Мама, не закрывай мне глазки

Джек стоял у ворот своего дома и вместе со своим псом, огромной дворнягой по кличке Джульбарс, доедал бутерброд. Он отламывал кусочки и кидал собаке прямо в рот. Это был огромный ломоть хлебной корочки, на который была намазана сметана и обильно посыпана сахаром. Казалось, ничего более вкусного и быть не может.

Мальчик старался быстрее доесть свой завтрак, поскольку его внимание привлекала непривычная для этих мест толпа с другой стороны дороги, и, решив выяснить в чём дело, одним рывком пересёк улицу. Там были и его друзья, которые наперебой начали рассказывать, что умер один совсем маленький мальчик. Джек до сих пор не задумывался о смерти, для него она была чем-то далёким, но он уже понимал – это как что-то очень страшное, чёрное и безжалостное. Она приходит, и потом уже больше ничего не может прийти. И как мог ребёнок умереть? Он же не старенький.

Дети сгрудились в тени огромного тутовника, вокруг Оли Шпагиной, самой бойкой на их улице, эмоционально что-то им рассказывавшей.

– …а рядом сидела мама, и он ей говорит, «мама не закрывай мне глазки», потому что он уже не мог видеть…

Мальчишку это так поразило, что дальше он уже ничего не слышал. Джеку стало смертельно жалко ослепшего мальчика, и он подумал о том, что может быть что-то, страшнее слепоты. Он представил себе сначала слепоту глаз, когда не видно света, а потом слепоту всей жизни, когда совсем уже ничего. Ему стало страшно, сначала за этого мальчика, потом за себя, а потом за всех на свете. Он пошел домой, чтобы спросить у мамы про смерть. Мама возилась на кухне:

– Мам…

– Я занята, что ты хочешь?

– Расскажи мне про…

– Сказала же, я занята!

Он снова выбежал на улицу, но идти к тому тутовнику больше не хотелось. Увидев знакомых больших мальчишек, которые развели костёр, он подошел к ним и присел на корточки, глядя в огонь. Пламя костра действовало на него успокаивающе. И тут кто-то бросил скомканный тетрадный листик, который вдруг зашевелился как живой, попытался распрямиться, почернел и «умер». Его мысли снова обратились к самой кромешной темноте, какая только может быть. В горло подступил комок, и он снова представил себе того мальчика, который просит, чтобы мама убрала руки с его глаз. Чтобы мальчики не видели его плачущим, он забежал домой, лёг на диван лицом вниз и заревел. Мама тут же прибежала и спросила озабоченно:

– Что случилось?

– Мама, мы все умрём? – спросил он почти шепотом, и потому мама его не расслышала.

– Что?

И тут ему показалось, что вопрос слишком дурацкий, и мама его поругает за то, что он из-за пустяков ревёт. Он сказал только тихо:

– Скучно.

Мама лишь фыркнула и спокойно вернулась к газовой плите.

А он всё думал. Полная темнота – это плохо, а дальше? Темнота, которая темнее тёмного? А зачем тогда все рождаются? Зачем всё, если в конце ничего нет или, может быть, есть? Он больше уже не решался спрашивать у мамы.

Джек всё думал, думал, думал, может быть, звёзды на чёрном небе и есть всё, что когда-то рождалось и умерло, а может быть, смерти нет, есть только день и ночь. Наша жизнь – это день, когда всё видно, а потом будет просто ночь, как будто тебе кто-то закрыл глазки. Но эта страшная ночь тоже может закончиться, и что тогда? Но ведь никто из той ночи не вернулся ещё. Или всё-таки вернулся, просто не знает об этом, не помнит?

Он закрыл глаза и увидел ночь, потом представил себе, что уже в той ночи закрывает глаза, и снова увидел ночь в ночи, потом и там закрыл глаза и снова увидел ночь.… И вдруг, в какой-то очередной ночи, ему показался свет, он не открывал глаза, он его увидел в той ночной ночи. Свет был очень приятный, он не ослеплял, а как бы разрывал черноту в самой середине… Но тут его разбудила мама и позвала обедать. Он так и не понял, что там – за чернотой, но точно знал, что-то есть, и ему стало легко и уютно на душе, он даже перестал переживать за того маленького безымянного мальчика.

 

Солнце встаёт над рекой Хуанхэ

Офис самой обычной оптово-закупочной фирмы, каких тогда было много по всей России, в центре провинциального города, в конце девяностых. Ребята расслабились после работы и шумно спорили, явно под воздействием горячительных напитков.

– Конфуций – это, конечно, сила, но кто голова, так это Кастанеда, он пошел дальше, ну, конечно, не без помощи кактусовой водки и дядюшки Хуана, – при этом парень, которого все звали Аликон, смуглый, как тамил, и худой, как тибетский монах, посмотрел уважительно на стоящую на столе текилу.

