В начале ноября 1879 года к Абдуррахман-хану прискакал вестовой: его приглашали на совещание в резиденцию генерал-губернатора. Ехать было сравнительно недалеко, и вскоре сардар оказался в знакомом зале. Там уже собрались несколько военных. Из них афганцу был известен лишь один невысокий рыжеватый полковник лет тридцати — Куропаткин (сардару трудно было запомнить такую трудную фамилию, и он перевел ее на свой лад — «Кеклик», так в Ташкенте называли куропаток).
Когда вошел Кауфман, все встали. Обмениваясь с присутствующими поклоном, генерал-губернатор как-то по-особому взглянул на Абдуррахман-хана.
— Господа! — сказал он, когда все уселись. — В непродолжительном будущем исполнится десятилетие со времени прибытия в наши края дорогого сардара Абдуррахман-хана…
У сардара екнуло сердце: «Вот оно! Пробил мой час».
— Мы — радушные хозяева и с радостью отметим эту славную дату. Но все эти годы сардар проявлял острое и вполне объяснимое беспокойство по поводу происходящего у него на родине. Не желая подвергать такого достойного человека опасностям, мы рекомендовали ему не вмешиваться в эти бурные события…
Главному начальнику Туркестанского края не хотелось говорить об охватившей его тревоге, когда стало известно о низложении эмира Мухаммада Якуб-хана. Англичане явно вели дело к расчленению Афганистана. Они могли направить в соседние области на левобережье Амударьи своих ставленников либо (что было особенно нежелательно) попытаться оккупировать эти земли. Тогда позиции России в Средней Азии оказались бы под угрозой. Так не лучше ли опередить опаснейших конкурентов и поставить во главе этих областей человека, пользовавшегося русским гостеприимством? Тем более что прямой потомок эмиров Афганистана, Абдуррахман-хан был вправе законно претендовать на власть по крайней мере на северных территориях.
— …Но если наш гость еще не утратил желания помочь своим соотечественникам, к примеру в Чар-Вилояте, что ж, мы скажем ему, как и положено в таких случаях, «Худо-и хафиз!», «Да хранит вас бог!»
Генерал-губернатор не случайно упомянул эту провинцию. Именно она примыкала к Амударье и могла служить «буфером» между Туркестаном и теми афганскими областями, где, как представлялось, прочно закрепились британцы.
Абдуррахман-хану понадобилось все его самообладание, чтобы дождаться, когда Кауфман умолкнет. Он вскочил и с налитыми кровью глазами заговорил — тихо и не очень связно — на фарси, вставляя пуштунские, узбекские и даже русские слова:
— Да-да, конечно… Томимому жаждой вода снится! Воля Аллаха проявляется в нужное время. Джаноб-и мехрабони, благосклонный господин это хорошо понимает. Но почему лишь Чар-Вилоят? Меня знают и уважают во всем Афганистане! Дайте мне денег, оружие и несколько офицеров, и я положу к подножию трона ак-подшо, да продлятся вечно дни его, не только эту область, но и Кабул, и Герат, и Кандагар, и Хазараджат…
У него перехватило дыхание.
— И даже Пешавар, — закончил сардар, вспомнив о давно захваченном англичанами афганском городе. — Я разобью инглизи, клянусь! Мой дед, великий Дост Мухаммад-хан, научил их уважать наш народ. Они забыли его уроки. Я напомню. Еще на сорок лет!..
Кауфман слушал эту взволнованную речь со смешанным чувством. Абдуррахман-хан сразу уловил высказанное ему намеком стремление ограничить территориальные рамки его деятельности. Генерал-губернатор полностью разделял недовольство афганца. Более того, еще совсем недавно, когда конфликт с Англией грозил открытым столкновением, генерал готов был сам возглавить войска, чтобы сразиться с «коварным Альбионом»; ведь Лондон лишал Россию возможности полностью пожать плоды своей победы над Османской империей. Но был еще Горчаков со своим дипломатическим ведомством!..
Светлейший князь и сменивший его на министерском посту Гире панически боялись всего, что могло испортить налаженные с превеликим трудом отношения с Англией. Из этого и следовало исходить, если отнестись благожелательно к просьбе сардара. Деньги? Можно дать. Надо лишь подумать, в какой валюте. Не в рублях, естественно… Оружие? Сомнительно: ведь оно должно выстрелить — и за пределами России. Офицеры? Безусловно нет, ни в коем случае! Да и отъезд самого Абдуррахман-хана должен выглядеть как нечто неожиданное, даже дерзкое. Он бежал, неблагодарный. Да-да, именно бежал!.. Надо уже сейчас все растолковать ему…
— Дорогой сардар, чрезвычайно жаль, что вы все же решили нас покинуть, но мы понимаем, где находится ваше сердце, преисполненное любви и преданности своей отчизне. В знак старой дружбы мы окажем вам материальное содействие. Я свяжусь с Петербургом, чтобы определить размер суммы…
На лице Абдуррахман-хана появилась улыбка.
