Образцовое заведение

Шестиэтажное мужское общежитие по адресу: Мельдеманштрассе 27 в Бригиттенау, 20-м районе Вены, открытое в 1905 году, было одним из самых современных в Европе. Его финансировал частный «Фонд имени юбилея императора Франца Иосифа I для поддержки народного жилья и благотворительных учреждений», существовавший за счёт пожертвований и принимавший крупные взносы от еврейских семейств, прежде всего, от барона Натаниэля Ротшильда и семьи Гутманов. Управление общежитием осуществляли городские власти.

Изумление вызвали уже первые чертежи проекта, представленные на выставке в «Кюнстлерхаус» — Венском доме художника. В этом общежитии не планировались общие спальни, для каждого из 544 потенциальных жильцов предусматривалась отдельная комнатка. Предполагалось создать идеальные санитарные условия и обеспечить постояльцам различные помещения общего пользования «для просвещения и досуга».

В районе Бригиттенау на самой окраине города открывались новые промышленные предприятия, рабочая сила пользовалась большим спросом, а прирост населения был самым высоким в Вене. С 1890 по 1910 год число жителей увеличилось с 37.000 до 101.000 человек. Прирост обеспечивали в основном молодые холостые мужчины, они приезжали работать на новых фабриках и за отсутствием дешёвого жилья снимали койку в какой-нибудь забитой до отказа рабочей квартире.

Считалось, что после постройки нового общежития число таких жильцов сократится, а семьи, нравственности которых угрожало проживание холостого постояльца, окажутся в безопасности. Это подчеркнул и князь Карл Ауэрсперг, главный попечитель фонда, во время визита императора Франца Иосифа в 1905 году: «Это мужское общежитие призвано на практике продемонстрировать, что можно успешно противостоять пагубной субаренде, а взамен душных и переполненных квартир предоставить холостым рабочим дом, который станет для них не просто недорогим пристанищем, но и местом, где они обретут возможность заботиться как о теле, так и о духе».

Плата за одно спальное место примерно соответствовала стоимости аренды одной койки и составляла всего 2,5 кроны в неделю. Проживание здесь могли себе позволить даже холостые подсобные рабочие или подмастерья с доходом в 1000 крон в год.

Венцы превозносили общежитие как «воплощение мечты о райском месте на земле» и «чудо красоты и дешевизны». Упомянутый выше журналист Эмиль Клегер решил это проверить, прикинулся бездомным, провёл в общежитии ночь и написал репортаж.

Дорога из центра города в Бригиттенау, на другую сторону Дунайского канала, особой радости ему не доставила. Клегер направился по Валленштайнштрассе. «Было около шести часов вечера, когда главная улица бедняцкого Бригиттенау становится для его обитателей чем-то вроде корсо. Вернувшись с работы, рабочие прогуливаются здесь со всеми чадами и домочадцами мимо слабо освещённых витрин, где зазывно выставлен всякий дешёвый хлам, снабжённый ценниками. На оживлённых перекрёстках, прислонившись к стенам домов, стоят подозрительные молодчики. И не одни, а с девицами…» Дальше пришлось идти переулками в «жуткой темноте, мостовая здесь в ужасающем состоянии, и фонарей так мало, что тебя не покидает ощущение опасности».

Электрификация района Бригиттенау в ту пору только-только началась. В 1-м (центральном) районе горели 321.396 электрических лампы, в 6-м, где вначале проживал Гитлер, — 77.076, а в Бригиттенау их было всего лишь 7523. Ещё более показательна разница в количестве ламп в ресторанах и кафе: в 1-м районе — 11.015, в 6-м районе — 3291, а в огромном 20-м (население более 100.000) во всех ресторанах и кафе зажигались всего 17 электрических ламп. С одной стороны, это указывает на весьма незначительное число подобных заведений в Бригиттенау, с другой стороны — на допотопную систему освещения: здесь всё ещё использовали керосин.

Наконец, Клегер отыскал новое общежитие: «Большая электрическая дуговая лампа над воротами — как путеводная звезда для спотыкающихся о кочки на распаханной земле людей. Общежитие производит величественное впечатление, если сравнить его с соседними домишками и голыми фабричными зданиями на заднем плане. Открываю ворота и, к моему удивлению, попадаю в вестибюль, который сделал бы честь приличному отелю. Меня окутывает приятное тепло». Общежитие располагало электрическим и газовым освещением, а вдобавок — ультрасовременным центральным паровым отоплением.

Журналист без каких-либо затруднений купил в кассе за 30 крейцеров (60 геллеров) талон на одну ночь. Далее Клегер описывает столовую на первом этаже: «И снова я приятно удивлён красотой помещения, освещённого двумя дуговыми лампами, стены здесь до середины облицованы бледно-зелёным кафелем».

Затем он отправился ужинать. «Я увидел, как пронесли приличный кусок свиного жаркого с гарниром, который в меню стоил 19 крейцеров. Комплексный обед можно заказать за 23 крейцера, суп — за 4 крейцера». (1 крейцер старого австрийского гульдена соответствовал 2 геллерам новой австро-венгерской кроны). Блюда, которые попробовал Клегер, «все без исключения очень хороши». В среднем жильцы тратили на питание в общежитии (завтрак, ужин и лёгкие закуски в течение дня) всего полкроны в день, то есть 15 крон в месяц, — самая низкая в то время цена за стандартный пансион.

Клегер описывает постояльцев общежития: «Ежеминутно открывается дверь, и входят плохо одетые люди, чаще всего с сумкой подмышкой. Видно, что большинство из них несказанно устали». Днём большая часть жильцов на работе, в обеденное время здесь тихо. А вечером, «обычно до половины одиннадцатого», царит «весёлая, оживлённая, но ничуть не шумная суета».

Для желающих предусмотрены кухонные ниши с газовой плитой и посудой. Создавались «кухонные союзы»: безработный жилец оставался в общежитии, делал покупки и готовил для нескольких рабочих, за что получал еду бесплатно. Гитлер сначала тоже попытался готовить, но без особого успеха: молочный суп по верхнеавстрийскому рецепту, который он с гордостью поставил на стол, свернулся и скорее походил на сыр, как воспоминает Райнхольд Ханиш.

Обойдя всё общежитие, Клегер докладывал: «Тут же, рядом со столовой находится просторная и очень мило обставленная читальня с двумя залами, для курящих и для некурящих. К услугам жильцов — ежедневные газеты, а также библиотека, в основном беллетристика и научно-популярная литература. Есть и письменные столы, где лежат все необходимые принадлежности для писем». Воскресенья, вторая половина дня, посвящаются развлечениям и образованию, здесь проводятся концерты и чтения. В подвальном этаже расположены помещения для чистки одежды и обуви, камеры хранения, стойки для велосипедов, сапожная и портняжная мастерские.

Санитарные условия образцовы. Врач-терапевт бесплатно ведёт приём и лечит лёгких больных в местном «лазарете». Как и во всех остальных общежитиях, здесь имеются дезинфекционные камеры для выведения вшей у новоприбывших. Рядом с умывальными обустроена комната для бритья и ванная комната с 16 душами, 4 ваннами и 25 ножными ваннами. Ванна стоит 25 геллеров, примерно в три раза дешевле, чем в общественной бане. В 1910 году, во время эпидемии холеры, это оказало обитателям огромную услугу: страшная болезнь пощадила мужское общежитие, заселённое до отказа.

В спальное отделение, занимавшее четыре верхних этажа, пускали с 8 часов вечера, покинуть его следовало до 9 часов утра. Этажи состояли из длинного ряда крошечных спаленок площадью 1,40 на 2,17 метра. В каждой умещались кровать, столик, вешалка и зеркало. У постоянно проживающих жильцов постельное бельё меняли каждую неделю, у постояльцев на одну ночь — ежедневно, как в гостинице. Особая роскошь — дверной замок и электрическая лампочка в каждой комнате. Скорее всего, Гитлер впервые в жизни поселился в комнате с электрическим освещением.

Жильцы в общежитии сменялись постоянно, но они все были примерно одного возраста и социального происхождения: около 70% — мужчины до 35 лет (самым молодым — 14 лет). Наиболее многочисленную профессиональную группу (70%) составляли рабочие и подсобные рабочие, занятые преимущественно в металлургической отрасли, — слесари, кузнецы, токари по металлу, литейщики. Встречались и другие профессии и категории граждан: возницы, прислуга в магазине, официанты, подмастерья, садовники, много подёнщиков и безработных, а ещё — разорившиеся дворяне, невостребованные артисты, разведённые и банкроты. 80% жильцов имели годовой доход менее 1200 крон и, соответственно, не платили подоходный налог.

Общежитие представляло собой многонациональное государство в миниатюре: 43,5% постояльцев — выходцы из Нижней Австрии и Вены, 23% — из Богемии и Моравии, 11,6% — из Венгрии, по 2–3% — из Штирии, Верхней Австрии (в том числе и Гитлер), Галиции и Силезии, ещё меньший процент — из Хорватии и Славонии, Тироля, Буковины, Австрийского Приморья, Зальцбурга, Далмации и Боснии. Иностранные граждане: 4,5% из Германской Империи, 1,3% — из Италии и 0,9% — из России.

