ПРЕДЛАГАЮ ЗАКЛЮЧИТЬ ДРУЖЕСКОЕ пари, которое отлично подойдет, скажем, для посиделок в баре: попросите сидящего рядом с вами человека определить направление между двумя городами: Сан-Диего в Калифорнии и Рино в Неваде. Большинство людей ответят правильно: Рино находится к северу от Сан-Диего. Теперь спросите, расположен Рино восточнее или западнее Сан-Диего. Большинство скажет, что восточнее. Однако это не так. Город размещен на западе от Сан-Диего. Если не верите, сверьтесь с картой.

Почему же многие люди ошибаются, отвечая на этот вопрос? Отчасти это объясняется тем, как мы запоминаем географические карты. Под картами я имею в виду не только традиционные бумажные, из которых состоят атласы. Речь идет и о тех картах, которые мы носим в голове, карты реальных мест, например района, где живем, автостоянки местного торгового центра, дороги к любимому месту рыбалки и прочих. К сожалению, запоминая карты, мы систематически их искажаем: спрямляем кривые линии, делаем причудливые формы более симметричными, подгоняем детали. Короче говоря, исправляем картину, делая ее более упорядоченной.

К сожалению, запоминая карты, мы систематически их искажаем.

Много лет назад это наглядно продемонстрировал ныне покойный социальный психолог Стэнли Милгрэм. Ученый проводил исследования в самых разных областях. Вспомните хотя бы его знаменитый эксперимент с потерянными письмами, которые люди находили разбросанными по земле (исследователя интересовало, как они с ними поступят); или эксперимент под названием «Мир тесен» (вам должно быть известно о теории шести рукопожатий) и многие другие. Больше всего Стэнли Милгрэм прославился рядом исследований, начатых в Йельском университете еще в начале 1960-х, которые продемонстрировали не самую привлекательную черту человеческой натуры – склонность к слепому подчинению власти. В ходе экспериментов добровольцы должны были воздействовать якобы вредными и болезненными разрядами электрического тока на актера, игравшего роль отчаянно протестующей, страдающей жертвы. Участникам было сказано, что в случае, если актер неправильно ответит на заданный вопрос, им необходимо воздействовать на него электрическим током, с каждым разом увеличивая мощность удара. При 120 вольтах актер начинал кричать, что ему очень-очень больно. При ста пятидесяти требовал прекратить эксперимент. И так продолжалось до те пор, пока из кабинки, где находился актер, не доносилось ни звука. Заметьте, можно было на любом этапе прекратить эту «пытку», однако большинство участников этого не сделали. Целых 65 процентов испытуемых в эксперименте Милгрэма (как мужчины, так и женщины) продолжали воздействовать на актера разрядами до самого конца. Просто потому, что так им приказало лицо, облеченное властью; человек, который был для них авторитетом.

 

Выпрямляем Сену

Другой эксперимент Милгрэма, с использованием географических карт, продемонстрировал гораздо более благородное человеческое качество. Психолог попросил жителей Парижа нарисовать карту своего города. В итоге он собрал сотни карт, созданных архитекторами и мясниками, людьми молодыми и старыми, с высшим образованием и без такового. Как и следовало ожидать, рисунки получились разными. Некоторые респонденты забывали указать такие достопримечательности, как Эйфелева башня и Собор Парижской Богоматери; другие, напротив, включали в свои карты детальнейшие изображения малоизвестных улочек с односторонним движением. Однако, внимательно проанализировав карты, Милгрэм выявил один поистине поразительный факт: почти все парижане упрямо выпрямляли Сену, реку, протекающую через сердце города. Целых 92 процента человек, которых попросили нарисовать карту Парижа, изобразили Сену намного менее извилистой, чем на самом деле.

И эта тенденция наблюдается не только у парижан. Точно так же поступили таксисты Нью-Йорка, когда им предложили нарисовать карту города: они систематически выпрямляли улицы.

