав для начала пошевелиться своей руке, она почувствовала, как пальцы с трудом двигаются, скованные твердыми и сухими перчатками. Обвал. Произошел обвал. Это уже ясно. Неизвестно только, насколько обширный и что случилось с агентом. Он был с той же стороны, что и выход из часовни. Но не пострадал ли он? В сумбурную полифоническую музыку, которую играл оркестр ее мыслей, влилась незнакомая мелодия. Тихий вежливый голос агента что-то успокаивающе говорил и говорил. Девушка начала терять сознание.

«Бедная, бедная Эмили! Она была замурована в темном и мрачном подземелье, как маленькая принцесса. Только ее не искал никакой прекрасный принц, чтобы освободить и разбудить несчастную. Старая няня, привыкшая изъясняться знаками, чтобы не раздражать больную лишними звуками, была единственным человеком, чей вид не ввергал Эмили в очередной приступ горячки.

Даже сестры могли навещать ее лишь изредка — после приема лекарств, когда Эмили становилась вялой и полусонной. Отец раз в неделю спускался в подвал и молился со своей дочерью. Часовня снова стала молельней, как и в те времена, когда наверху был огромный монастырь, с тысячью монахов и огромным числом проезжих странников, останавливавшихся в гостином дворе.

Эмили казалось, что отец приходил каждый день, — так спуталось для нее время. Каждый раз, заслышав мягкие шаги отца, девочка изо всех сил старалась прийти в себя. Она щипала свои бледные щеки, чтобы вернуть им румянец. Сердце ее колотилось как бешеное, и отец каждый раз убеждался, что дочь вовсе не идет на поправку, а напротив, с каждым шагом все ближе к могиле.

Как-то он вынужден был уехать в Вест-Индию по важным делам. Поездка, предполагавшаяся продлиться два месяца, неожиданно затянулась на полгода. Сэр Эбнер ежедневно молился о здоровье своей девочки, и единственное, о чем он просил Бога, это вернуться до кончины любимой дочери.

Однако вопреки всем ожиданиям Эмили стало лучше. Арабэлла не решалась писать отцу всю правду, боясь вспугнуть долгожданное улучшение, и поэтому с крайней осторожностью высказывалась по этому поводу в редких письмах отцу. Чем невольно подтверждала его опасения.

Но Эмили действительно становилось лучше. Сама она объясняла это окончанием сезона восточного ветра, тлетворным влиянием которого в большей степени объяснялась болезнь. Нет, она вовсе не считала, что избежала могильного хлада и начинает выздоравливать окончательно. Она лишь надеялась, что смерть дала краткий миг передышки, чтобы попрощаться с сестрами, насладиться последними розами в саду, написать еще одно стихотворение…

Тоненькая, как иссохшая столетняя старушка, почти невидимая под теплым пледом, она неподвижно сидела в кресле, в котором ее выносили на воздух из подвала, и чутко следила за каждым дуновением ветерка, для всех остальных незаметного, но смертельного для нее самой. Вернувшись, отец вознес хвалу Господу за возможность увидеть дочь живой. Еще раз помолиться вместе, сжимая в руке слабые тоненькие пальчики. Снова вернулся злой восточный ветер, снова Эмили слегла.

Всю зиму она страдала от невыносимых болей. Перенесла пневмонию, от которой так страстно захотела умереть, что отец, вызванный из Лондона Арабэллой, укорил ее за отсутствие христианского смирения. Эмили выжила.

Точно так же прошли следующие пять лет. Пока не стали приходить письма от молодого человека, который назвался Робертом Миллером. Это оказался поэт, юноша восторженный и горячий. Одаренный фантазией достаточной, чтобы влюбиться в Эмили заочно, вообразив прекрасную деву по ее стихам. Сам он тоже писал стихи, признанные публикой совершенно непонятными, а критиками многообещающими, но не до конца раскрывающими талант их автора.

Завязавшаяся переписка волновала Эмили. Сначала она страшно испугалась, затем заинтересовалась, а после увлеклась письмами и их автором. Но встретить его в реальности она страшилась едва ли не больше, чем умереть до того, как она сможет увидеть тайного обожателя. Никаких посетителей она никогда не допускала, общаясь со знакомыми исключительно посредством пера и бумаги. Вордсворт рекомендовал Роберта Миллера, после того как тот попросил об этом, хотя и не думал, что это склонит Эмили к решению принять его лично.

Целый месяц Роберт ежедневно приезжал в дом, но к Эмили допущен не был ни разу. Всякий раз после нескольких чашек чая, предложенных Арабэллой и выпитых в ее молчаливом обществе, он получал отписку с горничной о внезапном ухудшении здоровья мисс Эмили и возвращался обратно в Лондон.

Письма страстные, горящие большим и незнакомым Эмили чувством, сделали свое дело, и она уже начала допускать гипотетическую вероятность встречи или беседы в каком-нибудь отдаленном будущем.

Однажды, когда восточного ветра не было и в помине, когда Эмили, немного оправившись от очередного ухудшения здоровья, на полшага отошла от края бездны, из которой веяло ледяным дыханием смерти, это случилось.

Гостю пришлось выпить не одну чашку бледного чая в благовоспитанном обществе Арабэллы, прежде чем горничная собрала Эмили, и слуги вынесли ее на кресле в гостиную, где дожидался гость.

Что же увидел наш страстный влюбленный? Он увидел создание больше похожее на фею. Черные волосы обрамляли узкое худое лицо, на котором влажным блеском волнения горели огромные черные глаза. Закутанная в многочисленные шали, изможденная болезнью и вынужденным заточением девушка была настолько слаба, что говорила голосом едва слышным и еле нашла в себе силы поднять руку для того, чтобы Арабэлла ее пожала. Она была в таком замешательстве, что тихий лепет ее походил больше на бред.

Испугало ли это зрелище Роберта? Нет и нет! Он воспылал еще большей любовью к ней. Он в первый же свой визит пал к ее ногам и страстно просил ее руки, чем вынудил Арабэллу призвать его к приличию или покинуть их дом. Но, уехав, Роберт снова закидал свою возлюбленную письмами. Он молил ее и Всевышнего только об одном счастье — иметь возможность навеки оставаться подле своего ангела.

Она отвечала теперь с большим приятием. Вид молодого, пышущего здоровьем и отчаянным желанием любить ее человека внушил ей желание перед смертью испытать такое счастье, о котором она — больная, почти калека — не могла и мечтать.

Как ни странно, подобного рода шоковая терапия благотворно сказалась на здоровье умирающей девушки. Она стала оживать. День ото дня, час от часу ей становилось лучше. Постепенно она смогла уже самостоятельно подниматься навстречу Роберту, когда он наносил ей еженедельный визит.