Здесь, как и во всей двуединой монархии, разделение по национальному и политическому признакам оказывалось делом сложным и неоднозначным. Вот случайно обнаруженный пример. В августе 1909 года, во время беспорядков, устроенных немецкими националистами, которые выступали против проживавших в Вене чехов, арестовали постояльца мужского общежития: он швырнул камень в караульное помещение. В архиве Венского отдела регистрации по месту жительства сохранилась информация об этом человеке по имени Вильгельм Мандль. Иудей из Венгрии, фотограф, ранее судимый, на три года старше Гитлера, десятилетиями обитал то в мужских общежитиях, то в ночлежках. Иудей Мандль попал в газеты как агрессивный немецкий националист — это даёт нам представление о многосложности императорской и королевской монархии, «Вавилона народов». Надо полагать, столь же неспокойной была и жизнь в многонациональном мужском сообществе.

Реклама мужского общежития

Управляющие мужским общежитием (сначала Иоганн Канья, с июля 1910 года — Роберт Шаффер) внушали страх и почтение. Управляющий жил здесь же, в общежитии, и следил за соблюдением дисциплины, чистоты и спокойствия. Появление женщин даже в общих комнатах строжайшим образом запрещалось. Нарушение правил каралось выселением.

Летом 1910 года в рабочем районе Хернальс (Вурлитцергассе 89) открылось второе подобное общежитие (где Гитлер никогда не жил, вопреки некоторым утверждениям). Однако эти приюты, предлагавшие в общей сложности 1434 спальных мест, даже отчасти не покрывали существующую потребность в жилье. Более 80.000 человек снимали койку, а ещё больше — находились в поисках жилья. В 1911 году почти все жильцы общежития на Мельдеманштрассе (514 из тогдашних 560) проживали здесь непрерывно уже более года, так что для новых постояльцев места не было. От такого жилья никто без особых причин не отказывался.

 

Производство картин

Гитлер, которому теперь почти 21 год, сидит в тихой и безупречно чистой читальне мужского общежития, в зале для некурящих, и рисует. Рядом с ним трудятся и другие надомные работники: переписчики нот, рисовальщики адресных указателей и прейскурантов. Кто-то вырезает из картона открытки и украшает их гербами и монограммами, кто-то выписывает из газет имена и адреса тех, у кого недавно состоялась помолвка, чтобы продать сведения мебельным фирмам. Другие погружены в чтение газет и книг. Остальные играют в шахматы или домино, разговаривают, спорят, наблюдают за работой соседей. Кто-то приходит, кто-то уходит.

Производство и продажа картин идут хорошо. Впервые в жизни Гитлер способен прокормить себя сам. Тщеславия художника у него как будто и не наблюдается. Искусство ради заработка (так скажет он позже — правда, не о собственном творчестве) — это наёмный труд по заказу потребителя, то же самое, что искусно сделанный кондитером торт или булочка, которую пекарь присылает к утреннему кофе.

Вид на площадь Михаэлерплатц в XVIII веке, копия «А. Гитлера». Слева во времена Гитлера уже стоял дом Лооса

Ханиш сбывает акварели уже не только гостиницам, но и ремесленникам — например, багетчикам, которым нужны картины, чтобы выставить рамы в витринах в более выгодном свете. В апреле 1910 года обойщик Карл Пихлер из рабочего района Хернальс (Хернальсер Хауптштрассе 30) заказывает копии двух картин, изображающих весенний и осенний пейзажи, точно установленных размеров. Картины предназначались для спинки старинного дивана по обе стороны от расположенного посередине зеркала. Позже Гитлер получает заказы ещё и от стекольщика Самуила Моргенштерна.

Гитлер изображает то, что нравится туристам, прежде всего, виды Вены: собор Святого Стефана, церкви Миноритскирхе, Шоттенкирхе и Карлскирхе, ратушу и парламент. Социальную нотку добавляет «Ратценштадль» («Крысиный город»), обедневший квартал в 6-м районе. Все картины — копии чужих работ, чаще всего, эстампов Шютца XVIII века. «С натуры», по словам Ханиша, Гитлер рисовать не умеет. Однажды они получили заказ: изображение Гумпендорфской церкви. Но похожих картин не нашлось, и рано утром они вдвоём отправились делать наброски. У Гитлера нашлись отговорки: мол, слишком холодно, пальцы окоченели. Картина так и не состоялась.

Дочь багетчика Якоба Альтенберга жаловалась на низкий художественный уровень работ Гитлера: «Самые дешёвые из всех наших товаров, ими интересовались только туристы, высматривавшие грошовые венские сувениры».

С 1933 по 1945 годы картины Гитлера, разумеется, считали великими шедеврами. Культ художнического прошлого фюрера и взлёт цен на его картины достигли таких масштабов, что он сам вынужден был вмешаться, не желая позориться перед специалистами. В 1944 году, когда цена за «настоящего Гитлера» достигла 10.000 марок, он сказал фотографу Генриху Гофману, своему близкому знакомому: Больше, чем 150–200 рейхсмарок эти вещи не стоят, даже сегодня. Платить больше — это безумие. Я ведь не собирался становиться художником, я рисовал эти картины, только чтобы заработать на жизнь и иметь возможность учиться. По-настоящему ценил он лишь свои старые архитектурные наброски, но большинство из них были утрачены. 28 марта 1938 года он полностью запретил публикацию своих работ.

В венский период жизни Гитлера за картину дают лишь 3–5 крон, то есть — по 2–3 кроны на каждого. Часть выручки Гитлер тратит на краски и прочие материалы. Чтобы обеспечить жизнь себе и Ханишу, ему надо рисовать хотя бы по одной картине в день, но он этого не делает. Теперь друзья могут позволить себе жить в общежитии, на еду тоже хватает, но денег на одежду и обувь не остаётся. Ханиш настаивает: нерасторопный Гитлер должен работать быстрее. Настаивает с такой силой, что дружба идёт на убыль. Ханиш с возмущением наблюдает, как Гитлер всё больше сближается с другим обитателем общежития — Йозефом Нойманом. По данным Венского отдела регистрации, Нойман родился в 1878 г. в Феслау, Нижняя Австрия. Он на одиннадцать лет старше Гитлера, холост, иудей, по профессии чистильщик меди. С 29 января по 12 июля 1910 года зарегистрирован в мужском общежитии на Мельдеманштрассе. Нойман, по словам Ханиша, торгует самыми разными товарами, вместе с евреем-старьёвщиком, уличным торговцем. Ханиша особенно раздражает, что они теперь тоже продают картины Гитлера, лишая его самого источника дохода.

 

Дискуссии в читальне

Позже Ханиш не скупится на критику, утверждая, что Гитлер был слишком «ленив» и не собирался работать с утра до вечера. У него находились более важные занятия: «По утрам, прежде чем начать работу, он обязательно читал все новые газеты. А если вдруг кто-то принесёт ещё одну, так он непременно и её прочитает». В читальне общежития предлагали целый ряд газет, в основном, не имеющих отношения к политике: «Иллюстрирте Кронен-Цайтунг», «Фремденблатт», официальную «Винер Цайтунг». А поскольку общежитие находилось под контролем городских властей, также и христианско-социальные, и католические: «Ди Райхспост», «Дойчес Фольксблатт», «Остеррайхишер Фольксфройнд», «Бригиттенауер Бециркс-Нахрихтен».

По воспоминаниям Ханиша, Гитлер проводил большую часть рабочего времени, выступая с речами и участвуя в политических дискуссиях: «Гитлера невозможно было заставить работать. Я с самого утра бегал по рамочникам и обойщикам, а он оставался в общежитии, чтобы рисовать. Но тут же начинались разговоры про политику, и ораторствовал обычно он. Когда я вечером приходил домой, мне не раз приходилось отбирать у него зажимную раму, которой он размахивал над головой, выступая с какой-нибудь речью».

В общежитии Гитлер высказывается на те же темы, что и в 1908 году перед Августом Кубичеком. По воспоминаниям Ханиша, он с большим уважением говорит о Готфриде Земпере и Карле Мае, нападает на католическую церковь и иезуитов, рассуждает о революции «1848 года и охотно рассуждает об Артуре Шопенгауэре, любимом философе немецких националистов. Однажды пожилой сосед, по прозвищу «Профессор», спросил, читал ли тот Шопенгауэра. «Гитлер покраснел как рак и сообщил, что немного читал. Старик на это заметил, что следует рассуждать только о тех вещах, в которых разбираешься». После этого Гитлер стал осторожнее.

В общежитии Гитлер открыто говорит о том, каких политиков ценит. Ханиш сообщает: «Он был большим поклонником Шёнерера. Ещё ему был близок Карл Герман Вольф». Шёнерер, лидер пангерманцев, и Вольф, лидер немецких радикалов, представляли в Габсбургской монархии экстремистские немецкие националистические партии.

