Раскрасить слово
Ему часто снился один и тот же хороший сон.
Там на лицо падали солнечные лучи, в носу от них щекотало, и он сильнее жмурился, закрываясь ладонями. Порывы ветра на секунду охлаждали кожу, но всё же жара ужасно давила. В кронах деревьев звенели голоса птиц. Его укачивали на руках, словно маленького ребёнка. Щекой он ощущал прикосновение грубого льняного халата, а ещё нестерпимо пахло горячими сладкими яблоками – лёгкая кислинка таяла на языке.
Иногда ему удавалось понять, что это сон, сосредоточиться и ухватить взглядом сквозь слепящий свет седую прядь или пёстрый цветочный узор…
Но чем больше проходило времени, тем меньше оставалось деталей.
Одно он знал точно: это бабушка. Та бабушка, которая не смогла удержать его в семье, и которую он всё равно очень любил.
* * *
День всегда подчинялся расписанию. Для ребёнка, который навсегда остался в прошлом, это особенно важно. Ведь как иначе удержаться в мире, который постоянно меняется? Крутится, как мячик, и скачет вперёд, не замечая никаких препятствий. Он не мог его ухватить; оказалось, что, если остановиться самому, на мир это подействует не сильнее, чем ласкающая берег морская пена, которая растает к утру.
Проснуться. Оставить сны в сторонке, раскинуть руки и ноги, потягиваясь, стремясь почувствовать всё тело сразу. Нянечка улыбалась в приятном полумраке и ласково тормошила каждого, ровно по очереди. С лязгом железных колец по карнизу раздвигались шторы, подчиняясь её уверенным движениям, а он лежал и пытался почувствовать запах нового дня – да, подсолнухи и соль.
Умыться. Стоя на маленьком стульчике, как остальные, завороженно наблюдать за водяной воронкой, стремительно уносящейся вниз, с увлечением хлопать ладонью по поверхности и смеяться от получающейся тысячи брызг. Нянечка помогала чистить зубы и расчесывала, вдевала пуговицы в петли… Упрямая ладонь не могла уверенно сжиматься иловко двигатьмелкие вещи, избавиться же от них никак нельзя – это ещё больше всё запутает.
Сделать зарядку. Вправо-влево, раз-два, прыжок, раз-два, раз-два. Ему нравилось прыгать, а ещё, пожалуй, ходить по мокрым дорожкам и камешкам. Он немного помнил, что это также приятно, как ходить босиком по траве после дождя.
Позавтракать. С удовольствием съесть кашу и кусочек – или два – батона с маслом. Обязательно перевернуть стакан с противным молоком. Белые ручейки моментально разбегались в разные стороны, а пенка оставалась на столе кляксой-медузой; они видели такую в фильме – ужасно странное существо.
Он не мог сказать, что его мир стал хуже, когда его отдали. И всё же скучал. Раз за разом рисовал дом и толстыми разноцветными карандашами выводил слово «мама»: он её не помнил, но раскрашивал и пытался представить.
* * *
Играть с другими детьми он не любил, хотя они были похожи на него, конечно.
На первый взгляд, ребята выглядели совсем разными, – кто малышами, кто взрослыми, – но год за годом оставались в одном отрезке времени. Это не обязательно был счастливыймиг или печальный, не обязательно значимый или торжественный. Но когда он случался… они протягивали руку, и время замирало. Когда он протянул свою?
Сложно распознать, с кем можно попытаться услышать друг друга через это застывшее время. Да и зачем? Что они могли спросить или сказать? Чего они о себе не знали? Только нянечка как-то понимала всех и сразу, и с ней он любил играть.
В окне друг на друга наползали тучи. Переваливались с боку на бок, как пухлые свинки, и медленно брели вдаль.
Трёхцветный мячик-попрыгунчик отскакивал от стены и попадал ровно в коробку. Он подходил, доставал его и кидал снова. И тот опять попадал ровно в коробку. Невероятно!
На очередном броске что-то пошло не так: он пошатнулся и испуганно вздрогнул, а в коробку врезалась чья-то машинка… мячик, как положено, отскочил от стены и бодро попрыгал из комнаты: через порог и куда-то к лестнице.