Вот уже она в силах была сидеть в кресле в саду, пока юноша собирал для нее там цветы. Затем она стала прогуливаться с ним сначала в парке, а затем и в лесу за домом. Наконец настал день, когда он вымолил у нее позволения обратиться к ее отцу с просьбой ее руки, так как сердце он уже получил от самой хозяйки.

Все сестры от души радовались за Эмили, все в один голос восхищались такой романтичной историей и таким, несомненно, романтичнейшим из всех героев. Они уже тайком известили тетушек о возможной перемене в положении их горячо любимой сестры. Втайне надеясь также, что и сами вскоре последуют ее примеру.

Но все надежды рухнули в одночасье. Отец, высокомерно выслушав молодого человека, категорично отказал ему в самых несветских выражениях. Запретил тому раз и навсегда не только заикаться об этом предложении, но вообще показываться на глаза кому бы то ни было из членов его семьи.

Приехав в дом, сэр Эбнер страшно накричал на Арабэллу, обвинив ее в пособничестве темным делишкам мистера Миллера и в преданном доверии отца. Эмили была вне себя, не понимая, что именно так настроило отца против избранника. Ну не стесненные же средства последнего, в самом деле! Какое отношение деньги имеют к чувствам? Нет, она решительно не могла понять.

На следующий день после отъезда отца девушка в одиночестве прогуливалась по берегу пруда. В нем плавали кувшинки, те самые, видом которых наслаждалась она в обществе Роберта. Эмили перечитывала письмо с предложением бежать и венчаться тайно, а затем поселиться вместе в Италии, во Флоренции, которую он так живо описывал в одну из недавних встреч.

Тело Эмили нашли плавающим в пруду слишком поздно, чтобы надеяться, что она еще жива».

 

Глава 12

Из глаз Кассандры хлынул горячий поток соленой воды, вымывая пыль и темноту. Очнувшись от ощущения, что глаза промываются слезами, она поняла, что обвал не приснился. Что она все еще лежит погребенная под горой камней в заброшенном подвале старого здания, которое никто не посещает по доброй воле.

Гейбриэл, возможно, находится в таком же положении, если вообще выжил. Она лежала и прислушивалась в надежде услышать хоть какой-то звук, хоть стук падающего камня… Но ничего слышно не было. Из-за того, что тишина была всеобъемлющей и абсолютной, тихий звук мелодии раздался для Кассандры так, будто она стояла под самым колоколом городской башни.

Немного придя в себя от первого оглушающего звука, продолжавшего эхом раздаваться в голове, Кассандра решила открыть глаза. Мокрые ресницы с трудом разлепились, и она поняла, что может видеть, что темнота перестала быть непроницаемой абсолютно.

Медленно, словно на заржавевших шарнирах, повернув голову, девушка пригляделась к размытому пятну света сбоку. Фонарь, не разбившийся, но засыпанный песком, лежал рядом с рукой. Ноги были прижаты к полу камнями, она чувствовала, что не может даже двинуть ими. Зато обе руки как будто были в полном ее распоряжении. Пошевелив пальцами, Кассандра подняла руку и растерла слезы по лицу. Тихая музыка все продолжала звучать в голове. Что это, галлюцинация? Кассандра почувствовала прикосновение к ладони чего-то влажного и теплого. Тонкий голос флейты смолк, и послышался окрик:

— Гектор! Гектор, ко мне!

«Может, это поисковая собака?» — обрадовалась девушка. Неужели случилось чудо, и ее разыскивают? Снова раздался голос, напевавший песню:

— Гектор, фу! Что ты там опять нашел, противный пес?

— Помогите! — прошептала Кассандра. Сухой воздух, разрывая связки, с шелестом продирался из горла.

— Зачем вы притворяетесь? — произнес такой же нежный, как флейта, детский голос.

— Что? — машинально произнесла Кассандра в ответ.

— Разве вы меня не слышите? — Вдруг перед лицом девушки из воздуха возникла рука и помахала перед глазами.

— Кто ты? Как ты здесь оказалась, девочка, это очень опасно, уходи отсюда…

В любой момент мог произойти очередной обвал, какого черта в старых развалинах делает ребенок? Карусель вопросов закружилась в голове. Стараясь не испугать ребенка, она еще раз попыталась освободить ноги из-под груды камней.

Кое-как усмирив дыхание, Кассандра попыталась разглядеть девочку. Нельзя ее пугать, нельзя… В рассеянном свете фонаря она различила сначала только контуры фигуры. С поправкой на то, что сама Кассандра лежала на полу, а девочка стояла над ней, ребенок был небольшого роста (с этого ракурса сложно было говорить точно), пожалуй, лет десяти…

— Почему вы не встаете? Разве вам больно? — Девочка обошла вокруг головы Кассандры, переместившись на другой край обозреваемого Кассандрой пространства. — Вы чудная. Знала я одну девочку, которая говорила «больно», когда не болело. В конце концов волк пришел на самом деле и съел ее. Но никто уже не поверил ее крикам и не пришел спасти глупышку.

— Мальчик, — поправила ее Кассандра. — Это был мальчик.

— Где?

— В сказке о волке, которую ты рассказала, — подсказала девушка.

— Я никогда не рассказываю никаких сказок, — рассудительно сказала девочка. — Сказки для маленьких.

На ней было темное платье с белым передником. Черные волнистые волосы разлетались двумя волнами с идеальным пробором посередине. С одной стороны на пряди длинных волос алел бант, каких девочки не носили уже лет сто. Это был не единственный ретромотив в ее облике. Черные ботинки на шнуровке ладно сидели на тонких ножках, а из-под длинного подола платья выглядывали кружевные панталоны. Наряд до странности напоминал что-то… Что Кассандра видела совсем недавно… Ну разумеется! Семейный портрет Бартов. Все девочки были одеты точно так же. Но единственной обладательницей роскошных черных кудрей была Эмили.

Кассандра в отчаянии закрыла глаза. Точно, галлюцинация. Видимо, пострадала намного серьезнее, чем предполагала.

— Только глупцы закрывают глаза в момент опасности, — ласково сказала Эмили. — Жозефа так любила повторять. Она, конечно, невежественная старая рабыня, но иногда говорила умные вещи.

— Уйди, — простонала девушка скорее себе, чем призраку. — Пожалуйста, оставь меня.

— Мудрые люди встречают опасность с широко открытыми глазами, — продолжала тем временем девочка. — Поэтому могут ее избежать.

— Разве ты не видишь, что моя опасность неподъемная настолько, что ее сложно не заметить или избежать?! Бегать я уж точно не могу…

— Глупости! — нетерпеливо возразила Эмили. — Вставайте. Я должна вам кое-что показать.

— Я не могу, — закрыла глаза покрепче Кассандра. Кисть руки, расслабившись, снова упала на колючие камни. Влажная ладонь расправилась мертвой улиткой.

— Тогда вы не узнаете, почему умерли оборотень и кукольница, — делано разочарованно проговорил призрак.

— Что? — подняла снова голову Кассандра. — Аты откуда знаешь?

