Глава 1

У каждого в работе могут быть промахи, наносящие вред бизнесу, всякое бывает, но Пол Спенсер определенно превзошел все разумные пределы.

Сразу дам пояснения относительно нашего бизнеса. Дело в том, что он не совсем обычный и довольно хрупкий. Подорвать его может некомпетентность одного сотрудника, особенно если он занимает ответственный пост и решительно отказывается слушать разумные доводы коллег. В этом случае своими действиями он может свести на нет все результаты их работы, как бы хороши они ни были.

Наш бизнес не связан ни с наукой, ни с производством. Он является двигателем торговли. Да, это реклама. У нас рекламное агентство. Некоторые склонны смотреть на нашу профессию с некоторым презрением. Думают, тоже мне, занятие, да я, если надо, разработаю рекламу любого товара получше, чем они. Глупость, конечно. Так ведь им этого не скажешь – обидятся. Прежде чем делать такие заявления, пусть сначала попробуют. Посмотрим, что получится. Тут жонглирование словами не пройдет, как и пустое повторение расхожих фраз. Нет, в нашем деле важна каждая запятая, это вам не какой-то роман. Там плети, что хочешь, все равно никто не заметит.

Но мало просто написать текст, его еще надо как следует оформить. Только тогда реклама заиграет всеми красками. Для этого нужен художник. У нас он есть, его фамилия Томас. Не ахти какой, но с простой работой справляется. Подбирает нужные шрифты, создает то, что у нас называется макетом. Ну а потом уже мы решаем, что и как. Какой шрифт здесь лучше всего применить и какого размера, взвешиваем все «за» и «против» и в конце концов добиваемся эффективной, привлекающей внимание публики рекламы. Где каждое слово на месте. Поверьте, это не так просто.

Пожалуй, перед тем как пояснить, почему следует избавиться от Пола Спенсера, я вначале расскажу о том, как возникло наше «Агентство». В дальнейшем буду писать это слово с большой буквы и в кавычках, чтобы не путаться с названием. Кстати, придумал его я. «Neo-AD» – «Нео-реклама», в том смысле, что у нас новый подход к этому делу, нестандартный. И слоган тоже я придумал – «МЫ ВСЕГДА НАЧЕКУ». Как, впечатляет? Я довольно долго присматривался к тому, как работают другие рекламные агентства, и понял, что буду действовать иначе. У них совершенно не научный подход, к тому же отсутствует понимание запросов клиентов. Поначалу я собирался попробовать свои способности в одном из существующих агентств, но быстро понял, что с ними не сработаюсь, и создал свое.

Причем сразу же совершил ошибку, полагая, будто для создания фирмы (а «Агентство» я мыслил как фирму) необходим капитал, которого у меня не было. Более того, я думал, что у нас будет много работы с финансами, и пригласил для этого дела Барраклафа. Еще одна ошибка. Теперь-то я знаю: капитал не нужен. Вы можете просто выпустить акции и, включив в балансовую стоимость нематериальные активы, спокойно начать работать. В конце концов, деньги можно занять, так что их отсутствие не повод сидеть без дела. Что касается обязанностей Барраклафа как финансового директора фирмы, то, насколько я понял, ему приходится всего лишь раз в год составлять налоговую декларацию. И за это я вынужден делиться с ним прибылью, которую «Агентство» получает с моей помощью. Отдавать целую треть.

Конечно, у Барраклафа есть определенные обязанности в «Агентстве», раз уж он входит в совет директоров. Это, прежде всего, ведение бухгалтерии, а также заключение договоров с газетами на рекламную площадь. Он также присматривает за имуществом нашего «Агентства». Впрочем, для такой работы можно было нанять служащего за два фунта в неделю.

Должен заметить, что сотрудничество с Барраклафом явилось не единственной моей ошибкой. Еще сильнее я прокололся с Полом Спенсером. Да, конечно, у меня есть оправдания. Я умел создавать рекламу, но для процветания «Агентства» этого недостаточно. Надо еще иметь клиентов, заказывающих эту рекламу. Значит, нужен человек, ищущий заказы. И не просто ищущий, но и продвигающий мои рекламные идеи, чтобы заказчикам они понравились и они выбрали наше «Агентство», а не другое.

Потом ему надлежало не прерывать с этими людьми связь, время от времени приглашать на ланч директора фирмы или менеджеров по продажам. В общем, не давать нас забыть. У меня на такие дела времени нет, его едва хватает на творчество, но можно подобрать энергичного, внешне привлекательного и достаточно тактичного сотрудника. Что я и сделал. Признаюсь, поначалу мне показалось, что Спенсер вполне для этого подходит.

Мы были знакомы некоторое время. Пол – симпатичный блондин, правда, слегка полноватый, но это придавало ему вид добряка (вскоре выяснилось, что в этом я ошибался), и он казался мне полным сил и энергии. Мне было известно, что он слегка грубоват и не переносит, когда ему перечат, но это тогда представлялось скорее достоинством, чем недостатком. Уж он-то, думал я, вцепится зубами в заказ и обязательно его нам притащит, чего бы это ни стоило. Вот таким я видел Пола Спенсера.

Впрочем, насчет его энергии я оказался прав. Это, конечно, помогало работе, но он был несдержан и не способен сохранить клиента. Рано или поздно обязательно с ним ссорился, причем обычно «рано», а донести должным образом мои идеи вообще не мог. Если их изложить как следует, так за них любой клиент ухватится, а Спенсер не только возвращался ни с чем, но и делал клиента чуть ли не врагом. Мало того, он иногда вмешивался в мою работу, внося дурацкие предложения. Тут у меня просто руки опускались.

Когда мы организовали «Агентство», подразумевалось, что наши области работы разграничены. Спенсеру надлежало искать заказы, мне – их выполнять, а Барраклафу по мере возможности заниматься офисными делами и бухгалтерией. Мне и в голову не приходило, что Спенсер начнет придумывать рекламу, а мне придется искать заказчиков. В общем, с первых дней все перемешалось. Из-за Спенсера. Первое время я выслушивал всю его чушь с завидным терпением, но вскоре оно начало истощаться. Если вам предлагают что-то разумное, то тут можно указывать на какие-то недочеты, но с откровенной глупостью спорить невозможно. Так что противостоять его дилетантским предложениям мне становилось все труднее и труднее, увы, по части напористости ему не было равных. С этим можно было бы как-то примириться, если бы в его предложениях содержалось действительно что-то дельное, а не пустая болтовня. При этом убедить его заниматься своими делами не представлялось никакой возможности.

– Дорогой Латимер! – воскликнул он, когда я впервые заговорил об этом. – А в чем же еще заключается моя работа?

Вот сейчас, когда я пишу эти слова, в ушах отчетливо звучит его наглый, уверенный голос. Спенсер, разумеется, пытался вывести меня из себя. Это был его излюбленный прием, поскольку он прекрасно знал, что я терпеть не могу фразы, начинающиеся с «дорогой Латимер». Обычно он называл меня по имени, Николас, а фамилию использовал, только когда хотел разозлить. Однако я был настроен на мирный лад и вместо того, чтобы прямо указать ему на место, спросил, почему он считает это своей работой.

– Разве мы с самого начала не договорились, что ты должен заниматься заказами? Обеспечивать «Агентство» работой. И за это получать третью часть прибыли.

По выражению его лица я понял, что последнее замечание пришлось ему не по вкусу. Спенсер, видимо, уже тогда осознавал, что таких денег не заслуживает.

Однако препирательств мои слова не остановили. Он лишь слегка покраснел и, притворившись, что не понимает о чем идет речь, продолжил:

– Вот-вот, я заинтересован, чтобы эта треть была как можно больше. Именно поэтому забочусь о том, что мне предстоит показать в офисе «Пена-люкс» (мы как раз говорили об этой фирме, выпускающей пену для ванн), и убедить их заказать нам рекламу.

– Полностью с тобой согласен, – сказал я, – но боюсь, ты не до конца понял, что это мое дело создавать образцы рекламы, которые ты будешь им показывать.

– Ты действительно считаешь, что мне достаточно будет им это показать, и все, победа обеспечена?

Я пожал плечами. Вот таков был Пол Спенсер. Груб и прямолинеен, как всегда. Намекает на мою самонадеянность. Разве это справедливо?

Заметив, что перегнул палку, он смягчился:

– Позволь мне объяснить так, чтобы все было понятно. Ты постоянно мне твердишь – и я прислушиваюсь к твоим словам, – что хорошая реклама у тебя получится, только когда ты будешь уверен в качестве товара. Что ж, это справедливо. Но и я считаю так же. Мне тоже для того, чтобы убедить потенциального клиента сделать заказ, необходима уверенность в качестве предлагаемой рекламы. Я не могу пойти к старине Макнейру и продать ему твой слоган «Вкусите сладость ванны с «Пеной-люкс» и ощутите наслаждение и радость». Не могу, хоть убей. Потому что это длинно, неинтересно и скучно. Извини, но я не уверен в качестве товара. – Он помолчал, а затем добавил без тени сожаления: – Вот такое дело, понимаешь.

Надо отдать мне должное, я тогда сдержался и не бросился на него, хотя меня переполняла ярость. Мы так и остались каждый при своем. Спенсер, представьте себе, категорически отказался идти в «Пену-люкс» с моим, как он выразился «некачественным товаром», а я, что естественно, отказался писать другой слоган, не желая становиться мишенью его невежественной критики, требуя, чтобы он попытался продать этот. А его наверняка бы взяли. Я рекомендовал поместить свою рекламу с этим слоганом в женском журнале, а то и во всех сразу. Например, «Женская красота», «Уютный дом», «Женский журнал». Была еще пара журналов, таких, как «Ройал». В любом из них моя реклама смотрелась бы замечательно. Барраклаф уже подсчитал прибыль. Неплохо получалось.

Но поскольку Спенсер отказывался нести мою рекламу в фирму, то шансов, что она где-нибудь появится, не было. Спустя пару недель мне пришла в голову мысль отправить в фирму письмо с материалом и выражением сожаления, что мистер Спенсер принести рекламу сейчас не в состоянии. Он простудился и лежит в постели.

Вскоре письмо вернулось без комментариев, а потом я узнал, что накануне получения моего письма в фирме побывал Спенсер и сообщил, что я дорабатываю рекламу, потому что данным вариантом недоволен, и попросил Макнейра подождать еще неделю. Тот, конечно, сказал, что ему нужна реклама немедленно и он больше ждать не может.

Мне довольно часто попадается на глаза реклама «Пены-люкс». Она помещена на видном месте в ежедневных газетах, в основном в «Скетче» и «Миррор». Это, конечно, не хуже женских журналов, но сама реклама удручает.

На этом месте могла быть моя, если бы не упрямство Спенсера.

 

Глава 2

Разумеется, после этого наши отношения обострились. Правда, раскола пока не возникло. Со стороны все выглядело как обычно. Иначе и быть не могло. Ведь мы делали общее дело и много времени проводили вместе, так что волей-неволей приходилось сохранять видимость согласия.

Но, естественно, я об этой истории не забыл и каждый раз, увидев рекламу «Пены-люкс», вспоминал о провале Спенсера и очень хотел исправить эти убогие тексты. Просто руки чесались. Должен заметить, я вообще-то не обидчив, но если уж достанут, то обиды не прощаю.

Впрочем, работы хватало, так что я был постоянно занят. И не всегда приходилось сидеть в офисе, нередко я оставался дома. Здесь легче думалось, и мне, как творческому работнику, было известно, что, стоит только сосредоточиться на количестве, обязательно проиграешь в качестве.

Рутина в мои обязанности не входила, и мне всегда было жаль смотреть на Барраклафа, переживающего о том, чтобы успеть вовремя сдать материалы в журнал. Его нельзя было убедить, что любые бумаги могут подождать день-два, ничего с ними не случится. Слишком уж суетлив Барраклаф. Я заметил, что у людей, связанных с цифрами, очень узкий кругозор, и любое письменное предписание с требованием представить такие-то материалы к такому-то сроку приводит их в трепет. Иными словами, они рабы часов и календаря. Я тешу себя надеждой, что, будучи творцом, стою выше этого педантизма.

Но если Барраклаф раздражает меня, как звенящий по утрам будильник (а он, кстати, такой и есть, когда постоянно напоминает, что макеты для «Аптекаря и фармацевта» должны быть готовы к двадцатому числу каждого месяца и тем отрывает меня от создания качественных произведений), Спенсер то и дело норовит свалить на меня дополнительную работу. Думаю, он в душе надеется, что сможет этим заставить меня забыть историю с «Пеной-люкс». Не понимает, что на меня давить бесполезно. Ничего не получится.

Это случилось через несколько недель после тех событий. Спенсер явился ко мне с предложениями, отпечатанными на машинке. Три или четыре листа. Он уже надоел со своими выходками. Вместо того чтобы прийти и просто что-то сказать, все приносит в письменном виде. В результате я не могу дождаться, когда мисс Уиндем отпечатает что-то для меня. Ему, видите ли, важно быть уверенным, что на этот раз я не забуду, о чем он говорил. Плюс эта его насмешливая улыбка. Просто хамство какое-то. При том, что я никогда ничего относящегося к делу не забываю. Ну, может быть, один раз такое случилось. И это утверждает Спенсер, а я до сих пор не уверен, что он мне вообще что-то говорил.

Впрочем, это к делу не относится, память у меня – любой позавидует.

Теперь о записке. Она была посвящена компании, якобы занимающейся производством консервов в Грейфилдсе.

– Что за Грейфилдс? – поинтересовался я. – Где это?

– Ну, в Эссексе, – ответил он. – Тебе-то какая разница.

– Представь себе, мне это важно, – сказал я, кладя его бумаги на стол.

– Надеюсь, ты не будешь тянуть и сразу прочтешь мои записи, – проговорил он.

Я деловито вытащил блокнот и сделал несколько заметок, бормоча под нос:

– Значит, Грейфилдс… где-то в Эссексе… хорошо… – Затем поднял глаза: – Все в порядке. Видишь, я приготовил блокнот, куда запишу все возникшие вопросы и замечания. Мы это обсудим потом, а пока я занят.

– Перестань прикидываться! – воскликнул он. – Когда я вошел, ты просто дремал.

К сожалению, у меня на столе не было бумаг, а приход Пола Спенсера настолько выбил меня из колеи, что я совершенно забыл, о чем только что размышлял. Кажется, у меня на уме был какой-то оригинальный план о том, как наладить связь со сравнительно небольшими предприятиями, которые подавали надежды стать крупными, но боюсь, что уже никогда не вспомню, что я придумал.

Хочешь не хочешь, пришлось начать читать его писанину. Какие-то люди задумали начать производство консервов где-то в Эссексе, в каком-то его захолустье. Ничего там еще не было, одни планы на будущее, но Спенсер был настолько убежден в их успехе, что требовал немедленных действий. Например, чтобы Барраклаф сделал для них кое-какие расчеты с оценкой степени риска и размеров необходимых капиталовложений, а также ожидаемой прибыли с каждой банки. Затем он даст рекомендации, какую часть прибыли они могут потратить на рекламу каждого продукта в отдельности – клубнику, фасоль, картофель и так далее, а также какой продукт сделать фирменным.

В принципе с этим можно было бы согласиться, и Барраклаф мог бы заняться расчетами, делать ему все равно нечего, но Спенсер этим не ограничился и предложил мне разработать рекламную кампанию.

Прочитав последнюю строчку, я рассмеялся. Не смог удержаться.

– Я вижу, ты нашел здесь что-то смешное. Какая-то забавная опечатка?

– Нет, – ответил я, решив не ходить вокруг да около. – Мне забавным показалось твое предложение ни с того ни с сего начать разработку рекламной кампании. Ты не хуже меня понимаешь, что это, мягко говоря, преждевременно.

– Так я не имел в виду готовый вариант, – заметил он. – Только предварительные наброски, чтобы показать им наши возможности.

– Но я не понимаю зачем?

– А что тут понимать, Николас? – воскликнул Спенсер. – Реклама консервов – это же проще простого. Красивые картинки с симпатичной клубникой, сочными сладкими сливами и связками пастернака, орошенными утренней росой.

Как это было похоже на Спенсера – взять и сунуть рядом с клубникой и сливами пастернак. Тупица, что с него возьмешь.

– Ну, предположим, мы изобразили все эти картинки, – сказал я. – А потом окажется, что пастернаком они вообще заниматься не собираются.

– Хорошо, оставим пастернак. Но зеленый горошек выпускает любая консервная фабрика.

– Вот именно, – подхватил вошедший Барраклаф, – зеленый горошек производят где угодно. Весь рынок им заполнен. Не думаю, что новичку удастся пробиться.

– С достойной рекламой, думаю, пробьется. В этом все и дело. Потому что первые два года без серьезной рекламы им не обойтись. И ты мог бы сделать для них нужные расчеты, а Николас покажет свои красивые картинки.

– Боюсь, они откажутся начинать дело, когда узнают, сколько им предстоит потратить, – отозвался Барраклаф.

– А это уже от тебя зависит, какие цифры написать. Для начала, думаю, можно ограничиться пятью тысячами фунтов в год. Предлагаю тебе в расчетах отталкиваться от этой суммы.

Барраклаф кивнул:

– Я понял. Задаюсь конечным результатом и двигаюсь к началу. Это должно их сильно воодушевить.

Мне не очень нравятся шутки Барраклафа, но тут я был с ним согласен.

– А я тем временем буду заниматься красивыми, как ты их назвал, картинками, совершенно не понимая, что к чему, – заметил я, пытаясь вернуть разговор в серьезное русло.

– А что еще нужно знать? О том, какие они собираются производить консервы, тебе скажут, а дальше садись и работай.

– Мне много чего нужно знать, – ответил я. – И самое главное, есть ли у них действительно деньги на сырье. На фрукты, овощи, птицу, если возьмутся производить куриные консервы на экспорт. – Я полистал его записи. – Мне интересно, как они намерены торговать – через оптовиков, непосредственно сами, по почте…

– Тут все написано, надо только взять на себя труд внимательно прочесть. А что касается почты, дорогой Латимер, то сомневаюсь, чтобы ты когда-нибудь слышал о таком способе торговли консервами.

– Это я сказал для примера. И еще мне хотелось бы знать, учитывают ли твои знакомые конкуренцию на рынке? Как они собираются действовать? В чем состоит их торговая политика? Потому что – извини, что напоминаю об очевидном, – без этого грамотную рекламную кампанию провести невозможно.

Спенсер принялся беспокойно переминаться с ноги на ногу.

– Зачем сейчас, на этом этапе, вникать во все детали? Дай вначале общую картину.

– Так не получится, – ответил я. – Для общей картины нужны подробности. Научный подход в рекламе как раз и предусматривает движение от частного к общему. Поэтому тут без деталей не обойтись. Рекламодатели любят, чтобы им все преподнесли на блюдечке. Да ты и сам это прекрасно знаешь.

– От тебя. Потому что ты постоянно твердишь об этом.

– Приходится повторять, потому что это важно.

Наверное, последнюю фразу я произнес излишне резко, потому что Пол определенно разозлился, и Барраклаф решил вмешаться с присущей ему тактичностью. У него это всегда получается так неуклюже.

– Разве не видно, что Латимер тебя не понимает? Объясни ему, чего ты от него хочешь.

– Мне не нужно ничего объяснять, – сказал я. – Дело не в этом. И, пожалуйста, не подумайте, будто я не хочу браться за эту работу, потому что бездельник.

– Может быть, ему и в самом деле не следует заранее разрабатывать рекламу, которая не понадобится? – невозмутимо продолжил Барраклаф. – К тому же все эти картинки стоят денег.

– Ну вот, опять завел свою волынку о деньгах, – проворчал Спенсер. – Неужели, чтобы вырваться вперед, мы не можем потратить несколько фунтов? Иногда, знаете ли, стоит рискнуть малым ради большего.

Я заметил, как Барраклаф вздрогнул. Он находился в постоянной тревоге за состояние финансов «Агентства» и по опыту знал, что подобные риски дорого обходятся.

– Да, – подхватил я, – к тому же это большее пока не появилось.

– И ты туда же, Николас. – Пол неожиданно заулыбался. У него было поразительное свойство в одну секунду подавлять в себе злость и становиться добродушным. – Лучше послушай, о чем я толкую. Мне удалось наладить с этими людьми неплохой контакт, и я уверен – со временем они создадут весьма прибыльное предприятие. И конечно, им понадобится солидная реклама. Как только они заявят о себе, за ними сразу начнут гоняться рекламные агенты. А мы уже тут как тут. Понимаешь?

– А если у них ничего не получится?

– Получится. – Он махнул рукой. – Обязательно получится. Денег у них хватает. Думаю, эта подробность вас обоих немного приободрит. Так что давайте попробуем. Для начала я хотел бы иметь рекламные макеты нескольких видов консервов в разных стилях.

– Премного благодарен, – отозвался я.

– Я имею в виду этикетки для банок, – продолжил он, не обращая внимания на мои слова, – образцы торговых марок, небольшие рекламные плакаты. Подготовительная работа перед началом чего-то серьезного, о чем упоминал Николас.

– Значит, этикетки, торговые марки, рекламные плакаты, – а ты представляешь, сколько с этим будет возни?

– Много, не сомневаюсь. Но если на то пошло, ты не так уж завален работой. Можно и заняться чем-нибудь полезным, чем просто так сидеть без дела. А что касается расходов, – он повернулся к Барраклафу, – то никого со стороны приглашать не надо. Со всем прекрасно справится Томас. Сделает эскизы и прикинет, как все будет выглядеть в окончательном виде.

К моему неудовольствию, Барраклаф начал сдавать позиции, но лично я не собирался соглашаться с этой сумасбродной идеей.

– Выходит, место рекламных агентов в этой фирме нам обеспечено, – произнес я спокойно. – Надо лишь проделать всю эту работу. И с оплатой, полагаю, тоже проблем не будет?

Барраклаф моментально оживился:

– Но, насколько я понимаю, фирмы как таковой еще не существует. О каком же контракте может идти речь? Юридические нормы…

Спенсер его остановил:

– Да заплатят они нам, заплатят, если им понравится наш материал. Но не за кота в мешке.

– Ах вот как! – воскликнул я. – Они, значит, не собираются покупать кота в мешке, а мне ты его предлагаешь. Нет, пока у них все не прояснится, я категорически отказываюсь тратить время Томаса и свое тоже. Кроме того, ты прекрасно знаешь, что Институт не одобряет подготовку рекламы без заказа.

– Но так не честно, Николас. Обычно ты склонен игнорировать правила Института рекламных агентств, а когда тебе удобно, как, например, сейчас, вдруг ссылаешься на него.

– Это потому, что они иногда говорят дельные вещи. В частности, по поводу этого случая.

– Да что ты в самом деле такой упрямый! – вскипел Спенсер. Он был зол как тысяча чертей. – Тебе предлагают дело, а ты находишь формальные причины его отвергнуть. И если бы за этим действительно что-то стояло, а то ведь обыкновенная лень, нежелание пошевелить рукой. Контракт с «Пеной-люкс» мы с твоей помощью тогда успешно прошляпили, с этим будет то же самое.

– С моей помощью, говоришь? Что за чушь! Разве не ты отказался выполнить пустяковую работу, которую обязан был сделать? Просто из вредности. А я чуть не плачу каждый раз, когда мне на глаза попадается тот материал, который ты проигнорировал.

– Тогда мы не ставили условий: сначала заключение контракта и только потом начало работы. Платить за твои каракули заранее никто не собирался. Все дело в том, что идея исходит от меня. Для возражений у тебя есть две причины, и первая – это я. Любое мое предложение ты встречаешь в штыки. Вторая – твоя лень. Только это, что бы ты тут ни плел.

– Вот и прекрасно. Сегодняшнее утро мы из-за тебя потеряли, и дальше в таком тоне продолжать разговор не имеет смысла. – Я устало вздохнул и встал, с достоинством надевая шляпу. – Пора на ланч. Может быть, спустя какое-то время ты образумишься и мы поговорим более продуктивно.

Спенсер многозначительно посмотрел на часы. Была половина первого, а я как раз сегодня пришел в офис чуть позже обычного. Но, во-первых, это из-за него я все утро ничего не делал, а во-вторых, как известно, у меня рабочий день не нормирован. Прихожу и ухожу, когда пожелаю.

 

Глава 3

Думаю, уже понятно – с таким отвратительным типом, как Пол Спенсер, работать не-воз-мо-жно. Неотесанный, бестактный, самонадеянный и чванливый – вот такие определения приходят на ум, стоит только подумать о нем. Но меня особенно раздражают два его качества. Впрочем, они вообще вряд ли кому-то понравятся.

Первое – это свойство менять окраску, как хамелеон. Поясню: он может в одну секунду выйти из себя, сорваться, а в следующую успокоиться и быть милейшим человеком. Но расслабляться нельзя. Очень скоро Пол может вас снова обидеть. И так происходит снова и снова. Причем от других он ожидает сдержанности. Я эти фокусы не раз испытывал на себе.

Второе его качество раздражает меня еще сильнее. Это стремление всегда быть правым. Типичным примером может служить мое замечание относительно Института рекламных агентств. Я совершенно верно заметил, что в Институте не одобряют практику подготовки рекламы без соответствующего заказа. Это подрывает престиж нашей профессии. Там считают, и совершенно справедливо, что начинать работу надо лишь в полной уверенности, что за нее заплатят.

И в самом деле, разве вам не показалось бы странным, если бы на пороге вашего дома вдруг появился адвокат и заявил, что у него есть для вас почти готовое завещание, на случай если вы захотите его составить? Извольте ознакомиться. А что, если приглашенный бухгалтер придет к вам в фирму с уже готовым балансовым отчетом или заранее составленной налоговой декларацией?

Впрочем, обстоятельства могут сложиться по-разному, и потому надо всегда придерживаться здравого смысла, а не слепо следовать указаниям Института. В случае с этой еще не существующей консервной фабрикой рекомендации Института были вполне уместны, а когда речь шла о «Пене-люкс», можно было поступить иначе. Но Пол Спенсер все повернул так, будто я во всем виноват, а он, естественно, прав. Это не может не раздражать.

В общем, тут и размышлять нечего – работать с Полом Спенсером чрезвычайно трудно. Но тогда я еще был далек от вывода, к которому в конце концов пришел. К этому меня подтолкнул сам Пол, став совершенно невыносимым.

В тот день я расстроился настолько, что работать просто не мог и решил прогуляться по парку. Я шел и перебирал способы, с помощью которых можно было бы от него избавиться.

Первое, что пришло на ум и одновременно самое простое, было созвать общее собрание «Агентства», которое вынесет решение вывести его из совета директоров. Тут мне потребуется поддержка Барраклафа. Умом он не богат, но убедить его можно, если попасть под настроение.

Но возможно, придется придумывать что-то другое. Потому что этот человек невыносимо глуп и упрям, и неизвестно, что ему взбредет в голову. Например, Барраклаф решит, что так поступать со Спенсером нечестно. Хвататься за такие старомодные понятия вполне в его духе. В тот момент я ничего путного не мог вспомнить, но был уверен, что решу этот вопрос в ближайшее время. Между делом подумалось о том, что неплохо бы выкупить долю Спенсера, но денег на это у меня не было, так что нечего и мечтать. Хотя… если взять кредит в банке… Говорят, в некоторых денег столько, что они не знают, куда их девать… Я поразмышлял с минуту и решил, что договориться с Барраклафом будет проще.

К сожалению, на следующее утро я застал его в обычном тревожном настроении. Наш старый клиент, Энрикес, для которого мы уже довольно давно давали одну и ту же рекламу в провинциальной прессе, вполне приличную, должен сказать, вдруг почему-то потребовал ее изменить. Просто так, без всякой причины, видно, старая надоела. Энрикес решил, что с новой у него дела пойдут лучше.

В любом случае умной эту затею назвать было трудно. Но и я тоже хорош, сразу согласился – не откажешь, Энрикес был одним из наших основных заказчиков.

Как раз в тот день, когда Спенсер заявился со своими прожектами по поводу консервной фабрики, я собирался поработать над новой рекламой для Энрикеса, но этот идиот меня так расстроил, что я совершенно забыл об Энрикесе. И после этого он смеет заявлять, что я маюсь от безделья. Как можно отвлекать от работы человека, являющегося мозгом предприятия.

В общем, работа для Энрикеса не была сделана, а время поджимало, и потому в то утро Барраклаф пребывал, как я уже упомянул, в весьма взвинченном состоянии. Он даже накануне пытался мне позвонить, но мы как-то с ним разминулись, так что, когда я наконец пришел, он тут же заговорил об этой работе. Я принялся винить во всем Спенсера, что это из-за него реклама до сих пор не готова, но Барраклаф отказывался слушать. Без конца повторял, чтобы я немедленно принимался за новую рекламу.

Ничего не поделаешь, если я хочу заручиться его поддержкой, лучше не перечить. Так что, хотя спешка меня раздражает, я сел, намереваясь что-нибудь быстренько придумать. Можно было сразу поручить Томасу сделать небольшой эскиз, ведь время поджимало.

Я сказал об этом Барраклафу, и тот обрадовался. Ну понятно – есть формальная причина выиграть время, потому что создать рекламный макет дело не простое. Тут и шрифт надо подобрать соответствующий, и слова расположить в нужном порядке. Если одна и та же реклама размещается в разных газетах, то изготавливают так называемые стереотипы, копии форм высокой печати. Это уже подробности, которые мало кому интересны.

Признаюсь, мне нравится работать над рекламными макетами. Необычные шрифты и все такое, но иногда в газетах, особенно небольших, нет того, что мне нужно. Приходится заказывать отдельно, а это стоит денег, и Барраклаф, который стремится экономить буквально на всем, требует от меня перестать оригинальничать и уговаривает заказчиков соглашаться на простые варианты.

Что касается Энрикеса, то он предпочитал для своих магазинов одежды и тканей стандартную рекламу и потому никогда не соглашался на нешаблонные решения, считая расходы на это неоправданными. Полагал, что лучше менять рекламу чуть ли не каждую неделю. Чудак.

Таким образом, мое решение повременить с созданием макета хотя бы неделю доставило старине Барраклафу огромное удовольствие. А я с воодушевлением принялся за дело, надеясь создать что-нибудь выдающееся. Это было особенно необходимо, поскольку Энрикес экономил на технических средствах.

Но блеснуть в спешке как-то не получалось. До сих пор мы давали слоган «Превосходно сшитое превосходно сидит», и дальше развивалась мысль о сравнении с великолепием Сэвил-Роу и роскошью Бонд-стрит. Теперь надо было искать другой подход. Первое, что пришло в голову: «Модные новинки из Лондона для…» – и дальше указать город, где находится магазин, – Кентербери и остальные, там много названий, все не упомнишь.

Этот вариант привлекал меня универсальностью, но отталкивал некоторым высокомерием и излишней вычурностью. Так что я решил поиграть с темой сексуальности – она сейчас была весьма популярна. «Наденьте платье от Энрикеса, и Он ваш», что-то в таком духе. Попробовал зарифмовать слово «оборки», но застрял. Ничего интересного в голову не приходило. Да и чего это ради я ухватился за оборки? Кому они нужны? Трудность состояла в том, что мне было неизвестно, на что делать упор. На нижнее белье или верхнюю одежду.

В конце концов я решил не рисковать и начать слоган со слов «А теперь…». Например, «А теперь позвольте представить вам новинку – шляпка от…» и так далее. Может, и пойдет, если оформить должным образом. Я отдал этот вариант Томасу, чтобы он подобрал оригинальные шрифты, привлекающие внимание. Барраклаф должен быть доволен. Энрикесу это, наверное, обойдется дешевле, чем типографский набор.

Воодушевившись, я продолжил в том же духе. «Что может ярче подчеркнуть вашу привлекательность, – это слово надо дать крупнее и курсивом, – чем новая шляпка. В великолепном магазине-салоне «Энрикес» в… – тут пропуск с указанием, где это все находится, – вы найдете фантастическую коллекцию самых последних моделей из Лондона и Парижа». Я выделил «Париж», затем подумал и выделил также «Лондон». Неизвестно, какая из столиц больше впечатлит жен фермеров, молодых фабричных работниц и служащих офисов из глубинки графства Кент. Кого-то очарует Париж, а другие побоятся выглядеть француженками. Наверное, такая реклама должна привлечь тех, кто помоложе. В общем, своей работой я остался доволен. Особенно мне понравилось слово «фантастическая».

Я умиротворенно сидел, когда вошел Барраклаф и сообщил, что, увидев, как Томас выводит слоган насчет шляпок, он позвонил в фирму и выяснил: шляпок у Энрикеса совсем мало, зато завал дешевой бижутерии, которую по глупости приобрел кто-то из закупщиков. Они хотят ее побыстрее сбыть, так что нужна реклама.

Ну как такое можно вытерпеть? Просто ужас. Значит, вся моя работа пошла псу под хвост, да и Томаса тоже, а газеты в Кенте еще неделю буду выходить со старой рекламой товаров Энрикеса. Но в любом случае это он виноват, не мы. Сказал бы заранее об этой чертовой бижутерии, я, может быть, что-нибудь и придумал. А так…

И тут меня осенило. А что, если все оставить как есть, только «шляпки» заменить на «бусы» или что-нибудь еще? И Томасу не нужно ничего переделывать. Так что если Энрикес не будет возражать, то новая реклама вполне сгодится.

