Командование Кабульского полевого отряда, весьма озабоченное тем, как прибрать к рукам непокорную афганскую столицу, приняло решение прежде всего избавиться от низложенного правителя.

Ранним утром 1 декабря 1879 года, когда над Кабулом еще не рассеялась ночная мгла, на пешаварскую дорогу выехала конная колонна. Ее начальник майор Гаммонд получил секретное задание особой важности: под конвоем эскадронов 9-го уланского и 5-го пенджабского кавалерийского полков вывезти в Индию бывшего эмира Мухаммада Якуб-хана. Среди английских улан и пенджабцев в ярких мундирах сквозь частокол пик с колышущимися флажками трудно было разглядеть несколько фигур в темных овчинах: по распоряжению генерала Робертса свергнутого властителя сопровождало всего несколько приближенных. Его малолетнего сына Яхши-хана оставили в столице в качестве заложника.

3 декабря колонна достигла Гандамака: путь по заснеженным горным дорогам был нелегок. Лишь немногим более полугода, размышлял Якуб-хан, прошло с тех пор, как он, полноправный и суверенный владетель, приезжал сюда, чтобы заключить договор со своими соседями. Договор плохой, недостойный Афганистана — бывший эмир уже давно это понял. Еще в Герате, молодой и неопытный, поверил он льстивым речам инглизи. Ссорился с отцом, когда тот, напоминая о прошлом, призывал не доверять им… Вот тогда все и началось: если первый камень положен криво, стена будет кривая до самого верха. Прав был отец! И вот меня везут как пленника, видно, судьба…

Колонна благополучно добралась до Пешавара. Мухаммаду Якуб-хану была отведена резиденция подальше от афганских границ — в маленьком городке Дехрадуне, недалеко от Лудхияны. Это было символично: в Лудхияне долгие годы жил его давний предшественник на кабульском троне Шуджа уль-Мульк; оттуда Шуджа ровно сорок лет назад отправился, чтобы с помощью вражеского войска завоевать свою страну. «На такое я не пойду!» — подумал Якуб-хан.

А в Кабуле британское командование изо всех сил старалось доказать населению, что отныне его уделом является полное и безусловное повиновение. Однако настойчивые призывы сдать оружие, сопровождавшиеся обещанием амнистии, не производили почти никакого впечатления. Робертс цедил сквозь зубы изысканные ругательства, читая ежедневные сводки, составленные в его штабе. Изъятое оружие исчислялось смехотворными цифрами.

— Сделаем последнюю попытку договориться с этими дикарями, — решил генерал и уединился с Мортимером Дюрандом.

Морщась, будто от зубной боли, он резко бросил своему политическому советнику:

— Лично я мало верю в политические средства воздействия. Особенно когда речь идет о таких закоренелых преступниках, с какими нам сейчас приходится иметь дело. Мой символ веры — пуля, штык. Но должна же быть какая-то польза от политической службы, черт побери! Потрудитесь, пожалуйста, сочинить какое-нибудь обращение — подоходчивее, попроще, чтобы дошло до этих оборванцев.

На следующий день на улицах и площадях снова появились глашатаи. Охраняемые конными патрулями, они разъезжали по городу, особенно часто наведываясь на базар, и читали новую «бумагу инглизи»: «У вас есть поговорка, что в Афганистане золото сильнее оружия. Это вполне зависит от вашего выбора. Что желаете — выбирайте! Правительство наше распределило: пули — врагам, а золото — друзьям. Если вы достаточно умны, то должны причислить себя к нашим друзьям!»

До самого вечера в разных концах Кабула можно было слышать возгласы охрипших дандурчи: «Что желаете — золото или пулю?» После наступления темноты они, как по команде, все умолкли, ибо даже взвод соваров не мог уберечь чересчур ретивого глашатая от увесистого камня или палки, нацеленных в него чьей-нибудь меткой рукой.

Новое воззвание особых результатов не принесло. Цифры сданного оружия в штабной сводке не возросли. Презрительно посмотрев на Дюранда, командир полевого отряда обратился к Мак-Грегору:

— Не кажется ли вам, Чарли, что пора оживить деятельность наших комиссий?