— Знаю, — довольно качнула головой Эмили и протянула руку девушке. — Ну же, поднимайтесь. Не притворяйтесь, пожалуйста. Я знаю, вы можете и вам совсем не больно.

Немного поколебавшись, Кассандра протянула свою руку в сторону Эмили. Как ни странно, движение далось куда легче, чем она предполагала. По инерции сначала промахнувшись, она схватила воздух рядом с тонкой белой кистью. Но затем, повторив попытку, все-таки сжала детские пальчики.

Кожей их почувствовать Кассандра не смогла. «Видимо, из-за слоя грязи и пыли», — подумалось в краткий миг между тем, как она прикоснулась к Эмили, и тем, как оказалась вдруг стоящей перед ней во весь рост.

— А вы весьма высоки, — недовольно признала Эмили, глядя снизу вверх на Кассандру, возвышавшуюся над ней.

«Да, пожалуй, теперь затруднительно будет говорить со мной поучительно-высокомерным тоном», — подумалось девушке во время взаимного осмотра. Это была всего лишь маленькая девочка. В руках она держала флейту.

— Ну что, я могу, наконец, показать то, что вам необходимо видеть? — капризно надув губки, спросила девочка и, не оглядываясь, пошла прочь от Кассандры, углубляясь в темень, неподвластную слабому свету фонаря.

— Постой, — крикнула вслед Кассандра, пытаясь сориентироваться в пространстве.

Если она оставалась там же, где была до обвала, то в той стороне, куда удалился призрак, находилась глухая стена. Впрочем, точно сказать было невозможно — без фонаря. Обернувшись, Кассандра раскопала свой фонарь. Более яркий теперь луч осветил пространство. Там, где исчезла Эмили, зиял проход, которого не было до обвала.

 

Глава 13

Кассандра, осторожно переставляя ноги, медленно двигалась в направлении, указанном призраком. Только когда из темноты выбежал черный спаниель, она поняла, что идет верно. Снова послышалась флейта, наигрывавшая печальную мелодию. Знакомый мотив. Он был тягуч и печален, словно женщина оплакивала ускользающую свою красоту, которую никто так и не увидел в свете лунной реки, или мать пела колыбельную своим не рожденным детям…

В свет фонаря снова выбежал пес. Он махал хвостом и всем видом призывал следовать за собой. Спаниель словно предупреждал, что, несмотря на всю симпатию к девушке, не сможет задержаться дольше, чтобы не потерять из виду хозяйку.

— Гектор! — позвал из темноты голос, в котором чувствовалась нота ревности.

Не веря глазам, Кассандра увидела, как собака пропала, войдя в стену. Поводив фонариком, девушка сделала неуверенные шаги к тому месту в стене, куда ушли девочка и собака и откуда все еще раздавался неясный напев. В одном месте при ближайшем рассмотрении обнаружилось, что две стены находят одна на другую, оставляя небольшую щель. Сливаясь, кирпичная кладка делала незаметным зазор, вполне достаточный для того, чтобы протиснулся человек. Оглянувшись еще раз на каменную преграду, закрывавшую вход, через который сюда вошла, Кассандра пошла на голос из темноты.

Миновав несколько поворотов узкого коридора, девушка вдруг оказалась в жилой комнате. На комодах стояли канделябры с восковыми свечами, в желтом свете которых фонарик стал чужим и неестественным. Не поверив глазам, она выключила фонарик и снова включила его, втайне надеясь, что жилая комната ей мерещится.

Угнетающую тишину прерывало лишь громкое дыхание Гектора, который, довольно виляя хвостом, уселся у ног хозяйки. Мрачная комната навевала ощущение Средневековья, несмотря на пестрые ковры и полированную мебель красного дерева.

— Это и есть пещера Асклепия полная змей и прочих гадов, — горделиво сказала Эмили, небрежно поведя рукой.

У порога валялись брошенный сачок и опрокинутое ведерко речных ракушек. Невинное занятие всех послушных девочек с искусственно привитым пристрастием к естественным наукам, начиная с позапрошлого века. На стенах висели акварели, изображавшие виды средней Англии. Не верилось, что где-то там снаружи есть такая веселая трава и зеленые заводи с камышами, такое тихое ясное солнце и прозрачные тени облаков…

— Откроем забрала, — серьезным тоном предложила хозяйка.

— Девочка… — начала Кассандра, однако, о чем именно она будет говорить, так и не придумала. Но отдавать на волю ребенка русло разговора было совсем не в правилах детектива.

— Понятия времени как такового в моем мире больше нет, но признаюсь, что давно уже заскучала. Ожидание было слишком долгим. А ведь я всегда предпочитала разрывать бечевки на коробках, вместо того чтобы развязывать их.

— Но кто ты?

— Эмили. Я Эмили Барт. — На всякий случай она раздельно добавила: — Вы Кассандра. Кстати, занятное совпадение, не так ли? Открывать глаза Кассандре…

— Но ты мертва, утонула…

— Это все ложь! — Голос ребенка стал громким, словно многократно усиленный мощнейшей техникой на рок-концерте. Глаза моментально ввалились, скулы белыми костями встали над обнажившимися в оскале зубами. Маска смерти была мгновенной, но так разительно отличалась от мягкого овала детского личика, что у Кассандры мороз пошел по коже. Песок заскрипел на зубах, и во рту остался привкус тлена и пыли. — Все, что тебе рассказали, все, что про меня было написано, ложь. Меня убили, подло, нечестно.

— Но… если тебя убили, ты ведь должна знать — кто, — растерянно пробормотала Кассандра.

Все это было похоже на сон. Мираж страшной маски все еще не рассеялся и висел в холодном воздухе между девочкой и Кассандрой, словно марево, словно прозрачная кисея, на которой она была нарисована.

— Однажды Арабэлла украла у меня медальон. Доказательств не было, как и сомнений. Портрет матери я не снимала ни на минуту, однако родная сестра стащила его. С моей собственной жизнью произошла такая же история. Кто-то украл ее. Я стояла у воды и ничего не видела. Подошли сзади, толкнули в воду и, не позволяя выплыть, держали под водой, пока я не захлебнулась. По крайней мере, если бы не держали, я бы выплыла. Меня учили плавать!

— Кто хотел причинить тебе зло? Ничего не понимаю… И как я вообще могу расследовать дело такой давности?

— Вы же все равно расследуете убийства.

— Тебе не кажется, что поезд ушел? Ты мертвая уже слишком давно!

— Для меня нет срока давности, — наклонив голову набок, просветила гостью Эмили. — Со временем у меня собственные счеты, но справедливость всегда одинакова.

— Скажи, сколько тебе лет? — не сдержалась Кассандра.

— Мне двадцать один год. Если судить по датам на могильной плите.

— Ненавижу загадки. Игры — еще больше.

