Когда захлопывается одна дверь, распахивается другая… В Алис-Спрингс дверь с табличкой «Мясо» захлопнулась в результате восьмилетней, почти непрекращающейся засухи — а засуха здесь действительно засуха, — в то время как дверь с надписью «Туристы» с каждым годом раскрывается все шире.

Что же привлекает сюда туристов? Пустыня, огромное, сухое сердце страны; необычная природа, волнующая своей строгой и грубоватой красотой; австралийские легенды, навевающие воспоминания о далеком прошлом и рассказывающие о сильных, умеющих за себя постоять, бесстрашных людях; сочетание жаркого солнца и прохладных ночей в современных отелях и туристских лагерях и мотелях; великое множество людей; масса сувениров; разнообразие организованных экскурсий.

Алис-Спрингс лежит у подножия гор Макдоннелл, которые возвышаются над красной песчано-каменистой равниной, тянутся на расстояние в четыреста миль с востока на запад и имеют вершины, достигающие более четырех тысяч футов. Горы с отвесными скалами и ущельями, дикие и пустынные, красные и разъеденные эрозией, покрыты пятнами оливково-зеленой акации, которая еще каким-то чудом уцелела. И огромное количество мух. Чем они кормятся? Весь скот отсюда ушел, не осталось ничего живого; я не видела даже ни одного кролика. Но мухи живут.

В Лав-Крик — пятьдесят миль восточнее Алис-Спрингс — находится скотоводческая станция, через Которую тянется пятисотмильная цепь гор Макдоннелл. И течение сорока лет владельцы станции выращивали лошадей для индийской армии, которые жили среди скал и спинифекса. Закаленные и выносливые, они не боялись тяжелых условий. Затем торговля лошадьми с Индией прекратилась, и Лу Блумфилд, хозяин станции, начал разводить скот на мясо; лошади же его постепенно одичали. С течением времени нужда в них вновь возникла, но на этот раз уже для внутреннего рынка. Тогда Генри Блумфилд, сын Лу, поймал и приручил небольшое число диких лошадей.

В наше время засуха окончательно погубила и диких лошадей, и другой скот. В Лав-Крик содержалось когда-то от семи до восьми тысяч голов скота, теперь от него ничего не осталось. Тот скот, который Блумфилды смогли собрать, они перегнали в Южную Австралию, где арендовали станцию. Старую ферму заняли два брата, Гил и Дуг Грин, которые своими руками отремонтировали ее на австралийский манер, построили несколько деревянных домиков и купили старенький, но крепкий маленький автобус, в котором они вывозят туристов каждое утро на экскурсию по горам, вытряхивая из них душу, поскольку дороги в этих местах не имеют ничего общего с тем, что мы понимаем под этим словом.

То, что делает пребывание в Лав-Крик незабываемым, — это не только величественная природа, но и необыкновенный энтузиазм братьев Грин. Они приехали с юга как подрядчики по закупкам леса, и здесь им понравилось. По натуре они романтики и видят в каждом обросшем щетиной, свертывающем сигарету скотоводе отважного ковбоя с его инстинктивным знанием законов природы и окрашенным стоицизмом чувством юмора. «Их дома — это их шляпы», — говорят Грины и рассказывают нам истории, иллюстрирующие характер этих бродяг. Когда завывающий шторм прогнал перед собой стену песка через огороженное хозяйство, гость выразил сочувствие разоренному скотоводу, а тот ответил:

— Что ж тут плохого? Хорошая погода для ветряной мельницы.

Они известны своими меткими характеристиками. Когда у одного мужчины вскочил фурункул на шее и он вынужден был склонить голову на одну сторону, скотоводы сравнили его со старой вороной, засунувшей голову в горлышко бутылки из-под соуса. В женщинах они видят мало толка. Когда какая-то дама, сбившаяся с пути, спросила, как проехать к Алис-Спрингс, ковбой молча показал ей дорогу в направлении, противоположном тому, куда она ехала.

— Вы уверены, что это правильно? — спросила дама.

— Если хотите, продолжайте ехать так, как считаете нужным, мадам, но проверьте, хватит ли вам бензина на двадцать три тысячи девятьсот и еще пятьдесят миль.

Они в большой дружбе с лошадьми. В лучшие времена в Лав-Крик лошадей не объезжали, а лаской привлекали на свою сторону. Необъезженного жеребенка оставляли в загоне вместе со старой мудрой лошадью и несколько дней не обращали на него внимания. Тем временем старую лошадь ласкали, то и дело надевали и снимали с нее уздечку и седло. Жеребенок проявлял любопытство, затем начинал ревновать и терся поблизости. Через несколько дней ему протягивали руку и жеребенок обнюхивал пальцы. «Когда он дотрагивался до вас, чтобы привлечь внимание, он ваш». Но первый сигнал должен подать жеребец, а не человек. Грин передал мне рассказ старого ковбоя: «Лошадь должна доверять вам, и вы должны помогать лошади — никогда не расслабляйтесь в седле. Ваша задача не заставлять лошадь делать больше, чем она уже сделала, и помогать ей на каждом дюйме пути. После этого она поможет вам. Может статься, что однажды ваша жизнь будет зависеть от нее». Прирученные лошади помогают потом сгонять других лошадей, которые намного быстрее, умнее, хотя и более дикие, чем представители других пород скота.