Гитлер явно восхищается самым популярным политиком Вены — это д-р Карл Люэгер, бургомистр и христианский социалист. По словам Ханиша, в день смерти Люэгера (на Пасху 1910 года) Гитлер «как пьяный» воодушевлённо пересказывал ему фильм про народного трибуна, который красноречием увлёк за собой массы. «Гитлер заявлял: вот так можно создать новую партию! Я не принял эти слова всерьёз и посмеялся над ним… Сказал, что нет смысла увлекаться подобными идеями, ведь он нисколько не похож на основателя политической партии, ему попросту надо заняться серьёзным делом». Впрочем, фильм «Туннель», который, по утверждению Ханиша, послужил поводом для разговора, сняли позже — в 1915 году.

В мужском общежитии, как и повсюду в двуединой монархии, обсуждались национальные проблемы. По словам Ханиша, Гитлер занимал по этому вопросу жёсткую централистскую позицию, как и сторонники Шёнерера. Он поддерживал политику Берлина в отношении польского меньшинства Германской империи и будто бы даже одобрял насильственную денационализацию немецкого меньшинства в Венгрии. «Гитлер говорил, что это неизбежно. Государство в пределах своих границ должно стремиться к созданию общества, единого по национальности». Ханиш продолжает: «Меня раздражало, что Гитлер всегда становился на сторону государства. Будь то дискуссия о безжалостной политике мадьяризации, будь то национальная политика в Познани или Верхней Силезии, — Гитлер всегда одобрял насильственные меры, провозглашая их необходимыми для благополучия государства». Сам Ханиш в таких дискуссиях всегда доказывал обратное, «но возражать было бесполезно: Гитлер очень громко кричал». Позже Гитлер-политик не уставал критиковать федералистский принцип Габсбургов в отношении коронных земель, весьма различных между собой. Так, выступая в Мюнхене в 1923 году, он говорил: Австрии не хватает духа, необходимого для сохранения государства… Почему Австрия не германизировала Триест? Здесь нужен железный кулак, железная воля, а их не было. Почему? Потому что пресса проповедовала гуманность и демократию. Но с помощью гуманности и демократии ещё не колонизовали ни одну страну.

По словам Ханиша, в 1910 году велись споры об императрице Елизавете, которая установила памятник Генриху Гейне на острове Корфу. Это сообщение поначалу сбивает с толку, ведь Елизавета, супруга императора Франца Иосифа, была убита ещё в 1898 году. И всё же Ханиш говорит правду. В 1910 году жаркие споры о Елизавете действительно разгорелись с новой силой, потому что кайзер Вильгельм II купил её дворец «Ахиллеон» на острове Корфу и, яро ненавидя Гейне, первым делом приказал убрать установленную по приказу Елизаветы статую. Австрийская императрица ещё при жизни подвергалась жестоким нападкам из-за восторженной любви к Гейне, и её тоже причисляли к «прислужникам евреев». По антисемитской прессе и на этот раз прокатилась волна публикаций, поносящих Гейне. Если верить Ханишу, молодой Гитлер встал на защиту поэта. Сожалел, что Германия не удостоила его памятника по заслугам. «С идеями Гейне он, правда, не согласен, но сочинения его заслуживают уважения», — будто бы заявил Гитлер.

На основании этого, как и других сходных высказываний молодого Гитлера, можно сделать вывод: его интересовала проблема антисемитизма; на него оказывали влияние товарищи по общежитию, евреи. По словам Ханиша, Гитлер цитировал притчу о трёх перстнях из «Натана Мудрого» Лессинга. Он называл евреев первой цивилизованной нацией, поскольку они первыми отказались от политеизма в пользу единобожия. Он будто бы даже оспаривал, что капиталисты-евреи занимаются ростовщичеством, и подчёркивал, что большая часть капитала находится в руках христиан, а на ростовщичестве наживается дворянство, используя посредников-евреев. Гитлер даже восхищался благородством евреев и приводил великие примеры из прошлого: например, Йозеф Зонненфельс во времена императрицы Марии-Терезии отменил пытки. Если в ход шёл традиционный аргумент, что евреи, мол, неспособны создавать произведения искусства, Гитлер возражал, вспоминая Феликса Мендельсона-Бартольди и Жака Оффенбаха.

Более всего Гитлер будто бы восхищался тем, что при всех гонениях евреи сумели выжить. Он превозносил Ротшильда, который отказался сменить вероисповедание ради приглашения ко двору. Ханиш вспоминает, как на вечерних прогулках они спорили о Моисее и о десяти заповедях; Гитлер восхищался ими как основой всей последующей цивилизации.

С Нойманом Гитлер по-дружески спорит о сионизме. Ханиш сообщает: «Нойман говорил: для страны будет большим несчастьем, если евреи покинут Австрию, они ведь заберут с собой весь австрийский капитал. Гитлер возражал: этого не произойдёт, потому что деньги конфискуют, ведь они не еврейские, а австрийские. А Нойман, как всегда, пошутил: «И всё-таки это несчастье для Австрии, ведь если евреи уедут за Красное море, то опустеют все кафе в Леопольдштадте»». В ту пору в обществе горячо обсуждался вопрос о том, что произойдёт с имуществом евреев, если дойдёт до их «исхода» из Европы в Палестину.

Согласно Ханишу, в общежитии бурно обсуждали и ещё одну злободневную тему — обвинения в ритуальном убийстве. Очевидно, он имеет в виду акцию, инициированную либералами (в их числе Томашем Г. Масариком и пацифисткой Бертой фон Зутнер). Они выступали за пересмотр результатов судебного процесса 1899 года против Леопольда Хильзнера, подмастерья сапожника из Моравии — его обвиняли в ритуальном убийстве. Либералы хотели доказать его невиновность, а заодно и бессмысленность обвинений в ритуальных убийствах как таковых. Акцию поддержали либеральные печатные издания, а также «Союз противодействия антисемитизму». Но антисемиты всех национальностей, от пангермцев до чешских национальных социалистов, настаивали на законности приговора. В этом споре молодой Гитлер, по утверждению Ханиша, также встаёт на сторону противников антисемитов, сомневается в справедливости приговора и полагает, что «это полный бред, необоснованная клевета».

Ханиш явно ревнует своего приятеля к другим знакомым и создаёт впечатление, что Гитлер в тот период полностью подпал под влияние еврея Ноймана. Однако однозначно утверждать, что Гитлер всегда выступал в поддержку евреев, нельзя. Как-то один баварец, бригадир строителей, недоумённо спросил, почему это евреи в любом народе всегда остаются чужими, а Гитлер якобы ответил: «Это потому, что они отдельная раса. Они даже пахнут по-особому». Гитлер якобы считал, что потомки евреев часто склонны к радикализму и терроризму. «А ещё он говорил, что талмуд разрешает евреям обсчитывать всех, кто не еврей» — эти слова попадались практически во всех антисемитских газетах того времени. По утверждению Ханиша, Гитлер также любил повторять, что цель оправдывает средства, и широко использовал антисемитские идеи в своей «партийной программе», которую они, судя по всему, тогда много обсуждали.

Приведённые высказывания Гитлера настолько противоречивы, что о твёрдых убеждениях речь пока идти не может (возможно и потому, что пересказывающий их Ханиш мало интересовался политикой). Но ясно одно: Гитлер в возрасте 21 года, всерьёз интересуясь и еврейским вопросом, и антисемитизмом, черпает свои знания не только из антисемитских источников.

В 1930-е годы Ханиш рассказывает (явно с антисемитским намёком и с целью скомпрометировать самого известного антисемита эпохи в глазах его приверженцев), что Гитлер носил тогда длинный пиджак, который Нойман не смог продать в еврейском квартале и подарил ему. Пиджак этот по описанию напоминал кафтан, хотя другие очевидцы описывают его как «старый парадный сюртук» или «чёрное платье погорельца». Так или иначе, у пиджака были длинные фалды, и жильцы общежития подшучивали над необычной деталью одежды Гитлера, бодро рассуждающего о политике. Так, один сосед привязал длинные фалды к скамейке, пока другой спорил с Гитлером. «Все, как обычно, ему противоречили, а он такого терпеть не мог. И вот он вскакивает на ноги и с жутким грохотом тащит скамейку за собой… Приходя в возбуждение, Гитлер уже не контролировал себя. Он кричал и дико размахивал руками». Ханиш с насмешкой замечает, что разглагольствующий о политике Гитлер служил для жильцов общежития «своего рода развлечением. Споры велись постоянно. Зачастую общежитие выглядело так, словно там проходила предвыборная кампания». Однако в спокойном состоянии Гитлер, по словам Ханиша, совсем другой: полный самоконтроль, хорошие манеры и разговор скорее чопорный.

Ханиш идёт ещё дальше, утверждая, что Гитлер носил на затылке невероятно засаленную и негнущуюся шляпу. Волосы у него были длинные, спутанные, и он отпустил себе бородку — «такую редко носят христиане, но такую часто можно увидеть в Леопольдштадте или в еврейском гетто». В другом месте Ханиш, явно ориентируясь на антисемитскую риторику, пишет, что Гитлер в то время выглядел очень по-еврейски: «У него и стопы были широкие, как и должны быть у тех, кто ходил по пустыне».