— Фи, какая вы скучная. А я так обрадовалась, что будет развлечение повеселей, чем ловля бабочек или поиски ракушек… Просто найдите убийцу, что вам стоит?

— Обратись в другое агентство, или что там у вас? Чертову епархию. Не желаю впутываться в это дело, — твердо ответила Кассандра.

— Вы уже впутались, и очень давно. Но я посмею вам напомнить то, что произошло совсем недавно. Оборотень и кукольница.

 

Глава 14

— Что тебе об этом известно?

— Кое-что. — Она убрала в угол сачок и ведерко, полное речных ракушек.

— Как они связаны с тобой?

— Не они, а их призраки. Здесь полно призраков, разве вы уже забыли свою увлекательную прогулку по лесу?

— Так это была ты?!

— Ну наконец-то! Но вернемся же к нашей игре. Итак, вы помогаете мне установить истину, я помогаю вам. Понимаете, мне кажется, я непременно должна наказать своих убийц. Или их потомков. Поскольку в моем распоряжении только они, я решила хотя бы таким способом помочь справедливости, как ей положено, торжествовать. Только и всего, — легкомысленно пожала плечами Эмили.

— По такому кодексу можно казнить кого угодно, хоть чертовых зеленых человечков. Потомки-то в чем виноваты! — возмутилась Кассандра.

Кассандра никак не могла уложить в голове то, о чем ей говорила Эмили. Не верить в это было так же невозможно, как прекратить слушать. Чудовищная какофония в голове оглушила Сент-Джонс, тошнота стояла комом в горле, словно ось, вокруг которой вращалась юла.

— Поймите, я всего лишь хочу понять, кто меня убил! А заодно немного развлечься, — теперь уже просительно говорила Эмили. Но что-то не давало Кассандре поверить в искренность просьбы. Девочка пыталась манипулировать детективом. Это раздражало больше, чем непонимание того, почему Кассандра не может освободиться из плена призрака. Для галлюцинации Эмили была слишком навязчива. — Мало того что вся моя жизнь была сплошь пением сирен и отблеском фата-морганы, так еще и смерти мне не дано. Я хочу только покоя. Упокоиться с миром, как пастор говорил. Подумайте, разве не ради справедливости вы вообще занимаетесь своим делом?! Ах, как мне повлиять на вас?!

— Например, предоставить доказательства того, что тебе действительно известны факты о расследовании, которое я веду.

— Вам придется поверить мне на слово. Вы моя должница. Не хотела говорить об этом, но раз вы так упрямы… — Эмили тяжко вздохнула. — Скажите, кем вы меня видите?

— Гребаной девчонкой лет десяти, — настороженно ответила Кассандра, пытаясь понять, какую ловушку ей расставляют.

— Что с вами случилось в десять лет? — поморщившись, настаивала Эмили.

— Что, мать твою, ты хочешь сказать?

— Правду. Если не хотите, можете не верить, дело ваше. Но помочь мне придется. Иначе…

— Что иначе? Чем ты меня можешь напугать?

— Подкупить, мы ведь играем. Моя первая крупная взятка. — Эмили азартно подмигнула. — Я могу вас отсюда выпустить.

— Да кому это может быть под силу? — Ни за что Кассандра не могла поверить, что эта несуществующая девочка сможет расчистить многотонные завалы из камней и кирпича.

— Вы можете проверить, — с заправским видом бывалого игрока в покер предложила Эмили. — Стоит лишь начать игру и ответить после моего «Марко» — свое «Поло»

Бред, все это бред и не может происходить на самом деле. Но… что такого, почему Кассандра так против того, чтобы помочь Эмили? Это действительно ее работа. Ну а потом, вдруг убийства не прекратятся? Если это в силах Кассандры, она сделает все, что нужно для того, чтобы раскрыть преступление. Пусть хотя бы и двухсотлетней давности.

— Хорошо! Согласна, будь я проклята! — решительно вскинула голову Кассандра.

— Я верила в вас, — кивнула Эмили. — Буду помогать. Итак, Марко…

— Поло, — выдавив сквозь скрипнувшие зубы, откликнулась Кассандра.

— Не надо так кривить губы! Вы думаете, как воображаемая мертвая девочка может помочь расследовать убийства?

— Без обид, но обычно я предпочитаю справляться сама…

— А если я расскажу кое-что про Лилиан, — подняла бровь Эмили и невинно возвела глаза к потолку.

— Лилиан? — Кассандра ошеломленно раскрыла рот, но тут же закусила губу. Ее расколола маленькая хитрюга.

— Ну да. Кукла. Точнее, пять кукол. Вы, наверное, думаете, что они связаны с убийствами? — Эмили выждала время, но Кассандра отказывалась играть с ней. Вздохнув, Эмили продолжила: — Так вот, они связаны. Это не просто куклы. Внутри каждой из них тайник.

— Что же спрятано в этом тайнике?

— Не знаю, что в других Лилиан, но в той, что принадлежала мне… А впрочем, не желаете ли взглянуть сами?

— Я?

— Да. Я подумала, что это будет лучшим доказательством моих добрых намерений.

— Пожалуй, — неуверенно согласилась Кассандра. Она не хотела вспугнуть или разъярить призрак.

— Ну будет, будет, — улыбка Эмили стала несколько более натянутой. — Вон там, за комодом.

Кассандра обернулась в указанном направлении. Ничего не заметив с первого взгляда, она подошла и, чтобы лучше разглядеть, сняла канделябр со свечами. Посветив себе, она заметила в стене кусок отбитой штукатурки. Деревянная дверца заменяла несколько кирпичей, и, видимо, когда стена была побелена, этот потайной шкаф заметить было крайне сложно.

— Откройте ее, — подбодрила детектива Эмили.

Кассандра, всю жизнь «мечтавшая» действовать по чьей либо указке, открыла дверцу. Внутри небольшой ниши сидела Лилиан. Толстый слой пыли белесой вуалью лежал на волосах куклы, почти совсем обесцветив их. Сначала показалось, что кукла состарилась и поседела. Взяв ее в руки, девушка удостоверилась, что игрушка была точно такой же, как в ее детстве. Абсолютно такая же, заколотая в миниатюрной лавке, изображала кукольницу.

— Ах, моя малышка, — проворковала Эмили почти над самым ухом Кассандры, отчего та вздрогнула так, что едва не уронила куклу. Фарфоровая голова куклы, защищенная золотистой шевелюрой, возможно, и не разбилась бы от удара о камни, но рисковать все же не следовало.

— А теперь открутим ей голову, — плотоядно прошептала Эмили, едва не облизываясь.

 

Глава 15

— Ну же, Кассандра, не стесняйтесь. Она не обидится. Правда, Лилиан? — сюсюкала Эмили.

Кассандра, передернувшись, стала крутить голову. Та поддавалась туго, словно крышка духов, хорошо притертая к бутылочке, но все же поддавалась. Открутив голову, девушка заглянула в нее, но увидела только отвратительный комок свалявшихся волос. Руки Кассандры тряслись. Она положила голову на комод рядом с канделябром.