 

Глава 4

Я человек мягкий, покладистый и потому часто ошибаюсь относительно реакции человека. Причем мне прекрасно известно: сделав для кого-то что-то хорошее, не стоит ждать, будто он это надолго запомнит. Но я все равно надеюсь, что это останется в его памяти хотя бы сутки.

Вот так получилось у меня и с Барраклафом. Я надеялся, что он видит, как я изо всех сил стараюсь ему угодить, видит, как легко со мной работать, и в ответ охотно поддержит мое стремление избавиться от Спенсера. Вскоре выяснилось, что мои надежды не оправдались. Барраклаф очень меня подвел своим желанием мира и покоя.

Я решил поговорить с ним на эту тему на следующее утро, сразу как пришел. Повесил шляпу, пальто и направился в его кабинет. Хотя насчет кабинета громко сказано. Наш офис занимает небольшое помещение, но мы все же сумели выделить каждому отдельную комнату. Вернее, комнатку, слово «шкаф», думаю, тут больше подходит. Барраклафа я застал, как обычно, в окружении кучи документов. Как это возможно – так тонуть в бумагах?

Увидев меня, он почему-то вздрогнул и отодвинул лист, исписанный цифрами, с которыми работал. Не понимаю, почему каждый норовит спрятать от меня цифры. Они для меня ничего не значат, это известно всем, включая Барраклафа, так что его поведение должно было сразу же вызвать у меня подозрение, будто за моей спиной происходит что-то не то. Но тогда я подумал, что просто прервал его работу. Славно, если бы это было так на самом деле, но Барраклаф большой мастер показухи и постоянно делает вид, что у него нет ни единой свободной секунды. Побольше наблюдательности мне бы не помешало. А то я, как обычно, хлопал ушами и упустил возможность более уверенно отстаивать свою точку зрения на собрании, которое собирался созвать.

Барраклафу мое предложение о собрании не понравилось. Он смотрел на меня, пожевывая кончики усов – неприятная привычка – и многозначительно поглядывая на кучу бумаг на столе. Должен признаться, я забыл, что сегодня ему нужно отправить месячный отчет.

– Николас, может, отложим это собрание денька на два? Понимаешь, сейчас я очень занят.

– Ты всегда занят. Твое усердие – это пример…

– А в чем, собственно, дело? – прервал он меня со вздохом. – Ты заговорил о собрании таким тоном, будто мы важные государственные деятели и будем обсуждать важные государственные дела. Надеюсь, нам не придется для этого снимать конференц-зал в отеле «Ритц-Карлтон».

Я не стал обращать внимание на его шутку.

– Назрел важный вопрос. Нам нужно собраться и поговорить.

Тут его прорвало. Он принялся цитировать закон, регулирующий деятельность акционерных обществ и компаний в стране. В частности, упирал на то, что по закону собрание в фирме можно провести, только заранее уведомив участников, за четырнадцать полных дней. Я не понимал, что такое полный день и чем он отличается от пустого, но спрашивать не стал. Однако высказал опасение, что, пока мы будем ждать две недели, фирма может развалиться.

Барраклаф улыбнулся:

– Ну мы все же не настолько связаны бюрократическими процедурами. Директора могут принимать решения в любое время, а поскольку у нас они же являются акционерами, то проблем нет.

– Ну и прекрасно, – согласился я. – Давай соберем совет директоров.

Барраклаф пожал плечами:

– Но ты же говорил об общем собрании.

– Общее собрание, совет директоров, какая разница?

– Что за причина, Николас?

Вот сейчас наступил момент, ради которого я и затеял разговор. Мне предстояло убедить его голосовать за исключение Спенсера из совета. Я замешкался на секунду, и как раз в эту секунду в комнату вошел Спенсер и лишил меня возможности спокойно поговорить с Барраклафом.

А тот, завидев его, тотчас выпалил:

– Николас хочет сегодня во второй половине дня провести заседание совета директоров.

– А почему не сейчас?

По правде говоря, реплика Спенсера сбила меня с толку. Я еще не успел как следует обдумать все, что собирался сказать, и надеялся, что Барраклаф поддержит предложение насчет второй половины дня. Он со скрытой тоской посмотрел на свои бумаги и, думаю, собирался настаивать на том, чтобы ему дали возможность поработать, но Спенсер его опередил:

– Во второй половине дня у тебя бумаг на столе не убавится, ты это сам хорошо знаешь. А у меня в три часа встреча, которая может занять остаток дня, и еще одна завтра. Так что сейчас или никогда или, по крайней мере, намного позднее. Так что давай, Николас.

Вот в такой обстановке мне пришлось начать. Без подготовки, без намека на официальность. Но я постарался. Заявил, что наш бизнес стоит на месте, доходы падают. Впрочем, это им было хорошо известно и без отсылок к бухгалтерии.

– А почему? – задал я риторический вопрос.

– Что ты хочешь услышать в ответ? – беспечно проговорил Спенсер. – Дай-ка лучше спичку.

Вот так он всегда, чуть что, старается увести разговор в сторону. К тому же спичек у меня не оказалось, так что возникла заминка, во время которой Спенсер попросил Томаса принести спички. Этот человек не успокоится, пока не заставит всех суетиться.

– И как могут у нас хорошо идти дела, – продолжил я, когда восстановилась тишина, – если сотрудников, в частности меня, постоянно отвлекают от важной работы. Совсем недавно на пустом месте возникла эта проблема с Грейстоуном…

– Грейфилдсом, – поправил меня Барраклаф.

– Хорошо, Грейфилдсом, какая разница. Эта консервная фабрика…

– Значит, стремление продвинуть наш бизнес называется «отрывать от дела», – проговорил Спенсер, деловито стряхивая пепел с сигареты. – Ну что ж, спасибо за науку.

– Нечего паясничать, – бросил я. – И это не продвижение бизнеса, а предложение выполнить работу для еще не существующего предприятия без всякой надежды на оплату.

– И что ты предлагаешь? – спросил Спенсер ледяным тоном.

Теперь, когда наступил решающий момент, я наконец совершенно успокоился и произнес медленно, как бы показывая, что пришел к этому после серьезных размышлений:

– Мне неприятно это говорить, но именно ты тормозишь работу нашего агентства, и потому я предлагаю исключить тебя из совета директоров.

Спенсер по-шутовски поклонился:

– А я позволю себе возразить. Мне твое предложение не нравится.

Я повернулся за поддержкой к Барраклафу и увидел, что он занимается расчетами, не обращая внимания на происходящее. Мне пришлось дважды его окликнуть.

Он раздраженно поднял голову:

– Ну вот, опять сбился, придется пересчитывать.

– Ты поддерживаешь мое предложение? – спросил я.

– Что еще за предложение? – невольно проговорил он, снова переключая внимание на бумаги.

Спенсер заулыбался. Ответ Барраклафа его почему-то рассмешил.

– А теперь позвольте мне внести встречное предложение – исключить из совета директоров Николаса. – Этот нахал не постеснялся при таких обстоятельствах назвать меня по имени. – Полагаю, Николасу мое предложение не понравится, так же как и мне его. Так что, Барраклаф, твой голос решающий. И нечего отмахиваться.

– Погодите! – воскликнул я. – Это мой голос решающий как председателя совета директоров. Так что объявляю предложение принятым.

– Чье предложение, Николас? Твое или мое?

– Тут вместо восьмерки напечатано четырнадцать, поэтому у меня не сходится, – задумчиво произнес Барраклаф. – Мисс Уиндэм становится такой невнимательной. – Он наконец поднял глаза. – Должен напомнить, что мы с самого начала договорились обойтись в «Агентстве» без председателя совета директоров, чтобы избежать подобных ситуаций.

– В таком случае предлагаю учредить в «Агентстве» пост председателя и назначить на эту должность меня, – проговорил я, отчаянно пытаясь изменить ситуацию в свою сторону.

Спенсер кивнул:

– С первой частью предложения согласен, а что касается второй, то прошу внести небольшие изменения. Председателем совета директоров должен быть я. Осталось только, чтобы Барраклаф выдвинул в председатели себя. – Он посмотрел на него: – Что скажешь?

Барраклаф насупился:

– Я думаю, все эти разговоры не имеют смысла. При учреждении «Агентства» мы все подписали договор, согласно которому, неважно, будет кто-то из нас в совете директоров или нет, все равно каждому положена треть прибыли. Если, конечно, будет что начислять. В связи с этим предлагаю дискуссию закрыть.

Спенсер посмотрел на меня:

– Наш друг шутник, но эта шутка, я думаю, самая удачная.

– Я вовсе не шучу, – обиженно произнес Барраклаф. – И в одном Латимер безусловно прав. Если вы не перестанете ссориться, ни о какой прибыли не может быть и речи. Мы просто-напросто вылетим в трубу. В этот трудный период желательно все вопросы решать мирно. Жаль, что вы не отдаете себе в этом отчет.

– Именно поэтому я и прошу меня поддержать, – не сдавался я. – «Агентству» обойдется дешевле платить Спенсеру его долю просто так, чем позволять выводить меня из душевного равновесия.

Удар попал в цель, и, хотя Спенсер делал вид, будто мои слова его развеселили, он прекрасно знал: ситуация обстоит именно так. А Барраклаф, на поддержку которого я все еще надеялся, вдруг встал из-за стола и уставился в окно, пока мы ждали. Я со смутной надеждой, а Спенсер с присущим ему оптимизмом и самомнением.

В конце концов последний участник нашего триумвирата наконец повернулся.

– Я голосую… – начал он и замолк. – Против каких-либо изменений.

Не скрою, его заявление меня разочаровало.

– А теперь, – продолжил он, – прошу вас, перестаньте. Особенно ты, Латимер. – Думаю, он выбрал меня, потому что с разумным человеком всегда приятнее иметь дело, хотя в его совете нуждался именно Спенсер. – Мы должны прекратить выяснять отношения друг с другом, и для начала призываю тебя еще раз подумать о рекламе для консервной фабрики. Мне кажется, с ними стоит попытаться установить контакт.

– А мне кажется, что не стоит! – взорвался я. – Это откровенная глупость. Ты-то сам готов провести для них расчеты? Наверное, нет.

– Отчего же, готов.

Так я ему и поверил!

– Выходит, у тебя есть для этого время. К тому же расчеты сейчас могут им понадобиться. А мне приниматься за работу рано.

– Ты вообще никогда не торопишься сделать что-то полезное, – возмутился Спенсер.

Я улыбнулся:

– Ничего подобного. Как раз сегодня утром я собирался сесть за работу, но мне вечно мешают.

На этом наш разговор закончился. Мои надежды не оправдались, но кое-какую пользу я из него извлек. Во мне созрело твердое решение избавиться от Пола Спенсера во что бы то ни стало. Неважно, каким способом, хотя предпочтителен был бы самый простой. И ради этого можно даже рискнуть переступить закон.

 

Глава 5

Забавно устроен человеческий мозг. Стоит позволить себе расслабиться и отпустить мысли в свободное плаванье, как из глубин подсознания может выплыть такое, о чем вы и не помышляли.

Поясню. Приняв решение избавиться от Спенсера, не гнушаясь никакими средствами, я не имел в виду ничего определенного. Один легальный способ был уже использован. Без результата. Теперь предстояло придумать что-то более действенное. Преступать закон я собирался только в самом крайнем случае. Если бы подвернулась возможность сыграть с ним какую-нибудь злую шутку, которую при других обстоятельствах я счел бы недостойной, тут я бы определенно не отказался. И внезапно проявилась эта странная особенность моей натуры. Чем больше я размышлял, тем прочнее в моем мозгу помимо воли формировалась решимость устранить Спенсера физически. Точнее убить, будем называть вещи своими именами. Вскоре это совсем перестало меня смущать. Я лишь обдумывал способ, как легче с такой задачей справиться.

Правда, за эту идею я сразу хвататься не стал, оставив ее на крайний случай, если не придумаю ничего другого. Тем более убить человека нелегко, кто бы что ни говорил.

Впрочем, в известном смысле сделать это довольно просто. Любой может купить нож и воткнуть его жертве в спину. Хватило бы храбрости. Но для меня такой способ неприемлем. Хотя бы потому, что на этом легко засыпаться. Устранить Спенсера и вскоре после этого отправиться на виселицу совсем не хотелось. Он такой жертвы не стоил.

По этой причине я решил вернуться к вопросу позже, когда в уме созреет какой-нибудь приемлемый план. Я был в этом уверен, потому что так неоднократно случалось. Казалось, перестаешь совсем думать о проблеме, проходит время, и вдруг решение возникает, и всегда в нужный момент. Вот как раз этого мои компаньоны никогда не могли понять. Ожидали, что я буду постоянно думать и думать о какой-то проблеме, пока не найду решение. Но ко мне самые интересные мысли являются спонтанно, сами собой.

Поэтому я сделал вид, что совершенно забыл о Спенсере. Пусть расслабится и думает, будто ему ничто не угрожает. Благо как раз в это время нам подвернулась действительно важная работа.

Надо ли говорить о том, что нашел ее я. И случилось это так.

С утра я отправился на выставку «Медикаменты и оборудование» и неплохо провел день. Спенсер, ясное дело, назвал это пустой тратой времени, что лишний раз напоминает о его невежестве. Как я могу создать что-то хорошее, откуда брать новые интересные идеи и вообще держаться на высоте, если не буду знакомиться с тем, что делают другие. А на выставке было на что посмотреть. Хотя бы на то, как оформлены стенды.

Спенсеру не по душе, что я уделяю слишком много внимания новинкам (на самом деле не так много, как ему кажется), хотя это грамотный подход к делу, потому что такие вещи привлекают не только меня, но и других, и надо выяснить – почему, что в них такого.

В тот день что-то на одном из стендов мне показалось интересным – я уже забыл, что именно, – и я остановился поговорить со стендистом. В частности, подчеркнул, что для показа достоинств товара необходима соответствующая реклама. Этот человек, наверное, был не просто служащим, а рангом повыше, потому что стал сомневаться, оправдаются ли расходы. На что я ему с достоинством возразил, что при сотрудничестве с нашим «Агентством» расходы непременно оправдаются, и тут же вручил ему нашу карточку. А чего теряться? Если мы «всегда начеку», так надо этому соответствовать.

Я бы поговорил с ним дольше, но нас прервал человек довольно странной наружности. Кстати, он какое-то время стоял неподалеку, ждал, когда мы закончим. Видно, у него было дело к стендисту. Я отошел. Мне, собственно, там больше нечего было делать. Семечко бросил, теперь подождем, может, и проклюнется. Давить на потенциального клиента, мозолить глаза – пустое дело. Тут всегда есть риск пересолить, чего никогда не может взять в толк Спенсер.

Так что я отошел к следующему стенду и стал незаметно разглядывать этого странного человека, о чем-то разговаривающего со стендистом, которому я вручил карточку «Агентства». Скорее всего, это был иностранец, но трудно сказать откуда. Темноволосый, довольно смуглый, с маленькими, похожими на бусинки, черными глазками. Синеватый подбородок. Явно южанин. Может быть, француз? Хотя нет, француз так безвкусно одетым быть не может. Размышляя о том, итальянец этот человек или португалец, я увидел, что он поглядывает на меня, и отвернулся. Пора было сходить в буфет, покрепиться. Чашка хорошего чая сейчас бы не помешала.

Я сажусь за столик, недовольно поглядывая на букет искусственных цветов – я их не терплю, – как в буфете появляется тот самый иностранец.

Осматривается, как будто кого-то ищет, затем замечает меня и направляется к моему столику.

– Извините, мсье, – он слегка поклонился, чем удивил меня, – вы уронили перчатку.

Скверно, когда теряешь одну перчатку, лучше сразу две, не так жалко. Наверное, я уронил ее, когда доставал карточку. Я, разумеется, рассыпался в благодарностях, возможно, чересчур обильных, так ведь иностранец. И я его этим впечатлил. Сильно. Это был с моей стороны весьма разумный ход, поскольку, как потом выяснилось, ему предстояло стать нашим весьма ценным клиентом.

Но не буду забегать вперед.

Я пригласил его присесть, решив, что неприлично не сказать хотя бы пару слов, завести какой-то пустяковый разговор. Показать, что мы, англичане, не такие холодные, какими нас представляют.

– Простите, а вы случайно не итальянец?

– Итальянец?! – воскликнул он негодующе. – Как вы могли такое подумать! – Моя догадка его почему-то возмутила, и он разразился длинной тирадой на своем языке. Ясное дело, никто из окружающих его не понимал, но и без того своим красновато-фиолетовым галстуком с замысловатым узлом при черном костюме и серыми замшевыми туфлями он привлек всеобщее внимание. Я уже начал подыскивать повод, чтобы поскорее уйти, но жаль было оставлять недопитый чай. Кроме того, казалось невежливым – вот так откланяться, когда я сам виноват, сунулся со своим вопросом. Хотя что может быть обидного в том, если тебя приняли за итальянца, ума не приложу. Так что я остался сидеть, и правильно сделал.

Да и он вскоре успокоился.

– Извините меня, мсье, но прошу вас при мне больше Италию не упоминать. По крайней мере до тех пор, пока там правит Муссолини. Я, к вашему сведению, р-румын. – Он произнес это именно так, с рычанием, и подкрепил сказанное, стукнув по-театральному кулаком себя в грудь. Затем, помолчав, объявил: – Моя фамилия Тонеску.

Как бы в подтверждение этому румын метнул на стол свою карточку, которая аккуратно прилепилась к моему шоколадному пирожному, я его только начал есть.

– Пардон, мсье, – пробормотал он и протянул другую карточку уже спокойнее.

Мне почему-то тогда не показалось странным, что этот румын изъясняется на французский манер. Не до того было, потому что я замешкался, не зная, как поступить с первой карточкой. Так ничего и не придумав, оставил ее, как есть, на пирожном, к которому больше не прикоснулся.

Затем извинился за свою ошибку, признав, что мы, англичане, не очень сильны в географии, и выразил надежду, что он приятно проведет время в нашей стране.

– К сожалению, мсье, у меня нет времени на развлечения. Я приехал по делам и не могу ни на что отвлекаться, пока их не улажу. Понимаете, мсье, я здесь не один, с друзьями, и мы намерены продавать в этой стране наше изобретение. Потрясающее, должен заметить. Потому что здесь у него замечательные перспективы. – Услышав слово «замечательные», я оживился. Оно мне понравилось. – Да, да, – продолжил он, – я верю, что у нашего изобретения здесь большое будущее. И все готово. Производство мы организуем в другой стране, обеспечим сюда бесперебойную доставку продукции. Остается решить лишь две проблемы.

– Какие? – поинтересовался я, уже начиная понимать, что, возможно, натолкнулся на золотую жилу.

– Первая проблема – капитал, – быстро ответил мой новый знакомый. – Впрочем, уладить этот вопрос оказалось не так сложно. Это у них сложности, – он махнул в сторону стенда, где я уронил перчатку, – а у нас все в порядке. Трудности есть только с ограничением вывоза валюты – наших румынских лей, но мы с этим справимся. Нам ведь нужно только покрыть – как это у вас называется – торговые затраты. Так это просто. Через полгода они окупятся, и мы останемся с большой прибылью. И пока мы утрясаем этот вопрос, я занимаюсь второй проблемой. Британским рынком. Здесь, мсье, нельзя продвигать мое уникальное изобретение так, как мы это делали в Румынии. Не получится.

Теперь я уже не сомневался, что это тот самый счастливый шанс, который ни в коем случае нельзя упустить. С рассуждениями моего собеседника нельзя было не согласиться. По-английски он говорил свободно, с небольшим акцентом, приятным на слух, певучим. А вот манера одеваться, на наш, британский, вкус, оставляла желать лучшего. Если он сам возьмется продвигать здесь свое изобретение, то вряд ли добьется успеха. Но как раз с этим делом мы могли бы прекрасно справиться.

Я согласился с его доводами, затем добавил, как бы между прочим:

– Кстати, по чистой случайности фирма, которую я представляю, могла бы оказаться вам полезной.

Он удивленно вскинул брови:

– И чем же может быть полезна для нас ваша фирма, мсье? Если деньгами, то мы в них не нуждаемся. Во всяком случае, эта проблема у нас решена.

– Видите ли, сэр, я председатель совета директоров рекламного агентства (представиться председателем мне показалось как-то солиднее), занимающего передовые позиции в части освоения современных методов торговли. Мы работаем не как заблагорассудится, а вдумчиво и методично и можем дать вам советы практически по любому вопросу на сугубо научной основе. Начиная с упаковки емкостей, в которые будет помещен ваш продукт, – коробки, банки и что еще может быть использовано, до каталогов и прочего, необходимого для успешного сбыта товара. И главное, реклама.

Я произносил эти слова с замиранием сердца, потому что всегда мечтал находиться у истоков зарождения нового продукта. Развивать свои идеи с самого начала, а не когда уже там изрядно потоптались.

И надо сказать, это произвело на моего собеседника глубокое впечатление. Он необыкновенно оживился:

– Что вы говорите? Так это же замечательно! Определенно, мне было суждено подобрать вашу перчатку, иначе бы мы не встретились. Значит, вы поможете продвинуть здесь мое замечательное изобретение?

Я, конечно, закивал, хотя в душе был несколько смущен. Дело в том, что в «Агентстве» существовало твердое правило не брать заказы без согласия всех трех директоров. Это предложил Барраклаф из каких-то своих финансовых соображений, и я его поддержал, чтобы иметь возможность управлять ситуацией. Так что посоветоваться с ними было необходимо.

– Мистер Тонеску, я уверен, что мы сможем сотрудничать, но, боюсь, мне придется заручиться согласием коллег.

– Ваших коллег? – удивился он. – И сколько их?

– Двое.

– Но председатель вы?

– Вообще-то да, но не официально. Конечно, они мои подчиненные, но я привык с ними советоваться. Так у нас заведено. Уверен, вы меня понимаете.

– Разумеется. И какие у них обязанности?

Я издал короткий смешок.

– Один как раз должен заниматься тем, что делаю сейчас я, – заказами для «Агентства», а другой ведет бухгалтерию.

– Ах да, бухгалтерия, финансы, но, как я сказал, с этим у нас все в порядке. – Деятельность Барраклафа, похоже, его нисколько не заинтересовала. – Мы уже в нашем кругу распределили доли от прибыли, которую принесет мое изобретение.

Неожиданно мне пришло в голову, что можно попытаться и нам войти к ним в долю. Но заводить разговор об этом было еще рано, так что я заговорил о другом:

– Что собой представляет ваше изобретение?

Тонеску огляделся с видом конспиратора, которых показывают в кино.

– Я вам, конечно, скажу без подробностей, но и так все будет понятно. Вы уж извините, придется говорить тихо, почти шепотом. Крайне нежелательно, чтобы услышал кто-то посторонний.

Честно говоря, все это выглядело довольно глупо. Кто тут мог подслушать? И что секретного может быть в изобретении, если основанную на нем продукцию он собирается продавать? Технологические подробности меня совершенно не интересовали, да я бы ничего и не понял, но ладно, у каждого свои причуды.

Тонеску коротко пояснил, в чем суть изобретения, и ничего секретного я в этом не обнаружил. Оно, несомненно, представляло интерес, если, конечно, работало. Он изобрел средство, предотвращающее запотевание стекол. Попавшая на стекло влага благодаря его средству мгновенно стекает, и оно становится чистым. Тонеску считал, что изобретение будет особенно полезным для зеркал в ванных комнатах. Он ведь из Румынии, где, наверное, о ванных комнатах и не слышали, зато ходили легенды об английской чистоплотности. Вот он на этом и зациклился. Но ему почему-то не пришла в голову основная область применения продукта – чистка ветровых стекол автомобилей.

 

Глава 6

– Николас, неужели ты сам не понимаешь, что этого не может быть?

Вот с таким «энтузиазмом» воспринял Барраклаф мою новость. Что касается Спенсера, то он сидел рядом и язвительно ухмылялся. Собственно, иного я от него и не ожидал, но сейчас трудился Барраклаф, так что ему не надо было напрягаться.

Да и сам Барраклаф меня не очень удивил. Его реакция на все новое была неизменно категорической. Так он был устроен. Тут же начинал выискивать в предложении слабые стороны и обязательно находил. Спустя какое-то время он привыкал к новшеству и в конце концов соглашался. Мне всегда приходилось противопоставлять его возражениям логику, что большей частью получалось.

Вот и сейчас я вначале слегка уступил:

– Признаю, это немного настораживает. Не часто выпадает такая удача, но все было не так легко, как может показаться. Я старался изо всех сил.

– Да, ты старался, это несомненно, – прервал молчание Спенсер. – Но ты не обижайся, Николас, слишком уж просто у тебя получилось. Ты уверен, что этот Тонеску ничего не знал о тебе заранее? Возможно, он слышал твою болтовню со стендистом.

Я думаю, меня вывело из себя слово «болтовня». Уже не в первый раз Спенсер употребляет это слово в мой адрес. Якобы все мои разговоры с потенциальными клиентами не больше, чем пустая болтовня, и я всегда рассказываю им лишнее. Но я был уверен, что Тонеску, явившись с перчаткой, понятия не имел, кто я такой, и потому все разговоры на эту тему считал пустой тратой времени. Однако я действительно предлагал стендисту услуги нашего «Агентства», когда Тонеску находился где-то в ста ярдах от этого места, так что рассеять сомнения моих коллег было невозможно. Поэтому мне показалось весьма разумным увести разговор в другую сторону.

Не удостоив Спенсера ответом, я повернулся к Барраклафу:

– Какие у тебя основания отвергать это предложение?

– Такое средство ищут производители автомобилей во всем мире, – ответил он. – Подумай о деньгах, которые готовы заплатить Остин или Форд за исключительное право использовать подобный патент. И ты что думаешь, никто до сих пор не пытался изобрести такое средство? Еще как пытались, потратили большие деньги на исследования, привлекали самых лучших специалистов. А это, оказывается, очень просто – тебе случайно на выставке подворачивается гениальный изобретатель…

– Я протестую против слова «подворачивается». Это совсем не так.

– А как?

– Я уронил у стенда перчатку, он ее нашел и вернул мне. Мы познакомились, разговорились и…

– …и этот человек между делом сообщает тебе о своем изобретении, которое может оказаться полезным для чистки зеркал в ванных комнатах и которое он намерен продавать здесь, рассчитывая на огромную прибыль. При этом он настолько наивен, что даже не догадывается, как еще можно применить его выдающееся изобретение.

– Это вообще какой-то подозрительный тип, неизвестно откуда взявшийся, – добавил Спенсер.

Надо заметить, что он времени зря не терял, то и дело вставляя в разговор свои глупые шуточки. Сейчас вот этот дурак собрался опорочить очень выгодное для «Агентства» дело.

– Представь себе, мне известно, откуда он взялся, – парировал я его выпад. – Из Румынии, а там, надо полагать, ни дорог нормальных нет, ни автомобилей.

– Тогда и ванные комнаты в этой стране большая редкость. – Спенсер опять влез со своим замечанием.

– Не слишком ли плохо вы оба думаете о румынах? – проговорил Барраклаф. – Из рассказа Латимера ясно, что там имеют понятие о ванных комнатах. Я думаю, у них есть автомобили – это все же Европа, – и они представляют, что значит ездить в дождь.

– Нет, – возразил я, – не все знают, что значит ездить в дождь, потому что не везде такой климат, как в Англии. Не все такие страдальцы, как мы. Есть немало мест, где ездить на автомобиле можно только в хорошую погоду, а в ненастье ни по какой дороге не проедешь. Возможно, именно так обстоят дела в Румынии.

– Позволь тебя спросить, Николас, а ты вообще имеешь хоть какое-то понятие о румынском климате? Ты действительно знаешь, что на машине там можно ездить только в сухую погоду, или это твои домыслы?

Ну какой мог задать вопрос Спенсер? Конечно, дурацкий. Лишь бы меня задеть.

– Я знаю географию в пределах школьной программы, – с достоинством ответил я.

– И что же?

– То, что я уже сказал.

– Ты, наверное, учился в какой-то особенной школе, где давали особенные практические знания.

– Вот именно. Можешь ухмыляться, сколько хочешь. Даже если ты закончил какую-то знаменитую привилегированную частную школу, это не повод для оскорблений.

– Да остановитесь вы оба! – не выдержал Барраклаф. Я и не знал, что он может быть таким строгим. – Вы забыли, что мы обсуждаем? Какой галстук кто носил в школе? Или, может быть, румынский климат? Нет, перед нами важный вопрос – как отнестись к Тонеску и его изобретению.

– Ты совершенно прав, – подхватил Спенсер. – Николас постоянно уводит разговор в сторону.

Подумать только, какая наглость!

– Латимер обвинил меня в том, что я отвергаю его предложение с порога, – задумчиво проговорил Барраклаф. – Это неверно. Я только призываю вас к осторожности. Надо все тщательно обдумать и взвесить, а не хвататься за неизвестное изобретение очертя голову. Лично у меня проект Тонеску вызывает серьезные сомнения.

– И что ты предлагаешь? – спросил я.

– В первую очередь посмотреть, что это за средства от запотевания стекол, и самим проверить его действие.

В его словах был резон, и я согласился.

– А во-вторых, – продолжил он, – принимать заказ следует только после получения существенных финансовых гарантий.

– Что ты имеешь в виду?

– Предоплату.

Тут меня словно подбросило на стуле.

– Так это же самый верный способ загубить дело. Любой, кому ты такое предложишь, обидится.

– Любой, но не мистер Тонеску, – возразил Барраклаф. – Ты сам сказал, что этот человек не слишком сведущ в наших порядках. Так ему можно сказать, что у нас принято платить вперед. Я слышал о подобных случаях. Но если убедить его не удастся – ты можешь мотать головой сколько угодно, Латимер, я все равно уверен, что такое возможно, – но если он не согласится, то ему можно напомнить его собственные сетования о трудностях вывоза за границу румынской валюты. Кстати, я попробую проверить, насколько это верно.

– Я думаю, – вмешался Спенсер, – Тонеску сочтет это весьма разумным. Если, конечно, растолковать ему все должным образом. Это и Николасу должно быть понятно.

– Зря надеетесь, – хмыкнул я. – В отличие от вас я с ним общался. Тонеску очень темпераментный.

Спенсер кивнул:

– Ну и хорошо. Пусть будет темпераментным. Это его дело. Но я согласен начать работать с ним только после выполнения условий, которые назвал Барраклаф.

– Иными словами, вы оба отвергаете предложение только потому, что оно исходит от меня.

– Ты как ребенок! – воскликнул Спенсер.

Надо же, какой наглец! Я этого ему никогда не забуду. Он отвергает все мои предложения без исключений и перед этим обязательно их высмеивает. Что за человек?

Обсуждение затянулось. Барраклафу кое-как удалось навести порядок, и в конце концов мы приняли решение начать сотрудничество с Тонеску только после выполнения двух названных выше условий. Ничего не поделаешь, мне пришлось с этим согласиться.

Но, разумеется, за то, что я нашел такой замечательный заказ, меня никто не похвалил. Я уже упоминал в начале этих записей, что не намерен дальше терпеть выходки этого клоуна. Все-таки есть предел, до которого можно позволять дураку разваливать бизнес. Конечно, и Барраклаф не намного лучше, но все же главная моя беда – это Спенсер. Нельзя ни на минуту забывать о том, что он должен быть устранен.

Мало того, что меня забыли поблагодарить за проявленную инициативу, так еще этот нахал выступил с обвинениями, будто я отбираю у него работу. Представлять клиента – это, видите ли, его прерогатива.

Я ему ответил как положено:

– Я вынужден выполнять твою работу, потому что ты ничего не делаешь.

– Ты на себя посмотри, – тут же нашелся он. – Тоже мне работник. От своей работы отлыниваешь, а в чужую лезешь. Представляю, какой бы ты поднял крик, если бы я осмелился придумать рекламу. А тут, пожалуйста, нашел на выставке какого-то придурка и притащил сюда, чтобы мы с Барраклафом плясали под твою дудку.

– Собираешься снова завести разговор о консервной фабрике?

– А почему бы и нет? Мы ведь с этим так ничего и не решили.

– Но это не причина отказываться от заказа Тонеску.

– А почему бы не принять и то и другое? И я прошу тебя понять одну важную вещь: хочешь вмешиваться в мои дела – пожалуйста, только не обижайся, если я стану вмешиваться в твои.

Я насмешливо улыбнулся:

– Думаю, с моими делами тебе, профану, будет не так просто справиться.

Обычно Спенсер делал вид, будто мои слова ему безразличны. Но теперь эта тактика в первый раз дала сбой. Он большей частью вел себя сдержанно, а тут взорвался по ничтожному поводу. Видимо, ему не понравилась правда. Спенсер резко вскочил на ноги, едва не перевернув стол. Я даже подумал, что он полезет драться. Но, слава богу, все обошлось. Спенсер лишь грязно выругался, а затем ринулся к себе в кабинет, с шумом захлопнув дверь.

То, что между нами не все ладно, вовсе не обязательно было афишировать перед Томасом, мисс Уиндэм и посыльными.

