Йен

Я хорошо знаю эту историю. Пожалуй, даже слишком…

Мы стояли у их дома. Лил дождь. Капли барабанили по грязной серой земле. Они медленно стекали по капюшону и попадали на лицо, оставляя на щеках следы как от слез.

Хозяйка рыдала. Она стояла рядом со мной на коленях и что-то лепетала, тряся меня за ногу, но мое лицо оставалось каменным. Нет, я не переставал чувствовать. Просто слишком хорошо понимал.

Новоиспеченный отец вел себя тише. Но горе его оставалось ничуть не меньшим.

Он во всем виноват, это ясно как день. Неужели жизнь их ничему не учит? Неужели все эти проклятые сказки и легенды, которые знает любой уважающий себя родитель, ушли впустую? Потеряли смысл?

Грянул гром. Он лишь на секунду заглушил плач женщины, а потом все началось по новой. Холхост меня дернул сюда зайти. Мог бы пройти мимо и не бередить старые раны, а теперь просто не могу остаться в стороне. Нет, я плохой человек. Но мстительный.

Сверкнула молния. В доме закричал от страха ребенок.

Хозяин впервые за все время раскрыл рот, а я его не слушал. Все мои мысли обратились вглубь моей души, и сейчас меня мало интересовали его дурацкие оправдания и слезливая история о том, как он попал в беду, и проходящий мимо добрый путник согласился помочь, бросив только пару слов об «услуге за услугу».

Я мрачно перевел взгляд на бабу.

— Заглохни, — рыкнул я и толкнул ее ногой в грязь.

Он выступил вперед. Видимо, не вся его честь утопла в бутылке с вином.

— С дороги.

Мой голос и блеснувшие желтизной глаза заставили его отшатнуться в сторону.

Я поднялся на крыльцо. Толкнул рукой дверь. Та со скрипом открылась. В трех шагах от нее, в миниатюрной деревянной кроватке, широко раскрыв глаза, будто пытаясь впитать в себя все вокруг, лежал младенец трех дней от роду.

Я подошел к нему сбоку. Черные блестящие глазки тут же нашли меня.

Я прищурился. Присел, придерживаясь за шероховатый край люльки.

— Вот оно, значит, как, — стиснув зубы, прошипел я. — Столько лет он шлялся где-то, а теперь решил вдруг вернуться? Ответь мне, дружок, и что же его влечет?

Но я знал и сам. Не трудно догадаться, что эту тварь тянет к той, что может легко затмить его по силам. Каждый из них жаждет большего могущества. Они как мотыли тянутся к Проводнице, а она подобно огню пожирает их одного за другим.

Этого я ей не отдам. Этот мой.

Я глянул в дверной проем. Супруги, не решаясь идти за мной, все еще стояли под ливнем. А за ними клубилась тьма.

Навивает воспоминания, не так ли, Йен?

«- Навивает воспоминания, не так ли, Йен?

Существо изобразило на лице зубастую ухмылку. Дернув хвостом, заканчивающимся тонкой черной кисточкой, оно медленно сделало два шага ближе, постукивая массивными раздвоенными копытами. Его кожа, тонкая как старый пергамент, просвечивала горящие огнем вены.

Я пошатнулся. Не удержавшись на ногах, я свалился перед ним на колени. Изо рта текла кровь, а поломанная правая рука хлыстом свисала вниз.

За спиной тихо хныкал ребенок.

— Дети в этом возрасте прекрасны, — вытянув шею как гусь, тварь глянула на свою добычу. — Ему ведь только три дня, не так ли? Мальчик. Обожаю мальчиков, знаешь ли. Их кровь слаще любой живой воды.

— Йен, сделай что-нибудь.

А что я сделаю, Марианна? Справа валяется труп его матери, слева — растерзанное тело отца, а посреди всей этой кровавой бани мы втроем, причем третий — лишь трехдневный младенец, способный только визжать да дрыгать руками.