По словам Ханиша, новые друзья Гитлера по мужскому общежитию были сплошь евреи. Ханиш называет их имена, достоверность этого высказывания легко проверить с помощью данных Венского отдела регистрации по месту жительства. Упоминаемый Ханишем одноглазый слесарь «по имени Робинзон» (он получал пенсию по инвалидности и часто выручал Гитлера) — это Симон Робинзон, родившийся в 1864 году в Леско, в Галиции, иудейского вероисповедания, помощник слесаря. В период с 19 января 1912 года по 27 ноября 1913 года он проживал (с перерывами) в мужском общежитии на Мельдеманштрассе.

В архиве Венского отдела регистрации сохранились и данные друга Ноймана, который помогал Гитлеру с продажей картин, как сообщает Ханиш. Это Зигфрид Лёффнер, родившийся в 1872 году в Иениклау (сегодня — Ветреный Еников) под Иглау в Моравии, иудей, торговый представитель. В богемском Теплице у него остались жена и двое детей, с 1914 года он считался разведённым. 30 сохранившихся свидетельств о регистрации за годы с 1914 по 1936 подтверждают его проживание в различных мужских общежитиях Вены. Сведения о периоде до 1914 года по неизвестным причинам отсутствуют.

 

Совместные развлечения

От разного рода увеселений Гитлер обычно держится в стороне. Он не принимает участия в популярных вечерних попойках; видимо, он уже в то время был противником алкоголя, что подтверждает и Кубичек. Тогда же из-за нехватки денег он бросает курить: Я выбросил мои сигареты в Дунай и больше никогда к табаку не прикасался. В 1942 году в «Волчьем логове» он с гордостью заявляет: Я убеждён — если бы я курил, я не вынес бы того груза забот, который столь долгое время лежит на моих плечах. Возможно, именно этому немецкий народ и обязан своим спасением!

Молодой человек не принимает участия в разговорах о женщинах, а потому слывёт чудаком, который к тому же жалко одет, но с удовольствием демонстрирует, что он «лучше» других. Вечером после восьми часов, когда открываются спальни, он уединяется в своей «роскошной» комнате с электрическим освещением, и начинается его вторая жизнь, о которой остальные даже не подозревают, — наступает время его ночных «штудий». Кстати, привычка работать по ночам сохранится у Гитлера на всю жизнь. Наверное, придётся поверить тому, что написано об этом времени в «Моей борьбе»: Я рисовал ради хлеба, а учился ради удовольствия.

Гитлер редко принимает участие и в совместных «выходах». Ханиш рассказывает, как однажды они вместе гуляли в Пратере и прокатились на модной тогда американской «театральной железной дороге». Она вела внутрь «пещеры», в нишах которой были представлены сцены из опер, с граммофонных пластинок звучала соответствующая музыка, в частности, сцена из «Тангейзера». По дороге домой Гитлер принялся пересказывать товарищам сюжет и пропел несколько пассажей. «Возбуждённый, как обычно, он смог только что-то прожужжать, сопровождая всё это активной жестикуляцией… Он восторгался Вагнером и порой говорил, что опера — это самое лучшее богослужение».

На «театральной железной дороге» была представлена и сцена из «Волшебной флейты» Моцарта. Но Гитлер сказал, что Моцарт принадлежит старым сентиментальным временам и уже устарел. А вот Вагнер — это борец! К тому же в большом оркестре занято больше людей. Аттракцион в Пратере, должно быть, служил теперь Гитлеру утешением, он же не мог позволить себе пойти в оперу.

В Пратере гуляли и развлекались «маленькие люди». Здесь проводили редкие часы досуга и чешские служанки (по правилам, прислуге раз в две недели полагалось семь часов свободного времени), они встречались на танцах с кавалерами: солдатами, рабочими и ремесленниками. Писатель Феликс Зальтен так описывал Пратер: «Молодёжь, которая не знает куда приткнуться в огромном городе, одинокая и потерянная в круговороте этой бурлящей жизни, находит здесь, в задымленном прокуренном зале, кусочек родины… Здесь, как нигде, расцветают основные человеческие инстинкты: у мужчин — влечение к женщинам, у женщин — влечение к мужчинам… Все в зале пышут молодостью, вожделением, дурманом и пьяным угаром». По словам Кубичека, Гитлера возмущала царившая в Пратере атмосфера всеобщего «хмельного блаженства» и «пьяных сантиментов».

Надпись на иллюстрации — «Вена. Пратер»

Кубичек рассказывает об их совместном посещении Пратера, где Гитлеру не понравилось: «Он не понимал людей, которые разбазаривают драгоценное время на такую ерунду. Услышав, как публика у балаганчика с аттракционом взрывалась от хохота, он качал головой, возмущаясь эдакой глупостью, и сердито спрашивал меня, понимаю ли я, почему эти люди смеются… К тому же у него вызывала сильное отвращение наводнявшая Пратер толпа — венцы, чехи, венгры, словаки, румыны, хорваты, итальянцы и бог ещё знает кто… Он физически не переносил эту пёструю массу, заполнявшую Пратер. Он, конечно, сопереживал маленьким людям, но старался держаться от них как можно дальше».

 

Ссора с Ханишем

Ханиш пишет, что на Пасху 1910 года он получил за один большой заказ 40 крон и разделил их с Гитлером. После этого Гитлер исчез из общежития вместе с Нойманом и появился снова только неделю спустя. Этот факт подтверждается данными свидетельств о регистрации: 21 июня 1910 года Гитлер съезжает из мужского общежития и 26 июня заселяется вновь. Дело, значит, было не на Пасху, а на Троицу 1910 года. Нойман пренебрегает долгой процедурой снятия с учёта и повторной регистрации и всё это время числится в общежитии.

Как и, главное, где друзья проводят это время, неизвестно. На расспросы недовольного Ханиша, Гитлер по возвращении ответил только, что они с Нойманом осматривали город и ходили по музеям. Ханиш начал торопить с выполнением заказа, Гитлер сказал, что ему нужно отдохнуть: он, в конце концов, не кули. И от 20 крон уже ничего не осталось.

Возможно, Гитлер, который к тому времени явно охладел к Ханишу, говорил неправду. Возможно (хотя недоказуемо и не подтверждено родственниками), в эти июньские дни он сам, или вместе с Нойманом, ездил в Вальдфиртель проведать «тётушку Хани». Ведь несколькими месяцами раньше она помогла ему выбраться из страшнейшей нужды, отправив переводом 50 крон, и он, должно быть, состоял с ней в переписке. Тётя несколько месяцев спустя скончается от диабета, в июне она, скорее всего, уже болела. Доказательством визита в Вальдфиртель может служить акварель с видом Дёллерсхайма, которую Гитлер позже подарит Йозефу Геббельсу в знак особой благосклонности. А вот акварели «Родной дом Гитлера в Вальтершлаге» и «Кладбище в Шпитале, могилы моих родственников», датированные 1910 годом, — подделки.

Нойман, которого Ханиш назвал настоящим и самым близким другом Гитлера, уехал из Вены, согласно свидетельству о регистрации, 12 июля 1910 года. По словам Ханиша, он с большим энтузиазмом говорил о Германии и предлагал Гитлеру ехать вместе. Но Гитлер не решился. Далее о Ноймане ничего не известно. Судя по данным отдела регистрации, Нойман вернулся в Вену в августе 1914 года (очевидно, в связи с началом войны). Затем его след теряется.

После отъезда Ноймана отношения между Ханишем и Гитлером близятся к разрыву. По словам Ханиша, Гитлер пишет картины всё реже, и это, возможно, указывает на существование иного источника денег, а именно — денежных переводов от тёти. Тогда Ханиш решил сам выполнять заказы, рисовать и делать гравюры, то есть превратился из партнёра в конкурента.

Гитлер что-то заподозрил и потребовал от Ханиша список заказчиков, Ханиш отказался его предоставить. Позже он признается, что получил большой заказ от Альтенберга, вообще-то предназначавшийся Гитлеру. Гитлер так и не узнал про этот заказ на силуэты из золотой фольги на стекле; подобная работа, кстати, останется постоянным источником дохода для Ханиша вплоть до 1930-х годов.

В июле 1910 года дело доходит до ссоры. Ханиш пишет: «Я назвал его голодарем, а он меня — лакеем, потому что однажды я рассказал ему, что был в Берлине слугой. Я ответил: по крайней мере, я не увиливаю от работы». После этого Ханиш решил работать самостоятельно и съехал из мужского общежития.

Три недели спустя Ханиш случайно встретил в 4-м районе, Видене, старого знакомого — «продавца открыток по имени Лёффлер [sic], еврея, который тоже жил в мужском общежитии. Он дружил с Гитлером. Я поинтересовался, что нового в общежитии, а он обвинил меня в том, что я якобы присвоил картину Гитлера». Речь шла о выполненном с особой тщательностью виде парламента, за который Гитлер рассчитывал выручить больше обычного. Скорее всего, они встретились в магазине Альтенберга, торговца рамами, на Виденер Хауптштрассе, оба снабжали его продукцией, только теперь уже в качестве конкурентов. Лёффнер — а это был, вне всякого сомнения, тот самый друг Ноймана — продавал магазину работы Гитлера.