— Что касается русских офицеров, то тут, к сожалению, я вынужден вам отказать. Незачем ехать им так далеко. Да и вам это может помешать: соотечественники знают вас как опытного военачальника, и в свите вашей немало храбрых и хорошо обученных воинов, способных повести за собой полки и батальоны.
Сардар сделал движение, будто хотел возразить, но промолчал.
— Вооружить ваше войско — а нет сомнения, что у вас под началом будут многие тысячи, — мы по понятным причинам не сможем. Однако передовому отряду, который двинется для охраны вашей особы, предоставим ружья Бердана. Как, Алексей Николаевич, найдете у себя в бригаде 25 берданок, чтобы передать их друзьям? — обратился генерал-губернатор к Куропаткину, командовавшему Туркестанской стрелковой бригадой.
— Разумеется, ваше высокопревосходительство! — склонил голову «Кеклик».
— Ну вот, а остальное снаряжение храбрые афганские воины будут добывать у разбитых ими инглизи…
Кауфман произнес эту фразу с доброжелательной усмешкой, не подозревая, что она окажется пророческой, но в ином плане, чем этого хотелось бы главному начальнику Туркестанского края.
— И вот что еще, сардар. В наших общих интересах, чтобы вы со своими людьми как можно быстрее оказались на территории Афганистана. Бухарские и прочие власти будут своевременно оповещены о вашем продвижении, и никто не станет чинить вам препон.
Теперь заговорил Абдуррахман-хан:
— Я нижайше благодарю джарнейля-саиба за внимание и заботу о нашей скромной особе на протяжении столь долгих лет. Пока память моя будет крепка, она сохранит эту признательность! Столь же велики мои чувства к урусам за то, что они помогают нам приблизиться к престолу предков… Но ружей мало, и, даже если их станет больше, наши необразованные афганцы не смогут их чинить. Может быть, джарнейль-саиб разрешит отправиться со мной хотя бы оружейному мастеру Пеопану… Я часто говорил ему о своей родине. Он согласен поехать.
Генерал-губернатор недоуменно обвел взглядом подчиненных. Поднялся окружной инженер полковник Богаевский:
— Ваше высокопревосходительство, кажется, я знаю, о ком идет речь. У нас есть оружейный мастер Смирнов. Его зовут Феофан. Сардар, видимо, пользуется местным произношением его имени…
Абдуррахман-хан внимательно прислушивался к разговору:
— Да-да, Пеопан! Дайте мне мастера, денег, что можно, и все афганцы присягнут на подданство ак-подшо…
— Нет, дорогой сардар, — Кауфман встал, давая понять, что совещание окончилось. — Феофан или Пеопан — это безразлично. Русский человек не должен быть замешан в делах по ту сторону границы!
…Хотя 11/23 ноября 1879 года пришлось на воскресенье, дело не терпело отлагательств, и, несмотря на красный календарный день, из Канцелярии генерал-губернатора в Ливадию, временно ставшую царской резиденцией, шифрованной депешей послали экстренный запрос об отпуске 25 тысяч рублей для претендента на афганский престол. Через пять дней запросили еще 12 тысяч для его ближайших родственников — двоюродных братьев Мухаммада Исхак-хана и Мухаммада Сарвар-хана. Расходы были одобрены, и Абдуррахман-хан немедленно вернулся в Самарканд, где его приближенные почти открыто готовились к отъезду на родину.
Во вторник 9 мухаррама 1297 года хиджры, что соответствовало 11/23 декабря 1879 года, сардар покинул город, где провел в изгнании долгих десять лет. Путь его, однако, лежал не на юг, не к афганской границе. Следуя замыслу туркестанского генерал-губернатора, он отправился на восток, к Ферганской долине. Прошел день, и за Абдуррахман-ханом потянулась его свита. В заштатном городке Ура-Тюбе, лежавшем на пути из Самарканда в Фергану, сардар остановился на отдых. Через несколько дней во главе ста десяти всадников, сопровождаемый небольшим караваном, он двинулся на юг.
