Хотя центром Лондона считается район вокзала Чаринг-Кросс, его сердцем бесспорно должна быть признана площадь, на которой стоит величественный собор св. Павла. Купол этого самого высокого сооружения города опоясывает Золотая галерея. В ясные дни, увы, не часто балующие лондонцев, с нее хорошо видны нагромождения зданий и кварталов, а также людской муравейник, кипящий на улицах и площадях огромной столицы Британской империи.

На северо-западе, на подступах к району Блумсбери, высится громада Британского музея, а дальше — зеленый массив Риджент-парка и Зоологического сада. На запад протянулась забитая дилижансами и кэбами магистраль Холборн; она вливается в Оксфорд-стрит, которая огибает Сохо и Мэйфер и почти доходит до Гайд-парка как раз у его знаменитого «Угла ораторов». На юге — Темза с ее бесчисленными мостами, портами и доками, судами и лодками; за ней — вокзал Ватерлоо, Военный музей — гордость империи, театр королевы Виктории, получивший фамильярное прозвище «Олд Вик». На восток лучше не глядеть: там возвышается мрачный Тауэр, стены которого были свидетелями многих кровавых злодеяний, а далее простирается Ист-Энд — жалкое прибежище бедноты — Уайтчепел, Шордич, Бетнал-Грин. Нищета, трущобы, чахлые деревца. Право же, лучше отвернуться от этих мест или по крайней мере встать вполоборота, и тогда на юго-западе откроется то, с чего, пожалуй, следовало бы начать.

Здесь Вестминстер — политическая душа Великобритании и ее разбросанных на всех континентах заморских владений. Бэкингемский дворец — главная резиденция королевы Виктории, как и ее предшественников, Сент-Джеймский дворец, Вестминстерский дворец — величественное здание парламента, увенчанное башней, на которой Биг Бен невозмутимо отсчитывает часы и минуты, Уайтхолл с его группой правительственных зданий, Вестминстерское аббатство — усыпальница тех, чьи имена прославили Англию.

Если бы 9 ноября 1878 года на Золотой галерее оказался пытливый наблюдатель, вооруженный биноклем, то, внимательно вглядевшись в эту часть Лондона, он, несомненно, уловил бы царившее там возбуждение; оно постепенно распространялось на улицы, ведущие к собору. Вот оно охватило Уайтхолл, переместилось на Стрэнд, а вскоре уже люди останавливались на неширокой Флит-стрит. Мужчины приподнимали котелки и шляпы, приветственно мелькали дамские платочки.

Это оживление было вызвано тем, что из строгого трехэтажного особняка, расположенного на узкой улочке, вышел высокий сутулый человек с острыми чертами лица, в длиннополом черном пальто и цилиндре. В руке он держал суковатую палку с золотым набалдашником. При его появлении в толпе зевак послышались радостные возгласы. Констебль отдал человеку в цилиндре честь, и тут же к крыльцу был подан полузакрытый экипаж, запряженный парой холеных вороных лошадей. Однако вышедший, сделав знак кучеру, двинулся пешком. Экипаж тронулся за господином, который неторопливым шагом направился к Трафальгарской площади, где вздымалась колонна с четырьмя львами у подножия и едва заметной фигуркой адмирала Нельсона на самом верху. Поравнявшись с колонной, человек снял с головы цилиндр и помахал им адмиралу. Раздались аплодисменты, а кто-то даже прокричал: «Браво, Диззи!»

Да, это был Бенджамен Дизраэли, первый лорд казначейства, иными словами, глава правительства ее величества королевы Великобритании и императрицы Индии, два года назад ставший графом Биконсфилдом. Он ревниво следил за своей популярностью, любил успех, приветствия толпы. В глубине души он считал себя по крайней мере вполне равным тому, парящему над Трафальгарской площадью. Конечно, Нельсон успешно гонялся за наполеоновскими фрегатами и барками где-то в Средиземном море, на пути в Египет, и даже громил французских флотоводцев. Но ведь и он, Дизраэли, сделал в тех же краях не меньшее дело для Англии: скупил акции Компании Суэцкого канала. Это закрепит ее позиции в Египте и обеспечит британским кораблям кратчайший путь на Восток, к берегам Индии, Бирмы, Персии, Китая, Малайи, Австралии и бог весть еще каких богатых земель, контроль над которыми так необходим для процветания Британских островов!..