— Оживить комиссии, чтобы умертвить две-три сотни афганцев, сэр? — захохотал «Роб Рой», умилившись собственному остроумию. — Это куда полезнее, чем разные там политические штучки.

По разработанному плану было намечено провести в столице серию облав и обысков, с тем чтобы предать военному суду тех горожан, у которых будет найдено оружие.

В одном из помещений Шерпурского лагеря друг против друга были поставлены два стола. За один уселась следственная комиссия: полковник Мак-Грегор, доктор Беллью и Хаят-хан из Индийской политической службы, за другой — военно-судная: генерал-майор Мэсси, майоры Мориэрти и Хюэнс. Они ждали первых жертв.

— Скажу вам откровенно, джентльмены, — обратился к коллегам Мак-Грегор, — сегодня мною движет святое чувство мести.

— Мести? Но тогда вам нельзя вершить правосудие! — раздались возгласы.

— Успокойтесь, джентльмены, — вскинул руки начальник штаба. — Я ведь сказал: святое чувство мести! Оно не направлено против кого-либо непосредственно. Время у нас еще есть, и сейчас я вам все объясню.

Он закинул ногу на ногу и достал сигару:

— Пять лет назад я служил помощником генерал-квартирмейстера дивизии в Равалпинди, на западных рубежах индийских владений. Нас, разведчиков, интересовало все, что касалось дорог, транспортных и продовольственных возможностей Афганистана, Хорасана, Туркмении, настроения их жителей. Мне как раз предстояла поездка в Европу, и я решил сочетать приятное с полезным: отправиться сушей — через Афганистан, Персию и Россию…

«Роб Рой» обрезал и зажег сигару.

— Но наше правительство тогда заигрывало с Шер Али-ханом и категорически запретило мне пересекать афганские земли. Политика! Смешно. Тогда я отплыл из Бомбея в Карачи, оттуда в Бушир и через Шираз — Йезд — Бирджанд добрался до границ Гератского округа…

— А это уже Афганистан, — вставил доктор Беллью.

— Да, запретный для меня! — откликнулся полковник. — Как известно, запретный плод особенно сладок, а главное, нам были необходимы сведения об укреплениях Герата и дорогах, ведущих от него к Кабулу и в долину Амударьи. И я послал письмо гератскому правителю Мустоуфи-саибу, чтобы он разрешил мне провести несколько дней в городе, а сам потихоньку, не дожидаясь ответа, двинулся вперед…

Члены комиссий с живым любопытством слушали рассказ Мак-Грегора.

— Смотрю, навстречу скачет группа соваров, а впереди — моложавый афганец с полным набором кинжалов и пистолетов, как они это любят. Представляется: мехмандар Саид Рустам. Вот и почетный эскорт, думаю. Но мехмандар, вместо того чтобы сердечно принять гостя согласно своей должности, нагло заявляет, что мне закрыт доступ в Герат. Я его пытаюсь убедить и так и эдак, говорю, что здесь недоразумение, намекаю на мешочек с золотом — ничего не помогает. Он злобно смотрит на меня в упор своими огромными глазищами и грубо повторяет одно и то же: «Поверните коня в обратную сторону, миджар-саиб (я тогда был майором), и побыстрее!»

— И вы подчинились? — спросил Мэсси.

— А вы бы как поступили, сэр? Пришлось… Правда, повернув коня, через пару часов я снова попытался проникнуть в Герат уже другой дорогой и без предупреждения. Что бы вы думали? Милях в пяти от городских ворот меня нагнал все тот же мехмандар и под стражей вернул-таки в Персию!

«Роб Рой» пустил клуб дыма.