— Теперь посмотрим, какая начинка у этого славного пирожка, — продолжала зловеще нашептывать Эмили.

Словно во сне, Кассандра заглянула внутрь куклы. Ничего не заметив с первого взгляда, она, двигаясь как заведенная, приблизилась к свету. Из горла игрушки выглядывала пачка бумаги, свернутой в рулон.

— Але оп, как говорили в деревне, — довольно провозгласила Эмили.

— Что это?

— Это часть моего договора. Думаю, вам это поможет. По крайней мере вы убедитесь, что я говорила правду. Теперь вы точно знаете, зачем ищете Лилиан. Вам ведь интересно, что внутри?

Кассандра вынула из туловища игрушки пожелтевшие листки бумаги. Хотя дат не было, записи носили определенно дневниковый характер. Оглянувшись на Эмили, которая снова уселась на кровати и прикручивала кукле голову на место, девушка повернулась к свету.

— Если можно, вслух. — Эмили внимательно следила за каждым движением девушки. Приведя Лилиан в порядок, она, обняв куклу, устроилась удобнее, словно ребенок, который собрался послушать обычную сказку на ночь.

«За неделю до отъезда, когда сестры бегали как умалишенные по дому, пытаясь понять, с чем именно им труднее расстаться, и (о, глупость!) пытаясь упаковать почти всю свою прежнюю жизнь в дорожные сундуки, я собрала книги в библиотеке, в которых говорилось о геенне, куда мы изгоняемся из нашего рая.

Особенно интересной мне показалась самая глупая из этих книг. „Френология. Английские типы“ — название вполне соответствует бессмысленному содержанию. На одной примечательной картинке я увидела девять портретов — к каждому графству изобразили свой тип.

В Корнуолле живут дикари, которым Жозефа показалась бы истинной Афродитой. Камбрию населяют очень милые обезьяны. В Аранмур и Западный Керри я не поеду даже под страхом смертной казни.

Брат сказал, что хочет посетить Девоншир, чтобы познакомиться с той прелестной леди, которая нарисована на картинке… Я тоже могу так уложить волосы — Арабэлла давно уж просила согласия, чтобы заняться моими „космами“. Надеюсь, он забудет эту слащавую дурочку. Книгу я запрятала подальше, а страницу с девонширским типом разорвала на мелкие кусочки.

Арабэлла говорит, что никогда так не страдала, как на корабле. Еще бы! По требованию капитана она вынуждена была сдать ему маленькую жаровню, которую специально заказала в Бриджтауне перед дорогой. Эта курица сжигала в ней то, что ни в коем случае не должны были увидеть ни моряки, ни даже русалки — судя по ее категорическому отказу от того, чтобы выбрасывать свои тряпки в море. А я бы согласилась вечно жить в пути. Чтобы Эдвард лазал по канатам, чтобы мы с ним смотрели на горизонт и спорили, Америку увидим или Индию…

Ура-ура, мои стихи пользуются шумным успехом. С тех пор как мы поселились в Лондоне, уже дважды переиздавался сборник, написанный мною в пути. А ведь я чувствую, что новые будут лучше. План сработал, напрасно боялась глупая Жозефа, все идет замечательно. Не понимаю ее пророчеств, что такое десять лет в сущности, разве это не целая жизнь, моя жизнь, жизнь гения?! Наконец-то папа увидел, что я самая лучшая из всех его детей, даже лучше Эдварда! А уж про жалкую зануду Арабэллу и говорить не приходится, ее физиономия становится кислее день ото дня и скоро станет совсем похожа на лимон.

Когда папа сказал, что Эдвард уедет в Итон, но мне с ним ехать нельзя, я почувствовала, что умираю. Никогда не плакала, а в тот день от слез у меня болела голова, и я не могла подняться с подушек, чтобы посмотреть, как отъезжает экипаж…

Мне бы хотелось плыть и плыть по морю… и никогда не приезжать в Англию. Все оказалось не так, как представлялось дома. Гораздо, гораздо хуже.

Мне иногда снятся странные сны. Жозефа в такие ночи говорила, что духи уводят меня в лес, но я не должна идти за ними, потому что вернусь уже не такой, как была. Я любила эти сны и ждала их. Что за печаль, если в один прекрасный день мне не удастся собрать все свои части воедино наутро!

Так вот, один из таких снов пришел ко мне в последнюю ночь, проведенную в нашем доме на Ямайке. Мне снилось, что все духи и говорящие животные из детских сказок позвали меня с собой. Я пошла за ними, хотя была уже большая и давно забыла глупые россказни Жозефы. Но в эту ночь они были моей армией, и я повела их в последний бой.

Я продиралась вместе с ними сквозь мангровые заросли, оглядывалась на мою рать и видела большие маски, разрисованные белой и красной красками. Маски в танцующем свете факелов казались живыми лицами, меняющимися в ужасных корчах.

Мне не было страшно! Потому что все эти чудовищные лица, говорящие животные, летающие пауки — все это мои воины, готовые умереть за меня, и я радовалась, что у меня такие смелые и верные бойцы.

В лесу, куда мы пришли, ждали другие солдаты. У большого костра мне вручили маску, сделанную специально для меня. Дали в руки копье и кубок кипящего тумана. Жозефа большим ножом, прокаленным в огне, отрезала мои волосы и вымазала мне руки красной кровью петуха, зарезанного над костром, вокруг которого сидели куклы. Как ей удалось стащить все игрушки у сестер, ума не приложу. Близняшки не расстаются с ними до сих пор и даже запирают шкаф, куда прячут их на время обеда или прогулок.

От первого глотка из кубка стало весело, так весело, что я, не сдержавшись, пустилась в пляс, и животные повторяли за мной движения. От второго глотка я почувствовала такую силу, словно в грудь поместили целую гору — с лесами, камнями и верхушкой, терявшейся в облаках. От третьего глотка ужасная злость закипела во мне, будто лава расплавилась внутри Везувия и готова вот-вот перелиться через край.

Тогда я закричала и повела свою армию в бой. При выходе из леса нас ждали фаланги противника. Сталь сияла в лунном свете так, что резало глаза, будто от лучей самого яркого солнца. Хоругви развевались на их кизиловых сариссах [9]Древнегреческое ударное копье, пика. Использовалась в македонских фалангах.
.

Бронзовые коринфские шлемы скрывали лица солдат, и огромные гребни из конских волос развевались на ветру. Как только враг увидел нас — страшный грохот раздался. Тысячи махайр ударили одновременно по щитам, и дрогнула моя армия.

Но волшебный напиток, приготовленный Жозефой, сделал меня бесстрашной. Я закричала диким голосом, и мои воины ответили мне. Желание разорвать стройные ряды противника, кромсать их тела, вырвать их сердца переполняло меня. И начался не просто бой. Это был праздник крови. Это было торжество смерти. Это была битва богов.