Нет, дальше такое безобразие терпеть невозможно. То, что Спенсер должен быть устранен, теперь у меня сомнений не вызывало. Осталось придумать, каким способом. Может, устроить так, чтобы заподозрили Барраклафа? Всего лишь заподозрили, без доказательств. До суда дело не дойдет, но он напугается до смерти. Нет, пожалуй, не надо. Во-первых, это не так просто, во-вторых, он нужен «Агентству». Всегда на месте, может отвечать на звонки, принимать посетителей, как-никак один из руководителей. Не ахти какой важный, но все же.

Кроме того, Барраклаф может пригодиться для общения с журналистами. Они у нас частые гости, навещают по делу и без дела.

В конце концов я решил, что Спенсер должен умереть – чем скорее, тем лучше. Но втягивать в это дело Барраклафа не стоит.

 

Глава 7

У всех рекламных агентств существует одна и та же проблема. Состоит она в том, что в работе нельзя сосредоточиться на чем-то одном, пусть даже очень важном.

Взять хотя бы нас. Разве не разумно было бы сконцентрировать все силы на таком интересном заказе, как средство для чистки стекол Тонеску, забыв обо всем остальном? Так нет же, приходится заниматься рутиной. Скучной, утомительной, но необходимой.

А связано это с тем, что настоящая реклама не должна прерываться даже на краткое время. Производители просто обязаны поддерживать постоянную связь с потребителями, а для этого нужно вкладывать средства в рекламу. Иногда немалые. При этом реклама, даже очень хорошая, действует не сразу. Прибыль следует ожидать позже, а деньги тратить сейчас. Подобную дальновидность могут позволить себе крупные бизнесмены, а малым предприятиям мы сами советуем действовать осторожно, потому что безнадежные должники нам не нужны.

Замечу, что непрерывная реклама – это идеал, к которому нужно стремиться. В провинции ее реализовать легче. Пример тому рекламные объявления магазинов Энрикеса в кентских газетах. Отраслевые газеты процветают благодаря рекламе, потому их развелось такое множество. Каждую отрасль обслуживает не меньше двух газет. Только, наверное, похоронным бюро достаточно одной.

Больше всего изданий у трех крупных отраслей: автомобили, медицина и одежда. Лучше расходятся газеты, посвященные всему, что связано с автомобилями. Они интересны если не каждому, то уж точно большинству. На втором месте с небольшим отставанием идут медицинские газеты. Продукция медицинской промышленности тоже товар, и, разумеется, его надо рекламировать. Врачебное обслуживание люди покупают. Значит, это также товар. Я поручил Барраклафу составить перечень отраслевых газет – особенно нас интересовали медицинские, – и получился внушительный список. Больше сотни.

Для чего обычно публикуют рекламу в отраслевых изданиях? Думаю, главная цель заключается в популяризации названия фирмы. Оно должно попадаться на глаза читателям как можно чаще. Желательно в каждом номере и без перерыва. Я всегда считал, что тут важно не содержание, а сам факт упоминания. Особенно это касается газет с узкой специализацией, таких, как «Газета бакалейщика» или «Пекарь и кондитер». Это, конечно, не касается таких солидных изданий, как «Британский медицинский журнал» и «Автомобиль». Там дело обстоит иначе. Мне так и не удалось втолковать Спенсеру, что в отраслевых газетах новшества неуместны, а он поощряет в клиентах стремление каждую неделю видеть в газете что-нибудь новенькое про свой товар. Зачем, спрашивается? Иногда мне кажется, что они делают это только для того, чтобы мне досадить и заставить делать бесплатно лишнюю работу.

Конечно, я имею в виду вполне определенного клиента, близкого приятеля Спенсера и моего личного врага. У него есть какое-то лекарство от простуды – уверен, оно совершенно не лечит, – и он требует, вопреки моему совету, чтобы раз в неделю его рекламу давали в журнале «Аптекарь и фармацевт» малым форматом. Издание солидное, ничего не скажешь, но этого мало. Ваше снадобье, например «Флукицид», будет лежать на полке в каждой аптеке, но при такой рекламе никогда не дойдет до покупателя. К тому же «Аптекарь и фармацевт» – один из немногих журналов, которые никогда не выплачивают рекламщикам комиссионные. Я так и не понял почему, но нам приходится брать с производителей дополнительную плату за «Флукицид».

Так вот, этот приятель Спенсера, я думаю, не без его влияния считает, что наша реклама ему дорого обходится, и потому он требует вносить изменения каждую неделю.

Подумать только, каждую неделю! Первые шесть недель я справлялся с этим довольно легко, но когда предложил вернуться к первому варианту и повторять рекламу циклами, то наткнулся на категорический отказ. Мне ничего не оставалось делать, как каждую неделю придумывать что-то новое. Но как тут придумаешь, если я уже с самого начала написал лучшее, что тогда пришло в голову. Теперь, значит, писать надо снова и еще лучше. А откуда его взять? Качество, естественно, начало снижаться, и приятель Спенсера, никак не могу запомнить его фамилию, принялся возмущаться. А я старался, как мог, из кожи лез вон. Иногда получалось, иногда нет, но самое главное, когда я не успевал сделать эту работу, был занят чем-то другим, Барраклафу приходилось выдавливать из себя какую-нибудь несусветную чепуху. Так вот, как раз в таких случаях этот тип звонил мне и поздравлял с удачей. Убогие, беспомощные опусы Барраклафа ему неизменно нравились. Понятное дело, они со Спенсером сговорились травить меня. Ну как после этого можно было продолжать спокойно работать?

Вот и теперь, когда появилась замечательная возможность получить заказ от Тонеску, я был вынужден сидеть и сочинять, наверное, двести шестьдесят девятый вариант рекламы этого снадобья от простуды, что мешало сосредоточиться на главном.

Очень важно было придумать удачное название для Тонеску. От этого многое зависело. Действует это вещество, насколько я понял, очень просто. Достаточно намазать его на стекло. Название должно сразу говорить, что все стеклоочистители отошли в прошлое и теперь вам не страшен самый сильный дождь. Стекла всегда будут оставаться прозрачными, как в сухую погоду. Это на ветровых стеклах автомобилей, а зеркала перестанут запотевать, даже если будет сколько угодно пара. Таким образом, название должно содержать намек на оба обстоятельства. У меня вертелось в голове что-то вроде «Обзор без помех», «Чистый вид» или «Антидождь», но не то это было, не то. К тому же запотевание зеркал тут не упоминалось. И вообще непонятно было, что это средство предназначено для стекол.

В общем, я продолжал размышлять, и только у меня начало проклевываться что-то действительно стоящее, как зазвонил телефон и меня в очередной раз отвлекли по пустяковому делу. Звонил Энрикес, он, видите ли, недоволен рекламой его бижутерии только потому, что ее плохо раскупают. Это наша реклама виновата.

– А чего вы ожидали? – осведомился я и тут же получил ответ:

– А мы, мистер Латимер, ожидаем отдачи, – проворчал Энрикес, – когда покупаем рекламные места в большом количестве газет и позволяем вам помещать там все, что придет в голову. Мы ожидаем рост продаж нашего товара. Вот чего мы ожидаем и полагаем, что вам об этом известно, а получается наоборот. Нам из магазинов сообщают: после публикации вашей рекламы продажи моментально падают повсюду, почти одновременно.

– Вы не дали мне закончить, – отозвался я, терпеливо его выслушав. – Со временем продажи вашего товара обязательно возрастут, как вы и ожидаете. Но это произойдет не сразу, надо учитывать фактор времени. – Я хотел добавить, что глупо ожидать результат через четыре дня, но не стал. – Подержите рекламу хотя бы шесть недель, и я уверен…

– Шесть недель! Да при таком темпе снижения спроса нам придется устраивать распродажи гораздо раньше этого срока. – Энрикес покряхтел немного и добавил: – Нет, от такой рекламы я категорически отказываюсь. Чего стоит хотя бы фраза: «… последние модели из Лондона и Парижа». Париж, я спрашиваю, тут при чем, когда мы всюду призываем публику покупать британские товары? Покупатели уже начали над этим зло подшучивать, поставщики бижутерии тоже недовольны.

– А кто они?

– Англичане, но бижутерия у них, насколько мне известно, японская. Как видите, к Парижу никакого отношения не имеет.

– К сожалению, я этого не знал, иначе бы…

– А могли бы выяснить заранее, прежде чем писать что попало.

Напоминать Энрикесу о том, что это именно он настоял на срочной подготовке рекламы бижутерии, было бесполезно. И Барраклаф его поддержал. Тогда, насколько я помню, его устраивало что угодно. Но виноват оказался я, а Барраклаф, как всегда, ни при чем. Энрикес ничего слушать не хочет – подавай ему результат, и немедленно.

– Ну хорошо, – проговорил я, пытаясь его успокоить, – скажите, какой вы хотели бы видеть рекламу вашей бижутерии, и я попробую все исправить.

Я вовсе не имел в виду, что Энрикес должен написать текст, но он воспринял это именно так:

– Вы что, предлагаете делать за вас работу? Но от платы не отказываетесь. Замечательно! Тогда, позвольте спросить, какая нам от вас польза? Мы положились на ваше агентство, дали полную свободу – пишите что угодно, лишь бы был результат, – а вы, значит, вот как реагируете на первое критическое замечание. Вполне справедливое, должен заметить. Спокойно предлагаете нам самим делать эту работу.

Вообще-то разбираться с недовольными клиентами в мои обязанности не входит. Для этого у нас имеется Спенсер. Так что я зря взялся уговаривать Энрикеса, не надо было этого делать. Это все мисс Уиндэм, совсем распустилась, перестала следить за тем, чтобы меня по пустякам не беспокоили. Кстати, Барраклаф тоже заметил, что она в последнее время допускает одну ошибку за другой. Мне кажется, у них с Томасом намечается роман. Если так, придется уволить обоих.

Однако надо было закончить разговор с Энрикесом, как-то его успокоить. Пришлось пообещать сделать и то и это, так что следует ожидать, что Энрикес скоро станет для меня таким же проклятием, как приятель Спенсера со своим снадобьем от простуды, и я вообще лишусь возможности делать что-то серьезное. Кроме того, Энрикес действительно может отказаться от наших услуг, если не получит в ближайшем будущем желаемых результатов. Очень не хотелось бы его терять, он неплохо нас кормит.

Закончив разговор с Энрикесом (он затянулся настолько, что у меня даже рука заболела держать трубку), я вышел в приемную, чтобы указать мисс Уиндэм на ее недочет. Однако она, вместо того чтобы покорно выслушать замечание, дерзко ответила:

– И что же, мистер Латимер, я, по-вашему, должна была сделать? Мистера Спенсера нет, а мистер Барраклаф уже не может разговаривать с мистером Энрикесом. Он сказал, с него хватит. Раз рекламу писали вы, значит, вам и следует за нее отвечать.

– Я вас понял, мисс Уиндэм. Пожалуйста, запомните на будущее – разговоры с клиентами не моя работа и соединять меня с ними не следует.

Мисс Уиндэм, кажется, осознала свою ошибку, так что, возможно, такое больше не повторится. Уходя, я заметил, что мальчишка-посыльный бесстыдно скалится, потешаясь над ней, а Томас подскочил и дал ему подзатыльник. Чего ради он взялся ее защищать? Значит, я не ошибся, между ними определенно что-то есть.

 

Глава 8

Забавно видеть, какой эффект производит на серые личности нечто необычное. В данном случае я имею в виду появление в нашем офисе Тонеску. Мне доставило большое удовольствие наблюдать, как его воспринял типичный англичанин Спенсер, напыщенный и недалекий, а также сухой и замкнутый Барраклаф. К тому же я был в приемной и мог видеть реакцию на него совсем уж простых англичан, мисс Уиндэм и Томаса, которым с такими типажами прежде встречаться наверняка не доводилось.

Лицо мисс Уиндэм – это вообще забавное зрелище. У нее всегда немного удивленный вид. Я думаю, потому, что у девушки зубки слегка торчат вперед. Впрочем, умишко у нее такой ограниченный, что она, наверное, удивленно замирает перед любым мало-мальски диковинным явлением, а это для нее почти все, кроме, пожалуй, самого обыденного. Когда я вижу, как банальный факт объявляют в какой-то газете «сенсацией», то сразу вспоминаю мисс Уиндэм. Представляю ее застывшей с открытым ртом, показывающей свои кроличьи зубки и с благоговением восклицающей: «Вот это да! Надо же, как бывает».

Увидев Тонеску, мисс Уиндэм лишилась дара речи, а тот от волнения вдруг заговорил по-румынски. Она сидела, вытаращив на него глаза. Трудно даже представить, что с ней могло случиться, не приди я на помощь. Возможно, истерика. Она ведь такая впечатлительная. А вот Томас являет собой другой пример типичного англичанина. Вообще-то я подозреваю, что он из Уэльса, но это не важно. Так вот он, услышав иностранную речь, решил, что этот человек не владеет английским, а значит, с ним можно не церемониться. Оглядел Тонеску, как странного зверя в зоопарке или восковую фигуру в музее мадам Тюссо, а затем вернулся на свою территорию у окна, где обычно работал, и проговорил, наклонившись к своему альбому:

– Болтай что хочешь, приятель, я все равно тебе не поверю.

Тонеску, конечно, не понял, о чем шла речь. Да и не требовалось. Дело в том, что заминка длилась каких-то полминуты, после чего я взял ситуацию под контроль. Конечно, потом пришлось указать мисс Уиндэм и Томасу на их, мягко скажем, не совсем корректное поведение. И тут же Барраклаф выразил недовольство тем, что я делаю замечания сотрудникам, потому что они его подчиненные. С чего это вдруг? По крайней мере, художник должен подчиняться мне, это очевидно. Поскольку мы с ним оба занимаемся творчеством. Если я не имею права что-то сказать машинистке по поводу общения с клиентами, так это вообще никуда не годится.

Но вернемся к Тонеску.

Я поспешил усадить его в своем кабинете и представить коллегам. Сначала он повторил им то, что говорил мне за чаем на выставке. Они его внимательно выслушали, хотя вполне могли остановить и сказать, что знают все от меня. Проявили, так сказать, уважение. В общем, я сидел понурившись, ожидая, когда разговор пойдет о деле. Однако потом стало еще скучнее, когда Барраклаф принялся интересоваться, где именно в Румынии производят это вещество:

– Где расположен ваш завод? В Бухаресте?

– Нет, мсье. В Бухаресте ищут удачу слишком многие, так что мы обосновались в Галаце, небольшом городке, там свободнее.

Тут полез со своими глупостями Спенсер:

– Где именно находится этот Галац?

Как будто ему не все равно.

Тонеску пришлось нарисовать на нескольких листах фрагменты карты Румынии, откуда стало ясно, что это в Добрудже – есть там такая область, а Галац – порт на Дунае. К делу это не имело никакого отношения, но время отнимало. Потом стало очевидно, что Спенсер подготовился к встрече. Он почитал учебник географии и фактически проверял Тонеску. Так ли все на самом деле, как он говорит. Неслыханная наглость! Конечно, все это было задумано специально, чтобы позлить меня.

Но он зря потратил время на Бухарест, потому что предприятие Тонеску находится в нескольких сотнях миль оттуда. И вообще, зачем устраивать человеку экзамен по географии его страны? Какой в этом смысл, кроме желания выставить себя напоказ.

Разговор в деловое русло вернул Барраклаф. Он, как человек практичный – со Спенсером и сравнивать не стоит, – проявил интерес к производительности предприятия.

Мне показалось, что его вопрос сильно удивил Тонеску. Пришлось объяснить, что нам, рекламщикам, важно знать, сколько товара выходит на рынок.

Ответил он весьма туманно:

– Да, конечно… мы можем производить много, очень много.

– Но сколько именно? – попытался уточнить Барраклаф.

– Столько, сколько надо. Большое количество.

– Но вы можете назвать конкретную цифру? В фунтах или центнерах. В тех единицах, в каких вы измеряете свою продукцию.

Кажется, для Тонеску английские меры веса были не совсем ясны.

– Много фунтов центнеров, – ответил он.

– Мне бы хотелось знать определенные цифры, – недовольно покачал головой Барраклаф.

Тонеску ничего не оставалось делать, как назвать цифру:

– Думаю, мы производим до десяти тысяч левиц в день.

– Левиц? – удивился Спенсер.

Тонеску кивнул:

– Да, это румынская мера веса.

Следом началось нудное выяснение соотношения этих самых левиц с общепринятыми единицами. В частности, сколько их содержится в тонне. Тонеску, как ни старался, ничего толком пояснить не смог. Так что Барраклаф остался неудовлетворенным.

Зачем, спрашивается, надо было лезть со своими вопросами? Какая тебе разница, сколько они производят? Нам важно, чтобы они платили за рекламу.

В конце концов Барраклаф от него отвязался, так ничего толком не узнав, но потратив со Спенсером полтора часа неизвестно на что. Я понял, что пришло время вмешаться:

– Мистер Тонеску, давайте обсудим само средство для очистки стекол. Области применения нам более или менее понятны. А вот как именно его использовать? Расскажите, пожалуйста.

Тонеску уставился на меня, не понимая:

– Использовать? А разве это не то же самое, что применять?

– Я имел в виду способ нанесения его на стекло.

– А… вот в чем дело. – Он просиял. – Способ очень простой. Вы берете кристаллы – наш продукт представляет собой особого рода кристаллы, – растворяете их в воде согласно инструкции, затем смачиваете специальную салфетку, она прилагается, и протираете ею стекло. Вот и все.

Слово «салфетка» он произнес как-то странно, в нос, я не сразу понял, о чем идет речь. Тонеску неожиданно вскочил со стула и без всякой необходимости начал показывать, как наносит свой продукт на воображаемое стекло. При этом он был немного похож на фокусника, демонстрирующего простейший трюк.

– А потом, вуаля, дело сделано.

Тонеску вернулся на свое место так же стремительно, как вскочил, и закинул ногу на ногу, показав ярко-лиловый носок, резко контрастирующий с его фиолетово-красноватым галстуком.

Я сидел, ожидая (разумеется, тщетно), что коллеги заметят, как мне всего за пару минут удалось вытянуть из него хоть какую-то полезную информацию. Меня восхитила простота процесса очистки. Я боялся, что потребуются особые приготовления.

Спенсер, конечно, тут же решил усложнить ситуацию.

– Если все так просто, – заметил он, – то давайте проверим его действие на ветровом стекле машины Барраклафа. Однако гарантируете ли вы, что это будет совершенно безвредная процедура? Выражаясь языком врачей – не вызывает ли ваше лекарство у пациента какие-то побочные эффекты?

– Надеюсь, вы не возражаете против испытания вашего продукта? – добавил я, пытаясь смягчить ситуацию.

Мне показалось, что Тонеску недовольно поморщился. Вообще-то мы уже этот вопрос между собой обсудили, и Спенсер настоял на проверке. Я лишь потребовал сделать все как можно тактичнее, и с моей помощью сейчас все прошло гладко. Тонеску в конце концов согласился, однако его все же что-то смущало.

– Тут есть небольшая сложность, – нехотя проговорил он.

Мои коллеги настороженно вскинули головы. Я не сомневался в их готовности отказаться от сотрудничества с Тонеску.

– Наше средство, – продолжил он, – очень ядовито.

– В каком смысле? – спросил я. – Повреждает кожу? Или выделяет ядовитый газ?

– Нет-нет, – быстро успокоил он меня, – ничего такого. Им можно отравиться, только съев.

– Только и всего! – Я торжествующе повернулся к коллегам: – Тогда это не повод для сомнений. Кому взбредет в голову пробовать чистящее средство на вкус? Тем более есть.

Хотя и неохотно, но они с моими доводами согласились. Действительно, есть это вещество вряд ли кто захочет. Мы вернулись к обсуждению проверки изобретения Тонеску. Выяснилось, что действовать средство начинает только через несколько дней после нанесения на поверхность стекла.

– В таком случае, – сказал я, – давайте начнем прямо сейчас работать с ветровым стеклом машины Барраклафа.

Ему это не очень понравилось.

– Как что-нибудь проверять, так всегда на моем. Давайте ради разнообразия проверим это средство на чем-нибудь вашем.

– Но у нас нет автомобилей.

– Нет так нет. Почему бы не протереть этим веществом просто кусок стекла?

– Потому что это не одно и то же. Так что единственный выход из ситуации – вынуть ветровое стекло из машины и считать его простым куском стекла. Но, я думаю, так поступать нецелесообразно.

Барраклаф кивнул:

– Ладно, но «Агентство» должно взять обязательство возместить любой ущерб, который может быть нанесен моей машине.

– Ну, конечно, конечно, как же без этого, – заверил я его и посмотрел на румына: – Мистер Тонеску, как вы считаете, может ли машине быть нанесен ущерб в результате проверки вашего средства?

Увидеть Барраклафа покрасневшим было для меня большой новостью. Неизвестно, что бы он ответил, посматривая на ухмыляющегося Спенсера, но тут заговорил Тонеску:

– Не понимаю, почему вы ставите под сомнение такое выдающееся изобретение? Я пришел к вам с заказом на разработку рекламы средства века, а вы встречаете меня с недоверием. О да, джентльмены, я читаю это в ваших глазах. Вам кажется, что в Румынии невозможно произвести продукт в экспортном объеме. Спрашиваете о каких-то побочных эффектах, об ущербе для автомобиля. Вас не удивляет замечательное действие моего средства, вы им не восхищаетесь. Прошу прощения, но для сотрудничества все же нужно больше доверия.

Он закончил свою речь, недовольно топнув ногой, после чего мы заговорили, перебивая друг друга:

– Нам необходимо убедиться, с чем мы имеем дело, – проговорил Барраклаф. – Так что вы зря обижаетесь.

– Мистер Тонеску, – продолжил я следом, – мы с большим уважением относимся к вашему изобретению и весьма заинтересованы в…

Договорить мне не дал Спенсер. Как всегда, грубо оборвал и начал громко излагать условия проверки. Как ни странно, но Тонеску с этим сразу согласился. В конце концов мы договорились, что он даст Барраклафу необходимое количество кристаллов, чтобы тот проверил их на ветровом стекле своего автомобиля. Спустя сорок восемь часов мы прокатимся на машине и посмотрим, как действует средство. Насчет дождя можно не беспокоиться, он наверняка будет. Спенсер захотел взять немного вещества, чтобы проверить его на зеркале в своей ванной.

– А вы, мистер Латимер, не хотите проверить? – спросил Тонеску.

Я подумал, что это подходящий момент сделать шаг навстречу:

– Мне ничего не нужно, я вам полностью доверяю…

Тут опять влез Спенсер, попытаясь испортить впечатление от моих слов:

– Но, дорогой Николас, мы ведь не видели, как работает это средство.

– С меня достаточно того, что сказал мистер Тонеску, – ответил я. – Возиться с ядом мне ни к чему.

– Да-да, – подхватил Тонеску. – Я вас предупредил, джентльмены, предупреждаю еще раз – будьте осторожны, наше средство для очистки стекол ядовито.

– Не беспокойтесь, все будет в порядке, – беззаботно отозвался Спенсер. – Не все тревожатся за свою жизнь, как наш друг Латимер, не все такие пугливые.

Этот наглец открыто обвинил меня в трусости. Это просто так ему с рук не сойдет.

 

Глава 9

Нашему «Агентству» повезло, что я такой терпеливый. Уверен, любой непредвзятый читатель этих заметок без труда поймет, с чем мне приходится сталкиваться при общении с коллегами. Поэтому, если нам и удалось начать сотрудничество с Тонеску, то исключительно благодаря моему спокойствию и упорству.

Думаю, не стоит удивляться тому, что Спенсер предпринял попытку исключить меня из переговоров с заказчиком. Этот наглец посмел утверждать, что я, видите ли, с одной стороны, слишком доверчив, а с другой – якобы докучаю Тонеску беспочвенными опасениями относительно токсичности его средства для чистки стекол. Естественно, я с негодованием отверг эти абсурдные претензии и пошел в наступление – надо же как-то проучить этого дурака.

– Ты, я вижу, теперь убедился, что с таким темпераментным клиентом, как Тонеску, надо действовать мягко, ни в коем случае не давить, так мы ничего не добьемся. А тебе, Барраклаф, надо быть осторожнее со своими финансовыми заморочками.

– Что значит «моими»? – тут же возмутился он. – Разве финансы «Агентства» не самое важное для каждого из нас?

– Ты, конечно, прав, – согласился я, – но в общении с Тонеску лучше на первый план их не выставлять.

Барраклаф кивнул:

– Ладно, впредь буду вести с ним разговоры на эту тему осторожнее.

– А я все равно считаю, что Николасу лучше в эти дела не вмешиваться! – выпалил Спенсер и тут же вышел. Я даже не успел ответить.

Жаль, что мне до сих пор не удалось разработать надежный способ его устранения. Вчера в разговоре со своим банковским менеджером я попробовал забросить удочку насчет того, чтобы он стал моим сообщником в этом деле. Куда там! Этот человек, как и все банковские служащие, слишком старомоден и потому неспособен разглядеть для себя какие-то возможности. Этих людей ни к чему не склонишь. Они привыкли осторожничать во всем.

Как бы там ни было, но дела с изобретением Тонеску (мы так пока и не придумали ему удачное название) сдвинулись с места. Убедившись, что оно действительно работает, мои коллеги сопротивление прекратили. Первым подтверждение получил Спенсер и не смог скрыть изумления. В меблированных комнатах, где обитает этот аристократ (по крайней мере, он на это постоянно намекает, щеголяя передо мной своим якобы очень элитным школьным галстуком), в ванной над раковиной висит большое зеркало. Разумеется, оно Полу Спенсеру не принадлежит, но подобные мелочи его никогда не беспокоили. Он нанес на зеркало состав Тонеску даже гуще, чем рекомендовалось, а хозяйку поставил в известность потом. Этого от Спенсера и следовало ожидать. Вот Барраклаф, например, получил бы вначале письменное разрешение на манипуляции с зеркалом, а затем покрыл бы чистящим веществом точно четверть его площади и ровно таким количеством, как предписано.

Когда истекли необходимые сорок восемь часов, Спенсер окутал зеркало густыми клубами пара.

– Средство работает, – рассказывал он нам потом. – Было четко видно, где оно нанесено, а где нет. Признаюсь, я даже побрызгал на него немного, и на нем остались пятна от попавших капель. Но там, где я как следует намазал, зеркало стало кристально чистым.

– А может быть, так и назвать? – спросил я, озабоченный подбором подходящего названия.

– Что назвать?

– Это средство назвать «Кристальная чистота».

Барраклаф пожал плечами:

– Не пойдет. Слишком длинно.

Пришлось согласиться. С длинными названиями составлять рекламу труднее.

– Теперь давайте посмотрим на ветровое стекло машины, – продолжил он. – Я поставил ее в гараж недалеко отсюда. К счастью, дождливо, а мы можем позволить себе заплатить только за один день.

Вот это скупец! Плата за место в гараже, разве это деньги? Для Барраклафа важен каждый пенни.

До гаража идти было всего ничего, и на этом пути едва не разрешились все мои трудности. Потому что нам необходимо было пересечь улицу с односторонним движением. При таком потоке машин, как здесь, одностороннее движение было совершенно излишним. Непонятно, зачем его устроили. Когда мы вышли на переход, машин на улице вообще не было. Однако у меня уже выработался инстинкт обязательно смотреть в обе стороны при пересечении любой улицы. Ничего особенного, обычная предосторожность.

И сейчас это оказалось весьма кстати, потому что с другого направления, запрещенного, на приличной скорости двигалась машина. Наверное, какой-то провинциал не заметил запрещающий знак. Такое иногда бывает.

Увидев машину, я остался стоять на тротуаре. Барраклаф остановился где-то в ярде позади меня, у него развязался шнурок. А вот Спенсер (он шел слева от меня, а машина двигалась справа) пошел дальше как ни в чем не бывало. Ну, это же так просто, осмотреться, прежде чем переходишь улицу, но правила, видно, написаны не для таких идиотов, как Спенсер. Он шел вперед, наверное, погруженный в свои дурацкие мысли.

Да и водитель тоже хорош, заметил его в самый последний момент. Я видел, как его лицо исказилось от ужаса. Пронзительно завизжали тормоза, машина протащилась юзом по слякоти, развернулась и, выехав на тротуар, уперлась бампером в стеклянную витрину магазина. Это просто чудо, что ни машина, ни витрина не пострадали.

Конечно, я был возмущен выходкой водителя. Как можно так неосторожно вести машину, не глядя на знаки. Не помню точно, что я тогда сказал, но в любом случае водитель все равно никакой ответственности не понес, потому что полицейского, как всегда, поблизости не оказалось. В нужный момент вы их никогда не найдете, зато потом – пожалуйста.

Спенсер, конечно, отреагировал на это совершенно иначе. Он был склонен даже похвалить водителя за быстроту реакции и храбрость. Ведь он мог сам серьезно пострадать, если бы машина ударилась о стену или перевернулась. Вот так легко Спенсер может поставить все с ног на голову. Даже Барраклафа это удивило.

– Не понимаю, чем тут восхищаться, – сказал он. – Это инстинктивная реакция любого сидящего за рулем, даже новичка. Человек нажал на тормоз. Что тут особенного?

Но это уже было потом, после того как мы наконец пересекли улицу и подошли к водителю. Он был цел, невредим и, кажется, не очень испуган. Попеняв ему на невнимательность, мы двинулись дальше, и тогда я наконец обратил внимание на Спенсера.

Вид у него был, прямо скажем, потрепанный. Может, его все же задела машина, когда ее заносило, либо он потом оступился и упал, но на его лице под глазом красовалась внушительная ссадина, была порвана штанина и испачкан грязью бок.

– Как же так? – воскликнул я. – Мало того, что водитель никуда не годный, так и ты идешь, не смотришь под ноги и валишься в самое грязное место на дороге, еще глаз ухитрился подбить. Вид у тебя теперь, как у пьяницы после хорошей попойки.

Спенсер отозвался в своем духе:

– Хватит, Николас. Вместо того чтобы выразить хотя бы притворное сочувствие, ты городишь какую-то чепуху. Между прочим, в этом есть и твоя вина. Да-да, ты видел машину, сам остановился, но меня не окликнул.

– Я думал, ты ее тоже видишь.

Тут решил вставить слово Барраклаф, как всегда кстати:

– У тебя было достаточно времени предупредить Спенсера. Я стоял сзади и не мог понять, почему ты не оттащил его назад.

– А ты почему молчал? – вдруг спросил Спенсер, поворачиваясь к нему.

Барраклаф потупился:

– Да, я должен был тебе крикнуть, но так испугался, что потерял голос. Однако все же спохватился и ринулся тебя оттащить.

– Поздно спохватился. Машины уже не было. И вообще, это выглядело так, будто ты пытался меня под нее толкнуть.

Теперь Барраклаф понял, что попытка выставить меня в дурном свете повернулась против него самого. И он с кислой улыбкой решил замять неловкость, процитировав короткий стишок, как будто в тему. Вроде пародии на десять заповедей:

Думаю, его слова здесь воспроизведены точно. Мне казалось, что тогда я не обратил на них внимания, но, оказывается, стишок запомнился и с тех пор часто звучит у меня в голове.

Моя задача состояла в том, чтобы помочь Спенсеру расстаться с жизнью, а не стоять в стороне и ждать, когда это само собой случится. Ведь я до сих пор так и не разработал план. Впрочем, я мог бы решить задачу без всякого плана, если бы воспользовался предоставившейся возможностью, а я ее так бездарно упустил. С другой стороны, машина появилась неожиданно, застала меня врасплох. Конечно, больше мне удача не улыбнется.

Вот так размышляя, я вместе с коллегами дошел до гаража. Они тоже шли молча. Барраклафа, наверное, обидели обвинения Спенсера. Неужели он действительно думает, что Барраклаф пытался толкнуть его под машину? Забавно бы получилось, если бы он сделал работу за меня. Молчание Спенсера понять легко – он отходил после шока.

Впрочем, один раз Спенсер голос подал: когда мы выкатили машину. Такую развалину надо еще поискать, а Барраклаф беспокоится о возмещении какого-то ущерба. Да весь возможный ущерб этой машине уже нанесен. Может, он надеется, что «Агентство» (в моем лице) купит ему новую? Так пусть и не мечтает, ничего не получится.

Когда мы с Барраклафом сели в машину, Спенсер окинул нас неприветливым взглядом, помедлил секунду и, перед тем как влезть, произнес, ни к кому не обращаясь:

– Пожалуй, если они тоже в машине, то за свою безопасность можно не беспокоиться.

Ничего не скажешь, приятную атмосферу он создал в начале проверки действия средства, которое мы собирались рекламировать. Происшествие при переходе улицы нас всех взволновало. В таком состоянии мы собрались куда-то ехать, чтобы проверить, как действует средство Тонеску, хотя и без того все было ясно. В довершение ко всему улицы поливал холодный дождь, мы злились друг на друга, а один из нас подозревал остальных в попытке убийства.