Ханиш продолжает рассказ о встрече с Лёффнером: «Мы принялись ожесточённо спорить. В эту минуту мимо проходил полицейский, Лёффлер сказал ему, в чём дело, и тот забрал нас в участок. У меня не было документов, и меня задержали». Конечно же, Лёффнер был на стороне Гитлера, он написал заявление на Ханиша, обвинив его в присвоении имущества. А Ханишу не повезло: выяснилось, что он живёт под чужим именем. Согласно данным Венского отдела регистрации, 13 июля 1910 года Ханиш зарегистрировался в мужском общежитии на Вурлицергассе как Фриц Вальтер. Ханиш будто бы назвался чужим именем, зная, что Гитлер вспыльчивый человек, и боясь, что тот его найдёт и «сядет ему на шею, если по причине своей лености потеряет место в мужском общежитии».

Полицейский протокол, составленный 4 августа 1910 года в императорско-королевском комиссариате полиции венского района Виден, позже попадёт в партийный архив НСДАП: «Зигфрид Лёффнер, торговый агент иногородней фирмы, проживающий в 20-м районе по адресу Мельдеманштрассе 27, сообщает: «От одного художника в мужском общежитии я узнал, что задержанный продал его картины и присвоил себе деньги. Я не знаю имени художника, знаю его только по мужскому общежитию, где он всегда появлялся в компании задержанного»». Почему Лёффнер сказал, что не знает имени Гитлера, остаётся загадкой. Возможно, таким образом, он хотел сделать свои показания более правдоподобными или действовал по инструкции Гитлера.

5 августа 1910 года Гитлера допросили в комиссариате района Бригиттенау. Этот протокол тоже сохранился: «Адольф Гитлер, живописец, род. 20.04.1889 в Браунау, свидетельство уроженца Линца, католик, холост, проживающий в 20-м районе по адресу Мельдеманштрассе, 27, сообщает: «Это неправда, что я посоветовал Ханишу зарегистрироваться под именем Вальтер Фриц, я и знал его только как Вальтера Фрица. У него не было средств к существованию, и я давал ему свои картины, чтобы он их продавал. От выручки он всегда получал пятьдесят процентов. Вот уже около двух недель Ханиш не появляется в общежитии, присвоив себе мою картину «Парламент» стоимостью 50 крон и акварельный рисунок стоимостью 9 крон. Единственный документ, который я у него видел, — это не вызывающая доверия трудовая книжка на имя Фрица Вальтера. Я знаком с Ханишем по приюту в Майдлинге, где я его однажды встретил. Адольф Гитлер»». (Данный протокол ещё раз подтверждает, что Гитлер действительно жил в приюте для бездомных).

В своё оправдание Ханиш сообщает полиции, что Гитлер запрашивал за свои картины необоснованно высокие суммы и что он, Ханиш, выручил за изображение парламента лишь 12 крон и половину отдал Гитлеру. Гитлер это отрицает. Ханиш снова отказывается назвать имя покупателя, и у него есть для этого веские причины. Он продал картину рамочнику Венцелю Райнеру с Лихтенштейнштрассе. В 1933 году он признается, что не опроверг тогда показания Гитлера, «потому что получил от покупателя рисунка большой заказ, который достался бы Гитлеру, если бы я назвал покупателя».

11 августа 1910 года Ханиша приговаривают к семи дням заключения. Согласно данным отдела регистрации, после освобождения он селится 25 августа 1910 года в 10-м районе Вены под своим настоящим именем, а уже 10 октября 1910 снова появляется на Мельдеманштрассе, где остаётся всего на неделю, под именем Фридриха Вальтера, «рабочего сцены». В последующие годы он время от времени сюда возвращается, а в 1913 году проживает в общежитии три месяца (см. раздел «Последний год в мужском общежитии» в Главе 12 «Накануне Великой войны»). Гитлеру не удалось избавиться от приятеля, который теперь превратился в заклятого врага, а тот, наверное, отравлял ему жизнь, как только мог.

Вскоре с помощью другого приятеля Ханиш отомстил Гитлеру за историю с полицией. Ход событий можно восстановить, сопоставив два независимых источника. Постоялец общежития, аноним из Брюнна, вспоминает, что весной 1912 года в мужском общежитии жил некий профессиональный художник — у него был мольберт, и он писал маслом. И не любил Гитлера. Аноним пишет: «Случайно, а чаще — намеренно проходя мимо Гитлера, он не упускал случая бросить взгляд на его работу, и лицо его принимало злобное выражение. Гитлер интуитивно не доверял ему и говорил мне, что К. желает ему зла, завидуя как конкурент. Дошло до того, что Гитлер закрывал или переворачивал свои работы, когда видел приближающегося К.».

Далее аноним сообщает, что Гитлер получил тогда (1912) повестку в полицейский комиссариат района Бригиттенау: поступило заявление, где он обвинялся в присвоении звания выпускника Академии. Однако он не явился в участок, якобы не имея подходящей обуви. Тогда полицейский пришёл в общежитие. Гитлера вызвали к управляющему и предупредили, что ему грозит наказание, если он и дальше будет присваивать звания. Гитлер подозревал, что на него донёс тот самый художник.

Двадцать лет спустя, независимо от анонима, Ханиш также упоминает выпускника Академии, проживавшего в мужском общежитии и хорошо знавшего Гитлера. Этот художник по имени Карл Ляйденрот и в 1930-е годы оставался близким другом Ханиша. С одной стороны, он подтвердил, что выполненные Хашишем подделки являются подлинными картинами Гитлера. С другой стороны, он дал показания, что лично видел, как молодой Гитлер подделывал картины в общежитии. Очевидно, Ханиш и Ляйденрот пытались шантажировать бывшего соседа по общежитию, который стал к тому времени богат и знаменит (см. экскурс: «Источники о жизни Гитлера в мужском общежитии» в этой главе). Согласно архивным документам Венского отдела регистрации по месту жительства, этот Карл Ляйденрот был выпускником Академии и жил в мужского общежития с ноября 1908 по апрель 1911 года; он родился в 1882 году в Оберольбингене, Саксония, и умер в 1944 году в Вене.

И рассказ анонима, и рассказ Ханиша свидетельствуют о том, что Ханиш и Ляйденрот уже в общежитии действовали заодно. Таким образом, «К.», упомянутый анонимом, — это Карл Ляйденрот, именно он своим заявлением в полицию в 1912 году отомстил за заявление Лёффнера на Ханиша в 1910 году.

После отъезда Ноймана и ссоры с Ханишем Гитлер нашёл других помощников для продажи картин (например, Лёффнера). Однако теперь ему чаще удавалось преодолеть робость и торговать картинами самостоятельно, чтобы сэкономить на посреднике. При этом он использовал налаженные деловые контакты, в первую очередь, Альтенберга и Пихлера.

Якоб Альтенберг родился в 1875 году в Гримайлове (Скалат, Галиция) в семье Моисея и Сары Альтенберг. В юности он перебрался в Вену и выучился здесь ремеслу позолотчика. Он отказался от иудейской веры и женился в 1902 году на католичке, дочери хозяина венской гостиницы. В семье было двое детей: Адель, 1896 года рождения, и Якоб мл., 1902 года рождения. В возрасте тридцати лет багетчик и позолотчик открыл свой первый магазин на Виденер Хауптштрассе, а вскоре и второй — на Мариахильферштрассе. За короткое время мелкий торговец стал владельцем процветающей фабрики по производству рам для картин и четырёх магазинов по продаже рам и предметов искусства в Вене. Кроме того, он купил себе дом в престижном 4-м районе города.

В 1910 году 14-летняя дочь Адель иногда помогала ему в магазине. Она помнит Гитлера, его «неряшливый внешний вид», а ещё «его робость и то, как он при разговоре постоянно смотрел в пол». Однажды он разразился в магазине монологом о политике (тема точно неизвестна). Альтенберг резко оборвал его, заставил замолчать.

В 1911–1912 годах Гитлер самостоятельно установил деловые связи с Моргенштерном, продавцом рам и изделий из стекла, венгерским евреем; они были в хороших личных отношениях (см. раздел «Супруги Моргенштерн» в главе 10 «Евреи в Вене»).

29 марта 1911 года в Шпитале под Вайтрой в возрасте сорока восьми лет умирает тётя Гитлера Иоганна Пёльцль, её хоронят там же 31 марта. Мало времени, чтобы успеть на похороны. В бумагах «тётушки Хани» несомненно обнаружились упоминания о денежных подарках племяннику. В линцской книге домашних расходов семьи Гитлер точно имеется запись, что в 1908 году тётя одолжила Адольфу 924 кроны.