Мои верные воины сражались не на жизнь, а на смерть. Как я гордилась ими! Среди них были видом полностью животные, реальные или же фантастические. Ангелы были со мной — ведь они тоже не люди и не птицы! Значит, и победа была моя.

Вот мы смели строй фаланг, многие латники лежали, и гиены еще у живых глодали их лица. Мои смелые воины вырезали сердца из-под бронзовых лат и поедали их на глазах умирающих. Стоны и крики раздавались на поле битвы. Кровь плескалась уже по колено.

Я искала своего главного врага. Не хотела, чтобы кто-то другой убил его до меня. Наконец мы встретились. Все остановились и молча наблюдали за ходом нашего поединка. Всех мы превзошли в ярости и жестокости. Сердце возликовало, когда мой меч вонзился в грудь воина.

Молча упал он на колени передо мной. Скатился шлем с его головы, и я увидела его лицо. Ужас ледяным кольцом обхватил меня, когда я увидела, кого убила. Я захотела умереть сама, потому что жизнь без него теперь ничто для меня. Такая победа хуже смерти. Целый мир будет тесным как скорлупа ореха — ведь не будет там его со мной.

Но тут Жозефа разбудила меня и стала прощаться, она сбежала от своих новых хозяев, чтобы в последний раз увидеть меня. Я не слушала ее глупых слов. Не видела ее слез — потому что мои собственные слезы застилали мне глаза. Я побежала в спальню Эдварда, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.

Наступало утро. Арабэлла застала меня в спальне брата и отругала, но обещала не рассказывать отцу — он-то думал, что я давно уже перестала спать с Эдвардом в одной кровати. Но что мне делать, коли звезды щекочут мне глаза и мешают заснуть? Я не виновата, что луна слишком ярко светит в окно моей спальни, и только звук спокойного дыхания брата может прогнать страшных чудовищ из леса.

Мне пришлось надеть дурацкое платье и даже пить чай вместе с сестрами, пока мы были на корабле. Но пастор был с нами и давал нам уроки как прежде. Эдвард учил меня завязывать морские узлы и ставить силки на чаек. Ночью мы спали с ним в одной каюте — так чего же мне было желать еще? Это было не самое худшее время…

Откуда мне было знать, что последует далее? Я считала, что после темноты всегда наступает рассвет. Но вот наступил новый день, и Эдвард уехал. Не помогли мои просьбы. Никто не хотел верить, что я не смогу без него.

Не думала, что можно быть настолько жестоким — чтобы разлучить меня с братом. Как? Как можно разделить одно целое? Как можно разрезать человека на две половины и требовать, чтобы он продолжал жить. Впрочем, всем плевать на мою жизнь, они требуют лишь „вести себя хорошо“.

Тысячи кузнечных молотов беспрестанно стучат в моей голове… Хорошо же — разбить мое сердце и потом просить успокоиться!

Я могу лишь одним способом выполнить их просьбу, пусть только подождут немного, с удовольствием навеки избавлю этих жестоких людей от себя! Не желают потворствовать моим прихотям, говорит Арабэлла? Последнюю просьбу умирающего они называют прихотью. О, жестокие, жестокие люди!

Отчетливо помню случай, который разбил бы мое бедное сердце, не будь оно и так уже из тысячи кусочков. В один из моих „хороших“ дней я смогла сама подняться наверх и даже дошла до папиного кабинета. За окнами с деревьев сыпались золотыми монетами листья, расцвечивая мозаикой красные дорожки перед домом. Какие богачи, подумалось мне, все остальные люди. Они ходят по золоту и не знают, насколько счастливы. В этот ясный осенний день, как я знала, папа приехал из Лондона. Но задавака Арабэлла, которая отиралась у него в этот момент, оттолкнула меня от двери, не позволив даже войти.

— Уходи, Эмили, прогуляйся в парке. Отец сейчас занят делами. — На мои протянутые в мольбе руки у нее не нашлось ни одного слова жалости или участия. Зато, повернувшись к папочке, она потребовала: — Отец, прошу тебя!

— Да? — переспросил он в сомнении. Как очевидна была в тот момент его готовность принять на своей груди ту, которая так нуждалась в отеческой заботе.

— Пожалуйста, я прошу, — твердо повторила подлая интриганка и с ужасным грохотом захлопнула дверь прямо перед моим лицом, мокрым от слез.

Так тяжело быть столь ненавидимой самыми близкими родными! Теперь как никогда нисколько не сомневаюсь, кто именно повлиял на батюшку и отвратил его сердце от меня. И еще почти уверена, кто виновен в том, что я так редко вижу единственную отраду, доступную мне, моего бесценного Эдварда, единственного из всей семьи, кто, может быть, любит несчастную страдающую Ли…

От лекарств видения становятся смелее. Они уже не спрашивают робкого позволения навестить меня. Лекарства служат им разрешением. Но врачи говорят, что без них я умру.

Когда я попробовала отказаться от них — боль в ногах и руках чуть не разорвала меня. Едва дотянулась ослабевшей рукой до коробочки. Я пленница отныне. Пленница жизни, заложница смерти. Лишь с визитом брата возвращаюсь на землю я настоящая.

Все только рады. Я стала тихая. Лежу, заточенная в своей спальне, не мешаю им наслаждаться жизнью. Даже Эдвард забывает меня. У него теперь новая жизнь, друзья, неизвестные мне занятия.

Он говорит, что научился плавать… Мы когда-то хотели научиться вместе, но ждали только разрешения папы… Теперь он один делает все то, о чем мы мечтали вместе.

Он остался жить, а я умерла. Я сказала это ему потихоньку, чтобы Арабэлла не слышала. Она взяла дурную привычку вечно сидеть подле меня. Будто ее кто-то просит! Оставьте меня одну! Тем скорее умру и не буду утруждать вас.

Вчера Арабэлла наконец сказала правду о своем истинном отношении ко мне. Красная от злости сестра вскричала, что это я убила нашу матушку. Теперь я знаю, почему они все так ненавидят меня. Все, кроме Эдварда. Ведь он, так же как и я, не помнит матушку и ничем ей не обязан.

Потихоньку выпытала у Лидии, самой доброй из всех, что она думает? Большой ли это грех убить собственную мать? Бедняжка побледнела и спросила, откуда в моей голове такие мысли. Не стала говорить, не хочу, чтобы Арабэлла пострадала за свою правдивость.

Завтра мой день рождения. Отец обещал, что Эдвард приедет, всю неделю готовилась. К счастью, болезнь отступила, и я могу сейчас выходить в парк. Давно не видела маленького волчонка, этого шекспировского Калибана. Живу как Миранда, отлученная от мира, поэтому мне любопытно, как поживает даже грубый дикарь лесничий.