 

Глава 10

В любом случае сомнений в действенности изобретения Тонеску не было. Результат оказался поистине близким к чуду. Даже сквозь грязное ветровое стекло было все хорошо видно, включать дворники не требовалось. Правда, на стекле осталось два или три пятнышка. Они не мешали, но тем не менее я указал на них Барраклафу, потому что он, как всегда, из скупости пожадничал, недостаточно намазав чистящего вещества, хотя оно ему досталось бесплатно. Барраклаф заявил, что я все выдумываю, никаких пятен нет, и отрицал это даже тогда, когда я ему их показал. Заявил, что это у меня просто рябит перед глазами по причине плохой работы печени. Тут еще Спенсер – он теперь уже пришел в себя и неожиданно повеселел – принялся отпускать шуточки в мой адрес, будто я накануне вечером слишком много выпил. Думаю, это была попытка отомстить мне за намек насчет его подбитого глаза – сам хорош.

Утихомирить его удалось только предложением поменяться местами, чтобы он сел впереди и убедился, есть на стекле пятна или нет. Машина у Барраклафа была открытая, и заднее сиденье сильно промокло, но он, конечно, моего благородства не оценил. А ведь мне холод чрезвычайно вреден, в то время как Спенсер здоров как бык и сочувствие к другим у него полностью отсутствует. К тому же он и без того был весь измазан грязью.

К счастью, наша поездка вскоре закончилась. Еще больше я был рад, что они убедились в действенности изобретения Тонеску. Однако чувствовал я себя неважно, сильно замерз и потому очень хотел попасть домой, переодеться и погреться у камина, а затем уже приступать к работе. Я попросил Барраклафа, и, пока он недовольно морщился, Спенсер предложил заехать к нему посмотреть на зеркало.

– Зря ты стал чистить зеркало в ванной, – вздохнул я. – Взял бы переносное, прихватил с собой, мы бы посмотрели. А теперь надо всем тащиться к тебе. Зачем? Лично я верю тебе на слово.

Мне, конечно, хотелось, чтобы он заметил в моих словах упрек. Правда, чуть больше доверия с моей стороны сильно помогло бы наладить взаимопонимание. Однако он возмутился:

– Ты предлагаешь мне притащить в офис всю ванную комнату вместе с колонкой?

Я покрутил пальцем у виска:

– Ну что за глупости! Для проверки переносного зеркала хватило бы пара от чайника.

Спенсер махнул рукой:

– Ладно, Николас, хватит. Я вижу, ты собрался домой, подремать у камина часок-другой, так почему бы мне не последовать твоему примеру. Послушай, Барраклаф, когда высадишь его, подбрось, пожалуйста, и меня. В любом случае мне нужно переодеться.

– Потом я поеду в гараж поставить машину, – проворчал тот в ответ, – а после потащусь в офис, где меня ждет работа.

– Мы очень скоро к тебе присоединимся, – заверил его я, с трудом сдерживая раздражение. – И у меня уже будут готовые предложения относительно рекламы товара Тонеску.

Барраклаф снова принялся ныть, демонстративно не замечая моего рвения к работе. Он, видите ли, не понимает, как можно начинать действовать, не зная, сколько этот Тонеску собирается заплатить «Агентству», и как можно говорить о рекламе, не имея о товаре конкретных сведений. Наконец выдвинул свой коронный аргумент об отсутствии доказательств финансовой состоятельности Тонеску.

– Детали мы уточним потом, – возразил я. – Сейчас речь идет об общей стратегии рекламы.

Барраклаф недовольно на меня покосился. Он очень не любил, когда ему напоминали, что, кроме его работы, в «Агентстве» есть дела поважнее. Возможно, он хотел что-то ответить, но тут в разговор влез Спенсер со своим обычным сарказмом:

– Разве ты не видишь, Николас вознесся к вершинам, подобно Зевсу на Олимпе, и оттуда собирается ниспосылать нам свои божественные повеления.

Разумеется, это замечание меня возмутило. Уж в чем-чем, а в стремлении командовать меня упрекнуть было нельзя.

– Наверное, мне надо было сказать не Зевс, а Юпитер, – не унимался этот наглец. – Боюсь, о греческой мифологии наш ученый друг имеет смутное представление.

– Спешу напомнить, – парировал я, – что в школе мне преподавали те же предметы, что и тебе.

– Очень прошу, перестаньте, – проговорил Барраклаф. – Я развезу вас по домам, только не ссорьтесь. Надеюсь увидеть вас обоих в офисе перед чаем.

Дома мне удалось немного поспать, так что в офис я вернулся только к четырем. Однако сон, к сожалению, не был освежающим, потому что в последнее время мне постоянно снился один и тот же кошмар. Видимо, под влиянием переживаний по поводу заказа на рекламу румынского очистителя стекол. Вот и сейчас опять приснилось, как Тонеску наливает в чашку чай, подносит к ней зеркальце и показывает, что оно не запотело, а потом сыплет в нее горсть своих кристаллов и заставляет меня выпить, крича в ухо мои же слова: «Кто же, в самом деле, захочет такое есть?!» Буквально требует обязательно попробовать его изобретение на вкус. При этом называет меня полным именем: Николас Латимер.

Я проснулся ужасно напуганный, но в офис прибыл, как обещал, с четким планом рекламы, отличающимся необыкновенной простотой и логичностью. Суть его состояла в следующем: мы готовим рекламные листовки и рассылаем во все автомагазины и гаражи. Для начала в Лондоне, но с намерением расширить охват. Это зависит от того, насколько просто удастся получить соответствующие адреса в провинции. Распространять листовки мы наймем людей, обслуживающих торговлю по почте.

Кроме этого, мы поместим рекламу только в «Дейли мейл», но на регулярной основе, обеспечив тем самым непрерывность. Газета популярная, должно сработать на славу. Желательно вначале поместить нашу рекламу на первой полосе, хотя это не просто, а без очереди фактически невозможно. Так что первые три-четыре раза, видимо, придется удовлетвориться тремя колонками по десять дюймов, а потом двумя по семь-восемь дюймов два-три раза в неделю в течение трех месяцев. Ну а дальше посмотрим. Если я смогу располагать достаточным газетным пространством, то будет смысл говорить о создании более яркой и результативной рекламы, которая станет бросаться в глаза, и тогда надобность в первых полосах отпадет. При этом помимо крупного первоначального материала потребуется подготовить около четырех рекламных вставок, повторяющихся без изменений. План казался проще простого, и я был абсолютно уверен в его успехе. Однако стоило мне заговорить с коллегами, как они тут же выступили со своими идеями.

Спенсер ратовал за то, чтобы рекламируемый продукт отнести к категории люкс и продавать по высокой цене, в то время как я предлагал сделать его привлекательным для широкого круга потребителей. Автомобилистов, а также мужчин, собирающихся бриться, и вообще для всех, кто смотрится в зеркало и не желает, чтобы оно запотевало. Спенсер собирался размещать рекламу в дорогих газетах и журналах, таких, как «Скетч», «Татлер» и «Байстендер», которые, по моему мнению, для наших целей никак не годились по причине дороговизны рекламных мест. Барраклаф со мной соглашался. Я продолжал настаивать, что самое подходящее для нас издание – это «Мейл».

– Все так, Николас, – отозвался Спенсер своим покровительственным тоном, – но мы с тобой оба достаточно поднаторели в рекламном деле, чтобы не учитывать покупательскую способность читателей этих изданий, а также число читателей на каждый экземпляр. Думаю, нам надо не забывать и о «Панче».

Последнее предложение Барраклафу явно не понравилось. Видимо, у него прежде с этим журналом были какие-то трения. Дело в том, что там к рекламщикам подходили по-деловому и неукоснительно требовали оплату в срок.

– В «Панче» непозволительно дорого, – возразил я. – «Мейл» предпочтительнее. У нее и тираж больше, и наш материал не поставят в самый конец, потому что в таких изданиях не располагают рекламу рядом с текстом.

– Я вижу, ты взялся учить ученого, – так прокомментировал мои слова Спенсер. – Позволь напомнить тебе об известном всем факте – рекламу в «Панче» действительно читают, так что то, где она расположена, значения не имеет.

Он мнил себя в этот момент очень умным.

– Мое мнение таково, – подал голос Барраклаф, – что вы оба слишком размахнулись. Во что нам обойдется предложение Спенсера, пока неизвестно, а вот трехмесячная реклама в «Мейл», которую предлагает Латимер, будет стоить почти пять тысяч.

– Ну и что, – устало произнес я, – разве мы не можем себе позволить расход в пять тысяч? При любом раскладе нам следует выделить на эти цели не меньшую сумму.

– А может быть, мы вначале попытаемся выяснить, есть ли у Тонеску эти пять тысяч, – заметил Барраклаф.

– Должны быть. К тому же с таким товаром все наши расходы с лихвой окупятся.

– Если все сработает.

– Должно сработать.

Барраклаф пожал плечами:

– Я предлагаю для начала поместить простенькую рекламу в автомобильной прессе. Например, в… – И он прочел нам целую лекцию о газетах и журналах, так или иначе связанных с автомобилями, с указанием тиражей, цен и сведений о читателях. Он, должно быть, потратил на подготовку целый день. Некоторые подробности были явно излишними, но Барраклаф сыпал ими, не останавливаясь. Оказалось, что все это обойдется «Агентству» в сумму, не превышающую семисот пятидесяти фунтов. Он назвал даже точную цифру, которую я запомнил, – семьсот тридцать один фунт, двенадцать шиллингов и шесть пенсов. Для Барраклафа и полпенса имели вес, и он им никогда не пренебрегал. Расходы на художественное оформление и изготовление формы еще не были подсчитаны, но они тоже ожидались незначительными.

– Если, конечно, Латимер не затеет что-нибудь исключительное, – добавил он, заканчивая свою длинную речь. – После чего можно будет подыскивать и другие издания. А пока мы познакомим с нашими планами Тонеску.

– Пойдем к нему каждый со своим планом? – проговорил Спенсер, глядя в потолок. – Или все вместе? Ему, наверное, будет сложно выбрать, тем более что он не знаком со спецификой английской прессы. Так что придется бросать монету.

– Никакой монеты бросать не надо, – произнес я. – Эти вопросы в моей компетенции как директора, отвечающего за производство, значит, мне и решать.

– К твоему сведению, – раздраженно проговорил Барраклаф, – выбор газет и журналов для размещения рекламы осуществляет исполнительный директор, каковым являюсь я. Тем более вам обоим далеко до меня в знании прессы.

– А вы забыли, кто получает от клиента подпись на контракте? – воскликнул Спенсер. – Это я. Значит, последнее слово за мной, тут нечего и думать.

Я начал возмущенно возражать, но он меня остановил:

– Так, может, бросим жребий сами и не будем беспокоить Тонеску?

– Начнем с того, что наконец выясним, сколько он готов нам заплатить, – сказал Барраклаф.

– А почему бы нам не доверить выбор рекламной кампании профессионалу? – подал голос я, взывая к их здравому смыслу.

Барраклаф неприятно заулыбался, а Спенсер начал насвистывать какую-то печальную мелодию.

– Я думаю, мой план стоит не больше двух тысяч, – произнес он, закончив свое представление. – Но мы, очевидно, договориться не сможем ни по этому вопросу, ни по любому другому. Так что нам все же придется предстать перед Тонеску. Сообщить, что мы имеем три плана рекламной кампании. Каждый по-своему хорош, а выбор зависит от наличия соответствующего количества фунтов, шиллингов и пенсов.

– И что дальше? – спросил я.

– А дальше мы узнаем, как далеко распространяется щедрость этого румынского магната, и остановимся на том плане, чья стоимость ближе всего подойдет к его сумме. Надеюсь, мне удастся с ним поладить, если не будет никаких помех.

Я кивнул:

– Хорошо. Хотя вести переговоры с Тонеску следовало бы мне, потому что нашел его все-таки я, но, думаю, и тебе не мешает иногда поработать. Так что давай, действуй. Уверен, что, хотя он и не знаком со спецификой английской прессы, все равно увидит преимущества моего плана.

– А я не сомневаюсь, что будет выбран мой план, – проговорил Барраклаф. – Но ты, Спенсер, должен нам пообещать, что не станешь проталкивать свой в ущерб остальным.

Довольный, что ему доверили вести переговоры с заказчиком, на что он и не надеялся, Спенсер повеселел и подобрел. Сказал, что готов всучить Тонеску любой вариант, на который тот согласится. И что он не собирается цепляться за свой, а затем со смехом добавил:

– Возможно, я смогу продать ему все три.

 

Глава 11

Конечно, это было нелепо и абсурдно, но вполне в духе Спенсера. Он пытался во всем находить смешное, и никогда не угадаешь, какую из неподходящих ситуаций он выберет для упражнений в остроумии и какой вполне серьезный факт покажется ему смешным.

Я убежден, что юмор в рекламе неуместен. Да, можно встретить слоганы, заставляющие рассмеяться, но кто знает, сколько из них повлияли на увеличение продаж товара. Думаю, такое случалось лишь в редких случаях. Зато можно встретить многочисленные примеры обратного. Мне кажется, самые смешные рекламные фокусы никогда не оправдывают возлагаемых на них надежд, потому что результативность рекламы определяется ее непрерывностью. Идея должна вдалбливаться в головы, пока потенциальные покупатели не станут реагировать на нее автоматически, а повторяющиеся шутки быстро надоедают и начинают раздражать людей. Когда шутка перестает смешить, реклама теряет смысл.

Но я возвращаюсь к нашим делам. Спенсер отнесся к своей миссии крайне легкомысленно. Подумать только, три разных плана рекламы одного и того же товара, принципиально отличающиеся друг от друга. Какой из них выбрать? Он даже предлагал бросить жребий. Глупо. Разве серьезные дела так решают?

Еще глупее выглядела идея предоставить выбор клиентам. Спенсер всегда почему-то пытается им внушить, что они имеют право голоса по части рекламы своего товара, хотя ничего в этом деле не понимают. Производить товар и его рекламировать – задачи совершенно разные, и заниматься ими должны разные специалисты. От клиента требуется только одно – финансировать рекламу, а остальное уже наша забота.

Смог ли я убедить в чем-то Спенсера? Иногда он даже частично признавал мою правоту, но по-прежнему считал, что решать все должен рекламодатель. Даже если он в чем-то ошибается, нам следует с ним соглашаться, иначе он откажется от наших услуг. В соответствии с этим Спенсер всегда выставлял на суд невежественного в рекламном деле заказчика все наши материалы – рисунки Томаса, мое творчество, перечень выбранных нами для размещения рекламы изданий – только на том основании, что тот платит. В итоге реклама у нас получалась менее качественная, заказчик начинал предъявлять претензии, а Спенсер, вопреки логике, его поддерживал.

Что касается Тонеску, то конкретных рекламных материалов еще не было, но не приходилось сомневаться, что мой коллега, с которым я, на свою беду, впрягся в одну повозку, собирается действовать, как обычно. То есть предоставить Тонеску выбрать из трех наших вариантов рекламной кампании тот, который ему больше всего понравится. Без какого-либо обсуждения. Я думаю, Спенсер просто ленился этим заниматься. Хотя подробно разработал вариант с размещением рекламы в «Панче», «Байстендере» и других подобных изданиях, доведя стоимость до желаемых двух тысяч. Затем вынудил Барраклафа все тщательно проверить, а мисс Уиндэм напечатать кучу бумаг.

Ему, конечно, хотелось, чтобы я тут же подготовил рекламные материалы для всех трех вариантов, разумеется, с картинками, хотя прекрасно знал, что времени на это у меня нет, да и не стану я заниматься его глупостями.

Возмутительно также, что он все это проворачивал за моей спиной, уверенный, будто без меня получится еще лучше, и тайно отправился на встречу с Тонеску. Барраклаф об этом тоже ничего не знал.

Затем он с лучезарной улыбкой собрал нас в офисе, торопясь похвастаться своим триумфом:

– Дело сделано. Все получилось до смешного просто.

– Что получилось? – спросил я, сдерживая раздражение. Светящаяся счастьем красная физиономия Спенсера была мне противна.

– Продал Тонеску наш товар, – ответил он, кладя на стол договор, подписанный клиентом. – Он согласился, не торгуясь, на все три варианта. – Спенсер весело рассмеялся.

– Не вижу тут ничего смешного, – заметил я.

– Отчего же, – возразил он, – разве то, что мне удалось всучить ему все три варианта, не смешно?

– Тебе будет не до смеха, когда возникнет путаница из-за того, что варианты несовместимы, и мы прогорим.

– Почему несовместимы? Что-то поправим в одном варианте, что-то изменим в другом, и дело пойдет, – беззаботно проговорил он. – И может быть, не стоит привязывать материал к определенной газете, на случай если Тонеску какая-то не понравится.

Тут я был готов с ним согласиться. Мне самому не сильно нравилась такая привязка, когда в газете печатают отрезной бланк для заказа, где ясно видно, откуда он взят.

– Тебе придется поспешить с подготовкой рекламных материалов, которые Тонеску должен будет одобрить, – продолжил Спенсер.

– А зачем вообще нужно его одобрение?

Сейчас мы оба почувствовали, что возвращаемся к нашему старому спору по поводу участия заказчика в организации рекламной кампании, но снова затеять дискуссию нам помешал Барраклаф.

– Ты обсудил с ним вопрос финансирования? – спросил он.

Спенсер засмущался. Он ведь прекрасно понимал, что не имеет права подписывать договор, пока не будет выполнено главное требование Барраклафа о проверке финансовой состоятельности клиента. Я был уверен, что с этим проблем не возникнет, но все равно к коллеге надо было прислушаться.

Как и следовало ожидать, Спенсер заюлил:

– Нет. Я решил, что ты с этим справишься лучше.

– Понятно. Как же ты предлагаешь мне теперь начать с ним этот разговор? Когда уже подписаны документы, правда, без указания сроков.

– А сроки зависят от того, когда Николас сможет подготовить материалы.

– Что же получается?! – гневно воскликнул Барраклаф. – После того как Тонеску выполнил все наши условия, я должен пойти к нему и сказать, что мы не вполне уверены в его финансовой состоятельности и порядочности. Думаю, это усложнит ситуацию.

– Ты это прекрасно уладишь, – проговорил Спенсер, не теряя спокойствия.

– К твоему сведению, я это уже уладил, – проговорил Барраклаф с нотками иронии в голосе.

– Что?

– Да. Я предвидел, что ты поведешь себя именно так, и потому вчера встретился с Тонеску. Желаемых финансовых гарантий мне он не дал, но кое-что прояснилось. Так что, я полагаю, мы можем рискнуть, разумеется, соблюдая осторожность.

– Почему ты так поступил? – обиженно проворчал Спенсер. – Из-за тебя все мои усилия могли пойти насмарку.

– Мне пришлось это сделать, потому что ты действовал необдуманно.

Я решил, что пора вмешаться и повернуть разговор в другое русло:

– Может быть, обсудим задачи, стоящие перед нами? Я уже совсем запутался и не знаю, чем теперь заниматься, хотя работы невпроворот.

Услышав это, Спенсер стукнул кулаком по столу:

– Я ожидал от вас хоть какой-то похвалы, но куда там! Каждый дует в свою дудку, а ведь я только что заключил контракт на десять тысяч фунтов.

– Не забывай, что половину успеха обеспечил я, – тем, что нашел заказчика.

– Кстати, – подал голос Барраклаф (терпеть не могу его манеру начинать любую фразу со слова «кстати», как будто ему принадлежит право всегда за нами что-то уточнять), – вчера я практически договорился с ним о контракте. Показал вторые экземпляры документов. У нас был долгий разговор, в ходе которого он уяснил преимущества сотрудничества с нами. Пришлось сделать вид, будто я знаю о твоем завтрашнем визите к нему, и он заверил меня, что подпишет все твои бумаги, не читая. Так что приписывать себе все заслуги не совсем верно, хотя, надо признать, ты поработал неплохо. Кстати, – добавил он, немного помолчав, – Тонеску прекрасно понял мой намек, что в разговоре с тобой лучше не упоминать о моем визите. Выходит, он умнее, чем я полагал.

На этот раз Спенсер промолчал, сказать ему было нечего. Выражение лица у него было такое обиженное, что я не удержался от смеха.

– Смейся, паяц, – зло бросил он единственное, что смог придумать.

– Спасибо за совет, – проговорил я. – Вот сейчас ты меня действительно развеселил. Можно было обойтись и без оскорблений.

– Кстати, – произнес Барраклаф, уже в третий ряд подряд употребляя это слово, – мы так и не придумали название товара.

– Я уже предлагал «Кристальная чистота», – сказал я.

– Тут нет намека на автомобили, – возразил Спенсер. – Название должно быть броское, быстро запоминающееся.

Я предложил еще пять вариантов, но они все по тем или иным причинам были отвергнуты. Ничего стоящего не смогли придумать ни Спенсер, ни Барраклаф. Мы просидели без толку больше часа, горячась и споря, и тут Спенсер спохватился:

– Давайте позвоним Тонеску, может, у него есть идеи.

Прежде чем мы с Барраклафом успели ответить, он попросил мисс Уиндэм соединить телефон Тонеску с моим кабинетом, где мы собрались.

Румынский коммерсант отозвался мгновенно.

– Добрый день! – произнес Спенсер. – Мы в данный момент обсуждаем название вашего средства для очистки стекол. Нет ли у вас на этот счет каких-то предложений? Что? Вы уже зарегистрировали название? Неужели? И как оно звучит? Понятно, понятно, название румынское. Нет, оно нам прекрасно подходит. Думаю, проблем не будет.

Мне не нравился развязный тон Спенсера, но ничего не поделаешь, придется позволить ему закончить разговор.

– Да-да, я все понял. На редкость удачно придумано. Большое спасибо. До свидания.

Он положил трубку и повернулся к нам:

– Представляете, они дали своему очистителю название города, где он был произведен. «Галац». Насколько я понял, оно уже зарегистрировано. Так что нам придется с этим смириться.

– Пусть будет «Галац», – пожал плечами я. – Нам-то какая разница. Хотя некоторые из моих вариантов звучали лучше.

– Это тоже звучит совсем неплохо, – добавил Барраклаф.

 

Глава 12

Теперь, когда появилось название, спорить было не о чем. Тем более товар говорил сам за себя, и как бы Спенсер и Барраклаф ни старались мне помешать, я все равно собирался представить его на рынке в должном свете.

Надо смотреть вперед и ждать триумфа, а он несомненно наступит. Повсюду будут говорить об этом средстве для очистки стекол и вспоминать нашу рекламу. К тому же мы получаем замечательную возможность показать рекламодателям эффективность работы «Агентства». Я указал на это Барраклафу и заметил, что мы имеем полное право гордиться успехами. Однако он призвал меня не торопиться праздновать победу.

– Учти, вариант рекламной кампании выбрал Тонеску. Он же ее финансирует. Название своему товару придумал тоже он. Так что Тонеску тут главный.

– Чепуха! – воскликнул я. – Он сам сказал, что не знает, как организовать продажу своего товара в нашей стране.

– Не знает, не знает, но пока все решил за нас.

На этом мы разговор закончили.

Без поддержки коллег начинать работу очень трудно. Но они действовали как раз наоборот. Ни единого доброго слова, словно сговорились, а для меня это было просто необходимо.

В любом случае следовало приниматься за сочинение текста рекламы, но не успел я сесть за стол, как меня отвлекли. Мне удалось лишь написать: «А теперь ветровое стекло вашей машины будет всегда чистым», но я сразу это зачеркнул, потому что боялся, как бы Спенсер не вспомнил рекламу товара Энрикеса. В этот момент появилась мисс Уиндэм сказать, что звонили из журнала «Практикующий врач», требовали рекламу «Флукицида». Владелец этого снадобья для меня чистое наказание. Я попросил мисс Уиндэм найти что-нибудь подходящее из того, что мы давали в «Аптекаре и фармацевте», и отправить в «Практикующий врач», потому что рекламу «Флукицида» начали публиковать там совсем недавно, это был, кажется, второй раз. В принципе, они вполне могли оставить тот же материал.

– О, мистер Латимер, – запричитала она, – у меня не получится.

Дурочка, что с нее возьмешь.

– Что же у вас не получится? – спросил я.

– Как что? Решить, какую рекламу им послать.

– Тогда пойдите и спросите у мистера Барраклафа.

Я вернулся к работе над рекламой «Галаца», осознавая, что скоро мне придется объясняться с Барраклафом, которому определенно не понравится, что я взвалил на него лишнюю работу, не входящую в его обязанности. Придется ему напомнить, что я взвалил на себя несоизмеримо больший груз, связанный с «Галацем». То, что я нашел заказчика, это, как говорится, само собой, но мне пришлось долго сидеть за составлением плана рекламной кампании, придумывать название (оно не пригодилось, но я все равно затратил время) и так далее. Да, финансами я не занимался, но мне и того, что было, оказалось вполне достаточно. И вот теперь, когда я фактически расчистил путь и взялся наконец за собственную работу, требующую максимальных временны́х и душевных затрат, никто из них помогать мне не собирался. Да я и не стану ни о чем их просить. Они же в моем деле совершенно ничего не смыслят.

Впрочем, времени на обдумывание своих трудностей у меня не было, и я продолжил работу над заголовком рекламы. Решил вставить строчки из детской песенки о дожде, но потом отказался. Не совсем уместно. Попробовал зайти с другой стороны: пофантазировать насчет превосходной прозрачности стекла. Вспомнил широко известную рекламу светлого портвейна и добавил к ней строчку о солнечных зайчиках, играющих на ветровом стекле. Но все было не то. Ни один из вариантов меня не устраивал. Каждый был далек от совершенства.

В конце концов я подумал, что лучше всего, пожалуй, придумать рекламный текст-обоснование, быстрее убеждающий покупателя. И тут же в голове начали вспыхивать одна за другой идеи. Я закрыл глаза, давая им устояться, ожидая появления варианта, подходящего на все сто процентов. Он уже начал формироваться у меня в голове, как дверь неожиданно распахнулась и вошел Спенсер:

– Ну ты даешь, Латимер! Теперь, когда наконец пришла твоя очередь сделать что-то полезное, можно было бы чуточку и пободрствовать на работе.

Это уже никуда не годилось. Он покрутился в моем кабинете пару секунд и ушел, но настроение основательно испортил. Самое ужасное, что плодотворные мысли испарились. Я тщетно ждал их возвращения, размышляя о коварстве коллеги. Оказывается, он приходил просто посмотреть, чем я занимаюсь. Какая наглость!

Вот в таких условиях приходится работать. Поскольку идеи текста рекламы без следа испарились, я взялся обдумывать, каким будет оформление. Конечно, сначала должен появиться текст, а уже к нему следует привязывать рисунки, но поскольку работу над текстом мне пришлось пока отложить, надо было занять чем-нибудь нашего художника Томаса, а то он бездельничает целыми днями, не отрабатывая зарплаты. Так пусть изготовит для начала несколько эскизов; если они потом не пойдут в дело, ничего страшного. По крайней мере, это отвлечет его от любимого занятия в свободное время – рисования портретов мисс Уиндэм. Надо сказать, что он на своих творениях нашу секретаршу изрядно приукрашивает, на них не видны кроличьи зубки – ее отличительная черта. Мне кажется, Томас надеется со временем стать настоящим портретистом. Ну и пусть. Я, в принципе, не возражаю, чтобы он льстил своими рисунками несчастной девушке, думаю, она этим не слишком избалована, но его художества тормозят работу. Кроме того, мисс Уиндэм в последнее время начала слишком высоко задирать голову, лепить одну опечатку за другой и даже вызывающе вести себя.

Так что подкинуть Томасу работу было бы сейчас совсем неплохо, даже если рисунки потом не понадобятся. Он мог бы подготовить небольшие эскизы, где струи дождя ударяют о ветровое стекло автомобиля после обработки «Галацем», а в салоне уютно расположились водитель и пассажиры. Неплохо было бы ему также выбрать шрифты для слова «Галац». Буква «Г» должна выделяться своей округлостью, и все слово должно ярко отражать суть рекламируемого продукта – чистоту и прозрачность. Пусть он попробует изобразить ванную комнату, окутанную облаками пара, с двумя зеркалами. Одно запотевшее, другое чистое. Может быть, тут стоит ввернуть какой-нибудь парафраз из «Гамлета», где он говорит: «Вот два изображенья: вот и вот…», если я правильно помню, и слово «изображенья» заменить на «зеркала»?

Я вышел в приемную сказать мальчику-посыльному, чтобы он пролистал «Гамлета» и отыскал нужную мне строчку, а потом решил, что сам потом посмотрю в словаре шекспировских цитат, так будет проще, и направился к Томасу дать задание.

Он удивил меня своими возражениями:

– Простите, сэр, но вы сами рекомендовали ничего не рисовать заранее. Приступать, только когда появится надлежащий текст.

Немного подумав, я согласился, потому что это была правда. Я действительно говорил ему такое, причем несколько раз. Пришлось немного слукавить:

– Сделайте это в виде исключения, что, как известно, подтверждает правило. – Прозвучало не очень убедительно, но ничего не поделаешь. – Дело в том, что время сильно поджимает, – продолжил я. – Желательно начать работу немедленно. Возможно, понадобятся не все рисунки, но со временем мы их тоже используем.

Выслушав меня, Томас повел себя странно. Признаться, он мне вообще не сильно нравился, но я считал его достаточно усердным. Он не был взбалмошным, как некоторые художники, возможно, потому, что настоящим пока себя не считал, и прежде никаких трудностей у меня с ним не возникало. Теперь, вспоминая ту ситуацию, я жалею, что просто не приказал ему работать, а начал слушать его бормотание. Но, наверное, к лучшему, что так получилось, иначе бы я не раскрыл интригу, какую плел за моей спиной Спенсер.

Произошло это следующим образом.

– Но сейчас у вас, кажется, работы нет, – сказал я. – Или есть?

– Нет… нет, – ответил он.

Первое отрицание он произнес как-то очень медленно, а второе чересчур быстро, при этом странно поглядывая на довольно увесистую папку, лежащую на шкафу. Повинуясь инстинкту, я взял ее и раскрыл.

И что же в ней было? Совершенно уверен, вряд ли бы кто догадался. Я и сам не сразу сообразил, что это такое. Сначала мне показалось, что в папке рисунки, которые Томас делал для себя в рабочее время. Но вскоре выяснилось, что ситуация гораздо хуже. Меня просто обвели вокруг пальца. Бессовестным образом. В папке лежал полный комплект эскизов рекламы продукции пресловутой консервной фабрики в Грейфилдсе, которая, подчеркиваю, еще не существует и, скорее всего, никогда не появится и с которой мы твердо решили не иметь дел. По крайней мере, так решил я, что сути не меняет.

Чего там только не оказалось: и баночные этикетки, и эскизы товарного знака, на которые противно было смотреть, и тщательно выполненные красочные картинки с клубникой, сливами и зеленым горошком. Один рисунок выделялся – на него, наверное, Томас потратил много часов, – овощное ассорти: морковь, фасоль, свекла, помидоры. Я не стал гадать, куда они собирались пристроить эту красоту, мне было очень жаль потраченного времени и энергии, потому что результат получился плачевный. Иначе и выйти не могло без моего руководства.

Полюбовавшись вдоволь его творениями, я наконец заметил на полу бумажный рулон и поднял посмотреть. Оказалось, что это еще одна примечательная вещица из той же серии. Так сказать, итоговая. Название фирмы с торговым знаком, а под ними россыпи сочных персиков и вишен с примитивным призывом покупать замечательные фруктовые консервы фабрики в Грейфилдсе. Удивительно, что они забыли про виноград. Он бы сделал рекламу еще ярче. Я продолжал разворачивать рулон, а он все не кончался.

– И для чего этот монстр предназначен?

– Вешать на автобусы, по бокам, – ответил Томас.

– Понятно. Кто поручил вам тратить время на подобную ерунду?

– Мистер Спенсер.

– Вот оно что! С каких это пор мистер Спенсер начал давать вам распоряжения?

– Он сказал, чтобы я занялся этим, если не будет другой работы, и добавил, что, возможно, понадобятся не все рисунки, но со временем он их тоже использует.

– Язвить совсем не обязательно, – возмутился я. – Не сомневаюсь, мистер Спенсер сказал это как-то иначе, а не моими словами. Это мне придется забрать.

Я начал собирать хлам, на который Томас наверняка потратил массу времени, не очень заботясь, чтобы не помять. Чего церемониться, если все равно эта белиберда отправится на свалку. Я не допущу, чтобы рекламные материалы «Агентства» выходили без моего одобрения. И Томас должен это знать.

– А теперь… – начал я.

– …новая рекламная кампания, – закончил за меня Томас.

Это прозвучало как насмешка, но у него был такой простодушный вид, и я притворился, будто не заметил, что он передразнивает мой излюбленный прием начинать рекламные слоганы. Просто строго на него посмотрел и закончил:

– Теперь вы будете заниматься нужным делом. Выполнять мои задания.

Покинув Томаса, я направился в кабинет Спенсера, где провел совсем немного времени. Вошел и, не говоря ни слова, начал по очереди доставать из папки рисунки и со смехом их разглядывать. Они действительно были забавные. После чего, не давая Спенсеру опомниться, порвал их все до одного и швырнул обрывки ему в лицо. Расправиться с рулоном он мне не дал – успел выхватить.