Паула осталась ни с чем, и Ангела Раубаль, наконец, получила основание затребовать полную сиротскую пенсию для 15-летней сводной сестры. 27-летняя Ангела Раубаль, овдовевшая в 1910 году, на мизерную пенсию чиновника растила трёх малолетних детей и сводную сестру, которая училась в лицее в Линце. Ангела просит опекуна, чтобы тот больше не отправлял Адольфу в Вену его часть сиротской пенсии. Затем она обращается в императорско-королевский окружной суд Линца. 4 мая 1911 года 22-летнего Гитлера допрашивают в императорско-королевском суде венского района Леопольдштадт. Ему ничего не остаётся, как сказать под протокол, что «он может содержать себя самостоятельно и согласен на передачу сиротской пенсии сестре в полном объёме».

Окружной суд Линца также установил, «что Адольф с целью изучения искусства живописи получал от своей тёти Иоганны Пёльцль крупные суммы, таким образом оказываясь в более выгодном положении, нежели его сестра; таким образом, нижеподписавшийся суд по делам опеки над несовершеннолетними Адольфом и Паулой Гитлер не видит никаких оснований, препятствующих тому, чтобы пенсия по сиротству в размере 600 крон отныне использовалась целиком для покрытия расходов на воспитание несовершеннолетней Паулы Гитлер». Опекуна уполномочили «использовать удержанные до данного момента ежемесячные выплаты по пенсии Адольфа Гитлера в пользу его сестры Паулы Гитлер».

Потеря сиротской пенсии стала тяжёлым ударом для Г., ведь эти 25 крон в месяц покрывали расходы на жильё и питание.

Протоколы суда убедительно доказывают, что о добровольном отказе Гитлера от пенсии из любви к сестре не могло быть и речи, хотя эта версия нередко всплывает до сих пор. Письмо, которое ему после суда написала Паула, он оставляет без ответа. Упомянутый протокол суда является единственным источником сведений о жизни Гитлера в 1911 году.

 

Предвыборная борьба 1911 года в Бригиттенау

Отсутствие биографических материалов и источников досадно особенно потому, что политическая жизнь в этот период была чрезвычайно интересной. В 1911 году вследствие нескончаемых конфликтов и беспорядков Рейхсрат распустили и назначали новые досрочные выборы. Началась бурная, ожесточённая предвыборная борьба.

В Вене это, прежде всего, противостояние двух самых крупных и ненавидящих друг друга партий: христианских социалистов и социал-демократов. Последние только на выборах в Рейхсрат, благодаря всеобщему равному избирательному праву, имели возможность померяться силами с доминировавшими в Вене христианскими социалистами.

На протяжении нескольких месяцев перед выборами социал-демократы усиливали политическое давление, организуя массовые демонстрации против роста цен и нехватки жилья. Иностранным наблюдателям, в частности, немецкому послу, бросилось в глаза, что «многие представители буржуазии выказывают солидарность с рабочим классом». В демонстрациях принимали участие женщины, непривычно много («Мы хотим дешёвого хлеба для наших детей!»), и всё больше госслужащих: почтальонов, почтовых служащих и кондукторов трамваев. Нужда уже добралась и до чиновничества, и до мелкой буржуазии, то есть до избирателей, которые традиционно поддерживали христианских социалистов.

После смерти Люэгера в 1910 году стало известно о крупных коррупционных аферах венских христианских социалистов, и отношение избирателей к лидирующей партии резко изменилось в худшую сторону. Американский поверенный в делах в Вене писал в Вашингтон: озлобленность населения объясняется тем, что партийные вожди бесстыдно обогащались, причём именно тогда, когда их избиратели страдали от нужды. На репутации христианских социалистов сказалось и то, что по-прежнему нерешённой оставалась проблема роста цен на мясо. А ведь именно к этой партии принадлежал министр торговли, который, по договорённости с венгерскими и австрийскими аграриями, запретил ввоз мяса из Аргентины. Эта «лживая игра с жизненно необходимыми вещами», как пишет американский наблюдатель, стоила христианским социалистам многих голосов.

Д-р Виктор Адлер, лидер цислейтанских социал-демократов

Рабочий район Бригиттенау был оплотом социал-демократов. Здесь христианские социалисты, пусть только во время выборов в Рейхсрат, сражались в обороне. Д-р Вильгельм Элленбоген, лидер рабочих в Бригиттенау, депутат Рейхсрата с 1901 по 1918 годы, оставался и на этих выборах главным фаворитом. Остальные партии не играли ни малейшей роли.

Еврей Элленбоген родился в 1863 году в моравском городке Люнденбург (сегодня Бржецлав) в семье учителя начальной школы, но впоследствии отказался от иудаизма. Врач по профессии, он, как и Виктор Адлер, стремился к общественному благу и потому вступил в ряды рабочего движения. Элленбоген, по общему признанию, прекрасно разбирался в экономике, особенно в области железнодорожного сообщения, и являлся автором многих сочинений по основным политическим вопросам. Элленбоген, один из самых образованных членов партии и знаток немецкой классики, также пользовался популярностью как оратор, независимо от темы — политика или литература. Он стремился познакомить рабочих с жизнью и творчеством Рихарда Вагнера. Вполне возможно, что молодой Гитлер бывал на знаменитых выступлениях Элленбогена в Бригиттенау, обучаясь таким образом и у своего политического противника.

Элленбоген имел еврейские корни, поэтому христианские демократы и немецкие националисты сделали в предвыборной борьбе ставку на антисемитские лозунги. Ненависть, которую вызывал у них низкорослый рыжий Элленбоген, выразил представитель Немецкой радикальной партии Карл Герман Вольф: он обычно называл лидера рабочих «рыжей канализационной крысой».

Предвыборная борьба 1911 года шла с нарушением всех правил: дело дошло до подтасовок, фальшивых имён в избирательных бюллетенях и обмана избирателей. Два фронта с ненавистью противостояли друг другу: с одной стороны, антисемиты в коалиции с христианскими демократами и немецкими националистами, с другой стороны — т.н. «еврейские партии», социал-демократы и немецкие либералы, которых антисемиты назвали «еврейскими либералами». Представители первого лагеря расписывали ужасы «еврейского» господства в Вене, представители второго — кошмары «клерикализма».

Выборы в Вене, как и ожидалось, закончились сокрушительным поражением христианских социалистов. Элленбоген в Бригиттенау победил уже в первом туре. При общем числе избирателей в 18.577 человек и 16.466 голосах, признанных действительными, он получил в первом туре 9750 голосов против 6114, отданных за кандидата от христианских социалистов. Из представителей мелких партий 413 голосов получил чешский кандидат, а Георг Шёнерер, который баллотировался во всех венских районах, — всего 20 голосов.

Вечером в день выборов победитель Элленбоген проехал по Бригиттенау на машине, украшенной красным флагом, обращаясь с приветственными речами к своим сторонникам. У одного избирательного пункта его приветствовали 8000 человек, они размахивали красными флагами, махали платками и бросали цветы. Полиция нервничала. Накалившаяся политическая атмосфера разрядилась в серьёзных стычках между полицией и толпой, что их вызвало — неизвестно. Многие пострадали от ножевых ранений, ударов камнями и палками, от брошенных пивных кружек и сабельных ударов. Можно предположить, что беспорядки отразились и на политических настроениях в мужском общежитии, обострили и без того уже напряжённую ситуацию.

В других городах и коронных землях, где в то время преобладали иные проблемы, иным оказался и результат выборов. Однако противостояние и там имело весьма серьёзные последствия. В Галиции национальный конфликт между поляками и русинами закончился кровавой бойней: 26 человек погибли, когда военные открыли огонь по толпе. В Богемии предвыборная борьба прошла под знаком противостояния немцев и чехов.

Во всей стране по результатам выборов свои позиции укрепили радикальные националистические партии, а положение умеренных партий, в том числе и социал-демократов, ухудшилось. Христианские демократы потеряли 20 мест (76 вместо прежних 96), социал-демократы — 5 (81 вместо 86). При этом чешские национальные социалисты увеличили представительство в Рейхсрате с 9 до 16 мест, Немецкая радикальная партия — с 12 до 22, пангерманцы добавили одно место (4 вместо 3), а недавно образованная Немецкая рабочая партия, представители которой баллотировались в Судетской области, впервые получила 3 места.

Итак, ожидать разрядки напряжения в Рейхсрате не приходилось, скорее можно было предвидеть дальнейшее обострение ситуации. И действительно, уже на первом заседании нового парламента 5 октября 1911 произошли потасовки между немецкими и чешскими депутатами, а также покушение на министра юстиции, которого пуля, к счастью, не задела.

 

Демонстрации против роста цен

В октябре 1911 года, в промежуток между выборами и началом работы нового парламента, цены опять повысились из-за засухи и неурожая. В сентябре социал-демократы организовали ряд масштабных демонстраций против нехватки жилья и повышения цен. Кульминацией стал массовый митинг в воскресенье 17 сентября 1911 года: протестуя против роста цен на мясо, венские рабочие прошли маршем перед ратушей, а затем и по городу. Организатором выступил Антон Давид, 62-летний рабочий лидер из венского района Оттакринг. Этот энергичный и пользующийся популярностью профсоюзный деятель, отец десятерых детей, работал в юности на крупнейшей венской скотобойне в квартале Санкт-Маркс и с тех пор хорошо разбирался в проблемах обеспечения большого города продуктами питания, в частности, мясом. Он возглавлял социал-демократическую газету «Фолькстрибюне», гораздо более радикальную, чем «Арбатерцайтунг», а с 1907 года представлял Оттакринг в Рейхсрате.