Не забыл ли алфавит, которому я пыталась его научить? Не забыл ли свою маленькую госпожу? Подкармливает ли фей у фиалковой лужайки? Не мучает ли маленьких ящерок-дриад?

Ах, как я зла! Калеб, маленький негодяй, убил прелестную птичку. Проверила потом в атласе, она называется Vanellus vanellus, Калеб ее назвал луговка. Ну и трепку же я ему задала! Будет знать впредь, как мучить бессловесное создание, божью тварь, такую же, как он. Вернувшись, узнала, что Эдвард не приедет.

Злой, злой отец не желает приказать ему приехать ко мне. Я непременно хочу умереть, непременно сейчас! Как все меня ненавидят и за что же, за что? За то, что я убила маму. Я так и сказала отцу. Когда он в очередной раз отказался вызвать Эдварда из колледжа.

Прощай и ты, Арабэлла. Благодарю тебя за то, что объяснила причину ненависти, которую вы питаете ко мне. Но знай, что я ни за что не хотела лишать вас матушки. Я бы предпочла сто раз умереть, но не рождаться вовсе и не убивать ее своим рождением. Только боюсь, что никому не под силу по собственной воле умереть до рождения. Не плачь, о милая сестра, можешь забрать себе Гектора, он так тебе нравится. Прости, что подложила мертвую птичку в твою любимую шляпку.

Глупость проговорилась о том, о чем молчало жестокосердие. Не зря стало так холодно. Я знала. Знала уже давно — в тот день, когда мне приснился сон. Когда я убила Эдварда собственной рукой, и по рукояти меча стекала его горячая кровь. Напрасно они ругали Энни, глупая горничная ни в чем не виновата. Вчера умер Эдвард. Сегодня умру я.

Сегодня первый день вышла в гостиную. Вернее, меня вынесли в кресле — клянусь, путешествие стало для меня по тяжести сравнимым с переходом Ганнибала через Альпы.

Бесчувственная, ледяная, как дохлая рыба, Арабэлла глупа невыносимо. Как смеет она поучать меня! „Ах, надо держать себя в руках. Ах, не надо так страдать из-за смерти Эдварда“. Она не знает истинной любви, ведь об этом не пишут в учебниках по этикету. Таким благовоспитанным леди, как она, не пристало испытывать настоящие чувства. Будь она проклята вместе со своей благовоспитанностью. Меня-то ей не удастся прибрать к рукам, как остальных сестриц. Ведь у меня в отличие от них есть ум собственный, а не из проповедей столетней давности и сердце, способное чувствовать.

Над моей кроватью, вернее одром, висит портрет, сделанный почти в первый день по приезде в Лондон с Ямайки. Не узнаю себя на собственном портрете.

Душа не умирает после смерти тела. Дух Эдварда витает где-то в пространстве. Но отчего же он не навестит мою душу, пленницу Арабэллы и отца? Или он тоже винит свою маленькую сестру в чем-то? Или он тоже хочет наказать меня?

Но разве я не наказана уже, будучи заточена в теле, которому чужды тепло летнего дня и свет огня в рождественском очаге? Которому непосильны звуки дня и шумы ночного леса?

Вчера я впервые после моей духовной смерти прогулялась в лесу. Арабэлла думает, что я не выхожу за пределы парка. Мой цербер не так внимателен. Я нашла, что волчонок повзрослел.

Калибан не забыл грамоту, которой я его обучила. Он не забыл фей. Он не забыл ту, которая была раньше мною. О, это было единственное дружеское лицо, увиденное мною за последние годы после смерти Эдварда.

Да. Теперь я не боюсь говорить, что он умер. После визита такой гостьи, как смерть, разве есть что-то страшное? Калибан не пытается развлекать меня и не делает вид, что все осталось по-прежнему. Он понимает, что пропасть, разделяющая нас, глубже Атлантического океана, дальше расстояния от Луны до Солнца. Он не убил ни одного чибиса со дня моей смерти. Благодарю его за это.

Жозефа обещает мне, что я снова смогу писать стихи. Возможно ли это? Скорее из могилы встанет Эдвард и снова улыбнется мне, как бывало прежде. Глупости. Не верю ей и не поддаюсь на ее уговоры.

О, Боже, Боже! Я не хотела верить письмам, которые мне приносила Арабэлла. Я даже сначала подумала, что это она сама писала, чтобы задержать меня здесь на лишний день, час… Напрасная надежда! Но она все читала и перечитывала мне эти письма. А потом оставляла их с подчеркнутыми строками.

Книга его стихов появилась среди остальных моих настольных книг. Стихи меня заворожили. Несмотря на все недостатки, о которых я не могла умолчать и о которых мне пришлось написать ему, так как Арабэлла отказалась писать, ссылаясь на то, что это якобы невежливо.

Невежливо, подумать только! Да что эта глупая курица понимает в поэзии?! Когда душа говорит с душою, нет места общественным правилам, морали или невыносимо глупым понятиям хорошего тона.

Завтра. Это такое огромное слово и такое маленькое расстояние для того, кто уже перешагнул край вечности. Завтра он обещал прийти снова. Уже в четвертый раз. Я не могла найти в себе силы, чтобы выйти, ни в прошлый, ни в позапрошлый его визит. Хотя Арабэлла говорила, что я выглядела вполне хорошо для своего состояния.

Ох нет, не могу! Не в силах заставить себя подняться с постели, и ноги мои дрожат, хотя слабый вес тела, вернее того, что от него осталось, не давит на них, не прижимает к земле. Как? Как такой джентльмен с ясными глазами, прекрасный как принц из далекой страны, мог польститься на бледный немощный призрак давно умершей чернавки?

Я видела его впервые и представляла, что, возможно, таким же стал бы Эдвард, кабы я не убила его. Эти светлые волосы, длинные сзади и слегка завивающиеся у висков. Эти ясные глаза, доверчиво глядящие в омут, который собой представлял, наверное, мой взгляд.

Завтра снова увижу его! Арабэлла говорит, что я не должна так явно показывать свои чувства, но как бы я смогла сдержать их? В силах ли слабой, почти умирающей скрывать свои подлинные переживания.

И зачем бы это? Разве успею устыдиться их впоследствии? Ведь для этого необходимо время, а у меня его нет. Каждый день может оказаться последним моим днем на этом свете.

Я не могу, в отличие от нее, играть с мистером Миллером в саду. У него были платком завязаны глаза — и он шел на звук колокольчика в руке Арабэллы. Подумалось, как было бы хорошо, если бы я умерла…

Он ангел, решительно он ангел! Арабэлла тоже считает, что это существо высшего порядка. По крайней мере смотрит она на него так, будто молится перед алтарем с картиной Веласкеса.

Она позволила нам прогуляться по парку, хотя настояла, чтобы в отдалении шел слуга с моим креслом, которое он подставил бы сразу, как только мистер Миллер махнет рукой.

