Это была худшая неделя в моей недолгой, но чертовски неприятной жизни.

Я думала, что он умрет. Мне пришлось вправить ему обе ноги, пришить почти отрубленную левую руку к плечу (пару раз меня чуть не вырвало прямо на его лицо), наложить шины на шесть пальцев, шею и поставить на место три позвонка, и каждое мое движение сопровождалось или отвратительным хрустом костей и суставов, или пробирающими до дрожи криками боли проводника. А иногда приходилось выслушивать и то, и другое.

Не знаю, сколько крови из него вылилось, но он должен был умереть. Эта тварь располосовала ему все лицо, почти вырвала сердце, запустив руку под ребра и вживую выковыряла когтями почку. А когда он проиграл, она оставила его там, на площади, рядом со мной, и он четыре часа лежал среди гниющих трупов мертвых горожан, захлебываясь собственной кровью, пока я не очнулась и не перетащила его к близлежащему озеру, чтобы помочь.

И он выжил. Это просто поразительно.

Теперь на его лице два изогнутых полумесяцем вертикальных шрама, идущих от лба через оба глаза к подбородку, походящих на какие-то ужасные ритуальные метки, и несколько уже подживающих царапин. Раны на его животе постоянно кровят, левая рука едва двигается, а правая нога все время волочится по земле, но главное он жив. Хотя, как мне кажется, это его совсем не радует.

Сейчас идет восьмой день. Мы все еще живем вдвоем у того самого озера, и каждый раз мой взгляд с замиранием сердца натыкается на руины мертвого города. Сотни, если не тысячи жизней оборвались по вине одной древней твари, и мне становилось дурно от одной мысли о том, что когда-то и она являлась человеком.

Вечер. Я не сплю, только делаю вид, укутавшись в тонкое одеяло, вынесенное мною из обломков.

Серебряный полумесяц мягко сияет в сумрачном небе, усеянном золотистыми блестками звезд, а озерная вода в нескольких метрах от меня покрывается рябью и играет с ее седыми лучами.

Я измотана. Вот уже в который раз мне не удается выспаться, но я не жалуюсь. В конце концов, он спас мне жизнь, и я ему нужна.

Я вздрагиваю. Снова кашель. Снова его будто выворачивает наизнанку и тошнит. Боясь меня разбудить, он по привычке прикрывает рот, тихо стоная, и сплевывает сгустки крови, присыпая ее холодной землей.

Я предлагала ему остаться в городе и отыскать какой-нибудь подходящий домик, но Йен наотрез отказался от этой идеи. Сказал, что итак все заживет, а оставаться в пекле, пусть огонь там уже потух, глупо и тупо. Он ведь не идиот-суицидник.

На этот раз кашель не утихает, а наоборот становится сильнее. Задыхаясь, Йен хрипит и подползает к воде, погружаясь в холодное озеро с головой, даже не опасаясь простудиться. Я вообще заметила, что на нем все заживает как на собаке, вот только вечно же это продолжаться не может, и я боюсь, что однажды он все-таки погибнет.

И откуда во мне появилась эта дурацкая тяга к нему? Нет, это была вовсе не любовь, я бы заметила. Скорее необходимость быть рядом, как будто мы две части одного целого.

Когда его накрыло взрывом, я едва не умерла от страха. Я взяла его пистолет и побежала обратно в город за помощью, но там все уже погибло. Йен оказался прав: все было лишь иллюзией той твари, запертой ранее под Караваем.

К счастью, он все-таки не умер, а его остановившееся дыхание являлось лишь эффектом наркотика. А то, что он убил всю свою семью… Мы договорились, что не лезем в дела друг друга, и я со временем даже забыла про сказанные им слова.

Что касается вурдалака, то, как сказал мне проводник, находясь на грани жизни и смерти, тварь использовала его как приманку, чтобы убить нас чужими руками, но те не справились, лишившись жизни в схватке с Йеном. Похоже убийства — наше все.