На этой демонстрации Давид и Элленбоген, как и 28 других ораторов, в стратегически важных точках города выступали от лица партии с агитацией против министра торговли и пагубной таможенной политики правительства. Речи заглушались яростными выкриками и лозунгами вроде: «Да здравствует революция!» и «Даёшь всеобщую забастовку!». Нервозность демонстрантов усиливалась ввиду чрезмерного количества полицейских и военных. Помимо полиции, против демонстрантов выставили три отряда кавалерии и семь батальонов пехоты. Ради безопасности императора военные перекрыли все подходы к императорскому дворцу Хофбургу.

Демонстрация против роста цен на мясо на Рингштрассе

Вероятно, молодой Гитлер наблюдал за этой массовой демонстрацией с обочины улицы. В «Моей борьбе» он пишет, что видел, обуреваемый тяжёлым чувством беспокойства, как масса людей, которых уже нельзя было считать сынами своего народа, всё прибывает и прибывает, превращаясь в страшное войско… Почти два часа я стоял там и смотрел, затаив дыхание, на этого огромного человеческого червя, проползающего передо мной.

После окончания демонстрации люди большими группами направились в сторону предместий. Попытки привлечь полицейских на свою сторону провалились. Начались драки среди молодёжи. Побили окна в ратуше, кофейнях, магазинах, трамвайных вагонах и машинах, а также газовые фонари. Партийные активисты отчаянно пытались предотвратить беспорядки, опасаясь, что эксцессы не позволят сочувствовать демонстрантам. Но на этот раз даже лидеры рабочих не смогли успокоить разбушевавшуюся толпу. Давид был ранен, пытаясь защитить полицейского от удара палкой.

И тогда вмешалась армия, как нарочно — венгерская кавалерия и боснийские пехотинцы, страшные «босняки». «Иллюстрирте Кронен-Цайтунг» писала: «На всех улицах, где двигались демонстранты, произошли серьёзные столкновения. Гнев толпы достиг предела, когда появился отряд гусар. Послышались громкие крики: «На венцев натравливают венгров!» А когда в наступление пошли босняки, раздался пронзительный свист, полетели камни и послышались выкрики: «Боснякам здесь нечего делать!»» После этого момента демонстрация могла перерасти в революцию, сравнимую с революцией 1848 года.

Наиболее опасная ситуация сложилась во второй половине дня в рабочем районе Оттакринг. Бунтовщики возвели баррикады из скамеек и другой мебели, которую притащили из ближайшей начальной школы, и закидывали полицейских и солдат камнями. Возмущённые домохозяйки из окрестных домов поддержали демонстрантов, из окон бросая на полицейских утюги и кастрюли. В ход пошли штыки и сабли. Около часа дня раздался первый боевой выстрел.

Итогом этого «кровавого воскресенья» стали трое убитых рабочих и около сотни раненых, пострадавших от штыков, сабель и палок, получивших огнестрельные ранения. Как писала газета «Дойчес Фольксблатт», «с наступлением ночи» Оттакринг стал похож «на военный лагерь. Улицы патрулировал конный караул, на перекрёстках стояли в боевой готовности пехотинцы и кавалеристы рядом со своими лошадьми. Фонари были разбиты, а газ перекрыт, так что весь район погрузился в абсолютную темноту».

Газета для семейного чтения «Винер Бильдер» «с чувством глубочайшей скорби» сообщала: «Вена, этот терпеливый, кроткий город, охвачен мятежом». Несомненно, среди демонстрантов есть и представители «люмпен-пролетариата», «которым действительно нечего терять. Но есть и другие — они не знают, где со своими семьями проведут следующую ночь, и в это тревожное время не внемлют призывам к спокойствию… События кровавого воскресенья — это сигнал, тревожное предупреждение для всех, кто в этой стране занимает ответственные посты».

Около 40 тысяч скорбящих пришли на похороны первых жертв на кладбище Оттакринга, оцепленное большим количеством военных и полицейских.

Христианские социалисты и немецкие националисты воспользовались волнениями в интересах своих партий и нагнетали ужас перед социал-демократами, выставляя их революционерами и врагами буржуазии и ремесленников.

 

Клише о венских рабочих вождях

Не позднее 1911 года, после выборов и демонстраций против роста цен, Гитлер обратил более пристальное внимание на социал-демократию. Пребывая в тягостном настроении после демонстрации, он начал покупать, повинуясь внутреннему голосу, «Арбайтерцайтунг» и внимательно изучать её. Это ежедневное чтение позволило ему понять сущность социал-демократии лучше, чем знакомство со всей теоретической литературой.

Бригиттенау, оплот социал-демократии, располагал общественными читальными залами и образовательными центрами для рабочих. Там предлагались книги и социал-демократические газеты, а также перепечатки текстов парламентских речей социал-демократов и серия брошюр «Лихтштрален».

Гитлер, видимо, интересовался и лидерами социал-демократов. Четверых он упоминает в «Моей борьбе» (Адлер, Аустерлиц, Элленбоген и Давид), подкрепляя свой тезис о том, что социал-демократия находится в руках евреев и под лозунгом интернационализма стремится лишить немецких рабочих их «народности»: Я стал читать все попадавшие мне в руки социал-демократические брошюры, и выяснять, кто их авторы. Сплошь евреи! Я запомнил имена почти всех вождей. В подавляющем большинстве — тоже представители «избранного народа», будь то депутаты Рейхсрата, секретари профсоюзов, председатели ячеек или уличные агитаторы. Повсюду всё та же удручающая картина. Имена всех этих Аустерлицев, Давидов, Адлеров, Элленбогенов навеки останутся в моей памяти. И далее: Теперь мне стало абсолютно ясно: бразды правления той партии, с рядовыми представителями которой мне уже долгие месяцы приходилось вести тяжёлую борьбу, находились почти исключительно в руках чужого народа; ведь то, что еврей — это не немец, я убедился теперь окончательно к моему полному внутреннему удовлетворению.

Подчеркнём, что эти строки Гитлер написал спустя десять лет, уже будучи политиком. Живя в Вене, он тоже постоянно ругал «красных», но о социал-демократах с упоминанием их имён не сохранилось ни одного его антисемитского высказывания.

Процитированные строки отражают сложившиеся в Вене клише. Антисемиты постоянно перечисляли имена Адлера, Элленбогена и Аустерлица в одной строке, стремясь продемонстрировать «еврейский характер» социал-демократии. Христианско-социальная газета «Бригиттенауер Бециркс-Нахрихтен» писала в 1912 году: «Если бы Адлер, Аустерлиц, Элленбоген и их товарищи вели свою бесславную подрывную деятельность по приказу и на деньги из-за границы, то и тогда их деятельность в интересах врагов Австрии не стала бы более эффективной, чем сейчас». Антон Давид в подобных перечислениях обычно не упоминался. Гитлер вспоминает о нём спустя десять лет, видимо, из-за его руководящей роли во время демонстрации против роста цен в 1911 году.

Четыре названных Гитлером политика не были ортодоксальными верующими евреями, все они крестились и считали себя немцами. Лидер партии д-р Виктор Адлер родился в 1852 году в Праге; как и Элленбоген, он происходил из крупной буржуазии и получил образование в элитной шотландской католической гимназии в Вене. Обучаясь медицине в университете, Адлер стал соучредителем Немецкого студенческого объединения «Арминия» в Вене и Немецкого школьного союза. Он принадлежал к кругу соратников Шёнерера и принимал участие в составлении «Линцской программы» 1882 года, имевшей социально-либеральный характер. (См. раздел «Вождь Георг Шёнерер» в главе 8 «Политические кумиры»). Когда Шёнерер добавил в программу «арийский параграф», Адлер вынужден был отойти от этого пангерманского политика. Работая психиатром и врачом, он воочию убедился в катастрофическом состоянии медицинских и социальных услуг для бедных, а также в отсутствии законодательства по защите прав рабочих. Желая трудиться на благо общества, он примкнул к социал-демократам. В 1888 году он стал их вождём, упорно пытаясь соединить национальное чувство цислейтанских рабочих с идеями интернациональной солидарности. Он превратил австрийских социал-демократов в сплочённую партию, организованную по принципу многонациональной федерации, но в начале 1910-х годов века оказался бессилен против национализма, который всё больше давал о себе знать и в этом политическом объединении. (См. Раздел «Поиски компромисса» в главе 9 «Чехи в Вене»).