Несмотря на то что уже началось чилля — зимнее сорокадневье, неблагоприятное для путешественников, Абдуррахман-хан со своими спутниками перевалил через Туркестанский хребет и спустился в верховья Зеравшана. Впереди предстоял длинный и тяжелый путь…
Кауфман между тем разрешал дипломатические и технические вопросы, связанные с передвижениями «беглеца». Это было крайне важно, ибо Петербург настойчиво подчеркивал, что не желает никаких осложнений с Англией, вызванных проблемами Афганистана. И генерал-губернатор, он же — командующий войсками Туркестанского военного округа, — вызвал своего начальника штаба генерал-майора Фриде.
— Предстоит большая переписка по поводу перемещений сардара. Прошу проследить, чтобы она не носила компрометирующего нас характера. Будем именовать в ней Абдуррахман-хана, скажем, главой, или уратюбинцем, а его людей — гостями. Кроме того, следует предупредить эмира бухарского, чтобы он не чинил ему препятствий. Это — во-первых. А во-вторых, необходимо навести возможных преследователей на ложный след.
— Но, ваше высокопревосходительство, эмир Музаффар эд-Дин-хан вряд ли поймет, если мы обратимся к нему с намеками по поводу какого-то уратюбинца.
— Пожалуй! Ему надлежит писать без обиняков.
И Кауфман тут же продиктовал послание повелителю Бухары: «Афганский сардар Абдуррахман-хан скрылся, а также и родственники его, проживавшие в Самарканде. Прошу ваше высокостепенство не задерживать Абдуррахман-хана и его родственников в ваших владениях, предоставив его воле божией. Если они раз ушли, то бог с ними, пусть идут, куда хотят, вреда от этого ни вам, ни нам никакого не будет. Дело до нас с вами не касается».
Главный начальник края подумал и добавил: «Не оставьте сделать распоряжение, чтобы и беки ваши пропустили, не делая им никаких препятствий».
— Ну вот. Позаботьтесь, будьте добры, о быстрейшей отправке гонца в Бухару. А теперь необходимо известить и других. Прежде всего военного министра.
В Петербург пошла депеша: «Афганский сардар Абдуррахман-хан, отправляясь для свидания с родственниками в Ферганскую область, бежал, по всей вероятности, за Аму. Сделано распоряжение о поимке. Можно предположить, что успеет перейти на левый берег Аму».
Была послана и телеграмма начальнику Зеравшанского округа: «Сардар Абдуррахман-хан, оставив здесь семейство, скрылся. Примите меры к розыску, не пошел ли к Амударье. Донесите».
Генерал-майор Иванов откликнулся тут же: как выяснилось, из Самарканда исчезли Абдуррахмановы родственники — Сарвар-хан и Исхак-хан; по-видимому, они все заранее сговорились; на розыски беглецов была послана казачья сотня, но она вернулась, не напав на след.
Об этой неудаче Кауфман с прискорбием известил военного министра Милютина.
Было мудрено напасть на след беглеца, даже если бы все казачьи сотни Туркестана помчались перехватывать его к Амударье. Сардар подался совсем в другую сторону — в глухой горный край, в верховья Зеравшана. Но то ли он недостаточно хорошо понял общую ситуацию, вынудившую генерал-губернатора просить его как можно быстрее ехать домой, то ли уже считал себя царствующей особой, имеющей право рассчитывать на соответствующее обращение, но в Магиане он допустил промах.
Оказавшись в этом мелком владении в долине реки Магиан-дарья, Абдуррахман-хан отправил бухарскому эмиру послание с запросом, может ли он беспрепятственно двигаться по территории эмирата и намерен ли Музаффар эд-Дин-хан предоставить ему почетный эскорт? Узнав об этом, Кауфман пришел в ярость: на письме генерала Иванова появилась резолюция: «Кажется, у главы нет головы!»
Для повелителя Бухары послание ярым-подшо прозвучало как строгий приказ. Он категорически заявил, что видеться с «беглецом» не намерен и почетной охраны ему не даст. Больше того, жителям селений, через которые лежал путь сардара и его спутников, было велено держаться от них подальше. Это распоряжение выполнялось буквально: никто не желал валяться в пыли с перерезанным горлом…
Поэтому когда отряд сардара, выбравшись наконец из пределов Туркестанского края, сделал остановку в бухарском кишлаке Джауз, его улицы казались вымершими, все двери были наглухо заперты, молчали даже собаки. Однако людям и лошадям необходимы были отдых и еда. Надвигалась ночь, и Абдуррахман-хан отправил к старосте слугу с ультиматумом: если никто не откликнется на его зов, он захватит несколько домов и добудет припасы силой. То ли подействовала угроза, то ли жители почувствовали себя смелее с наступлением темноты, но на улицах показались какие-то тени, нашлась убогая мехмонхона, комната для гостей, удалось разжиться продовольствием и фуражом.