Когда Лу Блумфилд привез свою невесту в Лав-Крик, он построил дом с толстыми глиняными стенами, однокомнатный, с большим камином, но, очевидно, без окон. Сейчас это гостиница для туристов, где по вечерам Гил Грин показывает куски горных пород и беседует о геологии. Здесь, в Центре, говорит он, земная кора, возможно, наиболее древняя. Миллионы лет назад слои осадочного известняка легли на кварцевую кору, которая, в свою очередь, наверное, старше его на тысячу миллионов лет. Породы содержат окаменелости обитателей морей, которые погибли несколько геологических эр назад. Ряд гигантских, удлиненных, сместившихся пластов или серия смещений сжали все эти слои и поставили их в перпендикулярное положение вместо горизонтального. Если вам удастся забраться на крутые, остроконечные горы над криком, открывающийся вид сразу же напомнит о море, — яростном море, коричневые и темно-оливковые волны которого, кружась в водовороте, испещренном белыми пятнами, готовы были когда-то взорваться, а вместо этого остались навсегда замороженными в вечной неподвижности. Чувствуется, что целые слои скал опрокинуты какой-то фантастической силой. Это потрясающий и сказочный ландшафт, абстрактный, безжизненный, пустынный, молчаливый; древнее неистовство, застывшее в монументальном спокойствии. Ничто не шелохнется на вершинах гор.

Внизу, на песчаном дне этой некогда буйствующей реки, рос куст, вокруг которого оживленно летали маленькие, только что вылупившиеся из гусениц чернобелые бабочки и бегали голуби с бронзовыми крылышками. Листва мульги приобрела здесь из-за засухи оранжево-коричневый цвет, но корни высоких белоствольных эвкалиптов, обрамляющих крик, проникали достаточно глубоко в почву, чтобы найти влагу. На поверхности же земли птицы, как и люди, зависят от резервуаров с водой, поступающей из глубоких колодцев. Три диких верблюда, черные при лунном свете, пришли сюда ночью, чтобы напиться из водоема, расположенного близ фермы. А динго тоскливо выли с черных и молчаливых гор…

Вдова Лу Блумфилда, которой уже больше восьмидесяти лет, живет в Алис-Спрингс. Когда, будучи невестой, она подъезжала к Лав-Крик, здесь не было ничего, кроме телеграфной станции и нескольких хижин. Раз в году запасы различных товаров привозили на верблюдах из Удпадатты, железнодорожной станции, расположенной в трехстах милях к югу. Зачастую канистры оказывались пустыми, так как верблюды в пути били их о скалы и керосин вытекал. Тогда она вынуждена была мастерить лампы, используя старые банки из-под бобов. Заполнив их песком, она вставляла туда фланелевый фитиль и поливала расплавленным бараньим жиром. Лампа коптила безбожно. Рядом лежала ложка, которой она добавляла жир.

Все здесь было домашнего изготовления. Госпожа Блумфилд сама варила дрожжи из сухого хмеля, но ей никак не удавалось спасти муку от долгоносика. Мясо она солила и подвешивала в мешках. Иногда из буша приходили местные незамужние девушки. Она давала каждой кусок мыла, учила, как надо мыться, доить корову, носить платье. Никто из них до этого не видел домов с четырьмя стенами, тарелок, чашек, стульев, но они относились к хозяйке по-дружески и всячески старались услужить.

Ближайший врач жил в Удпадатте. Когда еще до женитьбы Лу Блумфилда забодал бык, он послал записку своему ближайшему соседу за тридцать миль: «Буду рад, если ты приедешь и немного поможешь мне». Сосед приехал с женой. Она промыла рану раствором меди и наложила сто восемьдесят швов конским волосом. Рана зажила.

Раз в год супруги закладывали коляску и отправлялись в Алис-Спрингс на скачки. Это были хорошие скачки, в которых, по словам госпожи Блумфилд, участвовали лошади чистокровных пород. Вечерами они танцевали при свете фонарей «молния» в Стюарт Армз.

В те времена люди не пили так много, как сейчас. «Мы были слишком заняты, — рассказывала госпожа Блумфилд. — Иногда Лу отсутствовал со стадами по два-три месяца подряд. Я никогда не скучала и не боялась аборигенов. Мы хорошо ладили с ними».

Когда она вышла замуж, брат посоветовал: «Никогда не перечь Лу. Делай все, что он хочет, что считает нужным, и тогда вы будете счастливы». Госпожа Блумфилд последовала этому совету.

— И мой брат оказался прав, — сказала мне она.

Ее сын Гарри, получив наследство, построил другую усадьбу, в тридцати милях от старой, — приземистый белый дом, окруженный газоном, цветущим кустарником, папоротником. С задней стороны дома находилась детская площадка для игр, скотобойня, прачечная, птичник. Все было сделано с большим вкусом и любовью. Но потом хозяйство пришло в упадок. Блумфилды переселились на юг вслед за своим уцелевшим скотом, мало что оставив после себя, разве что сарай да седла. Каждое седло блестит от жира, удила вычищены до блеска; подковы, железо для клеймения, тяжелые вьючные седла лежат в строгом порядке. Все готово для использования. Но никому это больше не надо.

— Блумфилды еще вернутся, — уверенно сказал Дуг Грин. — Засухи бывали и раньше, часто даже более сильные. Этой стране уже миллионы лет, и ее никогда не сломить. Все вернется назад, вы увидите. Трава станет такой густой, что вы в ней потеряете собаку, восстановится мульга, наполнятся водой крики. Никогда нельзя недооценивать силу природы. Сейчас она просто отдыхает.

К сожалению, от ученых мне приходилось слышать другое мнение.

Один из Блумфилдов начал работать в туристском лагере, где он ухаживает за лошадьми. Итак, одна дверь раскрывается, в то время как другая захлопывается. Ведь туристы приносят гораздо больше прибыли, чем скот. Они не нуждаются ни в опрыскивателях, ни в прививках, их легче собрать вместе, и к тому же они оплачивают свое содержание.