Потом я ушел, так и не сказав ни слова. Конечно, рулон надо было тоже уничтожить, но не затевать же драку.

В таком состоянии я еще не видел Спенсера. Лицо у него было краснее свеклы и помидоров на рисунках Томаса. Он буквально онемел от ярости. Хорошо, что я вовремя вышел, иначе возникла бы потасовка, а у нас разные весовые категории. Так что я поступил мудро.

О том, чтобы продолжить сегодня работу, не могло быть и речи, несмотря на горячее желание поскорее что-то сделать по «Галацу», поэтому я отправился домой, надеясь все хорошенько обдумать, после того как успокоюсь.

 

Глава 13

Подумать мне удалось, а вот успокоиться – нет. Пытаясь отвлечься от неприятностей, связанных со Спенсером, я принялся листать «Гамлета» в поисках подходящей цитаты, но вскоре мне это занятие наскучило.

Поработать над рекламой «Галаца» тоже не получалось. Всему виной были Спенсер и его затея с рекламой консервной фабрики. От него определенно надо избавляться. Но как? Честным путем не сработало. Мои попытки вывести Спенсера из совета директоров и выкупить его долю провалились. Я даже предлагал ему просто уйти и по-прежнему получать треть от прибыли «Агентства», но он и на это не согласился, смеясь мне в лицо.

Пришла пора прибегнуть к радикальным мерам. Теперь я был готов на все, лишь бы поскорее убрать его с моих глаз.

Однако такие люди, как Спенсер, необыкновенно живучи, и убить их нелегко. Очень нелегко. В старину он бы погиб на дуэли еще в ранней молодости за несносное поведение, а сейчас надо напрячь мозги и придумать что-нибудь подходящее.

И тут мне в голову пришла отличная мысль. Ядовитые кристаллы «Галаца» – вот идеальное орудие убийства. Удивительно, что я не вспомнил о них раньше. Кристаллы под руками, объяснений, откуда они взялись, не потребуется. Как я уже упоминал, самые лучшие идеи являются ко мне спонтанно, поскольку я долго думал над этим, сам того не осознавая.

Я уже давно перебираю в уме способы устранения Спенсера, не признаваясь себе в этом. Когда Тонеску принес банку с кристаллами «Галаца» и вручил Барраклафу, тот предложил мне тоже взять немного, на чем-нибудь попробовать. Я отказался, но затем потихоньку утащил горсть из банки – так, на всякий случай. Теперь это обстоятельство оказалось как нельзя кстати. В случае чего можно будет призвать Барраклафа в свидетели, что кристаллы я не брал. Я тогда не поленился надеть перчатки, так что, даже если мои отпечатки найдут на банке, можно ответить, что да, я ее тронул случайно, но внутрь не залезал.

Если кристаллы отлично растворяются в воде, то и в чае тоже. Значит, Спенсеру предстоит выпить чаю со средством для очистки стекол, которому Тонеску придумал звучное название «Галац». Спенсер наверняка положит в чай сахар, так что вкус вообще не почувствует и ничего не заподозрит. Там более он пьет чай особым образом – ждет, пока остынет, а затем выпивает залпом. Мне всегда было противно на это смотреть, но теперь эта привычка оказалась кстати.

Насыпать ему в чай кристаллы проще простого. Мисс Уиндэм каждый день ровно в половине пятого – пунктуальность является одним из немногих ее достоинств – обходит кабинеты с подносом с тремя чашками чая и тремя бисквитами. Начинает с Барраклафа, затем посещает меня и заканчивает Спенсером. Ничего не стоит попросить ее принести необходимый мне документ – у меня нередко возникала такая необходимость именно в тот момент, когда она разносит чай, так что ничего удивительного в этом никто не усмотрит. Кстати, когда я в такие моменты иногда посылал мисс Уиндэм за чем-нибудь, Спенсер непременно начинал выражать недовольство тем, что, пока она ходит, его чай стынет у меня на столе. Как будто ему не все равно, раз он пьет его холодным. Но шум он устраивает специально, чтобы мне досадить.

Когда мисс Уиндэм выйдет, мне останется только насыпать в его чашку кристаллы, не прикасаясь к ней. После чего с невинным видом заняться своими делами. Между прочим, чай у нас все пьют по-разному. Спенсер, как я уже упоминал, некоторое время не обращает на него внимания, а затем залпом опрокидывает остывший. Барраклаф любит подчеркнуть, что он ни на секунду не прекращает работу, чем бы ни занимался. Разумеется, это притворство. Сидит, сосредоточившись на колонках с цифрами, и время от времени подносит к губам чашку. Я же, как правило, на несколько минут забываю о работе, чтобы в полной мере почувствовать освежающее действие мягкого бодрящего напитка, потому что моя работа требует существенно больших умственных усилий, несравнимых с тем, что делают эти двое. Конечно, Спенсеру не дают покоя мои несколько минут перерыва, и он не перестает меня в этом упрекать, но от него вообще ничего иного и ждать не следует. Этот человек не одобряет мои действия, все без исключения.

Таким образом, уже без четверти пять, если, конечно, кристаллы Тонеску обладают теми свойствами, о которых он говорил, все мои печали закончатся. Оскорбления, мелочные придирки и прочее будут отомщены. Чуть было не включил сюда унижения, но вспомнил, что Спенсер, с его убогим умишком, не способен меня унизить.

Вот такой возник замысел. Но прежде чем приступить к его осуществлению, надо подготовиться к расследованию смерти Спенсера. Во-первых, не должно быть улик, которые могли бы поставить меня под подозрение, во-вторых, следует придумать правдоподобную причину его гибели.

То, что кристаллов у меня нет, известно всем. Чтобы их случайно не обнаружили, я выброшу все, кроме небольшой порции, предназначенной для чая. Принесу ее в конверте, который потом выброшу в окно. Никто на улице не подумает нагнуться, чтобы его поднять, – зачем он кому-то нужен? – а потом его сдует ветром. Чтобы этот конверт нельзя было связать со мной, я куплю пачку дешевых и выброшу все, кроме одного.

Придумать же повод, чтобы ненадолго отослать мисс Уиндэм из кабинета, легко. Что касается наших постоянных ссор со Спенсером, то у меня и с Барраклафом отношения тоже не блестящие. Я даже подумал, а не подстроить ли все так, чтобы подозрение упало на него, но быстро понял: не стоит. Он может что-то почуять и захочет сам выяснить, как умер Спенсер. Зачем мне это? Кроме того, Барраклаф нужен для рутинной работы в «Агентстве».

По той же причине я отказался от мысли попытаться впутать в это дело Томаса или мисс Уиндэм. У них нет достаточных мотивов. Даже если они его терпеть не могут, что неудивительно, все равно для убийства этого маловато. Нет, все надо обставить так, чтобы его смерть выглядела как самоубийство или несчастный случай. Впрочем, версию самоубийства вряд ли кто-то сочтет правдоподобной. Самоубийцы, как правило, несчастны в личной жизни либо ощущают приближение неотвратимого краха, а Спенсер неугомонный оптимист, жизнелюб, и шкура у него, как у носорога. Куда правдоподобнее выглядело бы самоубийство такого, как я, обладающего тонкой художественной натурой. Только не Спенсера.

Остается несчастный случай. Организовать его не так легко, но у меня получится.

Вот один из вариантов. В ящике стола Спенсера обнаружат кристаллы «Галаца», которыми он «случайно» отравился. Произошло это так: Спенсер хранил кристаллы в небольшой жестяной коробочке из-под бесполезного лекарства «Флукицид». Я видел, как он ее доставал, чтобы насыпать туда кристаллы для проверки средства дома на зеркале в ванной, а через пару дней заметил, что эта коробочка снова у него в столе. Помню, как он отреагировал на мое замечание, что в таких коробочках только яд и держать.

Я могу потом тайком пройти в его кабинет и перевернуть коробочку, чтобы кристаллы высыпались. Тогда это будет выглядеть так, словно он случайно уронил в ящике коробочку и несколько кристаллов попали к нему в чай. Подумав, я решил, что это не слишком убедительно и для инсценировки несчастного случая не подходит. К тому же заходить в нему в кабинет в тот момент для меня было бы крайне нежелательно.

Можно проникнуть в кабинет Спенсера, встав пораньше или в то время, когда его точно не будет в офисе, и взять эту коробочку, а потом забросить обратно через вентилятор между нашими комнатами. Но мне опять это показалось неубедительным. Как могли рассыпанные по полу кристаллы попасть в чашку с чаем? Этот вариант был даже хуже предыдущего.

Затем меня осенило. Ведь Спенсер уже однажды принимал «Флукицид», так почему не предположить, что ему понадобилось принимать его снова? Я куплю упаковку «Флукицида» и положу ему в ящик стола на то место, где лежала старая, а старую переложу чуть подальше. Тогда будет легко поверить, что он перепутал коробочки и вместо лекарства принял яд.

Но тут обнаружилась одна серьезная неувязка. Дело в том, что спутать кристаллы «Галаца» с таблетками «Флукицида» было невозможно даже на ощупь, не говоря уже о внешнем виде.

Это служило большим препятствием для осуществления моего плана. Конечно, в разговоре со следователем можно будет упирать на то, что Спенсер был человек не очень внимательный к мелочам и часто действовал, не думая. Это могли бы подтвердить все, кто его знал. Но мне все равно хотелось чего-то более основательного. В конце концов я пришел к оптимальному, как казалось, решению. У меня сохранилась коробочка с этим «Флукицидом». Не знаю, почему я ее не выбросил, ведь от препарата все равно никакой пользы не было. Зато теперь ему можно найти весьма ценное применение. Надо растолочь таблетки так, чтобы частицы стали хотя бы немного похожи на кристаллы «Галаца», а затем принести коробочку в офис.

Теперь в общих чертах все было ясно, а дальше я буду действовать по обстоятельствам. Главное, не пропустить момент, когда Спенсер выйдет из кабинета, чтобы поменять коробочки местами, а на следующий день во время чаепития действовать по плану. Теперь уже ни один детектив не сможет придраться.

Мне не очень нравилась перспектива сидеть у себя в кабинете и ждать, когда Спенсер выйдет, поэтому я решил позвонить в офис и сказать, что с утра меня не будет. Я появлюсь там, когда Спенсер и Барраклаф уйдут на ланч, переложу в ящике стола коробочки и тихо уйду, вернусь лишь к тому времени, когда мисс Уиндэм начнет угощать нас чаем.

 

Глава 1

Если какой-то работник по недомыслию наносит вред своему предприятию, с этим можно мириться при условии, что он исправится. Но Николас Латимер перешел все разумные пределы. Впрочем, этот глуповатый педант Сэнди Барраклаф не лучше его.

Так получилось, что нам троим выпало руководить рекламным агентством, которое называется «Neo-AD». Ничего оригинальнее придумать не смогли. Что нас свело вместе, ума не приложу – таких разных людей поискать надо. Мне бы хорошенько подумать, прежде чем влезать в это дело, а не бросаться очертя голову. На предложение Латимера я сразу ответил согласием. Теперь, конечно, жалею, но никуда не денешься, приходится работать с этими идиотами.

Я уже устал удивляться, что не разглядел Латимера с первого раза. Не понял, что он собой представляет. Впрочем, этому есть объяснение. Он на первых порах производит впечатление весьма достойного человека, пока не познакомишься с ним поближе. От этого надутого индюка веет таким самомнением, что поначалу заблуждаешься, начинаешь думать, будто он что-то собой представляет, и только потом соображаешь, что это пустое место – ни умом Латимер не может похвастаться, ни профессиональными качествами, и общаться с ним настоящее испытание.

Когда мы только начинали, я думал, что с его тщеславием можно будет примириться и оно может быть в определенной степени полезно. Когда человек создает рекламные тексты, ему хочется добиться самого высокого качества.

Первым разочарованием было узнать, что он бездарен. Ему не хватает силенок даже на самые посредственные тексты. Позднее выяснилось, что Латимер невероятно ленив и потому лепит все пришедшее в голову. В общем, бездельник в чистом виде. Есть люди со скромными способностями, но трудолюбивые, и у них что-то получается. К Николасу Латимеру это не относится.

Некоторые из его опусов просто чудовищные. У меня есть друг, мы знакомы со школы, Чарлз Флетчер. Он отличный парень и замечательный фармацевт. Разработал хорошее лекарство от простуды. «Флукицид». Вполне приличное, не хуже других. Но как пробиться с ним на рынок при такой конкуренции? Надо помочь, тем более денег у человека особых нет. «Агентство», естественно с моей подачи, заключило с ним контракт на рекламу, а Николас невзлюбил Чарлза с первого раза и теперь всеми силами саботирует работу. О том, что его дурацкие тексты смогут привлечь покупателей, не стоит и мечтать. Тут особый случай – он не может и не хочет.

Латимер не меняет свой никуда не годный текст рекламы по несколько недель и начинает хоть как-то суетиться только под давлением Чарлза, при этом страшно злясь на меня, понимает, что к чему, – на это у него мозгов хватает.

И ни малейшего интереса к работе, любой. Большего лодыря в Лондоне и окрестностях поискать надо. Рабочий день себе установил с двенадцати до четырех при двухчасовом перерыве на ланч и трех сокращенных рабочих днях в неделю. Раньше одиннадцати Латимер в офисе не появляется, и никто никогда не видел, чтобы он хотя бы раз задержался на работе. При этом всегда ищет и находит повод, чтобы прийти в офис к ланчу или уйти сразу после него. Вот с каким человеком мне приходится делить руководство «Агентством».

Мало того, что он лодырь, так и к нашей работе совершенно не способен. Вы просите его написать рекламу нового товара, а он моментально переделывает что-нибудь из своей старой писанины, и вот, пожалуйста, работа готова. При этом без стеснения заимствует все, что углядит в какой-нибудь газете. Однажды увидел рекламу, начинающуюся словами «а теперь», – я ее тоже помню, неплохой текст, о детской коляске, кажется, – так он с тех пор вставляет это «а теперь» всюду, где только может: и для бижутерии Энрикеса (из-за этого бизнесмен чуть не отказался от наших услуг), и для «Флукицида», и для остального. Ни на что больше Латимер не способен. Это «а теперь» стало в офисе предметом постоянных шуток у нашей секретарши мисс Уиндэм (славная, в общем, девушка, только немного со странностями) и художника Томаса. Они по этому поводу неплохо изощряются.

Не скрою, лень и бездарность коллеги Латимера меня откровенно раздражают. Я никогда не рассчитывал, что мы станем большими друзьями, это было невозможно по многим причинам. Во-первых, разница в уровне образования – Латимер если пять классов закончил, и то хорошо, но я, зная его обидчивость, стараюсь это не подчеркивать, – а во-вторых, круг общения у нас разный.

Человек я, должен признаться, вспыльчивый. Быстро завожусь – иногда по пустякам, зато быстро успокаиваюсь. Но с Николасом всегда стараюсь вести себя дружелюбно, хотя у нас нет и не может быть ничего общего. Его глупые замечания меня постоянно раздражают – терпеть дурака рядом большое испытание, но я стараюсь сдерживаться и даже нахожу возможность пошутить. Временами я бываю резок, что верно, то верно, но не злобен и всегда готов простить обидчика и пожать руку.

Чего не скажешь о Николасе Латимере. Ни в коей мере. Я склонен думать, что его больше раздражает моя отходчивость: я через несколько секунд после вспышки снова становлюсь веселым и веду себя так, как будто ничего не случилось. Тут такое дело: я с кем-нибудь сильно поссорюсь, он мне скажет что-нибудь неприятное, я в ответ, но потом мы опять добрые друзья, дуться – это не по мне, плохо отражается на пищеварении.

Для Николаса же затаить обиду первое дело. Я не удивлюсь, если он задумал какую-нибудь гадость. Это вполне вероятно. Наверное, не может забыть обиду, когда я ему однажды сказал, не помню по какому поводу, что не надо учить ученого. У него тогда все лицо пошло пятнами.

Стоит упомянуть и его внешность. Я считаю, что у каждого есть возможность поддерживать физическую форму. Если человек пренебрегает даже прогулками и простейшими упражнениями, это непременно отражается на его душевном состоянии. Николас Латимер, наверное, в своей жизни не прошел и лишнего ярда, если этого можно было избежать, а принять участие в какой-нибудь спортивной игре ему и в голову не приходило. Результат не заставил себя ждать. Он и прежде, наверное, не мог похвастаться спортивным телосложением, а теперь просто заплыл жиром, будем называть вещи своими именами. Лицо одутловатое, нездорового цвета, с тремя подбородками. Склонен предполагать, что состояние его печени оставляет желать лучшего, отсюда и сонливость. Каждый день после ланча он буквально клюет носом за столом у себя в кабинете. А ведь казался вполне приятным молодым человеком и одевался весьма прилично. Насчет того, что он казался приятным, это я так, лично у меня слащавые брюнеты никогда восторга не вызывали. Но это было давно, а сейчас, как я уже заметил, Латимер неопрятный толстяк. Хоть бы усы отрастил, чтобы прикрыть дряблый рот.

Думаю, любой согласится, что с таким человеком поладить очень трудно. Ленивый бездельник, бездарный и глупый. К этому следует добавить злопамятность и неприятный вид. Вот вам, пожалуйста, полный набор. Наверное, можно было бы со всем этим как-то примириться, будь у него хоть капля чувства юмора. Вот меня, например, без конца тянет пошутить и от души посмеяться, с этим намного легче жить, но, если вы попробуете пошутить с Николасом, он посмотрит на вас, как на спятившего. Для него надо обязательно пояснить, что это шутка, а потом повторить медленно, с несколькими паузами. Вот тогда, может быть, до него дойдет.

Должен заметить, у Николаса Латимера ни одна моя шутка смеха не вызвала. Он вообще злится, когда я улыбаюсь, а если пошутить над его рекламными текстами, так это воспринимается как кощунство со всеми вытекающими последствиями. Конечно, у меня тогда возникает желание еще сильнее поиздеваться над его писаниной.

Поверьте мне, работать в такой обстановке – тоска смертная. Другой мой коллега, Сэнди Барраклаф, тоже без чувства юмора, такой же сухарь. А ведь рекламный агент просто обязан иметь чувство юмора, без этого он никто. Достоин жалости человек, не способный относиться к себе с иронией. Вспомните лучшие рекламные кампании, там же юмор бьет через край.

Вот так, одно за другое, постепенно наши отношения накалились до предела, а сегодня случился взрыв.

Но прежде чем описать инцидент, когда Николас попытался меня убить, я должен сказать несколько слов о Барраклафе.

Это сухой педант, молчун. О чем он думает, никому не известно. Обычно таких люди принимают за умников. Но Сэнди Барраклафу совершенно наплевать, за кого его принимают, потому что он зациклен на работе, и если говорит о чем-то, то только о ней.

Этот человек поражает своей правильностью. Может просидеть десять часов за работой. Назвать это увлечением язык не поворачивается. Нет, это что-то другое. Что – я понятия не имею. Но определенно этому есть причина, потому что проживать так скучно и безрадостно жизнь вряд ли кто станет. Подумать только, ни единой улыбки, ни единой попытки хотя бы однажды расслабиться, забросить ко всем чертям работу и повести себя, как все нормальные люди. Так нет же, он медленно тащится в гору по узкой тропинке, не осознавая, сколько в мире существует приятных развлечений. Просто непостижимо.

Я не думаю, что это от недостатка ума. Он достаточно умен. И это не эгоизм, потому что Барраклаф лишает удовольствия только себя, но другим не препятствует, если только они не мешают его занятиям.

Быть может, все это у него от любви к деньгам. Он шотландец и потому знает им цену. Во всяком случае, о деньгах он всегда говорит с огромным почтением.

Когда мы открыли «Агентство», Барраклаф сразу установил контроль над финансами, а кто управляет деньгами, тот и хозяин. Латимер думает, что хозяин он, раз ему доверили работу над рекламой, но на самом деле за рулем «Агентства» сидит Барраклаф. Куда этот человек повернет, туда и поедем. Но я не против, потому что в бухгалтерии не разбираюсь. В школе по математике едва дотягивал до тройки. Писать рекламные тексты тоже бы не взялся. Общаться с людьми и заводить знакомства – вот моя стихия. Деньгами пусть занимается Барраклаф, раз у него получается. Я надеялся, что Латимер тоже чего-то стоит, но ошибся. Вот такие дела.

Однако по поводу Барраклафа должен заметить, что он слишком уж придирчив и до минимума ограничивает мои текущие расходы. Недоволен даже, если я лишний раз проеду на автобусе. Поначалу я думал, что все его разговоры о «финансовой дисциплине» – это шутка. Оказалось, что он не желает понимать специфику моей работы, когда для дела иногда требуется взять такси или угостить перспективного клиента выпивкой. Выходит, за все это я должен платить из своего кармана. С какой стати? Помню, однажды я по ошибке в отчете повторно указал поездку на такси, которую включил в прошлый отчет, так он чуть не обвинил меня в воровстве. Чертов зануда.

Однако, несмотря на то что Сэнди порой гасит полезную инициативу своим «мы не можем себе этого позволить», я все равно отношусь к нему с теплотой, и желания избавиться от него у меня никогда не возникало. Он хорошо справляется с работой и весьма полезен в «Агентстве». А вот я почему-то пришелся ему не по душе, и он недоволен моим присутствием в фирме.

В чем дело? Что ему взбрело в голову? Ведь я человек совершенно безобидный и абсолютно безвредный.

То, что Николас меня возненавидел, неудивительно. Этот человек обиды не прощает. Но Барраклаф! Его поведение просто сразило меня наповал.

Теперь пришла пора рассказать об этом инциденте.

Николас где-то откопал бизнесмена-румына. Странный тип. Носит лиловые носки с котелком, думает, что сигарный король Фонеска художник, пьет портвейн и, наверное, приправляет икру горчицей, если, конечно, в Румынии слышали об икре. Вот такой чудак. Правда, позднее я выяснил, что икры в Румынии в избытке, там ее производят и даже продают за границу, так что последнее замечание об икре и горчице я снимаю, но это дела не меняет.

Интересно другое. Оказывается, этот румын, его фамилия Тонеску, настоящий изобретатель и создал чудодейственное средство для очистки стекол, которое назвал «Галац». Это город в Румынии, где его производят. Вы о нем, несомненно, скоро услышите.

Когда речь зашла о том, чтобы наше «Агентство» взялось провести рекламную кампанию этого продукта, мы, перед тем как заключить с Тонеску контракт, решили проверить действие его изобретения на ветровом стекле машины Барраклафа.

С этим Тонеску вышло не совсем правильно, потому что находить клиентов моя работа. Но, с другой стороны, такого чудика мог отыскать только Николас. Поскольку у нас с ним автомобилей не было, Барраклафу пришлось согласиться испытать изобретение Тонеску на своем. Для чего он пригнал автомобиль из пригорода, где живет, и поставил в гараж на день или даже два, если не будет дождя.

Надо ли говорить, что старина Барраклаф подсчитал свои расходы до пенса. Включил не только плату за гараж, но и бензин, амортизацию резины и все остальное, что смог придумать. Постеснялся, наверное, только включить в смету амортизацию часов в автомобиле, потому что они стоя́т. Этот благородный джентльмен ничего лишнего не приписал, аккуратно все подсчитал, с точностью до восьмого знака, а затем поделил на число дней в году, предварительно осведомившись, не високосный ли сейчас год. Мой вопрос, почему он не учел летнее время, его так разволновал, что пришлось успокаивать. Сказать, что это шутка.

Но я, кажется, погряз в подробностях. У меня всегда так получается. Стоит только начать что-то излагать на бумаге, как я тут же сворачиваю в сторону от главной темы, а мне хочется рассказать про поведение Сэнди в то утро. Ну и Николаса тоже.

Мы втроем направлялись к тому месту, где находилась машина, и я, как всегда, говорил больше всех. Нам предстояло перейти улицу с односторонним движением. Машин на ней практически не было, а тут вдруг появляется одна. Причем движется с другой, неположенной стороны. Видимо, водитель не заметил знак, а может, решил, что это несущественно, и ехал с довольно приличной скоростью.

В этой ситуации мои коллеги повели себя довольно странно. Шедший рядом, справа, Николас своей обширной спиной загородил мне обзор, так что я, в отличие от него, приближающуюся машину не видел и не мог, потому что смотрел налево. А Николас как раз смотрел туда, куда надо, – не ожидал я от этого тюфяка такой сообразительности, – но меня не предупредил. Молча отскочил назад, а я пошел дальше и заметил опасность, только когда завизжали тормоза.

Потом я спросил у водителя, почему он не просигналил, а он ответил, что, во-первых, считал, что раз мой спутник его видит, то он меня предупредит, а во-вторых, напомнил, что звуковые сигналы ночью запрещены. То, что сейчас утро, он не сообразил. Видимо, в голове все перепуталось с перепугу.

С ним, кажется, все ясно, и с Николасом тоже.

А вот поведение Барраклафа мне не совсем понятно. Он утверждает, что остановился завязать шнурок. Наверное, это правда. Машина появилась случайно, так что заранее сговориться с Николасом он не мог. Однако не крикнул, чтобы меня предупредить. Просто спокойно стоял и смотрел. Потом я обратил внимание на его странное выражение лица, словно он разочарован, и он начал оправдываться, хотя я его ни в чем не упрекал. Сказал, что у него от испуга отнялся язык. Что-то не верится.

Николас, как и следовало ожидать, закатил скандал водителю, даже высматривал, нет ли поблизости полицейского. В общем, устроил шоу в своем духе. Все это, конечно, было устроено напоказ. Возможно, он сердился на водителя, но только за то, что он вовремя затормозил. Машина прошла юзом и встала поперек улицы. Водитель сделал все возможное, чтобы не сбить меня. Вот это, наверное, Николасу не понравилось.

Разумеется, никаких сочувственных слов я ни от того, ни от другого не дождался. Представляю, что было бы с Николасом, если бы он получил такой фингал под глазом, как у меня. Наверное, неделю бы провел в постели, а Сэнди за порванные брюки потребовал бы у водителя компенсацию, на которую можно было бы купить новый костюм. Это ведь такой простак, как я, забыл потребовать у водителя хотя бы полкроны на починку брюк.

Вот теперь, когда я все это записал, на душе стало легче. Это предупреждение коллегам, чтобы знали: если в будущем со мной что-то случится, мои записки обязательно обнаружат. Так что пусть перестанут играть с огнем.

Когда мы потом ехали на машине, я им осторожно намекнул, что обо всем догадался. Кажется, они меня поняли.

Описав один инцидент, сразу приступлю к изложению другого. Мне это даже стало нравиться, я имею в виду – писать. По-моему, получается складно.

Событие произошло после того, как я нашел потенциальных клиентов, которые собрались открыть в Кенте производство овощных и фруктовых консервов. Пойдет ли у них дело, не знаю, но почему бы не попробовать? Ради возможной прибыли можно и рискнуть, даже если наша реклама не понадобится. Это все равно лучше, чем сидеть без дела. Я не предлагал бросить все дела и заняться консервной фабрикой. Нет. Предлагал просто выкроить время, и не лично мне это было нужно – я беспокоился о процветании «Агентства».

От коллег ничего сверхъестественного не требовалось – только выполнить свою обычную работу. Ничего больше. Барраклафу, правда, пришлось немного потрудиться, но он, к моему удивлению, возражать не стал. Работа его не пугает.

Когда же я попросил Николаса выполнить его часть работы, он тут же встал в позу. Нельзя, говорит, начинать работу без уверенности в оплате. Так никто не делает. В общем, обычная демагогия. Он всегда, когда ему выгодно, говорит одно и прямо противоположное, если это не соответствует его интересам.

Но я на болтовню внимание обращать не стал, а решил действовать самостоятельно. Тем более Томас этой работой заинтересовался. Он вообще любит рисовать, особенно когда ему что-то нравится. Корпение над маленькими эскизами и шрифтами он считает скучным занятием, и я с ним согласен. Другое дело, когда есть красивая натура и можно не жалеть красок. Николас на него постоянно давит, требует, чтобы рисунки лишь оттеняли его замечательные перлы. Конечно, Томас всем этим сыт по горло. Да и кому такое понравится?

В общем, рисунки для рекламы продукции консервной фабрики он взялся делать с энтузиазмом. В этой работе его никто не контролировал. Приятно творить, когда над тобой никто не стоит. Томас выбирал время, когда Латимера не было в офисе, что оказалось не так уж трудно. Николас чаще отсутствовал, чем присутствовал.

Мне его рисунки понравились. Яркие, сочные, красочные. Ароматная клубника, сливы и другие фрукты и овощи буквально просились, чтобы их съели. Рассмотрев рисунки, я не поскупился на похвалу.

А вот Николас, обнаружив их, пришел в бешенство. Смешал работу Томаса с грязью. Только потому, что они были сделаны не под его руководством. Что он сказал художнику, я не знаю, но, наверное, задел его профессиональную гордость, потому что Том после происшествия страшно рассвирепел – это я узнал от мисс Уиндэм. Николасу повезло, что у Томаса в тот момент под рукой не оказалось ничего тяжелого. Линейка, которой он пользовался для разметки, лежала в углу на полу, а кисточкой если даже и треснешь обидчика, то безболезненно.

Поиздевавшись над Томасом, Латимер кинулся ко мне и повел себя так, что я, человек отходчивый, подобного не забуду. Когда он завтра заявится в офис, я ему такое скажу, мало не покажется, и не позволю возразить. Просто зажму рот ладонью и заставлю выслушать все. У него не получится сбежать, как сегодня.

Он врывается ко мне в кабинет. Волосы растрепаны, глаза выпучены, щеки горят. Достает из папки рисунок Томаса и, насмехаясь, начинает рассматривать, затем повторяет с другим рисунком, потом со следующим. Фальшивый смех становится все громче.

Наконец, чтобы эффектно завершить представление, он решил демонстративно порвать рисунки. У него это получилось настолько неуклюже, что впору было пожалеть мерзавца. Он взял сразу два, но порвать их, видимо, силенок не хватило – так что разорвался только один, а другой лишь чуть помялся. Я резко поднялся с намерением прекратить этот вандализм, но он успел выскочить за дверь.

Не сомневаюсь, в его собственном представлении это выглядело так, будто он порвал рисунки на мелкие кусочки и бросил мне в лицо. Вообще, он попытался это сделать – бросил один обрывок, но промахнулся.

Если бы этот трус не сбежал, я бы вытряс из него всю душу, но догонять не захотелось. Разберусь с ним завтра, он ведь все равно придет в офис. Вот и поговорим. Как следует.

Видимо, дома он сообразил, что натворил, и испугался, потому что утром в офис не заявился, предупредив по телефону, что придет к ланчу или чуть позже, несмотря на то что у нас полно работы. Надо делать рекламу «Галаца». Думаю, к чаю заявится. Почему не выпить чашечку с бисквитом, если платить не надо.

Должен признаться, что я тоже сейчас не способен работать. Пока не разберусь с ним, не успокоюсь. Сегодняшнее утро уже потеряно. Обычно, если у меня ни с кем не назначена встреча, я просматриваю рекламу в провинциальных газетах. Как правило, сочиняют ее сами производители, так что качество оставляет желать лучшего. Любителя от профессионала отличить несложно. О Николасе я молчу, его продукция вообще ни под какую категорию не попадает.

Я выбираю самую слабую рекламу и затем навожу справки о производителе. Если он внушает доверие, предлагаю ему наши услуги: «Не хотелось бы вам иметь надлежащую рекламу своего товара? Обойдется это не дороже, чем сейчас, а может, и дешевле. Мы знаем, как выгодно купить в газете рекламное место».

Конечно, получается не всегда. Во-первых, предлагая свои услуги, надо постараться не обидеть того, кто эту рекламу сейчас поместил в газете. А во-вторых, Барраклаф не любит, когда в разговорах с клиентами я намекаю на возможность дешево купить рекламное место. Для нас это невыгодно.

Но сегодня утром я занялся совсем другим. Вот сижу, пишу эти заметки и думать могу лишь о том, что будет, когда Латимер наконец соизволит появиться.

К чаю, не иначе.

Попытаюсь представить, как это будет. Мисс Уиндэм подаст чай сначала Барраклафу, а потом Николасу. Он, конечно, попросит ее принести какую-нибудь совершенно ненужную бумажку. Лишь бы мне досадить. Как только она войдет в мой кабинет, я тут же отправлюсь к нему. На то, чтобы высказать ему мои мысли, уйдет минут десять. Как раз за это время мой чай остынет. Можно не сомневаться, что я застану Николаса отдыхающим, хотя он сегодня еще палец о палец не ударил. Этот бездельник превращает чаепитие в своеобразную церемонию, требующую минут пятнадцать, не меньше.

Вот тогда я и заговорю, а он будет слушать. Если не будет – заставлю. Неплохо бы заранее продумать речь.

Впрочем, основные мысли изложены тут, на бумаге. Думаю, следует больше напирать на его лень и необязательность, чем на неспособность к работе. Это оставит ему возможность в будущем доказать мне, что он может работать лучше. Значит, главная линия тут должна идти в направлении «…сейчас ты работаешь плохо, потому что…», и затем я приведу примеры его разгильдяйства.