Я оглядываюсь. Марианна, прижимая к своей груди ребенка, дрожит. Ей досталось не меньше: лицо покрыто грязью вперемешку с алой жидкостью, все тело испещрено мелкими царапинами, одежда изорвана, и правая нога согнута в неестественной позе.

— Отдашь его, и оба будете живы, — прошептало мне на ушко существо. — Зачем тебе этот кричащий сверток мяса и костей? Его родители мертвы. Забирай золото, и идите себе дальше, я вам мешать не буду.

— Так возьми. Ты ведь можешь, — губы едва двигаются.

— Могу, — оно выпрямилось. — Но мне интереснее смотреть, как вы все делаете сами. Пропитываешься, знаешь ли, всей продажностью человеческой души.

Закрыв глаза, я выдыхаю.

— Отдай ребенка, Марианна.

— Что?

— Отдай его.

— Нет!

Я исподлобья смотрю на тварь. Стиснув зубы, поворачиваюсь и выдергиваю младенца у нее из рук. Пока она не пришла в себя и не начала пытаться забрать его обратно, протягиваю его вперед.

— Молодец! А когда мы встретимся в следующий раз, Йен, будь уверен: на месте этого сладенького комочка моего счастья будет твой».

Так и случилось. Мы встретились. Теперь это будет третий раз, и я больше не совершу прежних ошибок. Не порыв избавить мир от зла — всего лишь банальная месть.

* * *

Как жестока жизнь. Только в такие моменты ты понимаешь, кто ты на самом деле. Ты можешь скрываться в толпе, менять свои маски как перчатки: сын, муж, отец, работник… Но только когда по твою душу явится смерть, и тебе придется выживать, ты становишься тем, кем всегда был. Тот зверь, что сидит внутри каждого из нас, то существо, коим мы являемся с рождения, выходит наружу. Сильное или слабое, оно меняет нас. Кто-то сдается сразу. Кто-то идет против течения, но у него устают ноги, и он попросту поддается, а третий сражается. Сражается до последней капли крови, и плевать, кого ему придется убить в следующий раз.

Наши друзья от нас когда-нибудь отвернутся. Наша любовь покинет нас. Жизнь обратится в прах. Те, кого не постигнет эта участь, — счастливчики. Одни на миллион.

Этот мир полон боли и притворства. То, что должно быть сделано, будет сделано, и не важно, как этот поступок будет оценен со стороны морали. В конце концов, у существования нет ни черного, ни белого цвета. Даже серого. Только красный.

Мне предстояло совершить поступок, после которого не будет пути обратно. Каждый, кто узнает об этом, будет стараться обходить меня стороной. Каждый, кто услышит, будет желать смерти. Чем дальше я захожу, тем больше крови на моих руках. В попытке стать Волком и выжить, я уже уничтожил в себе проводника, лишив жизни невинную девушку, и теперь я стану монстром окончательно.

Но им все равно не жить. Это не детские сказки. Зло всегда побеждает.

Теперь я Волк. Настало время платить всем по счетам.

Я вышел на улицу. Коротко бросил:

— Хотите жить — ваш сын умрет. Вернусь завтра на закате. За ответом.

С этими словами я бесшумно зашагал в сторону захолустной деревеньки, глубоко погрузившись в мрачные думы.

* * *

Кошмары никогда не покидали меня, но эти оказались куда хуже.

Рядом со мной стояла девчонка — Ольха. Она повзрослела. Что-то быстро тараторила, постоянно оглядываясь, будто кто-то вот-вот должен был явиться по ее душу. Только через секунду я, наконец, приспособился к витавшему вокруг клубящемуся мраку и взглянул на ее дрожащие губы.

— Он идет, Йен, разве ты не чуешь?.. Пора… идет… Единственный выход — это смерть!.. — она снова повернулась ко мне и закричала: — Уходим, Йен, быстрее! Оставь ее! Оставь!