— И вот что хотелось бы отметить по этому поводу. Как-то в Бутане я отдалился на полумилю от нашего отряда, и один бутанец задел меня. Я поколотил его довольно сурово. Итог был великолепный: он стал как шелковый. Но бутанцам давно известно, что дерзких шуток с собой мы не допускаем. Когда я был с солдатами в Персии, доводилось палкой воспитывать местных слуг… Признаться, мне отчаянно хотелось отколотить этого афганского неуча — Саида Рустама. Однако можно было поклясться, что результаты будут иные, чем в Бутане или в Персии. Афганец в таких случаях немедленно хватается за нож, и последствия бывают самые печальные, ибо у него отсутствует рыцарское чувство, которое останавливает руку, готовую поразить беззащитного противника. Месть моя направлена против этих черт афганского характера. Мы должны безжалостно воспитывать афганцев, приобщая их к нравам и понятиям цивилизованного мира! — закончил свой поучительный рассказ председатель следственной комиссии.

И своевременно: британские солдаты уже начали доставлять в Шерпур людей, схваченных при облавах. Это были ткачи, кузнецы, водоносы, торговцы, бывшие сарбазы, гончары, погонщики верблюдов, крестьяне, приехавшие на столичный базар, муллы и учащиеся медресе… Одних схватили в мастерских за то, что они, подобно своим отцам, дедам и прадедам, ковали сабли или делали ружья. У других нашли, а чаще всего представляли, будто нашли, следы пороха на руках. Тот вышел из дому с традиционным кинжалом, этот приехал издалека и не успел спрятать джезаиль, положенный в повозку на случай встречи с грабителями. Кого-то приволокли с окраины, где накануне исчез индийский совар, и как несчастный ни доказывал, что он кассаб, мясник, чем и объясняются пятна крови на его одежде, ничего не помогло. Достаточно было бросить косой взгляд на группу сарбазов или на офицера, чтобы оказаться в числе «бунтовщиков».

Следственная комиссия тут же признавала каждого из доставленных в лагерь виновным, а сидевшая напротив военно-судная комиссия приговаривала его к смертной казни.

— Этого мало! — в самый разгар судебной вакханалии неожиданно воскликнул Мак-Грегор, и все лица повернулись к нему. — Мусульмане считают, что убитому неверными уготована прямая дорога в рай. А вот кто будет сожжен, в рай не попадет. Их нужно не просто казнить, но и сжигать.

— Превосходная мысль! — одобрил Робертс предложение полковника. — Действуйте!

На одной из площадей Бала-Хиссара вскоре закипела работа. Королевские саперы воздвигли огромную виселицу. По кругу было расставлено попарно сорок столбов, соединенных общей перекладиной. От обычных сооружений подобного рода изобретение «Роб Роя» отличалось не только размерами и формой: вместо веревок на каждой паре столбов крепились цепи.

Много хлопот доставило палачам изготовление быстро воспламеняющейся горючей смеси. Помог какой-то интендант, вовремя вспомнивший о находящихся в обозе нескольких бочках колесной мази. Туда что-то добавили, перемешали, и получился вполне подходящий для данного случая состав. С одним лишь изъяном: при воспламенении он издавал такой смрад, что английские офицеры отказывались долго находиться в этой атмосфере. Пришлось в штабе составлять для них специальный график. Что же касается солдат, а тем более индийских сипаев, то они — народ привычный, и не такое сносили…

В назначенный срок все заняли свои места: канониры у заряженных пушек на господствующих высотах, чтобы ударить шрапнелью в случае внезапного нападения на город бунтовщиков Мухаммад Джан Вардака или муллы Мушки Алама либо восстания в самом Кабуле; шеренги войск на пути следования осужденных к месту казни — для поддержания порядка и пресечения возможных попыток к бегству. У виселиц расставили огромные чаны, наполненные доверху горючей жидкостью.

Поскольку предыдущая казнь не произвела желаемого эффекта, было решено жителей на экзекуцию не сгонять и даже не оповещать о ней. Однако сохранить это в тайне не удалось. На рассвете того страшного дня к воротам Бала-Хиссара потекли толпы жителей Кабула. Люди пытались заглянуть за высокие стены, хоть краем глаза увидеть, что там делается. Среди них было немало женщин, скрывавших лицо под глухим покрывалом чатри. Часовые то и дело пускали в ход приклады, отгоняя наиболее настойчивых.