– Отстой все эти ваши ученые, нахватались на Востоке по верхам, Китай и только Китай, в крайнем случае, Индия, вот где истинная философия, – это кричал водитель КАМАЗа, кореец, здоровенный, как сумоист, с трудно произносимым восточным именем Саша, но все его называли по-простому – Чон Ду Хван. С философией он был знаком исключительно по застольным беседам и потому считал самыми великими китайскими философами Брюса Ли и Джеки Чана. Все взгляды устремились на Джека, который любил пофилософствовать, а тут молчал.

– Ну, – изрёк самый главный заводила спора по кличке Святой, хотя святостью там и не пахло:

– Чё молчишь?

Джек лишь развёл руками.

– Ну, ты же был в Китае, – не унимался Святой.

Кто такой был Джек, сказать сложно, да он и сам уже не знал, несостоявшийся аспирант, затем предприниматель, а у них в фирме работал программистом. Ему тогда было за тридцать, но выглядел он старше. Видно, что жизнь его хорошо помотала. Джек вздохнул, пригубив из бутылки чешского пенного, и начал свой рассказ. Эту историю некоторые уже знали, но она по-прежнему вызывала смех, остальные были рады услышать новую байку. Все замолчали, даже игроки в покер отбросили карты и придвинулись к столу.

* * *

– Нас всех испортил денежный вопрос. И меня, и вас, и даже китайцев. Ведь жизнь – какая штука? В ней что главное? Правильно, главное – это мечта, простая, как восход солнца у реки. Да, многие вспоминают тяжелые девяностые с грустью, а по мне, так тогда проще всё было. Ушел из науки в бизнес. И вот я челнок, вольный купец. Что-то вроде Афанасия Никитина, но масштабом помельче. В общем, как тысячи подобных нам романтиков мелкого бизнеса – обычные индивидуальные предприниматели-спекулянты, обвешанные дешевенькими сумками из стекловолокна, устремились за бугор, дабы заработать на разнице цен. И вот шныряем мы по миру, прорвавшись сквозь железный занавес, но не ради красот заморских, и ищем там не смысл нашего существования, а что подешевле. А мимо проносится Голубая мечеть, китайская пагода, Колизей, сокровищница саксонских королей… ну и чё, это ведь нельзя купить и перепродать. Нам что-то попроще, двухкассетники, блузочки, недельки, носочки типа Adidas, дублёнки-пропитки, колготки и прочая архиважная импортная мелочёвка.

И вот, наконец-то, мечта моего детства, Китай, 1992 год. Ура! В сознании живо представлялся почему-то такой жёлтый пейзаж, ленивая упитанная река с поросшими бамбуком берегами. И видится такая величественная картина, как на старинной китайской акварели, в которой на фоне восходящего Солнца китайцы в азиатских конических шапочках и в белых ханьфу убирают рис. Действительность оказалась куда менее экзотичной. Мы попали в местечко с неприличным названием – Суйфэньхэ. Особенно весело было смотреть на наших чопорных женщин, когда им приходилось произносить название этого городка. Вид у них был такой смущенный, как будто они только что сказали что-то архинеприличное. Я ожидал увидеть настоящую экзотику и получил. Все китайцы одеты вполне по-европейски, только бедно и так же, как и мы, рыщут в поисках заработка. Вывески все на русском: «Междупланетная связь», «Шуба магазин. Норка, бобёр и кусочки», «Маникюр забить вблосы», «Массаж делать. Постать банк. Татуировка», а ещё «Лечение ногой баночкой», «Чай секс-шоп», «Центр электроника у Васи», «Пяточный массаж», «Вся мирная пижама», «Фирма брюк “Две ноги”», «Оскорбить Уложить», «Половое здровоохранение» и в том же духе. В общем, неповторимый китайский колорит, совсем как в старых фильмах с Джеки Чаном, только вот пагоды куда-то подевались и до Шаолиня, говорят, далеко, в котором монахи теперь за деньги учат туристов аскетизму и равнодушию к деньгам.

Проблем с тем, чтобы выбросить мусор в Китае вообще никаких, выставил в гостиничный коридор – и всё. Мусорная служба оперативно работает. Правда, злые языки потом говорили, что это просто воры такие неразборчивые.

Ну, всё, дела сделали, закупили рубашки из мокрого шелка, китайские джинсы Levi's, болоньевые куртки, спортивные костюмы от бренда «Китайский Адидас» за пять долларов, часы с мелодией Montana, калькуляторы, одноразовые зонтики (считающиеся многоразовыми) и много другой китайской экзотики.