Но я не позволила свершить это святотатство и прервать священное наше уединение. О, я хотела бы вечно идти так, опираясь на его крепкую руку, глядя в его светлые глаза, внимая его стихам! Он мой Орфей, я знаю это, я так решила.

Гектор отчего-то невзлюбил мистера Миллера. Эту глупую собаку приходится удалять, когда нас навещает наш друг. Арабэлла обещала присмотреть за спаниелем, к тому же доктора всегда были против присутствия пса, утверждая, что шерсть вредит моим слабым легким. Ничто не вредит моим бедным легким и нервам так, как их лекарства!

Джейн и Лидия снова навещали тетку. Спустившись ко мне, они трещали как глупые сороки до тех пор, пока у меня не разболелась голова. А я так ждала Арабэллу с известиями от нашего друга.

Наконец близняшки оставили меня. Но прошло долгих томительных два часа, пока Арабэлла не решилась сказать мне правду. Удивляюсь, отчего люди боятся правды? Надо всегда говорить ее. Говорить в лицо, не прикрываясь правилами хорошего тона и мнимой любовью. Я так и поступала всю свою горькую и короткую жизнь. Отчего же со мной не хотят поступать так же?

Отец отказал мистеру Миллеру. Он сам соизволил приехать и лично изложить свои соображения. Видите ли, средств у мистера Миллера недостаточно для содержания даже здоровой жены. Но мне ведь определенно лучше!

С тех пор как мистер Миллер стал навещать меня, смерть только однажды подступала ко мне так близко, что я почувствовала ее холодное и смрадное дыхание. Тогда причина была в ужасном восточном ветре, который преследует меня и хочет свести в могилу.

Глупый, злой мальчишка! Раб, уродливый дикарь! Калибан тоже взялся меня расстраивать своими разговорами. „Этот красавчик“, как он мило называет благородного мистера Миллера, не стоит, по его словам, даже ноготка с моего мизинца.

Да что он знает о ценности того или иного? Он, всю жизнь провозившийся в навозе и среди животных? Пусть же все насладятся моей смертью, которую пришлось ждать так долго! Я с радостью умру, предпочту лежать в сырой могиле, в этом болоте, чем слушать их глупые себялюбивые разговоры!

Завтра будет свадьба. Не верю, что решусь бежать от батюшки вместе с моим милым мистером Миллером и верной Арабэллой. Отец так и не пришел помолиться со мной в последний свой визит. Нет, не смягчилось его сердце, права сестра! Побег — единственная для нас возможность обрести свободу и счастье. Платье висит в шкафу, и фата из пожелтевших кружев, которые когда-то украшали голову моей матери, лежит в изголовье моей кровати. Завтра будет свадьба?

Мне только что пришло в голову… Но хочу вначале поговорить с Арабэллой. Как унизительно, что приходится обсуждать с ней то, что должно быть лишь между двумя.

Арабэлла мерзкая предательница! Все решено. Если я не нужна никому в этом мире — этот мир не нужен мне. Послала за Жозефой среди ночи. Я решилась».

 

Глава 16

— Ну что? Возьметесь ли вы, Кассандра, найти моего убийцу? — сурово проговорила девочка, с видом жреца, занятого священнодействием.

— С какой радости? — зевнула в ответ Кассандра.

— Это не будет безвозмездным подарком. — Девочка испытующе воззрилась на гостью. — У меня есть чем заплатить.

— Чем же это? Могильной пылью? Картонной короной? Я живу здесь и сейчас, пусть и в компании с глюками. А ты истлела черт знает сколько времени назад. Да и вообще, была ли ты на самом деле? Одни думают о тебе так, другие эдак. Такого никогда не бывает с нормальными людьми.

— Нормальными? — слащаво улыбнулась Эмили.

— Теми, которые есть на самом деле, — покровительственным тоном пояснила Кассандра.

— А ваши стихи были на самом деле?

— Мои стихи были. Потому что я была. — Кассандра пожала плечами. Разговор вообще пошел не в ту сторону, что она ожидала.

— Ах, это ваши стихи. Уверены? — продолжала настаивать Эмили, что уже начинало раздражать.

— Я их сама сочинила… они пришли мне в голову. В мою голову.

— Что, если ваши стихи вам не принадлежат? Вспомните, сами ведь задумывались об этом. Что, если это действительно не ваше? И за то, что мы приписываем себе чужое, следует наказание! — торжествующе закончила Эмили.

— Какое? — насторожилась Кассандра. — У меня отнимут конфетки?

— Вы ведь перестали писать «свои» стихи! Так вот. Я могу сказать, почему.

— Пошла ты к черту, — огрызнулась Кассандра.

— Вы там бывали прежде меня.

— Не желаю слушать! — Кассандра точно знала, что и девочка, и этот разговор только кажутся. Если она просто не будет обращать внимание, то, возможно, вернется ее реальность?

— Сделайте то, о чем я прошу. Это принесет пользу и мне, и вам… и еще многим другим.

— Если я отсюда выберусь, — пробормотала Кассандра.

— Обещайте, и вернетесь к себе! А уж я-то смогу найти дорогу к вам, помните сказку про девочку-с-пальчик? Я найду вас по ракушкам, за неимением хлебных крошек, — указала девочка на ведерко с ракушками, безусловно довольная своей сообразительностью.

— Бред… — Кассандра закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. — Тогда, чур, ты оставишь меня в покое. Это значит, что ты не будешь вмешиваться. А также, будь любезна, никаких стихов. Ничьих!

— Вы имеете в виду моих стихов. Обещаю. Клянусь! — патетично поклялась девочка-призрак, просияв от удовольствия.

— Значит, ты говоришь, что не собиралась умирать? — нахмурив брови, спросила Кассандра, пытливо всматриваясь в бледный овал лица Эмили.

— В день моей свадьбы, которого я так ждала? Ну уж нет. Я, может, и неуравновешенна слегка…

— Да, самую малость, — осклабилась Кассандра.

— Но отнюдь не идиотка, — вскипела Эмили.

— Что произошло накануне свадьбы, ты, конечно же, не помнишь? — примирительно и с профессиональным уже интересом продолжила Кассандра помимо своей воли.

— Разве вы не видите, сколько мне лет? Вы ведь прочли, как мало было у меня причин смерти именно в этот день, — гневно воскликнула Эмили.

— Я вижу, что ты испорченная и капризная девочка. Что ты изводила своими причудами тех, кто тебя любил. Что, возможно, тебя и следовало отшлепать, но смерти ты не заслуживаешь. Я найду причину. Найду виновного, кем бы он ни оказался, — твердо пообещала Кассандра. Пламя свечей в знак закрепления уговора дрогнуло.

— Это все, что мне от вас было надо — удовлетворенно кивнула Эмили. Затем протянула куклу Кассандре и сказала — А теперь, Кассандра… Марко, я твой кошмар — проснись!