Начали выводить осужденных. Приговор был единым для всех, вне зависимости от возраста, рода занятий, положения. Подросток, юноша или согбенный старик, каменщик или ювелир, пастух или печник — всем была уготована одна участь — смерть. Был ли действительно в чем-то виновен несчастный, попавший в руки английского правосудия? Вершители его судьбы не задавались этим вопросом.

Трещали барабаны. У чапов действовали ачхуты — индийцы из касты «неприкасаемых». Они обмазывали воспламеняющейся смесью одежду приговоренного. Затем палачи вешали его на цепь и разжигали под ним костер. Пламя быстро охватывало сухие дрова. Его языки, набирая силу, сливались, превращаясь в мощные огненные руки, которые рвались вверх, к жертве… Еще секунда — и человек превращался в пылающий факел…

Зверская расправа, напомнившая времена инквизиции и унесшая более двухсот жизней, растянулась на несколько дней. Над Бала-Хиссаром поднялось облако густого зловонного дыма. Оно разрасталось, превращаясь в мрачную тучу. И долго висела эта туча над Кабулом, напоминая жителям о страшной участи, постигшей их родных, близких, друзей, сограждан.

По завершении казни Робертс распорядился разобрать на топливо деревянные части строений Бала-Хиссара и перевезти их вместе с остатками пороха в Шерпур, а все остальное, и прежде всего цитадель, взорвать и сровнять с землей. Вскоре великолепные памятники афганской архитектуры, слава и гордость Кабула, взлетели на воздух.

— Если и эти меры не принесут результата, — сказал командир Кабульского полевого отряда своим подчиненным, — нам придется и в самом деле стереть город с лица земли, беспощадно истребив все его проклятое население. Надеюсь, однако, что теперь эти дикари смирятся.

Ответ не задержался. Со всех британских аванпостов, расположенных вокруг столицы, стали поступать донесения о сосредоточении сил противника. Их тон становился все более паническим, и генерал поручил Дюранду выяснить через его агентов, чего следует ожидать.

— Мы практически столкнулись, сэр, с совместным выступлением различных сил: народного ополчения, бывших солдат, а также племен, — докладывал через некоторое время политический советник. — Их база к северу от Кабула, в Кохистане, а главный центр сопротивления — в Газни. Известно также, что в Газни ушли из Логарской долины остатки эмирской армии. Ими руководит Мухаммад Джан, артиллерийский офицер, произведенный в джарнейли, после того как он отличился в сражении при Али-Масджиде…

— Какова же роль Мушки Алама? — нетерпеливо вмешался Мак-Грегор.

— Это индийский мусульманин, мулла, известный своим благочестием, — ответил Дюранд. — Он давно живет в Газни и считается афганцем, очень стар, едва передвигается, но по его слову тысячи гази, борцов за веру, готовы пожертвовать собой. За Мухаммад Джаном идут афганские солдаты, за Мушки Аламом — религиозные фанатики, — продолжал политический советник. — Кроме того, против нас выступило ополчение племен. Обычно вожди племен, малики, старшины отчаянно враждуют между собой. Теперь же какая-то неведомая сила примирила их.

— Весьма несвоевременно! — бросил генерал.

— Безусловно, — согласился Дюранд. — Не знаю, можно ли верить полученному мною сообщению, но чуть ли не впервые в афганской истории женщины открыто вмешиваются в политику: жена одного из высланных нами сановников затратила огромную сумму, чтобы вооружить и посадить на лошадей крупный отряд горцев, прибывший в Газни. Правда, это именитая дама, — добавил он с усмешкой, — дочь заклятого нашего врага в первой войне Акбар-хана…

— У меня есть сведения, что мать и жена Якуб-хана тоже пожертвовали своими драгоценностями, чтобы поддержать движущихся на Кабул крестьян Кохистана, — добавил Мак-Грегор.

— Артиллерийский офицер, мулла, бывшие сарбазы, племена, горцы, женщины, крестьяне — великолепный букет! — раздраженно воскликнул Робертс. — И все — на нас. Прямо голова кругом идет. А впрочем, тем лучше: одним ударом покончим с этим сбродом. Известно ли хотя бы, сколько их и какое у них вооружение?