И еще этот сверток с одеждой. Не знаю, почему, но мне кажется, что если я ее одену, то окажусь в его руках навсегда, и это меня ужасает. Да-да, именно ужасает. Наверное, глупо, однако разворачивать я его все равно не тороплюсь. Лучше дождусь, когда Йен окончательно очнется.

Я вздрагиваю. Я совсем про него забыла!

— Йен? — тихо зову его я, но ответа так и не следует. — Йен!

Я кидаюсь к нему и хватаю за ворот, тут же вытягивая из воды.

Проводник судорожно глотает воздух, сплевывая пресную воду вперемешку с кровью и желчью, а потом мешком валится на землю, хватаясь за живот, где на бинтах проступают несколько длинных алых полос.

— Эх, девчонка, — мрачно бормочет он, отдышавшись и закрывая глаза. — Не зря я тебя взял.

* * *

— Йен, — я осторожно потрясла его за плечо, а когда он открыл глаза, помогла ему приподняться на локтях и протянула кружку с горячим отваром. — Держи. Выпей.

Проводник недоверчиво принюхался и поморщился.

— Учти, девчонка, я итак чуть не сдох, и возвращаться обратно мне чего-то не охота, — пробормотал он, но кружку все же принял. — Ух, ну и варево! Что это?

— Просто ромашка. Тебе полезно будет.

— А вот это посмотрим. Ты где ее вообще нашла?

— Когда назад шли, прихватила немного в разрушенной лавке.

Йен закашлялся и тут же схватился за живот, с хрипом заваливаясь на бок. Я придержала его за руку и снова сунула в руки кружку.

— Холхост тебя побери, девчонка! Мне что, еще учить тебя, что нельзя брать всякую фигню с пепелищ? Ты издеваешься?

— А чего? Я проверила, с ней все в порядке. И вообще, — я обиженно забрала у него кружку, — я о тебе тут забочусь, а ты все время чем-то недоволен. Надоело!

— Ладно-ладно, стой, — он взял меня за руку и кивнул. — Так уж и быть, давай свою отраву, будем морщиться и пить. Может, вместо винца сойдет, а то в последнее время такой сушняк.

Он послушно допил отвар до дна и отдал мне кружку. Я осторожно помогла перевернуться ему на живот и проверила, как заживает длинная рваная рана на спине, тянувшаяся вдоль позвоночника.

— Что там?

Я удивленно нахмурилась.

— Все зажило, можно снимать. Но я не понимаю, как?

— Я же говорил: как на собаке! Дня через три-четыре смогу нормально ходить и не плеваться кровью, а там и до нового дела недалеко.

— Ты все еще хочешь… охотиться?

— Естественно. Надо же как-нибудь доживать мои скромные деньки, да и тебя не мешает кое-чему обучить перед уходом. Вот когда получится у тебя завалить, скажем, вурдалака в одиночку, тогда и распрощаемся.

— Ты так говоришь, как будто и вправду собрался умирать. Колись, что тебе сказала ведьма?

Йен внезапно замер. Его спина напряглась, и швы на боку начали расходиться. Черт, столько работы насмарку!

Проводник отполз в сторону и уперся спиной в небольшой валун. Его взгляд стал мрачным, тяжелым, он будто смотрел в самую душу и пробирал до костяшек. Он только начал выздоравливать, казаться прежним, а тут снова как тогда. Другой. И снова по моей вине.

Мотнув головой, он стал с болью подниматься. Я подошла, чтобы ему помочь, но он попросту смахнул мою руку с запястья.

— Хватит! — прошипел он сквозь зубы. — Не надо мне больше помогать. Не надо строить из себя святую, девчонка, не надо беспокоиться обо мне. Не надо! Ты только помощница, ничего больше, уяснила? Свои проблемы я решу сам, довольно глупых приставаний. Это только мое дело, не твое!