Ответственный за «бегство» начальник Зеравшанского округа Иванов в эти дни лишился покоя. По мере удаления от русских владений сардар все меньше считался с необходимостью конспирации. Считая, что это придаст ему особый авторитет на бухарской территории, он широко козырял именами высших представителей туркестанской администрации, мог поручить первому встречному доставить письмо, на конверте которого значилось: «Генералу Иванову».
Как бы то ни было, Абдуррахман-хан продвигался к цели. На протяжении декабря его группа, насчитывавшая уже до двухсот пятидесяти человек, миновала Яккобаг и Дербент, Байсун и Денау, Регар и Гиссар, Курган-Тюбе и Куляб, выйдя в конце концов к переправе через Пяндж. В первых числах января 1879 года власти Туркестана смогли наконец спокойно вздохнуть: сардар со своими сторонниками переправился через грозно ревущий, бурный Пяндж и вступил на родную землю.
…Абдуррахман-хан стоял у огромного камня, принесенного своенравной рекой откуда-то издалека. «Что предпринять дальше? — думал он. — Двинуться на Мазари-Шариф, резиденцию чар-вилоятского лой-наиба Гулям Хайдар-хана? Безумие. У того многочисленное войско. Почва не подготовлена, и даже если бы нашлись приверженцы Абдуррахман-хана, сына некогда правившего здесь Афзал-хана, это ничему не поможет… Надо еще отыскать таких людей, наладить связи… Нет, пока рано состязаться с лой-наибом.
Ладно. Это на западе. Ну а что на востоке? Бадахшан. И для его жителей он не чужак: как-никак зять бывшего бадахшанского владетеля — мира Джахандар-ша, или, как тут говорят, Джахандар-шо. Достаточно ли этого, чтобы сразу штурмовать местную столицу — Файзабад, где теперь сидит дядя жены Шо-заде Хасан? Видимо, тоже нет! Но зачем же сразу штурмовать? Нельзя ли договориться с дядей?»
Не теряя времени, Абдуррахман-хан отправился со своим писцом в стоявшую неподалеку заброшенную хижину. Мирза уселся, скрестив ноги, на вытертой кошме и разложил письменные принадлежности.
«Привет да достигнет! — обращался сардар к родственнику. — Да не скроется от вашего высокого внимания, что по воле Аллаха нам суждено было вновь увидеть священные земли нашего государства. Мы намерены полностью восстановить свои наследственные права в Афганистане. Надеемся, что мудрый мир Бадахшана — да продлятся дни его! — окажет в этом содействие всеми имеющимися в его распоряжении средствами».
Текст скреплен резной печатью Абдуррахман-хана, бумага скатывается в трубочку и вручается гонцу. Конь уже оседлан. В Файзабад!
Дело сделано. Весть о себе подана. Остается только ждать. Впрочем, ждать сардар за десять лет, хвала всевышнему, научился. Но годы мытарств научили его и тому, что делать это тоже надо умеючи. Ибо жизнь полна неожиданностей. И потому Абдуррахман-хан произвел смотр своему не успевшему обсохнуть (да и как тут обсохнешь, когда продолжает кружить суровая бадахшанская метель!) воинству. Оно выстроилось в колонну. Впереди — пятьдесят соваров-телохранителей. Половина из них вооружена берданками, остальные — тоже неплохими ружьями, какие удалось раздобыть за время самаркандского «сидения». За ними — около двухсот конных афганцев: и они далеко не безоружны, хотя их оснащение похуже. Жаль, что немало людей пришлось выделить в распоряжение Исхак-хана и Сарвар-хана и направить их в сторону Мазари-Шарифа, но ведь и там надо закреплять влияние вернувшегося в Афганистан внука Дост Мухаммад-хана!..
Сардар поначалу думал направиться к лежавшему в трех дневных переходах городу Рустак. Однако люди были слишком измотаны. К тому же неизвестно, как отнесется к нему правитель Рустака — мир Баба-хан. Если враждебно, то он легко одолеет падающих с ног от усталости воинов Абдуррахман-хана. Будет смешно и трагично потерять все в первый же день.