Весь день мы тряслись по восточным склонам гор Макдоннелл в старом автобусе, не заметив вокруг ни былинки, ни травинки, ни пучка какой-либо зелени, только скалы да камни — все светло-желтого цвета наждачной бумаги и такие же шершавые. Увядшая рыжеватая мульга, чахлые деревья — эвкалипты, кизил, пробковое — все мрачного серого и черного цветов. Жизнь скота в этих пустынных районах зависит от деревьев и кустарников, их листьев, веток и стручков с семенами, а не от травы. Поэтому часть молодых деревьев поедена скотом, а часть погибла из-за того, что у них пообрубали ветки на подкормку животных. Естественный цикл регенерации нарушен, но мнению некоторых специалистов, навсегда.

Местом нашего назначения был город-призрак Арлтунга, где перед первой мировой войной завершилась «золотая лихорадка», начавшаяся в 1897 г. Наш автобус отважно преодолел Гэп Томми, обрывистое, забитое валунами ущелье.

Сюда упряжка золотоискателей в пятьдесят лошадей, запряженных по три в ряд, втащила как-то двенадцатитонный бойлер. Дорога эта настолько крута, что в некоторых местах приходилось выдалбливать ступеньки для копыт лошадей. Бойлер волокли около четырехсот миль. Он так и остался лежать в песке, подобно огромному черному самородку, среди развалившихся стен, пустых рам и кирпичных труб, сохранившихся над разрушенными домами. Несколько камней обозначают место, где стояла гостиница Гленко Армз, принадлежавшая некогда Сэнди Макдонеллду, который спрятал мешок с золотым песком в укромном месте. Пожар в буше уничтожил метку, и сколько Сэнди ни копал, так и не смог найти свой клад. Но в наши дни есть желающие его отыскать. В пригороде устраивались скачки, которые посещали до тысячи человек. Сохранилась старая спортивная площадка, разрушенная тюрьма и несколько могил; памятники, надписи на которых, если они когда и были, исчезли.

Мы осмотрели хижины старателей. Куски ржавых железных листов поддерживают кривые столбы, а наполовину сгнившая мешковина висит вместо стен. Некоторые крыши покрыты ветвями. Внутри — пара грубо сбитых стульев, старая железная кровать, куча рваных газет, пустые банки и бутылки, ржавые ведра и потрепанные метлы. Дуг Грин указал на грубое приспособление из дерева и кожи — самодельную воздуходувку; в пустыне невозможно промывать руду водой, поэтому вместо нее используют воздух, выдувающий мусор.

Одному из старателей восемьдесят пять лет. Целый день бродит он по заброшенным разработкам, а когда наступает темнота, заворачивается в одеяло на холодной железной кровати. Во время туристского сезона автобус из Лав-Крик привозит сюда немного съестного, иногда Грины дарят ему бутылку брэнди, а старик, в свою очередь, демонстрирует туристам работу воздуходувки и развлекает своими рассказами. По виду он настоящий оборванец: в рваных лохмотьях, шляпе, которая, наверняка, одного с ним возраста, заросший щетиной. У него ничего нет за душой, кроме небольшого узелка с пожитками. Придет день, когда Арлтунга умрет окончательно, пустыня поглотит ее и не останется никаких следов деятельности человека в этих местах.

По дороге домой мы проехали мимо туши мертвой лошади и, подъехав к ущелью, усеянному пучками спинифекса, похожими на огромные сделанные из зеленых игл дикобраза морские гвоздики, остановились, чтобы поджечь один из них. Господин Грин хотел показать, как он «взорвется». В сгущающейся темноте вспыхивали оранжевые блики костра, пламя сверкало, потом утихало, неожиданно раздавался взрыв, потом еще и еще. Огонь усиливался. В воздухе чувствовался едкий запах скипидара. Мы затушили остатки костра и отправились пить чай в пристройке к старому дому, где госпожа Блумфилд когда-то делала свои жировые лампы, взбивала масло, боролась с мухами, отгоняя их от мяса, и уничтожала долгоносика в муке.

Скала Айерс-Рок, пожалуй, наиболее популярна среди фотографов мира. Это «король» всех туристических достопримечательностей. Известность скале принесли цветная фотография и авиация. Ярко-красный цвет песчаника придает ей драматичность, а самолет «Чесна» доставляет вас сюда, за двести-триста миль к западу от Алис-Спрингс, без особенной тряски.

Ландшафт вокруг также драматичен. Растительный покров был с годами как бы срезан, и скелет земли оголился. И какой же дикий вид он имеет! С самолета вы с удивлением наблюдаете горы, подобно решетке аккуратно уложенные в ряд одна за другой; боковая поверхность каждого хребта — рифленая, и все они изрезаны ущельями. Затем появляются горы, испещренные эрозией, сделавшей их похожими на горбатых ящериц с лапами, распростертыми в обе стороны, правда, с гораздо большим количеством ног, чем у настоящего пресмыкающегося — по восемь-десять с каждой стороны. Эти горы кажутся коренастыми, что-то придает им почти самодовольный вид, и их округленная поверхность создает впечатление какой-то пресыщенности.

Затем мы пролетаем как бы над рядами огромных нефтяных цистерн, удивительно симметрично расположенных одна около другой. И это тоже сделала эрозия, многообразная и остроумная в своих трюках. Она может быть настоящим насмешником. Тени резко, как острым ножом, очерчены и четко выделяются в исключительно прозрачном воздухе. Эта земля не знает компромиссов.

Наконец под крылом самолета показалась река Финк. Европеец всегда удивляется, когда узнает, что река, которая на карте выглядит такой же значительной, как Рона или Дунай, в действительности оказывается полоской песка, окаймленной эвкалиптами. Финк тянется на тысячу миль, но по крайней мере на девять месяцев в году река пересыхает.