Он был уже далеко не молод: немногим более года осталось до семидесяти пяти. Длительные пешие прогулки давались все труднее, но жаль было отказываться от удовольствия еще раз «искупаться в лучах славы», как он говорил мысленно. Поэтому Дизраэли частенько подзывал экипаж, проезжал в нем часть пути, а затем снова выходил на тротуар и упорно отсчитывал ярды, изредка отвечая на приветствия кивком или легким прикосновением руки к цилиндру.

На миг промелькнуло смутное желание наведаться по дороге в Линкольнз Инн. Юность виделась уже в далеком тумане, но он часто вспоминал ворота старинной юридической школы на Чансери-лейн, в двух шагах от цитадели лондонских законников — Темпля. Дизраэли никогда не мог забыть то острое чувство гордости, которое охватывало его в давнопрошедшие года, когда он входил в эти ворота, видевшие знаменитого канцлера и философа Томаса Мора, «железного» Оливера Кромвеля, лукавого политика Уильяма Питта и других питомцев Линкольнз Инна. Что ж, когда-нибудь — быть может, в не столь уж отдаленном будущем — и о нем станут говорить как о человеке в прошедшем времени, о человеке, не посрамившем славы училища. Однако, взглянув на часы, лорд Биконсфилд со вздохом сожаления отказался от мысли навестить свою альма-матер: его ждут более важные дела — в этом круговороте порой приходится отказывать себе в маленьких удовольствиях.

Он направлялся в Гилдхолл, городскую ратушу. Купеческие гильдии Лондона построили свою резиденцию на Грэшем-стрит, близ Чипсайда, еще в XII веке. «Просвещенные мореплаватели», как часто именовали британских купцов (а затем и вообще англичан) в прошлом, собрали в своей резиденции великолепную библиотеку, уступавшую лишь собранию Британского музея: основательное и всестороннее изучение различных стран и народов никогда еще не служило помехой развитию торговых связей.

В четырехэтажном Гилдхолле, с его высоким готическим шпилем и стрельчатыми окнами, богато отделанным фасадом и красочным внутренним убранством, располагался столичный муниципалитет. Вместительный зал, обшитый деревянными панелями и обитый золотистой тканью, с дорогой, удобной мебелью и статуями политических деятелей вдоль стен, служил местом праздничных приемов, банкетов, встреч официальных лиц, важных судебных процессов. В средние века, когда английские короли желали посетить Гилдхолл, ко входу выносили две массивные деревянные фигуры — Гога и Магога, которые обычно стояли на галереях внутри помещения. Тут избирали лорд-мэра, членов муниципального совета — олдерменов, муниципальных советников и даже депутатов парламента.

9 ноября в национальном календаре значится как День лорд-мэра. В этот день лорд-мэр вступает в должность, и столь важное событие сопровождается пышными процессиями, торжественными речами — так называемыми «гилдхоллскими». Здесь не раз выступали и премьер-министры. Дизраэли всегда испытывал удовлетворение оттого, что трибуна, с которой он сообщал стране о волновавших кабинет проблемах, находилась именно в Сити — средоточии британской деловой активности.

Когда Дизраэли оказался наконец на площади, перед широкой аркой входа в ратушу, собравшаяся публика встретила его, как и многих других знатных особ, аплодисментами и приветственными возгласами. На губах главы правительства появилась едва заметная улыбка: приятно, что, несмотря на несколько хаотичное передвижение от Даунинг-стрит, он прибыл к цели в намеченный срок. Недаром он всегда старался точно рассчитывать свои действия. Лорд-мэр встретил премьер-министра согласно древним традициям: впереди него несли знаки достоинства: скипетр, золотую цепь и меч острием вверх. Держащий это оружие маршал опустит острие вниз лишь в присутствии королевы или кого-либо из судей (в Англии уважают закон).

Биконсфилд обменялся рукопожатием с лорд-мэром и вместе с ним направился в ратушу. Зал уже был полон. Газовые рожки излучали трепетный, мерцающий свет, едва уловимый запах гари примешивался к тонким ароматам дорогих духов присутствующих дам. За отдельным столиком сидел городской клерк в традиционном парике с буклями, неподалеку от него разместились олдермены и советники в столь же традиционных длинных мантиях. Почетные кресла в первых рядах отведены наиболее знатным лицам и членам кабинета.

Пока лорд-мэр готовился принести присягу, Дизраэли вел непринужденный разговор с его супругой. Это была та легкая болтовня, какой англичане дали особое наименование — «слип-слоп». Престарелый политический деятель и литератор, питавший большую симпатию к слабому полу, слыл в ней великим мастером.