Адлер и Элленбоген дружили со многими художниками и учёными, были вхожи в узкий круг венского модерна. Политические противники любили называть их буржуазный стиль жизни эксплуатацией рабочего класса еврейскими функционерами и утверждали, что вожди партии обирают бедных рабочих. «Бригиттенауер Бециркс-Нахрихтен» заявила в 1912 году, что социал-демократическая партии «взимает взносы, тяжким бременем ложащиеся на плечи рабочих и обогащающие их вождей. Рабочие должны оставаться пролетариями, а лидеры строят себе виллы, увеличивают доходы и изображают важных господ. У рабочих бессовестным искусом вырывают из сердца веру в Бога. А их лидеры отправляют своих детей учиться в монастырские школы. Рабочие должны вступать в «красные» организации, хотят они того или нет, а их лидеры кричат о свободе, равенстве и братстве!» И ещё: «У колыбели социал-демократии стояли не пролетарии и наёмные рабочие, а состоятельные отпрыски капиталистов, всю свою жизнь ни в чём не знавшие нужды». Маркс, Энгельс и Лассаль не были пролетариями, равно как и Адлер, и Элленбоген.

Лидер рабочих в районе Оттакринг Антон Давид, организатор масштабных демонстраций против роста цен

Христианско-социальная газета писала, что социал-демократы — «это ничто иное, как колониальное войско крупной еврейской буржуазии, хоть они и бранят капитализм при каждом удобном случае. У социал-демократов сотни секретарей и иных профсоюзных и партийных функционеров, все сплошь политики и агитаторы, пригрелись на тёпленьких местечках и живут в покое и достатке, а бедные рабочие оплачивают всё это, годами каждую субботу вносят деньги под разными предлогами и вывесками».

Четвёртый из упомянутых Гитлером в «Моей борьбе» вождей-евреев — это Фридрих Аустерлиц, энергичный и острый на язык издатель газеты «Арбайтерцайтунг», которую Гитлер ненавидел, но читал. Пангерманские и христианско-социальные газеты изо дня в день поносили почем зря «еврейскую шайку из «Арбайтерцайтунг»»: «Если кто и использует помои и грязь, то это еврейская пресса и социал-демократическая пресса, в которой почти все редакторы — еврейские пачкуны. Эти чудовища не останавливаются ни перед чем, даже перед разрушением человеческой жизни, и очень жаль, что ещё находятся христиане, которые покупают и читают эту отвратительную прессу».

Гитлер-политик с готовностью повторяет лозунги венских антисемитов, настраивая тем самым рабочих против социал-демократических вождей и активистов. В 1920 году в сочинении под названием «Некоторые вопросы к немецким рабочим» он пишет: Почему вожди наших немецких рабочих почти все, без исключения, принадлежат к нации, которую никто и никогда не видел за работой? Какой процент составляют евреи среди общего числа населения, какой процент евреев среди рабочих, слесарей, кузнецов, горняков, возчиков мусора, дворников, сапожников и т.д. и т.п., и какой процент евреев среди вождей рабочего класса? Эти восклицания никак не связаны с личным опытом Гитлера, по крайней мере, венского периода. Ведь друзья Гитлера по мужскому общежитию сплошь были бедняки и работяги: слесарь Робинзон, чистильщик меди Нойман, торговый агент Лёффнер. Владельцы магазинов и мастерских Моргенштерн и Альтенберг также не отвечали стереотипу ленивых по своей природе евреев.

 

Гитлер о рабочих

За три года в мужском общежитии Гитлер познакомился с неведомым ему прежде социальным слоем: это было исключительно мужское общество, одиночки, рабочие близлежащих фабрик, а также банкроты, субъекты без гражданства, подёнщики и безработные. Общение с соседями, среди которых встречались и сомнительные личности, очень сильно повлияло на представление Гитлера о рабочих. Скорее всего, он никогда не видел, как они трудятся, не считал их собратьями, и уж точно не воспринимал трудящихся как содружество единомышленников, чьи ценности мог бы разделить. О проблемах рабочих и их семей он узнает только из газет, а не на личном опыте.

Ханиш вспоминал: «Он постоянно говорил, что рабочие — апатичная масса, что их интересует только еда, выпивка и женщины. По его мнению, революцию может устроить только студенческий класс, как в 1848 году». Это совпадает с высказыванием Гитлера в 1930-е годы, прозвучавшем в частном разговоре: Рабочие массы хотят только хлеба и зрелищ, им недоступно понимание высоких идей. И о строителях: Я не знаю, что ужасало меня в то время больше: нищета моих тогдашних товарищей или их нравственная и моральная неразвитость и крайне низкий уровень их духовной культуры.

1 мая 1910 года произошла стычка Гитлера с соседом по общежитию; о происшествии сообщает Ханиш. В тот день какой-то заводской рабочий пришёл в читальню с красной гвоздикой в петлице и начал рассказывать о первомайской демонстрации в Пратере. Гитлер вскочил, замахал руками и закричал: «Тебя надо вышвырнуть отсюда! Тебя нужно проучить!» Ханиш: «Его выходка всех рассмешила».

Первомайские демонстрации были отвратительны не только Гитлеру, но и пангерманцам, и немецким радикалам, и христианским социалистам. Они не уставали цитировать высказывание бургомистра Люэгера о «людях, которые шатаются 1 мая по Пратеру»: «Господа, это же сплошь люмпены».

По словам Ханиша, в ту пору Гитлер был противником любого террора, включая забастовки. Оба эти понятия в лексиконе христианских социалистов и пангерманцев связывались исключительно с социал-демократами и их самым эффективным политическим средством давления — массовыми демонстрациями.

На серьёзный конфликт с социал-демократами в Вене Гитлер намекает и в «Моей борьбе»: В те времена я был ещё настолько наивным, что пытался растолковать им все безумие их учения. В маленьком кругу моих знакомых я спорил с ними до хрипоты, до мозолей на языке, совершенно уверенный, что мне удастся их убедить, насколько вредоносны их марксистские нелепости. Но результат получался прямо противоположный. Споры, однако, велись не на строительных лесах, а в тёплой читальне общежития.

Позже Гитлер высказывался о венских рабочих столь же высокомерно и пренебрежительно, с позиции человека, превосходящего их по социальному статусу. Например, в «Моей борьбе»: Только в самом узком кругу я говорил о том, что меня интересовало и волновало. Эти выступления перед небольшой аудиторией были очень полезны: я не столько учился «говорить», сколько изучал людей, их зачастую бесконечно примитивные взгляды и претензии. Вместе с тем я, не теряя времени и не упуская ни одной возможности, продолжал заниматься самообразованием. Несомненно, нигде в Германии не было для этого таких благоприятных условий, как в Вене.

Гитлер, очевидно, причисляет себя к «людям с университетским образованием», а не к рабочим. Он называет себя «выпускником Академии» и не испытывает никакого сочувствия к нуждающимися. Уже во время голодной демонстрации 1908 года это вызывает удивление у его друга Кубичека: «Если бы он оценил условия, в которых жил, своё финансовое положение, социальную среду, где ему приходилось вращаться, то понял бы, что он вне всякого сомнения — один из тех, кто марширует сейчас с плакатами, протестуя против голода. Он ютился в жалком, кишащем клопами флигеле, на обед у него зачастую лишь корка хлеба, которую он съедал на скамейке в парке Шёнбрунна. Очень даже может быть, что дела его шли ещё хуже, чем у многих демонстрантов. Так почему же он тогда не примкнул к протестующим? Что его удержало?» Кубичек видит объяснение в самосознании Гитлера: «Он полагал, что по своему происхождению — как сын австрийского чиновника — он всё-таки принадлежит к другому общественному слою. Вспоминая об отце, он представлял его уважаемым, почитаемым таможенным обер-официалом, которого люди приветствовали, снимая шляпы, чьё слово имело вес в городе. Отец нисколько не напоминал тех людей на улице — ни по внешности, ни по манерам. Гитлер очень боялся заразиться повсеместным моральным и политическим разложением правительственных кругов, но ещё больший страх он испытывал перед пролетаризацией. Он, конечно же, жил как рабочие, но ни при каких обстоятельствах не хотел становиться пролетарием». Согласно воспоминаниям Кубичека, Гитлер не собирался завязывать дружбу с товарищами по несчастью ещё и оттого, что «контакт с людьми ему был противен, даже чисто физически». Кубичек объясняет «неслыханные затраты энергии, с которыми Гитлер занимался самообразованием», «инстинктивным стремлением не допустить падения в нищету, приобретя как можно более обширные и основательные знания».

Ханиш будто бы спорил с Гитлером, доказывая, что тот не знаком ни с одним настоящим рабочим, знает только подмастерьев, проживающих в общежитии. «Только лодыри, пьяницы и им подобные» остаются жить в таком месте надолго, будто бы говорил Гитлеру Ханиш. Настоящий рабочий быстро подыскивает себе квартиру, чтобы жить с семьёй. Настоящие рабочие не станут участвовать в дискуссиях в читальном зале, а если и станут, то вряд ли удостоят вниманием Гитлера, сочтя его рассуждения совершенно нелепыми.

Гитлер-политик благоразумно не упоминал о факте проживания в мужском общежитии. Он упивался собственными словами, когда говорил о трудящихся: Я работал вместе с ним на стройке, я голодал вместе с ним, когда был безработным, я лежал вместе с ним в окопах, я знаю его, этот прекрасный народ!A его заявление на собрании НСДАП в 1920 году: Я рабочий, плоть от плоти рабочего класса — это чистой воды пропаганда.