На ее берегу находится старейшая на севере миссия Хермансберг, основанная лютеранами в 1877 г. Наиболее известный ее питомец Альберт Наматжира, происходивший из племени аранда и рожденный близ реки Финк, был обучен миссионерами выжиганию по дереву. Рекс Бэттерби, художник, показывал в миссии свои работы, которые настолько потрясли молодого Наматжира, что он стал своего рода гидом у Бэттерби, за что последний обучал его искусству акварельной живописи.

Наматжира писал много. За один день он мог написать две или три картины и продать каждую за десять австралийских долларов, что по понятиям его племени делало художника чрезвычайно богатым человеком. Многочисленные родственники, следуя обычаям племени, считали, что он должен поделиться с ними своим богатством. Живя недалеко от Алис-Спрингс среди толпы прихлебателей, Наматжира быстро пристрастился к бутылке. Последние годы его жизни были печальными, с бесконечными судебными исками и ссорами. Умер он в 1959 г. в возрасте пятидесяти семи лет, оставив пять сыновей, которые тоже стали художниками. Наматжира был родоначальником так называемой школы аранда, которая следует его манере резких, сильных контрастных цветов при изображении несколько угловатых ландшафтов. Однако в работе сыновей отсутствует простота и свежесть, свойственная Наматжире. Стоимость картин, которые он продавал по десять долларов, позднее возросла до двух тысяч. Его работы репродуцировались на карточках меню австралийской авиакомпании Квантас Эйр, что равносильно чуть ли не посвящению в рыцари в среде австралийских художников.

Продолжая лететь к западу, мы оставили позади сморщенные хребты и достигли озера Амадивс — непрозрачного полотна воды, инкрустированного кусочками соли и сверкающего десятком переливающихся оттенков: голубым, пурпурным, розовато-лиловым, серовато-стальным, болотно-зеленым. Вода мерцала в лучах солнца или светилась молочным отливом. Затем мы увидели на розоватом известняке очертания рыб, плоских, как камбала, лежащая на плите. Причем рыбы эти поразительно напоминали те, что мы видели на рисунках аборигенов. Наш самолет бросал тень, словно от двигающегося креста.

Я держала в руках веточки, чтобы отгонять мух, которые сорвала с дерева на летном поле, так как район Айерс-Рок — заповедник, где можно получить большие неприятности, сорвав хотя бы листочек с куста. Если бы не существовало таких правил, то туристы давно оставили бы без листвы те деревья, которые здесь еще сохранились. Две мои спутницы носили шляпы с полями и вуалью от мух. Обе они были из Сиднея, вдовы в пожилом возрасте, оставшиеся без мужей, но с приличным состоянием. Они настолько походили друг на друга, что я сначала приняла их за сестер, даже близнецов, а на деле они не были и родственницами. Может ли одинаковый образ жизни и окружение привести к тому, что люди не только думают, но и выглядят одинаково?

В. Б. Гросс, открывший Айерс-Рок, назвал ее «колоссальным булыжником». То обстоятельство, что гора поднимается на высоту в тысячу футов с совершенно плоской равнины, придает ей какой-то драматический колорит. Но склоны горы не отвесны и даже не круты; на вершину можно легко взобраться за два часа. Айерс-Рок— красного цвета, около пяти миль по основанию. Любоваться ее видом лучше всего на рассвете, проведя ночь в одной из туристских гостиниц или мотелей, наблюдая, как лучи восходящего солнца ударяют о гору, зажигая на ней пламя.

До того как стать туристской достопримечательностью, Айерс-Рок служила местом религиозного поклонения. Аборигены из местного племени питджанджара приходили в пещеры, расположенные у основания горы, молились и раскрашивали рисунками стены. Эти рисунки более грубы и примитивны, чем открытые в Арнхемленде. Аборигены этих засушливых районов вели более тяжелую борьбу за существование в условиях суровой окружающей среды и не смогли развить свое искусство и мастерство до такой степени, как в Арнхемленде. Здесь не встречается росписей на коже, надгробных памятников или резных статуэток.

В течение нескольких лет Билл Харней Борролула исполнял обязанности своего рода смотрителя пещер. Он изучал живопись, легенды и обычаи племени питджанджара. Он умер в 1963 г., но успел передать своему преемнику Ленс Расту кое-какие познания, которые сумел накопить. Господин Раст, в свою очередь, делится своими знаниями об аборигенах с туристами. Сначала он повел нас в пещеру, внутренняя стена которой была грубо расписана белыми кругами, расположенными внутри других кругов (что символизировало вечность) и рядами точек (что могло означать лагерь или женщину). В некоторых местах стены заштрихованы красными линиями, что, возможно, символизировало листья и соответственно деревья, фрукты, плодородие. В этих пещерах, по словам Ленс Раста, происходил обряд инициации девочек.

В других пещерах инициации подвергали мальчиков. Под страхом смерти запрещалось представителям одного пола приближаться к местам, священным для другого. Всего несколько лет назад поплатилась жизнью девочка, срывавшая фиги с дерева, растущего вблизи пещеры мальчиков.

Теперь туристы свободно осматривают пещеры. На стене пещеры мальчиков можно увидеть очертания белого шеста, окруженного кольцом, от которого в разные стороны отходят радиальные линии. Этот рисунок изображал мальчика до начала обряда. На его голове убор из спинифекса и перьев какаду. Пустой круг символизировал пустую голову, готовую к тому, чтобы ее наполнили познаниями племени во время обряда обрезания. Росписи выцветают. Когда же гора служила храмом, они подновлялись перед каждой церемонией из поколения в поколение.