Благоразумие, благоразумие прежде всего. Как правило, оно всегда вознаграждается. И потому сардар разместил свой отряд в заброшенной крепости Янги-кала, стоявшей в стороне от дороги на Рустак. Его люди получили возможность обогреться и отдохнуть.
Прошел день, другой. На третий, в полдень, дозорные известили, что к Янги-кала приближается конная группа. Абдуррахман-хан поднялся на крепостную стену. Вскоре всадников уже можно было пересчитать: человек семьдесят с пиками и саблями, ружей почти нет. Впереди — толстяк в чалме, богато расшитой куртке и широченных шароварах. Хорошо видно его лицо — одутловатое, заросшее рыжей, неаккуратно подстриженной бородой. Мир Баба-хан?
Сардар подал знак впустить прибывших. С некоторой опаской оглядываясь по сторонам, в открытые ворота въехал их глава в сопровождении дюжины кавалеристов. Ему достаточно было беглого взгляда, чтобы убедиться, что гарнизон крепости и численно и по вооружению значительно превосходит его свиту. Это вызвало у толстяка явную растерянность, но он все же спешился и пошел навстречу медленно спускавшемуся со стены по ступенькам Абдуррахман-хану. Да, это был рустакский правитель.
Мир Баба-хан приложил обе руки к объемистому животу и изобразил поклон. Жест правителя повторили, спрыгнув с копей, его люди. Сардар ответил легким кивком и пригласил гостя в помещение. На раскинутом паласе быстро появился достархан — угощение. Абдуррахман-хан извинился за его скудость: он только что вернулся на родную землю. Последние слова он произнес медленно, как бы подчеркивая своевременность и естественность своего возвращения.
— Албатта, конечно! — с готовностью согласился Баба-хан. — Это мы должны были позаботиться о достойной встрече сардара, но не были осведомлены о ней.
Его хитрые глазки отражали внутреннюю борьбу. Затем, словно преодолев колебапия, он продолжал:
— Сегодня утром я получил приказ из Файзабада помешать вашему пребыванию в Бадахшане. Но ни я, ни мои сарбазы и совары не намерены сражаться против сардара, да будет над ним тень пророка!
Баба-хан почти не прикоснулся к еде: его одолевали сомнения. Оказавшись между двумя более мощными силами, он только что предал Шо-заде Хасана и мог лишь мучительно гадать, правильный ли сделан выбор. Абдуррахман-хан поспешил его успокоить:
— Аллах наставил тебя на истинный путь. Мы прибыли из Русийа и пользуемся ее поддержкой. Наша задача очистить от инглизи священную афганскую землю. А также от таких, как Шо-заде Хасан, которые забывают заповеди пророка о борьбе с неверными и поднимают меч против мусульман…
Мир Баба-хан понимающе улыбнулся.
— Мы переедем в Рустак, — добавил сардар. — Затем наше объединенное войско нанесет удар по Файзабаду. Хотя Шо-заде Хасан — мой близкий родственник, он не должен рассчитывать на пощаду. Ну а потом, собрав силы, мы поднимем джихад!
…Расположенный на возвышенности, омываемой речкой Джильгой, Рустак не был крупным городом. Вместе с окрестными селениями он едва насчитывал 20 тысяч жителей, в основном таджиков, узбеков, хазарейцев. В нем было три караван-сарая, три пятничные мечети, четыре медресе. Гордостью рустакцев был базар с тремя сотнями лавок. Здесь торговали пушниной, бухарскими шелковыми товарами, индийскими ситцами и миткалем; из Пешавара приезжали за тмином и лисьими шкурами. Успешной торговле благоприятствовало выгодное расположение города: во все стороны от Рустака шли дороги — на Ханабад и Кешм, Файзабад и Шахри-Бузург, на север, к берегам Пянджа, к лежащим за ним владениям эмира Бухары, русскому Туркестану.
Именно на это и рассчитывал Абдуррахман-хан. Укрепившись в Рустаке, он мог сравнительно легко связаться с афганскими пунктами, а в случае поражения — вернуться в Туркестан: ярым-подшо его не выдаст. Сам сардар обосновался в таджикском квартале, а солдат разместил в рустакской крепости. Теперь следовало приступать к главному — укреплять авторитет потомка великих баракзаев, без шума, но последовательно и целеустремленно устранять со своего пути малых и больших правителей, собирая силы и ставя под контроль одну область за другой.