Но вот новый хозяин Сити произнес формулу присяги. Наступил час графа Биконсфилда.

Опытнейший оратор, Дизраэли поднялся за председательским столом и оглядел собравшихся. Вот они, обратившиеся в слух его коллеги: маркиз Солсбери, правая рука, глава дипломатического ведомства, рядом с ним канцлер казначейства Стаффорд Норскот, тут же статс-секретарь по внутренним делам Кросс, через кресло — лорд-канцлер Кейнс, который постоянно демонстрировал сосредоточенную задумчивость, но не всегда проявлял рассудительность на заседаниях правительства. Где же статс-секретарь по делам Индии? А, вот и опоздавший Крэнбрук пробирается вперед, к министрам…

Наконец Биконсфилд счел, что пауза привлекла достаточно внимания к его особе, и глуховатым голосом начал речь. Слегка нахохлившаяся сутулая фигура в черном фраке, взмахи рук, когда он хотел жестом подчеркнуть ту или иную мысль, делали его похожим на большую хищную птицу. Крупный нос, взлетавшие при резких поворотах головы поредевшие волосы усиливали это сходство.

Дизраэли обрушился на незадачливых политиканов и публицистов, которые в последнее время заполнили газеты и журналы зловещими пророчествами, будто Великобританию ожидает горькая участь некогда богатых и могучих, а затем пришедших в полный упадок морских держав — Генуи, Венеции, Нидерландов.

…В глубине души он великолепно понимал, чем были порождены эти предсказания. Пять лет назад на процветавшую страну обрушился кризис. Он охватил хлопчатобумажную и шерстяную промышленность, металлургию, судостроение, иными словами, важнейшие отрасли экономики, вызвал пляску цен, волну банкротств, рост безработицы. Последствия этих бед пока еще далеко не удалось ликвидировать.

А тут еще какой-то Денис недавно выпустил в Лондоне книгу под многозначительным названием «Маразм в торговле и промышленности». Биконсфилд даже припомнил врезавшиеся в память слова: «Каждый знает, что такое кризис, но еще не было ничего похожего на современное состояние. Нет сильных вспышек острой болезни, однако налицо все признаки хронической, скрытой лихорадки, постепенное обессиливание, медленное обескровливание. Это — состояние маразма».

Хорошо хоть, что этот умник догадался изложить свои панические взгляды на немецком языке! Зато некий Карл Маркс, еврей из Германии, живущий в британской столице, на хорошем английском языке предрекает в газетах новое обострение торгового кризиса из-за переполнения азиатских рынков хлопчатобумажными тканями. Это справедливо и уже подтверждается на деле, но разве не ясно, что если имеющиеся рынки «переполнились», то надо их расширять, искать все новые и новые?! Если понадобится, то даже силой оружия: экономическая и политическая ситуация вовсе не такова, чтобы уж очень церемониться…

В основу «гилдхоллского» выступления премьер-министр положил мысль: «Судьба Англии — в руках Англии». Он призывал каждого англичанина упорно и самоотверженно трудиться на своем посту, не обращая внимания на жизненные сложности и уповая на правительство, которое будет и впредь стараться справиться с ними.

Затем Биконсфилд перешел к вопросам внешней политики, прежде всего на Востоке (ведь именно там находит сбыт основная масса английских промышленных изделий). Одобрительные возгласы и рукоплескания сопровождали его слова об укреплении британских позиций в необъятном Китае, на Средиземном море и Ближнем Востоке.

Он не видел необходимости скрывать от слушателей, что северо-западную границу Индии правительство считает «случайной и ненаучной» и что принимаются меры для ее исправления. С удовлетворением воспринимая аплодисменты, он вдруг чуть ли не физически ощутил безмолвие первого ряда. Взглянув на коллег по кабинету, премьер был поражен их видом: недоумение, разлитое на лице Норскота, перекликалось с беспокойством, которое проявляли Кросс и Крэнбрук, тогда как Солсбери нахмурил брови, словно поставленный чем-то в тупик.

Биконсфилд завершил речь под бурную овацию, устроенную лорд-мэром и его гостями — столичной аристократией и банкирами Сити, судовладельцами и судостроителями, заводчиками и фабрикантами. И сразу же подошел к сумрачно молчавшим членам правительства.

— Чем вас не устроила мысль о наших действиях в Афганистане? Ведь все давным-давно обсуждено и согласовано.