В чем вообще был смысл моего сна, я так и не понял, да и надо ли? В конце концов, сон — всего лишь сон, ничего особенного. Нередко звездочеи и всякая темная шушера предлагали за деньги предсказать судьбу по снам, посетившим тебя, скажем, в такую-то ночь, и только полный дурак соглашался на эту сделку. Но что-то мне смутно подсказывало, что однажды все мои кошмары окажутся явью. И тогда, я полагаю, для меня наступит конец света.

По крайней мере, один из них уже сбывается…

* * *

«У нее будут красивые детки. У тебя тоже. И еще один — общий. Его ты отдашь мне».

Я тряхнул головой, прогоняя его вкрадчивый шепот из своей головы. Это всего лишь галлюцинации, порождение моего больного воображения, которое в последнее время только и делает, что мутит воду и вставляет мне палки в колеса.

Морис погиб, и с его смертью я, наконец, освободился.

Еще оставалась Проводница, но на нее я наплевал. Мне нет до нее никакого дела, пока она не трогает меня, а если все-таки доберется, то я все равно ничего не смогу сделать. Лучше жить дальше и подчищать за собой хвосты.

А Ольха… Пусть живет, как хочет, и катится ко всем чертям. Вместе с Марианной, которая вдолбила себе в голову, что я хороший и избавлю мир от предвестницы самой погибели. Я не просил себя воскрешать. Не просил новой жизни и второго шанса. Но раз уж он мне представился, то я буду делать все так, как хочу.

— И ты живи, Авиан, — я скорчил гримасу. — Но это пока. Зная эту стерву, на долго тебя не хватит. Тогда за тобой приду я. Что может быть слаще старой доброй мести?

После смерти «человека в черном» я обрел и смысл жизни. Глупо как-то…

Я поднял руку, чтобы постучать в дверь, а потом остановил ее в последнюю секунду. Выдохнув сквозь зубы, я толкнул рукой дверь — та без колебаний открылась. Крохотная кроватка с младенцем так же стояла в прихожей, освещаемая огнем шести свечей, угнездившихся на подоконнике, а вот родителей не было слышно.

Я шумно втянул носом воздух. Так и есть, ушли. Еще часа два назад, когда их сын мирно спал себе в своей постели, думая, что они его никогда не предадут. А может, и не думал. Я без понятия, что творится в голове у трехдневного — уже четырех — ребенка.

Быстро же они. Даже попрощаться не остались. Ну, так даже лучше.

Я остановился у колыбели. Тихо, стараясь не разбудить мальца, склонился над ним и всмотрелся в округлые гладкие черты его лица, пытаясь извлечь из памяти давно забытый мной с помощью крови и эля образ, но тот все время ускользал.

— У меня тоже когда-то был сын, — тихо прошептал я. — Никто не знает. Только я, она и эта тварь, что забрала его у нас. И вина на мне. Пусть он убил его на наших глаза, но та рука, что протянула его ему, принадлежала мне.

Осторожно взяв его на руки, я прислушался к тихому и поразительно умиротворенному сопению мальчика.

— Я почти забыл, и тут появился ты. Надо же было мне оказаться вчера именно в тот самый миг, когда им требовалась помощь… К счастью, на своих родителей ты зла держать не будешь.

«Потому что уже будешь мертв», — эти слова сказать я так и не смог.

Я не собираюсь оправдываться ни перед кем. Мир бывает разным, хватит с меня и этих сложностей.

— Жаль, я не могу оставить тебе жизнь. Такие, как он, всегда получают свое, это непреложный закон дебильного мироздания. Нарушить его значит отказаться от победы. Уйти и оставить все как есть — ты все равно умрешь. Радуйся, твоя смерть спасет, может быть, еще несколько жизней. Ты у нас теперь герой.

Я фыркнул сам себе.