Дюранд задумался.

— О численности ничего определенного сказать нельзя: ряды мятежников все время пополняются за счет жителей соседних городов и селений. А оружие? Пушек у них нет — это определенно. Ружья — старинные, но неплохие, стреляют далеко. Однако их хватает далеко не на всех. А так — ножи, сабли, пики, вилы, дубины — типичное оружие простонародья!

Робертс усмехнулся:

— Справимся! Пусть подойдут поближе…

В первую неделю декабря 1879 года афганцы с разных сторон подтянулись к Кабулу. Робертс направил генерала Бэкера во главе 1200 солдат с четырьмя пушками через Чарасиа в тыл противнику, выступившему из Газни, с задачей отрезать ему пути отступления. Генералу Макферсону с 1600 солдат и десятью орудиями было поручено атаковать этих «газнийцев», помешать им соединиться с кохистанцами и оттеснить под огонь Бэкера.

— Макферсон будет молотом, а Бэкер — наковальней, — разъяснил свой замысел Робертс. Сам он двинулся с Макферсоном. События, однако, развивались несколько иначе.

Авангард Макферсона под началом генерала Мэсси дважды атаковал газнийцев, но был отброшен Мухаммад Джаном к Дех-Мазангскому ущелью и потерял четыре горных орудия. Сбить афганцев с занятых ими позиций не смог и весь отряд Макферсона. А вскоре выяснилось, что отрезанные Бэкером газнийцы вовсе не растерялись. Более того, они сами перешли в наступление.

Бэкер быстро сформировал штурмовую колонну, поставив впереди наиболее надежную часть — 500 шотландцев из 92-го полка хайлендеров, а за ними — солдат 5-го пенджабского пехотного полка, 5-го пенджабского кавалерийского полка и артиллерию. Эта колонна 13 декабря вскарабкалась на холмы, преграждавшие дорогу к Кабулу, потеснила афганцев, и Бэкер смог установить контакт с Макферсоном.

Но назавтра, 14 декабря, когда Робертс счел, что основные трудности уже позади и что его войска, занявшие возвышенности Кохи-Асмай, контролируют положение вокруг столицы (на большее он уже не мог надеяться), ему пришлось горько разочароваться. Умело маскируясь и используя складки местности у Кохи-Асмая, афганские воины стремительно атаковали отряд полковника Кларка, который занимал господствующую высоту, и заставили его бежать, бросив два горных орудия.

Мухаммад Джан постепенно усиливал давление. Афганцы рвались вперед, карабкались на холмы, старались зайти врагу в тыл. То и дело раздавались характерные щелчки джезаилей, и редкий из этих выстрелов не находил цель. Перебои в доставке снарядов, гибель многих артиллеристов, вызванная отходом отдельных частей сумятица — все это ослабляло основную ударную силу Робертса — артиллерию. Сам генерал почел за благо отправиться в Шерпурский лагерь, откуда ему было удобнее координировать действия британских войск.

Однако постепенно становилось ясно, что координировать нечего: если что-либо можно было спасти, то это следовало делать немедленно. И командир Кабульского полевого отряда приказал Макферсону и Бэкеру укрыться в Шерпуре, оставив Кохи-Асмайские высоты и другие позиции. Но афганские воины сами очистили этот район от инглизи. Они смело бросались в рукопашный бой. Их конница преследовала обратившихся в бегство врагов вплоть до лагерных валов, на которых были установлены орудия, чтобы помешать гази ворваться в укрепление. В эти дни англичане потеряли более тысячи человек и немало вооружения.

Но официальная депеша, присланная в Симлу штабом Кабульского полевого отряда 17 декабря 1879 года, носила вполне успокоительный характер: «Робертс находится с 7 тысячами человек в Шерпурском лагере, где он занимает сильно укрепленную позицию, имея запасы на пять месяцев. Первоначальная позиция была слишком растянута, и ее нельзя было удержать, не подвергаясь опасности».

Генерал Робертс оказался плохим кузнецом: ни «молот и наковальня», ни карусель смерти не смогли поставить афганцев на колени.