Нельзя, конечно, сравнивать обычаи и религиозные верования австралийских аборигенов и африканских племен на основании всего лишь обрывочных сведений, полученных туристом, но все же меня поразило большое число сходных черт. Перечислю хотя бы некоторые из них: необыкновенная вера в волшебство; различные ритуалы, подобные инициации, с их строго охраняемыми тайнами; передача законов одного поколения следующему; тяжелые испытания мужества; поклонение вождям, которые управляли племенем и вершили правосудие; изображения человеческого тела; песни, танцы, барабанный бой; вера в существование и силу духов предков и постоянная потребность задабривать их жертвоприношениями; использование колдовства в борьбе с врагом; убеждение в том, что плохая или хорошая судьба, болезнь, несчастный случай — месть оскорбленных духов или чары, насланные врагом; вера в шаманов; система кровного родства, связывающая всех членов племени узами по крови, и предписанное до мельчайших подробностей место каждого мужчины и женщины в общине.

У аборигенов существовали, например, определенные правила отношений между мужем и тещей: он должен отводить в сторону глаза, когда она приближалась. Существовал обычай выбивать передние зубы, наносить рубцы на руки и грудь.

Объяснение сходства обычаев и верований в Африке и Австралии, как я полагаю, кроется в том, что во всех частях света человеческое общество одинаково реагирует в социальном смысле на задачи, поставленные перед ним окружающей природой. Несмотря на очевидную разницу в географии и климате, среда, в которой жил первобытный человек до появления цивилизации, была схожа на разных континентах, и люди следовали по одному и тому же пути.

Таким же образом (если не считать этот вывод слишком уж фантастичным) окружающая среда, сопутствующая представителям среднего класса в Сиднее в середине XX в., сделала двух моих попутчиц, не связанных родственными узами, одинаково мыслящими, верующими, следующими одинаковым правилам поведения и, более того, даже похожими друг на друга как две капли воды.

Конечно, между австралийским и африканским образом жизни, наряду с общими признаками, имеются и различия. У народа, который не разводил скота и не возделывал землю, не могло, например, существовать обычая выплаты выкупа за невесту, что так широко распространено у африканских племен, или введения наказания за совершенное преступление, убийство, прелюбодеяние. Смерть или увечье — вот единственные практические меры расплаты у аборигенов Австралии. Лене Раст рассказал нам историю о Флоппи, старике, который пристал к лагерю аборигенов в Айерс-Рок. Он ходил переваливающейся походкой, словно на ноги у него были надеты ласты. Когда другие ели, он всегда садился поодаль. У Флоппи не было ни друзей, ни товарищей. Как рассказал Раст, его обвинили в молодости в прелюбодеянии и подрезали сухожилия на ногах, чтобы Флоппи не мог больше гоняться за женщинами.

Аборигены полагали, что ребенок зарождается, когда дух проникает в чрево будущей матери. В этот момент ее муж может быть занят каким-нибудь определенным делом, например охотиться с копьем за кенгуру, убивать змея или выкапывать корень. Как только женщина убеждается, что она беременна, старейшины или семейный совет собираются, чтобы решить, в каком месте и когда дух ребенка вошел в мать. Это определяло тотем младенца. Каждый человек имел свой тотем, зачастую несколько тотемов, но они передавались по наследству, их получали из мира духов во время зачатия.

В этом веровании заключалась связь между аборигеном и территорией, где жило его племя и где обитал его дух, до того как стать плотью. Здесь же дожидались своей очереди духи его будущих детей, чтобы проникнуть в женщину, которая придаст им человеческие черты. У мужчины или женщины могло появиться желание посетить место своего зарождения и обиталище духов, которые еще не приняли человеческий облик, или же выразить почтение духам предков, связь которых с видимым миром осуществлялась на священных местах поклонения или на таких предметах, как чуринга. Это — куски дерева или каменные плиты, покрытые символами с описанием различных легенд тотема. Чуринга считались настолько священными, что, если женщина или ребенок нечаянно бросали на них взгляд, их немедленно убивали. Охрана чуринги доверялась посвященным в тайны старейшинам, которые скрывали их в пещерах или па деревьях. К чарам чуринги обращаются и в наши дни, чтобы победить болезнь или же достигнуть успеха во время охоты. Аборигены могут бросить все и отправиться в буш в поисках чуринги, оставив лошадь неподкованной, огород наполовину вскопанным, заказ на изготовление бумерангов для туристов не выполненным.

Каждая пещера, каждый желобок или необычная ячейка, образованные в толще горы Айерс-Рок ветром или дождем, имели свою историю и значение для людей племени. Глубокая впадина, в которой постоянно держалась вода, была, по их мнению, образована кровью человека с тотемом зайца, который боролся насмерть с другим человеком-зайцем во Времена Снов (период сотворения мира). Здесь может забить родник, если произнести нужные магические слова. Каменная плитл над впадиной олицетворяла нос воина, обрубленный в ярости матерью человека, которого он победил. Пещера— это широко раскрытый рот матери, оплакивающей своего сына, а пятна на камнях — следы яда, который она разбрызгала, чтобы отогнать врагов. Почерневший камень — тело человека-ящерицы, которого сожгли за то, что он был слишком жаден и не захотел поделиться с людьми тотема змеи тушей эму, убитого им. И так далее.

Для нас Айерс-Рок — просто монолит, для аборигенов же — живое свидетельство деятельности их героев далекого прошлого. Мутитджилда была наполнена не водой, а трансформированной кровью умирающего человека-змеи; серое пятно на южном утесе Улуру — не участок, поросший лишайником, а копоть от костра, на котором сжигали жадного человека-ящерицу; громадная полуотделившаяся скала на северо-западной стороне горы — не просто отслоение породы, а ритуальный шест, который некогда стоял в центре круга во время посвящения в тайны людей-зайцев-валлаби.