В довершение всего исследователи обнаружили, что при воссоздании карты по памяти люди допускают множество ошибок. Так, они часто неверно оценивают расстояния: короткие удлиняют, а длинные, напротив, сокращают. А при оценке расстояния с помощью ориентиров, например их собственного дома или известной достопримечательности, происходит нечто еще более странное: по их оценкам, расстояние до ориентира, как правило, оказывается меньшим, чем от ориентира. И это относится даже к очень солидным расстояниям. Например, большинство людей скажут, что Северная Корея расположена к Китаю ближе, чем Китай к Северной Корее, в зависимости от формулировки.

Склонность искажать карты на протяжении десятилетий изучала Барбара Тверски, в недавнем прошлом профессор психологии Стэнфордского университета, а сегодня преподаватель педагогического колледжа при Колумбийском университете. По условиям одного эксперимента она показывала студентам две карты: одну искаженную, на которой Северная Америка располагалась практически над Южной, а вторую точную – где Южная Америка находилась к юго-востоку от Северной. Большинство молодых людей выбирали неточную карту, что однозначно указывало на то, что их представление о мире искажено в сторону его более простой организации. Подобные ошибки, конечно же, не ограничиваются знанием расположения Северной и Южной Америк. Люди систематически неверно запоминают расположение самых разных точек на Земном шаре, например, ошибочно полагают, что Рим находится к югу от Филадельфии.

Многие люди ошибочно полагают, что Рим находится к югу от Филадельфии.

Учитывая многообразие ошибок и искажений, выявленных Тверски, вполне логично задуматься: как в таком случае мы вообще умудряемся добираться из точки А в точку Б? Судя по всему, совсем не так, как другие живые существа. Возьмите, например, прирожденных путешественников и первопроходцев природного мира нашей планеты – пчел. Как и другие насекомые, пчелы ориентируются без звезд, Солнца и Луны, исключительно по счислению пути, то есть по скорости, направлению и времени полета (весьма впечатляющий феномен, если учесть, что пчела в поисках пищи может улететь от улья на десять километров). А когда наступает время возвращаться домой, пчелы вычисляют кратчайший путь, максимально срезая расстояние.

 

Информационная иерархия

А вот люди чаще всего путь не срезают. Эксперименты Тверски и других ученых выявили, что человеческий разум организует информацию, необходимую для создания географической карты, с использованием иерархии – например, когда мы смотрим на звезды. Издавна люди запоминали расположение звезд на небе благодаря созданию значимых смысловых структур – созвездий. Скажем, найти Полярную звезду намного легче, если сначала определить местонахождение Малой Медведицы и пройтись по ручке «ковша» до самого конца.

Вернемся теперь на землю. Тут мы тоже часто применяем похожую тактику. Вместо того чтобы запоминать точное место бесчисленных городов на карте, мы запоминаем расположение более крупных географических единиц, например штатов. Затем определяем, к каким штатам относятся города, и используем расположение штатов для поиска места, где находится город. Штаты, по сути, в данном случае, так же как созвездия, организуют города в смысловые структуры.

Такой подход изначально характеризуется многочисленными систематическими искажениями, что возвращает нас к тому, о чем мы говорили в начале главы. Большинство людей считают, что Рино находится к востоку от Сан-Диего, потому что рассуждают следующим образом: Сан-Диего расположен в Калифорнии, а Калифорния на Западном побережье. Рино – город в Неваде, а Невада восточнее Калифорнии. Следовательно, Рино должен находиться к востоку от Сан-Диего.

На самом деле это не так. Как видно на рисунке, южная оконечность Калифорнии смещена к востоку. (Обратите внимание на линии меридианов: Сан-Диего находится на 117º западной долготы, а Рино – на 119-м). Но запоминая форму Калифорнии, мы, как правило, спрямляем эту кривую, так же как парижане выпрямляют Сену.