— Отлично! — я тоже не хотела оставаться в долгу. — Вот сам и решай свои проблемы, давай! Сам штопай себя этими дурацкими нитками, сам себя перевязывай, сам готовь себе еду. Ну же, давай! Да если бы не я, ты бы сдох в этом чертовом городе в куче собственного дерьма!

Он внезапно кинулся вперед, занося руку для удара, и я со вскриком отпрыгнула, но Йен лишь сжал пальцы в кулак.

— Ты хоть знаешь, что я ради тебя сделал? — прошептал он, и на его лице впервые проступила вся боль, которую он неумело скрывал последнюю неделю.

— Так расскажи, — я сделала шаг вперед и встала с ним лицом к лицу.

Он открыл рот, но тут же его захлопнул, стиснув зубы. Ругнувшись, Йен прошел мимо меня и захромал в сторону рощи. Прекрасно! Останавливать я его не собиралась. Пусть оступится там где-нибудь и подохнет уже наконец, раз он так этого хочет.

Я уселась у костра и подтянула к груди голени, положив на них голову.

Прошло минут пять. Я смотрела на танцующие на углях красно-желтые языки пламени и вспоминала маму с папой, но в голову почему-то всегда приходили дурные мысли. Например, как они каждую неделю ругались на первом этаже. Как разбивалась посуда, как сквозь дерево их орущие голоса искажались и походили на рокот ужасных монстров, и как я каждую секунду испуганно вздрагивала под одеялом.

Я вдруг поняла, что никакого хорошего детства у меня не было. Что я все это придумала после смерти мамы, чтобы хоть как-нибудь скрасить свои воспоминания о ней, а то, что случилось между мной и Фальриком только все усугубило. Выходит, раньше все было еще хуже? Я ведь ни разу не слышала, как отец хоть однажды по-настоящему ругается, скажем, с Мартой, да и она теперь мне вовсе не казалась плохой.

За это время мой привычный мир внезапно разрушился, но, как ни странно, мне было плевать. В конце концов, все в прошлом, и теперь я…

Шла десятая минута. Я уже начинала беспокоиться. Моя злость на Йена медленно испарилась, оставив лишь неприятный осадок, и я нервно поглядывала в сторону мрачной рощи, внимательно прислушиваясь к ночному миру.

На пятнадцатой минуте я все же уступила и угрюмо поплелась за ним в рощу, скрываясь в полутьме деревьев.

— Йен! — уже в который раз за день позвала его я, но ответа не последовало.

Я пошла дальше, перешагивая через упавшие сучья и кривые толстые ветки, во мраке походящие на шипящих змей.

Внезапно справа что-то хрустнуло.

Я и оглянуться не успела, как прямо на меня ринулся здоровый костлявый оживленец, растопыривая длинные тонкие пальцы, заканчивающиеся желтыми обломанными ногтями.

Я, вскрикнув, потянулась к крюку, но позади мертвеца неожиданно появился расплывчатый черный силуэт. Коротко блеснул изогнутый серп, и в следующую секунду отрубленная голова с глухим стуком упала к моим ногам.

Йен, стиснув зубы, прислонился спиной к дереву.

— Вот поэтому я заказал тебе новую одежонку, — прохрипел он. — Ты пока свое оружие достанешь, тебя уже три раза сожрать успеют, пережевать и проглотить. Хочешь закончить жизнь в желудке какого-нибудь козла? А не стыдно потом будет?

— Мне-то уж точно, — скорчив гримасу, ответила я.

— Ну да, зачем учиться, если можно просто сдохнуть? Зашибись выход, девчонка. Никогда не думал, что можно настолько заботиться о других.

— Пошел ты!

Проводник пожал плечами. Он поднял свой серп и внимательно его осмотрел, и только сейчас я заметила на его идеально гладкой поверхности тусклые синие руны.

— Вот и пойдем мы, — он встал и направился вглубь рощи. — Ну, чего ждем? Пошли, я тебе хочу показать кое-что очень интересное.