Это была катастрофа! Он моментально, словно летний ливень, горько заплакал, размазывая слёзы по щекам – мячик должен быть в коробке! Дверь в комнату должна быть закрыта! Это… катастрофа!
В его застывшем мире должен быть идеальный порядок и распорядок. Иначе он потеряется и не сможет найти всё остальное. Потерялся мячик, а следом – что? Потеряются его игрушки, его нянечка, его любимая кроватка. И он останется один где-то во времени, когда никто не придёт.
Мячик нужно вернуть!
Он выглянул в тёмный проём. Узорчатые дорожки паласа расходились в разные стороны, как тропки в лесу. Тихо. Под потолком светились продолговатые жёлтые лампы: в глубине коридора, из музыкального зала, раздавались звуки пианино. Он заслушался и сделал пару шагов… Нет! Сначала мячик, хотя эта мелодия была такой мягкой, и к ней невыносимо хотелось прикоснуться.
Сквозь узорчатые перила проглядывал кусок серо-бежевого коридора. И, кажется, – да! – за большим горшком с раскидистой пальмой спрятался мячик.
Он нерешительно посмотрел на ступени. Их много, а ещё можно упасть и удариться, и… Он упрямо нахмурился, лёг на пол и стал носочками нащупывать прохладную поверхность, потихоньку сползая. После первых трёх или четырёх ступенек дело пошло быстрее, и страх немного отступил.
Это было похоже на спуск с горы. Или крутой дорожки. Выглаженная прохожими земля норовила подхватить и отправить кубаремвниз, приходилось хвататься за острые стебли травы и кустарников, в сандалии постоянно попадали мелкие камушки, которые кололи стопы. Но голубое-голубое небо было таким нежным и успокаивало, заставляло мириться с трудностями.
Попался! Он прижал мячик к себе, радостно улыбаясь. Теперь всё будет хорошо. Надо вернуться, закрыть дверь – и всё будет хорошо.
– Здравствуй, малыш, – рядом с ним на корточки присела женщина, от неё пахло дождём и немножко – осенью. – Как тебя зовут?
Он медленно отошёл назад и спрятался за большим горшком. А потом выглянул из-за него: всё же было любопытно.
– Ольга Владимировна, вот вы где! Идёмте…
– Постойте, мы, кажется, играем, – она снова ему улыбнулась!
– Гоша! Гоша, ты как тут оказался! – он почти испугался, но вовремя узнал руки нянечки. – Малыш мой… Извините нас.
Его быстро-быстро понесли наверх, обратно в знакомую до мелочей комнату, где редко бывают другие люди. И уж конечно от них никогда не пахнет чем-то иным, кроме каши и круглых витаминок. А та женщина осталась внизу вместе с кем-то самым главным:
– Это особенные дети, если вы понимаете, с отклонениями в развитии, с нарушениями социальных контактов… Не думайте, что мы за ними плохо смотрим, но это же дети… это хорошо, что они находят путь наружу, это… даёт им больше шансов…
* * *
Пришло время занятий.
Утренний эпизод почти стёрся из памяти за ненадобностью; вообще всё лишнее растворялось быстро, как в чае сахар, чтобы потом не скрипел на зубах – не отвлекал от спокойного существования.
Фломастер со скрипом ездил по бумаге; он чихнул от резкого запаха одеколона: продлять жизнь нужно всеми возможными способами, даже если это жизнь какой-то вещи.
Он помнил, как дедушка красил сарай. Деревянные стены рассыхались, неприятно колола пальцы облупившаяся оранжевая краска. Новая – ярко-зелёная – вкусно пахла и блестела на солнце. Ему дали палку, и он, обхватив её двумя руками, перемешивал тягучую жидкость, пока дед искал новую пачку валиков.
Иногда ему казалось, что это всё было в какой-то другой жизни. Серый провал между той жизнью и этой не создавал цельную картину. Он долго был один, а потом его привели сюда, к нянечке. Его отдали или он потерялся, или его потеряли. Это давно не важно. Очень сложно понять мир, даже если он не двигается.
– Привет, – в этот раз дождливая женщина пришла с нянечкой, но он не боялся, она и в первый раз не показалась ему злой. – Можно мне с тобой порисовать?