Также надо четко указать, где он мог сработать лучше. Можно было бы упомянуть и «Флукицид», но это для него, как для быка красная тряпка, а мне не хочется снова затевать по этому поводу спор. А вот о рекламе бижутерии Энрикеса разговор завести стоит. Но говорить буду я один, а он пусть слушает.

Покончив с этим, я затрону более серьезный вопрос – его вздорное поведение. Его готовность причинить вред себе назло другому, точнее «Агентству», чтобы досадить мне. Иными словами, Николас должен осознать, что глупо с его стороны и невыгодно для фирмы все время препятствовать новым идеям только потому, что они исходят не от него. К тому же он ничего дельного ни разу не предложил, а то, что предлагал, только мешало работе.

Закончу я историей с рекламой консервной фабрики в Грейфилдсе и попрошу впредь не устраивать детских истерик, когда что-то делается без его ведома. Это будет прекрасный пример того, как он тормозит работу «Агентства». Ему давно пора понять, что при всем его отношении ко мне цели у нас общие. «Агентство» должно зарабатывать деньги, если мы хотим существовать дальше.

Думаю, такие простые истины Николас Латимер способен уяснить. Позлится несколько дней, а потом до него дойдет. Это единственный путь как-то наладить отношения. Неприятный, но придется по нему пройти.

Однако для этого Николас Латимер должен внимательно вслушиваться в каждое мое слово и, уж конечно, не перебивать. Я этого не потерплю. Как я уже упоминал, если понадобится сила, за этим дело не станет. Честно говоря, я даже надеюсь, что такое случится, потому что тогда у меня будет возможность отомстить за свой подбитый глаз. Потом я как ни в чем не бывало пожурю его, мол, надо быть осторожнее, как он мне тогда сказал. Хотелось бы и грязью его как следует вымазать, но где ее возьмешь в офисе. Правда, можно попытаться ее чем-нибудь заменить.

Но в любом случае ему придется все выслушать, даже если он не будет к этому расположен. А потом я скажу…

 

Глава 1

Уже дважды упоминалось, что существует предел, когда еще можно терпеть в фирме идиота, наносящего вред работе.

Повторю это в третий, потому что полностью согласен с моими покойными коллегами, но все же хочу уточнить, что, обвиняя друг друга, было бы неплохо им заняться и самокритикой.

Они оба начали свои записи почти в одно время и закончили на одном и том же событии. Это может показаться невероятным, но такое совпадение произошло по вполне понятным причинам.

Записки Пола Спенсера приведены здесь без изменений. Я не счел необходимым их редактировать, потому что все изложено более или менее прилично. Хотя, признаться, от Спенсера я ожидал большего, в смысле литературного стиля. Он ведь так кичился своим образованием.

Что касается записок, автором которых являлся Латимер, то с ними пришлось поработать. И занимался я этим без стеснения, потому что оставить их в первоначальном виде было нельзя. Никто бы в его писанине тогда не разобрался. Разумеется, пришлось сделать необходимые дополнения, за счет чего увеличился объем. Знавших Латимера такое количество страниц, несомненно бы, удивило, потому что написать столько он был просто не способен.

Это я придумал начать его записки примерно так, как у Спенсера. По-моему, получилось неплохо. Совсем не случайно, что в записях изложены одни и те же события – они думали об одном и том же и замышляли одно и то же.

Прежде чем приступить к рассказу о событиях того памятного дня и последующих, я должен пояснить два важных обстоятельства. Первое: как ко мне попала рукопись Спенсера. А второе: почему, несмотря на загруженность работой, я все же потратил много времени на переработку записок Николаса Латимера.

Сначала отвечу на второй вопрос. По соображениям, которые будут изложены ниже, мне захотелось как следует разобраться в Латимере. Как он мыслит, что у него за психика. Пришлось вспомнить, как он себя вел в той или иной ситуации, его реакцию на события, которые он потом описал с моей помощью. Я четко обозначил его намерения, потому что уверен: так оно и было, и дополнил его дневник. Думаю, мне удалось показать чрезвычайную мстительность этого человека, на которую обратил внимание даже Спенсер, по-моему, начисто лишенный наблюдательности.

Но зачем Спенсер взялся вести это подобие дневника, понять было труднее. Думаю, из желания снять напряжение, выпустить пар. Его, несомненно, напугало происшествие на улице с односторонним движением. Возможно, он даже пережил шок, сам того не осознавая. Честно говоря, я так до конца и не разобрался, что там произошло. Думаю, Латимер прав: умысла ни у кого не было.

О том, что Спенсер ведет дневник, я догадался. Как – уточнять не буду, но это оказалось несложно. Сомневаюсь, чтобы о нем знал Латимер, поэтому я в его записях это опустил. В любом случае инцидент с машиной произвел на Спенсера большое впечатление и пробудил фантазию. Уверен, он собирался упомянуть об этом в решающем разговоре с Латимером, к которому готовился.

Я знал об их ссоре по поводу рисунков, сделанных Томасом для рекламы консервной фабрики в Грейфилдсе, поскольку это касалось и меня, на следующее утро я пришел в офис пораньше и пролистал записи, лежавшие в столе Спенсера. Тогда они заканчивались словами: «Вот и поговорим. Как следует».

Предчувствуя неладное, я все же предпочел заниматься своими делами, полагая, что они разберутся друг с другом без меня. Своих намерений я не изменил и после того, как во время ланча мне удалось бегло прочитать продолжение записок Спенсера.

По этой же причине я не следил за происходящим, хотя голоса в кабинете Латимера были хорошо слышны.

Ровно в половине пятого мисс Уиндэм принесла мне чай, после чего я продолжил работу по «Галацу». Надо было спешить, Латимер со своей депрессией сильно тормозил работу. То, что я постоянно латаю за ним дыры, уже никого не удивляет.

Затем я услышал диалог Латимера и мисс Уиндэм:

– Мне нужно посмотреть, в какие дни в «Мейл» будет помещена реклама «Галаца».

– Хорошо, мистер Латимер. Я подам мистеру Спенсеру чай и сразу же принесу вам расписание.

– Вы подадите мистеру Спенсеру чай потом. Он все равно предпочитает пить его холодным. Поставьте поднос и идите. Расписание нужно мне немедленно.

– Но, мистер Латимер, мистер Спенсер будет, как всегда, недоволен…

– Пожалуйста, принесите расписание. Я жду.

Мисс Уиндэм подчинилась, что еще ей оставалось делать. Разумеется, я тогда даже не подозревал Латимера в преступных намерениях. Не думал, будто чай вообще что-то значит. Наконец мисс Уиндэм понесла чай Спенсеру, затем тот спустя некоторое время вошел в кабинет Латимера, а я, понимая, что скандал неизбежен, постарался погрузиться в работу и ни в коем случае не прислушиваться.

Но это было невозможно. Ведь я не глухой, а заткнуть уши оказалось нечем. Правда, в других помещениях офиса никто разговора не слышал, так что я был единственным свидетелем происходящего в кабинете Латимера. Разумеется, не очевидцем, поскольку воспринимал все на слух. Судя по всему, Спенсер произнес заготовленную речь и за подбитый глаз тоже поквитался.

Людям чрезмерно любопытным находиться в такой ситуации было бы комфортно, а вот я мучился, изо всех сил стараясь продолжать работу. Единственное, что мне хотелось знать, – удалось ли Спенсеру найти заменитель грязи.

К счастью, все закончилась раньше, чем я ожидал. Без десяти пять Спенсер вернулся к себе в кабинет. После чего наступила тишина.

Как-то даже странно, прошло уже минут пятнадцать, и ни единого звука. Эта тишина стала меня раздражать и даже мешала работать. Обычно было слышно, как Спенсер шумно разворачивает газеты, кряхтит, а тут молчание.

Из кабинета Латимера тоже не доносилось ни звука. Я подумал, что Спенсер перестарался, заставляя его себя слушать. Но вряд ли Латимер потерял сознание, а значит, может уйти домой. Возможно, ему стыдно перед мисс Уиндэм и посыльными за пережитое унижение. Думаю, больше он работать со Спенсером не сможет. Я напряженно ждал, когда же он наконец решится выйти. Когда минутная стрелка на часах начала приближаться к половине шестого, а оттуда по-прежнему не доносилось ни единого звука, я забеспокоился. Неужели Спенсер зашел так далеко?

Честно говоря, желания видеть кого-то из них у меня не было. Я подумал: ну войду я в кабинет Латимера, увижу, что с ним все в порядке, и что потом? Как объяснить причину моего визита? В конце концов я решил напомнить ему, что иллюстративный материал для первой публикации надо отправить в «Дейли мейл» за двое суток, и в этот момент услышал крик мисс Уиндэм.

Через пару секунд она влетела ко мне – впервые без стука.

– О, мистер Барраклаф, пойдемте скорее. Мистер Латимер… – Она замолкла, вытаращив на меня глаза.

– Что?

– Мистер Латимер… лежит в своем кресле без движения. Вид у него очень странный.

Я бросился мимо нее в кабинет Латимера, и тут же стало ясно, что он мертв. Для этого не надо быть доктором. Впервые с его лица исчезло мрачное выражение. Оно стало привлекательным, немного портил впечатление только синяк под глазом. Имелось еще и другое обстоятельство, позволяющее считать, что Латимер не просто потерял сознание. Стол и его одежда были обсыпаны кристаллами, очень похожими на те, что Тонеску дал нам для проверки действия его вещества. Присмотревшись, я убедился, что это именно они.

Понимая, что ничего трогать нельзя, я вышел, запер дверь и направился сообщить Спенсеру. Очень странно, что он никак не отреагировал на крик мисс Уиндэм.

Все прояснилось, стоило мне переступить порог его кабинета. Спенсера уже ничто не могло потревожить. Он сидел в кресле, повалившись лицом на стол. Чашка валялась на полу. В том, что он тоже мертв, сомнений не было.

Услышав в коридоре шаги мисс Уиндэм, я решил избавить молодую женщину от лишних потрясений и крикнул, чтобы она не входила, а сам внимательно осмотрел комнату. Тут все было, как обычно, только на полу лежало несколько листов с записями Спенсера. На одном из них можно было прочесть в начале страницы последнюю написанную им фразу. Она была не закончена: «А потом я скажу…»

Возможно, закон это запрещает, но иначе я поступить не мог. Дело в том, что в самом начале своего дневника Спенсер описал меня самым нелестным образом. По его мнению, все мои побуждения продиктованы исключительно алчностью. Я предположил, что в дальнейшем он разовьет эту тему. Впрочем, сказанного в самом начале было достаточно, чтобы в полиции – если записки попадут туда – составили обо мне совершенно ложное представление. Поэтому я решил, что пусть лучше их содержание останется известным лишь мне, и, быстро собрав листки, отнес в свой кабинет.

Затем, сообразив, что если у меня есть дневник одного героя трагедии, то желательно иметь и второй, я зашел к Латимеру и достал из ящика стола его дневник. Латимер напрасно полагал, что это мне не известно. На самом деле я уже давно обзавелся ключом от этого ящика, который он так аккуратно запирал каждый вечер. Так что его помыслы секретом для меня не были, что, я думаю, помогало работе.

Конечно, если бы дневник Латимера был таким, каким он есть сейчас, то лучше было бы оставить его на месте. Но я не успел дочитать записи до конца. Мало ли какие в дневнике могли всплыть глупости.

Так что дневник Латимера пришлось забрать. Тем более листов было немного и они поместились у меня в кармане.

Затем я позвонил в Скотленд-Ярд.

 

Глава 2

Будь у инспектора возможность ознакомиться с записями погибших, расследовать дело было бы значительно проще. А так попробуй разберись. Я даже начал побаиваться, как бы он не заподозрил меня на том основании, что я жив, а два других совладельца фирмы мертвы. Хуже, если бы он увидел, что они там про меня понаписали, буквально смешав с грязью. Выходит, что я вовремя припрятал записи.

Однако помочь инспектору в раскрытии тайны гибели моих коллег было необходимо. Я собирался поделиться с ним наблюдениями, рассказать о странностях, замеченных в поведении Латимера в последние дни перед гибелью.

Когда инспектор Скотленд-Ярда Хупингтон наконец прибыл, то стоило мне на него взглянуть, как я понял – без моей помощи он не справится. Инспектор показался мне, мягко говоря, не очень умным.

Начал он с тщательного осмотра всех дверей в офисе на предмет отпечатков пальцев. Разумеется, их оставили все наши служащие, а мои, наверное, были самыми свежими, поскольку я совсем недавно открывал двери обоих кабинетов. Затем он занялся окнами, в том числе и у меня.

Я не мог скрыть удивления. Заметив это, инспектор снизошел до объяснения, хотя большей частью молчал!

– Понимаете, сэр, мне необходимо убедиться в том, что попасть в кабинеты погибших можно было только через дверь и что на дверях и окнах нет следов взлома.

Разговор происходил в моем кабинете. Я подошел к окну и, посмотрев на тротуар, заметил с ноткой иронии в голосе:

– Забраться сюда, наверное, под силу только умелому вору-форточнику.

– Да, сэр, – согласился он. – Но все же к окну, пожалуйста, не прикасайтесь.

Ну что за чепуха! Я едва удержался от смеха. Латимер и Спенсер погибли каждый в своем кабинете. При чем тут окна?

Глянув на балкон этажом ниже, я обнаружил кое-что интересное, но инспектор заговорил раньше, помешав мне сообщить об этом!

– Вы любите смотреть в окно, сэр? Прикасались ли вы к нему сегодня?

– Да, – ответил я. – Где-то около трех открывал окно на несколько минут. Кстати, вон того листа бумаги тогда на балконе не было.

– Что за лист бумаги? – спросил он, как будто удивившись.

– Тот, что лежит на балконе под окном кабинета мистера Латимера, – пояснил я, хотя это было очевидно.

– Вот как, сэр? – произнес он по-прежнему удивленно. – Но мне кажется, от вашего окна до предмета на балконе такое же расстояние, как и от окна мистера Латимера. Впрочем, это неважно. – Он подошел ко мне. – По-моему, это конверт.

Я познакомился с инспектором всего несколько минут назад, но он уже начал меня раздражать. Во-первых, я не люблю, когда со мной разговаривают таким снисходительным тоном, а во-вторых, он соглашался явно из вежливости, не признавая мою правоту. И наконец, инспектор притворился, будто видел лист бумаги с самого начала, хотя это наверняка не так. Я прекрасно знал, что там лежит конверт, но специально назвал листом бумаги, проверяя, поправит он меня или нет. Он поправил, но не сразу, значит, увидел его только что.

Я тогда не подумал, что конверт окажется серьезной уликой, но в любом случае его следовало достать.

– Конверт может сдуть ветром.

– Но сейчас ветра нет, – ответил инспектор.

Я хотел возразить, что конверт с балкона может сбросить даже голубь, взмахнув крыльями, но не стал. Инспектора, кажется, этот конверт совсем не заинтересовал.

Вскоре прибыли доктор и криминалисты. Их действия были вполне предсказуемы. Доктор быстро констатировал смерть обоих. Криминалисты начали фотографировать, снимать отпечатки пальцев и заниматься прочей рутиной. Внимательно осмотрели все помещения, в том числе и мой кабинет. Разумеется, собрали кристаллы, рассыпанные в кабинете Латимера. Как только увезли мертвых, инспектор опечатал кабинеты. Меня очень удивило, что он взялся проверять содержимое ящиков моего стола.

На мой вопрос «зачем», инспектор ответил:

– Кабинеты погибших я смогу осмотреть потом, а ваш лучше проверить сейчас, потому что завтра вы будете работать, и я не хочу вам мешать.

– Но что интересного для себя вы можете найти в моих бумагах? – удивился я.

– Как знать, сэр, – туманно отозвался сыщик.

Я понимал, что здравых рассуждений от этого тупицы дожидаться бесполезно, но все равно попытался:

– Работу в «Агентстве» невозможно будет продолжить без материалов, находящихся в опечатанных кабинетах.

– В этом отношении, сэр, – ответил инспектор, – мы сделаем все возможное, чтобы вам помочь. А пока я должен осмотреть ваш кабинет, после чего вы будете свободны.

О том, что он попросту теряет время, говорить не стоило. К тому моменту я окончательно понял, что инспектор Хупингтон твердо вознамерился именно попусту тратить свое время. Видимо, ему девать его было некуда. Скотленд-Ярд таких «специалистов» работой не загружает. Зачем его только там держат? Кабинет мой пусть проверяет, сколько угодно. Ничего компрометирующего в нем нет. Тем более безграмотные записки Спенсера и дневник Латимера благополучно покоились в моем кармане. Так что я терпеливо ждал, пока он с напускной серьезностью, не торопясь, изучит вторые экземпляры счетов, пару выписок, сделанных мной из отраслевых изданий, черновики рекламы «Галаца» и прочие материалы, которые я потом передам мисс Уиндэм, чтобы она подшила их в папки.

– Поскольку уже поздно, сэр, то… – начал он, но я не дал ему договорить:

– Инспектор, сейчас всего лишь семь часов. Если надо, я могу задержаться. Для меня предпочтительнее все решить с вами сегодня, чтобы завтра спокойно работать, а сейчас желательно отпустить по домам сотрудников.

Он, видимо, забыл об их существовании, поскольку поспешно направился в приемную, где объявил, что все могут идти домой, и попросил никому о случившемся не рассказывать. Особенно газетчикам.

– А если они начнут спрашивать? – забеспокоилась мисс Уиндэм. – Я уверена, среди собравшихся внизу – их сюда не пускает констебль – немало журналистов.

– Ссылайтесь на меня, – ответил инспектор и повернулся в мою сторону: – Я бы хотел поговорить с вами перед уходом.

Я пожал плечами:

– Пожалуйста. Буду рад все разговоры закончить сегодня.

– К сожалению, это невозможно, сэр, – отозвался инспектор Хупингтон, деловито складывая в папку мои бумаги и беря ее под мышку.

Зачем это нужно, он, конечно, не пояснил, ну и не надо. То, что «Галац» ядовит и мог явиться причиной смерти коллег, было очевидно без изучения документов.

Он посмотрел на меня:

– Пойдемте. Надевайте пальто и шляпу.

– А как же конверт на балконе? – спросил я, удивляясь, что мне приходится об этом напоминать.

Инспектор кивнул:

– Я захвачу его по дороге. Всего вам доброго, сэр.

Он с невозмутимым лицом запер дверь моего кабинета и положил ключ в карман. Не знаю, что мне не понравилось больше. Его бесцеремонность, притворство, что конверт ему безразличен, или тот факт, что он приглашал меня поговорить, а сказал всего несколько малозначащих слов и попрощался. Возможно, ему зачем-то понадобилось, чтобы сотрудники знали о нашем предстоящем разговоре.

 

Глава 3

Поужинав у себя дома на Холлэнд-парк-роуд – и это вовсе не дальний пригород, как утверждал в своих записках Спенсер, – я устроился в кресле, чтобы в тишине обдумать свое положение.

Мне казалось это необходимым, поскольку для таких сыщиков, как Хупингтон, очень важен мотив. Если он обнаружен, то ничего больше его интересовать не будет. Вернее, будет, но ничего значимого он не найдет.

К сожалению, мотивы можно усмотреть и у меня. Долго ломать голову инспектору не придется. Все лежит на поверхности. Конечно, от него ускользнет тот факт, что с покойными коллегами у меня была психологическая несовместимость, подобные тонкости – не его сфера, но что собой представляли эти люди, инспектор наверняка очень скоро выяснит. Мисс Уиндэм и Томас расскажут. Да что там, даже мальчикам-посыльным известно, что Спенсер был хамоват, а Латимер – никчемный бездельник. Отсюда инспектор Хупингтон сделает вывод, что их смерть для фирмы небольшая потеря, а значит, и для меня тоже.

Когда мы разрабатывали устав фирмы, я позволил коллегам указать для них любые полномочия, кроме финансов. Этот участок они без всяких возражений позволили окучивать мне, видимо, не понимая, что истинный хозяин фирмы тот, кто ведает финансами. Ну и, разумеется, я устроил так, чтобы обеспечить для себя выгодные условия выкупа доли одного из директоров в случае его смерти. У меня сейчас нет перед глазами конкретных цифр, но могу прикинуть. Спенсер и Латимер жили не по средствам, особенно последний. Тратили больше, чем позволяли их директорские оклады, и не слушали моих советов.

Я уже собирался решительно потребовать сокращения расходов, как вдруг появился этот румын Тонеску со своим «Галацем», а вместе с ним надежда погасить все долги. Однако деньги за рекламу нового продукта поступят на счет «Агентства» еще не скоро, так что мои покойные коллеги остались ни с чем. Выкупить их доли для меня не составит никакого труда. Что касается Спенсера, то тут достаточно погасить его долг «Агентству», который на данный момент составляет несколько фунтов. Латимер, я думаю, потратил больше, но все равно это не проблема.

Для меня сейчас главное – поскорее раскрутить «Галац», но прежде надо обдумать стратегию поведения с инспектором Хупингтоном.

Мотивы у меня есть. Психологическая несовместимость и тот факт, что после их смерти я остаюсь полновластным хозяином фирмы. То есть инспектор вполне может заподозрить меня в желании от них избавиться, но у него нет и не может быть никаких улик.

Для того чтобы окончательно себя обезопасить, я должен иметь версию их гибели. Как это произошло с Латимером, легко представить, прочитав записки Спенсера. Он вошел к нему для разговора, но, когда Латимер попытался его перебить, сначала подбил глаз, а затем, повинуясь вспышке ярости, заставил его проглотить горсть кристаллов «Галаца».

При этом возникает несколько вопросов. Откуда у него кристаллы? Что вызвало такую неконтролируемую ярость? И как ему удалось сделать это бесшумно?

Мне вдруг пришло в голову совершенно абсурдное предположение. Ведь Спенсер в своих записках сетовал, что не может найти грязи, чтобы вымазать Латимера в отместку за тот случай на дороге. А что, если он решил для этого использовать кристаллы? Потом понял, что грязь они заменить не могут, и в расстройстве запихнул их ему в рот. Глупо, но Спенсер и не на такое способен.

В любом случае я должен подготовиться к разговору с инспектором, который состоится в ближайшее время. Стоит ли показывать ему записки Спенсера? Если я решу это сделать, как объяснить, что это произошло не сразу? Может быть, так прямо и сказать: «Я очень недоволен, как он меня описал, и не хочу, чтобы этот вздор читали другие».

Но если в отношении гибели Латимера у меня были какие-то предположения, то насчет того, как погиб сам Спенсер, я терялся в догадках. Следует помнить, что дневник Латимера еще не был мной отредактирован. Наверное, нужно попытаться что-нибудь выведать у инспектора. Жаль, что он такой необщительный. Может быть, когда мне удастся хотя бы немного завоевать его доверие, он кое-что раскроет. Это еще одна причина придержать пока у себя записки Спенсера.

Покончив с размышлениями, я взялся за работу над рекламой «Галаца», чтобы утром передать материалы Томасу. Дело двигалось с трудом. Но ведь совсем недавно погибли коллеги, с которыми я организовал эту фирму. Чему тут удивляться.

Единственное утешение в том, что реклама «Галаца» должна принести «Агентству» солидную прибыль.

 

Глава 4

Я совсем не такой, каким меня изобразил Спенсер, но в одном он не ошибся. В разговоре я не отвлекаюсь по мелочам, а строго придерживаюсь сути.

Жаль, что инспектор Хупингтон ведет себя совсем наоборот. Копается в мелочах, не имеющих никакого значения. Отнимает у меня время, которое я мог бы потратить на благо «Агентства». Спенсер и Латимер мертвы, их уже не воскресишь, а фирма должна продолжать работу, иначе очень скоро нам всем нечего будет есть.

А ведь я достаточно постарался, чтобы ему помочь. Фактически создал дневник Латимера, где убедительно показал его намерения. Это случилось после трагических событий, но сути не меняло. Главное, дневник Латимера помог сформировать довольно правдоподобную версию гибели Спенсера. Надеюсь, мне удалось убедить в этом инспектора.

Поначалу он думал совсем иначе.

Пожалуй, я опишу все по порядку, раз уж начал.

На следующий же день после трагедии в «Агентстве» инспектор Хупингтон начал расследование и несколько раз беседовал со мной. Подолгу и очень нудно. Детали я не запомнил, потому что он постоянно перескакивал с одного на другое.

– Насколько вы были дружны с погибшими коллегами?

Таким, кажется, был его первый вопрос, который в известной мере поставил меня в тупик. Я не хотел притворяться, что у нас все шло гладко, но откровенничать сверх меры с таким человеком, как инспектор Хупингтон, было опасно. Он легко мог обратить мои слова против меня.

Поэтому я, поразмышляв несколько секунд, осторожно ответил:

– Думаю, наши отношения можно назвать вполне дружескими. С Латимером мы были знакомы в течение нескольких лет. Это он уговорил меня перейти сюда, оставив хорошо оплачиваемую работу. Но я должен заметить…

– Извините, сэр. Значит, вы были знакомы с мистером Латимером некоторое время до образования «Агентства». А с мистером Спенсером?

– С ним я знаком не был.

– Мистер Латимер и мистер Спенсер раньше знали друг друга?

– Да, но это было неблизкое знакомство, и вместе они никогда не работали.

– Значит, вы оцениваете свои отношения с ними как дружеские?

Тут мы вернулись к тому моменту, когда он меня прервал.

– Верно, – сказал я. – Но у нас бывали разногласия.

Он понимающе кивнул.

– Отношения отношениями, но особой теплоты к ним вы не испытывали. Верно?

Я пожал плечами:

– Почему же, я тепло относился к каждому.

Тут можно было говорить что угодно. Никто не мог мои слова опровергнуть и доказать, что я относился к покойным коллегам без особой теплоты. Инспектору, сколько бы он ни опрашивал персонал, не удастся выяснить, что я на самом деле думал о Спенсере и Латимере. Несомненно, у мисс Уиндэм появятся домыслы, подсказанные «женской интуицией», что с дурочки возьмешь. Но никаких фактов она привести не сможет, а инспектор, какой бы он ни был, на станет в расследовании опираться на чью-то интуицию.

– Так вы говорите, у вас бывали разногласия? – произнес Хупингтон, прервав мои размышления. – И в чем они выражались?

Вот тут над ответом следовало основательно подумать. Но времени у меня не было.

– Откровенно говоря, – произнес я, осторожно выбирая слова, – мне не нравилось их отношение к работе. Я ушел с предприятия, где у меня было весьма устойчивое положение, в надежде, что здесь мои усилия будут должным образом поддержаны. Однако они вкладывали в работу меньше энергии.

Инспектор слушал меня молча, изредка кивая.

– Возможно, я был к ним излишне строг, – продолжил я. – Работа Спенсера состояла в том, чтобы находить клиентов. Более или менее он с ней справлялся. Латимер у нас занимался, если можно так выразиться, творчеством. Писал рекламные тексты и часто жаловался, что ему не создают здесь надлежащих условий. Но мне кажется, это одна из отговорок. Когда лень работать, их можно найти массу. Существует такое понятие, как чувство долга. Если оно у человека имеется, он работает, даже превозмогая усталость. Не сомневаюсь, с вами такое не раз бывало.

– Очень часто, – инспектор кивнул, затем, помедлив секунду, спросил: – Значит, ваши коллеги не сильно утруждали себя работой? Их можно было назвать лентяями?

Я чуть замялся:

– Ну, лентяями я их не считал. Просто мне казалось, что они работают не так интенсивно, как я. Полагаю, мисс Уиндэм и Томас вам кое-что о них расскажут. – Я помолчал. – Должен сказать, что как раз сейчас у нас появился новый важный заказ, и в связи с этим возникло очень много работы.

Последние слова я произнес со значением, но инспектор намека не понял. В том, что он не замечает изменений в интонации, я убедился во время наших последующих встреч.

Он лишь кивнул в знак того, что принимает это к сведению, и снова принялся задавать свои бессмысленные вопросы. Во всяком случае, таковыми они казались мне, а инспектор, как потом выяснилось, придавал им большое значение.

– Как относились к погибшим совладельцам «Агентства» служащие? Томас и… – он заглянул в блокнот, – мисс Уиндэм?

– Понятия не имею, инспектор. Мне никогда не приходило в голову интересоваться мнением машинистки о моих коллегах.

Наверное, я произнес эту фразу излишне резко, но надо же было как-то поставить его на место. Однако все было напрасно. Он гнул свою линию:

– Из разговора с Томасом и мисс Уиндэм я сделал вывод, что мистер Латимер временами был с ними довольно груб. Это так?

– Ну, грубость – это громко сказано, – отозвался я. – Просто он отдавал им распоряжения властным тоном.

– Еще я слышал, – продолжил инспектор, – что мистер Спенсер открыто выражал нежелание держать на службе замужнюю женщину.

Я пожал плечами:

– От Пола Спенсера можно было услышать и не такое. Да, я помню, как он однажды в разговоре с мисс Уиндэм высказался – я решил, что в шутку, – в том духе, что уволит ее, если она выйдет замуж. И обосновал это невозможностью совмещать домашнее хозяйство, ребенка и работу. Насколько я понял, мисс Уиндэм эта шутка не очень понравилась. Она несколько старомодна, и ее легко обидеть.

– Я не удивлен, – заметил инспектор, быстро записывая в своем блокноте. – Получается, что мистер Спенсер угрожал мисс Уиндэм увольнением, если она выйдет замуж?

– Выходит, что так, – согласился я, – но нет уверенности, что он говорил это всерьез.

– Вы думаете, она не могла воспринять это всерьез?

– Не знаю.

Опять я ответил довольно резко, и снова инспектор Хупингтон пропустил это мимо ушей, невозмутимо продолжив:

– А как смотрел на это мистер Латимер?

– Никогда не слышал, чтобы он что-то говорил по этому поводу, – ответил я. – Мне кажется, Латимер вообще не видел в ней человека. Так, приложение к пишущей машинке. И постоянно придирался – то одно она не так напечатала, то другое. Наверное, он бы поддержал Спенсера, если бы тот вздумал ее уволить. Но пока вопрос об этом не стоял. Латимер имел больше претензий к Томасу. Его раздражало, что тот, когда нет работы, рисует портреты мисс Уиндэм. Томаса тяготила рутина, он хотел творить, а Латимер ограничивал его только шрифтами и мелкими рисунками и обижал замечаниями вроде: «Если нам понадобится портрет или красивая картинка на коробку с шоколадом, мы найдем другого художника и другую модель».

Инспектор неожиданно оживился:

– И что, Томаса это не возмутило?

– Еще как возмутило. Мне его пришлось долго успокаивать. Он попросил меня поговорить с Латимером, чтобы тот обращался с мисс Уиндэм повежливее. Но мне кажется, это к делу не относится.

– Напротив, сэр, – поспешил заверить меня инспектор, – все, что вы рассказываете, мне очень интересно и, несомненно, относится к делу.

Помню, я тогда с тоской посмотрел на кучу бумаг, ожидающих на столе. Вчера мне все же удалось подготовить необходимый материал для Томаса, но надо было кое-что сделать для Энрикеса, а также проверить счета и ответить на письма. В общем, море работы.

Однако инспектор моего взгляда не заметил и продолжил задавать вопросы. Его интересовали отношения Томаса и мисс Уиндэм и как к художнику относился Спенсер. Не обошел он вниманием и меня, спросив о моем отношении к ним. Почему он об этом спрашивал, зачем ему это было нужно – мне оставалось лишь ломать голову. Потому что никакой логики я в этом не увидел, лишь попытку выудить сведения, представляющиеся ему ценными. Он попросту отнимал у меня время. На его записную книжку мне было уже противно смотреть, но ничего не поделаешь, приходилось терпеть.

Очень странным мне показалось, что дотошный инспектор до сих пор не удосужился спросить о самом важном, единственном, имевшем значение. Об отношениях Спенсера и Латимера.

В конце концов я не выдержал и заговорил об этом, но он меня оборвал:

– Мы к этому обратимся в свое время, мистер Барраклаф, а пока давайте закончим то, что обсуждаем сейчас.

Честно говоря, я не понимал, что же мы сейчас обсуждаем, и тут он снова заговорил о проблемах, связанных с наймом на работу замужних женщин. Оказывается, это для него было важным.

 

Глава 5

Вот так прошла наша первая беседа. Инспектор Хупингтон тогда двигался на ощупь, совершенно не представляя, в какую сторону идти.

В следующий раз он обрадовал меня тем, что начал действовать более осмысленно. Стал выяснять, кто имел доступ к «Галацу», который передал нам Тонеску, и почему в ящике стола Спенсера оказались две одинаковые коробки, одна с кристаллами «Галац», а в другой, как и положено, лежали таблетки от простуды «Флукицид».

Я объяснил, что поначалу весь «Галац» от Тонеску хранился у меня, но большая часть ушла на очистку стекла автомобиля. То, что осталось, по-прежнему находится в моем столе.

– Да, – подтвердил инспектор, – я видел.

– Надеюсь, у вас нет сомнений, что они умерли от отравления этим ядовитым веществом?

– А кто мог залезть в ваш стол? – спросил он, не замечая моего вопроса.

– Наверное, любой желающий.

– Вы что, не запирали ящик?

– Нет.

Инспектор прекрасно знал, что ящики в моем столе были не заперты, но все равно спрашивал. Непонятно зачем.