— Знаешь, мне кажется, эта фраза ничем хорошим не закончится, — поморщилась я, но за ним все же пошла. А что же делать? Он хоть и больной, но к делу, как оказалось, относится серьезно. Да так серьезно, что, кажется, легко готов за него погибнуть.

По мере того, как мы становились все ближе к мрачной середине (честно говоря, мрачным тут было все и вся), под ноги чаще стали попадаться обломки серых крошащихся камней. Через десять шагов мы наткнулись на маленькую круглую пещерку, внутри которой находился лишь старый метровый сталагмит с закругленной вогнутой вершиной, походящей на чашу.

Йен, склонившись, прохромал внутрь и остановился у нароста, задумчиво проводя по нему пальцем.

— Ну, и что это? — спросила я, встав с ним рядом и едва различая очертания его фигуры, на чьих плечах мешком висел кожаный шитый-перешитый жилет с слоем стальных пластин (что-то они не очень ему помогли, ага), одна из которых прогнулась настолько, что мне на секунду показалось, что у Йена снова сломалось ребро.

Я вздрогнула от нахлынувших воспоминаний. Вообще не представляю, как я справилась…

— Тронь. Давай-давай, каменюка не укусит, я отвечаю.

Фыркнув, я протянула к сталагмиту руку и стиснула зубы, прикоснувшись к холодной гладкой поверхности, от которой будто шли какие-то странные вибрации.

— Чувствуешь? Это значит, что недавно здесь лежало нечто сильное. Нечто до того магическое, что его след крепко отпечатался на этой фиговине, растущей из земли. Проблема в том, — он вздохнул, — что раньше этой пещеры здесь не было.

— В смысле? — удивилась я.

— В прямом, девчонка. Я только вчера здесь был, и никакой такой пещеры не заметил. Теперь услышала? Она появилась только что, иначе мертвец бы нас давно нашел. Да, он приперся именно отсюда, я это чую.

Я задумалась. Не знаю, почему, но его слова казались мне чрезвычайно важными. И еще эта магия… Да, теперь я чувствовала ее всем телом, и это по неизвестному поводу меня очень беспокоило. Как будто за дверьми решается судьба всего мира, а мы тут прохлаждаемся в рощице у озера.

— А это никак не связано… с ней?

Йен несколько секунд пожевал губу, а потом мотнул головой.

— Никак. По крайней мере, на это я надеюсь всей своей жалкой душонкой, иначе нам полная жопа. И под «нами» я имею в виду весь мир.

— Значит, если бы мы выиграли… — начала я, но проводник пригрозил мне серпом, причем с таким видом, что на секунду я действительно подумала, что он может меня убить.

— Не надо думать о поражении, девчонка. Никогда. Все равно ведь теперь ничего не изменить, — Йен помрачнел. — Тем более я заплатил за свой проигрыш сполна, и миру на это плевать. Значит мне плевать на него.

Вздохнув, я скрестила руки и покачала головой.

— Тебе не кажется, что с твоей работой плохо думать только о себе самом?

— Не с твоей, а с нашей, — цокнул он языком в ответ. — И разве я думаю только о себе? Было бы так, я бы о тебе не заботился, девчонка, а остальные пусть подождут. Эгоизм еще никого до могилы не доводил.

Я поняла, что с ним на эту тему спорить бесполезно. Выйдя из пещеры, мы направились обратно к нашему лагерю. Йену с каждым шагом становилось все хуже, и я все время придерживала его под локоть, боясь, что он свалится, и какой-нибудь из десятка швов снова разойдется.

— Расскажи хоть, про какую цену ты говорил? Что с тобой случилось?

— А это, Ольха, совсем другая история, которую я тебе никогда не расскажу.

Конечно, я этого от него и ожидала, и только когда мы вернулись к озеру, с удивлением поняла, что он впервые назвал меня по имени. Пусть и с неправильным ударением на первый слог, но все же по имени.