Чарльз Маунтфорд писал, что люди племени пит-джанджаро «жили в мире друг с другом и со своим окружением». Они приспособились к безжалостной среде, губительной для европейца, с помощью всего лишь четырех орудий: копья, копьеметалки, землекопалки, шлифовального камня. Основной целью рисунков в пещерах, так же как песен и танцев, было воспроизведение легенды сотворения мира. Таким образом устанавливалась связь между живущими людьми и их будущими детьми с духами Времени Снов. Для аборигенов живые люди были сосудами, с помощью которых передается последующим поколениям жизнь и единство племени, созданного героями. Себя при этом они не считают созидателями. Созидание принадлежит прошлому, а священным долгом жизни является передача законов и легенд.

Интересной достопримечательностью для туристов на окраине Алис-Спрингс является трансавстралийская телеграфная станция, каменное бунгало, построенное в 1871 г. Строительство трансконтинентальной линии явилось значительным событием в жизни Австралии. Аделаида была тогда резиденцией правительства всей территории, которая сейчас называется Северной. Связь между Порт-Огаста в заливе Спенсер, к северу от Аделаиды, с маленьким поселком Дарвин осуществляли в то время запряженные лошадьми фургоны. Дорога шла через пустыню, по пути, установленному шотландским путешественником Джоном Мак Дауэл Стюартом. Поэтому необходимо было удлинить телеграфную линию до Дарвина примерно на тысячу восемьсот миль. Британо-австралийская телеграфная компания согласилась проложить кабель между Дарвином и Явой при условии, если Южная Австралия закончит трансконтинентальную секцию линии к январю 1872 г. то есть менее чем за восемнадцать месяцев. Через шесть недель после принятия решения, в августе 1870 г., караван лошадей и буйволов отправился из Аделаиды, чтобы начать работу. Пятьсот человек устанавливали линию, пятеро из них погибли от несчастных случаев. Партии строителей, начавшие работы с двух сторон, встретились в Орюз-Понд около Ньюкасл-Уотерс. В августе 1872 г. первые весточки полетели в Лондон. Их продолжали передавать, пока линия между Явой и Дарвином не была нарушена во время второй мировой войны.

Большая часть кабеля шла вдоль пути Стюарта, который, в свою очередь, был определен водой. Трудности, которые встретил на своем пути этот человек, сейчас невозможно даже оценить. Педантичный, придерживающийся только фактов, с полным отсутствием юмора, он был прекрасным руководителем, который заботился о людях во время путешествия и никогда не терял чувства самообладания. Он страстно желал первым пересечь континент с юга на север. Стюарт совершил три подобные экспедиции, которые были субсидированы частными лицами, двумя скотопромышленниками — Вильямом Финком и Джоном Чамберзом. В 1860 г. всего лишь с двумя попутчиками он открыл горы Макдоннелл и дал им название, а также определил географический центр континента — Центральный Маунт Стюарт. Здесь путешественник водрузил флаг и оставил следующую записку в бутылке: «Мы три раза от всего сердца прокричали „ура“ нашему флагу — эмблеме гражданской и религиозной свободы». Затем Стюарт продолжал двигаться на север к Теннант-Крик. Оттуда ему и двум спутникам на восьми лошадях пришлось вернуться к лагерю в Чэмберс-Крик, где Стюарт пополнил партию и вновь отправился в путь в сопровождении уже двенадцати товарищей, но они вновь потерпели поражение, так как не смогли найти воду.

Шестая экспедиция Стюарта была успешной. С партией в девять человек на сорока лошадях он прошел через пустыню в Ньюкасл-Уотерс и далее, вдоль Ропер-Ривер, вниз до залива Ван-Димен. Один из его спутников, опередивший отряд, радостно закричал: «Море!», и Стюарт не удержался, чтобы не ополоснуть в океане руки и ноги. Была проведена обычная церемония поднятия флага, его помощник Вильям Кеквик произнес речь, и все они трижды прокричали «ура!».

На обратном пути, который продолжался пять месяцев, этот неугомонный человек почувствовал себя плохо. Наступила засуха. Высыхали колодец за колодцем. Путники копали русла пересохших ручьев, тщетно пытаясь найти хоть немного воды, все страдали от цинги и куриной слепоты. Лошади гибли от жажды. Стюарта пришлось привязать к седлу. Где-то на широте Алис-Спрингс он записал в журнале: «Боюсь, что моей карьере приходит конец. Ночи все в агонии, а дни тянутся очень долго…» Он практически ослеп. Его товарищи сделали носилки, привязали их между двумя лошадьми и так везли около пятисот миль до Чэмберс-Крик. Здесь Стюарт настолько поправился, что смог пройти во главе шести членов своей экспедиции по улицам Аделаиды. Правительство Южной Австралии вознаградило его суммой в четыре тысячи фунтов и выделило участок земли в две тысячи квадратных миль. Но все это было уже слишком поздно. Здоровье Стюарта было окончательно подорвано, и он вернулся в Лондон, где через три года скончался. Но свою заветную мечту путешественник осуществил.

Стюарт сообщил, что по его пути может быть проложен прямой телеграфный кабель. Так и было сделано. Станции на линии расположены как раз на пути экспедиции. Источники воды в Алис-Спрингс были обнаружены одним из топографов, который назвал их в честь своей жены. Питание для строительной партии доставляли на лошадях, верблюдах и на себе через громадные безводные пространства пустыни.