Но мы и продали кое-что, как истинные купцы новой формации: фетровые шляпы, чеснокодавилки, павловопосадские платки, фотоаппараты Зенит, Зоркий и ФЭД и всё в таком же роде.

Теперь можно и отдохнуть. Фу-у-у-у-х. Наконец-то с делами разделались, а ещё два дня здесь куковать. Что делать? К кому ни подойдёшь – каждый предлагает свои услуги за рубли, но можно и за юани и даже доллары. Но стоит китайцу к нам подойти, тут же откуда-то вылетает полицейский и без всяких представлений начинает мутузить нахала резиновой дубинкой. Им строго-настрого запретили подходить к иностранцам в неположенных местах, чтобы не обворовывали «святых» бизнес-паломников.

Но сегодня мы отдыхаем. Куда пойти – не знаем. Еда у них исключительно элитная. Куриные консервы, почему-то сладкие, Доширак, шашлычки с кусочками мяса, по форме и размерам похожими на жареных кузнечиков, яйца, которые зачем-то варят на мангале, в каком-то чёрном вареве, никакого желания это пробовать у нас не было. Выпить тоже было у них, например, китайская рисовая водка, от которой наутро голова болит, как от нашей палёной «Столичной», а вот пиво оказалось на удивление хорошим, его и взяли, с какой-то вяленой рыбкой. Сели мы в китайской подворотне, с виду ничем от нашей не отличающейся. Отдыхаем по-царски, сделал дело, бухай смело.

Нас было пятеро, Я, Саня, русский парень, недавно приехавший из Греции, где он мыл трюмы нефтяных танкеров, Тима, молчаливый и высокий интеллигент, Аскер, совершенно безбашенный, но прямой, как палка, во всех смыслах, парень из селения Урвань и Тахир, очень даже неплохой рок-музыкант, невысокий балкарец, плотного телосложения из Тырныауза, с мужественным, небритым лицом, с которого не сходила добродушная улыбка. Тахир достал гитару и начал петь весьма актуальную тогда песню «Scorpions» – «Wind Of Change». На звук песни прибежали молодые китайцы. Судя по всему, только один хорошо понимал по-русски. Попросили спеть «Ой, цветёт калина». Тахир – добрый парень, совершенно беззлобный, спросил:

– Давайте что-нибудь другое вам спою? Это не мужская песня.

Они продолжали настаивать. Не знаю, откуда Тахир так хорошо знал эту песню, видимо приходилось и такое петь в ресторане. А когда он начал петь «Парня молодо-о-о-го, полюбила я», все китайцы покатывались со смеху. Нашим было не до смеха, нам всем показалось, что они просто издеваются. И такая обида и за Тахира и за нас, и за державу у меня образовалась в душе, что я не выдержал, встал, выхватил у Тахира гитару и говорю:

– А давайте я вам народную китайскую песню спою? – все удивлённо посмотрели, но согласились послушать. А у меня ни голоса, ни слуха, да и гитару сроду в руках не держал, но не беда, если надо Родину выручать, и вот язапел фальшиво, но с душой:

Солнце встаёт над рекой Хуанхэ (по струнам бра-а-а-мс),

Китайцы на поле идут. (бра-а-а-мс).

Горсточку риса зажали в кулаке

И Мао портреты несут (бра-а-а-мс).

Уня-няня, уня-ня-ня, уняняняня,

Уня-няня, уня-ня-ня, уняняняня (бра-а-а-мс).

Ну и так далее. Теперь настала наша очередь смеяться. Тот русскоговорящий китаец что-то пробурчал на своём тарабарском остальным. Они ретировались, гордо попрощавшись, но вид был пристыженный.

* * *

Джек поставил бокал на стол с нарочито громким стуком, дескать, я закончил свой рассказ, но, увидев вопросительные взгляды друзей, которые только что перестали смеяться и всё ждали, когда же будет философия, продолжил:

– Вы только не подумайте ничего плохого про китайцев, вообще-то они хорошие, работящие и приветливые, но меня до сих пор не покидает чувство, что их, как и нас, сильно испортил денежный вопрос. Иногда хочется плюнуть в сердцах на всё и…

– Что «и», ну что «и»?

Вместо ответа рассказчик взял бокал и сделал огромный глоток, но видя, что вопрошающие всё ещё ждут, ответил:

– Хочется отправиться на желтую реку Хуанхэ, надеть китайскую шапочку и… – он замолчал.

– Рис убирать, что ли? – казалось, что это спросили все одновременно.

Он задумчиво помотал головой и вымолвил после паузы:

– И радоваться всем, как себе, каждому новому дню, просто так, задаром – и Хуанхэ, и ручейку после дождя и всей жизни вокруг.