Неглупый политик с изрядным жизненным опытом, он понимал, что может рассчитывать на влияние в стране только в том случае, если привлечет народ такими делами (или по крайней мере призывом к таким делам — эта оговорка весьма существенна!), которые найдут отклик в душе каждого патриота. А в ту пору каждый честный афганец считал святой обязанностью борьбу с ненавистными инглизи. Из этого и следовало исходить…
Не было в Рустаке более близкого для Абдуррахман-хана человека, чем его мирза, и не было никого, кто в те дни трудился бы с большим напряжением, чем этот писец. Сардар будто задался целью его уморить. С утра до вечера он диктовал мирзе послания и письма, а когда уходил отдыхать, несчастный грамотей должен был переписывать некоторые из них во множестве экземпляров.
«О мусульмане! — гласило одно из таких посланий, адресованное народу. — Я прибыл не для того, чтобы воевать против правоверных афганцев, а для джихада, священной войны за веру. Необходимо поэтому, чтобы вы все слушались моих приказаний; они исходят от Аллаха и его пророка. Все мы рабы Аллаха, поэтому джихад — долг каждого из нас».
Вначале сардар велел поставить в качестве подписи безликое «Мусульманин», а потом решил, что тогда воззвание не даст должного эффекта, и подписался полным именем: «Абдуррахман-хан, сын Мухаммада Афзал-хана, внук Дост Мухаммад-хана».
Там, где можно было легко добиться успеха, сардар, не испытывая неловкости, действовал вооруженной рукой против единоверцев. Правда, он старался подвести под такие действия серьезные моральные основания. Так, выяснив, что бадахшанский правитель Шо-заде Хасан не в состоянии оказать серьезное сопротивление, он направил на Файзабад крупный отряд под началом мира Баба-хана. Тот вез специальное обращение Абдуррахман-хана:
«Бек Хасан, начальники и подданные Файзабада! Извещаю вас, что я прибыл в страну, чтобы освободить ее из рук инглизи. Если мне удастся сделать это мирным путем, хорошо. Если нет, нам придется сражаться. Все вы правоверные, и вам нельзя допускать, чтобы страна оказалась под властью инглизи. Если они смогут завладеть нашей страной, наша репутация пропадет в глазах всего мира. Все народы подумают, что у вас не было достаточно гордости и стыда, и вы потеряли страну и веру лишь из-за ваших несогласий. Слушайте моего совета. Если не будете слушать меня, долг мой будет пойти джихадом и против вас как неверующих. Решайте, служить ли вам поддержкой Аллаху и Мухаммаду, или готовьтесь к войне!»
Шо-заде Хасан и некоторые его приближенные, наслышавшись о зверских расправах, чинимых сардаром над теми, кто осмеливался вызвать его недовольство, предпочли не искушать судьбу и бежали с семьями далеко на восток. Постепенно Абдуррахман-хан распространил свою власть на весь Бадахшан.
Однако выбираться из Рустака он не собирался: близ этого города у мазара (могилы) праведника Хаджи Тораба, куда сходилось немало паломников, находился горячий источник Чашмаи-Ходжа-Джаргату. Вода выбрасывалась из него с шумом и кипением, подобно фонтану; после краткого перерыва она снова закипала, как в огромном котле, под которым разведен сильный огонь, и вылетала вместе с глиной, песком и грязью. Для сардара выкопали рядом углубление, и он грел ноги, надеясь избавиться от мучившей его подагры. Горячие ванны уменьшали боль. Абдуррахман-хан приезжал к источнику вместе с мирзой, и тот продолжал строчить под его диктовку страстные призывы к населению сел, городов и провинций, к племенам и их вождям, убеждая их стать под знамена истинного борца за веру, законного претендента на кабульский престол. Иногда к этим посланиям добавлялись мешочки с деньгами.
Несмотря на отсиживание в Рустаке у живительного источника, дела сардара шли неплохо. Хотя Сарвар-хан был убит, другой двоюродный брат, Исхак-хан, сумел одержать ряд побед над войсками лой-наиба Чар-Вилоята Гулям Хайдар-хана и почти завоевал всю провинцию «во имя Абдуррахман-хана». Признания своего верховенства сардар добился и в Каттагане.
На севере страны, где народ устал от неурядиц, раздоров, безудержных поборов всевозможных «калифов на час», пользовавшихся фактическим отсутствием контроля со стороны центральной власти, всходила звезда Абдуррахман-хана. Планы Кауфмана, казалось, были близки к осуществлению.
Но дальше произошло то, чего никак не мог предположить туркестанский генерал-губернатор.