Склонность подправлять неправильные формы окружающего мира, делая их более упорядоченными и симметричными, не ограничивается видимыми объектами, такими как река в Париже или улицы Нью-Йорка. То же самое происходит, когда мы читаем и даже слышим что-либо. Люди склонны выбрасывать из памяти неудобные детали и подробности и забывать, искажать и неверно интерпретировать факты, не согласующиеся с их четкой и ясной картиной мира.

 

Война духов

Возможно, самый известный пример подобной предвзятости можно найти в старой индейской легенде о войне духов, которая датируется концом XIX века. В оригинале она рассказана на языке катламет, диалекте индейского племени чинуки, жившего вдоль реки Колумбия между современными штатами Вашингтон и Орегон. К 1901 году, когда легенду перевели на английский и опубликовали, катламет практически исчез с лица Земли – исследователь Бюро американской этнологии сумел разыскать всего лишь трех говорящих на нем человек. Легенда дошла до наших дней только благодаря тому, что в один прекрасный день ее на противоположном конце планеты прочел психолог Кембриджского университета сэр Ф. Бартлетт.

Бартлетт считался в Кембридже белой вороной. Он был сыном сапожника и получил домашнее образование, так как родители мальчика полагали, что слабое здоровье (Бартлетт переболел плевритом) не позволяет ему ходить в школу. Впрочем, была у этого и хорошая сторона: юный Бартлетт мог читать что угодно и столько, сколько ему хотелось, и проводить время с пользой, гуляя по окрестностям, где он пристрастился наблюдать за людьми, занимающимися обычными, повседневными делами. Природная наблюдательность весьма позитивно сказалась на его будущей карьере. В отличие от многих своих коллег, подход Бартлетта к психологии базировался в основном не на научных теориях, а именно на наблюдениях за реальными людьми.

В начале XX века Бартлетт приступил к проведению экспериментов для изучения восприятия и памяти человека. По его убеждению, мы не просто пассивно созерцаем окружающий мир, интерпретация нами событий носит селективный и конструктивный характер. Он был убежден, что люди не видят и мало что запоминают из того, что, казалось бы, должно бросаться им в глаза. Впрочем, по мнению Бартлетта, многое из того, что, как мы думаем, видели и запомнили, на самом деле никогда не происходило. Более того, он считал, что на воспоминания влияет множество факторов, в том числе культура и традиции народа. Так, Бартлетт собрал целый ряд фактов, когда африканцы запоминали события, не имевшие для британцев особого значения и, следовательно, полностью забытые ими, и наоборот.

Но вернемся к легенде о войне духов. При проведении одного из экспериментов Бартлетт раздал текст легенды двадцати англичанам – семи женщинам и тринадцати мужчинам – и попросил их прочитать ее, а затем, спустя некоторое время, записать все, что они только смогут вспомнить. Он хотел узнать, как воспримут старую легенду американских индейцев англичане, живущие в XX столетии. Это в равной степени любопытно и по отношению к нам, людям XXI века, поэтому рекомендую вам потратить несколько минут и тоже прочитать ее. А если хотите почувствовать себя участником эксперимента Бартлетта, после того как прочитаете легенду, на некоторое время отложите книгу в сторону и подождите. Затем возьмите бумагу и ручку и запишите все, что вспомните из прочитанной истории. Потом сделайте то же самое еще раз через неделю после первого изложения и сравните варианты.

Итак, легенда, которую Бартлетт предложил прочитать участникам эксперимента.

Война духов [32]

Однажды ночью двое молодых мужчин из Эгулака отправились к реке, чтобы поохотиться на тюленей. Пока они были на реке, опустился туман и стало очень тихо. Вдруг они услышали боевые кличи и подумали: «Должно быть, это отряд воинов». Они вернулись на берег и спрятались за бревном. На воде появились несколько каноэ; охотники услышали шум весел и увидели, что одно каноэ приближается к ним. В нем было пятеро мужчин, которые обратились к ним со словами:

– Не поедете ли вы с нами? Мы хотели бы взять вас с собой. Мы идем вверх по реке воевать с тамошним народом.