— Так-то оно так, сэр, — от общего имени ответил Солсбери. Его рта совсем не было видно из-за густых усов и бороды, и порой было непонятно, как словам министра иностранных дел удается вырываться наружу. — Но не кажется ли вам, что мы преждевременно раскрываем карты? Еще до того как в Афганистане что-либо произойдет, этим немедленно воспользуется Гладстон со своими либералами. Да и сторонники лорда Лоуренса обрушатся на нас вовсе не с поздравлениями и пожеланиями успеха…

— Ах, вот как! — вспыхнул Дизраэли. — На нашем месте они делали бы абсолютно то же самое.

— Но ведь на нашем месте пока мы, — возразил Норскот. — И шумиха будет направлена против нас.

…Действительно, на следующий день газеты либеральной партии в статьях под кричащими заголовками информировали читателей о речи премьера, из которой явствовало, что консерваторы без серьезных оснований готовят войну в Азии, выдвигая в качестве ее предлога установление «научных границ» Индии.

11 декабря 1878 года граф Биконсфилд отстаивал в парламенте политику правительства в Афганистане. Но еще до «гилдхоллской» речи и этого выступления, 31 октября, британские власти в Индии завершили подготовку текста ультиматума главе Афганского государства.

2 ноября 1879 года коменданту Али-Масджида кефтану Файз Мухаммаду был официально вручен пакет для передачи эмиру.

Вице-король напоминал Шер Али-хану об отказе принять дружественную миссию британского правительства якобы из опасений за ее безопасность в Афганистане, хотя вскоре русский представитель был допущен в Кабул. И это в то время, когда между Англией и Россией грозила разразиться война!.. Как можно было противопоставлять грубую силу посланцу доброй воли?! Затем лорд Литтон переходил к делу:

«В вашем письме не содержится объяснений или извинений в связи с этим актом враждебности и умалением достоинства императрицы Индии в лице ее посланника; в нем также не содержится никакого ответа на мое предложение о достижении полного и откровенного взаимопонимания между нашими правительствами».

Далее «Великий Могол» без обиняков разъяснял эмиру, чем грозит непослушание и как избежать грозящих неприятностей: «Вследствие враждебных действий с вашей стороны я сосредоточил войска ее величества на вашей границе, но я хочу дать вам последнюю возможность избавиться от превратностей войны. Для этого необходимо, чтобы вы принесли соответствующие исчерпывающие извинения в письменном виде и доставили их на британскую территорию через офицера достаточно высокого ранга.

Более того, так как установлено, что нельзя поддерживать удовлетворительные отношения между обоими государствами, пока британское правительство не будет должным образом представлено в Афганистане, нужно, чтобы вы согласились принять постоянную британскую миссию на своей территории».

В заключение вице-король предостерегал Шер Али против нанесения ущерба сотрудничавшим с англичанами племенам и недвусмысленно угрожал: «Если вы полностью и прямо не примете этих условий, уведомив об этом меня не позднее 20 ноября, я буду вынужден считать ваши намерения враждебными и обращаться с вами как с явным врагом британского правительства».

…Нечего говорить, что переброска войск и снаряжения к афганским границам и другие приготовления не могли пройти незамеченными. Пресса была полна материалами о напряженности в отношениях с Афганистаном, о неуступчивости и «нелояльности» Шер Али-хана. Когда антиафганская кампания в печати достигла небывалого размаха и стало известно об отправке ультиматума в Кабул, редактор полуофициальной «Таймс оф Индиа» послал в Симлу наиболее опытного репортера.

— Роджер, — сказал он ему, — мне отлично известно, что вы близки к окружению вице-короля. Нам нужно буквально несколько слов о перспективах развития событий. Остальное мы сделаем сами.

Вскоре Роджер встретился за стаканчиком виски с одним из адъютантов Литтона. С заходом солнца в высокогорной Симле становилось прохладно. Виски шло неплохо. И когда жидкости в бутылке заметно поубавилось, адъютант произнес наконец то, чего давно дожидался от него газетчик:

— Все готово. Мы беспокоимся главным образом о том, как бы эмир не вздумал извиняться или неожиданно не вмешался Лондон.

Беспокойство оказалось напрасным. К назначенному сроку Шер Али-хан ответа не прислал (его гонец опоздал на несколько часов). Биконсфилд проявил достаточно благоразумия, чтобы не вмешиваться. «Великий Могол» дал войскам долгожданный сигнал: «Выступать!»