– Значит, ядовитые кристаллы мог свободно взять любой, кто пожелает?

– Да.

Инспектор задержал на мне взгляд:

– А вам не кажется, что это непозволительная небрежность?

– Помилуйте, инспектор, я не мог себе представить, что кому-то взбредет в голову травить людей этим средством. Кроме того, «Галац» был не у меня одного.

Я уже не ожидал в действиях Хупингтона логики, поэтому, когда он задал следующий вопрос, не удивился.

Его заинтересовало, не заметил ли я, что количество «Галаца» у меня в столе уменьшилось.

– Вы знаете, – ответил я, немного подумав, – мне действительно показалось, что его стало меньше, но полной уверенности нет. Вероятно, так и должно было быть.

Инспектор снова начал уклоняться в сторону:

– А почему вы считаете, что так оно и должно быть?

– Потому что, кроме меня, «Галац» был только у Спенсера. У него все ушло на зеркало, которое он намазал с большим избытком. Если бы вы его знали, то наверняка бы не удивились. Такой у Пола Спенсера был характер. Он ни в чем не знал меры. Так что у него от «Галаца» ничего не осталось. Он мне даже сказал, что ему может понадобиться еще немного для дополнительной проверки. А я на ветровое стекло использовал вещества ровно столько, сколько рекомендовал мистер Тонеску. Не стал без нужды тратить «Галац» и одновременно обеспечил более точную проверку его действия. Увидев рассыпанные в кабинете Латимера кристаллы, я сразу заподозрил, что они из моего стола. Больше их взять было неоткуда.

– Что ж, это понятно. Ведь о том, что в вашем столе хранится это ядовитое вещество, знали все. И ящик был не заперт.

– Вы совершенно правы.

Инспектор помолчал.

– Давайте снова вспомним, что находилось в столе мистера Спенсера. В частности, меня интересует коробка с «Флукицидом». Она там всегда лежала?

– Да.

– И это знали все служащие?

– Думаю, знали. Мистер Латимер определенно.

– Но и вы, сэр, конечно, об этом тоже знали.

Ну что за идиотское замечание! Разумеется, я об этом знал, иначе как можно было бы утверждать, что о «Флукициде» в столе Спенсера было известно остальным.

– Но там обычно лежала только одна коробка? – продолжил спрашивать инспектор. – Та, что в ящике слева?

– Да, – ответил я.

– По-вашему, «Флукицид» можно спутать с «Галацем»?

– Нет. Цвет у них одинаковый, белый, но «Флукицид» – это таблетки, а «Галац» кристаллы. Вы же их сами видели.

– Видел. Но хотел услышать ваше мнение. Мистер Спенсер таблетки «Флукицида» измельчал?

– Нет. А зачем?

– Вот именно, сэр. Зачем. Однако таблетки в коробке, хранящейся в его столе, были измельчены в порошок.

Обдумав этот новый для меня факт, я отважился высказать предположение:

– Что, если Спенсер всыпал в рот Латимеру кристаллы «Галаца», а потом вернулся к себе в кабинет, и там у него вдруг заболела голова? Он решил принять «Флукицид» и перепутал коробки.

– Как он мог перепутать, – удивился инспектор, – если они лежали в разных местах?

Только теперь мне стало ясно, что Хупингтон кое-что соображает, а не просто действует наобум.

– Так вы думаете, коробки намеренно поменяли местами, чтобы он перепутал? – спросил я.

– Возможно. – Инспектор задумался. – Тут ситуация сложнее. Мистер Спенсер, только что расправившись с мистером Латимером, попадает в свой кабинет и немедленно принимает «Флукицид». Причем не глотает таблетку, а кладет растолченный порошок себе в чай, размешивает и пьет.

Этого я, разумеется, не знал и даже не подозревал, потому что к тому времени в намерениях Латимера еще не разобрался.

– Вы полагаете, что «Галац» ему в чай подсыпали?

– Да, но неизвестно откуда. Тот, кто поменял коробки в столе, аккуратно протер их, так что на них ни единого отпечатка. Получается, что в чай ядовитые кристаллы попали либо из вашего стола, либо из той коробки, но раньше. На вашей коробке отпечатков так много, что не разберешься. Ясно лишь одно – смерть настигла мистера Спенсера после того, как он отведал отравленного чая. Насколько я понял, он любил пить чай остывшим и это было известно всем. Значит, яд ему могли подсыпать в то время, когда он находился в кабинете мистера Латимера.

– Или раньше, – заметил я.

– Или раньше, – согласился инспектор. – И сделать это мог любой работник вашей фирмы. Например, мисс Уиндэм или Томас, перед тем как подать чай. У вас тоже была такая возможность, пока чай остывал в его кабинете. Одно лишь несомненно – мистера Спенсера убил яд, добавленный в чай.

Значит, инспектор Хупингтон наконец-то догадался, что это произошло не случайно. Уже прогресс.

– Инспектор, позвольте мне кое-что уточнить, – произнес я. – Подсыпать в чай яд заранее было неразумно. Потому что мисс Уиндэм могла подать с подноса любую чашку мне или Латимеру.

– А разве вам чашку подавали?

– По-разному. Но вы правы, чаще всего я сам ее снимал с подноса мисс Уиндэм. Причем ту, что стояла ближе.

– Вот видите.

– Но все же, – настаивал я, – лучше предположить, что яд в чашку Спенсера был добавлен позже. Тут важно одно обстоятельство, о котором вам, возможно, не известно. Когда мисс Уиндэм принесла Латимеру чай, ему вдруг срочно понадобилась какая-то бумага, и он отправил ее за ней. То есть Латимер некоторое время оставался наедине с чашкой, несомненно, предназначавшейся для Спенсера, и ничто не мешало ему насыпать туда кристаллы. Вы не считаете, что на это стоит обратить внимание?

Инспектор надолго задумался, видимо, пытаясь сообразить, что я имею в виду. А ведь моя версия была совершенно очевидна. Латимер, заранее спланировав убийство Спенсера, специально попросил мисс Уиндэм принести график публикаций нашей рекламы в «Дейли мейл», хотя он был ему совершенно не нужен, и в ее отсутствие насыпал в чай Спенсера яду. Надо учитывать, что я предлагал Латимеру взять немного «Галаца» для проверки, но он категорически отказался. Скорее всего, манипуляцию с коробками в ящике стола Спенсера провел он, чтобы потом все выглядело, как будто тот отравился по ошибке. Но Спенсер нанес удар первым и только потом пал жертвой замысла Латимера.

Я все это подробно растолковал инспектору, но этому тупице моя версия показалась не очень убедительной.

– Извините, сэр, – наконец произнес он, – но вашу версию в качестве главной я принять не могу. Все выглядит достаточно правдоподобно, но, к сожалению, не подкреплено доказательствами. К тому же у меня есть свои версии, не менее основательные.

Меня не удивило, что инспектор не пожелал признать свое поражение. Обидно, конечно, когда за тебя сделали твою работу, но можно было проявить благородство, однако инспектор Хупингтон не из таких. Он теперь потратит много времени на проверку своих никчемных версий, чтобы в конце концов остановиться на моей. Но тогда это будет уже его версия. Вот в чем дело.

Ему вдруг потребовалось выяснить, кто вытирает пыль в офисе, чтобы определить того, кто стер отпечатки с коробок в ящике стола Спенсера. Чушь несусветная. У нас есть уборщица, но она в столы не лазит. Мисс Уиндэм тоже. А протереть коробки можно носовым платком, который есть у каждого.

Когда я сказал об этом инспектору, он нахмурился и попросил повторить подробности происходящего в кабинете Латимера, когда туда вошел Спенсер. Я повторил то, что мне удалось услышать, а он все не унимался и продолжал задавать вопросы. Его даже заинтересовало мое отношение к замужеству мисс Уиндэм, если такое случится.

 

Глава 6

– Если она выйдет замуж, вы ее уволите? – спросил он меня в конце разговора.

Я уже порядочно устал, поэтому ответил с легким раздражением, что для меня сейчас неважно, замужем она или нет. Важно, чтобы хорошо работала, поскольку непрофессионализма я не потерплю.

– Понимаете, ошибки машинистки нам дорого обходятся. Такая у нас работа.

Выслушав меня, инспектор разговор закончил и поспешно удалился, не сказав больше ни слова. Оставшись один, я продолжал думать. Мне не давали покоя его слова о версиях гибели (вернее, убийства) моих коллег, которые он считал «основательными». В конце концов я пришел к выводу, что версия у него может быть всего одна, и та очень слабая. Он заподозрил Томаса и мисс Уиндэм, не обращая внимания на отсутствие мотива. Впрочем, позднее выяснилось, что мотив у них все-таки был, но несерьезный, притянутый за уши.

Между тем инспектор, не желая прислушаться к моим доводам, начал разрабатывать версию причастности к преступлению Томаса и мисс Уиндэм, потратив на это уйму времени.

Вот что мне удалось узнать позднее.

В тот самый вечер, когда погибли мои коллеги, инспектор Хупингтон, отпустив всех по домам, нанес довольно странный визит. Наскоро поужинав, он отправился домой к мисс Уиндэм по адресу, который она ему продиктовала.

Открывшая дверь пожилая женщина на вопрос о мисс Уиндэм, в свою очередь, осведомилась:

– Наверное, вы имеете какое-то отношение к фирме, где она работает?

– Да, но почему вы так решили?

– Потому что только там мою дочь знают как мисс Уиндэм.

Инспектор, вероятно, смутился (могу представить, как это выглядело) и, в свою очередь, осведомился, как же следует ее называть.

– Миссис Томас, – ответила любезная женщина и затем добавила удивленному инспектору, что ее дочь живет с мужем по такому-то адресу.

Чуть помедлив, инспектор заметил, что в офисе никто о замужестве ее дочери не знает, потому что там она числится под девичьей фамилией.

– Это все из-за Спенсера, ее босса, – охотно пояснила старушка. – Вернее, одного из троих. Он не терпит замужних женщин.

Хупингтону не пришлось прикладывать много усилий, чтобы разговорить миссис Уиндэм. Она оказалась весьма словоохотливой.

Выяснилось, что мистер Спенсер уже не раз и не два прозрачно намекал ее дочери: стоит ей только выйти замуж, она тут же окажется на улице.

– Если бы моя дочь была там одна, – продолжила миссис Уиндэм, – я бы не позволила ей оставаться в этой фирме на таком унизительном положении. Но настоял Перси – мистер Томас. Он сказал, что не даст ее в обиду. Им сейчас действительно нужны деньги на обустройство дома. Так что пусть пока поработают, что бы там эти боссы ни говорили.

– Вы сказали, там трое боссов, – подал голос инспектор.

– Трое, но главных два. Барраклаф не в счет. (Вот, значит, какое у них обо мне мнение.) – Латимер еще хуже, чем Спенсер. Он самый противный. Вечно недоволен и не устает делать выговоры Мод – мою дочку зовут Мод – и ее мужу Перси. По любому поводу. Представляете, не так давно Перси – у него тогда не было никакого задания, такое у них часто случается, – взялся писать портрет Мод. Надо сказать, он прирожденный портретист и со временем станет известным. Вот увидите. – Миссис Уиндэм посмотрела на инспектора. – Понимаете, Мод получилась у него ну просто замечательно, но Латимера это вывело из себя: «Если нам понадобится украсить коробки шоколадных конфет красивыми картинками, мы поищем художника на стороне и модель найдем получше, чем мисс Уиндэм». Ну как можно говорить такое! Моя Мод, может быть, не такая уж красавица, но явно не дурнушка. Перси считает ее привлекательной, и не он один. Бедняжка плакала, когда рассказывала.

Я подозревал инспектора в наивности, но не думал, что он поверит пустой болтовне этой женщины. А она, найдя в нем благодарного слушателя, разошлась не на шутку. Принялась тараторить без остановки. Очень скоро Спенсер превратился у нее не только в злобного посягателя на права женщин, но и коварного соблазнителя, притязания которого отвергла ее добродетельная Мод. Не лучше был и Латимер, грубый и циничный.

Думаю, инспектор при всей его наивности смог бы разобраться, что к чему, но тут появилась сама Мод со словами:

– Господи, мама, что ты такое рассказываешь инспектору!

– Вы инспектор? – воскликнула потрясенная миссис Уиндэм. – Из полиции? А я думала, что разговариваю с джентльменом.

– Да что ты, мама, – поспешила успокоить ее дочка. – Мистер Хупингтон настоящий джентльмен, ведь он из Скотленд-Ярда.

Но миссис Уиндэм была сильно расстроена. Мысль о том, что люди, недостатки которых она только что обсуждала, умерли несколько часов назад, причем явно насильственной смертью, повергла ее в глубокую печаль. Ведь одной из ее жизненных установок было говорить о покойных только хорошее. А тут…

В общем, утешив ее насколько возможно, Мод Томас в сопровождении инспектора отправилась к себе домой, где он допросил новоиспеченную семейную пару, обоих. Что ему там удалось выяснить – неизвестно. Думаю, ничего.

Но я забегаю вперед. Когда мне впервые пришло в голову, что Хупингтон подозревает художника и машинистку, я еще не знал о их браке. Я не сомневался: он зря теряет время, но инспектор мог повернуть дело так, что их действительно могли обвинить.

Разумеется, для них это катастрофа, но мне-то что. А если дело дойдет до суда? Дойдет так дойдет, меня это не касается. К тому же они невиновны, и их не повесят. Если повесят, я тут ни при чем.

Рассуждая подобным образом, я понял, что не прав. Это меня касается, потому что художник и машинистка нужны на работе. Специалисты они, прямо скажем, средние, но других у меня пока нет. Со временем я, конечно, их заменю, но сейчас, когда рекламная кампания «Галаца» только начинается, мне без них не обойтись. Отсутствие Латимера и Спенсера никак на деле не скажется, а вот Томас должен остаться.

Придется пожертвовать временем, которого катастрофически не хватает, чтобы убедить инспектора Хупингтона отказаться от своей версии. Убедить его, что мисс Уиндэм и Томас тут совершенно ни при чем, и уговорить не предпринимать в их отношении никаких решительных мер. По крайней мере, в ближайшее время.

Одновременно мне нужно добиться, чтобы Тонеску перевел на счет «Агентства» аванс за рекламу «Галаца».

За двое суток Томас, я думаю, закончит работу, а дальше пусть инспектор Хупингтон делает, что хочет.

 

Глава 7

К сожалению, преодолеть упрямство инспектора Хупингтона оказалось не так просто, как я полагал. Он уцепился за свою вздорную версию обеими руками и не желал отпускать. Поэтому я набрался терпения, ожидая, что рано или поздно здравый смысл возьмет верх.

– Вот вы советуете мне, сэр, снять подозрения с мисс Уиндэм, – произнес он в ответ на мои увещевания. – Но тут не все ясно. Дело в том, что ее рассказ о событиях, происходивших в вашем офисе в тот трагический день, не полностью совпадают с тем, что я услышал от вас.

– Но женщины часто путаются в деталях, – заметил я.

Инспектор кивнул:

– Согласен, такое бывает. Но давайте все же обсудим те моменты, где я усмотрел расхождения.

Сказав это, он достал из кармана свою знаменитую записную книжку, вид которой вызывал у меня тревогу. Значит, разговор у нас будет долгий.

– Мистер Латимер действительно попросил мисс Уиндэм принести расписание публикаций рекламы вашего «Агентства» в «Дейли мейл». Она это подтвердила и сказала, что редкое чаепитие обходилось без подобных поручений. Она, как и вы, сэр, считает, что мистер Латимер делал это, чтобы позлить мистера Спенсера. Он вообще постоянно стремился показать, кто в офисе главный.

– Выходит, мисс Уиндэм гораздо умнее, чем я думал. Но пока не видно никаких расхождений.

– Она утверждает, что в кабинете мистера Латимера было тихо. Откуда вы взяли, что они ссорились?

– Я, кажется, уже упоминал, – ответил я, ничуть не смущенный вопросом, – в приемной не слышно, что говорят в кабинетах, учитывайте шум от печатной машинки.

– Но мисс Уиндэм говорит, что в это время сама пила чай. Эти минуты отдыха у нее чуть ли не единственные за весь день.

– Это, конечно, к делу не относится, но вам не следует думать, что мисс Уиндэм у нас серьезно перетрудилась. Задерживаться на работе ее просят очень редко и не торопят без особой надобности. Но продолжайте, пожалуйста, я вас слушаю.

К обсуждаемому вопросу это никакого отношения не имело, но инспектор счел необходимом тщательно все записать. Пожалуй, мне нужно впредь следить за своими словами и не говорить лишнего.

– Если так, то ничего удивительного, что во время чая она на машинке не работала. Должен вам сказать, я проверил и убедился, что обычный разговор из кабинета мистера Латимера в приемной действительно не слышен. Но если собеседники повышают голос, их можно услышать, когда на улице тихо.

– А тогда на улице было тихо? – спросил я. – Допускаю, что в тот момент мисс Уиндэм ничего не печатала, но наверняка с кем-нибудь болтала. Учтите, Латимер сидел в кресле, значит, Спенсер стоял к нему лицом и спиной к двери. То есть его голос был направлен не в сторону мисс Уиндэм, а от нее.

– Вам не кажется странным, что мистер Латимер так легко позволил себя ударить? Почему не было слышно шума?

– Шум был, но очень слабый, – ответил я.

Инспектор оживился:

– Значит, вы его слышали? Почему не вмешались?

Инспектор, видимо, решил, будто прижал меня к стенке и сейчас я скажу что-то, подтверждающее его версию. На самом деле это я подвел его к вопросу, ответ на который был уже давно приготовлен. Пришло время рассказать о намерениях Спенсера, которыми он якобы со мной поделился. Естественно, о записках инспектор ничего знать не должен.

И я поведал инспектору о том, в какую ярость привела Спенсера выходка Латимера с рисунками, которые Томас сделал для рекламы консервной фабрики в Грейфилдсе. Передал его слова о том, что он завтра выскажет Латимеру все, что о нем думает, и заставит себя выслушать. Если понадобится, силой. Обещал расквитаться за подбитый глаз.

– Поэтому, услышав в кабинете Латимера небольшой шум, я не удивился и не счел нужным вмешиваться. Пусть разбираются сами. Но мне, конечно, и в голову не приходило, что дело дойдет до убийства. А о намерении Латимера расправиться со Спенсером вообще было трудно предположить.

Инспектор помрачнел:

– Вам следовало рассказать об этом раньше.

Разумеется, его слова не застали меня врасплох.

– У нас было несколько долгих бесед, инспектор, – позволю себе заметить, очень долгих, – и я, кажется, ответил на все ваши вопросы исчерпывающим образом.

– Да, но вы предпочли скрыть, что были готовы к такому развитию событий.

– Я не собирался ничего скрывать, инспектор. Но всякий раз, когда хотел рассказать вам это, вы прерывали разговор.

Инспектор нахмурился:

– Когда это было?

– В первый раз, когда вы всех отпустили по домам, а меня задержали только для того, чтобы в моем присутствии запереть мой кабинет. На следующий день у нас было долгое обсуждение замужества мисс Уиндэм, а когда я собрался начать разговор об этом, вы заторопились уходить.

Инспектор Хупингтон, надо отдать ему должное, принял мои доводы без возражений. Я даже удивился, насколько легко удалось его убедить. Конечно, для меня было бы большим облегчением рассказать ему правду (признаюсь, я плохой конспиратор) и показать записи Спенсера. Тогда бы все решилось само собой. Если бы дневник Латимера был к тому времени в надлежащем виде, я бы с удовольствием отдал инспектору и его.

Мой рассказ произвел на инспектора большое впечатление. Он послужил убедительным подтверждением моей версии, и вдвойне ценным был тот факт, что ему якобы пришлось вытягивать из меня эти сведения. Он заставил меня описать все в мельчайших подробностях. Когда у нас случился этот разговор со Спенсером, при каких обстоятельствах и прочее. Я совсем недавно перечитывал его записи, так что все помнил замечательно.

Рассказывать пришлось долго, и где-то в середине у инспектора закончилась записная книжка. Мои надежды, что он перестанет записывать, не оправдались. Он тут же достал из кармана новую и продолжил. Думаю, он и на Страшном суде появится с записной книжкой в руке, где будут подробно изложены все его прегрешения и добродетели.

– Это все, сэр? – спросил инспектор с легкой ноткой недовольства, когда я закончил. Ему явно хотелось продолжения. – Это все претензии мистера Спенсера? Он собирался мстить за пустяковый инцидент при переходе улицы, когда мистер Латимер нелестно выразился по поводу его подбитого глаза?

– Инцидент был не такой уж пустяковый, – не согласился я. – Спенсер вполне мог попасть под машину. Помню, он рассердился на Латимера, что он его не предупредил. Скорее всего, потом это вылилось у него в обиду только за подбитый глаз. Кстати, Латимера он ударил всего за несколько минут до своей смерти.

– Это должно быть в заключении экспертов. Когда был нанесен удар, можно определить по цвету ссадины. Почему мистер Латимер, видя приближающийся автомобиль, не предупредил…

– Хотите, я расскажу, как было дело? – спросил я.

Несомненно, инспектор этого хотел. Драгоценные (для меня) минуты уходили одна за другой, пока инспектор исписывал своим аккуратным почерком страницы новой записной книжки. Ну зачем эти записные книжки, это же так неэкономно? Если бы мне доверили руководить отделом документации полиции, я бы на одной только бумаге сэкономил солидную сумму средств налогоплательщиков. А если бы такое можно было сделать во всех правительственных учреждениях, то подоходный налог уменьшился бы, по меньшей мере, на шесть пенсов с фунта.

Все-таки я правильно сделал, что не сразу упомянул о том случае на дороге. Потому что теперь, когда я как будто об этом вспомнил, инспектор с рвением за него ухватился. Пусть хотя бы так он наконец разглядит то, что давно лежит на поверхности. Наверное, инспектор кое-что уже слышал от наших служащих, теперь ему предстояло узнать подробности из первых рук.

– Мистер Спенсер не намекал вам о своем намерении изложить все это на бумаге? – спросил инспектор, внимательно меня выслушав.

По тону, каким был задан вопрос, я сразу понял, что он что-то подобное подозревает. Умному человеку вообще несложно угадать его мысли. Ну что же, посмотрим, как он поведет себя дальше.

– Мне кажется, у Спенсера было такое намерение, – осторожно ответил я. – Но он редко когда заканчивал начатое. Например, затевал переговоры одновременно с несколькими потенциальными заказчиками, вместо того чтобы сосредоточиться на каком-то одном, и в конце концов результат получался нулевой.

– Вы думаете, он начал писать об этом, а потом перестал? – уточнил инспектор.

– Такое возможно, но где же эти его записи, хотя бы начатые? Ведь вы ничего не нашли. Он их либо не начинал, либо написал несколько листов и порвал. – Я сделал вид, что напрягаю память, пытаясь вспомнить. – Вы знаете, мне кажется, он действительно говорил что-то по поводу записок, но куда они подевались, не представляю.

Инспектор понимающе кивнул.

– Мисс Уиндэм говорит, будто, когда за день до трагедии она принесла ему чай, он что-то сосредоточенно писал. Ей случайно запомнилась фраза в начале листа: «А потом я скажу…»

– И что?

– А то, что ни в его столе, ни в мусорной корзине листа с этими словами не оказалось. Хотя меня заверили, что корзину никто не трогал.

– Так он, наверное, их выбросил. Спенсер бумагу не экономил.

– Да, сэр, таких, как вы, немного. – Заметив на моем лице улыбку, инспектор тоже улыбнулся и продолжил: – Как, по-вашему, куда мог подеваться тот лист? Вы не могли его случайно прихватить?

– А зачем он мне?

– Действительно, сэр, зачем? Это я спросил на всякий случай.

Надо же, спросил на всякий случай. Делать ему нечего. Однако надо дать версию исчезновения записок Спенсера. Не говорить же правду.

– От Спенсера можно было ожидать чего угодно, – сказал я. – Он мог выбросить эти бумаги в окно. Кроме того, лист, который видела мисс Уиндэм, не обязательно имел отношение к его записям, если такие были.

Инспектор неожиданно со мной согласился:

– Вы совершенно правы, но лист, о котором говорила машинистка, к сожалению, не остался на балконе внизу, как тот конверт. Если бы я знал об этом раньше, то попросил осмотреть тротуары поблизости от здания.

Я пожал плечами:

– Сомневаюсь, что лист мог долго пролежать на оживленной улице. И вообще, какой от этого листа толк, даже если бы вы его нашли.

Инспектор закивал:

– Верно, но я привык проверять любую мелочь.

В это я охотно верил. Инспектор был именно таким. Но раз речь зашла о конверте, я решил поинтересоваться:

– В том конверте оказалось что-то интересное?

Инспектор вскинул голову:

– О да. Там были ядовитые кристаллы.

– …Которые Латимер взял из моего стола, – закончил я.

Инспектор покачал головой:

– Совсем не обязательно, сэр.

– Но я думаю, это подтверждает мой рассказ о случившемся.

– О вашей версии случившегося, так будет точнее, – произнес он раздраженно. – Ваше предположение необходимо доказать, и у меня на этот счет есть другие соображения. Убить, знаете ли, дело не простое, так же как и расследовать убийство.

Таков инспектор Хупингтон. Ему и в голову не приходило, что я давно догадался о его версии убийства. И зачем таких в Скотленд-Ярде держат, если даже обыватель вроде меня может, не напрягаясь, понять, что у него на уме.

 

Глава 8

Работы у меня было много, так что время летело быстро. Конечно, приходилось отвлекаться на беседы с инспектором, но он меня беспокоил не часто.

В «Агентстве» все были заняты рекламной кампанией «Галаца», которая проходила с огромным успехом. После случившегося мы стали широко известны. После первого же сенсационного репортажа о «двойной трагедии в рекламном агентстве» я постарался передать журналистам подробнейшие сведения о нашей фирме и ее возможностях и заверил общественность, что на работе «Агентства» гибель двух менеджеров не отразится. Как и следовало ожидать, клиенты выстроились в очередь. Правда, не очень известные, но это большого значения не имело.

Я также просил журналистов не забывать упоминать, что «Галац» совсем не опасен, а несчастье произошло по нелепой случайности. В общем, с прессой у меня был налажен прекрасный контакт, так что сведения о «Галаце», практически ничем не отличимые от рекламы, появились в газетах раньше, чем я заплатил за площадь. Возникло желание взять с Тонеску за это деньги, потому что это тоже реклама, но я подавил искушение, поскольку привык работать честно. Удовлетворился лишь тем, что немного повысил цену за услуги. Он принял это без возражений, так что я пожалел. Надо было повысить плату вдвое.

Кстати, Тонеску внакладе тоже не остался. Как только люди узнали о его средстве для очистки стекол, тут же пошли заказы. Он открыл офис, поднял цену на товар и принял мое предложение расширить число изданий для публикации рекламы.

В общем, пока дела складывались совсем неплохо. Если честно, отсутствие Латимера и Спенсера пошло «Агентству» на пользу. Как говорится, нет худа без добра. Выкупить их доли мне почти ничего не стоило. На фоне успеха «Галаца» долги Латимера уже ничего не значили.

Я начал подумывать о том, чтобы пригласить в «Агентство» более опытного художника и машинистку. А может быть, даже понадобятся две. Бизнес идет в гору.

Я также решил занять кабинет Латимера. Надо ли говорить, что это было самое лучшее помещение в офисе. В этом на Латимера можно было смело положиться. Томасу придется переместиться в кабинет Спенсера, хотя он этого, кажется, не хочет. Непонятно почему, ведь там он сможет работать без помех. В мой прежний кабинет можно будет посадить вторую машинистку или сотрудника, который займется связью с прессой и наконец освободит меня от этого утомительного и бесполезного занятия, отнимающего массу времени. Так или иначе, но пока я эту комнату оставил незанятой.

Томас переселяться на новое место категорически не желает. Сначала я подумал, что он просто не хочет менять привычную обстановку, но затем выяснилось, что ему неприятно работать в месте, где недавно умер человек. У него, видите ли, богатое воображение, как у каждого художника-творца, и он опасается появления привидений. В общем, вот такая чепуха. Замечу, что Томас не творец, а всего лишь оформитель с очень средними способностями и что хорош он только до тех пор, пока не появится кто-нибудь более подходящий. Да и воображение у него не богаче, чем у таракана.

Как бы Томас ни хитрил, догадаться об истинной причине было нетрудно. Разумеется, он не хотел расставаться со своей дорогой Мод. Я тогда еще не знал, что они супруги, но подозрение такое в душу закралось. На мой вопрос, не помолвлены ли они, Томас ответил отрицательно, но слегка замявшись. Вот тогда я припер его к стенке следующим вопросом: является ли Мод Уиндэм его женой? Тут ему деваться было некуда.

Обнаружившееся обстоятельство полностью меняло ситуацию. В этом я полностью согласен со Спенсером и непременно эту парочку уволю, как только представится возможность. Разве можно ожидать от замужней женщины полной отдачи на работе? Что касается Томаса, то он и сейчас не очень покладистый, а после ее ухода станет вообще невыносимым. Так что пусть отправляется следом.

Говорить им об этом я, понятное дело, не стану, пока не найду замену. Предупрежденный об увольнении сотрудник тут же охладевает к работе. Зачем мне это нужно? Надо лишь подсчитать, сколько будет стоить увольнение без предварительного уведомления. Месячное жалованье, или хватит недельного? По закону, кажется, следует платить за месяц, но я все же попробую обойтись двумя неделями. Реклама «Галаца» начала приносить неплохие деньги, но их лучше придержать. Неизвестно, как все пойдет дальше.

В течение недели мне удалось найти подходящих людей на замену четы Томас. Они пока ни о чем не догадываются. Ну и прекрасно. Уволю их, как только закончится следствие, буквально на следующий день. Думаю, у инспектора Хупингтона хватит ума не вешать на них убийство, если существует вполне убедительная версия о том, что Латимер и Спенсер убили друг друга. Если же ему взбредет в голову обвинить Томасов, это его дело. Они к тому времени не будут служащими «Агентства». Я постараюсь их уволить до ареста.

На следующей встрече с инспектором я сразу заявил, что был не прав, так упорно настаивая на своей версии в то время, как существует другая, согласно которой моих коллег убили Томас и мисс Уиндэм. При этом добавил, что сам я убежден в их невиновности.

Затем я открыл ему тайну, что они супруги, и обнаружил: он об этом уже давно знает. После чего инспектор рассказал мне о встрече с матерью Мод, о чем я довольно подробно написал в одном из предыдущих разделов моих записей.

Но самое интересное случилось после. Когда я сообщил инспектору о своем твердом намерении в ближайшее время их уволить, он повел себя весьма странно. Заявил вдруг, что супруги Томас не причастны к убийству Латимера и Спенсера и что он, оказывается, никогда такую версию не рассматривал. Подумать только, какая откровенная ложь!

Дальше – больше. Затем он заявил, что признает мою правоту и собирается принять версию взаимного убийства Спенсера и Латимера в качестве основной.

Надо ли говорить, как я этому обрадовался. Ведь тогда дело можно считать закрытым. Если они убили друг друга, то судить некого. Я убедился, что инспектор Хупингтон поддается на провокации, и завел разговор о том, что, наверное, следует все же точно установить невиновность художника и машинистки. Ведь мисс Уиндэм легко могла подсыпать в чай Спенсера отраву.

– В таком случае вы слышали разговор мистера Латимера и Спенсера уже после того, как она его убила.

– Я мог спутать голоса Спенсера и Томаса.

– Однако вы слышали не только голос, – возразил инспектор, – но и то, как мистер Спенсер перешел из своего кабинета к мистеру Латимеру.

Я не сдавался:

– Это могли быть шаги мисс Уиндэм. К тому же голоса до меня доносились весьма неотчетливо.

Мой прием сработал на славу. Инспектор Хупингтон, окончательно сбитый с толку, наконец полностью уверовал, что они убили друг друга.

– Я полагаю, сэр, – заключил он, – что для доказательства достаточно подбитого глаза мистера Латимера.

Он неожиданно вернулся к конверту, найденному на балконе под нами:

– Думаю, эта улика ставит под подозрение мисс Уиндэм. Кристаллы «Галаца», несомненно, попали в конверт из ящика вашего стола, сэр, и взял его один из убийц.

Я кивнул в знак согласия. Хотелось, конечно, сказать, что убийцей был Латимер, но пришлось сдержаться. Пусть инспектор сам придет к этому выводу.

– Мисс Уиндэм, – продолжил он, – гораздо легче было бы выбросить конверт из окна комнаты, где она находилась. А еще проще порвать конверт и выкинуть обрывки в переполненную мусорную корзину. Вряд ли она подозревала, что я стану проверять ее содержимое.

– Но вы как раз это и сделали, – сказал я.

– Естественно. А вот мистеру Латимеру требовалось избавиться от конверта немедленно. Так что он выбросил его из окна своего кабинета без промедления. Он, конечно, не рассчитывал, что конверт застрянет на балконе.

Помня, что самый лучший способ убедить инспектора в правильности той или иной версии это подвергнуть ее сомнению, я начал возражать. Как и ожидалось, он после этого еще сильнее укрепился в своем мнении.