Один из молодых охотников ответил:

– У меня нет стрел.

– Стрелы есть в каноэ, – сказали прибывшие.

– Я не поеду с вами. Меня могут убить. Мои домашние не знают, куда я пошел. Но ты, – он повернулся к своему спутнику, – можешь отправиться с ними.

Один из молодых людей уплыл с воинами, а другой вернулся домой.

Воины поплыли вверх по реке к селению, находившемуся по другую сторону Каламы. К воде спустились люди, и началось сражение; было много убитых. Вдруг молодой охотник услышал, как один из воинов сказал: «Скорее домой, этого индейца ранили». И тут он подумал, что они духи. Он не чувствовал боли, хотя они говорили, что в него попала стрела.

Каноэ приплыли назад в Эгулак, и молодой индеец, сойдя на берег, направился домой и развел огонь. И так изложил всем свою историю: «Вот как было дело. Я отправился с духами, и мы вступили в битву. Многие из наших погибли, и многие из тех, кто нападал, тоже. Духи сказали, что меня ранили, но я не почувствовал боли».

Рассказав все это, он замолк. Когда взошло солнце, он упал на землю. Что-то черное вышло у него изо рта. Его лицо исказилось. Люди вскочили и стали кричать.

Индеец был мертв.

Как обнаружил Бартлетт, пытаясь вспомнить легенду, участники эксперимента довольно сильно изменяли ее. Во-первых, они обязательно ее сокращали. При первом пересказе, как правило, в два раза. Во-вторых, выкидывали, изменяли детали и даже придумывали новые. Например, из воспоминаний многих людей начисто исчезло описание погоды (туманная и тихая), как и тюлени, на которых охотились индейцы. Зато появился лес, хотя в оригинале его не было и в помине. В некоторых пересказах мужчины стали братьями, в других – изменилось даже название легенды. В-третьих, поменялся язык – в целом незаметно, но весьма важным образом. Непривычные для современных англичан слова заменялись на более традиционные, тон повествования стал более простым, разговорным.

При первом пересказе участники эксперимента, как правило, сокращали легенду в два раза.

И наконец – возможно, это самое главное, – испытуемые рационализировали прочитанную историю. Бартлетт изначально предвидел, что старинная мистическая индейская легенда, скорее всего, поставит в тупик рациональных и рассудительных жителей британского Кембриджа XX века. Собственно, по этой причине он и выбрал для пересказа данное произведение. Ему хотелось выяснить, как «образованные и весьма интеллектуально развитые люди» воспримут историю, родившуюся «в культуре и социальной среде, чрезвычайно далеких от их собственных». В итоге исследователь пришел к выводу, что они справились с этой задачей не слишком успешно.

«С самого начала практически ни один участник эксперимента не был настроен просто принять и понять эту историю», – отметил Бартлетт. Вместо этого читатели старались подогнать ее смысл под свое рациональное видение мира. Например, один из них после прочтения уверенно заявил: «Тут явно описывается мечта о сокрытии убийства». Возможно, в его словах есть доля истины, а может, и нет. Но одно Бартлетт понял точно: когда происходит «подгонка» истории, ее форма меняется до неузнаваемости. «Очень быстро, – пишет ученый, – легенда начисто лишалась своей неожиданности, прерывистости и очевидной непоследовательности и сводилась к ординарному, скучному пересказу событий». Иными словами, история упрощалась, сглаживалась, упорядочивалась.