– Нет, – он встал из-за стола и ушёл к шкафу, а через некоторое время вернулся с большой яркой книгой.
– Время чтения, – нянечка показала на закладку. – Порядок почти никогда не нарушается, всё по плану. Гоша не будет делать что-то другое, пока не почитает.
Как так оказалось, что Красная Шапочка выбрала не ту тропинку? Иногда им задавали такие сложные вопросы, на которые никак не ответить. Но он помнил длинную-длинную тропинку в лесу, по которой гулял с папой. Там были яркие голубые головки цветов, мохнатые шмели и сильно пахло хвоей… Наверное, всем известно, что самая длинная дорога – самая интересная? Тогда она глупая девочка, что пошла короткой.
Он незаметно для себя уснул на широкой юбке осенней женщины, и ему снился яркий листопад. И шелест листьев был похож на уютный шёпот.
* * *
Как он вдруг оказался в чужом доме?
Эти резкие скачки времени… Он слишком медленный для мира за окном, который всё бежит и бежит, перепрыгивая через препятствия. Хм. А если надо будет перепрыгнуть через гору? Или две горы? Может, ему это не по силам, и тогда бы он остановился, а Гоша смог бы его догнать?
Нянечка водила его по комнатам, показывала игрушки, аккуратно разложенные по полочкам, и идеально заправленную кровать, а ещё большую ванную, много цветов в коричневых горшках, которые расставили ровно по размеру.
– Как ты думаешь, малыш, тебе здесь понравится?
Он задумчиво вышел в коридор, осторожно заглядывая в комнаты и прокладывая свою собственную тропинку. Так и наткнулся на зеркало. Огромное зеркало на огромном шкафу. Этого мальчика он знал – можно сказать, даже дружил с ним.
– Что, – прислонился носом к его носу, заглядывая в глаза: нужен был ответ на десяток вопросов сразу: «что мне делать?», «что ты там делаешь, не скучно?», «что они будут делать, если я соглашусь?»… «что со мной происходит?». И иногда, очень редко, казалось, что мальчик отвечает взглядом, как сейчас: всё хорошо, оставайся, пора смотреть телевизор.
Он нажал круглую чёрную кнопку и устроился на диване, рядом лежала газета и не хватало только медведя – но один был на полке, они подружатся и будут смотреть телевизор вместе.
– Мне кажется, всё в порядке, – нянечка ерошила ему волосы и улыбалась – он это чувствовал.
От осенней женщины опять пахло дождём, солёным дождём, – это было немножко странно, конечно. Телевизор показывал разноцветные картинки, а ещё люди говорили много-много, так много, что давно должны были запутаться в своих словах. Он собирал эти слова, как прозрачные камешки на море, над ними потом нужно будет подумать. Тяжело вздохнув, он слез с дивана и выключил телевизор; вот почему его нельзя смотреть долго: ещё один лёгкий способ потеряться.
Он подошёл к женщине и взял её за руку:
– Гулять.
* * *
Красный шарф волочился по снегу, но ему не хватало сил закинуть его назад, как это делала мама. Мама. Он сжал руки в кулачки, чтобы не кричать: в прошлый раз другие люди испугались, что его бьют, но он просто радовался. Мама. Она сама сказала называть её так – время помогло привыкнуть к этому побыстрее. И всё же…
Он ходил взад-вперёд, туда-обратно – шаг – взад-вперёд, туда-обратно – шаг…
Мама работала дома, к ней часто приходили разные дети: обычные, не такие, как он. Чтобы не пугать, она водила их на кухню, но всегда оставляла дверь приоткрытой, на тот случай, если ему нужно будет её позвать. Правда, если в расписании вдруг случалось «окно», он любил просто подглядывать за ними и слушать – мама интересно рассказывала о разных сказках, о разных историях и разных людях.
Иногда ему казалось, что он помнит что-то знакомое в этих людях. Может, они когда-то встречались в его застывшем времени?
Ему стало жарко, и он остановился отдышаться; по всему двору – а у них перед домом оказался чудесный двор-сад! – было вытоптано слово «мама», серое на белом, чёрно-белое. Нянечка любила играть со снегом и показывала много любопытных вещей. А ещё ему больше не нужно было раскрашивать это слово: мама сама раскрасила его лучше любых фломастеров.