Люди считают героями только тех, кто что-то сделал для них самих. Проводники никогда не становятся героями, ведь их правила столь же мрачны, сколь абсурдны в глазах «обычного» человека. Одно из них, кстати, гласит: можешь спасать сколь угодно жизней, но главная твоя цель — уберечь свою.

Откуда оно пошло, я не знаю. Может быть, оно возникло еще в те времена, когда на целую страну приходилось всего два-три проводника, и к каждому прилагалась весомая охрана от самих Держателей. Тогда в нас видели спасение, теперь — только смерть. Я не против.

На улице было тихо. Вчерашний дождь давал о себе знать только маленькими лужицами на подсохшей земле и темными разводами на внутренних стенах дома, где протекла крыша.

Природа словно молчала. В своем безмолвии она была так одинока, что ее напряжение чувствовалось в воздухе и отдавалось в коже. Мягкий морозный ветерок осторожно обдувал нас, мельком то и дело касаясь ледяными пальцами самих костей.

— Совсем как в тот день, — мрачно прошептал я. — Марианна…

Нет, прочь это имя. Гони его из памяти, Йен, потому что оно теперь несет только боль. Из-за нее ты действительно превратился в беспомощного слюнтяя. Забудь. Или замени кем-нибудь другим. Да, это лучший вариант.

Я медленно выдохнул. От губ оторвалось облачко пара.

Пора.

На этот раз я не проиграю. Это — мое время.

Скинув с головы капюшон, я вышел из дому и направился вперед, тщательно считая шаги: помогает отвлечься.

Тридцать. Тридцать пять. Сорок один. Пятьдесят…

— Ба, кого я вижу! — мерзкий вкрадчивый голос раздался у меня за спиной. — Йен, дорогой мой, а я уж думал, ты съехал с катушек, когда я у вас на глазах зарезал вашего первенца! Кстати, как там поживает Марианна?

Я обернулся, стараясь не делать резких движений. Умерил подступающий гнев.

На его безобразном лице снова проступила клыкастая улыбочка.

— О, ясно. Разрыв влюбленных. Нет-нет, можешь даже не отводить так глазки, я ведь чувствую дитя, растущее сейчас в ее чреве. И отец, увы, не ты, — тварь скрестила на груди руки. — Жаль, жаль… Получилась бы сильная кровь. У меня с прошлого раза, знаешь ли, еще даже не прошла эйфория. Бр-р-р!

Он передернулся, потряхивая ядовито-зеленой чешуей.

— Я вижу, ты и в третий раз добровольно принес мне ребеночка, да? Отлично. Давай его сюда!

Я мрачно ухмыльнулся и отступил, когда он протянул свои покрытые сажей лапы к младенцу.

— Думаешь, я не просек твою фишку?

— О чем ты? — он искренне попытался скрыть раздраженность, но я все видел.

— Хранитель, — вот и тень страха проскользнула на его лице. — Пока у ребенка есть хранитель, ты не можешь его просто так забрать. Родители или чужой человек — не важно. Чтобы добраться до него, тебе необходимо добровольное согласие хранителя.

— Я не понимаю…

— Хватит притворства, уродец! Бессмысленно скрывать очевидное. Признаться, я до этого додумался только тогда, когда понял, что каждый из них отдавал свое дитя добровольно.

— Вот, значит, как, — прошипело существо в ответ. — И что, не отдашь? Я ведь замучаю тебя до полусмерти и заставлю снова все делать самому. Или легко тебя убью.

— И не получишь моего согласия. Нет, я предлагаю кое-что поинтереснее.

Он нервно дернул хвостом-кисточкой.

— Я слушаю.

— Кажется, ты стар как мир, или еще старше, не так ли? Неужели за все это время не нашлось такого дурака, кто предложил бы тебе дуэль? Настоящую, один на один, по всем древним правилам.

Копытный поморщился.

— Для этого нужна связь с моим миром, Йен. У моих жертв ее нет.

— Но у меня есть. И я предлагаю тебе поединок. В конце концов, я Волк.