Подобное можно наблюдать и в повседневной жизни. Скажем, вы идете по проходу местного гипермаркета, толкая перед собой тележку и попутно разглядывая ценники. Как думаете, какие из них вы запомните и почему? Оказывается, при попытке вспомнить цены мы демонстрируем все тот же эффект «сокращения», который наблюдался в ходе эксперимента Бартлетта, когда участники пытались вспомнить прочитанную легенду. В частности, исследователи обнаружили, что каждая дополнительная цифра в цене снижает шанс, что вы ее вспомните, на 20 процентов. Даже если цены состоят из одинакового количества цифр. Следовательно, такая цена, как, скажем, 77,51 доллара (в английском языке это число состоит из восьми слогов), запомнится хуже, чем 62,30 доллара (тут всего пять слогов). Более простые, округленные цены лучше запоминаются, как и упрощенные, «спрямленные» географические карты и выхолощенные легенды.

 

Помните ли вы слова национального гимна?

Главный вывод, к которому пришел Бартлетт в ходе экспериментов, – в запоминаемом часто отражается характер того, кто запоминает. Иными словами, разные люди, увидев одну и ту же сцену, могут запомнить ее по-разному – и вовсе не потому, что у них лучше или хуже память, а из-за особенностей их личности. Как сформулировал вывод сам Бартлетт, процесс рационализации воспоминаний в целом, «как правило, обладает характеристиками, присущими работе человека, который этот процесс осуществляет, и напрямую связан с его конкретным темпераментом и характером».

Оказывается, запомнить что-либо дословно чрезвычайно трудно, даже если, как это было еще в начальной школе, вы читали текст сотни раз и всегда думали, что знаете его наизусть. Возьмите, например, американский гимн. Он не слишком длинный. В нем всего восемьдесят одно слово; его исполнение занимает чуть больше минуты. Но все ли слова вы знаете? Если хотите немного развлечься, возьмите ручку и лист бумаги и запишите все, что вспомните из текста гимна, стараясь при этом не петь его про себя. Затем проверьте себя, сравнив написанное с оригинальным стихотворением Фрэнсиса Скотта Ки (перевод приводится в конце этой главы).

Профессор Университета Дьюка Дэвид Рубин попросил однажды проделать это группу студентов старших курсов; оказалось, что молодые люди помнят в среднем всего тридцать два слова гимна родной страны.

Что же происходит с нашей памятью, когда слова кладутся на музыку? Рубин обнаружил, что, если он сначала проигрывал музыку гимна и только потом просил людей записать его слова, респонденты вспоминали уже в среднем не тридцать два, а целых пятьдесят два слова – не идеальный результат, но уже намного лучше.

В итоге Рубин и его коллега Ванда Уоллес пришли к выводу, что музыка, а конкретно мелодия, служит фактором, весьма мощно борющимся с забыванием. Помимо полезной ритмической информации мелодия подсказывает певцу длину строк и интонационные модели слов, что помогает ему вспомнить текст.

После проигрывания музыки «Звездного знамени» люди вспоминали в среднем не тридцать два, а целых пятьдесят два из восьмидесяти одного слова американского государственного гимна.

 

Какая часть того, что мы говорим, правдива?

Пересказ истории в собственном стиле изложения влияет на память практически так же, как музыкальное сопровождение, то есть устанавливает определенные ограничения на наши воспоминания, которые, в свою очередь, управляют тем, как мы реконструируем события. Например, рассказывая историю в юмористическом ключе, мы, скорее всего, опустим кое-какие детали или добавим что-нибудь от себя. При этом история станет не просто версией оригинального события, а самим событием; именно так мы его запомнили.

Когда вас спрашивают, как прошел день, что вы отвечаете? Конечно же, вы не станете перечислять человеку все, что с вами было, – Боже упаси, это ведь так скучно! Как же решить, что оставить, а что выбросить из своего рассказа? Короче говоря, как организовать бесконечное число фактов, имеющихся в нашем распоряжении?

Когда мы рассказываем историю в юмористическом ключе, она становится не просто версией оригинального события, а самим событием.