В конце концов я добился главной цели. Инспектор Хупингтон теперь уже, несомненно, предложит коронеру эту версию в качестве основной. А я, конечно, подготовлю свои показания, чтобы подтвердить ее как можно убедительнее. Хотя, возможно, этого и не понадобится. Все произойдет само собой.

 

Глава 9

Итак, моя цель достигнута. Значит, эта запись последняя.

Расследование коронера прошло превосходно, дело закрыто, о нем можно больше не думать. Осталось завершить эти записи, и я смогу полностью сосредоточиться на работе. Завершить их надо только потому, что не в моих правилах оставлять начатое дело незаконченным.

Не буду в деталях описывать слушания у коронера. Все прошло, как обычно. Сначала, как положено, разные формальности, затем доклад инспектора Хупингтона о проведенном расследовании с выводом, который был мне известен с самого начала. После этого наконец вызвали меня.

Подготовился я основательно, так что не только смог без запинки изложить события того «фатального дня», как называли его в прессе, но и подробно рассказать об отношениях между моими коллегами, приведшими к трагическому исходу.

Я был единственным свидетелем, так что более исчерпывающих показаний никто дать не мог.

Мне удалось убедительно показать, насколько Латимер и Спенсер не терпели друг друга. Степень их взаимной неприязни была столь высока, что рано или поздно это обязательно должно было привести к взрыву. Каждый считал другого бездельником и невежей. В своем рассказе я постарался не слишком заострять внимание на их профессиональной некомпетентности, чтобы у публики не создалось впечатления, что в «Агентстве» нет профессионалов. Кстати, надо все же придумать нашей фирме более интересное название. Мне не надо было подчеркивать, что единственным работником в «Агентстве», без которого нельзя обойтись, был и остаюсь я. Надеюсь, внимательный читатель уже давно это понял.

Не забыл я и об интересах наших клиентов. Товары Энрикеса и Флетчера получили неплохое продвижение, акции консервной фабрики в Грейфилдсе теперь раскупают охотнее, поскольку о них стало широко известно. Все это так, но мои старания согласился оплатить лишь Тонеску, надо отдать ему должное. Флетчер продвижения своего «Флукицида» вообще замечать не желает. Скорбит о друге Спенсере и полагает, что и я должен. Обвиняет меня в бесчувственности. Полный абсурд.

Когда речь зашла о том, что произошло в тот день в офисе, я дал исчерпывающие пояснения. Уже было ясно, что они имели все основания желать друг другу смерти. Осталось только рассказать, как каждый воплотил свой замысел.

Помогло и то, что процедура слушаний у коронера позволяет выдвигать предположения и делать допущения – преимущества этого я прежде не понимал и даже был склонен осуждать, – и вот теперь это дало мне возможность сформулировать свою версию случившегося. Думаю, Хупингтон вряд ли смог бы справиться с этим так удачно. Наверняка это заняло бы у него больше времени и не было бы столь убедительно. К тому же он бы придерживался фактов, а я позволил себе свободные рассуждения. Впрочем, это мне труда не составило.

После того как я своим выступлением внес в рассматриваемый вопрос полную ясность, коронер снова вызвал инспектора Хупингтона, который ограничился подтверждением лишь части моего рассказа. Впрочем, остальное не опроверг. Формальности ради заслушали показания Томаса и его супруги. Они ничего нового не добавили, лишь внесли небольшую путаницу. В любом случае я выступал дольше всех, вместе взятых.

Как и следовало ожидать, присяжные вынесли единственно правильный вердикт. Спенсер и Латимер убили друг друга. Я запамятовал, была ли оговорка, что они действовали в состоянии временного помрачения рассудка. Впрочем, это ни на что не влияет.

Итак, теперь, когда дело закрыто, мне осталось сообщить этой паре никчемных работников об увольнении. Я сделаю это с особым удовольствием. Мисс Уиндэм – вернее, миссис Томас – заявила у коронера, что дверь в коридор, где расположены кабинеты директоров, открывалась лишь один раз после того, как она разнесла чай, и перед тем, как обнаружила мертвого Латимера, что противоречило моим показаниям.

Итак, скоро я с величайшим наслаждением расстанусь с супругами Томас, а вместе с ними выброшу из головы всю эту неприятную историю.

 

Глава 1

Я не стану, как мистер Барраклаф, начинать свои записи с замечаний в чей-то адрес, хотя у меня есть что сказать. Как и любой секретарше о своем боссе. Хотя какие могут быть секреты на работе. Личная жизнь – другое дело.

Секретарши знают многое, но не все следует рассказывать. Думаю, это ясно каждому. А я всегда себе говорила: узнавай, потихоньку высматривай, но держи язык за зубами. Это главное.

Знаю, многие девушки со мной не согласятся. Для некоторых подсмотреть что-то, в том числе и на работе, смертный грех, а я мыслю по-другому и не считаю себя неправой.

Однажды я зашла к мистеру Спенсеру по какому-то делу – он в это время что-то сосредоточенно писал – и увидела наверху листа незаконченную фразу «А потом я скажу…». Признаюсь, она меня озадачила. Кому он что-то скажет и что значит «потом»? Вскоре выяснилось, что речь шла о мистере Латимере, но тогда я не знала, что и думать.

Спустя какое-то время я заглянула в кабинет мистера Барраклафа, зная, что его там нет, и подергала ящики стола. Один был не заперт. Тот, в котором лежала довольно толстая пачка исписанных листов. Конечно, я их пролистала – а какая секретарша удержалась бы от соблазна? – и прочла в самом конце, что он намерен нас с Перси уволить, причем с огромным удовольствием. Это был сюрприз. До сих пор мне и в голову не приходило, что я могу потерять работу в «Агентстве». Ведь ко мне никогда не было претензий. А то, что мистер Барраклаф собирался избавиться от Перси, причем с радостью, вообще было выше понимания.

Конечно, я вполне могла устроиться в другое место, а Перси тем более. Он классный художник, таких мало. Мы подумывали об этом, но пока работали, хотя мистер Барраклаф платил нам унизительно мало, потому что на поиски другого места могло уйти несколько недель.

Выясняется, что мистер Барраклаф собирается нас уволить без предупреждения. Значит, на хорошие рекомендации рассчитывать нельзя.

Вот так одно, другое, а тут еще мебель, купленная в кредит, – все это привело меня к мысли, что нужно действовать.

Надо заметить, что мистер Барраклаф в то утро был чем-то сильно взволнован, – я скоро об этом скажу, – и у меня было время до его возвращения, чтобы просмотреть его записи повнимательнее.

Там было такое написано, просто удивительно, как он оставил их в незапертом ящике. Приглядевшись, я увидела, что ящик он запирал, но в спешке не до конца повернул защелку. Можно представить, как был взволнован в этот момент мистер Барраклаф, который все делает с большой аккуратностью, а потом еще проверяет и перепроверяет.

Должна сказать, что в то утро у него был неприятный разговор с какой-то женщиной. Кажется, шла речь о деньгах, которые надо заплатить, чтобы от нее отвязаться. Закончив с этим, он сразу позвонил румыну. Перси, правда, говорит, что никакой он не румын, но об этом я тоже скажу чуть позже. Что говорилось по телефону, не знаю. Не хотелось, чтобы посыльные видели, как я подслушиваю. Потом он выскочил из кабинета в страшном волнении, иначе бы не оставил свои записи, не проверив, надежно ли заперт ящик.

Они меня с самого начала сильно удивили. Значительная часть была написана почерком мистера Барраклафа, но встречались листы, взятые из дневника мистера Латимера, а затем мне среди написанного мистером Барраклафом попался обрывок фразы, поначалу совершенно непонятный: «…пригласил для этого дела Барраклафа». Получалось, как будто мистер Барраклаф пишет сам о себе. Почитав дальше, я увидела, что он зачем-то составляет их от лица мистера Латимера, и запуталась еще сильнее.

Поэтому решила взять записи себе, чтобы прочесть внимательно, ничего не упуская. Мне ведь уже было известно о его намерении нас уволить без всяких причин, и я понимала, что, забирая их, даю ему для этого удобный повод. Но, с другой стороны, может, он передумает, догадавшись, что записи у нас, или выплатит приличную компенсацию вместе с хорошими рекомендациями. Во всяком случае, без этого он свои записи назад не получит.

Когда я, бегло просматривая листы, увидела, что он по закону обязан выплатить нам при увольнении месячное жалование, но собирается ограничиться двумя неделями, мое решение окрепло. Это же неслыханная жадность!

В общем, я принесла эти записи Перси. Он очень умный, так что сразу увидел, что первую часть почти всю написал мистер Барраклаф от лица мистера Латимера, как будто это он написал, включив туда кое-что подлинное из его дневника.

– Это стиль Барраклафа, – сказал он. – Никто из знавших Латимера не поверит, что он мог так написать.

– Ты совершенно прав, – подхватила я. – К тому же, чтобы столько написать, надо посидеть, потрудиться. Это не похоже на Латимера.

– Этими записями он себя полностью выдает, – добавил Перси.

Когда я внимательно прочла их до конца, все стало ясно. В одном месте Барраклаф прямо заявлял, что очень доволен тем, как хорошо ему удалось переработать дневник Латимера. Зачем ему это понадобилось, я тогда не могла даже представить.

Но это было потом. А сейчас Перси, просматривая рукопись, добрался до страниц, написанных рукой Спенсера. Последняя кончалась фразой «А потом я скажу…».

Вот так сюрприз! Та самая страница, которую я видела, оказывается, цела, а мистер Барраклаф убеждал инспектора, что мистер Спенсер выбросил эту страницу в окно.

Я, конечно, все это сообщила Перси. Он задумался, а потом сказал:

– Знаешь что, подруга (Перси любит меня называть «подругой», и мне это нравится), я думаю, нам надо позвонить инспектору Хупингтону.

Правильно – инспектор должен об этом знать.

Иногда очень хочется открыто, вслух восхититься своим мужем. Вот как сейчас. Ну какой же он молодец, как мудро рассудил.

Но у меня хватило выдержки произнести эти слова про себя. Я просто сняла трубку и набрала номер, как будто это был самый обычный телефонный звонок.

Услышав про записи мистера Спенсера, инспектор тут же собрался ехать к нам.

Теперь позвольте мне отвлечься и сказать несколько слов относительно того, что понаписал про мою маму мистер Барраклаф. Я этого ему никогда не прощу. Он представил ее сплетницей, которая выкладывает все первому встречному. Она совсем не такая, у нее воспитание не хуже, чем у любой благородной леди. А то, что у нее в разговоре с инспектором случайно вырвалось, что я замужем, так это не секрет. Мы просто решили пока об этом в «Агентстве» не объявлять.

Почему? Вы подумаете, что это из-за мистера Спенсера, и ошибетесь. Он действительно пару раз нелестно высказывался по поводу замужних женщин на работе, но не всерьез. Он ведь шутник, это всем известно. Мистер Спенсер мне нравился, но, признаться, я побаивалась его шуток. Иногда они были грубоваты. Но все равно он был джентльменом, а если кому-то его шутки казались несмешными, так вкусы у всех разные. Я думаю, даже такие хорошо воспитанные джентльмены, как мистер Спенсер, иногда нам кажутся вульгарными. Я не была знакома ни с одним лордом, но не удивилась бы, окажись он пошляком.

Нет, мы с Перси опасались не мистера Спенсера, а двух других.

Мистера Латимера, этого надменного хама. Никогда нельзя было сказать заранее, какой он выкинет фортель. Говорил мало, но почти всегда грубости. Перси считал, что с ним можно поладить, если найти правильный подход. Но я его едва терпела и никак не могла понять, что это такое – правильный подход. Да что там, мистер Латимер даже Перси разозлил, когда начал рвать рисунки, которые он сделал для рекламы консервной фабрики. Вы бы на них посмотрели – красота.

Но все же самым трудным для нас было общение с мистером Барраклафом. Перси считал его мерзким типом и говорил, что он обязательно нас уволит, если узнает, что мы женаты. И как всегда, оказался прав.

В своих записках мистер Барраклаф ни о ком не сказал ни единого доброго слова. А уж какие глупости он понаписал об инспекторе, с которым мы, между прочим, очень хорошо поладили. И ему, конечно, в голову не приходило подозревать нас в убийстве мистера Спенсера и мистера Латимера. Нет, инспектор Хупингтон совсем не такой, каким его изобразил мистер Барраклаф. Прежде всего, он добрый и понимающий. Кроме того, красивый и сильный. Очень похож на сыщиков, каких показывают в кино. К моим словам он внимательно прислушивался. Так что не верьте мистеру Барраклафу. Инспектор за мной все подробно записывал, видно, считал это важным. В конце концов так оно и получилось. Но об этом позже.

Кстати, маме он тоже очень понравился. Все, что написано у мистера Барраклафа, будто она говорила, что не считает инспектора джентльменом, это неправда. Мистер Хупингтон не похож на полицейского. Совсем не похож. С мамой он поговорил очень славно, а потом мы поехали к нам, где он побеседовал с Перси.

У мистера Барраклафа написано, будто инспектор рассердился на мою маму и поэтому начал искать против нас улики. Так это опять неправда. Мистер Хупингтон никогда бы не пошел на подобную низость. Можете мне поверить. Он с самого начала знал, что мы тут ни при чем.

Ему можно было открыть душу. Он располагал к этому. Даже мама, обычно молчаливая, с ним разговорилась, а это многое значит.

Так что сами видите – все, что написал мистер Барраклаф, ложь. Я уж не говорю, какой он представил меня. И работаю я плохо, и зубы у меня не такие… Разве джентльмен такое напишет?

Но у нас джентльменом был только мистер Спенсер. Этих двоих очень злило, когда он напоминал о своем образовании. Временами он тоже бывал несносным, но с ними не стоит даже сравнивать.

Что касается работы, то больше меня мало кто из машинисток где-нибудь трудился. В восемь сорок пять я уже в офисе, иногда в девять, но не позже. Когда такое случалось (очень редко), то выговор от мистера Барраклафа был обеспечен. Перерыв на ланч сорок пять минут, а окончание рабочего дня вообще нестабильное. Раньше половины седьмого я никогда домой не уходила. Чаще в семь и позже, причем за переработку не доплачивали ни пенса. То, что мистер Барраклаф сказал инспектору, будто я никогда сверхурочно не работала, так это опять бессовестное вранье.

Перси переживал, что я очень устаю, уговаривал так не напрягаться. Он был прав: я работала за троих. Но что делать? Конечно, я могла уйти, но мы решили повременить. К тому же, когда началась рекламная кампания «Галаца», мистер Барраклаф собирался взять еще одну машинистку. Правда, дальше слов дело не пошло.

Перси хотел поговорить с ним, чтобы он перестал меня эксплуатировать, но я уговорила его этого не делать.

Вот так обстояли дела до последнего времени.

Мистер Барраклаф разбил свои записки на главы, и я решила последовать его примеру. Во второй главе вы узнаете о двух важных событиях, имеющих отношение к «Галацу» и его изобретателю – румыну Тонеску.

 

Глава 2

Начну, пожалуй, не с самого главного, но весьма интересного. Сначала это показалось мне забавным, но потом стало не до смеха.

Утром, почти сразу после моего прихода, в офис явилась пожилая женщина. Один глаз у нее слегка косил, а так ничего, вполне приличного вида. Войдя, она встала у двери, агрессивно сложив на груди руки (это мне сразу не понравилось), осведомилась, здесь ли находится рекламное агентство «Neo-AD». Услышав мой ответ, она уточнила:

– Это где работал покойный мистер Спенсер?

Удостоверившись, что попала в нужное место, дама представилась:

– Я миссис Хиггинс, его квартирная хозяйка. Он занимал в моем доме лучшие комнаты. Пришла сюда, чтобы увидеть хозяина этой фирмы и потребовать с него компенсацию.

– Какую компенсацию? – спросила я.

– Это уже мое дело, какую, – ответила она, не церемонясь.

Я, знаете ли, не люблю, когда со мной так разговаривают, – а кому это понравится? – так что ответила, напустив на себя строгий вид:

– Мистер Барраклаф очень занят и не любит, когда его беспокоят по мелочам. Я секретарша. Скажите, по какому вы делу, и я запишу вас на прием. Возможно, у него появится время на следующей неделе.

– Да нет же, – возмутилась визитерша, – он мне нужен сейчас, немедленно. Я никуда отсюда не уйду, пока его не увижу.

Ну, раз такое дело, я решила зайти к мистеру Барраклафу, спросить, примет ли он ее.

– Скажите ему, что я пришла насчет зеркала! – крикнула она мне вслед.

Мне не очень хотелось видеть мистера Барраклафа, он обычно по утрам бывает раздраженным, но ничего не поделаешь. К моему удивлению, пожилая визитерша его заинтересовала, и он попросил пригласить ее в кабинет.

Я, как только за ней закрылась дверь, вспомнила, что мистер Спенсер проверял действие «Галаца» на зеркале у себя дома, и задержалась в коридоре послушать, что она скажет.

Визитерша сразу выложила претензии. Зеркало, которое мистер Спенсер помазал средством для очистки, пришло в негодность.

– Несколько дней назад, – пояснила она, – на нем появились странные пятна, а потом весь угол, где он намазал, разъело.

– Что значит разъело? – спросил мистер Барраклаф.

– А то, что ничего в нем не видно, все мутное, – ответила она. – Он даже не спросил разрешения, просто взял и намазал. Потом, правда, сказал, когда уже поздно было. Начал мне голову дурить. Якобы теперь оно не будет запотевать. От чего запотевать, я так и не поняла. В общем, он испортил мне зеркало. Полностью.

– Но зеркало могло испортиться и по другим причинам, – возразил мистер Барраклаф.

– Нет уж, позвольте! – повысила голос миссис Хиггинс. – У него несколько капель этой гадости попало на другие части зеркала, и они тоже помутнели и потемнели. Так что это гадость виновата, а не что-то другое. Представляю, что там внутри у человека делается, когда она туда попадает. Неудивительно, что оба, мистер Спенсер и другой джентльмен, так быстро умерли.

Могу представить, какое у мистера Барраклафа в этот момент было лицо, но он быстро взял себя в руки, потому что голос у него оказался спокойный:

– Все равно, миссис Хиггинс, ваша претензия не по адресу. Все, что вы рассказали, это, конечно, интересно, но ко мне не имеет никакого отношения. Возможно, мистер Спенсер не рассчитал дозу препарата.

– Это имеет к вам отношение, и еще какое! – воскликнула квартирная хозяйка мистера Спенсера. – Вы обязаны заплатить мне за зеркало.

При этих словах я еле удержалась от смеха. Всем было известно, как тяжело этот скупец расстается с деньгами.

Он начал говорить ей о том, что виноват во всем мистер Спенсер и ей следует обратиться за компенсацией к его душеприказчику.

Но она и слышать ничего не хотела:

– Мне все равно, кто виноват. Мистер Спенсер проверял действие этого средства на моем зеркале по заданию вашей фирмы. И я никуда отсюда не уйду, пока вы мне не заплатите.

Мистеру Барраклафу, видимо, ничего не оставалось, как предложить ей компенсацию. Вы не поверите, один фунт!

Она зло рассмеялась:

– Целый фунт, подумать только. Вы хотя бы знаете, сколько стоит зеркало? Думаю, моему супругу оно обошлось в двадцать, а то и больше. Но я, так и быть, возьму с вас пятнадцать.

Они начали торговаться, упорно, со знанием дела. Возможно, мистер Барраклаф добился бы значительного снижения, будь у него больше времени. В конце концов они сошлись на восьми фунтах пяти шиллингах. Напомню, начал он с одного фунта, а она требовала пятнадцать.

Потом спор возобновился. Она желала получить деньги наличными, а мистер Барраклаф собирался выписать чек. Но тут ей пришлось уступить, потому что он в офисе наличные не держал.

Я вовремя успела вернуться к своему столу, потому что меньше чем через минуту миссис Хиггинс с мрачным видом прошествовала мимо на выход. Не успела за ней закрыться дверь, как мистер Барраклаф крикнул, чтобы я соединила его с мистером Тонеску.

Он быстро с ним поговорил и второпях выбежал за дверь, даже не сказав, куда уходит, что было для него необычно, а я сразу проскользнула в его кабинет, где нашла эти записи.

После чтения я так разволновалась, что коротко рассказала Перси про визит миссис Хиггинс только перед приездом инспектора Хупингтона.

Так вот, вторым важным событием, о котором я упомянула в конце первой главы, было как раз то, что я от него потом услышала.

– Этот Тонеску – проходимец, – сказал он. – Скоро ты сможешь в этом убедиться.

– С чего ты взял? – удивилась я.

Перси усмехнулся:

– Помнишь, как он в первый раз сюда пришел и от волнения заговорил якобы по-румынски? Я раньше на этом языке ни единого слова не слышал, но то, что он говорил, вполне понимал. Потому что это был не румынский язык, а наш, валлийский. Я ведь сам из Уэльса, и этот язык мне знаком с детства. Стало быть, румын он фальшивый. Думаю, и все остальное тоже обман.

– Но почему ты сразу не сказал?! – почти крикнула я. – Не предупредил боссов?

Перси помрачнел:

– А почему мы должны о них заботиться? Они нас за людей не считают, а мы, значит… – Он махнул рукой. – Нет, пусть сами разбираются. Кроме того, может, он действительно изобрел чудодейственное средство для очистки стекол, и ему зачем-то понадобилось выдавать себя за румына. Откуда мне знать?

Позднее стало ясно, что Перси не ошибся. Тонеску действительно оказался валлийцем. Звали его Тони, а фамилию я забыла, что-то похожее на Уильямс. Средство для очистки делали не в Галаце (как выяснилось, города с таким названием в Румынии вообще нет), а здесь, в Лондоне. Он и его сообщники прекрасно знали, что их средство для очистки губит стекла.

Этот жулик притворился румыном, чтобы втереться в доверие к мистеру Латимеру, что было несложно. Тогда, на выставке, подслушал, что он представитель рекламного агентства, и решил поживиться. Изобразил из себя румына, ничего не понимающего в местных порядках и готового следовать любым советам. Эту часть дневника мистера Латимера его коллега изменять не стал.

Главное, все боссы «Агентства» поверили, что перед ними глупый иностранец. Даже такой скептик, как мистер Барраклаф, воспринял его изобретение совершенно серьезно, не стал ничего о нем узнавать, поверил на слово. Двое других тем более. Потом выяснилось, что справка румынского банка о кредитоспособности Тонеску была поддельная. Поэтому им, наверное, и понадобилась Румыния, потому что с английскими банками такое жульничество бы не прошло.

Даже мне в тот момент было ясно, что дело приняло серьезный оборот. Ведь если это средство для очистки испортило зеркало миссис Хиггинс, то, значит, оно вообще разрушает стекла. Мистер Барраклаф, наверное, сразу об этом подумал и позвонил мистеру Тонеску, а после разговора – я это потом узнала – побежал посмотреть свою машину. Он, кажется, на ней не ездил несколько дней, а может быть, неделю, и не знал, что с ветровым стеклом.

А когда увидел, могу представить, какая его охватила паника, потому что это означало крах фирмы. Скоро все узнают, что это за «чудодейственное» средство, достоинства которого так превозносились в рекламной кампании «Агентства». И что теперь?

Но это все будет потом. Пока мистер Барраклаф ходил смотреть свою машину и был у мистера Тонеску, к нам приехал инспектор Хупингтон.

Поскольку кабинет мистера Барраклафа сейчас пустовал, мы повели инспектора туда и показали свою находку. Не делать же это при мальчиках-посыльных, которых, когда они нужны, нигде не найдешь, а теперь вот, пожалуйста, путаются под ногами.

 

Глава 3

Увидев записи мистера Барраклафа, инспектор Хупингтон обрадовался. Сейчас он их только пролистал, оставив подробное чтение на потом. Дело в том, что почерк у мистера Барраклафа был мелкий и неразборчивый (а как еще мог писать этот зануда?), да и у мистера Латимера был не лучше. Я, когда печатала его материалы, часто просила диктовать, потому что ничего не могла прочесть. Инспектор также бегло просмотрел записи мистера Спенсера, а еще мы ему показали места, где мистер Барраклаф возводил на нас поклеп.

Оказывается, эти записи являются серьезной уликой, которой инспектору как раз не хватало. Потом он нам коротко (на долгую беседу времени не было) рассказал о своей версии гибели двух директоров «Агентства». Многое мы узнали позже, но я, пожалуй, напишу все сразу.

В общем, инспектору с самого начала не понравилась эта история с конвертом на балконе. Мистер Барраклаф якобы его случайно заметил и обратил внимание инспектора.

На окне в кабинете мистера Латимера отпечатков не оказалось, а у мистера Барраклафа, наоборот, было очень много. Он признал, что открывал в этот день окно, так что все в порядке. Но инспектору показалась странной настойчивость, с которой он говорил о конверте, лежавшем на балконе ближе к его окну, чем к окну мистера Латимера.

Инспектор решил на этот день разговор с мистером Барраклафом прекратить и, расставшись с ним, начал разбираться с тем, как конверт попал на балкон. Оказалось, что так он лежать мог только в том случае, если его бросили из окна кабинета мистера Барраклафа. Затем, спустившись вниз, инспектор сделал другое открытие. На тротуаре под балконом оказался еще один конверт, точно такой же. И в нем тоже обнаружили остатки кристаллов «Галац».

После этого кое-что прояснилось. Кому-то потребовалось, чтобы конверт со следами яда оказался на балконе. Он не пожалел для этого двух конвертов (причем в обоих присутствовал «Галац»), потому что забросить конверт на балкон ему удалось только со второго раза, а потом этот кто-то усиленно обращал внимание инспектора на конверт.

Тут и думать было нечего – конверт подбросил мистер Барраклаф. И понятно зачем: чтобы направить следствие по ложному следу.

Инспектору все стало окончательно ясно после разговора с нами. Я рассказала, как разносила чай, и он понял, что мистер Барраклаф насыпал яд в обе чашки еще у себя в кабинете. Подумать только, он сделал это прямо у меня под носом, а я ничего не заметила. Может быть, это случилось, когда он брал сахар? Потом мистер Барраклаф зашел в кабинет мистера Латимера, где сначала ударил умирающего по лицу, а затем рассыпал по полу ядовитые кристаллы. В своих записках позднее он все это описал так, как ему было нужно.

Бить по лицу умирающего человека жестоко, но мистер Хупингтон пояснил, почему он так сделал. Ему нужно было навести подозрение на мистера Спенсера, якобы он мстит за случай при переходе улицы. Но мистер Барраклаф кое-чего не учел и за это поплатился. Дело в том, что ссадина под глазом у мистера Латимера могла образоваться, пока он был еще жив. Но яд уже начал действовать, поэтому посинение кожи было не таким, как у живого человека. Мистер Хупингтон сказал, что мертвому поставить синяк невозможно. Я так и не поняла почему, но это неважно.

Приятно осознавать, что мне удалось помочь инспектору разобраться, кто из боссов куда тогда заходил. Мистер Барраклаф утверждал, что он слышал, как мистер Спенсер заходит в кабинет к мистеру Латимеру, а потом возвращается к себе. А мне показалось, что открывалась дверь мистера Барраклафа и это он заходил к мистеру Латимеру. Я повторила это на разбирательстве у коронера, но присяжные в конце концов решили, что в кабинете мистера Барраклафа было лучше слышно, какие открываются двери. Это действительно так, но инспектор Хупингтон вскоре убедился, что я была права.

Инспектор также объяснил мне, зачем мистеру Барраклафу понадобилось дополнять дневник мистера Латимера. Сначала план у него был такой: он убивает мистера Спенсера и подставляет мистера Латимера, будто это сделал он. Тем самым он убирал с дороги сначала одного, а потом другого. Уликой против мистера Латимера должен был послужить его дневник, где описано, как он был зол на мистера Спенсера. Чтобы все выглядело убедительно, мистер Барраклаф добавил от себя целые страницы. Но главной его целью было убрать мистера Спенсера. Он его ненавидел. Тот был умнее, образованнее и лучше его во всех отношениях.

Но позднее, когда мистер Барраклаф добрался до записок мистера Спенсера, у него созрел план представить все так, как будто они убили друг друга. Так, как это описано в его сочинении. Очень помогло ему то, что мистер Латимер действительно в тот день посылал меня за расписанием публикаций нашей рекламы в «Дейли мейл».

Эту версию он начал предлагать инспектору так назойливо, что, наверное, в конце концов сам в нее поверил. Эти записи он создал специально, чтобы все видели, что он чист. Хотя инспектор говорит, что в нем есть несколько мест, которые наводят на подозрения.

С конвертом на балконе все было ясно. Таким способом мистер Барраклаф хотел подставить мистера Латимера. Вторую коробку в ящик мистера Спенсера он подложил, надеясь, что сначала инспектор подумает, что мистер Спенсер перепутал коробки и вместо «Флукицида» принял яд, а потом разберется и поймет: это был хитрый замысел мистера Латимера, сбивающий с толку полицию. Для меня это все было слишком сложно, я совершенно запуталась, но инспектор Хупингтон считал, что мистер Барраклаф все умно придумал, только перестарался.

Затем было разбирательство у коронера, но инспектор продолжал собирать улики, уже понимая, что мистер Латимер ни в чем не виновен. По всем свидетельствам, он был ленивым, недалеким и слабовольным человеком. Совершить убийство у него не хватило бы мужества. Мистер Спенсер тоже не стал бы бить по лицу умирающего, это совершенно не было на него похоже.

Помню то утро, когда инспектор наконец собрал нужные улики и получил ордер на арест подозреваемого. Мистер Барраклаф куда-то уходил, а вернувшись, тяжело опустился в кресло со словами:

– Все кончено… кончено.

Тут инспектор вошел к нему и спросил:

– Что кончено?

Я не могла удержаться и вошла следом, хотя Перси был против. Мистера Барраклафа мое появление вывело из себя настолько, что он начал оскорблять меня, эти слова я не могу здесь воспроизвести.

Тем временем инспектор показал ему ордер на арест и предъявил обвинение, попросив держать себя в руках, но мистер Барраклаф не унимался. Повторял, как он жалеет, что до сих пор нас не уволил.

Тут вмешался Перси, он к тому времени тоже вошел в кабинет. Сказал, что это ему на руку, иначе некому будет вести бизнес в его отсутствие.

– Ты прекрасно знаешь, что я уже сюда никогда не вернусь, – мрачно проговорил мистер Барраклаф. – Так что начинай руководить «Агентством». Тебе никто мешать не будет. Приступай.

Я на мгновение представила, как бы это было замечательно. Перси очень толковый, да и я бы изо всех сил старалась ему помогать. Но тут мистер Барраклаф горько рассмеялся:

– Вот только «Агентство» уже перестало существовать. После моего звонка Тонеску понял, что игра окончена, и сбежал, одному небу известно куда. Естественно, прихватив все деньги, что выручил от продажи своей гадости. А нашей фирме придется платить по контрактам на рекламу, которые мы заключили. Так что давай, начинай работу. Только сначала погаси долги.

Мы с Перси погрустнели, а мистер Барраклаф продолжил со смехом:

– Одно приятно: банк не оплатит чек, который я выписал этой стерве Хиггинс. – Он посмотрел на меня: – Значит, мои записи выкрали вы, мисс Уиндэм. Вернее, миссис Томас. Но я не удивлен: вы большая любительница подслушивать и подсматривать…

Продолжать говорить мерзости Перси ему не позволил, он подскочил и коротким ударом заткнул негодяю рот.

Мистер Барраклаф как будто ничего не почувствовал. Лишь чуть качнулся назад, затем повернулся к инспектору Хупингтону:

– Пойдемте отсюда. Я вам все расскажу, только избавьте меня от общества этих супругов. «Агентство» приказало долго жить, а следом моя очередь.

Мы встретились с ним еще один раз, на суде. Я с трудом заставила себя посмотреть на этого человека. Разбирательство длилось недолго. Он признал себя виновным по всем пунктам обвинения и не стал подавать апелляцию. Так что из процесса сенсации не получилось, и пререканий между адвокатом и прокурором не было.

То, что меня и Перси не вызвали для дачи показаний и не написали о нас в газетах, очень хорошо, потому что работу сейчас найти непросто. Особенно мне.

 

Глава 4

Пожалуй, следует объяснить, почему рукопись, которую мистер Барраклаф составил из дневника мистера Латимера, записей мистера Спенсера и своих, заканчиваю я.

Получилось так. Поскольку мистер Барраклаф полностью признал вину, то его записи в качестве улики на суде не понадобились. Но перед этим я напечатала их для инспектора Хупингтона, а после суда он любезно оставил записи мне и посоветовал их доработать, придать законченный вид.

Что я и сделала. Когда появилась возможность опубликовать, изменила фамилии, чтобы произведение выглядело как авторская работа.

С инспектором Хупингтоном мы до сих дружим, ходим друг к другу в гости. Нашего первенца назвали Джорджем в его честь.

С этой истории я начала свою карьеру литератора и уже давно поняла: написать об убийстве так, чтобы читателям было интересно, не легче, чем совершить это убийство. Ценители жанра меня поймут.

И все же признаюсь, это занятие начинает мне нравиться все больше и больше.