Известный гуртовщик Артур Гилз прогнал пять тысяч голов овец с хребтов Флиндерс в Южной Австралии к лагерям строителей практически без потерь, но около шестисот голов из второй партии погибли в Девилз Марблз от ядовитых растений.

Вслед за телеграфной линией были построены большие скотоводческие станции. Некоторые из них сейчас функционируют.

Джинни Ганн в своем сентиментальном произведении так описывает работу этой межконтинентальной линии: «Мы стояли одетые во все белое в расчищенном месте под дрожащими проводами среди шелестящей листвы кустарника, внимательно разглядывая оператора, который стоял перед нами на коленях со своим маленьким передатчиком и выстукивал наше послание. Лошади пощипывали свежую траву, ярко расцвеченная бабочка села ненадолго отдохнуть на ключ передатчика, изящно помахивая пурпурными крылышками. Мы ясно ощущали свою связь с большим миром, люди которого, живущие среди шума и пыли, даже не подозревали о том, что маленькая группа простых людей так поэтично воспринимает незабываемый момент отправки телеграммы».

Это происходило в Элси на станции, расположенной южнее Катерин, куда Гилзы в течение четырнадцати месяцев перегнали много тысяч голов скота на расстояние в тысячу восемьсот миль из Муррея, двигаясь по ночам через безводные пространства. Рекорд был побит в 1861 г. Нэтом Бухананом, который перегнал двадцать тысяч голов из Восточного Квинсленда за; пять месяцев. После этого появилась целая система проезжих дорог, нанесенных на карту, контролируемых и оснащенных примерно через каждые шестнадцать миль колодцами. По этим дорогам основная масса овец и скота до недавнего времени перегонялась на рынки. Некоторые из них существуют и до сих пор, но в основном сейчас для перевозки скота используются специальные поезда.

Международная телеграфная станция, известная как Бунгало, — теперь находится на территории Национального парка. Размеры таких парков Территории разнообразны— от маленького, который окружает могилу Джона Флина, основателя авиационной скорой помощи, до огромного, площадью в триста тысяч акров, окружающего Айерс-Рок. Все они в распоряжении туристов и сильно отличаются от заповедников, которые занимают территорию в четырнадцать тысяч двести квадратных миль. Это ничего не говорящая цифра, поскольку только один заповедник, который расположен в пустыне Тапами к северу от озера Макка и почти не имеет никакого животного мира, — занимает одиннадцать тысяч квадратных миль.

В Алис-Спрингс любой разговор всегда заканчивается темой о засухе. «Когда это наконец кончится? Сможет ли страна оправиться?» Большинство скотоводов считают, что засухе все же придет конец. «Засухи были всегда, засухи будут снова, — говорят они, — но между ними пройдут дожди, появятся деревья и кустарники. Мы не должны недооценивать силы природы. Страна всегда обновляется после засухи». За пределами Алис-Спрингс на исследовательской станции я слышала другое мнение. До сих пор действительно были засухи, которые кончались регенерацией; но сейчас наступил новый период, в котором, пожалуй, решающий фактор — копытные животные.

Между Брокен-Хилл и Порт-Огаста лежит район в пятьсот квадратных миль, который был оставлен нетронутым в 1925 г., после того как в течение многих лет его бездумно эксплуатировали под пастбища. Решили посмотреть, что произойдет, если все копытные животные и — по возможности — кролики будут удалены из этих мест. Средний уровень влаги здесь составляет семь дюймов. Сможет ли растительность регенерировать, если ее не трогать? Если да, то как быстро и в каком порядке? Такого рода вопросы ботаники поставили себе при создании заповедника Кунамор.

Итак, в течение сорока лет сюда не допускались овцы и было очень мало кроликов — исключить всех оказалось невозможным. В 1964 г. ботаники опубликовали свой приговор: «В большинстве случаев не наблюдалось почти никакой регенерации». Овцы окончательно уничтожили растительность, и пути к возврату нет. Многие семена оказались уничтоженными еще до созревания. Так что теперь — это район погибшей растительности. Только низкорослые, непритязательные солончаки в какой-то мере восполнили уничтоженную когда-то растительность. Овцы и кролики за полвека сумели, оказывается, сделать то, чего не смогли засухи, подъемы и падения предыдущих тысячелетий: разрушить, возможно навсегда, экологическую систему, которая поддерживала в вечном равновесии растительный мир, землю и животных.

Существует здесь и проблема воды. Со времен колонизации люди пользовались резервами подземных вод, будучи уверенными, что они неисчерпаемы. Но бесконечного ничего нет, не говоря уже о воде. За последние годы уровень ее упал, и многие колодцы высохли. Люди и их скот еще и теперь живут за счет капитала, накопленного во время дождевых циклонов, который иссяк не менее десяти тысяч лет назад. С тех пор «внесено в банк» очень мало, если вообще внесено. В западной части Нового Южного Уэльса скорость потока подземных вод составляет всего лишь двадцать миль за двадцать тысяч лет. Потребуется еще много лет, пока вода достигнет пустыни при такой скорости и на таком далеком расстоянии от водных бассейнов.

Реки, такие, как Финк, Тодд, Купер и Диамантина, которые круглый год остаются сухими, в настоящее время только уносят воды дождей, вместо того чтобы удерживать их.