На этот вопрос ответила профессор Барбара Тверски, та самая, которая исследовала причины искаженного запоминания географического месторасположения. Исходя из ее данных, мы склонны организовывать повествование событий своей жизни приблизительно так же, как организуем звезды в небе, то есть иерархически, формируя из множества фактов, с которыми сталкиваемся, некие этапы или периоды.

«События происходят не на словах, – говорит профессор Тверски, – а одновременно во всех органах чувств человека. Например, став свидетелем автокатастрофы, вы сможете рассказать о ней только после события, при этом неизбежно уделите повышенное внимание одним моментам и полностью проигнорируете другие». Как следствие, утверждает исследователь, человек вынужден постоянно возвращаться в своих воспоминаниях назад и тем или иным образом упорядочивать историю, которую собирается рассказывать.

Пару лет назад Тверски вместе с коллегой Элизабет Марш из Университета Дьюка попросила студентов в течение нескольких недель ежедневно вести записи того, что они рассказывают окружающим. В частности, молодые люди должны были фиксировать основное содержание своих историй, слушателей (родители, сокурсники, другие люди) и цель рассказа (информировать, развлечь и прочее). Испытуемых также попросили отмечать, искажали ли они тем или иным образом свои истории, скажем, чтобы приукрасить или сгладить некоторые детали.

После подсчета результатов Тверски и Марш обнаружили, что большинство историй (58 процентов) были рассказаны с целью о чем-либо проинформировать слушателей. Обычно они посвящались общественным мероприятиям и пересказывались в среднем 2,7 раза. И того и другого ученые вполне могли ожидать. Неожиданной оказалась степень искажения. Студенты и сами признавались, что несколько приукрашивали истину, но на деле практиковали это гораздо чаще и масштабнее, чем думали. Тверски и Марш установили, что молодые люди добавляли, опускали, преувеличивали или преуменьшали разные факты в 61 проценте рассказанных историй. А между тем, когда их прямо спросили, как часто они это делали, участники эксперимента признавались в этом «грехе» только в 42 процентах случаев. Эта весьма существенная разница четко демонстрирует, что некоторые искажения настолько привычны для нас, что мы даже не задумываемся над тем, что, по сути, лжем.

Студенты добавляли, опускали, преувеличивали или преуменьшали разные факты в 61 проценте рассказанных историй.

Выяснилось, что в своих пересказах студенты чаще всего опускали те или иные существенные детали; это наблюдалось в 36 процентах случаев. Преувеличение и преуменьшение фактов встречались приблизительно одинаково часто, в 26 и 25 процентах историй соответственно. И наконец, 13 процентов рассказов представляли собой откровенную ложь – информацию, которая на самом деле не являлась частью события. Больше того, студенты адаптировали рассказы не только для своей аудитории, и главное – подгоняли под свои цели. Так, например, если история рассказывалась, чтобы сообщить определенную информацию, как правило, не преувеличивались факты, а вот преуменьшений и исключений важных деталей было предостаточно. Впрочем, если история рассказывалась ради развлечения, участники эксперимента поступали с точностью до наоборот: преувеличивали факты и добавляли яркие детали, но практически никогда не преуменьшали и не опускали важную информацию.

Некоторые результаты исследований Тверски и Марш на удивление точно согласуются с выводами другого, отдельного, исследования. В его рамках испытуемые в течение десяти минут общались с совершенно незнакомым человеком; общение записывалось на пленку. Потом записи проигрывались, и участникам предлагали оценить, какая часть из того, что они говорили, была чистой правдой. И 60 процентов из них признались, что в разговоре солгали.

 

Ложь или самопрезентация?

Чем же объяснить неистребимое стремление человека приврать? По мнению Тверски, частично это объясняется теми допущениями, которые мы делаем относительно целей рассказываемых нам историй. «Мы все жертвы англо-саксонской идеи, что любая беседа несет в себе информацию», – доказывала мне Тверски осенним днем по время прогулки по нью-йоркскому Центральному парку. Мне кажется, это не так, по крайней мере не всегда. По мнению профессора, во многих случаях разговор следует считать не инструментом донесения истины, а формой поведения, направленной на достижение конкретной цели.