— Ты не умеешь обращаться! — фыркнул он.

— А это так важно? Во мне течет ваша кровь, пусть разжиженная и разбавленная до неузнаваемости, а это значит, что я могу тебя вызвать. Так я, пожалуй, и сделаю.

В таких вопросах нельзя допустить ошибок. Клоун клоуном, а сейчас это дело не чести, а самого моего существования. Козырь в рукаве не помешает.

— Ладно.

Пожав плечами, безрогий снова протянул лапу за ребенком.

— Я согласен, Йен. Все как ты просишь: честно и без фокусов. Но для всего нужна жертва, а твои дрожащие ручонки, боюсь, только испортят все дело. Так что давай я, так уж и быть, сделаю тебе услугу.

Кивнув, я передал ему младенца.

В его глазах промелькнул хищный блеск. В один миг он сотворил перед собой глубокую деревянную чашу. Он поставил ее на землю, играючи размотал пеленки и схватил ребенка за ногу.

Тот проснулся. Заплакал.

Мое сердце разрывалось на части от воспоминаний, но я заставил себя все проглотить и смотреть, как он проводит когтем по его тонкой беззащитной шее. Хлынула кровь. Алые ручейки стали наполнять чашу и наполнили ее до самых краев, когда жизнь в нем оборвалась окончательно.

Словно какую-то надоевшую куклу, безрогий отбросил его тело в сторону — в грязь, — а затем с благоговением поднял чашу с кровью и поднес ее к губам.

Я поморщился, услышав противные звуки его чавканья.

— Твоя очередь, — улыбнувшись, тварь протянула миску чашу мне.

Я сделал все, как надо — и не будем об этом.

— Йен, а Йен. Я ведь могу все исправить. Что я, не вижу, что ли, как любовь гложет тебя изнутри? У тебя сотни масок, мой дорогой проводник, но мои глаза видят сквозь них все. Она спит с другим, делит с ним свое ложе и ждет ребеночка, как тут не мечтать повесится? А я могу избавить тебя от этой любви. Раз — и готово!

— Нет. Ты уже предлагал мне убить Марианну. Я отказался.

Он всплеснул руками.

— У тебя еще будут дети. Это ясно как день. Помнишь, что я сказал? Лишь один общий. Интересно, кто станет твоей новой женщиной, а? Можно ускорить процесс. Я просто разорву нити, связывающие тебя с этой наглой эльфийкой, да и все. Чик-чик, как ножницами.

Я заинтересовался.

— А ты можешь?

— А ты обещаешь повернуть обратно? Дуэль дуэлью, а пачкать руки твоей кровью мне сегодня что-то не охота, я ведь итак сыт.

— Договорились.

Усмехнувшись, он полез в карман своих изорванных брюк.

— Вот и отлично, — существо протянуло мне какой-то изжеванный зеленый листик. — Бери-бери. Только на днях сорвал его с Печальной ивы. Вкус так не себе, но зато купидонов сбивает на подлете, и крепче всяких амурных дел! Ну, прощай, что ли. Надеюсь, больше никогда не увидимся, иначе тебе уж точно не жить.

Он повернулся. Готов был уже испариться, но я подал голос:

— Честные долго не живут, а сделки мы с тобой не заключали.

— Что?..

Счет шел на секунды. Он только начал оборачиваться, а я уже ринулся на него вперед, являя себя миру. Всего трех мгновений мне хватило, чтобы прервать его жизнь, пожрав сердце и печень. И всего одного, чтобы вернуться обратно.

Все заняло меньше пяти секунд. Он даже опомниться не успел, а его тело уже валялось в горячей колдовской крови, хлещущей из вен, и бурой влажной грязи, которая обволакивала его и словно утаскивала под землю.

Я вытер кровь с подбородка. Посмотрел на сжатый в кулаке листок и после недолгих раздумий выкинул его в большую зеркальную лужу, в которой отражалось хмурое небо.

Надо найти лопату.