Вода же глубоких скважин зачастую бывает солоноватой, в некоторых случаях даже более соленой, чем в море. Несмотря на то что овцы и скот на Территории привыкли к минеральным солям, и этому есть предел. Техническое опреснение воды в наши дни — вопрос несложный, будь то влага из скважин или океана. На практике уже используют удобные «солнечные дистилляторы», которые работают без сложных механизмов и больших расходов на базе ничего не стоящей солнечной энергии. Дорога их установка. Но все расходы относительны, то есть зависят от того, насколько заинтересованы люди. В средние века небольшая община бедных голодавших крестьян тратила свою творческую энергию на строительство соборов, монастырей и церквей, что отнимало у них, пожалуй, одну треть экономических ресурсов. Сегодня народы отдают не меньшее число своих резервов совершенствованию ядерного оружия, в то время как сравнительно небольшие расходы могли бы обеспечить множество голодных людей.

Алис-Спрингс — место свиданий гуртовщиков, скотоводов и старателей в далеком прошлом. Сейчас же сюда стекаются любопытные туристы на самолетах и автобусах. В окрестностях города проживает последний оставшийся в живых афганский погонщик верблюдов, и тут же выстроены новейшие мотели, оборудованные по последнему слову техники, с кондиционерами, кафетериями, барами. На главной улице в магазинах вам предлагают чайные скатерти, раскрашенные в стиле живописи аборигенов; отшлифованные драгоценные камни, найденные в пустынях; комнатные туфли; бумажники; сумочки из кожи кенгуру; картины, подражающие Наматжире и его школе, и бумеранги — тысячи и тысячи бумерангов. Мне сказали, что некоторые имеющиеся в продаже товары были сделаны в Швейцарии, но у меня не было возможности убедиться в этом.

В Алис-Спрингс, как и в Топ Энде, много интересных характеров — это крепкие старики, которым перевалило за семьдесят. Здесь в маленьком бунгало живет, например, госпожа Дженкинс. Она любит демонстрировать свою коллекцию опалов, которую считает самой прекрасной в мире. Они были найдены в горах Лайтнинг (Новый Южный Уэльс), куда Дженкинс приехала в поисках счастья со своим мужем, владельцем ювелирного магазина в Хобарте. Фортуна улыбнулась им, и теперь госпожа Дженкинс тратит часть своих накоплений на рысистых лошадей. Стены ее кухни украшены фотографиями скакунов, иногда с самой Дженкинс в седле — в свое время она была знаменитой наездницей. На столе или у нее на коленях всегда лежит лоснящийся кот по кличке Хорас, который всем своим поведением показывает, что оказывает хозяйке большую честь, поселившись в ее доме.

Коллекция опалов, выставленная в открытом алькове, может сравниться с кладом Аладдина. Она поражает богатством, блеском и сказочностью. Словно языки голубого пламени захвачены этими кусками самородков или летающие бабочки с крыльями, переливающимися всеми оттенками голубого, какие только может создать природа, окаменели внутри их. И есть что-то театральное во всей атмосфере этого приземистого, маленького деревянного бунгало (одну комнату которого украшают картины Наматжира, а другие — фотографии лошадей) с драгоценностями из клада Аладдина и прямолинейной, откровенной, скромной старушкой с ее монстром-котом, которого она балует лакомыми кусочками. Я спросила госпожу Дженкинз, наверное, не первая, не опасно ли ей жить одной со всей этой коллекцией опалов.

— У меня есть ружье, — ответила хозяйка, посмотрев на предмет в углу, который казался частью арсенала капитана Филиппа, — а также Хорас.

Впрочем, пожалуй, сама госпожа Дженкинз выглядела наиболее внушительно из всех троих.

Последний день в Алис-Спрингс я провела на «женском» вечере. Это было нечто новое, как для меня, так и для пятидесяти моих новых знакомых. Новое не потому, что они должны были обедать без мужей, а потому, что этот обед проходил вне дома и в компании.

— Это первый мой выход со дня свадьбы, — сообщила одна из дам с таким видом, как будто сама была удивлена своей смелостью.

— И я ушла из дома, оставив детей.

Я спросила, остался ли с ними муж.

— О нет, — ответила она и показала в сторону бара, где ряд белых рубашек обычно восседал спиной к миру, в котором находились женщины. — Он здесь.

Насколько я успела заметить, эта пара за весь вечер не перемолвилась ни словом, они даже не помахали друг другу рукой — и в этом нет ничего необычного.

— В нашу брачную ночь мы остановились в гостинице, — продолжала женщина. — Иди с подругами, сказал мне муж, а я останусь с мужчинами. И появился только под утро, пьяный. Теперь у нас четверо детей.

Она засмеялась и выпила еще виски. Казалось, что все это ее не волнует.

И действительно, почему она должна волноваться. Ее муж платит по счетам, хорошо к ней относится, производит детей — хотя может показаться, что такое произведение потомства происходит несколько механически — и не бегает за другими женщинами.

Искусство обольщать мужчин заключается больше в том, чтобы скрывать свои чувства и не подчеркивать их. Диане, сошедшей с Олимпа, чтобы принять человеческий облик, лучше было бы посоветовать надеть шорты, стать заядлым курильщиком, коротко постричься и постараться быть хорошим партнером в австралийском, а не сексуальном смысле слова. Пожалуй, за это и борются здесь марширующие девушки, проходя военную муштровку и физическую тренировку на игровых площадках после рабочего дня. Достигнув зрелого возраста, они устраивают увеселительные вечера, на которые надевают простые белые юбки, белые блузку, белые чулки, гимнастические тапочки и белую соломенную или полотняную шапочку, с полями или ленточкой — защитный цвет, который позволяет им почти незаметно смешаться с мужчинами. Их форма в точности такая же, только у мужчин брюки вместо юбок.

Этот присущий мужчинам пуританизм, которые во всем остальном такие отважные, так любят приключения и не сдерживают себя в своих желаниях, кажется довольно странным. Викторианский взгляд на секс сохранился и господствует здесь. И большинство женщин смиряются со своей судьбой, благословляют ее и не желают ничего лучшего.