Мы считаем разговор инструментом передачи информации, но это не всегда так. Иногда это форма подачи себя.

«Относясь к разговору как к форме поведения, мы ведем себя так, чтобы заставить людей думать о нас или поступать по отношению к нам определенным образом. Мы стараемся понравиться им, убедить их считать нас умнее, сильнее, лучше». В таком контексте, убеждена Тверски, целью разговора можно считать не донесение правдивой информации, а создание о себе определенного впечатления. В итоге точность отходит на второй план, а на первый выходит желание подать себя.

Если в историях, рассказанных студентами, содержался такой огромный процент искажений, то хочется спросить: понимали ли слушатели, что их вводят в заблуждение? Неопубликованные исследования Барбары Тверски и Дэнни Оппенгеймера из Принстонского университета позволяют предположить, что вполне вероятно, хотя, конечно, далеко не всегда. Ученые обнаружили, что слушатели принимали за чистую монету некоторые подтасовки и искажения в рассказе, но порой их радары «засекали» то, чего в действительности не было. В частности, в ходе последующего опроса слушатели сообщили исследователям о значительно большем числе преувеличений, чем признавались их рассказчики. Что же наталкивало людей на эту мысль? Оказывается, зачастую вовсе не сама история, а личность того, кто ее излагал. «Да она вообще любит драматизировать», – охарактеризовал одну из рассказчиц ее слушатель. «Он слишком много размахивал руками», – заявлял второй. «Он не стал бы рассказывать мне о наркотиках при родителях», – анализировал третий. Впрочем, что бы ни послужило подсказкой, в целом слушатели были далеко не так наивны и доверчивы, как думают многие из нас; они весьма точно определяли, когда рассказчик привирает, преувеличивает или недоговаривает. И что любопытно, мужчины проявляли гораздо больший скептицизм, чем женщины. «Несравненно больший», – утверждает Тверски.

Самый интересный эффект исследователи наблюдали не среди слушателей, а среди рассказчиков. Эксперимент Марш и Тверски показал, что, рассказывая истории, люди имеют обыкновение вводить в заблуждение не только других, но и самих себя. Ученые выявили, что коррективы, которые рассказчик вносит в повествование, внедряются в его память, причем настолько крепко, что нередко он сам «запоминает» то, чего не было в помине. В реальном мире данный эффект продемонстрировать трудно, но в лаборатории, где можно жестко контролировать условия, вполне возможно. Так, в рамках одного эксперимента студентам раздали вымышленные истории о двух новых соседях по комнате в общежитии, которых мы для простоты обсуждения назовем Майклом и Дэвидом. Оба были замечательными малыми, но при этом оба совершали весьма неблаговидные и раздражающие поступки, например проливали красное вино на ковер или надевали одежду соседа без спроса. Позже студентам предложили написать письмо о своих соседях по комнате. Одни письма должны были быть благожелательными и позитивными – участникам эксперимента предстояло убедительно рекомендовать соседа на членство в университетском братстве. Другие следовало составить в негативном ключе – авторам требовалось внушить коменданту студенческого общежития мысль, что соседа необходимо выгнать. После того как все письма были написаны, студентов просили вспомнить как можно больше из того, что им рассказывали об их новых соседях в самом начале. Их воспоминания часто совершенно не соответствовали истинному положению дел. Некоторые из тех, кто жаловался руководству общежития на Майкла, вспомнили, как тот пролил вино на ковер. Однако Майкл этого не делал, этим отличился Дэвид.

Мы с вами действительно часто верим собственной лжи, но, как утверждает профессор Бартлетт, делаем это невольно.

Мужчины проявляли в отношении услышанного гораздо больший скептицизм, чем женщины.

А теперь проверьте, сколько слов из восьмидесяти одного слова гимна Америки вы вспомнили правильно.